«Лендровер» наконец завелся, выплюнув из ржавой выхлопной трубы облако сизого дыма, перевалил через невысокую железнодорожную насыпь и, отчаянно пыля, бодро запрыгал по ухабам в юго-западном направлении.
Майор Швырев надел перчатки, поочередно подтянул их, любуясь тем, как играют на лоснящейся коже матовые блики, а затем резко, с разворота ударил сидящего в железном вертящемся кресле человека кулаком в лицо. Голова пленника тяжело мотнулась, прикованные к подлокотникам руки напряглись, заставив стальные браслеты наручников глубоко впиться в кожу. Эта кожа была почти такого же цвета, как черные перчатки Швырева.
— Пальцы побереги, — пьяно помотав головой и сплюнув кровь, посоветовал экс-президент Верхней Бурунды Пьер Мари М’бутунга.
Его торс был накрепко примотан к спинке кресла огромным количеством клейкой ленты; податься вперед, таким образом, не получилось, и плевок, не долетев до пола, попал на колено, расплывшись по светлой ткани брюк красной слизистой кляксой.
— Ты о моих пальцах не беспокойся, — пренебрежительно обронил Швырев. — Я кулаком кирпичи из печки выбиваю. Не веришь? Могу доказать.
— Я бы с удовольствием посмотрел, как ты сломаешь руку, — сказал африканец, — но печки-то и нету!
— А ты чем хуже? — сказал Швырев и изо всей силы ударил его в живот.
Будучи не в силах согнуться, пленник охнул и мучительно закашлялся. Швырев снова подтянул перчатки и пошевелил пальцами правой руки, проверяя, не расшиб ли в самом деле суставы.
— Слабак, — презрительно процедил М’бутунга, когда к нему вернулась способность разговаривать.
Стоявший у него за спиной седой охранник поднял резиновую дубинку, но Швырев отрицательно покачал головой и снова наотмашь ударил пленника по лицу. Красные капли веером брызнули на стену, которой было не привыкать к такому декору: по ней, бывало, стекали даже мозги. М’бутунга хрипло засмеялся — ему тоже было не привыкать. Он попадал в переделки и покруче нынешней и всегда выходил сухим из воды. Сколь веревочке ни виться, все равно конец будет, говорят русские; Писарь со своими прихвостнями, очевидно, был уверен, что хитро закрученная нить судьбы Пьера Мари М’бутунга размоталась до конца и что живым ему отсюда не выйти. Экс-президент придерживался прямо противоположного мнения по этому вопросу и, что самое главное, имел для этого все основания.
Место, где он пришел в себя после ночных посиделок с Писарем на его конспиративной квартире, было знакомое — тот самый подвал, из которого М’бутунга давеча совершил побег. Это обстоятельство все проясняло; правда, по обыкновению, была примитивна, как каменный топор, и неприглядна, как прилипший к подошве клочок использованной туалетной бумаги. Случившееся можно было и, более того, следовало предвидеть, но М’бутунга не корил себя за неосмотрительность, с которой доверился Писарю: у него просто не было другого выхода. Да и Писарь совершенно напрасно думал, что является хозяином положения; сейчас он, конечно, был на коне, но все еще могло перемениться, и не раз.
— Смешно тебе, макака чернозадая?! — рассвирепел Швырев и нанес очередной удар, пришедшийся пленнику в правый глаз.
— Хреновый из тебя зоолог, — сообщил ему М’бутунга. — Черный зад не у макаки, а у гориллы. А у макаки он красный — такой, какой будет у тебя, когда я встану из этого кресла.
— Ты отсюда не встанешь, — пообещал Швырев, — ты отсюда ляжешь.
— Я где-то слышал, — подал голос охранник, — что у диких африканских племен считается самым большим позором быть укушенным гориллой. Интересно, почему?
— Это ты у него спроси, — посоветовал Швырев, кивнув в сторону кресла. — В конце концов, кто из нас негр?
— Почему, а? — почти дружелюбно спросил у М’бутунга охранник.
— Не скажу, — пошел в глухой отказ африканец.
— Скажешь, — заверил Швырев и снова с хрустом ударил его по разбитой в кровь физиономии. — Ты у меня еще не то скажешь!
— Скажу, — кашляя и плюясь кровью, неразборчиво пообещал М’бутунга. — Когда ты отсосешь у дохлой мартышки. Сами вы дикари! Потеете тут, как негры, вместо того чтобы купить одну-единственную ампулу скополамина… Может, у вас денег нет?
— Может, предложишь взаймы?
— Я уже предложил, — оскорбительно улыбнулся разбитым ртом африканец. — Отсоси у дохлой мартышки, тогда и поговорим.
Швырев провел мощный апперкот, заставив голову упрямого пленника запрокинуться на спинку кресла, и потряс в воздухе ушибленной кистью руки.
— Борзый, сука, — сказал седой охранник. — Была б моя воля, я б его живьем на ленточки порезал. Сколько он, гнида, наших ребят положил!
— Еще порежешь, — пообещал Швырев. — Живым ему отсюда не уйти. Потому и хорохорится, что терять уже нечего.
М’бутунга снова засмеялся и был награжден очередным ударом, от которого едва не потерял сознание. Наверное, дразнить тюремщиков не стоило, но, с другой стороны, почему бы и нет? Он не боялся боли и привык ее терпеть; сейчас, не имея возможности ударить в ответ, он мог лишь трепать врагам нервы, чем и занимался в меру своих способностей. Происходящее было просто предварительными ласками, прелюдией, которую следовало терпеливо переждать; до прихода Писаря ему ничего не грозило, кроме более или менее сильных побоев.
Временно прервав словесные дебаты, Швырев принялся старательно и умело обрабатывать пленника кулаками. Тот дважды терял сознание, и оба раза седой охранник приводил его в чувство, обливая холодной водой из стоящего наготове ведра. Его бритый наголо напарник, из предосторожности, ставшей следствием приобретенного накануне горького опыта, дежуривший за открытой дверью, с ворчанием забирал пустое ведро и вскоре возвращался с полным. На бетонном полу стояли лужи, вода в которых имела розоватый оттенок. Швырев с головы до ног забрызгался кровью, его правая перчатка лопнула по шву, и наполовину превращенный в отбивную котлету экс-президент Верхней Бурунды заметил это.
— А у меня СПИД! — с трудом шевеля чудовищно распухшими, почерневшими, рассеченными в двух местах губами, невнятно произнес он и, озабоченно ощупав кончиком языка шатающийся зуб, добавил: — И значит, ты умрешь…
Занесший, было, кулак для нового удара Швырев заколебался и медленно опустил руку. Его круглая румяная физиономия мгновенно стала далеко не такой румяной, как прежде, а свирепая радость палача, измывающегося над беззащитной жертвой, уступила место выражению озабоченности и испуга. Продемонстрированное пленником знание классики русского рока майора нисколько не впечатлило, зато угроза, содержавшаяся в перефразированной строчке из известной песни, заставила крепко задуматься.
— Врешь, сука, — нерешительно сказал Швырев.
— Честно говоря, я и сам не знаю, — улыбаясь окровавленным ртом, признался М’бутунга. — Не успел провериться. Ничего, время покажет.
— Между прочим, Африка — родина СПИДа, — снова не к месту блеснул эрудированностью охранник. — Так что, может, и не врет.
— Заткни пасть и дай сюда демократизатор, — потребовал майор. — Понабирали умников на мою голову… — Он взял протянутую охранником резиновую дубинку и похлопал ею по обтянутой перчаткой ладони. — Ничего, ниггер, через эту штуковину зараза не передается! Ну что, продолжим?
— Отставить! — прозвучал со стороны двери начальственный окрик. — Развлекаетесь? — спросил, переступая порог, Писарь. — Ты, Швырев, в своем репертуаре — напакостил, как свинья, сам с головы до ног заляпался… Никакого уважения к главе иностранного государства! Кто же так допрашивает президентов?
— Какое государство, такой и президент, — проворчал Швырев, отдавая охраннику так и не пригодившуюся дубинку. — Это макака бешеная, а не президент! Обзывается, матерится, как биндюжник, да еще и пугает — СПИД у него, говорит…
— Очень может статься, — даже не подумал утешать своего подручного бессердечный Писарь. — Вирусу что биндюжник, что президент — все едино. Думать надо, прежде чем руки распускать. А теперь плакать поздно. Но ты не переживай — все там будем. Зато развлекся, посвятил полчаса любимому занятию. К тому же получил дополнительный козырь. В следующий раз, когда станешь кого-нибудь допрашивать, сразу так ему и скажешь: дескать, я спидозный, будешь запираться — трахну тебя разочек, и ты покойник… Расколется как миленький!
— Зря вы так, — совсем расстроился Швырев. — Что значит «развлекся»? Я просто хотел его немного размягчить…
— Вижу, — сказал Писарь, окинув красноречивым взглядом избитого до полусмерти пленника, кровь на полу и стенах, встрепанного, перемазанного красным, как упырь, майора и разложенный на передвижном медицинском столике пыточный арсенал. — По-твоему, размягчить — значит переломать все кости и превратить в отбивную? Ты б его еще на фарш перекрутил, чтоб совсем уж мягко было! Все, ступайте все трое! Ждите меня наверху.
Железная дверь закрылась с деликатным лязгом, и старые знакомые остались наедине.
— Потолкуем? — непринужденно предложил Писарь.
— Зря ты их отпустил, — проигнорировав риторический вопрос, невнятно проговорил М’бутунга. — Надо было сразу замочить. А вдруг я им все рассказал? Пока ты тут со мной будешь возиться, они уже далеко убегут!
— Ты все такой же шутник, — холодно улыбнулся Писарь. — Молодец, присутствие духа терять нельзя ни при каких обстоятельствах! А насчет ребят не волнуйся, никуда они не побегут. Потому что, в отличие от тебя, знают: от меня не убежишь, я не то что из-под земли — из-под антарктической ледовой шапки достану! Да и не сказал ты им ничего. По роже твоей протокольной вижу, что не сказал.
— А вдруг? — продолжал давить противнику на психику изворотливый экс-президент. — Рожа — не показатель, особенно в таком состоянии.
— Сейчас проверим, показатель или не показатель, — пообещал Писарь и, небрежно смахнув со столика устрашающе поблескивающие хромом и никелем железки, положил на него извлеченный из кармана одноразовый шприц в стандартной аптечной упаковке.
За шприцем последовала ампула — не ампула, собственно, а маленький пузырек с герметично завинчивающейся пробкой, наполненный какой-то мутно-коричневой жидкостью.