Да и самих вайнахов погибло в девяностые годы около 40 тысяч человек. Давно начался их Исход из Чечни. По некоторым данным, республику уже покинуло около 600 тысяч вайнахов — многие переехали жить в другие города России, подальше от Северного Кавказа. А многие вернулись в ставшие им родными Казахстан и Киргизию. Там сейчас такие большие диаспоры, что впору создавать автономную область.
А кто остался в Чечне? Те, кому не по карману переезды и две внушительные по численности группы мужчин. Одна из них бегает с автоматами по горам, называясь боевиками, а другая гоняется за ними с удостоверениями властных структур.
Потом они меняются местами.
А русские регионы снабжают их всем, что необходимо для жизни, — прежде всего продуктами питания. Ну и деньгами, разумеется. Чтобы бегали веселее.
Почему–то считается, что антирусская вакханалия в Чечне началась с приходом Дудаева. Нет, Дудаев и поднялся–то как раз на этой волне. Получив индульгенцию от хрущевской команды, горцы принялись за свое и стали выстраивать жизнь по антигуманным нормам адатов, от которых их отучил Казахстан. Антирусская пропаганда давно велась в Чечено—Ингушской АССР на официальном уровне.
Я многократно бывал в этой республике и наблюдал, как сами чиновники упорно поднимали градус ненависти вайнахов ко всем инородцам.
Жил там в 70–е годы мой хороший знакомый ингуш Осман Гадаборшев — заведовал отделом в республиканской газете «Грозненский рабочий». Как–то писал он дома статью, а дочка, ученица третьего класса, готовясь к урокам, читала «Родную речь» на нахском языке.
— Папа, — спросила она, — а зачем надо убивать русских? — С чего ты это взяла? — возмутился отец. — Что за гадость у тебя в голове? — В «Родной речи» написано, — ответила дочка и вслух прочитала: русские — свиньи, они наши враги. Когда ты вырастешь, научись убивать их при всяком удобном случае. Гадаборшев не читал учебники на родном языке, а тут взял, полистал — и схватился за голову. Сплошные антирусские сентенции. Москва не контролировала издания на национальных языках, чем и пользовались башибузуки от просвещения.
Как правоверный коммунист Гадаборшев пошел с запиской в Чечено—Ингушский обком КПСС, где тогда, кстати, не последнюю должность занимал Доку Завгаев — будущий глава республики. Но обком не отреагировал на записку. И Осман направил письмо в ЦК КПСС.
Поднялся шум. В обкоме во след Гадаборшеву зло бросали: «Стукач!» А однажды он поздно вечером возвращался с работы домой и как только открыл калитку, ему выстрелили в спину из пистолета. Метили в сердце, но чуть занизили — пробили легкое.
Его едва вытянули с того света. Отдел пропаганды ЦК пристроил Османа в «Правду» (где тогда работал и я) — корреспондентом по Вологодской области. Подальше от Кавказа! Мы — его коллеги ездили в Вологду, чтобы помочь южному человеку освоиться в северных краях.
В 80–е годы чечено–ингушский официоз усилил героизацию личности абрека Зелимхана Гушмазукаева. Колхоз имени Зелимхана, улицы имени Зелимхана, фильмы и книги о нем — что–то вроде «Жития святого Зелимхана». Молодежь должна была ему подражать и следовать примеру героя.
Как гимн звучала по утрам кантата Гешаева:
Когда над горами сгущался туман
И был камнепад небывалый,
В Харачое родился абрек Зелимхан,
Гроза всей России немалой…
А чем он прославился, шастая по Кавказу еще в царское время? Вот некоторые его подвиги: застрелил начальника Грозненского округа Добровольского и начальника Веденского округа полковника Галаева, совершил налет на Грозненский вокзал, умыкнув из кассы 18 тысяч рублей, остановил со своей бандой пассажирский поезд и расстрелял 17 ехавших в нем русских офицеров с семьями. Особенно красочно расписывалось нападение отряда Зелимхана на Кизляр (позже Радуев повторит его «подвиг»), где он ограбил банк. Все это, естественно, выдавалось чеченскими пропагандистами за решительную борьбу с проклятым царизмом.
Со стороны Чечено—Ингушетия тогда не выглядела мятежным регионом. Но внутри стояла предгрозовая духота — русские семьи стали покидать республику.
В один из приездов в Грозный я не нашел на прежнем месте памятник генералу Ермолову — его задвинули в грязную нишу и обмотали колючей проволокой. Зато при въезде в ущелья стоял во всей красоте в гипсе и бронзе абрек Зелимхан — в бурке, папахе, держа под уздцы вороного коня.
А экономика автономной республики едва волочила ноги. Первым секретарем Чечено—Ингушского обкома КПСС прислали из Куйбышева Владимира Фотеева. Энергичный, умный человек, он был стреножен указанием Центра: «Нам не важны показатели — нам нужна тишина в республике».
— О какой эффективности вы говорите? — морщился Фотеев от моих неуместных вопросов. — Все тейпы требуют себе руководящие должности. Чтобы всех ублажить, приходится дробить совхозы и предприятия, создавать новые начальственные посты. В обкоме я встретил и Доку Завгаева — он был тогда уже вторым секретарем обкома КПСС и отвечал как раз за идеологию. Прикидываясь несведущим, я спросил его:
— А что это у вас за джигит с конем у каждого въезда в ущелье?
— Ну, не у каждого, а кое–где стоит, — уточнил Доку Гапурович. — Это наш национальный герой Зелимхан. — Тот, что промышлял грабежами? — Да, тот. У каждого народа свои герои, — философски произнес Завгаев. (Летом 1989 года, на волне горбачевской раздачи страны национальным баронам, «философ» станет первым секретарем этого обкома КПСС — начнется бурное вытеснение с руководящих постов нечеченских кадров и насаждение примитивизированного ислама. Главный коммунист Вайнахии ковал, пока горячо: за два года — до сентябрьских событий 91–го — в республике вместо школ построили 200 мечетей, открыли исламские университеты в Курчалое и Назрани. Осенью 90-го Верховный Совет Чечено—Ингушетии под предводительством Завгаева принял Декларацию о ее государственном суверенитете и пригрозил подписать Союзный договор с другими республиками СССР, т. е. остаться в составе Советского Союза, только после «возврата отторгнутых территорий Ингушетии».
Первый секретарь пытался усидеть на двух стульях — коммунизме и вульгарном исламе. Но шмякнулся между ними. Позже, после провала Завгаевым всех чеченских миссий, Ельцин назначит его Чрезвычайным и Полномочным послом России в Танзании, а Путин сделает замом министра иностранных дел РФ — не по каким–нибудь второстепенным вопросам, а по финансовым. Бнай Брит не позволяет вассалам разбрасываться полезными для Суперордена кадрами.
Кажется, перенасытил я себя удовольствием слушать по утрам кантату о Зелимхане. Теперь трудно спуститься с ее высокого слога. Так вот, «когда над горами сгущался туман», тогда и готовилась почва под такое событие, как явление Дудаева Джохара народу.
4
В начале сентября 91–го архаровцы Дудаева захватили грозненский телецентр и Дом радио. Для нашего Министерства печати это стало чрезвычайным событием. Из Грозного мне звонили журналисты — их не пускают в рабочие кабинеты.
Я пытался связаться с главой Чечено—Ингушской Республики Доку Завгаевым, но в приемной ответили, что сами ищут его не первый день.
Направить в Грозный кого–то из министерских чиновников? Но это выглядело бы не по–мужски. Положение такое, что надо отправляться самому.
Я позвонил президенту Ельцину — получить разрешение на поездку (так было положено). Он дал «добро» без особой охоты и сказал:
— Туда я направляю Бурбулиса с группой — вы присоединитесь к нему. Потом добавил:
— Посмотрите там все своими глазами и мне доложите. В начальственных кабинетах Грозного гулял ветер — был полный вакуум власти. Я взял в помощники двух влиятельных знакомых чеченцев и приехал в телецентр. После долгих препирательств вошли в здание, а там — бедлам. По углам высокими кучами лежали буханки хлеба, на полу — грязные тулупы, от которых тянуло прелой овчиной, на подоконниках стояли пулеметы Симонова со свисающими заправленными лентами.
Какой–то молодой вайнах подскочил и попытался сорвать с лацкана моего пиджака знак народного депутата СССР.
— Брысь, салага! — сказал я ему по–чеченски (этому меня научили вайнахские одноклассники еще в Восточном Казахстане) и ребром ладони резко ударил по бицепсу. Рука нападавшего обвисла, а другой он потянул к себе автомат. Но бородачбоевик сказал ему что–то строгое по–чеченски — инцидент был исчерпан. Мы повели разговор. Приказ захватить телецентр был отдан Дудаевым, и уйдут они отсюда только по приказу Дудаева. Так объяснили мне ситуацию архаровцы генерала.
Группа госсекретаря Геннадия Бурбулиса (в ней были начальники из МВД РСФСР) уже встречалась с Дудаевым, и я назавтра присоединился к ней. Захват телецентра был только частью возникших проблем.
Джохар со своей командой располагался на окраине Грозного, в двухэтажной школе. Воды в здании давно не было, а в обесточенные туалеты люди ходили тоже давно — это было видно по заросшим дерьмом унитазам и их окрестностям, а также слышно — по вони, щипавшей ноздри даже в коридорах и комнатах. В одной из таких комнат мы проводили переговоры.
Перед школой располагалась небольшая площадь — на ней группа старых чеченцев кружила в своем ритуальном танце (в результате трехдневных наблюдений я взял себе на заметку: около семи часов вечера старики–чеченцы расходились по домам, площадь пустела и дудаевская команда с десятком охранников оставалась одна. При желании ее можно было интернировать вертолетным десантом «без шума и пыли»).
Усы выдают характер мужчины. Хозяева пышных усов, как правило, открытые люди, без вождистских амбиций, в военном деле — рубаки. А тонкая строчка под носом — признак высокого самомнения, коварства их обладателя. Такие люди и в гражданской жизни, и в военном деле стремятся взобраться на высокие командные должности.
У Джохара были тонкие усы, а большие глаза с поволокой секс–охотника только подчеркивали их узость.
— Вы меня оставите без моей гвардии, — пошутил он при знакомстве со мной, имея в виду стычку с его архаровцем в телецентре. Ему доложили все обстоятельства моего посещения учреждения, и в голосе Дудаева я уловил нотки уважения. — А зачем вам телевидение? — неожиданно спросил он. Отвечать на детские вопросы всегда трудно. — Народу хлеб нужен, а не телевидение, — продолжал Джохар. — Мы вырубили его (часть программ закрыли, оставили политагитки с лозунгами, типа: «Ичкерия — субъект Аллаха ». —