Водитель включил фары. «Мерседес» мягко тронулся, почти беззвучно выкатился на дорогу и, набирая скорость, устремился сквозь густеющий туман в сторону Москвы. Только после этого, убедившись, что водитель целиком сосредоточил свое внимание на управлении машиной и неспособен выкинуть какой-нибудь неожиданный фортель, экс-президент Верхней Бурунды поставил на предохранитель и убрал в карман ставший ненужным пистолет.
Глава 9
— Подумай, сынок. По-моему, твой Быков — неплохой вариант, как ты полагаешь? — своим глубоким, прямо-таки оперным басом сказал генерал Алексеев и, не дожидаясь ответа, положил трубку.
Он все еще чему-то улыбался. Это выражение лица было ему, в общем-то, несвойственно, не говоря уже о громком хохоте, которым его превосходительство минуту назад основательно напугал подполковника Егорушкина. Впрочем, уже в следующее мгновение тяжелая, будто вырубленная тупым топором из дубового корневища, физиономия генерала привычно нахмурилась, и Егорушкин сел ровнее, глядя на начальство с подчеркнутым вниманием. При этом он старался не слишком таращиться, отчего, как сам чувствовал, со стороны сильно напоминал сыча. На протяжении трех минувших суток подполковник проспал в общей сложности часа четыре, от силы пять; сейчас время близилось к полуночи, и кофе, который Егорушкин почти непрерывно, чашку за чашкой, садил чуть ли не с самого утра, не вызывал уже ничего, кроме тошноты и сердцебиения.
— Вот и славно, — сказал Алексеев и, взяв со стола забытый стакан в массивном литом подстаканнике, хлебнул крепкого чая. Кофе он не признавал и пил его в исключительных случаях, когда этого требовали правила этикета или оперативная необходимость (что применительно к нему, как правило, было одно и то же). — Можешь передать благодарность своим ребятам, подполковник. Они отлично сработали, все вышло вполне убедительно. По крайней мере, объекты клюнули. Они уже здесь, в Москве, скрываются на квартире Спеца. О чем это нам говорит?
Подполковник напряг умственные способности. Он был далеко не глуп, но сейчас испытывал такое ощущение, словно кто-то украл у него головной мозг, натолкав вместо него в череп сырой ваты. Кроме того, он давно отвык действовать вслепую, не зная конечной цели операции, и с трудом перебарывал раздражение: ну что вы еще от меня хотите, откуда я знаю, о чем это вам говорит, и какое мне до всего этого дело?!
— Это, — сказал он, — говорит нам о том, что гражданин Быков, как и подавляющее большинство российских граждан, боится полиции и не верит в ее способность разобраться, кто прав, кто виноват, защитить невиновных и наказать злодеев. Особенно если злодеи облечены какой-никакой властью, — добавил он, подумав еще секунду.
— И все?
— И все, — понимая, что сильно рискует, но испытывая от этого какое-то мазохистское удовольствие, с вызовом сказал Егорушкин. — Я не понимаю, каких глубоких выводов вы ждете от меня на основании этого рядового факта, товарищ генерал. И еще я не понимаю, что вас так обрадовало, чем так уж сильно отличились мои люди. Я лично считаю, что поставленную перед ними задачу — проверить, на что способны объекты, — они выполнили только наполовину.
— А почему? — нисколько не обескураженный этим тихим бунтом на корабле, спокойно спросил Ростислав Гаврилович.
— Ну, почему… — остывая, пожал плечами подполковник. — Изначально планировалось спровоцировать женщину на силовой контакт, проверить, так сказать, ее навыки — аккуратно, не нанося телесных повреждений, — а затем нейтрализовать, зафиксировать и посмотреть, что станет делать мужчина…
— Это ты так спланировал? — с непонятной интонацией уточнил генерал.
— Так точно. На основании ваших указаний.
— Давая указания, я имел в виду нечто иное, — заметил Алексеев. — Впрочем, повторяю, вышло все наилучшим образом. Это их счастье, что женщина не дала им возможности посмотреть, что станет делать мужчина, когда они справятся с ней. Либо калеки, либо покойники — так или иначе, мы лишились бы четырех кадровых офицеров. И поблагодарить их от моего имени я просил, конечно, не за то, что позволили бабе наделать из себя отбивных котлет, а за то, что сумели вовремя остановиться, понять, где проходит черта, через которую лучше не переступать. Поверь, они отлично справились с задачей. Как умеет ломать кости боевой офицер ВДВ, я знаю безо всяких проверок. Мне нужно было убедиться в наличии у него серого вещества, и я в этом убедился. Осознав, в какие неприятности вляпался, он выбрал самый оптимальный из всех возможных вариантов. Не сдался полиции, чтобы потом качать права и доказывать в суде, что он не верблюд, не ввязался в драку с группой захвата, а сразу обратился к единственному человеку, который хотя бы теоретически может решить проблему, — к Спецу. Значит, службу он закончил подполковником не потому, что туп, как говорят его недоброжелатели, а в силу обстоятельств и благодаря недостаточно гибкому характеру. Короче говоря, я получил окончательное подтверждение тому, о чем и раньше догадывался: он — идеальный напарник для Якушева, другого и искать не стоит. Готовь оперативные документы, подполковник, — загранпаспорт, визы, билеты — словом, все, что надо. На него и на всякий случай на эту драчливую особу, его жену. Имена и фамилии подберешь сам, возраст тебе известен… Действуй.
— А если они не договорятся? — резонно усомнился Егорушкин.
Ростислав Гаврилович пренебрежительно хмыкнул.
— Если, — передразнил он. — Если подполковник ФСБ не знает, как избавиться от пары ненужных бумажек, даю совет: кладешь их в рот, тщательно разжевываешь и глотаешь. Но, полагаю, до этого дело не дойдет.
— Интуиция? — спросил подполковник Егорушкин, напустив на себя вид записного льстеца, подхалима и карьериста.
— Что-то вроде этого, — кивнул генерал Алексеев, показав обезобразивший макушку страшный шрам. — А будешь в служебное время дразнить начальство, поставлю в угол. В самый дальний, какой только смогу отыскать на карте Российской Федерации. Хватит болтать, иди занимайся документами. Распорядись, отдай ребятам фотографии, паспортные данные и — спать. Чтоб раньше десяти часов завтрашнего утра я тебя не видел, а в десять их паспорта должны лежать здесь, у меня на столе. — Для убедительности он потыкал указательным пальцем в крышку стола. Палец у него был как палец, но со стороны почему-то казался каменным, как у древнего языческого идола, да и о полированное дерево стучал точь-в-точь как камень.
Уже было отправившись выполнять полученный приказ, подполковник вдруг остановился в дверях и, обернувшись, с мечтательным выражением произнес:
— Но какая женщина!..
— На мой взгляд, худовата, — проворчал, глядя в какие-то бумаги, Ростислав Гаврилович, — да и характер — боже сохрани. Но о вкусах не спорят, а в главном ты прав: будь, скажем, у декабристов такие жены, еще неизвестно, чем кончилась бы та заварушка на Сенатской площади.
— Да, — улыбнувшись шутке, кивнул подполковник, — но все-таки я не уверен в целесообразности подключения ее к операции.
— Ее участие в операции пока что писано вилами по воде, — напомнил Алексеев. — И должен добавить: к сожалению. Ты напрасно сомневаешься. На начальном этапе она послужила бы неплохим прикрытием. Все-таки официально это туристическая поездка, а не высадка союзных сил в Нормандии, а женщина, особенно красивая, по старинке инстинктивно воспринимается как гарант мирных намерений. Да и смотрят все на нее, а не на мужчин, которые рядом. Это может оказаться весьма удобным. Ну а в дальнейшем ее характер и навыки, вполне возможно, также окажутся небесполезными.
— Может быть, в перспективе стоило бы ее завербовать?
— Вампиры говорят: обратить.
— Простите? — переспросил подполковник.
— Ты меня слышал. И надеюсь, знаешь, что даже матерый упырь иногда предпочитает небольшую голодовку перспективе напиться крови и при этом наскочить на осиновый кол. Хватит молоть чепуху, — добавил генерал, подумав при этом, что валит с больной головы на здоровую, — ступай.
Когда за Егорушкиным закрылась дверь, Ростислав Гаврилович отложил в сторону ненужные бумаги, снял темные очки и некоторое время массировал натертую ими переносицу. Обсуждение личных качеств супруги подполковника Быкова разбередило старую рану, и сейчас, оставшись наедине с собой и не имея дел, которые не могли чуточку подождать, генерал позволил себе минутную слабость. Его сын нелепо и страшно погиб в возрасте семнадцати лет — вступился за женщину, которая вовсе того не стоила, и умер в грязной подворотне, получив восемь ножевых ранений. Жена обвинила в этой смерти Ростислава Гавриловича. Наверное, в чем-то она была права: он всегда старался воспитать из сына настоящего мужчину и, кажется, преуспел. Простить ему этого жена не смогла — ушла и больше не захотела с ним видеться, даже бумаги о разводе пришли по почте. За восемь лет генерал привык к одиночеству и порой находил его даже весьма удобным — вот как сейчас, например. Другое дело, что подчиненные вряд ли разделяли его мнение: в отличие от него, их ждали дома, и им вовсе не улыбалось вместе с начальником круглосуточно торчать на службе.
Решив, что отведенная для слабости минута истекла, генерал легко, как случайную муху, прогнал ненужные мысли. Если бы кто-то вздумал поделиться с ним подобными воспоминаниями, Ростислав Гаврилович в зависимости от обстоятельств отделался бы парой сочувственных междометий или просто посоветовал не отвлекаться от дела. Именно такой совет он дал себе сейчас, и вовремя: едва темные очки заняли привычное место на его переносице, телефон опять зазвонил.
Это снова был Якушев. Язык у него слегка заплетался, из чего следовало, что они с Быковым не теряют времени и, как положено двум старым солдатам, стойко, до победного конца сражаются с зеленым змием. Проглотив продиктованное завистью язвительное замечание, Ростислав Гаврилович выслушал извинения за поздний звонок и сдержанно предложил говорить по делу.
— Дело у меня тонкое, товарищ генерал, — доложил Спец. — Тут, видите ли, образовалась парочка добровольцев, которым кажется, что воздух отечества в данный момент вреден для их нежных организмов… Оба с детства мечтали увидеть стадо жирафов на воле и сфотографироваться с носорогом. Вот я и интересуюсь, нельзя ли организовать для них еще две путевки на этот курорт.