Дмитрий Семенович помолчал, задумчиво вороша кончиком зонта кучку опавших листьев.
— Если вы ждете от меня драматических возгласов типа «Да как вы могли подумать?!», то лишь понапрасну теряете время, — сказал он наконец. — Вы могли подумать и подумали, и я, положа руку на сердце, нахожу ход ваших мыслей не только логичным, но и вполне естественным. Деньги к деньгам — это правило никто не отменял. И когда ежедневно через твои руки проходят огромные суммы, принадлежащие людям, которых ты никогда не видел и, возможно, никогда не увидишь, искушение прокопать небольшую отводную канавку и направить часть этого денежного потока в свой карман действительно очень велико. Словом, сотрясать воздух голословными оправданиями я не стану. Могу лишь повторить, что, как и прежде, готов к сотрудничеству и оказанию любой поддержки, какая только окажется в моих, то есть, я хотел сказать, в наших, силах.
— Это вы объясните следователю, — сказал Ростислав Гаврилович. — Конечно, учитывая размеры хищения и то обстоятельство, что я уже начал вникать в суть дела, расследование с большой степенью вероятности поручат мне — вернее сказать, возглавляемому мной отделу. Но это, что называется, бабушка надвое сказала. В данный момент я хочу всего-навсего довести до вашего сведения две простые вещи. Первая: человек, облегчивший вашу кассу на полмиллиарда евро, находится здесь, в Москве, и вы почти наверняка с ним знакомы.
— А второе?
— А второе является логическим продолжением первого. Искать экс-президента Верхней Бурунды М’бутунга в Центральной Африке, во-первых, бесполезно — его там, скорее всего, давно нет, и находиться он может где угодно, в том числе и на том свете, — а во-вторых, бессмысленно. Денег он вам все равно не вернет, а если вернет, то далеко не все.
— Звучит как приговор, — нейтральным тоном заметил Дмитрий Семенович.
— Как простая констатация свершившегося факта, — поправил генерал. — Приговор… — Хмыкнув, он пожал плечами, из-за неимоверной ширины которых его фигура казалась почти квадратной. — Великая депрессия, Уолл-стрит, револьвер в ящике стола, окно на верхнем этаже небоскреба… Не знаю, зачем я вам это говорю, но, признаться, никогда не понимал, почему люди воспринимают потерю крупной денежной суммы как катастрофу, после которой только и остается, что сигануть с двадцатого этажа.
— А как, по-вашему, это следует воспринимать?
— Как потерю крупной денежной суммы; событие, спору нет, неприятное, но не смертельное и где-то даже поправимое. В эту самую минуту полтора десятка наших с вами земляков мыкаются в плену — и это в самом лучшем случае, — а еще трое идут пешком через дикие джунгли, отстреливаясь то от патрулей правительственных войск, то от банд мятежников. И все это, заметьте, из-за того, что кому-то очень хотелось украсть крупную сумму, а еще кому-то до смерти охота ее вернуть. А для них эта сумма — просто абстракция, ничего не значащее сочетание знакомых звуков, написанное на бумажке число с восемью нулями…
— Очень трогательно, — холодно произнес Дмитрий Семенович. — Только непонятно, зачем вы это сейчас сказали.
— А затем, — не менее холодно ответил Ростислав Гаврилович, — чтобы вы знали: чем бы ни кончилась эта экспедиция, я постараюсь найти того, по чьей милости ее пришлось организовать. И если найду — вернее, когда найду, — мало ему не покажется.
— А ничего другого мне от вас и не нужно, — сказал банкир.
— Ну и превосходно. Будем считать, что каждый из нас четко обозначил свои позиции, и оставим этот разговор. Скажите лучше, эти пятьсот миллионов принадлежали вашему банку или вы их у кого-нибудь переодолжили?
— Да нет, деньги, слава богу, наши.
— А почему слава богу?
— А что тут непонятного? Сейчас, конечно, не лихие девяностые, но все равно… Если бы мы потеряли такое количество чужих денег, прыгать из окна офиса не пришлось бы — нас бы оттуда уже давно выбросили. Деньги наши, и только поэтому я сейчас имею удовольствие беседовать с вами.
— Одной версией меньше, — пробормотал Ростислав Гаврилович.
— Простите?
— Нет, ничего. Просто я подумал: если эти деньги дали вам в долг, кредитор мог сам их украсть, чтобы потом истребовать с вас эту же сумму, да еще и с процентами.
Дмитрий Семенович позволил себе улыбнуться.
— Хорошая схема, — сказал он, — но слишком старая, общеизвестная. Серьезные люди в наше время работают намного тоньше.
— Оно и видно, — вернув его с небес на землю, хмыкнул генерал. — Одна липовая бумажка, один уличенный педофил в кресле начальника кредитного отдела — и пятисот миллионов как не бывало. Уж куда тоньше!
— Туше, — с невеселой улыбкой сказал Дмитрий Семенович. — Тут вы меня уели.
Употребленный банкиром фехтовальный термин лишний раз напомнил генералу о Якушеве, и, идя через сквер к своей машине, Ростислав Гаврилович озабоченно хмурил брови. Практически не несущая смысловой нагрузки болтовня, которой он завершил разговор, прозвучала не случайно. По замыслу она должна была создать у Дмитрия Семеновича иллюзию откровенности и некоторой ограниченности собеседника: раз уж человека повело изрекать благоглупости и обсуждать морально-нравственные аспекты, значит, по делу ему сказать уже нечего, а признать, что зашел в глухой тупик, не позволяет гонор. На самом деле это было не так — вернее, не совсем так. Подполковник Егорушкин в эти дни трудился не покладая рук и добился неплохих результатов. Но составленный Ростиславом Гавриловичем список был отработан еще не до конца, и интуиция подсказывала, что именно оставшиеся пункты таят в себе массу неожиданных сюрпризов.
Глава 17
Католическую миссию они отыскали по карте, с которой перед расставанием основательно поработал майор Черданцев. Теперь эта карта была испещрена пометками, обозначавшими населенные пункты и, что представлялось куда более ценным, места, где ранее были замечены лагеря повстанцев, которых Роман Данилович упорно именовал верхними бурундуками.
Миссия располагалась на берегу реки, которая пересекала горное плато почти строго с востока на запад и, по слухам, даже в самые засушливые периоды не пересыхала до конца. Чердак рассказал, что в миссии постоянно проживают три монашки и священник, которые не только наставляют местных язычников на путь истинной веры, но и обслуживают небольшую, примерно на двадцать коек, больничку, которую сами же и организовали. Никто из членов группы не был ни болен, ни ранен, голодная смерть им пока тоже не грозила, и в миссию они решили наведаться просто так — поговорить с цивилизованными людьми, расспросить, не слышали ли те о пропавших русских специалистах, а заодно поесть чего-нибудь, что никогда не хранилось в консервной банке, — тем более что это все равно было по дороге.
Что разговора, скорее всего, не будет, стало ясно уже тогда, когда, поднявшись на гребень невысокого, почти безлесного холма, они увидели далеко впереди, на берегу реки, брезентовые шатры и дощатые строения миссии. Осмотрев это скопление хибар и старых армейских палаток в бинокль, Быков передал оптику Юрию и, пока тот регулировал резкость, в приказном порядке велел Даше оставаться здесь, на холме, и ждать их возвращения. Наладив наконец бинокль, Якушев признал его правоту: первым, что он увидел, был лежащий на земле седой старик в пыльной черной одежде с глухим стоячим воротничком католического священника. Он лежал перед входом в палатку, над которой в полном безветрии лениво повисло белое полотнище с красным крестом, и не подавал признаков жизни. На глазах у Юрия появившаяся откуда-то тощая как скелет шелудивая дворняга подошла к телу и начала принюхиваться, то ли пытаясь разбудить хозяина, то ли прикидывая, не перекусить ли, пока мясо не испортилось на жаре.
Внизу, как и следовало ожидать, было еще хуже. Миссия была вырезана поголовно, а монашек перед смертью, судя по некоторым признакам, еще и изнасиловали. Обнаружив это, Юрий молча отдал должное предусмотрительности Ти-Рекса: Даше этого видеть не следовало. Понятно, такое зрелище возымело бы мощный педагогический эффект — будешь знать, как не слушаться мужа и лезть туда, где женщинам не место, — но Юрий склонялся к мысли, что такая педагогика сродни удалению занозы из пальца путем ампутации конечности.
В палатке, где был оборудован больничный стационар, обнаружились еще четыре трупа, все местные. Один из них был одет в униформу правительственных войск; при желании в этом можно было усмотреть причину резни, но Якушев и Ти-Рекс сошлись во мнении, что это не столько причина, сколько повод, и притом не самый главный. Вопросы «почему» и «зачем» здесь вряд ли были уместны: на них вполне исчерпывающе ответил майор Черданцев, когда говорил о методах работы военной жандармерии. «Верхние бурундуки» перебили безоружных людей потому, что могли это сделать, не боясь возмездия, и не видели причин отказывать себе в маленьком удовольствии. А еще, наверное, потому, что не имели ни более полезного занятия, ни ярко выраженного желания его искать.
Продуктовый склад был разграблен дочиста, часовня осквернена, а старенький пикап, принадлежавший миссии, изрешечен пулями. Судя по диаметру пробоин, стреляли из пулемета пятидесятого калибра — в дыры свободно проходил указательный палец. По счастью, в одной из палаток Юрию удалось отыскать штыковую лопату и даже лом, что избавило их от необходимости ковырять сухую, спрессованную до каменной твердости глину клинками мачете.
Разумеется, Даша не смогла усидеть на месте, но к тому времени, когда она объявилась на берегу, мужчины уже начали засыпать братскую могилу, так что на этот раз обошлось без истерик. Быков вогнал в рыхлую могильную насыпь заостренный нижний конец грубо сколоченного из двух досок креста, а потом подобрал с земли автомат и пристрелил вертевшегося поблизости пса. Юрий его за это не осудил: у мертвого священника было обглодано бедро, а запекшаяся вокруг собачьей пасти кровь прямо указывала на то, чьих зубов это дело.
— Так нельзя, — нарушив долгое молчание, убежденно произнесла Даша, когда, перевалив через гребень холма, они окончательно потеряли миссию из вида.