Терехов и князь ласково приветствовали его. Силантий, едва войдя, заговорил:
— Место вам нашел, господа честные! Непригоже вам сермяжными рядиться, да и место тут бойкое, неравно лях заглянет! А тут у купца Кузьмича очень отличная горенка для вас будет, и теперь сейчас я и поведу вас туда, ждут уж там очень.
Они быстро собрались и вышли. Князь Теряев шел, внимательно осматриваясь, видел на лицах всех русских затаенную заботу и наконец произнес:
— Тяжко под ляхом быть.
— Уж и не скажи, князь! — ответил мрачно Силантий. — Ну да недолго им.
— Теперь недолго, — ответил князь, — когда «вора» нет. Убит он, татары его зарубили!
Силантий как-то странно запрыгал на месте и потом вдруг бросился на шею князю, забыв свое холопское звание.
— Батюшка, князь! Да ведь теперь карачун поляку! — закричал он.
— Тсс! — смеясь, остановил его князь.
Силантий смущенно отступил, но радость снова охватила его. Он шел и всем встречным русским радостно говорил:
— «Вора» в Калуге татары убили.
И все встречные крестились, а потом, радостно махая руками, бежали от него по улице, разнося всюду счастливую весть.
Кузьмич, длинный и сухой старик с белой бородой по пояс, встретил гостей хлебом-солью.
— Будьте счастливы! — сказал он.
— Бог с тобою! — ответили они.
— А какую они весть несут! — сказал с порога Силантий. — Истинно вестники Божии!.. «Вор» убит!
Кузьмич набожно перекрестился.
— Ну, — сказал он, — теперь не владеть нами полякам!
— А что я-то говорю! — ответил Силантий. — Теперь, господа честные, простите, мне беспременно надо с этою вестью к Матвею Степановичу идти!
Друзья остались одни в светлой, просторной горнице. На их постелях лежали готовые польские одежды. Андреев осмотрел их и сказал:
— Хорошо удумали. Теперь, пожалуй, неладно будет русскому с мечом гулять, а здесь сабля на боку!
— Поговорим лучше, что сделать! — перебил его князь. — Как мы станем княжну искать?
— По-моему, — живо заговорил Андреев и покраснел, — надо прежде всего Пашку найти. Ты ведь, князь, ее в лицо знаешь?
— Встречу, вспомню, — ответил князь. — Только ведь мы за княжной приехали, а не за ней?
— И правда, для чего она? — сказал и Терехов. — Искать ее — лишь времени трата. Она, может, на родину бежала, а не то другими перехвачена.
— Эх! — с жаром перебил его Андреев. — Без ума говоришь это! Чувствую я, что Пашка княжны не оставит и будет искать, как вызволить ее, а потому и придет, а то, может, уже пришла сюда, в Москву. Княжна у поляков, а Пашка здесь бродит на воле, и никто лучше ее дороги к полякам не укажет!
— Ну, хорошо! А как мы искать ее будем?
— И это можно будет. У Силантия, слышь, везде знакомые. Ну, князь расскажет, какая собой Пашка, и, может, тьма людей искать ее будет, а мы сами по себе.
— Пожалуй, и так, — согласился князь, — но и сами терять времени не будем.
— Так, так, так! — сказал Терехов. — Значит, отдадим приказ Силантию — пусть шцет!
Андреев кивнул головой и отвернул лицо, чтобы скрыть радостную улыбку.
В горницу вошел мальчик и внес ужин. Они жадно стали есть, запивая пищу медом, и в первый раз надежда разгорелась в их сердцах и оживила их разговор. Встреча с Силантием казалась им началом конца.
Глава VДруг подле друга
Прошло уже почти три недели, как Ходзевич и Свежинский привезли в Москву Ольгу, а Ходзевич не имел в своем распоряжении ни одного часа, чтобы остаться с нею с глаза на глаз. Когда они только въехали в Москву, их почти у ворот встретил пан Чупрынский с небольшим отрядом и радостно приветствовал:
— А! День добрый, панове!
— День добрый! — ответили Ходзевич со Свежинским и дружески поцеловались с поручиком.
— А пан нашел свою королевну! — подмигнул Чупрынский. — Ой, добрая дивчина!
Ходзевич хотел нахмуриться на его замечание, но не смог удержать улыбку.
— Пан Хвалынский кланяется вам, — сказал в это время Свежинский. — А может, он уже и вернулся сюда?
— Что он, дурень, что ли? — ответил Чупрынский. — Только дурню в пекло это вернуться впору! Судите сами! Вокруг нас все зубами щелкают, живыми съесть хотят. Их здесь тьма, а нас самое малое число. Гонсевский, мы, да Казановского полк — и все! Струся стеречь дорогу послали, ясновельможный Жолкевский сам утек, а пан Сапега рассердился и ушел. «Буду, — говорит, — за „вора“ опять стоять!»
— Сапега ушел? — воскликнул Свежинский. — Что же мне делать? Ведь я у него служу.
— Тс! — ответил Чупрынский. — Отчизне служи и товарищам. Тебя сюда крючьями не тащили, а если ты здесь, так и оставайся. Так! А что у нас за жизнь тут! Я вот три дня в седле. Приеду домой, съем чего-нибудь, и опять: либо на караул, либо в разъезд. И все мы так. Отощали, как волки в яме.
— Да почему? — спросил Ходзевич тревожно.
— Я же говорил вам, что москали нас выжить хотят отсюда и всякую мерзость делают. Мы знаем, что у них и заговоры строят, да и оружие сюда для них привозят. Стережем мы их, а они все свое. Теперь один жолнер не смей и идти по улице — сейчас пятеро нападут и убьют. Ссоры что ни день, и еще за москалей же заступайся. Вот и ездим и день и ночь: без разъездов никак нельзя. А пан Гонсевский говорит: «Уступайте им, собакам!» Да иначе нельзя: затей ссору, живым не уйдешь!
— Куда же мне деться с Ольгой? — уныло сказал Ходзевич.
— А как куда? У пана Свежинского осталось помещение. Во дворе князя Александра Шуйского его жолнеры стоят, а там всем места хватит.
— В Белом городе?
— Да ведь и мы в Белом. А потом в Китай-город перейдем, если москали нападут, а оттуда уже в Кремль, а там и помирать будем. Так-то, пан мой! Это что? Гей, хлопцы! — вдруг закричал Чупрынский и дернул своего коня.
Они проезжали берегом Москвы-реки через хлебный базар. Кругом стояли возы с овсом, пшеницей, рожью. Русские бородачи, тут же жолнеры и пахолики ходили между возами, торгуясь и покупая. В средине вдруг закипела свалка, и Чупрынский с отрядом устремился туда. Здоровенный пахолик ругался с рыжим мужичонкой и схватил его за бороду; десятки рук поднялись на него, но тут в толпу въехал Чупрынский и крикнул:
— Что за шум?
— Смилуйся, пан поручик! — ответил пахолик. — Вот этот мужик продает москалям овес по талеру за мешок, а с меня два спрашивает!
— Иди, иди! — закричал мужичонка. — Поляку не продам дешевле!
Чупрынский взглянул на приехавших, пожал плечами и сказал пахолику:
— Оставь их, дурней!
— Так нет же! — закричал тот и, вынув саблю, ударил мужичонку; тот вскинул руками и повалился навзничь, обливаясь кровью.
— Сюда, сюда, наших бьют! — загудела вся площадь.
— Помогите, панове, бьют! — заорал пахолик во весь голос.
Жолнеры и пахолики побежали на крик.
— Бей их! — раздались исступленные возгласы.
— Скачи к гетману! — обнажив саблю, сказал Чупрынский своему жолнеру; тот, ударив коня, поскакал.
А драка разрослась.
— Бей! Так его! Тащи топоры, ребята! — кричали одни.
— Я вам! Будете помнить! — кричали поляки, и Ходзевич, Свежинский и Чупрынский тоже махали саблями.
Вдруг земля задрожала от конского топота, и все сразу стихли. На место драки мчался гетман Гонсевский с большим отрядом. Он прямо врезался в толпу и остановил вспененного коня.
— Это что? — закричал он на толпу. — Еще считаете себя христианами, а льете кровь и царю изменяете, которому клялись? Вы и так убили двух государей, а теперь опять крестное целование нарушаете.
— Бояре Богу ответят, — раздалось из толпы, — не хотим старой польской собаке и ее щенку служить!
— Ну, будет, — грозно крикнул гетман, — помните: начнете кровь лить, вам худо будет, а не нам!
— Плевать на вас! — закричал из толпы голос. — Мы вас шапками закидаем!
— Эге, друзья, вы шапками и шесть тысяч девок не забросаете! — насмешливо ответил гетман. — Утомитесь, а против нас, воинов, и надорветесь, пожалуй. Идите по домам с миром!
— Очисти Кремль и город! — закричали в толпе. — Мы не уйдем отсюда, пока царь сюда не приедет!
— Ну так не долго вам быть!
Гетман вспыхнул; его глаза сверкнули.
— Разогнать! — крикнул он своему отряду.
Отряд развернулся на четыре стороны и погнал испуганных русских, колотя их древками пик и плетьми.
Площадь очистилась. Гетман оглянулся и, обращаясь к офицерам, сказал:
— Панове! Мы живем как на вулкане; будьте осторожны с этими дикарями!
Ходзевич и Свежинский подъехали к нему.
Он радостно пожал им руки.
— Каждый человек нам дорог, — сказал он, — послужите товариществу!
— Мой гетман уехал, — сказал Свежинский.
— Ну что же? Запишитесь ко мне, Зборовскому, Казановскому, кому хотите! — И он поскакал в Кремль, где у него днем и ночью шли приготовления к укреплению Кремля, так как он яснее всех поляков видел положение дела.
Ходзевич поселился со Свежинским, поместив Ольгу в одной из горниц. Казимир неустанно наблюдал за нею, держа все время дверь на запоре; но вряд ли Ольга и побежала бы от них. Последние события отняли у нее всякую энергию, и если бы не слабая надежда, что Пашка поможет (где, когда и как — она не знала), она наложила бы на себя руки. Каждый день, каждую ночь, каждый час она ожидала прихода Ходзевича и замирала в ужасе от предстоявшей борьбы, унижения и гибели, но Ходзевич не заходил к ней. Ему было не до того, служба целиком поглотила его, хотя везде и всегда он рвался к Ольге и думал только о ней.
— Нет! Бог с ней, с Московией! — говорил он Свежинскому. — Как выберемся из Москвы, на коня — и в Минск с Ольгой. Не хочу московского добра.
— Знаешь, — сказал ему однажды Свежинский, — я был в городе и видел того — помнишь? — что в Калуге князя побил. Берегись его! Он — жених твоей королевны.
— Сам король не отнимет ее у меня! — хвастливо сказал Ходзевич.
А Терехов действительно то в польском жупане, то в русском кафтане, то в сермяге с тайной надеждой найти Ольгу ходил по всем улицам и закоулкам, осторожно расспрашивал каждого; но никто не давал ему удовлетворительного ответа. Его друзья были заняты делами родины, и он отводил душу только с Маремьянихой, которая не уставала рассказ