За свержением Говона последовал довольно длительный период неразберихи, во время которого произошла еще одна попытка переворота, на этот раз организованная дальним родственником бывшего президента, офицером по имени Бука Сука Димка. В итоге все же установился относительно стабильный военный режим во главе с Олусегуном Обасанджо, видным членом сформированного еще в 1966 году руководства страны. В 1979 году он передал власть гражданскому правительству. Впрочем, до перехода Нигерии к демократии оставались десятилетия, в течение которых страна пережила еще несколько гражданских авторитарных режимов и военных диктатур, да и сегодня нигерийская демократия выглядит очень хрупкой.
Примерно так же обстоит дело и со второй популярной среди военных режимов целью прихода к власти: обеспечением национальной безопасности (часто это формулируется как преодоление террористической угрозы). Опыт нескольких латиноамериканских стран – Аргентины, Бразилии, Уругвая – свидетельствует, что иногда эта цель достигается быстро, пусть и ценой применения весьма жестоких методов. При этом в отличие даже от антикоррупционных кампаний, итоги которых могут быть довольно спорными, здесь результат всегда налицо. Террористические действия либо есть, либо их уже нет, и это очевидно для любого наблюдателя. Надо заметить, что хотя политический террор почти никогда не находит широкой общественной поддержки и борьба против него не чревата для власти репутационными издержками, проявленная режимом жестокость тоже не остается без внимания общественности. Общий итог антитеррористических действий часто воспринимается массами и правящим классом как «плюс на минус».
Но тогда правителям, если они хотят и дальше оправдывать свое пребывание у власти борьбой за национальную безопасность, нужно подбирать новые аргументы. И тут у режимов любого типа, но в особенности военных (что легко понять), возникает искушение, которое кажется очень привлекательным: затеять маленькую победоносную войну. Режим «процесса национальной реорганизации» в Аргентине претерпел за свою недолгую историю, с 1976 по 1983 год, немало политических пертурбаций. Террористическую угрозу он устранил, но больше похвастаться было нечем. К 1981 году во главе хунты оказался уже третий лидер, Леопольдо Фортунато Галтьери, который менее чем через год нашел-таки волшебное средство продлить долголетие режима, попытавшись отвоевать у Великобритании Фолклендские острова.
Война встретила поддержку в стране, жители которой всегда считали острова, которые там называют Мальвинскими, принадлежащими Аргентине по полному историческому праву. На первых порах операция действительно была успешной. Аргентинский десант высадился на островах и после короткого боя вынудил капитулировать находившийся там небольшой британский гарнизон. Популярность режима резко пошла вверх. Видный оппозиционный публицист писал: «В Аргентине борется не военная диктатура. Это весь народ, ее женщины, ее дети, ее старики, независимо от их политических убеждений. Противники режима, подобные мне, борются за наше достоинство, борются за то, чтобы устранить последние остатки колониализма. Не заблуждайтесь, Европа, за Мальвинские острова борется не диктатура; это вся нация».
Оглядываясь назад, можно сказать, что фолклендская операция была авантюрой. Британские вооруженные силы значительно превосходили аргентинские по боевому потенциалу, так что Галтьери мог рассчитывать только на то, что противник смирится с поражением. Голоса в пользу такого решения раздавались и в самой Великобритании, но премьер-министр Маргарет Тэтчер рассудила иначе. На то, чтобы вернуть острова под свой контроль, у британцев ушло чуть более трех месяцев. В ходе боевых действий Аргентина потеряла свыше 600 жизней солдат и много военной техники. Более 10 000 аргентинцев попали в плен. Это была полная катастрофа. Режим, заявлявший, что национальная безопасность является его приоритетом, в итоге подорвал ее, ввязавшись в провальную войну. Это были вынуждены признать и сами аргентинские военные. После окончания боевых действий Галтьери был отстранен ими от власти, а вскоре хунта добровольно уступила власть гражданским политикам.
Еще раз подчеркну: само по себе военное поражение необязательно ведет к смене режима. Например, его пережила иракская диктатура Саддама Хусейна, попытка которого захватить Кувейт в 1990 году по общей канве событий очень напоминала фолклендскую авантюру. Правда, поражение Ираку нанес не сам Кувейт, а международная коалиция во главе с США, но Хусейн остался у власти. В отличие от режима Галтьери, иракская диктатура была консолидированной. Второстепенные фигуры внутри правящей группы не имели никакой возможности сместить провалившегося диктатора. К тому же национализм Саддама носил широкий программный характер, вовсе не сводясь к защите национальной безопасности.
Иракская пропаганда концентрировалась не на поражении, а на том, что «искусственное образование», как Саддам характеризовал Кувейт, было наследием колониализма. Поэтому и нападение на Кувейт было не захватнической операцией, а битвой, в которой Ирак выступал как знаменосец арабской нации в ее борьбе против всех империалистических сил и «однополярности», порассуждать о которой Саддам был весьма горазд. Эту битву, вынуждены были признавать пропагандисты, Саддам проиграл, но, добавляли они, проиграл с честью, подтвердив свою репутацию лидера всемирно-исторического масштаба. Настоящая война еще впереди. В этом они оказались правы, хотя и не совсем так, как рассчитывали. В результате следующей войны, которую Саддам, правда, не начинал, он все-таки лишился власти.
В этом смысле национализм полезнее левизны в качестве базовой идеологии военного режима сразу после прихода к власти. Национализм вечен, а строительство социализма, хотя и может продолжаться десятилетиями, обычно приводит к плачевным последствиям. Показателен пример Бирмы, которая после падения военного режима, установившегося в 1962 году, была переименована в Мьянму. К 1988 году экономика страны находилась в состоянии полного развала. О характере социализма, построенного более чем за 25 лет военного правления, лучше всего свидетельствует то, что главным инструментом экономической политики в стране к этому времени стали конфискационные денежные реформы, при которых крупные купюры объявлялись недействительными. В обращение выпускались купюры других высоких номиналов, одобренных лидером режима Не Вином после консультаций с астрологами (например, 45 и 90 кьятов в 1987 году). Но обменять старые купюры на новые в 1985 году можно было лишь за четверть номинала, а в 1987 году возможности обмена вообще не было. Деньги просто аннулировались. Так правительство боролось с обычной для плановой экономики проблемой денежного навеса. Если учесть, что не только у населения, но и у значительной части бизнеса деньги хранились в наличных, то последствия пояснять не нужно.
В 1988 году население, подвергнувшееся такому грабежу дважды подряд, вышло на улицы. Сколько-нибудь организованную политическую оппозицию режим искоренил, если не считать вооруженных сепаратистов, продолжавших сражаться на окраинах страны. В качестве организаторов демонстраций выступили главным образом студенческие ассоциации. Во главе движения оказалась Аун Сан Су Чжи, дочь основателя современного бирманского государства. Во время студенческих выступлений Не Вин подал в отставку, уйдя с поста председателя Партии бирманской социалистической программы и в прощальной речи фактически призвав военных подавить протестное движение силой. Это не заставило себя ждать. Покончив с протестами, руководство вооруженных сил ликвидировало всю атрибутику имитационного партийного режима, взяло власть в свои руки и создало новую хунту, Государственный совет мира и развития. В дальнейшем Мьянме предстояло проделать сложный путь развития, включая попытку демократизации в 2015–2021 годах. На какой-то период Аун Сан Су Чжи стала самым влиятельным человеком в стране, но ныне она под стражей, а военные снова у власти. В Мьянме идет вялотекущая гражданская война.
Оба охарактеризованных выше фактора, ведущих к падению военных режимов, вовсе не обязательно заставляют военную корпорацию отказаться от власти. Часто на смену одному военному режиму приходит другой, претендующий на то, что лучше справится с государственным управлением. Данные, представленные в таблицах 1 и 2, довольно красноречиво показывают, что военные перевороты в некоторых странах происходят буквально сериями.
Однако есть еще одна причина недолговечности военных режимов. Она вытекает из специфики военной корпорации по сравнению с правящими группами и классами других авторитарных режимов. Демонтаж монархии часто сопровождается значительным ущербом для социального статуса лиц и групп, служащих ее опорой. Есть примеры того, что при распаде партийного режима его номенклатура существенно выигрывала в имущественном отношении (так случилось почти во всех странах Восточной Европы и бывшего СССР), но властью она при этом все же как минимум делилась, а иногда и несла серьезные издержки, которые влечет за собой правосудие переходного периода. А ведь не исключены и такие радикальные меры, как широкомасштабная люстрация. Проблемы, возникающие при этом у довольно широких слоев правящего класса, в общем виде сводятся к тому, что при новом политическом режиме они уже не могут занимать свою прежнюю социальную нишу. Это не значит, что они неспособны адаптироваться к новым условиям, но для адаптации им придется приложить серьезные усилия.
В этом отношении военные как корпорация находятся в особом положении. Без армии и силовых структур не может обойтись ни одно государство, и вариант, при котором эти структуры просто ликвидируются и заменяются новыми, не то чтобы абсолютно нереален, но технически сложен, особенно в более или менее крупных странах. Военные как правящий класс знают, что если они откажутся от власти, за ними все же останется их профессиональная ниша в социальной системе. К тому же далеко не на всех военных можно возложить ответственность за преступления, совершенные за время нахождения у власти, если такая ответственность вообще наступает. И даже те, кто заслуженно боится понести ответственность, рассчитывают на то, что смогут ее избежать, потребовав иммунитет от уголовного преследования в качестве условия отказа от власти. Подобные иммунитеты, или «гарантии», обильно фигурируют в транзитологической литературе, посвященной латиноамериканским переходам к демократии.