этой папкой Джохар поедет в Гаагу судить Международным трибуналом «клику Завгаевых ». Власть достала народ взятками, и все соглашались, что ее надо судить. Только зачем для этого ехать за тридевять земель? «Бери власть, — говорили ему, — и суди взяточников здесь, принародно. Люди тебя поддержат».
Такое мелкое дудаевское начало не нравилось инициаторам его переезда. Нужен не клерк с синей папкой, а гарцующий на коне джигит с шашкой наголо, призывающий очищать землю от всех неверных. Яндарбиеву указали на упущения в работе с подопечным, и Зелимхан написал Джохару воинственную речь — долой колониальный диктат Москвы, да здравствует независимая Вайнахия, — с которой в ноябре 90–го тот выступил на съезде чеченского народа. Там были представители диаспор из США, Иордании, Турции — они предложили деньги на оружие и содержание боевых дружин. Процесс пошел.
Как военный, давший Родине присягу, Дудаев ждал от Родины экзекуции за измену. Годы, проведенные в Советской Армии, научили его ответственности за свои слова и поступки. Но измена в Советском Союзе стала к тому времени нормой жизни — на Джохара не обращали внимания.
И уже через полгода Дудаев создал в Вайнахии параллельную Верховному Совету структуру власти — исполком Общественного конгресса чеченского народа. Сам конгресс и его исполком представляли собой фантом, мыльный пузырь (и власть поплевывала на них свысока), зато реальными были слоняющиеся по улицам с автоматами гвардейцы Джохара. Эти архаровцы как раз захватили телецентр и брали штурмом здание Верховного Совета.
За тем вечерним столом чеченцы сказали мне примечательную вещь: Дудаев жаловался своим близким, что его уже беспокоит эскалация беззакония в республике. Мутная вода межвластья привлекает «рыбаков»: вайнахи достают из схронов оружие и бесконтрольными группами пиратствуют на дорогах. Горцам безбрежная воля всегда пьянит головы. Надо решать с властью: или–или!
Утром следующего дня один из хозяев стола повез меня в Надтеречный район к Доку Завгаеву. Мы сели в потрепанные «Жигули», чтобы не привлекать внимания рыскавших по дорогам башибузуков, и меньше чем через пару часов были в родовом селе Доку Гапуровича.
Подъезд к воротам его большого кирпичного дома был перегорожен стеной из нескольких десятков мешков с песком. Из бойниц на нас смотрели дула ручных пулеметов.
— Кто такие? — спросил, видимо, старший по обороне. Хозяин «Жигулей» представил меня. Кто–то долго ходил докладывать Завгаеву о нежданных визитерах. Потом меня завели в дом. В гостях у Доку Гапуровича был его родственник — они сидели за столом с початой бутылкой коньяка. Родственник вежливо удалился в соседнюю комнату, и мы с главой республики остались одни.
— Что происходит? — спросил я у хозяина. — А вы разве не видите? — ответил он вопросом на вопрос. — Вижу, конечно. Ельцин поручил мне посмотреть, поговорить с вами. И вот я вижу полное безволие власти. У вас под руками правительство, прокуратура, милиция, КГБ, внутренние войска, а в Грозном хозяйничает какая–то группа вооруженных погромщиков. Почему мятежники бродят по улицам, а не сидят за решеткой?
— Мне запретили использовать силу, — огорошил меня Завгаев. — В конце августа к нам специально прилетал Асламбек Аслаханов и на экстренном заседании президиума Верховного Совета Чечено—Ингушской АССР предупредил о недопустимости применения силы с нашей стороны. Вайнах Аслаханов был тогда председателем Комитета Верховного Совета РСФСР по вопросам законности и правопорядка (позже работал советником президента Путина, сейчас — член Совета Федерации РФ от Омской области), на первых порах, говорят, симпатизировал Дудаеву.
Вот это уровень руководителя автономной республики: у его народа горит под ногами земля, а он послушно выполняет безответственные указивки постороннего человека — не лить воду в огонь! Правда, Завгаев добавил, что и в силовых ведомствах полный раздрай: кто подчиняется Ельцину, а кто Горбачеву — сплошной туман.
— Как раз Ельцин и поручил мне спросить, что вы собираетесь делать дальше? — сказал я Доку Гапуровичу. — Верните мне власть! — произнес он задумчиво, как бы наделяя меня особыми полномочиями. — Прямо сейчас нарисую золотую каемку на блюдце и преподнесу вам на нем власть, Доку Гапурович, — не удержался я от ехидства. — Власть в ваших руках. Выбирайтесь из своего убежища в Грозный и наводите порядок. — Нет, так в Грозный я не вернусь. Передайте Ельцину, пусть он назначит меня министром сельского хозяйства России, и я уеду в Москву. (Когда я сообщил Борису Николаевичу по телефону пожелание главы автономии, тот долго в трубку чертыхался, хотя ругани, в общем–то, не терпел.)
Я предложил Доку Гапуровичу вариант: поскольку у вайнахов появилась аллергия на Завгаева лично, пусть он, набравшись мужества, вернется в Грозный, заявит там о своей отставке и предложит в преемники достойного, не запятнанного коррупцией человека. Это будет по–мужски, в рамках закона.
— Никаких заявлений я делать не намерен. Разбирайтесь тут сами, — набычился глава автономии. — Вы хотите, чтобы вместо меня стал Дудаев? — почему–то заподозрил он во мне пособника мятежникам. — Намучаетесь вы с ним. Сказал так, будто правление самого Завгаева принесло Вайнахии процветание и стабильность. Было ясно, что дальнейший разговор с ним бесполезен — политик довел ситуацию до полной анархии и не в состоянии оценить объективно происходящее.
В Грозном я позвонил Ельцину и передал содержание разговора с Завгаевым, свои впечатления от встречи с ним.
— Я направляю в Чечено—Ингушетию Руслана Хасбулатова, — сказал президент. — Это его республика, ему легче договориться с чеченцами. Хасбулатов только что прилетел из Японии и, не задерживаясь в Москве, прямым ходом — в Грозный. Мы жили в доме приемов обкома КПСС — большой зал, а из него двери в отдельные комнаты — спальни. Самую комфортабельную комнату вайнахи припасли для Руслана Имрановича. Сначала по залу в нее прошествовала обслуга Хасбулатова — с чемоданами и упаковками баночного японского пива. Затем обозначился сам и. о. спикера парламента и тут же скрылся за дверями своей комнаты передохнуть с дороги.
В гостинице нас донимали комары. Высокий потолок зала был ими усеян — ночью они пили кровушку москвичей, теперь, днем, вкушали в дреме блаженство. Пока постояльцы были в отъезде, я снял с себя спортивные штаны и, скручивая их в тугой комок, начал с силой бросать этот комок в потолок — по скопищам комаров. Других орудий в доме не оказалось — ни швабры, ни палки. Шмякнувшись о потолок, комок давил комаров, тут же возвращал себе форму штанов и обратно летел плавно, покачиваясь, как сухой лист. В один из таких забросов штаны вильнули и зацепились за рожок большой люстры.
С пола их не достать, забрался на стул — тоже. На подоконнике зала лежал не первые сутки ручной пулемет — зачем его там положили, одному Богу известно. Я взял его за приклад и, поднявшись на стул, начал цеплять свои штаны концом ствола.
— Зенитку бы сюда, у нее длиннее стволы, — послышался насмешливый голос. Я посмотрел вниз — там, улыбаясь, стоял Джохар Дудаев. Один — в цивильном костюме, черной шляпе, с тонкими усиками.
— Вот справился без зенитки, — ответил я тоже с улыбкой. — Чечня хотела забрать у меня последние штаны — приходится возвращать их с оружием в руках. — У России много штанов — не обеднеет, — сказал в тон моей шутке Дудаев. — А комаров с потолка лучше снимать пылесосом. Проверено. Но тут появился помощник Руслана Имрановича, дворня засуетилась — Джохар приехал на встречу с Хасбулатовым.
Они уединились в комнате и. о. спикера и очень долго вели разговор. О чем? Это стало ясно назавтра — вечером Хасбулатов собрал последнюю сессию Верховного Совета ЧеченоИнгушской АССР: она приняла решение об отставке Завгаева и своем самороспуске.
Ни Завгаева, ни многих других депутатов не было — в зале галдели посторонние люди. Но Руслан Имранович, краснея за столом ведущего от натуги, продавил это решение: власть на переходный период, до очередных парламентских выборов, передавалась Временному высшему совету (ВВС) ЧеченоИнгушской Республики из 32 депутатов прежнего Верховного Совета.
Вот их кандидатуры, по всей вероятности, так долго обговаривали между собой в гостевом доме обкома Хасбулатов с Дудаевым. Как показало время, толку из этого ВВС не получилось — он походил на крыловскую упряжку из лебедя, рака и щуки. Видимо, Руслан Имранович постарался засунуть туда своих людей, а Джохар — своих.
Возможно, Дудаев думал об этом давно, а возможно, и последний разговор с Хасбулатовым, и базар, именуемый сессией, подвели его к мысли о тайной встрече с кем–то из очень близких Ельцину людей. Для откровенной беседы о перспективах республики. Он рассчитывал изложить свои взгляды и предложения, чтобы их точно донесли до Президента России, не допуская какой–либо утечки информации.
Доверенный человек Джохара сказал мне, что генерал хочет поговорить со мной тет–а–тет сегодня же, поздним вечером. Меня привезли на «Жигулях» в дощатый домик какого–то садового товарищества. Минут через двадцать тоже на «Жигулях » туда приехал Дудаев — с бутылкой коньяка. На столе в домике лежали в эмалированных чашках помидоры и сливы. Разлили по рюмкам, пригубили.
— Мне сказали, что вы хотите передать кое–что на словах Ельцину. Без посторонних ушей, — начал я разговор. — Никто, кроме нас троих, не будет об этом знать. — Я надеюсь, — произнес спокойно Джохар. Он оперся ладонями на крышку стола и какое–то время внимательно смотрел на нее, будто там лежала оперативная карта. — Мы ударили в стык между неприкрытыми флангами ельцинской и горбачевской позиций. Открылся оперативный простор, — использовал генерал военную терминологию. — Развивать или нет наступление, зависит от нас. И от Бориса Николаевича. В течение всего разговора он Ельцина называл уважительно Борисом Николаевичем, а Горбачева сухо — Горбачевым.
Тогда многие по незнанию противопоставляли двух этих лидеров.
— Народ у нас неоднородный, огородился в тейповых ячейках. Его трудно объединить, — продолжал он. — И большинство хочет жить с Россией. Но это пассивные люди. Они заняты своими делами — им не до политики. Пока только малое меньшинство мечтает о суверенном государстве Ичкерия. Но это меньшинство — молодые люди, более активные и более организованные. Они способны увлечь за собой пассивную часть вайнахов — у многих из них большой зуб на Москву. Сейчас ситуацию можно качнуть в любую сторону: сбить волну абреческой самостоятельности или раздуть огонь. Я хочу, чтобы об этом знал Борис Николаевич. Он еще раз пригубил коньяк и сказал: