Идея свергнуть короля посетила Медбуха незадолго до этих событий в связи с тем, что генералу стало известно о широкомасштабной коррупции, в которой Хасан II был замешан лично. Марокканский режим действительно был коррумпированным, хотя и не в такой степени, как режим Идриса в Ливии, а в масштабах, которые в арабских обществах воспринимались как допустимые. Хотя марокканская монархия и подвергалась постоянной критике со стороны оппозиции и прессы, никто в стране не считал ее обреченной. Разумеется, такое ее восприятие было во многом обусловлено тем, что о реальных масштабах коррупции знал лишь узкий круг. Медбух как раз и принадлежал к этому кругу, но общественность, в отличие от него, не знала об известных ему вопиющих фактах продажности власть имущих.
Решение Медбуха возглавить переворот было скоропалительным. Есть неподтвержденные сведения, что он даже не стремился к упразднению монархии, полагая, что достаточно учредить систему регентства по образцу франкистской Испании. Абабу, напротив, был сторонником республики и в течение долгого времени готовился к революции по ливийскому сценарию, который послужил для него главным источником вдохновения. Личных ресурсов Абабу не хватило бы для достижения его амбициозных целей, однако сложившийся в 1971 году союз двух ведущих заговорщиков, казалось бы, имел хорошие шансы на успех.
Мятеж начался в городе Схирате, расположенном неподалеку от Рабата, столицы страны. Выбор места объяснялся тем, что в Схирате находился королевский дворец, в котором в это время проходил пышный прием, в честь дня рождения монарха, которому исполнилось 42, так что там собралась практически вся политическая верхушка Марокко (по разным оценкам, от 400 до 800 человек). Дворец неожиданно был атакован отрядом численностью более 1000 человек под командованием обоих лидеров переворота, состоявшим в основном из слушателей военной академии, которой заведовал Абабу. При этом кадеты, как их называют в Марокко, не знали, что участвуют в революции. Им сообщили, что король захвачен в заложники «подрывными элементами» и нужно его освободить любой ценой.
Атака проходила довольно беспорядочно и с применением оружия. Более 90 человек, включая премьер-министра, были убиты, более 130 ранены. Хасан, его семья и помощники смогли бежать и спрятались в небольшом павильоне рядом с дворцом. Медбух обнаружил укрытие короля и попытался договориться с ним, свалив всю вину за мятеж на Абабу. Но король отказался вступить в переговоры, а вместо этого обратился к кадетам, которых Медбух оставил его сторожить. Кадеты, уверенные, что спасают Хасана, встретили его обращение криками «Да здравствует король!». Атака дворца в Схирате закончилась полным провалом. Медбух был вскоре убит после неудачных переговоров с королем, хотя обстоятельства и время его смерти остаются неясными. В результате Абабу, получивший в ходе боев легкое ранение, остался единоличным лидером переворота. Это обесценило ранее достигнутые договоренности между заговорщиками и другими марокканскими военачальниками, поскольку гарантии они получали не от Абабу, а от Медбуха.
Несмотря на явный провал, у Абабу хватило воли и энергии продолжить борьбу по более классическому сценарию переворота. Он отдал приказ оставшимся в Схирате участникам атаки направиться в Рабат, чтобы овладеть несколькими стратегическими объектами, включая Министерство внутренних дел, штаб-квартиру Королевских вооруженных сил и «Радио Марокко». Захватив радиостанцию, повстанцы успели передать сообщение о смерти короля, провозглашении республики и переходе власти в руки «народной армии». Эта лживая информация была немедленно опровергнута другими СМИ. При попытке захватить штаб-квартиру вооруженных сил мятежники были разгромлены верными королю воинскими подразделениями. Абабу погиб. По некоторым сообщениям, его по собственной просьбе застрелил один из ближайших соратников. На этом мятеж закончился. Он привел к гибели около 300 человек, включая примерно 100 гостей праздничного мероприятия в Схирате. Вскоре были казнены еще 10 участников попытки переворота.
Другая неудачная попытка переворота, на деталях которой стоит остановиться, состоялась в Турции в июле 2016 года. Турецкая армия, на момент переворота входившая, согласно экспертному индексу Global Power, в десятку сильнейших в мире, имеет давний опыт вмешательства в политику: военные там захватывали власть в 1960-м и 1980-м годах. Кроме того, в недавней истории Турции было несколько эпизодов (наиболее заметный – в 1971 году), когда правительство оказывалось под непрямым контролем военных. Такой уровень политической активности вооруженных сил, конечно, мало совместим с либеральной моделью гражданского контроля. И действительно, в течение длительного периода после создания Турецкой Республики она была однопартийным государством, в котором правил основатель современной турецкой государственности Мустафа Кемаль Ататюрк при поддержке созданной им Народно-республиканской партии.
Уже на вторых выборах после перехода к многопартийной системе, прошедших в 1950 году, эта партия потерпела поражение. В дальнейшем политические наследники Народно-республиканской партии, которых в стране называют «кемалистами», несколько раз ее переформатировали и пересматривали идейные позиции, и все же в одном отношении эти позиции никогда не менялись: кемалисты всегда стремились сохранить светский характер турецкого государства и враждебно относились к любым попыткам политизации ислама. Это отношение полностью разделялось подавляющим большинством высокопоставленных турецких военных, в глазах которых армия была ключевым государственным институтом, призванным хранить наследие Ататюрка.
В течение длительного времени почти все сколько-нибудь заметные партии Турции были кемалистскими – от основанной при Ататюрке бывшей правящей партии, которая ныне называется Республиканской народной партией (РНП) и придерживается умеренно левых позиций, до крайне правой Партии националистического движения (ПНД), основатель которой не раз говорил, что если бы РНП не отошла от настоящего кемализма, то ПНД не понадобилось бы создавать. В Турции десятилетиями существовал кемалистский политический консенсус, в чем-то подобный сионистскому консенсусу в Израиле. Это значит, что турецкие вооруженные силы могли себе позволить довольно высокий уровень политизации, не подпадая под контроль какой-либо из основных партий и вмешиваясь в политику лишь в тех случаях, когда армейские руководители считали нужным пресечь экстремистские тенденции, выходящие за рамки кемализма. К примеру, в 1980 году официальной целью военного переворота было подавление террористической активности крайне левых организаций.
В 1980-х годах, как раз после переворота, ситуация начала меняться. Была основана Партия благоденствия, которая делала идеологическую ставку не на кемализм, а на ислам. В 1995 году партия победила на парламентских выборах, через некоторое время возглавив правительство. После этого вмешалась армия: в феврале 1997 года военные опубликовали меморандум с требованием отставки правительства, обвинив его в исламизации турецкого государства. Вскоре правительство ушло в отставку. Партия благоденствия была ликвидирована судебным решением по обвинению в разжигании межрелигиозной розни и нарушении конституции. Позднее многие ее члены присоединились к Партии справедливости и развития (ПСР).
В частности, членом ПСР был мэр Стамбула Реджеп Тайип Эрдоган, который, как и многие исламисты, подвергся политическим репрессиям и даже отсидел несколько месяцев в тюрьме за публичное чтение стихотворения со словами «мечети – наши казармы, купола – наши шлемы, минареты – наши штыки, верные – наши солдаты». Такая поэзия, конечно, не должна была понравиться турецким военным. Их действия в 1997 году носили откровенно антидемократический характер, так что многие наблюдатели приравнивают сложившуюся тогда ситуацию к непрямому военному правлению. Но длилась эта ситуация недолго, потому что в Турции продолжали проводиться выборы с относительно честным подсчетом голосов. В 2002 году ПСР получила 363 места в парламенте из 550 и пришла к власти. Она по сей день остается правящей партией, а Эрдоган – лидером Турции. В 2007 году военные попытались повторить опыт 1997 года, вновь выступив с угрожающим по отношению к властям меморандумом, на этот раз совершенно безуспешно.
Сами лидеры ПСР не раз отказывались признавать ее исламистской партией, предпочитая позиционировать ее как «консервативно-демократическую». Однако не подлежит сомнению, что на выборах ПСР поддерживает преимущественно религиозная часть населения, а реальная политика партии в большой степени является умеренной, «европейской» версией политизированного ислама. С 2003 по 2011 годы важную роль в определении идейных ориентиров ПСР играл религиозный общественный деятель Мухаммед Фетхуллах Гюлен. Многие считали его вторым по влиянию человеком в Турции после Эрдогана. И действительно, у Гюлена было немало сторонников, образовавших разветвленную организационную сеть, которую турецкие пропагандисты часто характеризовали как «глубинное государство». В 2013 году отношения между двумя деятелями испортились, и с тех пор Эрдоган воспринимал Гюлена как самого опасного врага.
Переходя непосредственно к попытке переворота, предпринятой в 2016 году, надо отметить, что у нее не было ни экономических, ни каких-то сильных политических причин. Экономика Турции была в целом здоровой, с довольно высокими темпами роста ВВП (6,1 % в 2015 году) и уровнем инфляции ниже 10 %. Электоральная поддержка ПСР оставалась высокой, хотя на прошедших в июне 2015 года выборах партия, получив 40,9 % голосов, утратила большинство в парламенте. Но досрочные выборы, состоявшиеся в ноябре, дали ей 49,5 % голосов и значительное большинство мест. Несомненно, к моменту попытки переворота ПСР оставалась самой популярной партией в стране. Но правда и то, что по итогам ноябрьских выборов правительству были предъявлены довольно убедительные обвинения в фальсификации результатов голосования.