– прямая поддержка Кубы или ее пример. Во всяком случае, долго искать доказательства прямой поддержки не приходилось, особенно после попытки второго после Кастро лица кубинской революции, Эрнесто Че Гевары, поднять на восстание крестьян Боливии.
Отсюда логически вытекал второй аргумент в пользу вмешательства военных в политику: необходимость пресечь террористическую активность, с которой гражданские власти справиться не могут. В принципе, любую ведущуюся с оружием в руках борьбу против действующей власти можно интерпретировать как терроризм. Освободительной войной эту борьбу называют только постфактум, в случае успеха. Антитеррористической риторике военных помогало то обстоятельство, что «народная война» в кубинском или китайском стиле в Латинской Америке не заладилась. Почти нигде, кроме некоторых центральноамериканских стран и Колумбии (в которой, впрочем, военных переворотов после 1957 года не было), крестьяне не вняли призывам левых взяться за оружие. Революционные организации все чаще прибегали к тактике «городской герильи», то есть применения оружия в городах, а это по всем признакам подпадало под определение «терроризм».
Во многих случаях тема террористической угрозы эксплуатировалась лидерами военных режимов не очень добросовестно и, во всяком случае, несоразмерно реальным масштабам угрозы. Более того, само установление военных диктатур зачастую становилось главным стимулом к тому, что за оружие брались оппозиционеры, которые до переворота вполне успешно занимались электоральной политикой. Так было в Бразилии и Аргентине. Однако случалось и иначе. В 1973 году в Уругвае военные действительно захватили власть на фоне весьма широкой вооруженной активности крайне левого Движения национального освобождения, более известного как «Тупамарос». Члены «Тупамарос» совершили несколько громких политических убийств. Явно криминальными были некоторые направления деятельности организации, связанные с ее финансированием: похищение чиновников и предпринимателей с целью получения выкупа, экспроприация (то есть ограбление) банков, а также взимание «революционного налога» с состоятельных граждан, что мы назвали бы рэкетом.
Уругвайский переворот был весьма необычным в том смысле, что не сопровождался отстранением от власти действующего президента. Президент Хуан Мария Бордаберри, избранный на выборах (которые, впрочем, по мнению многих наблюдателей, сопровождались массовыми фальсификациями), вступил в сговор с руководством силовых структур, противозаконно распустил парламент страны (конгресс) и приостановил действие конституции. Эти действия оправдывались борьбой против «Тупамарос», которая приобрела настолько широкий размах, что репрессиям подверглись многие политики, активисты и рядовые граждане, не имевшие к «Тупамарос» никакого отношения. По некоторым оценкам, на пике репрессий из Уругвая эмигрировали примерно 10 % населения.
Совершив переворот, Бордаберри оказался заложником военных, вынужденным следовать их политической воле. Он все же проявлял некоторую строптивость, пытаясь воспользоваться своим формально высоким положением в системе государственного управления, чтобы упрочить свою власть путем конституционного закрепления государственного устройства, которое подозрительно напоминало фашистскую Италию. Но военные, которые фактически полностью контролировали ситуацию, не были к этому готовы. В 1976 году они сместили Бордаберри, конституционный срок полномочий которого был близок к окончанию. После этого члены военного руководства какое-то время сажали в президентское кресло своих ставленников из числа гражданских политиков, де-факто не располагавших никакой властью, а затем президентом и вовсе стал один из генералов. Политический режим Уругвая приобрел все внешние признаки военной диктатуры, каковой он, по существу, и был с 1973 года до самого своего краха в 1985 году.
Я сосредоточился здесь на латиноамериканских событиях 1960–1979 годов, но защита национальной безопасности, конечно, была слишком убедительной мотивацией для военных переворотов, чтобы ограничиться этим регионом. Она универсальна. Недавние перевороты в странах Западной Африки, уже не раз упомянутые в этой книге, практически повсеместно оправдывались неспособностью действующих властей противостоять угрозе со стороны террористических исламистских или сепаратистских групп. Бывали и более частные, национально-специфические случаи. Военный переворот в Бирме (ныне Мьянма), который произошел в 1962 году, оправдывался его организаторами с разных точек зрения (на этом нам еще предстоит остановиться). Однако в первую очередь обществу был предъявлен аргумент, сводящийся к неспособности гражданского правительства справиться с вооруженными сепаратистскими организациями в штате Шан и на других окраинах страны, населенных этническими меньшинствами.
5.3. Долгосрочные цели и программы
Исправительная мотивация военных режимов может быть вполне убедительной только в краткосрочной перспективе. Как показывает переворот 1979 года в Гане, политически – и даже физически – уничтожить крупных коррупционеров можно в предельно короткие сроки. Опыт Уругвая демонстрирует, что даже достаточно сильную, укоренившуюся повстанческую организацию вроде «Тупамарос» можно довольно быстро разгромить, ограничив конституционные свободы и предприняв активные контртеррористические действия. Расправа над левыми силами, устроенная режимом Пиночета в первые месяцы после захвата власти, была настолько стремительной и жестокой, что исключила возможность сколько-нибудь значительного вооруженного сопротивления. В дальнейшем режим продолжал указывать террористическую угрозу в качестве причины своего длительного существования, обвиняя граждан, подвергавшихся репрессиям, в подготовке к вооруженным выступлениям (зачастую ложно). Выглядело это не очень убедительно.
Более того, на многочисленных примерах можно показать, что после решения основных задач исправительного характера сам военный режим может стать источником сходных проблем. Новая правящая группа сама оказывается подверженной коррупции, как это было во многих африканских странах, а вооруженная борьба оппозиции против властей может только усилиться из-за отсутствия легальных возможностей политической борьбы, как это было в Бразилии. Но исправительная мотивация плохо подходит для вторичного использования теми же людьми, которые ее однажды сформулировали. Чтобы удержать власть, военным нужно предъявить обществу дополнительные аргументы, раскрывающие их планы на будущее, то есть политическую программу.
Такая программа необязательно должна иметь четкие идеологические контуры. Некоторые режимы просто ссылаются на гениальность своих лидеров, которые якобы способны интуитивно найти правильное решение любой проблемы, не сдерживая свой кругозор идеологическими шорами. Например, Мобуту Сесе Секо в Заире любил говорить, что он «не левый, не правый и даже не центрист». Наиболее заметные из латиноамериканских диктатур, бразильская и чилийская, тоже не утруждали себя формулированием идеологии. Но антикоммунизм сам по себе служит важным идейным ориентиром, так что принадлежность этих режимов к правому политическому крылу не подлежит сомнению. В более узком смысле, однако, они опирались на программы укрепления национальной государственности путем ускоренного капиталистического развития.
Идеи, связывающие в единый комплекс национально-государственное строительство, экономическое развитие и национальную безопасность, начали распространяться в Латинской Америке еще в 1930-х годах. В течение двух следующих десятилетий они продолжали развиваться, причем не только на региональной почве, но и в Соединенных Штатах. Там в их разработку внесли существенный вклад ведущие академические политологи вроде Джозефа Лапаломбары и аналитики, выполнявшие заказ американского военного ведомства. Это отразилось на стратегии США в Латинской Америке, сформулированной администрацией Джона Кеннеди в 1961 году в программе «Союз ради прогресса». Разумеется, работа в этом направлении продолжалась и в самой Латинской Америке.
Суть этого идейного комплекса такова. Латиноамериканские страны находятся в процессе создания национальных государств. Этот процесс еще не завершен. Главная причина торможения – экономическая отсталость, вследствие которой обостряются социальные противоречия, а это служит источником популярности левых идей и, стало быть, коммунистического проникновения как угрозы национальной безопасности. Это губительно сказывается на национально-государственном строительстве. Возникает порочный круг, разорвать который может политический курс, способный одновременно решать проблемы экономического развития и национальной безопасности. Такую политику и должны проводить военные режимы.
Почему именно они? Разве гражданские политики на такое неспособны? Отвечая на этот вопрос, идеологи военных режимов утверждали, что гражданские политики находятся в плену узкогрупповых (этнических или классовых) интересов, а потому не могут последовательно реализовать программы национального развития. Из тезиса о том, что процесс национально-государственного строительства не завершен, следовало, что наиболее конструктивную роль может сыграть институт, который опередил на этом пути все остальные и действительно стал воплощением единой национальной воли, своего рода плавильным котлом, в котором нивелируются все различия, продиктованные частными интересами. Отсюда остается один логический шаг до признания таким институтом вооруженных сил.
Эта риторика была благосклонно воспринята большинством правых латиноамериканских диктатур. Они делали основной акцент на реализации программ экономического развития, разработанных при участии авторитетных экспертов-экономистов. Такие программы довольно точно отражали преобладавшие на тот момент экономические доктрины. Установившийся в 1964 году в Бразилии режим в течение длительного времени проводил стратегию, разработанную и реализованную (на посту министра финансов) видным экономистом Антониу Нету. В основе этой стратегии лежали сравнительно низкий уровень зарплат, быстрый рост экспорта и приток иностранного капитала. Параллельно правительство инвестировало значительные средства в новые инфраструктурные проекты. Крупные государственные компании успешно осуществляли строительство сталелитейных и нефтехимических заводов, гидроэлектростанций и ядерных реакторов. Общепризнанно, что на первых порах эта политика была весьма эффективной, став основой так называемого бразильского экономического чуда.