летенного из корявых веток сарайчика, распугивая тощих пыльных кур, как танк из засады, вырвался Ти-Рекс. «Злой белый великан», — вспомнив «Девятую роту», с неуместным весельем подумал Юрий.
Не поленившаяся обойти по периметру полдеревни Даша, разумеется, ни в кого не попала, да и вряд ли намеревалась попасть. Но внимание «бурундуков» ее обходной маневр привлек, и, пока ответный огненный шквал превращал в решето хижину, за которой она укрылась, Быков и Якушев стремительно пересекли открытое пространство и ворвались в стан противника. После двух или трех одиночных выстрелов магазин в автомате Романа Даниловича опустел, и, отбросив превратившийся в бесполезную железку ствол, Ти-Рекс взялся за мачете. Это выглядело по-настоящему жутко, но Юрию было некогда ужасаться: у него хватало других дел.
Все кончилось в считаные секунды. Юрий поймал Быкова за руку, не дав ударить лежащего на земле «бурундука» окровавленным мачете, но эта предосторожность оказалась запоздалой: грабитель уже испустил дух. Остальные, насколько мог судить Юрий, тоже были мертвы.
— Вот черт, — убедившись в правильности неутешительного диагноза, растерянно произнес Роман Данилович, — что ж это мы так увлеклись? Кого допрашивать-то станем, Юрок?
— Друг друга, — не придумав более умного ответа, буркнул Якушев.
В это время из-за хижины, служившей укрытием Даше, послышалась короткая автоматная очередь. Быков сорвался с места едва ли не раньше, чем она отгремела; Юрий бегал быстрее, но на этот раз догнать Ти-Рекса оказалось нелегко.
С топотом обогнув хижину, они остановились и облегченно перевели дух: живая и здоровая Даша стояла перед ними, держа в руках дымящийся автомат.
— Попала, — деловито шмыгнув носом, сообщила она. — Чуть было не ушел! Во-о-он в тех кустиках лежит. Только осторожно, я целилась в ноги, так что он еще живой.
Быков молча посмотрел на нее, взял на изготовку автомат и двинулся в указанном направлении. Прежде чем к нему присоединиться, Юрий негромко спросил:
— Слушай, Дашка, тебя Данилыч когда-нибудь лупил?
— Еще чего не хватало! — фыркнула мадам Быкова.
— Значит, сегодня будет первый раз. Готовься, тебе предстоит масса новых ощущений.
— Победителей не судят, — уже не так уверенно напомнила Даша.
— А он и не станет, — утешил ее Якушев. — Перекинет через колено и всыплет по пятой точке без суда и следствия.
— Эй ты, бурундук! — держа на прицеле кусты, в которых, по словам Даши, скрылся подстреленный ею мародер, воззвал Ти-Рекс. — Хенде хох! Хэндз ап, кому сказано! Выходи добром, не то хуже будет!
Кустики ответили молчанием. Засевший в них «бурундук» не торопился последовать приглашению, не очень-то веря, по всей видимости, в упомянутое Романом Даниловичем добро, а может быть, не уловив смысла произнесенной сразу на трех незнакомых ему языках речи. На ходу сменив магазин, Юрий догнал командира, и они потихоньку направились к кустам, обходя укрытие раненого мародера с двух сторон. Быков вдруг остановился, пристально вглядываясь в путаницу колючих ветвей, а потом опустил автомат и двинулся вперед расслабленной походкой человека, которому нечего опасаться и решительно некуда торопиться. Потом он остановился, сунул под мышку автомат и стал неспешно закуривать, продолжая рассматривать что-то у себя под ногами. Подойдя, Юрий понял причину этого странного поведения: в кустах, частично подмяв их под себя, широко разбросав руки и ноги, лежал человек в камуфляжной униформе. Попадание было всего одно, но этого хватило: входное отверстие располагалось точно по центру коротко остриженного курчавого затылка.
— Куда, говоришь, ты целилась? — обернувшись, спросил Юрий.
— В ноги, — ответила Да ша. — А что?
— Надо было целиться в голову, — сказал Юрий, а Быков, продолжая рассматривать труп, обронил неопределенное: «М-да».
Писарь жестом фокусника сдернул платок, которым был накрыт лежащий на принесенном в камеру столе округлый предмет. Предмет оказался человеческим черепом — судя по желтовато-коричневому цвету и отсутствию половины зубов, настоящим, не так давно извлеченным из земли. На то же намекали и латексные хирургические перчатки, которые брезгливый Писарь надел, едва войдя в помещение.
Череп стоял на небольшой вращающейся подставке, слепо тараща темные дыры глазниц и ухмыляясь щербатым ртом.
— Бедный Йорик, — сказал, садясь на кровати, Пьер Мари М’бутунга. — Послушай, — добавил он, дотронувшись до повязки на своей обритой наголо голове, — что вы со мной сделали?
— Как раз это я и собираюсь тебе объяснить, — сказал Писарь. — Зафиксируйте этого умника.
Седой охранник защелкнул один браслет наручников на запястье пленника, а другой — на облезлой никелированной спинке кровати. Африканец, словно только того и дожидался, одним движением снял верхушку спинки и огрел ею седого, который имел неосторожность повернуться к нему задом, по хребту. Бритоголовый коллега потерпевшего одним прыжком подскочил к кровати и, не вступая в переговоры, ожесточенно и умело заработал резиновой дубинкой. Выбитая из рук экс-президента железная труба со звоном запрыгала по бетонному полу; дубинки охранников размеренно взлетали к потолку и опускались, как цепы на деревенском току, издавая глухие шлепки. Отведя душу, охранники приковали строптивого пленника — на этот раз за обе руки, и не к спинке кровати, а к раме панцирной сетки — и отступили в сторону, тяжело дыша и приводя в порядок одежду.
— Бараны, — сказал им вслед М’бутунга, который, несмотря на полученные побои, выглядел вполне довольным жизнью. Он все еще чувствовал себя если не самым умным, то, как минимум, самым хитрым и предусмотрительным из присутствующих. До недавнего времени у него имелись для этого все основания, но теперь его карта была бита, и Писарь явился именно затем, чтобы сообщить старому знакомцу это пренеприятнейшее известие. — Это не меня, это вас надо бить палками, чтобы не расслаблялись и не забывали пользоваться мозгами!
— А он дело говорит, — обращаясь к Швыреву, заметил Писарь. — Палкой по почкам — это, конечно, дикость, а вот по карману кое-кого ударить не мешало бы. Кто додумался оставить в его распоряжении эту дубину?
Он пнул носком ботинка лежащую на полу верхушку спинки, и та с дребезгом отлетела к стене. Его вопрос остался без ответа; судя по этому да еще по тому, как забегали поросячьи гляделки Швырева, это был именно его просчет.
— Расслабились, — повернувшись к охранникам, продолжал Писарь. — А если бы он не шутил и врезал не по горбу, а по тупой башке — сначала одному, потом второму? Пошли вон, видеть вас не могу!
— Золотые слова, — напутствовал тихо покидающих камеру охранников Пьер Мари М’бутунга. — В следующий раз так и сделаю.
Дверь деликатно лязгнула, закрывшись, послышался маслянистый шелест хорошо смазанного засова.
— Не сделаешь, — оставшись с пленником наедине, спокойно сообщил Писарь. — Это была твоя последняя шутка, теперь шутить буду я.
— Неужели? — насмешливо изумился африканец.
Писарь сдержанно кивнул:
— Да. Именно так, и никак иначе. Хотя надо отдать тебе должное: ты заставил-таки меня крепко задуматься.
Это была правда. Допрос с применением сыворотки правды подтвердил то, что М’бутунга рассказал добровольно, без инъекции: этот чернокожий пройдоха был нужен Писарю живым. Принадлежащие ему двести пятьдесят миллионов евро, которые Писарь твердо решил присвоить, спокойно лежали в банке, и забрать их оттуда не было никакой возможности: на допросе выяснилось, что его беглое превосходительство не знает ни номера счета, ни кода доступа. Более того, даже под воздействием наркотика этот мерзавец не сказал, в каком именно банке и даже в какой части света хранятся деньги, — не сказал, потому что не имел об этом ни малейшего представления.
Описанная им схема была варварской, излишне громоздкой, но имела одно неоспоримое достоинство: она работала. Получив кредит на строительство железной дороги и разработку угольного месторождения (эту шутку господин М’бутунга придумал сам и очень ею гордился — надо сказать, по праву, потому что вышло и впрямь довольно смешно), он честно перевел половину денег на указанный Писарем счет. Сделано это было через Интернет; поскольку сам М’бутунга в смысле владения компьютером недалеко ушел от обезьяны, с клавиатурой управлялся его личный секретарь, которого месье президент специально для этого прихватил с собой. Неизвестно, знал ли этот бедняга, что именно и с какой целью делает, но, судя по тому, что свою долю Писарь получил своевременно и сполна, пользоваться клавишами и мышью парень умел.
Далее, рассказал М’бутунга, он приказал секретарю перевести оставшиеся на счете двести пятьдесят миллионов на другой счет, который надлежало открыть специально для этого. Пока стрекотали клавиши и щелкали кнопки, хитрый самозванец намеренно избегал даже смотреть в сторону компьютера. Все так же, не глядя, он велел секретарю занести все банковские реквизиты, а также номер счета и пароль на съемный носитель и удалить данные из памяти компьютера. Когда это было сделано и флэшка с бесценной информацией оказалась у него, М’бутунга вынул пистолет с глушителем и расстрелял сначала секретаря, а потом и ноутбук, с которого производились операции. Дело было в Лагосе, в номере четырехзвездочного отеля, который господин тогда еще президент незамедлительно покинул. В полном одиночестве, без охраны и сопровождения, этот проходимец с четвертью миллиарда в кармане худых штанов направился в самый надежный и современный банк, какой только нашелся в Лагосе, арендовал там ячейку и оставил флэшку в ней. Его выбор не случайно пал именно на этот банк: здесь, как он узнал из банального выпуска телевизионных новостей, совсем недавно установили систему биометрической идентификации клиентов. «Отпечатки пальцев?» — с надеждой спросил, услышав о биометрии, Писарь, и М’бутунга с ухмылкой ответил: «Как бы не так. Сетчатка глаза».
Из всего этого следовало, что перевести деньги на свой счет, не выходя из дома, Писарю не светит. Сначала нужно было добыть треклятую флэшку из треклятой ячейки банковского хранилища в треклятом Лагосе, а для этого требовался М’бутунга — ну, или, как минимум, его глаз. Да, придумано было хитро, но, к огорчению чернокожего умника, хитрить здесь умел не только он.