— Афроафриканец, — высунув голову из-под капота, подсказал Юрий.
— Вот разве что… Чудит народ! Сами не знают, что бы еще такое придумать, чтоб самим себе жизнь усложнить. Как будто она без этого простая!
— Ты чего развоевался? — спросила Даша. — Ты же с ними все равно не разговариваешь, потому что по-французски ни бе, ни ме, ни кукареку. Вот тебя, к примеру, за границей спросят: ты кто? И что ты ответишь?
— Известно, что: русский.
— А почему не европеец? Вот и он никакой не негр, а эфиоп, или конголезец, или…
— Есть еще такая страна — Нигер, — снова встрял Якушев.
— Во-во, — поддакнул Роман Данилович. — А там кто живет — нигеры?
— Нигерийцы, — сказала Даша и, поняв наконец, что ее разыгрывают, повторила: — Дураки.
Юрию удалось выкрутить приржавевшие намертво крепежные болты, ни одного не сломав. Ободренный этой маленькой удачей, он попытался снять карбюратор, но тот будто примерз. Юрий потянул сильнее, послышался тихий треск, и герметизирующая прокладка разделилась на две неравные части, одна из которых осталась на основании снятого карбюратора, а другая — на блоке цилиндров. Этого, в принципе, следовало ожидать, но поводом для радости данное мелкое происшествие служить, увы, не могло.
— Черт, — сказал Юрий.
— Что? — спросил немедленно очутившийся рядом Быков.
Якушев молча показал ему карбюратор с приставшими ошметками прокладки.
— Ну, это полбеды, — утешил его Роман Данилович. — Сейчас из колеса камеру достанем — все равно дырявая, — и вырежем твою прокладку. Надолго, конечно, не хватит, но сколько-то продержится…
Он потянулся к запаске, но Юрий его остановил.
— Погоди, Данилыч, — сказал он. — Что ты с этой прокладкой… Гляди.
Он протянул Роману Даниловичу снятую запчасть. Быков повертел карбюратор в руках, внимательно его разглядывая, зачем-то потрогал пальцем заслонку, размахнулся, словно намереваясь зашвырнуть навсегда остановившееся сердце двигателя подальше, а затем, передумав, с негромким стуком положил на жестяную крышку воздушного фильтра.
— Дело было не в бобине — раздолбай сидел в кабине, — пробормотал он.
Юрий промолчал. Оправдываться не имело смысла: Данилыч отлично разбирался в технике и знал, разумеется, что в приключившейся беде виноват не водитель, а почтенный возраст автомобиля. Всему рано или поздно приходит конец; это Роман Данилович тоже знал и, сказав то, что сказал, просто пожертвовал фактами ради художественной выразительности, как делали многие до него и, несомненно, многие будут делать после.
— Интересно, сколько отсюда до ближайшего магазина запчастей? — задумчиво произнес Быков.
— По-моему, угольные копи ближе, — ответил Юрий.
— Жалко, — сказал Ти-Рекс. — Хорошая была машина. Ей бы жить да жить!
— Зато отмучилась, — возразил Якушев.
— Это да…
— Вы уже закончили гражданскую панихиду? — заставив обоих вздрогнуть, прозвучал голос Даши. — Или еще поплачете?
Они обернулись. Даша стояла под палящим солнцем Африки, воинственно вздернув подбородок, и сердито сверкала из-под полей панамы темными стеклами очков. На плечах у нее был рюкзак, на поясе фляга, на груди — фотоаппарат, а в руке — последний банан из полученной в дар от местного населения грозди.
— Мальбрук в поход собрался, — сказал Быков.
Юрий кое-как вытер испачканные руки и направился к багажнику, чтобы взять рюкзак и мачете. Быков присоединился к нему, беззлобно ворча по поводу женщин, которые повсюду норовят захватить командные высоты и взять под каблук всех, сколько их есть в округе, мужчин. Под его воркотню Якушев продел руки в лямки, вскинул рюкзак на плечи и потянулся за мачете, попутно прикидывая, много ли у них шансов добраться живыми до хоть сколько-нибудь цивилизованных мест, как вдруг снова послышался голос Даши:
— А вон кто-то едет!
Мужчины повернули головы в направлении, которое указывала ее вытянутая рука, и увидели над морем выжженной травы разрастающееся прямо на глазах густое облако красной пыли. Пыль, вне всякого сомнения, была поднята колесами какого-то транспортного средства, и это транспортное средство приближалось, причем с очень приличной по местным меркам скоростью.
Генерал был уже в дверях, когда его окликнули. Он ожидал этого, поскольку, вставая из-за стола, заметил произошедший между господами банкирами обмен короткими, но выразительными взглядами. Ему опять подумалось, что приобретенная вследствие ранения в голову светобоязнь может расцениваться не только как увечье, но и как своего рода дар, особенно для человека его профессии, поскольку вынуждает носить темные очки. Надеть темные очки, разумеется, может каждый, но носить их в помещении — дурной тон. Окружающие вечно подозревают чересчур горячего приверженца этого аксессуара то в глупом подражании какому-нибудь кумиру, то в желании придать себе загадочный, «шпионский» вид, то в неодолимом пристрастии к алкоголю, а то и в дурных намерениях — иначе зачем человеку так старательно прятать глаза? Что бы они ни думали, их реакция на темные очки всегда одинаковая, а именно негативная, что создает владельцу очков массу мелких неудобств. А когда всем и каждому известно, что у тебя чересчур чувствительная к свету сетчатка, подозрительность окружающих сменяется сочувствием, на фоне которого все как-то забывают, что ты вовсе не слепой и, загородившись темными стеклами, можешь беспрепятственно и совершенно безнаказанно смотреть, куда тебе заблагорассудится.
— Прошу прощения. Если вас не затруднит, нам хотелось бы отнять еще минуту вашего драгоценного времени, — сказал все тот же Дмитрий Семенович, переставший притворяться глухонемым и более не пытавшийся скрыть свою руководящую роль в сидящем за столом переговоров триумвирате.
— К вашим услугам, — сказал Ростислав Гаврилович. Секретарша, появившаяся на пороге, чтобы проводить его до лифта, молча попятилась в приемную и тихо закрыла за собой дверь. — Я почему-то так и знал, что ваше «пока» долго не продлится.
Дмитрий Семенович молча проглотил очередную шпильку и, вежливо привстав, указал генералу на только что покинутый им стул. Алексеев вернулся к столу и уселся.
— Слушаю вас. Вы ведь явно высказались не до конца.
— А почему, если не секрет, вы в этом так уверены? — холодновато осведомился Альберт Эммануилович.
— Не секрет, — усмехнулся генерал. — У каждого разумного, воспитанного человека всегда остается про запас что-то, что он мог бы сказать, но не сказал в ходе обсуждения того или иного вопроса. А у менеджеров вашего уровня это «что-то» наверняка имеет очень внушительные размеры. Это — вообще. А если говорить о данном конкретном случае, ваша заинтересованность в этом деле вряд ли ограничивается желанием получить информацию. Информация может вам не понравиться, и сам факт нашей беседы прямо указывает на то, что такой вариант представляется вам весьма вероятным. Я бы даже сказал, наиболее вероятным. Если все плохо, надо что-то делать, чтобы снова стало хорошо. Ну, или покориться судьбе, сложить руки на груди и величаво уйти на дно. Что, как мне кажется, для вас неприемлемо.
Банкиры снова, уже не скрываясь, обменялись многозначительными взглядами.
— С вами приятно иметь дело, — сказал Дмитрий Семенович. — Откровенно говоря, мы действительно не на шутку обеспокоены. Верхнюю Бурунду снова стали часто упоминать в выпусках новостей, и то, что мы сегодня о ней слышим, не внушает оптимизма. Возможность того, что в ближайшее время данное государство прекратит свое существование, в свете этих новостей представляется вполне реальной…
— Что автоматически превратит ваше эксклюзивное право на десятилетнюю разработку угольного месторождения в пустой звук, верно? Государство, исчезнувшее с политической карты мира раньше, чем успело там появиться, — это и не государство вовсе, а так, маленький грустный курьез. Его президент — не президент, а просто частное лицо, дезертир и мятежник, и заключенный с ним договор не имеет никакой законной силы: это — обыкновенная бумажка, испачканная чернилами, не более того. С вами на эту тему никто и разговаривать не станет: кому выдали кредит, с того и спрашивайте.
— А спросить скоро станет не с кого, — подхватил Дмитрий Семенович. — Вы ухватили самую суть — и ситуации, и нашей просьбы. Нам видятся только два приемлемых выхода из сложившегося положения. Первый: помочь президенту М’бутунга удержать власть и всемерно способствовать укреплению государственности Верхней Бурунды, что, в свою очередь, поспособствует выполнению условий кредитного договора…
— Государство — это не я, — перефразировал известное высказывание короля Франции Ростислав Гаврилович. — В том смысле, что я — не государство и решение подобных вопросов находится далеко за пределами моей компетенции. Давайте отталкиваться от наших реальных возможностей и интересов, в число которых не входят ни финансирование гражданской войны, ни переброска в Верхнюю Бурунду частей и соединений российских вооруженных сил.
— Да, это слишком дорого и громоздко, — согласился Дмитрий Семенович. — Тогда рассмотрим второй вариант. Он сводится к тому, чтобы заставить господина М’бутунга вернуть деньги — разумеется, в том случае, если подтвердятся наши худшие предположения.
— Не знаю, — честно признался Ростислав Гаврилович. — Боюсь, это немного сложнее, чем заставить гопника отдать чужой мобильный телефон.
— Это очевидно, — согласился Дмитрий Семенович. — Ясно также, что судьба наших денег интересует вас и в особенности ваших людей не настолько, чтобы они рисковали ради них своими жизнями.
— Золотые ваши слова, — произнес генерал Алексеев.
— Мы готовы предложить миллион за услугу, — сказал Алексей Трофимович.
— То есть две десятых процента от суммы, — произведя быстрый подсчет, уточнил Ростислав Гаврилович. — И срок лишения свободы за взятку в особо крупных размерах в придачу.
Собеседники заметно оживились, ошибочно решив, что генерал заговорил с ними на их языке.