Режим Аугусто Пиночета в Чили с 1975 года проводил экономическую политику, основанную на рекомендациях так называемых чикагских мальчиков – группы, состоящей из примерно 25 чилийских экономистов, получивших образование в рамках программы сотрудничества между Папским католическим университетом Чили и экономическим факультетом Чикагского университета, возглавляемым Милтоном Фридманом. Ключевые члены группы руководили министерством финансов страны с 1974 по 1982 год.
Реализованная «чикагскими мальчиками» стратегия была основана на «шоковой терапии», включавшей в себя прекращение бюджетного финансирования нерентабельных предприятий, резкое снижение заработной платы и сокращение государственных инвестиций. Одновременно привлекались в большом объеме иностранные инвестиции, устранялись протекционистские торговые барьеры и проводилась масштабная приватизация. Итоги этих реформ положительно оцениваются многими экономистами, так что выражение «чилийское чудо» тоже в ходу. Но есть и сторонники противоположной точки зрения, указывающие на то, что в результате «шоковой терапии» значительная часть чилийцев впала в нищету, а это в долгосрочном плане негативно сказалось на экономическом развитии.
Чудесная или нет, но экономическая политика Пиночета действительно вывела страну из кризиса и заложила основы устойчивого экономического роста. При этом надо подчеркнуть, что сами военные правители не вдавались в тонкости экономики, полагая ее сферой компетенции профессионалов. Поэтому не стоит считать Пиночета идейным отцом «неолиберализма», хотя сторонники свободно-рыночных реформ часто ссылались на чилийский опыт. Пиночет не был интеллектуалом. Правда, в 1960-х годах он написал книгу о геополитике, но критики обнаружили в этом опусе многочисленные признаки плагиата.
Высказывания лидеров правых военных режимов на политические темы вообще не отличались оригинальностью. В основном они касались тем развития, национального суверенитета и антикоммунизма. В левой прессе 1970-х годов, в особенности в советской пропаганде, эти режимы нередко характеризовались как фашистские, однако единственным основанием для такой оценки были их жестокие репрессии против оппозиции. Что было, то было. Но партийные режимы, существовавшие в 1930-х годах в Германии и Италии, имели структурные черты, которые латиноамериканским военным диктатурам совершенно чужды. Оговорюсь, что один элемент, который можно как-то подтянуть к итальянскому фашизму, – корпоративизм, то есть стремление государства к взаимодействию с узким кругом лицензированных им общественных организаций – все же присутствовал в практике этих режимов, но системообразующей роли не играл.
Если же выделить какую-то основную линию в представлениях военных о будущем стран, во главе которых они оказались, то она будет выглядеть примерно следующим образом. Демократические институты в странах Латинской Америки не сработали не потому, что демократия плоха, а из-за того, что сами эти страны в силу своей недоразвитости не были к ней готовы. Недоразвитость приводит к коммунизму. Если ее устранить, наладив нормальную капиталистическую экономику, то социальные основы коммунизма исчезнут и можно будет вернуться к демократическому правлению.
Политические решения, ведущие к достижению этой цели, лидеры режимов представляли себе по-разному. В Бразилии в условиях диктатуры большинство представительных институтов продолжало функционировать, хотя и в усеченном виде, что делает этот период в истории страны показательным случаем электорального авторитаризма. Пиночет, напротив, полагал, что до решения основных экономических задач восстановление политических свобод должно носить жестко дозированный характер. Но и он не отрицал необходимости восстановить демократию, пусть и в отдаленной перспективе. Более того, на излете военных режимов и в Бразилии, и в Чили наблюдалась либерализация, а переход к демократии в этих странах был довольно мирным, хотя и не увенчался теми результатами, к которым стремились диктатуры. Левые не ушли с политической арены и ныне стоят у власти в обеих странах. Далее нам еще предстоит рассмотреть опыт Бразилии и Чили более подробно.
Любопытно, что наибольшую склонность к идеологической риторике, которая не укладывалась в обычную латиноамериканскую модель, проявляли лидеры наименее успешного из военных режимов, установившихся в регионе в 1960-х годах, – так называемого режима аргентинской революции, просуществовавшего с 1966 по 1973 год и противопоставлявшего себя не только коммунизму, но и либеральной демократии западного образца. По мнению лидеров режима, она плохо согласовывалась с традиционными моральными и католическими ценностями аргентинского народа. В документе, озаглавленном «Акты революции», генералы заявили, что их ключевой целью была «консолидация наших духовных и моральных ценностей» и «защита нашей духовной традиции». Натиск культурных изменений, по их мнению, «вызвал нарушение духовного единства аргентинского народа, всеобщее отчуждение и скептицизм, апатию и утрату национального чувства». Этому надо было положить конец, создав в обществе «новый моральный консенсус». Под властью военных Аргентина была официально посвящена Непорочному сердцу Девы Марии.
Режим «аргентинской революции» уделял особое внимание не экономике (в налаживании которой он не преуспел), а культуре, особенно образовательной и молодежной политике. Была проведена масштабная чистка в университетах, которые рассматривались властями как рассадники чуждого влияния. Многим в Аргентине запомнились кампании этого режима против таких проявлений молодежной «аморальности», как бывшие тогда на пике моды мини-юбки, длинные волосы у юношей, пристрастие к современной музыке и авангардному кинематографу. Однако уже в 1970 году режим вступил в полосу кризиса, от которого так и не оправился, так что глубокого следа в истории страны эта эксцентриада не оставила. Но, конечно, в некоторых отношениях идеология «аргентинской революции» явно сближалась с фашизмом.
Еще дальше в этом идейном направлении зашел военный режим, существовавший в Греции с 1967 по 1974 год и известный как «режим полковников» (или, если использовать более эмоционально заряженное выражение той поры, «черных полковников»). Сами полковники называли свои действия революцией национального спасения. Офицерский переворот произошел на фоне избирательной кампании, по итогам которой ожидалось, что умеренно левые силы заметно расширят свое парламентское представительство и, возможно, войдут в правительство. Главным аргументом военных в пользу переворота послужила угроза прихода к власти тех, кого они совершенно несправедливо называли анархо-коммунистами.
В отличие от латиноамериканских современников, «черные полковники» поспешили разработать и принять на референдуме новую конституцию, которая определяла военных как защитников социального и политического порядка, тем самым легитимируя их политическую роль, и сурово ограничивала политические права граждан, а также выборных органов власти. Впрочем, выборы при «режиме полковников» не проводились, так что органов этих и не было. Идейные установки «режима полковников» можно описать как национализм, основанный на гордости за наследие Древней Греции и приверженности традиционным ценностям православия.
Эта комбинация была несколько парадоксальной. Указания на ее внутреннюю противоречивость вызывали у лидеров режима крайнее раздражение: например, один из высокопоставленных чиновников избил редактора журнала, в одной из статей отметившего, что гомосексуализм считался в Древней Греции нормальным явлением. Идеология режима не предполагала отказа от идеи демократии, которую его лидеры чествовали как греческое изобретение и, стало быть, один из бесчисленных подарков страны всему человечеству (они любили цитировать фразу Фридриха Ницше о том, что греки изобрели всё). Считалось, что после выполнения основной задачи режима, искоренения «анархо-коммунизма», представительные органы власти будут восстановлены. Но на решение самой этой задачи новый режим отводил немало времени, потому что в качестве условия «национального спасения» рассматривалось изменение «ментальности греков», а подобные задачи, ясное дело, не решаются в одночасье.
Один из идеологов режима, бывший марксист Георгиос Георгалас, называл главным источником скверны, поразившей западные демократии, потребительство (консьюмеризм). По его мнению, эта скверна уже затронула и душу греческого народа, но не бесповоротно: Греция осталась последним форпостом христианской цивилизации, который надо отстоять в непримиримой борьбе с чуждыми влияниями. Решение экономических проблем не рассматривалось как путь к выздоровлению нации. По мнению Георгаласа, стране предстояло пережить «длительный сеанс психотерапии», а это требовало пристального внимания к общественному сознанию и культуре, особенно молодежной. Как и в Аргентине, в Греции значительные усилия властей были направлены на искоренение внешних признаков «нездоровой ментальности» вроде длинных волос у юношей. Особую ненависть вызывали хиппи. Хотя среди самих греков их было не так уж много, «дети цветов» в заметном количестве приезжали из-за рубежа, привлеченные мягким климатом и расслабляющей атмосферой страны.
В общем, на культурном фронте «режим черных полковников» поставил перед собой немало задач, хотя выполнить их не успел из-за собственной неэффективности и недолговечности. Осенью 1973 года в стране начались массовые протесты, которые были подавлены с применением силы. Попытавшись вернуть себе авторитет за счет внешнеполитического успеха, в июле 1974 года греческая хунта активно способствовала попытке военного переворота, организованной на Кипре с целью создания «Эллинской Республики Кипр» и ее последующей аннексии. В ответ на это на остров вступили турецкие войска, заняв значительную его часть. Противодействовать им греческая хунта не смогла. Ее члены сошлись на том, что наступило время уступить власть гражданским, что привело к восстановлению в Греции демократии. Уже в январе 1975 года «черные полковники» оказались под судом. Большинство греков, заставших хунту в сознательном возрасте, вспоминают о ней как о дурном сне, но в стране действует и небольшая неофашистская партия «Золотая заря», для которой «режим черных полковников» служит предметом ностальгии. C 2019 года, когда эта партия набрала 2,9 % голосов, она не представлена в парламенте.