Властелин колец — страница 2 из 8

Глава 1Долгожданное угощение

Когда господин Бильбо Торбинс из Торбы-на-Круче объявил, что собирается вскорости отметить свое стоодиннадцатилетие особо пышным Угощением, весь Хоббитон пришел в волнение.

Бильбо был очень богат, и не без чудинки; Край дивился на него вот уже шестьдесят лет — со времени его удивительного исчезновения и неожиданного возвращения. Богатства, которые он привез из путешествия, стали легендой — и все верили, что Круча под Торбой изрыта ходами, битком набитыми сокровищами. А если кое-кто считал, что для славы этого мало — мог подивиться на его поистине несокрушимое здоровье. Шло время — но он казался неподвластным ему. В девяносто он выглядел как в пятьдесят. В девяносто девять стали говорить, что он хорошо сохранился — вернее, впрочем, было бы сказать совсем не изменился.

Некоторые качали головой и говорили, что ничего хорошего из этого не выйдет — нечестно это, чтобы одному и вечная молодость, и несчетные деньги.

— … И кое-кто еще поплатится, — рассуждали они. — Не к добру это, ох, не к добру, и быть беде!

Но беды пока что не случалось; а так как господин Торбинс на деньги не скупился, большинство склонно было прощать ему и странности, и удачливость. С родичами (кроме, разумеется, Лякошоль-Торбинсов) он был в добрых отношениях и имел много преданных почитателей среди бедных семей. Но близких друзей у него не было, пока не стали подрастать его младшие племянники.

Старшим из них, и любимцем Бильбо, был молодой Фродо Торбинс. Когда Бильбо исполнилось девяносто девять, он сделал Фродо своим наследником, и надежды Лякошолей рухнули окончательно. Бильбо и Фродо родились в один день, 22 сентября.

— Лучше бы тебе переехать и жить в Торбе, Фродо, малыш, — сказал однажды Бильбо. — Тогда мы сможем отмечать наши дни рожденья вместе — будет и приятней, и удобней.

И Фродо переехал. Он был тогда в ранних летах — так хоббиты называют буйный и опрометчивый возраст между двадцатью двумя и тридцатью тремя годами.

Прошло двенадцать лет. Каждый год в Торбе отмечались двойные дни рождения; но этой осенью, все понимали, затевалось что-то совершенно необычайное. Хоббитонские и Приреченские языки работали без устали, так что история и характер господина Бильбо Торбинса снова стали главной темой разговоров по всему Краю. Старики при встречах ударялись в воспоминания.

Ни у кого не было таких внимательных слушателей, как у старого Хэма Гискри (обычно его звали просто Старик). Он рассказывал, удобно устроившись за столиком «Золотого Шестка» — небольшого трактира по дороге к Приречью; он, конечно, знал, что говорит — вот уже добрых сорок лет он был в Торбе садовником, а до того помогал в этом Старому Прорытвинсу. Теперь состарился и он, и за садом приглядывал его младший сын Сэм. И отец, и сын были в большой дружбе с Торбинсами. Жили они на самой Круче, в Исторбинке — как раз под Торбой.

— Господин Бильбо — всем хоббитам хоббит, я это всегда говорил, и буду говорить, — заявил Старик. С полным основанием: Бильбо бывал с ним очень вежлив, звал его «мастер Хэмфаст» и всегда советовался с ним, как выращивать овощи — во всем, что касалось «кореньев», особенно картошки, Старик был признанным знатоком.

— А что ты скажешь об этом его племяннике — Фродо? — спросил старый Норби из Приречья. — Звать-то его Торбинсом, но он, говорят, больше чем наполовину Брендизайк. Хотел бы я знать, зачем Торбинсам из Хоббитона брать жен из Забрендии. Народ там уж больно чудной…

— И нечего удивляться, что чудной, — вставил Дэдди Скороскок, ближайший сосед Старика, — коли они живут по ту сторону Брендидуима, да еще рядом с Вековечным Лесом. Темное это место, если хоть половина баек о нем — правда.

— Верно говоришь, Дэд! — согласился Старик. — Брендизайки, ясное дело, не в самом Предвечном Лесу живут; но что они все чудные — это точно. Вечно возятся с лодками, — а река там большая. Сами знаете, до добра это не доводит… Но господин Фродо — славный хоббит, даром что молод, и очень похож на господина Бильбо. Отец-то его, что ни говори, был Торбинс. Да, скажу я вам, господин Дрого был очень приличным и уважаемым: о нем никогда ничего не болтали, пока он не утонул.

— Утонул?.. — сказало разом несколько голосов. Они уже слышали, и не раз, и этот слух, и другие, не менее темные; но хоббиты обожают семейные истории и были не прочь послушать ее еще разок.

— Говорят, дело было так, — начал Старик. — Господин Дрого, понимаете, женился на этой бедняжке Примуле Брендизайк. Она приходилась двоюродной сестрой нашему господину Бильбо (ее мать была младшей дочерью Старого Хвата); а господин Дрого был его троюродным братом — только уж с другой стороны. Так что господин Фродо ему вдвойне родня, как говорится. А господин Дрого гостил в Хороминах у тестя — он частенько там бывал после женитьбы: у старого Горбадока был хороший стол, а Дрого любил поесть; и он отправился поплавать в лодке по Брендидуиму, и жену с собой взял — вот оба и потонули; а господин Фродо тогда совсем еще малышом был.

— Я слыхал, они поплыли после обеда, при луне, — сказал старый Норби, — и лодка перевернулась: уж очень толстым был Дрого.

— А я слыхал, она толкнула его, а он утянул ее за собой, — встрял Пескунс, хоббитонский мельник.

— А ты бы, Пескунс, почаще уши развешивал — еще и не то услышишь, — отрезал Старик: мельника он не любил. — Чего болтать, коли не знаешь. Не было никакого толкания. Лодки и без того достаточно предательские штуки — если лезть в них без оглядки. Так вот и остался господин Фродо сиротой, совсем один среди этих сдвинутых забрендийцев: его туда старый Горбадок взял. Настоящий садок эти Хоромины — там никогда не бывает меньше ста родственников зараз. Доброе дело сделал господин Бильбо, когда забрал парнишку назад: у нас здесь народ правильный.

Ну, и Лякошоли получили добрый тычок. Они на Торбу еще когда нацелились: думали, хозяин ушел, да и сгинул. А он воротился, и пришлось им убираться; и он все живет и живет, и старость ему нипочем, и пусть так будет подольше! А потом вдруг обзаводится наследником, и бумаги есть, и все такое. Теперь — то уж Лякошолям Торбы не видать.

— Там, говорят, куча денег зарыта, — заявил торговец из Западного Удела, по делам заглянувший в Хоббитон. — Вся вершина этой Кручи перекопана проходами и подвалами — а в них сундуки с золотом, серебром и бриллиантами, слышал я.

— Тогда вы знаете больше моего, — отозвался Старик. — Я про бриллианты слыхом не слыхивал. Денежки у господина Бильбо водятся, это точно, и перевода им нет; но о проходах и подвалах я ничего не знаю. Я видел господина Бильбо, когда он вернулся, тому уж шестьдесят лет, я тогда совсем мальцом был. Только — только поступил в ученики к старому Прорытвинсу, вот он и взял меня в Торбу — проследить, чтоб народ не потоптал цветы во время распродажи. Только все в раж вошли — а тут появляется господин Бильбо: на пони, с тяжеленными сумками и кучей сундуков. В них, конечно, были сокровища — те самые, что он в чужедальних землях добыл; но на «подвалы» там бы не хватило. Мне не верите — у Сэма моего спросите. Он в Торбе днюет и ночует. Совсем помешался на старых историях — а господин Бильбо любит порассказать. Даже и писать его выучил — но, думаю, большой беды в этом нет, может, и пригодится когда.

«Эльфы, драконы! — говорю ему. — Ты бы лучше о кабачках да картошке думал. Не суйся не в свое дело, — говорю, — не то, гляди, встрянешь куда — после костей не соберешь». Я это и ему твержу, и кому хочешь другому скажу, — добавил Старик, глянув на мельника и торговца.

Но ему не удалось переубедить слушателей. Сказка о бильбовых богатствах крепко засела в умах молодых хоббитов.

— Он, небось, после много добавил к тому, что в первый раз привез, — высказал общее мнение мельник. — Он же то и дело куда-нибудь уезжает. И поглядите, что за народ у него бывает: то гномы явятся, то — еще не чище — чудодей этот бродячий, Гэндальф. Говори что хочешь, Старик, но Торба — чудное место, а народ там еще чудней.

— И вы говорите, что хотите — только узнайте сперва об этом побольше, чем о лодках, господин Пескунс, — огрызнулся Старик: мельник нравился ему еще меньше, чем всегда. — Если уж они чудные — так кто тогда не чудной? Кое-кто из здесь сидящих пива соседу не предложил бы, живи он в золотой норе. А в Торбе все по справедливости. Сэм сказывал, на Угощение пригласят всех, и подарки всем достанутся — и ждать уж недолго.

Сентябрь выдался на диво хорошим. Двумя-тремя днями позже поползли слухи (пустил их, надо думать, всезнающий Сэм), что будет даже фейерверк — а его не бывало в Крае добрую сотню лет, со времен Старого Хвата.

Дни шли, и заветный день приближался. Однажды вечером странный фургон, груженый странными тюками, пакетами и еще не поймешь чем, вкатился в Хоббитон и въехал на Кручу к воротам Торбы. Хоббиты выглядывали из дверей поглазеть на него. Правили им длиннобородые гномы в надвинутых на глаза капюшонах. Некоторые потом уехали, а несколько осталось в Торбе. На исходе второй недели сентября со стороны Брендидуимского Моста показалась повозка и покатилась через Приречье. На облучке сидел старик в синей островерхой шляпе, длинном сером плаще и серебристом шарфе. У него была длинная седая борода, а из-под полей шляпы торчали густые брови. Хоббитята стайкой бежали за повозкой по всему Приречью и на Кручу. В повозке, как они верно догадались, лежали всевозможные хлопушки и ракеты, каждая помечена большой алой буквой «Г» и эльфийской руной «…». Это была метка Гэндальфа, а старик был, конечно же, сам маг Гэндальф, издавна известный в Крае искусник по части цветных дымов и веселых огней. Куда трудней и опасней были его истинные дела, но о них хоббиты ничего не знали. Для них он был всего лишь чудесной добавкой к Угощению. Хоббитята были в восторге.

— Гэндальф, Гэндальф, громкий гром! — кричали они.

Они узнали его сразу же, хотя появлялся он в Крае редко и никогда не задерживался надолго; но ни они, ни их родные — кроме самых старых стариков — никогда не видели его фейерверков — они давно уже стали достоянием легенд.

Когда старик, с помощью Бильбо и нескольких гномов, разгрузился, Бильбо роздал несколько монет, но никому не досталось ни хлопушки, ни шутихи.

— Бегите, бегите! — сказал Гэндальф. — Получите все — в свое время, — и он исчез внутри вместе с Бильбо. Калитка захлопнулась. Хоббитята подождали, поглазели и разбрелись. «Когда же наконец Угощение?» — думали они.

Бильбо и Гэндальф сидели у открытого окна в маленькой гостиной Торбы. Позднее утро было ясным и тихим. В саду багровел львиный зев, золотились подсолнечники; настурция заплела стены и заглядывала в окна.

— Красивый у тебя сад, — сказал Гэндальф.

— Красивый, — согласился Бильбо. — Я его очень люблю, да и весь милый старый Край; но мне нужен отдых.

— Значит, сделаешь, как решил?

— Конечно. Я давно уже об этом думаю, и передумывать не собираюсь.

— Об этом много говорить — не к добру. Делай, как задумал; и, надеюсь, все обернется к лучшему — для тебя, да и для всех нас.

— Надеюсь и я. Но, как бы там ни было, а в четверг я намерен повеселиться. Есть у меня на уме одна шутка…

— Как бы не подшутили над тобой, — покачал головой Гэндальф.

— А это мы увидим, — сказал Бильбо.

На следующий день приехало еще несколько повозок, а потом еще и еще. Кое — кто начал уже ворчать, что «не худо бы сначала на месте покупки сделать», но в ту же неделю из Торбы посыпались заказы на снедь и товары — все, какие только можно было найти в Хоббитоне, Приречье и их окрестностях. Народ воодушевился и принялся считать дни — ждали приглашений.

Приглашения не замедлили. Норгордская почта была завалена, Приреченская захлебнулась. Пришлось срочно нанимать почтальонов. Как муравьи, побежали они на Кручу, неся сотни ответов.

«Спасибо! — гласили они на все лады. — Спасибо, непременно придем».

На воротах Торбы появилось объявление: «Входить только по делу об Угощении». Но, даже измыслив дело об Угощении, войти было почти невозможно. Бильбо был занят: отправлял приглашения, распечатывал ответы, упаковывал подарки и делал еще кое-какие личные приготовления. Со дня прихода Гэндальфа его никто не видел.

Однажды утром хоббиты проснулись и обнаружили, что большое поле к югу от Торбы сплошь уставлено навесами и шатрами. В живой изгороди прорубили проход и поставили новые белые ворота. Три семьи из Исторбинки, живущие рядом, умирали от любопытства. Старый Гискри даже перестал работать в саду.

Самый большой шатер был так велик, что дерево, росшее на лугу, поместилось в нем целиком и гордо высилось теперь во главе стола. Ветви его были увешаны фонариками. А в северном конце поля — что было (конечно, на хоббичий взгляд) куда более интересным — стояла большая открытая кухня. И мало того: вдобавок к гномам и другому чудному народу в Торбу сошлись повара из всех гостиниц и кабачков округи. Возбуждение достигло предела.

Потом погода испортилась. В среду небо затянули тучи. Но в четверг засияло солнце, тучи растаяли, заполоскали на ветру цветные флажки, и веселье началось.

Бильбо обещал всего-то навсего угощение, а задал самый настоящий пир. Приглашены были все, кто жил поблизости, а кого не пригласили — все равно пришли. Были гости и из других округов; и даже кое-кто из-за границы. Бильбо встречал гостей (званых и незваных) у ворот: он раздавал подарки всем и каждому, а если кто-то хотел получить еще — выбирался с другой стороны и снова подступал к воротам. Хоббиты дарят другим подарки в свой день рождения. Не дорогие, как правило, и не такие красивые, как в тот раз; но обычай хороший. В Хоббитоне и Приречье каждый день чей-нибудь день рождения, так что каждый хоббит в тех местах может рассчитывать по крайней мере на один подарок в неделю. Им не надоедает.

В этот раз подарки были небывало хороши. Хоббитята пришли в такой восторг, что на какое-то время даже забыли о еде. Игрушки были невиданные — очень красивые, а некоторые прямо-таки волшебные. Многие были заказаны за год и приехали из-под Горы и из Дола — их сделали гномы.

Когда все гости собрались, пришел черед песням, танцам, играм и, конечно же, еде. Угощение делилось на три части: полдник, чай и обед (или, вернее, ужин). На полдник и чай гости сходились в шатры; в остальное же время все угощались кто где хотел пока не начались фейерверки.

Фейерверками заправлял Гэндальф: он их не только привез, но многие сам и сделал. Ракет, шутих, разноцветных факелов, гномьих свечей, эльфийского дождя и гоблинского громобоя было полным-полно. Искусство Гэндальфа не уменьшалось с годами.

Огнистые птицы реяли в небе и пели сладкими голосами; зеленые кроны распускались на стволах темного дыма — их светящиеся ветви роняли сияющие цветы, что таяли с дивным ароматом, почти касаясь лиц пораженных хоббитов. Рои мерцающих бабочек порхали среди деревьев; цветные дымы поднимались ввысь и обращались то в орлов, то в плывущие корабли, то в стаи лебедей; рокотал багровый гром и шел желтый дождь; лес серебряных копий с победным кличем вонзился в воздух и канул в Реку с шипением сотни разъяренных змей. Но главный сюрприз — в честь Бильбо — Гэндальф приберег под конец. Взметнулся столб дыма. Он склубился в дальнюю гору — вершина ее пылала зеленым и алым огнем. Из нее вылетел красно-золотой дракон — он был совсем как живой: пасть полыхала огнем, глаза высматривали жертву; с ревом и свистом он трижды пронесся над толпой (хоббиты попадали лицом вниз), перекувырнулся и с оглушительным грохотом взорвался над Приречьем.

— Пора ужинать! — объявил Бильбо. Страх мигом улетучился, и хоббиты повскакивали на ноги. В палатках и под навесами всех ждал добрый ужин; всех, кроме тех, кто был приглашен на особый семейный обед. Он был накрыт в шатре под деревом. Приглашенных было ровно двенадцать дюжин (число, называемое хоббитами один гурт; впрочем, народ на гурты считать не принято); присутствовали все, с кем Бильбо и Фродо состояли в родстве, и несколько самых близких друзей — вроде Гэндальфа. Было много молодежи — хоббиты любят ходить в гости с детьми, особенно если можно их там вкусно накормить.

Собрались все Торбинсы и Булкинсы; многие Хваты и Брендизайки; пришли Ройлы (родня бабушки Бильбо), Ейлы и Пойлы (дедова родня); Глубокопы, Скряггинсы, Барсуксы, Дороднинги, Дудстоны и Шерстолапы. Кое-кто из них и сам не помнил, с какого бока Бильбо ему родственник, а некоторые вообще раньше в Хоббитоне не бывали. Не забыли и о Лякошоль-Торбинсах. Отто явился с женой Лобелией. Они не любили Бильбо и терпеть не могли Фродо, но приглашение было писано золотыми чернилами на рисовой бумаге — и они не устояли. К тому же Бильбо слыл знатоком по части еды, и стол у него всегда был отменный.

Все сто сорок четыре гостя намеревались хорошо закусить (они, правда, немного побаивались традиционной Послеобеденной Речи хозяина — чего доброго, начнет читать стихи или ударится в воспоминания о своем дурацком походе); но угощаться им это не мешало. Ели до отвалу, а пили до упаду; что не съели — забрали с собой. Примерно с неделю после Угощения в лавках никто ничего не покупал; но Бильбо опустошил все погреба, склады и трактиры на несколько миль вокруг, так что лавочники в накладе не остались.

Когда все более или менее наугощались, пришло время Речи. Общество было настроено благодушно. Они напились, наелись и готовы были все выслушать и похлопать.

— Любезные мои сородичи, — начал Бильбо, поднимаясь.

— Тише, тише! — Закричали все разом, совсем не собираясь, кажется, следовать собственному совету. Бильбо подошел к стулу под освещенным деревом и влез на него. Свет фонариков падал на его праздничное лицо; на новом шелковом жилете сверкали золотые пуговицы. Он стоял, одной рукой помахивая в воздухе, другую засунув в карман брюк.

— Любезные мои Торбинсы и Булкинсы, — начал он снова, — разлюбезные Хваты и Брендизайки, Ройлы, Ейлы и Пойлы, Глубокопы и Дудстоны, Бобберы и Толстобрюхлы, Дороднинги, Барсуксы и Шерстопалы!

— И Шерстолапы! — заорал откуда-то из угла старый хоббит. Сам-то он был, уж конечно, Шерстолап: ноги у него были огромные, шерстистые и возлежали на столе.

— И Шерстолапы, — согласился Бильбо. — Дорогие мои Лякошоль-Торбинсы, я очень рад видеть вас всех в Торбе. Сегодня мне исполняется сто одиннадцать лет! — «Ура! Ур-ра! Многая лета!» — закричали гости и забарабанили по столам. Это было то, что надо: коротко и ясно.

— Надеюсь, вам всем сегодня так же весело, как мне. — Возгласы одобрения. Крики «Да!» (и «Нет!»). Трубы, рога, флейты. Хоббиты распечатали сотни музыкальных хлопушек. На многих было написано «Дол» — метка большинству хоббитов непонятная; впрочем, игрушек это не портило. В хлопушках были музыкальные инструменты — маленькие, но очень красивые и дивного тона. В одном из углов несколько юных Хватов и Брендизайков, решив, что дядя Бильбо кончил говорить (вроде, все уже сказал) устроили небольшой оркестр и заиграли что-то веселое и громкое. Эверард Хват и Мелирот Брендизайк вспрыгнули на стол и с колокольцами на руках принялись отплясывать Брызгу-Дрызгу — очень милый, но несколько буйный танец.

Но Бильбо не кончил. Выхватив рог у какого-то хоббитенка, он трижды громко протрубил. Шум не уменьшался.

— Я вас долго не задержу! — крикнул он. Приветственные крики. — Я созвал вас сегодня сюда с целью… — что-то в том, как он сказал это, заставило всех насторожиться. Стало почти тихо, и некоторые Хваты даже приготовились слушать.

— Даже с тремя целями! Во-первых, чтобы сказать, что я вас всех люблю, и что прожить сто одиннадцать лет среди таких замечательных и превосходных хоббитов — сущее удовольствие. — Взрыв согласных криков.

— Добрую половину из вас я знаю вдвое меньше, чем следует; а худую половину люблю вдвое больше, чем надо бы. — Сказано было сильно, но не очень понятно. Раздались слабые хлопки — никто не понял, благодарить им или обижаться.

— Во-вторых, чтобы отпраздновать мой день рожденья. — Снова приветственные крики. — Мне надо бы сказать: наш день рожденья. Потому что сегодня, конечно же, день рожденья и моего наследника и племянника Фродо. Сегодня ему исполняется 33 — и он входит в права наследства. — Старшие захлопали, а молодые закричали: «Фродо! Фродо! Славный старина Фродо!». Лякошоли нахмурились и принялись гадать, как это Фродо «входит в права наследства».

— Нас собралось здесь ровно сто сорок четыре — один, извините за выражение, гурт. — Ни звука. Многие гости, особенно Лякошоли, оскорбились, сообразив, что их позвали только «для ровного счета». «Один гурт, скажет тоже! Фу, как грубо!»

— К тому же, если позволено будет обратиться к давней истории, чтобы отметить годовщину моего прибытия на бочках в Эсгароф на Долгом Озере — тогда, правду сказать, я совсем об этом позабыл. Мне был всего-то пятьдесят один — где уж было годы считать!.. Пир, правда, был хорош — даром что я простудился и едва мог сказать «Пдебдого бдагодарю». Теперь я могу повторить это более внятно: «Премного благодарю, что пришли на мой скромный обед». — Настороженное молчание. Все боялись, что он запоет или начнет читать стихи; и всем заранее стало скучно. Когда же он кончит и даст им выпить за его здоровье? Но Бильбо не запел. Он сделал паузу.

— В-третьих, и в последних, — сказал он. — Я хочу сделать ОБЪЯВЛЕНИЕ. -Последнее слово он произнес так громко, что все, кто еще мог, выпрямились. — Я хочу объявить, что, хотя, как я уже сказал, прожить среди вас сто одиннадцать лет — одно удовольствие, но пора и честь знать. Я ухожу. Сейчас же. Прощайте!

Он шагнул со стула — и исчез. Вспыхнул ослепительный свет, и гости зажмурились. Когда они открыли глаза, Бильбо не было. Все сто сорок четыре хоббита от удивления потеряли дар речи. Старый Одо Шерстолап спустил ноги со стола и затопотал. И вдруг все Торбинсы, Булкинсы, Хваты, Брендизайки, Ейлы, Пойлы, Глубокопы, Барсуксы, Скряггинсы, Бобберы, Дороднинги, Дудстоны и Шерстолапы заговорили разом.

Шутка весьма дурного толка, соглашались все, и надо еще поесть и выпить — чтобы прийти в себя. «Он ненормальный. Я это всегда говорил», — таково было всеобщее мнение. Даже Хваты (за небольшим исключением) посчитали поведение Бильбо глупостью. Исчезновение его показалось им всего лишь нелепой выходкой.

Но старый Рори Брендизайк был иного мнения. Ни годы, ни великолепный обед не затуманили его мозгов.

— Что-то тут не то, моя дорогая, — шепнул он своей невестке Эсмеральде. — Этот сумасшедший Торбинс опять, небось, сбежал. Неймется старому дурню… Ну и что? Еда-то ведь осталась! — и он крикнул Фродо, чтоб принесли еще вина.

Фродо, единственный из присутствующих, не сказал ничего. Некоторое время он молча сидел у опустевшего стула Бильбо, не обращая внимания на вопросы и оклики. Шутка ему, конечно, понравилась, даром что он о ней знал. Он едва удержался от смеха, глядя на ошарашенные лица гостей. Но сейчас ему было грустно: он вдруг понял, что очень любил старого хоббита. Большинство гостей продолжали есть, пить и обсуждать странности Бильбо Торбинса; но Лякошоль-Торбинсы разобиделись и удалились во гневе. Фродо не хотелось больше сидеть с гостями. Он приказал принести вина, поднялся, молча осушил стакан за здоровье Бильбо и тихонько выскользнул из шатра.

Произнося речь, Бильбо все время теребил в кармане золотое кольцо — то самое волшебное кольцо, что он так долго хранил в тайне. Ступив со стула, он надел его — и с тех пор в Норгорде его не видел ни один хоббит.

Он торопливо прошел назад к Торбе и с минуту стоял, прислушиваясь к шуму в шатре и крикам веселья по всему полю. Потом вошел в дом. Снял праздничный костюм, сложил и завернул в бумагу новый шелковый жилет и убрал его в шкаф. Затем быстро натянул какую-то старую одежку и затянул на талии потертый кожаный пояс. На него он повесил короткий меч в черных ножнах. Из запертого, пахнущего молью сундука он извлек старые плащ и капюшон, такие поношенные и выцветшие, что об их настоящем цвете можно было только догадываться; а когда-то они, должно быть, были темно-зелеными. Они были ему основательно велики. Он прошел в кабинет, вынул из потайного ящика завернутый в тряпье сверток, рукопись в кожаном переплете и большой толстый конверт. Книгу и сверток он запихнул в доверху набитый мешок; в конверт положил кольцо вместе с цепочкой, запечатал его и адресовал Фродо. Потом положил конверт на камин, но вдруг вернулся, схватил его и засунул в карман. В это время дверь растворилась, и в кабинет быстрым шагом вошел Гэндальф.

— Привет! — сказал Бильбо. — Что это тебя было не видно?

— Рад, что тебя теперь видно, — отозвался маг, усаживаясь в кресло. — Я торопился застать тебя: мне надо поговорить с тобой, прежде чем ты уйдешь. Ты, полагаю, считаешь, что все идет чудесно?

— Само собой, — сказал Бильбо. — Хоть эта последняя вспышка была, по-моему, ни к чему. Я и то удивился, не говоря уж об остальных. Твоих рук дело?

— Моих. Ты мудро хранил это кольцо в тайне долгие годы, и мне показалось, что надо дать твоим гостям какое-то другое объяснение твоего исчезновения.

— И испортить мне шутку. Вечно ты во всё вмешиваешься, старый хлопотун, — засмеялся Бильбо. — Впрочем, тебе, как всегда, виднее.

— Виднее — когда я хоть что-нибудь вижу. А в этом деле я не очень уверен.

Оно сейчас висит на волоске. Пошутил ты глупо, перебаламутил всю родню — и девять или девяносто девять дней весь Край только об этом и будет говорить… Так что ты дальше делать думаешь? Идешь?

— Конечно. Мне нужен отдых, долгий, а может — и бессрочный, я же тебе говорил. Вряд ли я сюда когда-нибудь вернусь. Я уже и все распоряжения сделал.

Постарел я, Гэндальф. Вроде и незаметно… а душа устала. Хорошо сохранился! — Он фыркнул. — Я, знаешь, стал весь тонкий и какой-то прозрачный — как масло на хлебе у скряги. Что-то тут не так.

Гэндальф внимательно, в упор взглянул на него.

— Да, кажется не так, — задумчиво протянул он. — Нет, в конце концов, думаю, твой план — самый лучший.

— Что ж, так и сделаю. Я ведь давно уже это задумал. Я хочу снова горы повидать, понимаешь, Гэндальф, — горы; а потом найти укромное местечко и отдохнуть. В тишине и покое, без оравы родственников и утомительных звонков в дверь. Местечко, где я смог бы наконец закончить книгу. Я придумал ей замечательный конец: «… И он жил счастливо до конца своих дней».

Гэндальф рассмеялся.

— Надеюсь на это. Только вот книгу, как ни кончай, читать не будут.

— Прочтут со временем. Фродо уже читал. Ты приглядишь за ним?

— В оба глаза, хоть мне и не до того.

— Он бы пошел со мной, конечно, позови я его. Кстати, он и просился, перед самым Угощением. Да только не готов он еще в путь. Мне-то надо перед смертью на горы поглядеть и на большой мир, — а он весь здесь, в Крае, в его лесах, лугах, речках. Ему здесь уютно. Я ему все оставил; конечно, кроме нескольких безделок. Надеюсь, он будет счастлив. Пришло его время: он теперь сам себе хозяин.

— Все оставил? — переспросил Гэндальф. — И кольцо? Ты ведь, помнится, так собирался.

— Я… Да… что ж… как собирался… — пробормотал Бильбо.

— Где оно?

— В конверте, если тебе и это надо знать, — нетерпеливо сказал Бильбо. — Там, на камине… Нет, не там! У меня в кармане! — Он колебался. — Не все ли равно теперь? — тихо сказал он себе. — Да, в конце концов, почему нет? Почему бы ему там не остаться?

Гэндальф еще раз сурово взглянул на Бильбо, и глаза его сверкнули.

— По-моему, Бильбо, — спокойно проговорил он, — надо его оставить. А ты что — не хочешь?

— Сам не знаю… Как дошло до этого — так и расхотелось с ним расставаться. Да и не пойму я — зачем? Для чего это тебе надо? — резко спросил он, и голос его странно изменился: подозрительность и раздражение звучали в нем. — Ты мне никогда покоя не давал — все допытывался о кольце; а больше тебя ничего, что я в походе добыл, не интересовало.

— Приходилось допытываться, — сказал Гэндальф. — Я хотел знать правду. Мне это было важно. Магические кольца — они, знаешь ли, магические; необыкновенные, а порой и опасные. Твое кольцо очень меня заинтересовало, и до сих пор интересует. Я хотел бы знать, где оно, если уж ты снова собрался странствовать. Да и к тому же ты владел им достаточно долго. Оно тебе больше не понадобится, Бильбо, если только я не обманулся.

Бильбо вспыхнул, глаза загорелись злым огнем. Добродушное лицо ожесточилось.

— Почему это?! — воскликнул он. — И что тебе за дело до моих вещей? Оно мое. Я нашел его. Оно пришло ко мне.

— Конечно, конечно, — сказал Гэндальф. — Только зачем волноваться?

— Разволнуешься с тобой, — проворчал Бильбо. — Оно мое, говорю тебе. Мое собственное. Моя… моя прелесть! Да, вот именно — моя прелесть!

Лицо мага осталось внимательным и печальным, и лишь блеск глубоких глаз выдавал его удивление — почти тревогу.

— Было уже, — заметил он. — Называли его так. Не ты, правда.

— Ну и что? Тогда не я — а теперь я. Голлум называл… подумаешь! Было оно его, а теперь мое. Моим и останется.

Гэндальф поднялся.

— Не будь глупцом, Бильбо! Оно и так слишком долго владело тобой. Оставь его! А потом иди — и освободишься.

— Я сделаю, как хочу, и пойду, как пожелаю, — непримиримо сказал Бильбо.

— Тише, тише, любезнейший хоббит! Всю твою долгую жизнь мы были друзьями, и ты мне кое-чем обязан. Ну же! Делай, как обещал: выкладывай кольцо!

— Так ты, значит, сам его захотел?! — выкрикнул Бильбо. — Так сразу бы и сказал!.. Я тебе мою прелесть не отдам, понял?! Рука его потянулась к эфесу маленького меча.

Глаза Гэндальфа сверкнули.

— Еще немного — и я рассержусь, — предупредил он. — Поостерегись — не то увидишь Гэндальфа Серого в гневе! — Он шагнул к хоббиту, вырос, и тень его заполнила комнату.

Бильбо отшатнулся к стене; он тяжело дышал, рука вцепилась в карман. Так они и стояли друг против друга, и воздух слабо звенел. Глаза Гэндальфа были прикованы к хоббиту. Руки того разжались, он задрожал.

— Что это на тебя нашло, Гэндальф? — сказал он. — Будто это и не ты вовсе… О чем тут спорить? Оно же ведь мое? Я его нашел, и Голлум убил бы меня, если б не оно. Я не вор, что бы он ни кричал мне вслед.

— Я тебя вором и не называл, — отозвался Гэндальф. — Да и я не грабитель. Не отнимаю у тебя «твою прелесть», а помогаю тебе. Хотелось бы, чтобы ты доверял мне, как прежде… — Он отвернулся, тень съежилась, и Гэндальф снова стал старым и усталым, сутулым и озабоченным. Бильбо провел рукой по глазам.

— Прости, — сказал он. — Мне что-то не по себе. А хорошо все-таки, что в пути мне не надо будет о нем волноваться! Очень оно меня беспокоило последнее время.

И все-то мне хотелось надеть его и исчезнуть, все-то я его трогал да вытаскивал… Даже запирать пробовал — но не было мне покоя, пока кольцо не при мне. И знаешь, — Бильбо понизил голос и огляделся. — Может, мне кажется… вроде взгляд меня чей-то ищет…

— Совсем скверно… — нахмурился Гэндальф. — Доверься мне. Уходи. А его оставь. Передай его Фродо — а я уж за ним присмотрю.

Какой-то миг Бильбо был в нерешительности. Вдруг он вздохнул.

— Ладно, — сказал он. — Оставлю. — Он пожал плечами и слабо улыбнулся. — Правду сказать, для чего и Угощение было затеяно: чтобы раздать побольше подарков, а заодно уж… Думал, легче будет. Легче, правда, не стало, но жаль, если все приготовления пойдут прахом. Да и шутил же я не зря?!

— Как бы не оказалось, что зря. Все дело может потерять смысл.

— Что ж, — сказал Бильбо. — Пусть отправляется к Фродо вместе со всем остальным. — Он перевел дыхание. — Пойду-ка я в самом деле, не то, глядишь, еще кто-нибудь перехватит. Я уже попрощался и не хочу начинать все сначала. — Он поднял мешок и двинулся к двери.

— Кольцо у тебя до сих пор в кармане, — напомнил маг.

— В кармане, да! — горько согласился Бильбо. — А с ним и мое завещание, и всё другие бумаги. Взял бы ты его у меня, а?

— Нет, мне кольца не давай, — сказал Гэндальф. — Положи на камин. Там оно будет в сохранности — до прихода Фродо. Я дождусь его.

Бильбо вытащил конверт, но, когда он готов был положить его рядом с часами, рука его дрогнула, и пакет упал на пол. Прежде чем он успел поднять его, Гэндальф нагнулся, взял конверт и положил на место. Гримаса гнева снова исказила лицо хоббита, — и вдруг оно стало спокойным; он рассмеялся.

— Ну, вот и всё, — сказал он. — В путь!

Они вышли в прихожую. Бильбо взял из подставки свою любимую палку; потом свистнул. Из разных дверей выглянули три гнома.

— Всё готово? — спросил у них Бильбо. — Упаковано, подписано?

— Всё, — отвечали они.

— Так идем! — и он шагнул за порог. Стояла дивная ночь, черное небо усыпали звезды. Он взглянул вверх, нюхая воздух.

— Радость!.. Радость-то какая: снова в путь, и с гномами! И Дорога — под ноги!.. Сколько лет я мечтал об этом! Прощай! — сказал он, кланяясь своему старому дому. — Прощай, Гэндальф!

— Прощай на время, Бильбо. Поберегись там! Ты хоббит бывалый, а пожалуй, что и мудрый…

— Поберегись! Еще чего! Нет уж, теперь обо мне не волнуйся. Я сейчас так счастлив, как давно уж не был, а это — не мало. Время мое пришло — и Путь мой передо мною, — добавил он и пропел тихонько, будто про себя:

Дорога вдаль и вдаль ведет

С того холма, где ее исток.

Дорога велела идти вперед,

Ее ослушаться я не мог.

По ней прошествуй легкой стопой,

Пока не вольешься в великий Путь,

Где много троп совьются в одной…

А дальше куда? Покуда забудь…

Он помолчал, потом, не сказав больше ни слова, отвернулся от голосов и огней и потрусил следом за тремя своими спутниками — через сад и вниз долгим пологим склоном. Он перескочил через низкую изгородь у подножья холма и исчез в ночных лугах, как шорох ветра в траве.

Гэндальф какое-то время смотрел ему вслед.

— До свидания, Бильбо, дорогой мой хоббит! — тихо проговорил он и вернулся в дом.

Вскоре пришел Фродо — и застал мага в кресле, погруженным в раздумья.

— Ушел? — спросил он.

— Да, — отозвался Гэндальф. — Ушел наконец.

— Я хотел… то есть надеялся, что это, может, всего-навсего шутка. Хоть в душе-то и понимал, что он и правда решил уйти. Он всегда шутил серьезно. Жаль вот, не успел его проводить.

— Я думаю, он так и хотел уйти — без долгих проводов, — сказал Гэндальф* — Ты не волнуйся. С ним теперь все будет в порядке. Да, он оставил тебе пакет. Там, на камине.

Фродо взял конверт, но не торопился вскрывать его.

— Там его завещание и другие бумаги в том же роде, — продолжал маг. — Ты теперь хозяин Торбы. И еще там золотое кольцо.

— Кольцо?! — воскликнул Фродо. — Он и его мне оставил? С чего бы это? Впрочем, и от него может быть толк…

— Не знаю, не знаю, — сказал Гэндальф. — Я бы на твоем месте им не пользовался. Но спрячь его и храни — да покрепче! А теперь я пошел спать.

Как хозяину Торбы, Фродо пришлось провожать гостей — тягостная обязанность. Слухи о странных событиях разнеслись по всему полю, но Фродо твердил только, что «утром все, без сомнения, прояснится». Около полуночи за важными гостями прибыли экипажи. Они отъезжали один за другим, и увозили наевшихся, но не удовлетворенных хоббитов. Садовники пришли убираться и вывезли в тачках тех, кто позабыл уехать.

Медленно прошла ночь. Встало солнце. Хоббиты поднялись несколько позже. Утро шло своим чередом. Сперва — по уговору — явился народ прибирать на поле — они складывали шатры и палатки, уносили столы и кресла, ложки и плошки, ножи и бутылки; собирали пустые хлопушки и порванную бумагу, позабытые кошели, перчатки и носовые платки; убирали несъеденное (очень и очень немного). Потом — без уговора — явился другой народ: Торбинсы и Булкинсы, Бобберы и Хваты — все, кто жил или заночевал поблизости. К полудню, когда выспались даже самые сонные, у Торбы собралась большая толпа — незваная, но не неожиданная.

Фродо ждал на лестнице — он улыбался, но выглядел очень утомленным и взволнованным. Он приветствовал гостей, но почти ничего нового сказать не мог. На все вопросы он отвечал:

— Господин Бильбо Торбинс ушел. Ничего худого, сколько я знаю, с ним не стряслось.

Некоторых из собравшихся он пригласил внутрь — Бильбо оставил им «посылки».

В гостиной громоздилась куча пакетов, узелков, свертков, кое-какая мебель. На каждой «посылке» была бирка. Например, такие:

Адэларду Хвату в личное пользование от Бильбо. (На зонтике. Адэлард вечно уносил с собой чужие).

Доре Торбинс — в память о долгой переписке, с любовью от Бильбо (На большой корзине для бумаг. Дора была сестрой Дрого и старейшей из родственниц Бильбо и Фродо; ей было 99, и за полстолетия она исписала добрыми советами кучу бумаги).

Мило Глубокопу — с надеждой, что пригодится от Б. Т. (На золотом пере и бутылочке чернил. Мило никогда не отвечал на письма).

Ангелике от дяди Бильбо — для общей пользы (На круглом кривом зеркале. Юная Ангелика Торбинс не скрывала, что считает себя красавицей).

Хьюго Дороднингу — для его коллекции — от жертвователя (На пустом книжном шкафу. Хьюго был большим любителем книг — и терпеть не мог возвращать их).

Лобелии Лякошоль-Торбинс — В ПОДАРОК (на коробке с серебряными ложечками. Бильбо подозревал, что она не раз — и не безуспешно — запускала за ними руку в его буфет, пока он был в походе. Лобелия это прекрасно знала. Когда она появилась, то сразу поняла, в чем дело — однако ложечки взяла).

Каждый из подарков имел ярлык, надписанный Бильбо. На некоторых были уколы и шутки. Но многие отправлялись туда, где были нужны. К примеру, в Исторбинку. Старый Гискри получил два мешка картошки, шерстяной жилет и банку мази для больных суставов. Рори Брендизайк, в благодарность за радушие, дюжину бутылок Старого Винодела — крепкого красного вина отменной выдержки — его привез из Южного Удала еще отец Бильбо. Рори тут же простил Бильбо, а после первой бутылки провозгласил его лучшим из хоббитов.

Много разных разностей досталось Фродо. И, конечно, все богатства — книги, картины, много мебели и всего другого — перешли в его владение. Но ни о деньгах, ни о бриллиантах было не слыхать: никто не увидел ни серебряной монетки, ни даже просто стеклянной бусинки.

Денек выдался нелегкий. Неизвестно, кто пустил слух, что все имущество раздается всем желающим — но эта чушь распространилась, как пожар; вскоре дом был забит народом, у которого там вообще никаких дел не было, но отделаться от которого не было никакой возможности. Ярлыки посрывали, начались ссоры. Кое-кто начал уже заключать сделки; другие пытались удалиться с вещичками, им не адресованными или с чем-нибудь, что казалось им не очень нужным новому владельцу. По дороге от ворот катились тачки и тележки.

В середине всей этой неразберихи прибыли Лякошоль-Торбинсы. Фродо ненадолго ушел немного отдохнуть и оставил приглядывать за всем своего друга Мерри Брендизайка. Когда Отто громогласно потребовал Фродо, Мерри вежливо поклонился.

— Он нездоров, — сказал он. — Он отдыхает.

— Прячется, — уточнила Лобелия. — Ну, вот что: мы пришли, чтобы его увидеть — и мы его увидим. Так ему и передай!

Мерри ненадолго оставил их в гостиной, и у них было время отыскать свой подарок. Настроения он им не улучшил. Неожиданно их позвали в кабинет. Фродо сидел у заваленного бумагами стола. Он выглядел нездоровым — быть может, от вида Лякошолей — но встал им навстречу; руку при этом он держал в кармане. Однако разговаривал вежливо.

Лякошоли вели себя вызывающе. Начали они с предложения ему цен — и весьма низких («по дружбе» — сказала Лобелия) — за некоторые ценные ненадписанные вещи. Когда Фродо ответил, что отдано будет лишь то, что решил отдать Бильбо, они заявили, что все это очень подозрительно.

— Мне ясно одно, — добавил Отто. — То, что ты на этом здорово нажился. Я желаю видеть завещание.

Если бы не Фродо, Отто был бы наследником Бильбо. Он внимательно прочел завещание и фыркнул. Придраться было не к чему. Все было ясно и четко, и двенадцать свидетелей, как и положено, аккуратно расписались красными чернилами.

— Опять он нас надул! — сказал он жене. — Стоило ждать шестьдесят лет! Что он тебе подарил? Ложечки? Шут! — Он щелкнул пальцами под самым носом Фродо и заковылял из кабинета. Но от Лобелии отделаться было не так-то просто. Когда чуть позже Фродо вышел взглянуть, как идут дела, она все еще была в гостиной — шарила по углам и закоулкам и выстукивала полы. Он вежливо выпроводил ее, попутно избавив от нескольких небольших (но довольно ценных) вещиц, завалившихся ей в зонтик. По лицу ее было видно, что она изо всех сил придумывает последнее — самое уничтожающее — оскорбление. На лестнице она обернулась.

— Ты еще пожалеешь, мальчишка! И зачем только ты остался? Ты не наш; ты… ты самый настоящий Брендизайк!

— Слыхал, Мерри? Вот как меня оскорбляют, — сказал Фродо, закрыв за ней дверь.

— Ему комплимент сделали, — отозвался Мерри. — А он говорит: оскорбляют… Ну, какой из тебя Брендизайк?

Они вернулись в дом и выгнали оттуда трех молодых хоббитов (двух Булкинсов и одного Боббера), которые выстукивали стены в одном из подвалов.

Фродо пришлось еще побороться с юным Санчо Шерстолапом (внуком старого Одо): тот выстукал-таки в подполье эхо и уже начал копать — ведь, как известно, сказочные сокровища (добытые волшебным, если не лиходейским, способом) принадлежат первому, кто их найдет.

Одолев Санчо и выставив его вон, Фродо кинулся и кресло.

— Пора закрывать лавочку, Мерри, — сказал он. — Запри дверь и не отпирай, пусть они хоть с тараном придут.

И он пошел выпить позднюю чашечку чаю. Едва он уселся, раздался негромкий стук в дверь.

«Опять Лобелия, — подумал он. — Придумала, небось, какую-нибудь новую гадость и вернулась высказаться. Ничего — подождет».

Он продолжал пить чай. Стук повторился, гораздо громче, но Фродо не обращал на него внимания. Вдруг в окне появилась голова мага.

— Если ты меня сейчас же не впустишь, Фродо, — я тебе не то что дверь высажу, я всю Кручу по песчинке развею! — крикнул он.

— Гэндальф!.. Сейчас! — Фродо кинулся к двери. — Входи, входи! Я думал — это Лобелия.

— Тогда я тебя прощаю. Видел я ее сейчас в Приречье — такую кислую, что от одного вида молоко киснет.

— Я тоже скис, — признался Фродо. — Нет, правда: я едва не надел кольца. Так и подмывало исчезнуть.

— И думать не смей! — отрезал Гэндальф, садясь. — Будь осторожнее с этим кольцом, Фродо! Я, кстати, для этого и вернулся — сказать тебе о нем пару слов.

— И что же с ним такое?

— Что ты о нем уже знаешь?

— Только то, что мне сказал Бильбо. Я слышал его историю: как он нашел кольцо и как им пользовался — в походе, хочу я сказать.

— Хотел бы я знать, какую историю? — сказал Гэндальф.

— Нет, не ту, которую он рассказал гномам и которая вошла в книгу. Мне он настоящую историю рассказал — вскоре после того, как я сюда переехал. Если уж ты у него дознался, так чтоб и я знал. «Негоже нам друг от друга секреты иметь, Фродо, — сказал он. — Ну да больше их не будет. Оно ведь теперь так и так мое».

— Еще того интересней, — заметил Гэндальф. — И что ты обо всем этом думаешь?

Если ты имеешь в виду эту его выдумку про «подарочек» — так настоящая история, по-моему, лучше, я вообще не понимаю, зачем надо было ее менять. На Бильбо, во всяком случае, это совсем не похоже. Мне это все кажется очень странным.

— Мне тоже. Но с владельцами таких сокровищ частенько случаются странные вещи — если они этими вещами пользуются. Пусть это будет тебе предостережением — будь осторожен с ним. Оно может иметь другие свойства — не только позволять тебе исчезнуть, когда захочешь.

— Не понимаю, — сказал Фродо.

— Я и сам не понимаю, — отозвался маг. — Кольцо меня очень заинтересовало — после этой ночи особенно. Ты не волнуйся. Но, прими мой совет — не надевай его. По крайней мере, не надевай на людях — лишние слухи и подозрения ни к чему. Повторяю: храни его, и храни в тайне!

— Что-то уж очень таинственно, — сказал Фродо. — Чего ты боишься?

— Я еще не уверен, а потому пока больше ничего не скажу. Быть может, я смогу тебе кое-что объяснить, когда вернусь. Теперь прощай: я тотчас ухожу. — Он поднялся.

— Тотчас?! — воскликнул Фродо. — А я-то думал, ты хоть недельку поживешь. Надеялся на твою помощь…

— Я и собирался — да вот не вышло. Меня, быть может, долго не будет; но я вернусь, как только смогу. Жди! Я приду тайно. Не стоит мне снова открыто появляться в Крае. Меня уже и так недолюбливают. Говорят, от меня одни неприятности. А кое-кто в лицо проклинает меня, что сбил Бильбо с толку и заставил его уйти. Если хочешь знать, между нами с тобой был сговор, чтоб сжить его со свету и наложить лапу на его богатства.

— Кое-кто! — повторил Фродо. — Скажи прямо: Отто с Лобелией. Какая гадость! Да я бы им и Торбу отдал, и что угодно в придачу, если б мог вернуть Бильбо или уйти с ним. Я люблю Край. Но, знаешь, и меня что-то тянет в путь. Увижу ли я его еще?..

— Хотел бы я это знать, — проговорил Гэндальф. — И это, и еще кое-что… Ну, прощай! Береги себя! Жди меня в самое неподходящее время! Прощай!

Фродо проводил его до дверей. Он в последний раз махнул рукой и быстро зашагал по тропе; но Фродо подумалось, что старый маг сутулился куда больше прежнего, точно тяжкий вес придавил его. Сгущался вечер, и его закутанная в серый плащ фигура быстро растворилась в сумерках. Они расстались надолго.

Глава 2Тень прошлого

Ни за девять, ни за девяносто девять дней разговоры не утихли. Второе исчезновение господина Бильбо Торбинса обсуждалось в Хоббитоне, да и во всем Крае, целый год — а помнилось и того дольше. Историю эту по вечерам рассказывали хоббитятам у камина, и постепенно Сумасшедший Торбинс, исчезающий с треском и блеском и возвращающийся с сумками, набитыми золотом, стал любимым сказочным героем и остался в сказках даже тогда, когда все истинные события забылись.

Но в то время все в округе считали, что Бильбо, который и всегда-то был малость не в себе, теперь и вовсе свихнулся и ушел неведомо куда — а там либо утоп в каком-нибудь озере, болоте или реке, или еще чего похуже; конец, конечно, печальный, но вряд ли несвоевременный. И чаще всего во всём обвиняли Гэндальфа.

— Оставил бы этот дурацкий маг хоть Фродо в покое — из него, глядишь, и вышел бы толк, — говорили они.

И, судя по всему, маг оставил-таки Фродо в покое — однако толку большого не вышло. Странности за ним водились почище, чем за Бильбо. Поминки он справлять отказался, а на следующий год задал пир по поводу стодвенадцатилетия Бильбо — полновесная, говорил он, дата. «Пиром», однако, это можно было назвать только с большой натяжкой — гостей было всего двенадцать и стол довольно скромный.

Кое-кто возмутился; но Фродо завел обычай праздновать День Рождения Бильбо каждый год. Он говорил, что не верит, будто Бильбо умер. Когда же его спрашивали, где он — Фродо пожимал плечами.

Жил он один, как и Бильбо, однако друзей у него было много, особенно среди хоббитов помоложе. Были среди них и Фолко Булкинс, и Фредегар Боббер; но ближайшими его друзьями стали Перегрин Хват (обычно называемый Пин) и Мерри Брендизайк (полное его имя было Мерриадок, но об этом редко вспоминали). С ними Фродо гулял по Краю; но чаще бродил один и, к удивлению здравомыслящих, заходил довольно далеко от дома: его видели гуляющим под звездами в холмах и лесах. Мерри и Пин подозревали, что временами он встречался с эльфами — как Бильбо.

Время шло, и народ стал замечать, что Фродо тоже «неплохо сохраняется»: он по-прежнему выглядел крепким энергичным хоббитом лет тридцати трех. «Если уж везет кому — так во всём» — шептались по углам. Но до поры — до времени, пока Фродо не достиг трезвых пятидесяти лет, это никому странным не казалось.

Сам Фродо, придя в себя после первого потрясения, обнаружил что быть господином Торбинсом из Торбы-на-Круче, да при этом еще и самому себе господином, очень приятно. Несколько лет он был совершенно счастлив и о будущем не заботился. Но — хоть он, быть может, и сам того не сознавал — в нем медленно росло сожаление, что он не ушел с Бильбо. Иногда, особенно осенью, он отправлялся бродить по пустошам, и странные видения гор, которых он никогда не видел, тревожили его сны. Он начал говорить себе: «Вот возьму, да уйду когда-нибудь за Реку», на что другая его половина неизменно отвечала: «Когда-нибудь потом».

Так оно и шло, пока не приблизилось его пятидесятилетие: а пятьдесят, как считал он, — цифра значительная, если не зловещая: именно в эти лета Бильбо нежданно-негаданно отправился в путешествие. Фродо забеспокоился, старые тропы казались слишком уж нахоженными. Он изучал карты; его интересовало, что лежит за их краем: карты Края окружают большие белые пятна. Он все чаще бродил один, и Мерри и другие друзья в тревоге следили за ним. Его часто видели беседующим с разными странными чужаками — в последнее время они появлялись в Крае все чаще.

Стали доходить слухи о чудных делах за границей; и, так как Гэндальф не приходил и вестей о себе не подавал, Фродо собирал новости где и как мог. Эльфы, которые редко заходили в Край, теперь шли лесами на запад — проходили и не возвращались: они навек покидали Средиземье, и более за него не волновались. Однако на дорогах стали попадаться и гномы — и необычно много. Древний Западный Тракт вел через Край к Серебристой Гавани, и гномы всегда пользовались им, чтобы добраться до копей в Синих Горах. От них, главным образом, хоббиты и узнавали новости — если интересовались ими: гномы, как правило, рассказывали мало, а хоббиты вопросов не задавали. Но сейчас Фродо часто встречались странные, дальние гномы, что искали на Западе убежища; они были испуганы и шепотом говорили про Врага и Страну Мордор.

Название это было известно даже хоббитам: оно зловещей тенью вставало из самых глубин их сказаний. Казалось, темные силы были изгнаны из Лихолесья только чтобы вновь воспрянуть в Мордоре. Говорили, Черный Замок отстроен снова, и оттуда ползут по земле войны и всевозрастающий страх. В горах множились орки. Опять появились тролли — не глупые и неповоротливые, как прежде, а хитроумные, вооруженные смертоносным оружием. И это было не все. Ходили неясные слухи о существах куда более жутких, чем все — но имени им не находилось.

Лишь немногое из всего этого, конечно, достигало ушей простых хоббитов. Но вскоре чудные слухи стали доходить до самых больших домоседов; а те, кто по делам бывал у границ, и кое-что повидали. Однажды по весне (Фродо шел тогда как раз пятидесятый год) Сэм Гискри разговорился об этом в Зеленом Драконе с Тодом Пескунсом, мельниковым сыном; Сэм сидел у огня, а вокруг столпились хоббиты — все, кому любопытно: разговор был интересный.

— Чудные дела, слышно, творятся сейчас, — сказал Сэм.

— Слышно, кому слушать охота. Я все эти детские сказочки и дома услышу, если захочу.

— Не мешало бы захотеть. В них смысла поболе, чем ты думаешь. Их не на пустом месте выдумали. Взять хоть драконов…

— Сам бери, — хмыкнул Тод. — А мне ни к чему. Я о них много чего наслушался, когда хоббитенком был, хватит с меня. В Приречье лишь один Дракон, да и тот Зеленый, — добавил он под общий смех.

— Это ты меня уел, — засмеялся со всеми и Сэм. — Ну, а как насчет древесных великанов? Видали тут недавно одного у Северных Топей.

— Это кто ж видал?

— Да хоть бы и брат мой, Хэл. Он работает у господина Булкинса и частенько бывает в Северном Уделе. Он и видал.

— Ну, этот увидит, только другим не покажет. А уж чего он там видит — ему, конечно виднее, коли другим-то ничего не видать.

— Громадное дерево, вроде вяза — идет-шагает, и каждый шаг — добрых семь ярдов.

— Не могло оно идти. Видел твой Хэл самый что ни на есть обычный вяз, об заклад бьюсь.

— Да говорят же тебе: шел он! А вязы там не растут.

— Выходит, не мог Хэл его и видеть, — отрезал Тод. Вокруг засмеялись и захлопали: Тод попал в яблочко, думали они.

— Ну, ладно, — не сдавался Сэм. — Пусть не Хэл — но другие видели, как чудной народ идет через Край, и на границах неспокойно. Столько дел у Пограничников никогда не было.

И эльфы уходят, слыхал я. Идут они, говорят, к гаваням за Белыми Башнями, — он неопределенно помахал рукой: ни он, никто из них не знал, далеко ли до Моря от западных границ Края. Но издревле считалось, что за Белыми Башнями лежит город-порт Серебристая Гавань, откуда отплывают серые эльфийские корабли — отплывают, чтобы не возвращаться.

— Плывут они, и плывут, уплывают на Запад, а нас оставляют, — проговорил Сэм чуть ли не нараспев, печально покачивая головой. Но Тод рассмеялся.

— Ну и пусть себе плывут, — сказал он. — Нам-то с тобой какое до этого дело? А может и не плывут они вовсе, ты ж этого не видел, и никто в Крае.

— Я-то, может, и не знаю, — задумчиво протянул Сэм. Он верил, что однажды видел в лесу эльфа, и надеялся когда-нибудь увидеть снова. Все, что касалось эльфов, интересовало его с детства — он готов был часами слушать старые полузабытые сказки про них. — Но есть кое-кто, даже в наших краях, кто видел эльфов и говорил с ними. Господин Торбинс, например. Он сказал мне, что они уплывают — а уж он-то про эльфов все знает. А господин Бильбо и того больше знал: сколько он мне всего рассказывал, когда я мальчонкой был!..

— Оба сдвинутые, — отмахнулся Тод. — Бильбо — тот совсем, а теперь вот и Фродо сдвинулся. Смотри и ты с ним не свихнись… Ну, ладно, ребята, пошел я. Бывайте здоровы! — он выхлебнул кружку и хлопнул дверью.

Сэм умолк и сидел молча. Ему было о чем подумать. Дел в саду — только успевай поворачиваться, трава растет, как на дрожжах… Но Сэм думал не о саде. Посидев еще немного, он вздохнул, поднялся и вышел.

Было начало апреля, только что прошел дождь, и ветер разгонял тучи. Солнце садилось; холодный сумеречный вечер незаметно переползал в ночь. Под ранними звездами Сэм прошел через Хоббитон и поднялся на Кручу, тихо и задумчиво посвистывая.

Снова появился Гэндальф — всегда неожиданный гость. Три года после Угощения он вообще не показывался. Потом заглянул ненадолго, внимательно посмотрел на Фродо — и снова ушел. В следующие год-два он зачастил, приходил неожиданно, в сумерках, а уходил до света. О своих делах и походах не рассказывал, и очень интересовался здоровьем и делами Фродо.

Потом вдруг его визиты прекратились. Около девяти лет Фродо ничего о нем не слышал, и совсем уж было решил, что маг потерял к хоббитам всякий интерес и никогда не вернется. Но в тот вечер, когда Сэм шел домой и сумерки медленно таяли над Кручей, в окошко кабинета очень знакомо постучали.

Фродо встретил старого друга с удивлением и восторгом. Они долго и пристально разглядывали друг друга.

— А ты молодец, Фродо, — сказал Гэндальф. — Совсем не изменился!

— Да и ты, — отозвался Фродо; но втайне подумал, что Гэндальф выглядит более старым и озабоченным, чем прежде. Он пристал к магу с расспросами, и они засиделись далеко за полночь.

Следующим утром, после позднего завтрака, маг сидел с Фродо у настежь распахнутого окна кабинета. В камине пылал огонь, но солнце было теплым и ветер дул с юга. Свежая весенняя зелень мерцала в полях и на концах веток.

Гэндальф думал о давней весне почти восемьдесят лет назад, когда Бильбо выбежал из Торбы, позабыв носовой платок. Волосы мага стали, быть может, белее, чем были тогда, а борода и брови — длиннее; но глаза его были, как всегда, ясны и зорки, и искусство пускать цветные кольца из трубки не покинуло его.

Сейчас он курил молча, ибо Фродо сидел неподвижно, погрузившись в раздумья. Даже ясный свет утра не рассеял черной тени вестей, что принес Гэндальф. Но наконец он заговорил.

— Ночью ты начал говорить мне что-то непонятное о кольце, Гэндальф, — сказал он. — А потом остановился и сказал, что лучше отложить это до утра. Не кончишь ли сейчас? Ты сказал — кольцо опасно, куда опасней, чем я думаю. В чем опасность?

— Во многом, — отвечал маг. — В нем заключена сила большая, чем я отваживался думать. Такая сила, что сломит любого смертного — сломит и овладеет им.

Во дни Предначальной Эпохи эльфы отковали множество магических колец; некоторые из них были более могущественными, некоторые — менее. Эти кольца были лишь помощниками кузнецам-эльфам, не более чем игрушками для них — и все же, на мой взгляд, опасными для смертных. Но Великие Кольца, Кольца Власти — они смертельно опасны.

Смертный, Фродо, владеющий одним из Колец Власти, не умирает, но и не живет по-настоящему; он просто существует. А если он часто надевает Кольцо, чтобы стать невидимым, то истаивает, исчезает навечно, уходит под Завесу Тьмы, видимый лишь взгляду Властелина Колец. Да, раньше или позже — позже, если он сильный и добрый — темные силы одолевают его.

— Ужас какой!.. — прошептал Фродо. Повисло молчание. Где-то в саду щелкали ножницы Сэма Гискри.

— И давно ты это знаешь? — спросил, наконец, Фродо. — А что знал Бильбо?

— Бильбо знал ровно столько, сколько тебе сказал, — ответил Гэндальф. — Он никогда бы не оставил тебе такого опасного наследства, хоть я обещал приглядеть за тобой. Кольцо очень красивое, думал он, а иногда — и полезное; а если что-то не так — он сам в этом виноват. Он говорил, что оно «вечно у него на уме», что он все время о нем волнуется; но дело-то не в Кольце, считал он. Хоть и понял, что за ним надо следить: оно может быть то тяжелее, то легче, то больше, то меньше; а то вдруг соскользнет с пальца и исчезнет.

— Да, он предупредил меня в письме, — вставил Фродо. — И оно у меня все время на цепочке.

— Очень мудро, — одобрил Гэндальф. — Ну, а свою долгую жизнь Бильбо с Кольцом не связывал. Он считал, что такая уж у него судьба — и очень этим гордился. Хоть и было ему беспокойно. «Я стал весь тонкий и какой-то прозрачный», — сказал он. Еще немного — и Кольцо взяло бы свое.

— Давно ты это знаешь? — повторил Фродо.

— Что? — отозвался Гэндальф. — Я, Фродо, знаю много такого, о чем ты и не слыхивал. Но если ты об этом кольце — я и сейчас еще не знаю. Осталась последняя проверка. Но в догадках своих я больше не сомневаюсь.

Когда я стал догадываться? — пробормотал он, роясь в памяти. — Погоди-ка… Совет Светлых Сил выбил Врага из Лихолесья перед Битвой Пяти Воинств — и как раз тогда Бильбо нашел Кольцо. На душе у меня было тяжело, хоть я и не знал еще, чего страшусь. Я часто удивлялся, как попало к Голлуму Великое Кольцо — а что оно Великое, было ясно сразу. Потом я услыхал от Бильбо историю, как он его «выиграл» — и не поверил. Я стал добиваться правды, а когда наконец добился — понял, что он старается сделать свое право на Кольцо неоспоримым. Точь-в-точь как Голлум, со своим «подарочком на день рожденья». Ложь ко лжи, да какая похожая! И я понял: Кольцо заставляет врать и подсказывает вранье. Это было мне первым серьезным предупреждением. Я часто говорил Бильбо, что такими кольцами лучше не пользоваться. Но он только обижался да сердился. Отнять у него Кольцо силой, не причинив ему зла, я не мог — да и не имел права. Мне оставалось лишь ждать и наблюдать. Быть может, мне надо было бы посоветоваться в Саруманом Белым, но что-то удерживало меня.

— Кто это? — спросил Фродо. — Никогда о нем не слышал.

— Где уж тебе, — усмехнулся Гэндальф. — Хоббиты его не интересуют — или не интересовали до недавнего времени. Он старейший из Мудрых и Глава Совета. Знания его велики, а гордость — еще выше; он не терпит вмешательства в свои дела. А он издавна изучает эльфийские кольца, и многие их тайны открыты ему. Но, когда вопрос о Кольцах обсуждался в Совете, то, что он поведал нам, утишило мои страхи. Сомнения мои уснули — но не умерли. Я по-прежнему ждал и наблюдал.

Годы шли — а у Бильбо, казалось, все было в порядке. Да, годы шли — и не касались его. Сомнения вновь окутали меня. Но я сказал себе: «Он мог унаследовать долгую жизнь от матери. Волноваться рано. Жди!»

И я ждал. До той ночи, когда он покинул этот дом. То, что он говорил и делал тогда, пробудило мои страхи — и никаким словам Сарумана было не усыпить их. Что-то темное принялось за работу — я наконец отчетливо понял это. И все эти годы я потратил, чтобы узнать правду.

— Но с Бильбо-то ничего не случилось? — взволнованно спросил Фродо. — С ним всё в порядке? Я хочу сказать — он так хотел отдохнуть…

— Ему сразу стало легче, — сказал Гэндальф. — Но в мире есть лишь одна Сила, которая знает о Кольцах все; и никто в мире, как я теперь думаю, не знает всего о хоббитах. Среди Мудрых я один изучал их — и не переставал удивляться. Они кажутся мягкими, как масло, и оказываются порой крепче старых древесных корней.

И, думаю, кое-кто из них может сопротивляться Кольцам куда дольше, чем считают Мудрые. Так что за Бильбо, пожалуй, ты не тревожься.

Конечно, он владел Кольцом долгие годы, и пользовался им, и пройдет много лет, прежде чем он снова сможет увидеть его без опасности для себя. Однако он может жить долго и счастливо — если все останется, как есть. Потому что он оставил его по собственной воле — а это многое значит. Нет, о милом нашем Бильбо я теперь не волнуюсь. Беспокоишь меня ты.

Я внимательно следил за тобой — с тех самых пор, как ушел Бильбо. За тобой, и за всеми милыми, дурацкими, беспомощными хоббитами. Горький удар будет нанесен миру, если Завеса Тьмы накроет Край, если весь твой народ, все эти веселые, несуразные Булкинсы, Дудстоны, Бобберы и Скряггинсы, не говоря уж о чудесных чудаках Торбинсах, станут жалкими трусами и темными подлецами.

Фродо содрогнулся.

— С чего это вдруг мы станем трусами да подлецами? — спросил он. — И кому это надо — чтобы мы такими стали?

— Черному Властелину, — проговорил Гэндальф. — Правду сказать, думаю, что прежде — прежде, заметь — он попросту не обращал на вас внимания. Ваше счастье. Но время безопасности прошло. Вы ему не нужны — рабов у него хватает, и куда более полезных, — но он про вас не забудет. А хоббиты — несчастные рабы приятнее ему, чем хоббиты веселые и свободные. Он зол на вас — и отомстит.

— Отомстит?.. — ошарашенно переспросил Фродо. — За что? Ну хоть убей, не понимаю, при чем тут Бильбо и наше кольцо!

— При всем, — ответил Гэндальф. — Ты не понимаешь еще, что вам грозит; но скоро поймешь. Когда я был здесь в последний раз, я ни в чем не был уверен; но теперь время пришло. Дай мне кольцо!

Фродо вынул кольцо из кармана брюк, где оно было пристегнуто на цепочку. Отстегнул и медленно протянул магу. Кольцо налилось неожиданной тяжестью, будто оно, или сам Фродо, или оба они вместе не хотели, чтобы Гэндальф касался его.

Гэндальф осмотрел его. Оно казалось сделанным из чистого цельного золота.

— Видишь ли ты на нем какие-нибудь знаки? — спросил он.

— Нет, — сказал Фродо. — Оно совсем гладкое — ни царапинки.

— Так смотри! — и вдруг, к удивлению и ужасу Фродо, маг бросил кольцо в огонь. Фродо вскрикнул и кинулся к щипцам; но Гэндальф удержал его.

— Подожди! — повелительно сказал он, кинув на Фродо быстрый взгляд из-под нависших бровей.

С кольцом не происходило никаких изменений. Немного погодя Гэндальф поднялся, закрыл ставни и задернул шторы. Комната погрузилась в темноту и тишину, только в саду под окнами чуть слышно щелкали ножницы Сэма. Маг стоял, глядя в огонь; потом нагнулся, щипцами вытащил кольцо из камина и взял в руки. Фродо задохнулся.

— Оно холодное, — сказал Гэндальф. — Бери!

Фродо принял кольцо в дрожащие ладони; оно стало как будто толще и тяжелее, чем всегда.

— Возьми! — повторил Гэндальф. — Всмотрись в него!

Фродо послушался — и увидел тонкие штрихи, тоньше самых тонких линий пером — они обегали кольцо внутри и снаружи; огненные штрихи, что складывались в летящие буквы неведомого языка. Они сияли ярко — и в то же время чуть расплывались, словно проступая из дымных глубин.

— Мне не прочесть этих огненных букв, — проговорил с запинкой Фродо.

— Это древние эльфийские руны, — сказал Гэндальф, — а язык мордорский; я не хочу, чтобы он звучал здесь. Но вот как звучит эта надпись на Всеобщем Языке:

«Кольцо одно, чтоб всех сковать и в темноте свести в стране Мордор, где мрак царит».

Это — лишь две строки из памятного одним эльфам заклинания:

Три Кольца — эльфов владыкам, под небом рожденным,

Семь — царственным гномам в чертоге подгорном,

Девять — людям не вечным, на смерть обреченным,

Одно — Тьмы Властелину на троне черном

В стране Мордор, где мрак царит.

Кольцо одно, чтоб всеми править,

Кольцо одно, чтоб всех найти,

Кольцо одно, чтоб всех сковать и в темноте свести

В стране Мордор, где мрак царит.

Он остановился, и потом проговорил медленным, глубоким голосом:

— Твое кольцо — Кольцо Всевластья, Фродо. Кольцо Всевластья, которого Он лишился много веков назад. Он жаждет вновь овладеть им — но Он не должен получить его.

Фродо сидел молча, неподвижно. Страх протянул к нему жуткую руку, темное облако склубилось на Востоке, чтобы нависнуть над ним — и поглотить.

— Мое кольцо!.. — пролепетал он. — Да как же, да зачем же оно ко мне попало?

— А! — сказал Гэндальф. — Это долгая история. Начало ее уходит далеко в Черные Годы. Если бы я решил рассказать тебе ее всю — мы сидели бы здесь, пока весна не обратилась бы в зиму.

Прошлой ночью я начал говорить тебе о Сауроне Великом, Черном Властелине. Слухи, что дошли до тебя, верны: он снова воспрянул, покинул укрывище в Лихолесье и вернулся в свой старый оплот — Черный Замок в Мордоре. Это название слышали даже хоббиты — оно тенью скользит по краю самых древних ваших сказаний. Так всегда — поражение и затишье, но потом Тьма меняет обличье и вновь разрастается.

— Только бы не при мне, — поежился Фродо.

— А при мне уже бывало — не раз, — откликнулся Гэндальф. — И все-то всегда говорили: «Только бы не при нас». Никто не может выбирать себе время, Фродо. Все, что мы можем — это решать, что делать с нашим временем. А к нам, Фродо, подбираются черные времена. Враг становится все сильнее. Планы его еще не созрели — но они зреют. Нам тяжко придется. Тяжко, хотя и пришла к нам зловещая эта удача.

Врагу все еще не хватает одной вещи, чтобы окрепнуть окончательно, сломить последнее сопротивление и второй раз накрыть мир Завесой Тьмы. Ему не хватает Кольца Всевластья.

Три, прекраснейшие из всех, эльфы от Него укрыли — Его рука их не коснулась и не осквернила. Семью владели гномы — три из них Он украл, остальные истребили драконы. Девять он роздал людям, великим и гордым — давным-давно стали они Призраками Кольца, самыми страшными из Его слуг. Давно, очень давно не видели на земле Девятерых. Но кто знает? Завеса Тьмы разрастается — быть может, появятся и они. Однако довольно: об этом не стоит говорить, даже таким ясным солнечным утром, как сегодня.

Да, теперь так: Девять Колец — у Него; и Семь также — если только они не уничтожены. Три все еще скрыты. Но это более не тревожит Его. Ему нужно Кольцо Всевластья. Он отковал это Кольцо, оно — Его, Он переплавил в него большую часть своей древней мощи, чтобы связать все Кольца в черную цепь. Если Он обретет его — цепь соединится вновь, и даже Три станут подвластны Ему — всё, сделанное с их помощью, падет, и Он станет еще сильнее, чем был.

А это — страшная опасность, Фродо. Он считал, Кольцо погибло, эльфы уничтожили его, как и должны были. Но теперь Он знает, что оно не погибло, что оно нашлось. И Он ищет, ищет его, преклонив к этому всю свою черную волю. В нем Его величайшая надежда — и наш величайший страх.

— Да почему же, почему же его не уничтожили?! — вскричал Фродо. — И как вообще мог Враг потерять его — если уж оно так Ему дорого? — Он сжал Кольцо в руке, точно видел уже черные пальцы, протянувшиеся схватить его.

— Оно было у Него отнято. — сказал Гэндальф. — Некогда эльфы были сильнее и могли противостоять Ему. И к ним на помощь пришли люди — Рыцари из Заморья. Эту главу древней истории не худо бы и перечесть: ибо тогда тоже были и горе, и клубящаяся тьма — но были и доблесть, и великие подвиги, которые не прошли бесследно. Когда-нибудь, быть может, я расскажу тебе всю эту повесть, или ты услышишь ее от того, кому она известна лучше, чем мне.

Но сейчас, поскольку более всего ты хочешь знать, как эта вещь попала к тебе, довольно будет и того, что скажу я. Гиль-Галад, Король Эльфов, и Элендиль из Заморья опрокинули Саурона, но сами пали в борьбе; и Исильдур, сын Элендиля, отрубил у Саурона палец с Кольцом — и взял Кольцо себе. Так Саурон был побежден и бежал, и долгие годы скрывался в Лихолесье — пока дух его вновь не обрел плоти.

Но Кольцо пропало. Оно кануло в Великую Реку, Андуин, и исчезло. Потому что, когда Исильдур шел на север восточным берегом Реки, он попал в засаду, устроенную горными орками в Ирисной Низине, и почти весь его отряд погиб. Исильдур бросился в воду, но, когда он плыл, Кольцо соскользнуло с его пальца, орки увидели его и убили.

Гэндальф помолчал.

— И там, в темных омутах Ирисной Низины, — продолжал он, — Кольцо скрылось от глаз — и из преданий; даже эта история известна сейчас немногим, и на Совете Мудрых вряд ли узналось бы больше. Но, кажется мне, я могу продолжить рассказ.

Много лет спустя, но все же очень, очень давно жил на берегах Реки, на границе Глухоманья, маленький искусный народец. Думаю, они были сродни хоббитам — пра-пра-…отцы Неуклюгов, ибо любили Реку, часто купались в ней и делали небольшие лодки из тростника. И была среди них одна семья — очень уважаемая, потому что она была больше и богаче остальных. Хозяйкой в ней была бабушка — суровая и мудрая старуха. Самый любопытный и хитроумный из ее внуков звался Смеаголом. Его интересовало, что спрятано под корнями; он нырял в самые глубокие омуты; зарывался в зеленые холмы; он не смотрел на вершины холмов, на листву деревьев, на цветы в полях: глаза его были обращены вниз.

Был у него приятель — Деагол, такой же остроглазый, но не такой быстрый и сильный. Однажды они взяли лодку и поплыли к Ирисной Низине, что вся заросла ирисом и цветущим тростником. Смеагол ползал по берегу и что-то вынюхивал, а Деагол сидел в лодке и удил. Вдруг на крючок попалась большая рыба — Деагол и оглянуться не успел, как плюхнулся в воду. И тут ему показалось, что на дне что-то блестит. Он выпустил удочку, нырнул и ухватил в кулак блестящее «нечто».

Потом, отплевываясь, он поплыл к берегу — с водорослями в волосах и горстью придонного ила в руке. Но когда он вылез и обмыл грязь — на ладони его лежало красивое золотое кольцо: оно блестело и сверкало на солнце так, что душа радовалась. Но Смеагол следил за ним из-за дерева; и, пока Деагол любовался кольцом, тихо подкрался и заглянул через его плечо.

— Отдай его нам, миленький Деагол, — попросил он.

— Почему это?

— Потому что сегодня наш день рожденья, миленький, и мы хотим его в подарочек.

— Вон что!.. — сказал Деагол. — Был тебе сегодня от меня подарочек, не пожалуешься. А это кольцо мое. Я его для себя нашел.

— Да что ты, миленький, да как же?.. — промурлыкал Смеагол, вцепился приятелю в горло и задушил его: колечко было такое красивое и так маняще блестело. Потом надел кольцо на палец.

Никто никогда не узнал, что сталось с Деаголом: он был убит далеко от дома, а тело убийца искусно спрятал. А Смеагол вернулся один — и понял, что никто не видит его, пока кольцо у него на пальце.

Это ему очень понравилось, и он никому не рассказал о Кольце. Он подслушивал чужие тайны, выведывал секреты и использовал свои знания во зло. Он стал очень зорок к чужой беде. Кольцо одарило его мелким всевластьем — ему под стать. Не удивительно, что его невзлюбили и старались избегать встреч с ним. Его пинали, а он кусался. Он стал воровать и все время бормотал и хныкал, а в горле у него клокотало: голл, голл. За это его прозвали Голлумом; все его ненавидели и гнали; и бабушка, не желая ссориться с родом, изгнала его из семьи.

Он бродил один, и однажды набрел на речку, что текла с гор и пошел вдоль нее. Невидимыми пальцами он ловил в заводях рыб и ел их сырыми. Однажды было очень жарко, и, когда он склонился над заводью, солнце обожгло ему затылок, а отблески в воде ослепили голлумовы глаза. Он удивился, ибо успел позабыть о солнце. Потом он поднял голову — и погрозил ему кулаком.

Опустив глаза, он увидел далеко впереди вершины Мглистых Гор, откуда текла река. И вдруг подумал: «Там, под горами, должны быть прохлада и тень. Солнцу не найти нас там. Мы спрячемся у самых корней гор и узнаем все тайны, которые погребены там».

Ночью он взошел в горы и нашел пещеру, из которой бежал темный поток; он заполз туда, как червь, и с тех пор о нем никто ничего не знал. Кольцо ушло во тьму вместе с ним, и даже его господин, когда вновь стал набираться сил, не смог отыскать его.

— Голлум! — воскликнул Фродо. — Постой, это что — та самая тварь, с которой встретился Бильбо? Как всё это гнусно!

— По мне — так грустно, а не гнусно, — сказал маг. — Это ведь могло случиться и с другими, даже кое с кем из моих знакомых хоббитов.

— Что-то не верится, что Голлум — родня хоббитам, пусть даже дальняя, — с сомнением заявил Фродо. — Очень уж он противный.

— И всё же это так, — проговорил Гэндальф. — Я знаю о происхождении хоббитов больше, чем они сами. Даже история с Бильбо предполагает родство. О многом они знали и думали одинаково. И понимали друг друга гораздо лучше, чем хоббит поймет, скажем, гнома или орка — или даже эльфа. Загадки, согласись, у них были просто-таки одинаковые.

— Ну, конечно, — проворчал Фродо. — Хотя загадок таких полным-полно у любого народа, и не только хоббиты в них играют.

И хоббиты не мошенничают — а Голлум только и норовил. Он же пытался усыпить внимание Бильбо! Очень было честно с его стороны затевать игру, в которой противник рисковал головой, а сам он — ничем!

— Боюсь, ты прав, — сказал Гэндальф. — Но есть тут кое-что, чего ты не заметил. Даже Голлум еще не совсем погиб. Он оказался крепче, чем можно было предполагать — крепким, как хоббит. В его душе все еще оставался уголок, где он был собой, и оттуда, как сквозь щель в ночи, пробивался свет — свет прошлого. И думаю, ему приятно было снова услышать приветливый голос, разбудивший воспоминания о ветре в кронах и солнце на траве: обо всем, что он позабыл.

Но все это, конечно, должно было сделать живущее в его душе лихо еще злее — если только его не подавить. Если только его не излечить…. — Гэндальф вздохнул. — Надежд на это почти нет. Но все же — «почти». Потому что, хоть он и владел Кольцом так долго, что сам уже не помнит, сколько времени — носил он его мало: в глухой тьме оно ни к чему. Поэтому он и не развоплотился. Он худой, как щепка — и жилистый. Но Кольцо сожрало его дух, и мука стала почти непереносимой.

Все «великие подгорные тайны» обернулись пустой непроглядной ночью: открывать было нечего, делать — тоже: он ел разных мерзких тварей да лелеял злые воспоминания. Он был очень несчастен. Он ненавидел тьму, а свет — еще больше: он ненавидел все, и больше всего — Кольцо.

— Что ты хочешь сказать? — Фродо удивился. — Он же без Кольца жить не мог, оно же его «прелесть»? Если он ненавидел его — так почему не избавился? Ну, бросил бы, что ли, или ушел…

— Пора бы тебе начать понимать, Фродо, — после всего, что ты слышал, — хмуро отозвался Гэндальф. — Он любил и ненавидел Кольцо, как любил и ненавидел себя. Не мог он «избавиться» от него. Не было у него на это воли.

Кольцо Всевластья, Фродо, само себе господин. Это оно может предательски соскользнуть с пальца — сам владелец никогда его не бросит. Самое большее — решит отдать кому-нибудь, да и то только в начале, пока оно не завладело им целиком. Насколько я знаю, один только Бильбо смог оставить его — но и ему понадобилась для этого моя помощь. Но даже он не смог бы отказаться от Кольца или бросить его. Нет, Фродо, решал не Голлум — Кольцо само оставило его.

— Чтобы попасться Бильбо? У какого-нибудь орка ему было бы уютнее…

— Смеяться тут не над чем, — отозвался Гэндальф. — Тебе-то уж во всяком случае. Самое непонятное во всей этой истории — то, что Бильбо оказался там в это время и нашел его — ощупью, во тьме.

В мире много сил, Фродо. Кольцо стремится вернуться к своему Властелину. Оно соскользнуло с руки Исильдура и предало его; потом оно поймало беднягу Деагола — и он был убит; потом — Голлум: оно пожрало его. Больше он не был нужен Кольцу — такой маленький и слабый; пока оно оставалось с ним, он ни за что не покинул бы своего глубинного озера. А потому, едва Властелин его воспрянул и раскинул свои темные думы над Лихолесьем, оно бросило Голлума. Для того, чтобы быть поднятым самым неподходящим для этого существом — Бильбо из Края.

Здесь потрудились еще какие-то силы. Мне нечем объяснить все это, кроме как сказав, что Бильбо был избран найти Кольцо — и не его Властелином. А значит, был избран и ты — хранить его. И это ободряет меня.

— А меня нет, — мрачно сказал Фродо. — Хоть я и не уверен, что понял тебя. Но, Гэндальф, как ты узнал это всё — про Кольцо и Голлума? Ты это правда знаешь или только догадываешься?

Глаза Гэндальфа сверкнули.

— Многое я знал, о многом узнал, — отвечал он. — Но я не намерен посвящать тебя во все свои дела. Повесть об Элендиле, Исильдуре и Кольце Всевластья давно известна Мудрым. Твое Кольцо — Кольцо Всевластья: это доказал огонь; есть тому и другие приметы.

— А когда ты это выяснил? — прервал Фродо.

— Только что у тебя на глазах, — резко ответил маг. — Но я знал, что найду. Я вернулся из темных походов и долгих поисков для последней проверки. Это последнее доказательство, и теперь уже все ясно — даже слишком. Восстановить роль Голлума и заполнить разрыв в истории — тут, конечно, пришлось кое-что и предположить. Я начал с догадок — но сейчас я не гадаю. Я знаю. Я видел его.

— Ты — видел — Голлума?! — изумленно ахнул Фродо.

— Видел… Не так это просто. Давно уже пытался я это сделать; и наконец это мне удалось.

— Что же случилось, когда Бильбо удрал от него? Ты и это узнал?

— Довольно туманно. Я рассказал тебе то, что Голлум пожелал сказать — хоть и не совсем так, как пересказал я. Г оллум — ужасный лжец, и все его речи приходится отчищать. Кольцо, например, он упорно называет «подарочком на день рожденья». Оно, видишь ли, досталось ему от бабки — у нее было много всяких красивых вещей. Нелепая выдумка. Бабушка Смеагола, не сомневаюсь, была женщина хозяйственная, но что в ее хозяйстве водились Кольца Власти — ложь. Но ложь с толикой правды.

Убийство Деагола мучило Голлума, и он придумал защиту; глодал во тьме кости и твердил об этом своей прелести, раз за разом — пока сам не поверил. Это был его день рожденья. Деагол должен был отдать кольцо ему. Оно специально для того и подвернулось, чтобы быть ему подарочком… И так до бесконечности.

Я терпел его причитания, сколько мог, но правда была мне необходима — и в конце концов мне пришлось быть суровым. Я пригрозил ему огнем — и постепенно выжал из него всю историю: он поведал мне ее, истекая слюнями и соплями. Но когда он дошел до игры в загадки и бегства Бильбо, то умолк, и мне не удалось добиться от него ничего, кроме темных намеков. Кого-то этот лиходей боится больше меня. Он бормотал, что не собирается отдавать своего добра никому. Они еще узнают, можно ли его безнаказанно бить, заманивать в западню и грабить. У него есть теперь чудненькие, такие сильненькие друзья. Уж они-то ему помогут. Они покажут кое-кому, где орки зимуют. Торбинс еще поплатится. Он поплатится и наплачется — это Голлум твердил на все лады. Бильбо он ненавидит и клянет его имя. И что хуже всего — ему известно, откуда он явился.

— Но как он узнал?..

— Ну, что до имени — так Бильбо сам ему сдуру представился. А после этого не так уж трудно было разузнать остальное — если, конечно, выползти наружу. И Голлум выполз, ох, выполз! Кольцо страшно тянуло его — и тяга эта оказалась сильнее страха перед орками и даже перед светом. Спустя год-два он покинул горы. Понимаешь, Кольцо хоть и владело им по-прежнему, но не высасывало, и постепенно он стал оживать. Он был стар, страшно стар, но совсем не робок — и смертельно голоден.

Свет — что лунный, что солнечный — был ему по-прежнему ненавистен: это уж, думаю, навсегда. Но он быстро сообразил, что от солнца и от луны можно прятаться, и стал двигаться глухой ночью; а по пути ловил испуганных или неосторожных зверушек. На новой пище и чистом воздухе он быстро окреп — и пробрался в Лихолесье.

— Там ты его и нашел? — снова не утерпел Фродо.

— Там я его видел, — ответил Гэндальф. — Но перед этим он забрел далеко, идя по следу Бильбо. От него трудно было чего-нибудь добиться, ибо речь его все время прерывалась угрозами и проклятиями. «Что там у него было в карманс-сах?» — бормотал он. — «Я не отгадал, нет, моя прелесть. Обманщик. Нечестный вопрос, нечес-с-стный… Он первый обманул, он… Наруш-шил правила. Надо было его удавить. Ничего, моя прелесть, ничего, еще удавим!»

И так все время. Ты вот уже морщишься — а мне пришлось слушать его долгие дни. Правда, не зря: из намеков, проскользнувших сквозь ворчание, я понял, что ноги в конце концов донесли его до Эсгарофа и даже на улицы Дола — там он подслушивал и подглядывал. Ну, а вести о великих событиях разнеслись по всему Глухоманью — многие слыхали про Бильбо и знали, откуда он. По дороге домой мы не таились. Вскоре Голлум вызнал все, что ему было надобно.

— Тогда почему же он не стал дальше преследовать Бильбо? — спросил Фродо. — Почему в Край не явился?

— Думаю, он пытался. Во всяком случае, до Великой Реки он дошел. Но потом свернул в сторону. И не расстояние испугало его. Нет, изменить путь его заставило что-то другое. Так думают мои друзья — те, что изловили его для меня.

Первыми его выследили лесные эльфы — им это было не трудно, ибо след лиходея был тогда свеж. Он вел через Лихолесье и назад. Лес полнился слухами о нем — смертный страх сковал птиц и зверей. Лесной народ говорил о каком-то новом Ужасе, пьющем кровь призраке. Он взбирался на деревья и разорял гнезда; заползал в норы и пожирал детенышей; проскальзывал в окна и похищал младенцев.

Но у западных границ Лихолесья след свернул в сторону. Он уходил к югу, и там лесные эльфы потеряли его. И тогда я совершил ошибку. Да, Фродо, великую ошибку — и не первую; боюсь только, как бы она не оказалась худшей. Я оставил все, как есть. Я позволил ему уйти; в то время у меня было довольно дел, и я все еще доверял Саруману.

С тех пор прошло много лет. За ошибку я заплатил многими темными и опасными днями. Когда после ухода Бильбо я вновь вышел на след — он давно остыл. И поиски мои были бы напрасны, если бы не помощь одного из друзей — Арагорна, величайшего странника и охотника этой Эпохи. С ним вместе мы обшарили в поисках Голлума всё Глухоманье — без надежды и без успеха. Но под конец, когда я был уже готов прекратить охоту, Голлум нашелся. Мой друг вернулся из очень опасного похода и приволок злосчастную тварь с собой.

Что он делал — он не сказал. Только плакал и называл нас жестокими; а когда мы стали его допрашивать — хныкал, ежился, заламывал длинные руки и лизал пальцы, будто они горели — будто он вспоминал о какой-то давней пытке. Он не сказал ничего; но боюсь, это несомненно: он медленно, миля за милей, пробирался к югу — и попал в Мордор.

Тяжелая тишина заполнила комнату. Фродо слышал, как бьется его сердце.

Даже снаружи все стихло. Ножницы Сэма больше не щелкали.

— Да, в Мордор, — повторил Гэндальф. — Мордор притягивает всех лиходеев, и Черный Властелин преклоняет всю волю, чтобы собрать их там. Да и Вражье Кольцо должно было отметить Голлума, сделать его более других чувствительным к зову. Тогда повсюду шептались о новой Завесе Тьмы, о ненависти, что грозит Западу. Там он найдет «чудненьких сильненьких друзей», что помогут ему отомстить!

Злосчастный дурак! В тех краях он должен был узнать многое — даже слишком многое, чтобы успокоиться. И рано или поздно, когда он, подглядывая и разнюхивая, тайно кружил на границах, его вы-следили, схватили и поволокли на допрос. Так, боюсь, и было. Когда его нашли, он уже побывал там и возвращался назад. С какой-то вредоносной целью. Впрочем, теперь это не так уж важно. Худшее зло он уже сотворил.

Ибо Врагу известно теперь, что Кольцо нашлось. Он знает, где пал Исильдур. Он знает, где Голлум нашел Кольцо. Он знает, что это Великое Кольцо, ибо оно дарует вечную жизнь. Он знает, что это не одно из Трех — они никогда не терялись, и мерзости в них нет. Но это и не одно из Семи или Девяти — они все на счету. Ясно, что это — Кольцо Всевластья. И наконец, думаю я, Он услышал о хоббитах и Крае.

И теперь Он, быть может, ищет вас — если уже не нашел. Правду сказать, Фродо, боюсь, Он может даже заинтересоваться столь незначительным прежде именем, как Торбинс.

— Но ведь это ужасно! — вскинулся Фродо. — Куда хуже, чем я представлял, слушая твои намеки и предостережения… О Гэндальф, лучший из друзей, что же мне делать? Теперь вот мне действительно страшно. Скажи, что мне делать? Какая все-таки жалость, что Бильбо не заколол этого мерзавца, когда был такой удобный случай!

— Жалость? Именно жалость и остановила его руку. Жалость и милосердие — без крайней нужды убивать нельзя. И за это, Фродо, была ему немалая награда. Недаром Кольцо почти не повредило ему, недаром он смог уйти, — а все потому, что начал с жалости.

— Прости, — сказал Фродо, — Но мне страшно; и Голлума, по-моему, жалеть глупо.

— Не видел ты его, — заметил Гэндальф.

— Не видел и не хочу, — отрезал Фродо. — Не понимаю я тебя. Ты что, хочешь сказать, что вы с эльфами оставили ему жизнь — после всех его жутких дел? Да он же хуже любого орка — и такой же враг. Он заслужил смерть.

— Заслужить-то заслужил, спору нет. А сколько еще живущих заслужило ее! А посчитай-ка тех, кому надо бы жить да жить — но они мертвы. Их ты можешь воскресить — чтобы уж всем было по заслугам? А нет — так не торопись никого обрекать на смерть. Ибо даже мудрейшим не дано провидеть все. Я почти не надеюсь, что Голлум может излечиться — но кто знает? Судьба его переплелась с судьбой Кольца. Чует мое сердце, что он еще, к добру или к худу, зачем-то понадобится; и когда придет время, жалость Бильбо может стать залогом жизни многих — и твоей тоже. Да, мы пощадили его — он старый и жалкий, таких не казнят. Лесные эльфы держат его в тюрьме, но обходятся с ним со всей мягкостью, какая только может найтись в их мудрых сердцах.

— Все равно, — сказал Фродо, — Даже если Бильбо не убил Г оллума, лучше бы это Кольцо никогда не попадалось ему. Пусть бы он его не находил и мне не оставлял! Почему ты позволил мне его взять? Почему не заставил выбросить или уничтожить?

— Заставить тебя? Заставить?.. — переспросил маг. — Ты что, совсем меня не слушал? Думай всё-таки, прежде чем говорить. Выбрасывать его нельзя. Такие Кольца имеют привычку находиться. В лиходейских руках оно может сотворить великое зло. Что хуже всего — оно может попасть в руки Врага. И попадет: ибо это Его Кольцо и он тянет его к себе могучим, тяжким усилием.

Конечно, милый мой Фродо, оно опасно для тебя; и это очень меня беспокоит. Но на карту поставлено столько, что мне пришлось рискнуть — хотя даже когда я бывал далеко, Край ни на день не оставался без присмотра. Ты ни разу не надевал его — думаю, Кольцо нескоро склонит тебя ко злу. И вспомни: когда девять лет назад я виделся с тобой, я сам ничего не знал наверное.

— Но почему же не уничтожить его — ты сам сказал, что это давно надо было сделать? — Снова чуть не закричал Фродо. — Предупредил бы меня или написал — я бы давно с ним разделался.

— Да? И как бы ты это сделал? Ты уже пробовал?

— Нет. Но его, наверное, можно расплавить или сплющить…

— А ты попробуй! — сказал Гэндальф. — Возьми да попробуй!

Фродо снова вытащил Кольцо из кармана и оглядел его. Оно было ровным и гладким, золото горело чисто и ярко, и Фродо подумал, как глубок и прекрасен его цвет, как совершенна окружность. Восхитительная, драгоценная вещь… Он вынул его, собираясь забросить в самую глубь камина. Но теперь чувствовал, что не может сделать этого — не может без борьбы. Колеблясь, он взвешивал Кольцо в руке и вспоминал все, что рассказал ему Гэндальф; потом, сделав огромное усилие, размахнулся… и обнаружил, что поспешно запихивает Кольцо обратно в карман.

Гэндальф мрачно рассмеялся.

— Вот видишь!.. Уже и ты, Фродо, страшишься причинить ему вред — не то что уничтожить. И не мог я «заставить» тебя — только силой, а это сломило бы твой дух. Ну а Кольца этого не уничтожить даже силой. Бей его хоть самым тяжелым молотом — на нем и царапины не останется. Ни твоим, ни моим рукам не сокрушить его.

В огне твоего камина и простое-то золото не расплавится. Кольцо же в нем только посвежело. И нет в Крае кузни, где смогли бы сплющить его. Это не под силу даже горнам и наковальням гномов. Говорили, Кольца Власти плавятся в драконовом огне, но где сейчас найдешь дракона, чей огонь был бы достаточно жарок? Да и не было никогда драконов, которые могли бы истребить Кольцо Всевластья, ибо его отковал сам Саурон.

Есть лишь один путь: отыскать среди расселин Ородруина, Огненной Горы, Пасть Рока и бросить туда Кольцо — если ты действительно хочешь его уничтожить.

— Я действительно этого хочу! — воскликнул Фродо. — Или, во всяком случае, хочу, чтоб оно было уничтожено. Опасные походы не для меня. Зачем оно пришло ко мне? Почему избран именно я?

— На такие вопросы не отвечают, — сурово проговорил Гэндальф. — В одном можешь быть уверен — избран ты не за доблесть: ни силы в тебе, ни мудрости. Но избран ты, а значит, придется тебе стать и сильным, и мудрым.

— Откуда же мне?! Ты мудр и силен; возьми у меня Кольцо, оно — тебе!

— Нет! — вскричал Гэндальф, вскакивая. — Нет, мне Кольца не предлагай! — Глаза его вспыхнули, лицо озарилось изнутри темным огнем. — Не искушай меня! Ужасен Черный Властелин — а ведь я могу стать еще ужаснее. Кольцо знает путь к моему сердцу, знает, как гложет меня жалость ко всем несчастным и угнетенным, а с ним — о, как надежно защитил бы я их: чтобы превратить потом в своих рабов! Не искушай меня! Я не рискну взять его, пусть даже на хранение. Очень уж велик для меня соблазн воспользоваться им. Слишком оно мне нужно. Передо мной — тьма.

Он отошел к окну, раздернул занавески и раскрыл ставни. Солнечный свет залил комнату. По тропинке, посвистывая, шел Сэм.

— Решай же, — сказал маг, возвращаясь к Фродо. — И знай: я помогу тебе. — Он положил руку на плечо хоббита. — Помогу нести эту ношу — пока она твоя. Надо что-то делать — и быстро. Ибо Враг уже действует.

Нависла тишина. Гэндальф опять уселся в кресло и задумчиво попыхивал трубкой. Глаза его казались закрытыми, но из-под век он внимательно наблюдал за Фродо. Фродо не отрываясь глядел в камин, на огненные сполохи, пока они не заслонили всего — и казалось ему, что он заглянул в глубокие колодцы огня. Он думал о легендарной Пасти Рока и ужасах Огненной Горы.

— О чем ты думаешь? — спросил наконец Гэндальф. — Решил что-нибудь?

— Нет! — Отозвался Фродо, приходя в себя и с удивлением обнаружив, что тьмы вокруг нет, а через открытое окно виден залитый солнцем сад. — Или, быть может, да. Насколько я тебя понял, не знаю, но придется мне, видно, взять Кольцо и сохранить его, чем бы это мне ни грозило.

— Грозить тебе может многое — и чем дальше, тем больше, — сказал Гэндальф.

— Надеюсь, ты скоро найдешь хранителя получше. Но пока, кажется, я опасен — опасен для всего, что рядом со мной. Нельзя мне хранить Кольцо и оставаться здесь. Придется мне, значит, бросить Торбу, бросить Край, бросить всё — и уйти. — Он вздохнул. — Я очень хочу спасти Край, если смогу — хоть порой и ругал соседей за тупость и нелюбопытство, призывая на их головы землетрясение и драконов. Но нет уж, лучше не надо. Пока будет позади Край, мирный и уютный, мне будет спокойней скитаться: буду знать, что где-то есть опора, хоть я и не могу на нее опереться.

Я, конечно, подумывал иногда об уходе, но представлял себе это иначе: вроде праздника, и приключения, как у Бильбо, а может, и получше — и все хорошо кончается. А тут — из страха в страх, и смерть по пятам. И идти я должен один, если уж хочу спасти Край. Но я ведь маленький, никому там не нужный, и… как бы это сказать? — не из них. А Враг такой сильный и страшный.

Он не сказал Гэндальфу, но, когда он говорил, огромное желание последовать за Бильбо вспыхнуло в нем — он, пожалуй, так бы и бросился бежать — без шапки и наобум.

— Милый мой Фродо! — Воскликнул Гэндальф. — Верно сказал я когда-то: изумительные существа хоббиты. Кажется, хватит и месяца, чтобы их изучить, а они и через сто лет тебя несказанно удивят. Не ожидал я услышать такой ответ — даже от тебя не ожидал. А Бильбо-то не ошибся с наследником, хоть и не знал тогда, как это важно. Боюсь, ты прав. Кольцу больше нельзя оставаться в Крае. Ты должен уйти — и ради себя самого, и ради других. Уйти и сменить имя: быть в наше время Торбинсом — дело опасное. Сейчас я что-нибудь придумаю… Назовись-ка ты, пожалуй, Подгорниксом.

Но ты не должен идти один. Возьми с собой того, кому доверяешь и кто по доброй воле пожелает идти с тобой — того, с кем не побоишься выйти навстречу неведомым опасностям. Да будь осторожен, выбирая товарища! И думай, что говоришь — даже ближайшим друзьям! У Врага всюду шпионы и всюду уши.

Внезапно он остановился и прислушался. Фродо понял, что стало очень тихо — и внутри, и снаружи. Гэндальф подкрался к подоконнику, быстро прыгнул вперед, протянул длинную руку наружу и вниз… и в окне показалась кудрявая голова Сэма Гискри, вытянутая за ухо.

— Так, так, клянусь бородой! — сказал Гэндальф. — Сэм Гискри, собственной персоной. И что ж ты здесь делал?

— Ничего, господин Гэндальф, сударь! — пролепетал Сэм. — Право слово, ничего! Газон вот подстригал под окнами, с вашего позволения, сударь… — в доказательство он поднял ножницы и пощелкал ими в воздухе.

— Что-то я давно не слышу твоих ножниц, — мрачно сказал Гэндальф. — Шпионил?

— Пионы, сударь? Да что вы, у нас их отродясь не водилось…

— Не валяй дурака! Что ты слышал и почему слушал? — глаза Гэндальфа сверкнули, а брови грозно сдвинулись.

— Господин Фродо, сударь! — завопил Сэм. — Скажите ему хоть вы-то! Не давайте ему меня превращать!.. Меня ж мой старик тогда на порог не пустит! У меня ведь на уме ничего плохого, чем хотите клянусь, сударь!..

— Не станет он тебя превращать, — Фродо едва удерживался от смеха, хоть и был встревожен и озадачен. — Он, как и я, знает, что ничего лиходейского ты не замышлял. Ты бояться не бойся, а спрошено — отвечай!

— Да чего уж там, сударь, — Сэм чуть ободрился. — Я много чего слышал, хоть и мало понял: про врага, и кольца, и господина Бильбо, и про драконов, и про огненную гору, ну и про эльфов, конечно, сударь. Слушал я, потому что ничего поделать с собой не мог — очень я такие истории люблю, простите уж вы меня. И я знаю, в них всё правда, что бы там Тод ни говорил. Эльфы, сударь! Мне б на них хоть одним глазком взглянуть! Вы вот идете — ну и показали бы мне эльфов, а?..

Гэндальф вдруг засмеялся.

— Лезь сюда! — велел он и, протянув обе руки, поднял Сэма вместе с ножницами и граблями, втянул его в окно и поставил на пол. — Эльфов тебе показать? — повторил маг и улыбка скользнула по его лицу. — Так ты, значит, слышал, что господин Фродо уходит?

— Ясное дело, слышал, сударь. Тут я и поперхнулся; а это уж вы услышали. Очень уж я расстроился…

— Ничего не поделаешь, Сэм, — грустно сказал Фродо. Он вдруг понял, что уход из Края обернется более горькими потерями, чем простое прощание с привычным уютом Торбы. — Я должен идти. Но… тут он сурово взглянул на Сэма. — Если ты в самом деле меня любишь — ты будешь нем, как рыба. Понял? Если же нет, если ты скажешь хоть кому-нибудь хоть словечко о том, что здесь слышал — Гэндальф превратит тебя в жабу, а сад наполнит ужами.

Сэм, дрожа, упал на колени.

— Поднимись, Сэм! — проговорил Гэндальф. — Я придумал тебе наказание получше. Ничего ты никому не скажешь, да и подслушивать отучишься. Ты пойдешь с Фродо!

— Я, сударь? — вскричал Сэм, подпрыгивая, как собака, которую позвали гулять. — Пойду с господином Фродо и увижу эльфов и все такое?! Ура!.. — и вдруг расплакался.

Глава 3И трое — отряд

— Ты должен уйти тихо — и скоро, — сказал Гэндальф. Прошло уже две или три недели — а Фродо и не думал собираться в путь.

— Знаю. Только это трудно, — возразил он. — Уйди я, как Бильбо — весь Край тут же знать будет.

— Нет уж, ты как Бильбо не уходи! — нахмурился Гэндальф. — Я сказал «скоро» — не «вдруг». Если можешь придумать, как выскользнуть из Края, чтобы никто не узнал — стоит немного задержаться. Однако не мешкай.

— А что, если осенью, сразу после Дня Рожденья? — предложил Фродо. — К тому времени я все устрою.

Правду сказать, теперь, когда до этого дошло, ему очень не хотелось уходить. Торба давно не казалась ему такой уютной, и он наслаждался последним своим летом в Крае. Когда подошла осень, он понял, что по крайней мере часть его души готова в дорогу — как и всегда в это время. Он и на самом деле собирался уйти в свой пятидесятилетний юбилей. Ему казалось самым достойным последовать за Бильбо в этот день (тому исполнялось сто двадцать восемь). Мысль последовать за Бильбо одна только и облегчала думы об уходе. Фродо старался не думать ни о Кольце, ни куда оно может его в конце концов завести. Но всех этих дум он Гэндальфу не открывал. А о чем маг догадывался — сказать было трудно.

Он взглянул на Фродо и улыбнулся.

— Хорошо, — сказал он. — Но не позже. Мне что-то тревожно. Да постарайся, чтоб никто не проведал, куда ты идешь! Смотри, как бы Сэм не проговорился — не то он у меня и правда запрыгает жабой.

— Что до того, куда я иду — проговориться ему об этом будет трудновато: я и сам еще этого не знаю.

— Вздор! Я говорю не о том, что нельзя оставлять адреса. Но Край ты покидаешь — именно этого-то никто и не должен знать, пока ты не будешь далеко. И куда-нибудь ведь ты да пойдешь — на Запад, Восток, Юг или Север — и направление это тоже должно остаться тайной.

— Меня так занимали думы о расставании с Торбой и о прощании, что я не думал о направлении, — признался Фродо. — Потому что куда мне идти? И к какой цели? Бильбо отправился за сокровищами — и вернулся обратно; мне же, вижу я, выпало потерять сокровище — и сгинуть.

— Видишь ты недалёко, — заметил Гэндальф. — Правда, сейчас и я не дальше. Быть может, тебе суждено дойти до Пасти Рока; быть может, это сделают другие, — не знаю. Во всяком случае, к такому походу ты пока не готов.

— Что правда то правда, — согласился Фродо. — Но идти мне надо — так какой путь выбрать?

— Встречь опасности, — отвечал маг. — По самому ее краю, твердо и осторожно. И, если примешь мой совет — ступай в Светлояр. Этот путь не так опасен, хоть на Тракте сейчас неспокойно, а к концу года может стать и вовсе худо.

— В Светлояр! — повторил Фродо. — Что ж, отлично, пойду на восток. И Сэм эльфов повидает: вот радость-то ему! — говорил он беспечно; но в сердце его внезапно вспыхнуло желание увидеть замок Эльронда Эльфида, вдохнуть воздух той долины, где по-прежнему, в покое и мире, жил Дивный Народ.

***

В один из летних вечеров потрясающая новость обсуждалась в «Зеленом Драконе». Что там древесные великаны: господин Фродо продает, если уже не продал, Торбу, и кому — Лякошоль-Торбинсам!

— За хорошие деньги, — говорили одни.

— За свою цену, — отвечали другие. — Лобелия гроша лишнего не даст. — (Отто умер несколькими годами раньше, дожив до 102 лет.)

Вопрос, почему господин Фродо продает свою прекрасную нору, обсуждался куда жарче, чем ее цена. Кое-кто утверждал — следуя намекам самого господина Торбинса — что у Фродо вышли все деньги: он-де собирается оставить Хоббитон и обосноваться в Забрендии, поближе к родичам. «И подальше от Лякошолей» — понимающе добавляли некоторые. Однако легенда о несметном богатстве Торбинсов из Торбы-на-Круче настолько крепко засела в умах, что большинству было трудно поверить в это — куда труднее, чем в любую другую причину; а потому большинство видело эту самую причину в темных и пока до конца не раскрытых замыслах Гэндальфа. Хоть и вел он себя осторожно, днем не показывался, — всем было известно, что он «прячется в Торбе». Но, нужен или нет был магу этот уход, — сомневаться не приходилось: Фродо Торбинс возвращался в Забрендию.

— Да, осенью уезжаю, — подтверждал он. — Мерри Брендизайк подыскивает для меня уютную нору — а может, и маленький домик.

Кстати сказать, с помощью Мерри он купил уже небольшой дом в Кроличьей Балке, неподалеку от Пряжбери. Всем, кроме Сэма, он говорил, что собирается осесть там. Решение идти на восток подсказало ему эту мысль: Забрендия по дороге, когда-то в детстве он там жил, так почему бы ему туда не вернуться?

Гэндальф прожил в Крае больше двух месяцев. Потом однажды вечером, в конце июня, когда планы Фродо окончательно устоялись, он вдруг объявил, что утром уходит.

— Надеюсь, ненадолго, — сказал он. — Мне надо доехать до южных границ и собрать новости. Загостился я у тебя.

Говорил он легко, но Фродо почудилось, что маг чем-то всерьез озабочен.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Нет пока; но я узнал кое-что, что меня обеспокоило — надо все выяснить. Если после этого я решу, что ты должен уходить немедленно — вернусь сам или пришлю весточку. Держись своего плана; но будь осторожен вдвойне, особенно же — с Кольцом. И непреложный тебе совет — не надевай его!

Он ушел с рассветом.

— Я могу вернуться каждый день, — сказал маг на прощанье. — Самое позднее — приду ко Дню Рожденья. Думаю, в пути я буду тебе не лишним спутником.

Поначалу Фродо был расстроен и часто думал, о чем это Гэндальф мог узнать; но постепенно тревога улеглась, а погода стояла прекрасная — и на время он позабыл все свои беды. Давно не видели в Крае такого дивного лета — и такой богатой осени: деревья гнулись под тяжестью яблок, соты сочились медом, хлеба были высоки и густы.

Кончалась осень, когда Фродо снова стал волноваться о Гэндальфе. Проходил сентябрь — а о том по-прежнему не было ни слуху ни духу. День Рожденья, а с ним и уход, приближались, а маг все не шел и вестей не присылал. В Торбе между тем зашевелились.

Кое-кто из приятелей Фродо пришел помочь ему собираться: были там и Фредегар Боббер, и Фолко Булкинс; и, конечно, ближайшие его друзья — Перегрин Хват и Мерри Брендизайк. Их стараниями в Торбе все было вверх дном.

Двадцатого сентября две крытые повозки уехали в Забрендию, увозя в новый дом мебель и вещи, которых Фродо не продал. На другой день Фродо забеспокоился по-настоящему, и простоял весь день у ворот, высматривая Гэндальфа. Утро четверга выдалось таким же чистым и ясным, как давным-давно — в день последнего Угощения Бильбо. Гэндальф не приходил. Вечером Фродо устроил прощальный пир — совсем скромный, просто обед для себя и четверых своих помощников; но он волновался и был грустен. Мысль, что ему скоро уходить и расставаться с друзьями, тяжестью лежала на сердце. «Как я им скажу?» — думал он.

Четверо молодых хоббитов были, тем не менее, веселы, и вечер, несмотря на отсутствие Гэндальфа, стал вскоре весьма оживленным. В столовой остались лишь стол да кресла, но еда была хороша, а вино — и того лучше: в список проданного Лякошоль-Торбин-сам оно не входило.

— Что бы ни случилось с остальными моими припасами, когда они попадут в лапы Лякошолям — этому вину и у меня найдется хороший приют! — заявил Фродо, осушая стакан. То были последние капли Старого Винодела.

Когда они спели все песни и припомнили все совершенные вместе дела, они выпили за здоровье Бильбо и Фродо, как было у Фродо заведено. Потом вышли подышать воздухом и поглядеть на звезды — а потом отправились спать. День Рожденья прошел, а Гэндальф так и не появился.

На следующее утро еще одну повозку нагрузили оставшимся багажом, и Мерри уехал на ней вместе с Толстиком (так звали Фредегара Боббера).

— Должен же кто-то позаботиться там обо всем, прежде чем вы пожалуете, — сказал он. — Ладно, увидимся позже — послезавтра, если вы не уснете по дороге.

После завтрака Фолко ушел домой, а Пин остался. Фродо волновался и прислушивался, не идет ли Гэндальф. Он решил подождать до вечера. Ну а потом, если он понадобится Гэндальфу, тому придется искать его в Кроличьей Балке — может, маг даже раньше него там окажется, потому что Фродо пойдет пешком. Он собрался пройти от Хоббитона до Зайгородного Парома — и погулять, и с Краем проститься.

— И к тому же не мешает немного похудеть, — сказал, он, стоя в полупустой прихожей и оглядывая себя в пыльном зеркале. Он уже давно не ходил далеко, и отражение было довольно расплывшимся.

После второго завтрака, к досаде Фродо, заявилась Лобелия со своим рыжим отпрыском Лотто.

— Наконец-то наше! — заявила она, входя. Не совсем вежливо и совсем неверно: Торба становилась их только после полуночи. Но Лобелию можно было простить: ей пришлось ждать на 77 лет дольше, чем она надеялась, и ей сейчас было ровно 100 лет. Так или иначе, она пришла поглядеть, как бы не увезли чего из проданного; и потребовала ключи. Выпроводить ее оказалось не так-то просто: она принесла список и принялась сверять с ним вещи. В конце концов она удалилась вместе с Лотто, ключом и обещанием, что второй ключ будет оставлен ей у Гискри в Исторбинке. Она фыркала и всем видом показывала, что она думает об этих Гискри: им только дай — они всю нору обчистят. Чаю ей Фродо не предложил.

Сами они с Сэмом и Пином напились чаю в кухне. Было решено, что Сэм отправляется в Забрендию — «служить господину Фродо и приглядывать за садом»; и Старик на это согласился.

— Последний ужин в Торбе! — сказал Фродо, отодвигая стул. Посуду, назло Лобелии, мыть не стали. Пин и Сэм затянули мешки и выволокли их на крыльцо. Пин пошел побродить по саду. Сэм куда-то исчез.

Солнце садилось. Торба казалась печальной и какой-то взъерошенной. Фродо бродил по знакомым комнатам и видел, как гаснет на стенах отблеск заката, а из углов выползают тени. Внутри медленно темнело. Он вышел, спустился к воротам и двинулся по дороге, смутно надеясь, что из сумерек навстречу ему выйдет Гэндальф.

Небо было чистым, ярко горели звезды.

— Ночь будет хорошей! — громко проговорил он. — Неплохо для начала. Скорей бы в путь! Устал я от этой неизвестности… Пойду, а Гэндальф пусть догоняет. — Фродо повернул назад — и услышал за углом, в Исторбинке, голоса. Он замер. Один из голосов принадлежал Старику; другой был странный и какой-то неприятный. О чем он спрашивает, было не разобрать, но Старик отвечал громко — и резко.

— Нет, господин Торбинс уехал. Этим утром, и мой Сэм с ним; и имущество все вывезли. Да, продал все и уехал. Почему? Не знаю, не мое это дело… да и не ваше. Куда? Это не тайна. В Пряжбери, что ли, не то в Кроличью Балку — куда-то туда. Да, неблизкий путь. Сам я там не бывал: в Забрендии народ чудной. Нет, передать ничего не возьмусь. Доброй ночи!

Медленно сошли шаги с Холма, и Фродо подивился, что это ему так радостно, что сошли, а не взошли.

«Я, должно быть, устал от всех этих расспросов и суеты вокруг моих дел, — решил он. — Очень уж их было много!»

Он собрался было пойти и расспросить Старика о странном чужаке; но (к добру или к худу) передумал и быстро вернулся в Торбу.

Пин сидел на крыльце, оседлав мешок. Сэма не было. Фродо сунул голову в темную дверь.

— Сэм! — позвал он. — Эй, Сэм! Пора!..

— Иду, хозяин! — донеслось откуда-то снизу, а вскоре появился и Сэм, утирая рукавом рот. Он прощался в погребе с пивным бочонком.

— Там никого не осталось, Сэм? — спросил Фродо.

— Нет, сударь, я последним был.

Фродо захлопнул круглую дверь, запер ее и отдал ключ Сэму.

— Беги домой, Сэм! — сказал он. — Потом пересеки Исторбинку и жди нас у ворот, что выходят в луга. Ночью поселком не пойдем. Слишком много глаз и ушей.

Сэм помчался прочь.

— Наконец-то в путь! — сказал Фродо. Они вскинули на плечи мешки, взяли палки и завернули за угол Торбы. — Прощай! — проговорил Фродо, оглядываясь на темные слепые окна. Он помахал рукой и (совсем как Бильбо, только он об этом не знал) поспешил за Перегрином вниз по садовой тропинке. У подножья Кручи они перескочили невысокую изгородь и вышли в поля, бесшумно исчезнув в ночи.

***

На западном склоне Кручи были ворота на узкую тропку. Там они остановились и подогнали лямки мешков. Внезапно появился запыхавшийся Сэм со вздетым на спину мешком и в высокой бесформенной войлочной шляпе на голове. В темноте он был сущий гном.

— Мне вы, конечно, самое тяжелое положили, — сказал Фродо. — Бедняги улитки и бедные все, кто носит свой дом на спине!

— Я могу понести еще, сударь. Мой мешок совсем легкий, — объявил Сэм твердым и лживым голосом.

— Нет уж, Сэм! — возразил Пин. — Ничего ему не сделается. Он эти мешки сам накладывал, нам и себе поровну. Ослаб он в последнее время, ну да ничего — скоро привыкнет.

— Сжальтесь над бедным старым хоббитом! — захохотал Фродо. — Я стану тонким, как тростинка, прежде чем дойду до Забрендии… Но шутки в сторону. Думаю, Сэм, ты себе вовсе неподъемно наложил; я вот загляну в твой мешок на ближайшем привале. — Он снова взял в руки палку. — Что ж, бродяги ночные, давайте прогуляемся перед сном на несколько миль.

Пройдя немного по тропинке, они свернули влево и снова пошли полем. Шли гуськом вдоль изгородей, по краю рощ, и ночь сгущалась над ними. Темные плащи скрывали их — они были невидимы, точно все трое надели магические кольца. Они были хоббиты, да еще старались идти бесшумно, так что самому чуткому, даже хоббичьему уху, было не услышать их. Даже дикие звери в полях и лесах едва ли их замечали.

Через некоторое время они перешли Реку западнее Хоббитона по узкому дощатому мосту. Она казалась черной вьющейся лентой в оправе ольховых зарослей. Двумя-тремя милями южнее хоббиты торопливо перебежали широкий тракт от Брендидуимского Моста; еще немного к юго-востоку — и они добрались до Зеленых Бугров. Вскарабкавшись на первый склон, они оглянулись и увидели вдали ласковую долину Реки с мигающими в ней огнями Хоббитона. Вскоре он исчез в складках ночных земель, а за ним — и Приречье вокруг серой заводи. Когда огонек последнего хутора скрылся за деревьями, Фродо обернулся и помахал рукой.

— Увижу ли я когда-нибудь эту долину?.. — тихо пробормотал он.

На исходе третьего часа пути сделали привал. Ночь была ясной, холодной и звездной, но по склонам холмов с рек и низин тянулись жгуты тумана. Тонкие ветви берез, покачиваясь во тьме над головами путников, черной сетью рисовались на бледном небе. Ужин был, с точки зрения хоббитов, довольно легким; они поели и вновь двинулись в путь. Вскоре они вышли на узкую дорогу, извилисто уходящую во тьму впереди: путь к Родгорду, Заборью и Зайгородному Парому. Она ответвлялась от главного Тракта в долине Реки и вела по Зеленым Буграм к Лесному Пределу — глухому углу Восточного Удела.

Немного погодя они нырнули в глубокую тень деревьев, что шелестели в ночи сухой листвой. Стало совсем темно. Сначала путники разговаривали и тихонько пели — все любопытствующие уши остались ведь позади. Потом разговор увял сам собой; Пин то и дело спотыкался. Наконец, в начале крутого подъема, он остановился и зевнул.

— Я так хочу спать, — заявил он, — что скоро свалюсь прямо на дороге. Вы что, собираетесь спать на ходу? Полночь давно прошла.

— А я думал, тебе нравится идти в темноте, — сказал Фродо. — Торопиться некуда. Мерри ждет нас только послезавтра — у нас еще целых два дня. В первом удобном месте мы остановимся.

— Ветер-то с запада, — заметил Сэм. — Ежели нам этот холм перевалить, он нас и прикроет. Очень даже уютно устроимся, сударь, там ведь ельник и сушняка полным-полно. — Сэм знал все земли миль на двадцать от Хоббитона, но на этом его познания в географии и кончались.

Сразу за гребнем они оказались на опушке елового леса. Они сошли с дороги, углубились в смоляную тьму деревьев и набрали сушняка на костер. Скоро пламя весело трещало у подножия большой ели, а они сидели вокруг и болтали, пока не начали задремывать. Тогда они завернулись в плащи и одеяла и мирно уснули меж корнями огромного дерева. Стражи не выставили; даже Фродо пока ничего не боялся — они были в самом центре Края. Когда огонь угас, несколько лесных зверей подошло поглядеть на них. Старый лис, бежавший куда-то по своим делам, остановился и долго нюхал воздух.

«Хоббиты! — думал он. — Слыхал я о странных делах в здешних краях, но чтобы хоббиты спали под деревом?! Что же дальше?.. Целых трое хоббитов! За этим определенно кроется что-то — и очень странное». Он был, конечно, прав, но никогда об этом не узнал.

***

Пришло бледное, прохладное утро. Фродо проснулся первым и обнаружил, что корни намяли ему бока, а шея не поворачивается.

«Прогулка для удовольствия!.. Почему я не поехал? — подумал он. — А Лякошоли нежатся на моих перинах!.. Эти корни подошли бы им больше», — он потянулся и крикнул:

— Хоббиты, подъем! На дворе чудное утро.

— Что в нем чудного? — отозвался Пин, выглядывая одним глазом из-под одеяла. — Сэм! Приготовь завтрак к половине десятого! Воду для ванны согрел?

— Нет, сударь! — Сэм вскочил, как встрепанный. Фродо стянул с Пина одеяла и пошел к опушке леса. Далеко на востоке вставало над мглой мира алое солнце. Тронутые золотом и багрянцем осенние деревья плыли, казалось, в туманном море. Чуть ниже по склону дорога сбегала в овраг и исчезала.

Когда он вернулся, Сэм с Пином развели добрый костер.

— Воды! — закричал Пин. — Где вода?

— Я не ношу воду в карманах, — сказал Фродо.

— Мы думали, ты пошел за водой, — сказал Пин, доставая еду и расставляя чашки. — Тогда сходи сейчас.

— Идем вместе, — позвал Фродо. — И прихвати баклаги.

У подножия холма бежал ручеек. Они наполнили баклаги и котелок под маленьким водопадом. Вода была холодна, как лед; они умывались, брызгаясь и фыркая.

Когда завтрак был кончен, а мешки упакованы снова, перевалило за десять; день постепенно становился жарким. Они спустились по склону, пересекли дорогу, поднялись на другой холм, снова спустились и снова поднялись; и плащи, одеяла, вода, еда и прочие вещи стали казаться тяжким грузом.

Дневной путь обещал быть тяжелым. На протяжении нескольких миль дорога утомительным зигзагом карабкалась на крутой откос, а потом спускалась в последний раз. Они видели впереди, в низине, небольшие рощицы, что сливались вдали в бурую лесную марь. Они смотрели на Лесной Предел. Через него, извиваясь шнуром, шла дорога к Брендидуиму.

— Дорога всегда идет вперед, — сказал Пин. — Но я не могу идти без отдыха. Давно пора закусить. — Он сел на обочину и поглядел на восток, в дымку, за которой лежал Брендидуим — и граница края, в котором он прожил всю жизнь. Сэм стоял рядом. Его круглые глаза были широко раскрыты — перед ним были земли, которых он никогда не видал.

— Живут в тех лесах эльфы? — спросил он.

— Никогда не слышал, — сказал Пин.

Фродо молчал. Он тоже смотрел на восток, на дорогу, словно видел ее в первый раз. Вдруг он проговорил громко, но будто про себя:

Дорога вдаль и вдаль ведет

С того холма, где ее исток,

Дорога велела идти вперед —

Ее ослушаться я не мог.

По ней прошествуй легкой стопой,

Пока не вольешься в великий Путь,

Где много троп совьется в одной…

А дальше куда? Покуда забудь.

— Похоже на песенки старого Бильбо, — заметил Пин. — Или сам сочинил? Звучит не очень-то ободряюще…

— Сам не знаю, — сказал Фродо. — Оно пришло ко мне, будто я его придумал; а может и слышал когда-нибудь давно. Оно, знаешь, очень напоминает Бильбо перед самым его уходом. Он часто говорил, что есть лишь одна Дорога; что она — как большая река: начинается от каждого порога, и каждая тропа вливается в нее.

«Опасное это дело, Фродо, — уходить из дому, — повторял он. — Ты ступаешь на Дорогу и, если не совладаешь с ногами, никому не известно, куда сможешь зайти. Понимаешь, это ведь та самая тропа, что идет через Лихолесье и, если ты ей позволишь, приведет тебя к Одинокой Горе, или даже в еще более жуткие места», — он часто повторял это на дороге к Торбе, возвращаясь с долгих прогулок.

— Ну, меня-то Дорога никуда не уведет — в ближайший час, по крайней мере, — заявил Пин, развязывая мешок. Другие последовали его примеру: положили мешки на обочину и вытянули ноги на дорогу. Они отдохнули, хорошо закусили и продолжали отдыхать дальше.

Солнце повернуло к закату, и землю заливал послеполуденный свет, когда пни пошли под гору. Пока что им не встретилось ни души. Дорогой почти не пользовались: для повозок она не годилась, да и мало кто ездил в Лесной Предел. Они шли уже около часа, когда Сэм на миг остановился и прислушался. Дорога устала извиваться и вела теперь прямо по зеленой луговине с редкими высокими деревьями — вестниками приближающегося леса.

— Скачет вроде кто-то — пони, а может — лошадь, — сказал Сэм. Они оглянулись, но поворот дороги мешал видеть.

— Может, Гэндальф?.. — предположил Фродо; но, едва сказав, почуял, что это не так, и внезапное желание спрятаться от этого всадника овладело им.

— Может, это и чепуха, — сказал он извиняющимся голосом, — но мне что-то не хочется, чтобы нас видели. Надоело, что мои дела всеми замечаются и всюду обсуждаются. А если это Гэндальф… — добавил он, — устроим ему веселую встречу, чтоб неповадно было опаздывать. Ну, прячемся!

Двое кинулись вправо и нырнули в небольшой овраг близ дороги. Фродо колебался: любопытство или какое-то иное чувство боролось в нем с желанием укрыться. Перестук копыт приблизился. Фродо бросился в высокую траву под нависшим над дорогой деревом. Потом поднял голову и осторожно взглянул поверх огромного корня.

Из-за поворота показался черный конь — не хоббичий пони, а настоящий высокий конь; на нем, ссутулясь в седле, сидел всадник, закутанный в черный плащ, в надвинутом на глаза капюшоне — из-под плаща виднелись лишь сапоги с громадными шпорами. Лица было не разглядеть.

Конь поравнялся с деревом — и встал. Всадник не двигался, склонив голову, как будто прислушивался. Из-под капюшона донеслось слабое сопение — точно кто-то принюхивался к едва различимому запаху; голова поворачивалась из стороны в сторону.

Внезапный страх объял Фродо… и вдруг он понял, что надо всего-навсего надеть Кольцо. Он едва решался дышать, а рука потихоньку скользила к карману. Если он наденет Кольцо — он спасен. Советы Гэндальфа казались чушью. Надевал же Бильбо Кольцо — и ничего. «И я все ж таки пока в Крае», — подумал он, нащупывая цепочку. В этот миг всадник выпрямился и тронул поводья. Конь ступил вперед и пошел — сперва шагом, потом быстрой рысью.

Фродо подобрался к обочине и следил за всадником, пока тот не скрылся из глаз. Он не был до конца уверен, но ему показалось что внезапно, перед тем как исчезнуть из виду, конь свернул вправо и скрылся за деревьями.

«Все это очень чудно и беспокойно», — сказал Фродо самому себе, направляясь к товарищам. Пин и Сэм лежали ничком в траве и ничего не видели, так что Фродо рассказал им о всаднике и его чудном поведении.

— Не могу объяснись, почему — но уверен, что он высматривал или вынюхивал меня; и еще уверен, что мне не хотелось, чтобы он меня нашел. Никогда не видел и не чуял ничего подобного.

— Какое дело до нас одному из Громадин? — пробурчал Пин. — Что ему вообще-то надо в Крае?

— Живут у нас кое-где Люди, — сказал Фродо. — В Южном Уделе, например. Но ни о ком подобном я и не слыхивал. Откуда он взялся, интересно знать?

— Прошу прощения, — вставил вдруг Сэм. — Я, кажется, знаю, откуда он взялся. Из Хоббитона этот черный, если только он один. И знаю даже, куда он путь держит.

— Чего ж ты молчал? — резко спросил Фродо, удивленно взглянув на него.

— Да я, сударь, только сейчас вспомнил… Ведь как дело-то было: прибегаю я вчера вечером с ключом домой, а папаша мне и говорит: «Привет, Сэм! — говорит. — А я думал, ты уже уехал — утром, с господином Фродо. Спрашивали тут господина Торбинса, чужак какой-то, вот только отъехал. Я его в Пряжбери послал. Что-то не пришелся он мне. Разозлился, когда я сказал, что господин Торбинс уехал. Зашипел на меня, ты подумай! Я прямо затрясся!» «А он кто?» — спрашиваю Старика. «Не знаю, — отвечает. — Но не хоббит — это уж точно. Высокий, черный и клонится на меня. Я мыслю так, что это кто-то из чужедальних Громадин. Говорил он уж больно чудно».

Времени у меня не было его слушать, сударь, — вы ведь меня ждали; да и не обратил я внимания на это. Старик мой и правда старый, почти уже слепой, а было уж темно, когда этот тип подъехал — Старик вышел воздухом подышать на ночь глядя. Надеюсь, никакой он беды не накликал? Или сам я?..

— Старика винить не за что, — сказал Фродо. — Кстати сказать я слышал его разговор с чужаком, который мной интересовался, хотел даже пойти и расспросить о нем Старика. И стоило бы — да и тебе стоило бы рассказать мне это пораньше. Был бы я осторожней в дороге.

— Может, этот всадник и Стариков чужак и не связаны вовсе, — возразил Пин. — Уходили мы из Хоббитона тайно, ума не приложу, как он смог выследить нас.

— А для чего ж он нюхает, сударь? — спросил Сэм. — И Старик говорил: черный тот был.

— Надо бы мне дождаться Гэндальфа, — пробормотал Фродо. — А быть может, это только ухудшило бы все.

— Так ты об этом всаднике что-то знаешь? — услыхал его бормотанье Пин.

— Не знаю и предпочитаю не догадываться.

— Ладно, братец Фродо! Держи свои тайны при себе, коли тебе этого хочется. Ну а сейчас — что нам делать? Я хотел подкрепиться немного, но, думаю, чем скорей мы отсюда уйдем — тем лучше. Не по душе мне эти ваши нюхающие всадники с невидимыми носами.

— Да, надо нам уходить, — согласился Фродо. — Но не по дороге — что если этот всадник вернется, или еще один пожалует? Нам еще сегодня идти и идти. Забрендия — не ближний свет.

Когда они опять двинулись в путь, тени деревьев на траве были длинны и прозрачны. Они отошли влево от дороги и старались, насколько можно, держаться от нее подальше. Но это задерживало: трава была густой и спутанной, земля — неровной, ветви деревьев переплетались с кустарником.

Солнце багрово село за холмы позади, спускался вечер; тогда они вернулись на дорогу. В этом месте она сворачивала влево и спускалась в низину, уходя к Родгорду; здесь от нее ответвлялась тропа и рощей древних дубов шла вправо — к Заборью.

— Вот ею мы и пойдем, — решил Фродо.

Неподалеку от развилки они наткнулись на огромный остов старого дерева: оно все еще жило, кое-где на тонких ветвях, выросших вокруг давно сломанных сучьев, желтели листья, — но от корней до вершины его рассекала трещина. Хоббиты влезли внутрь и уселись на полу из прелой листвы и гнилого дерева. Они отдыхали и закусывали, тихо переговариваясь и время от времени прислушиваясь.

Вокруг были сумерки, когда они вновь выбрались на тропу. Западный ветер вздыхал в ветвях. Перешептывалась листва. Вскоре дорога мягко повела под уклон. Над деревьями на востоке взошла звезда. Они шли рядом, чтобы было спокойней. Звезд становилось все больше, они разгорались все ярче — и непокой постепенно оставил их, и они перестали ожидать стука копыт. Они даже принялись напевать тихонько — у хоббитов в обычае бормотать себе под нос, когда случается ночью возвращаться домой. Чаще всего песни эти об ужине, а то и вовсе колыбельные; но эти хоббиты пели дорожную песню (хоть и не без упоминания об ужине и постели). Ее когда-то сочинил Бильбо — придумал слова к старому, как холмы, напеву — и научил ей Фродо, когда они бродили в долине Реки и говорили о Приключении.

Огонь пылает в камельке,

Под кровом ждет постель.

Ночлег минуем налегке,

Хоть кружится метель.

Несут нас ноги — так идем!

Усталость прочь гони!

Какие ждут нас за углом

Деревья и огни!

И только нам кивнут они;

По снегу и цветам

Проходят дни, проходят дни

И ставят вехи нам.

Встают холмы, бежит вода,

Ложится пыль дорог,

Идут года, ведут года,

Усталость валит с ног.

Не перечесть земных дорог

И потайных дверей.

Минуем их, но будет срок

Ведущих к ним путей.

Следов, мостов, дорог не счесть!

На долю не ворчи!

К Луне и Солнцу тропки есть —

Скользящие лучи!

Шиповник нам кивает вслед,

Цепляет тёрн рукой…

Нам дела нет, нам горя нет,

Мы путь разыщем свой!

Забудь уют, отринь очаг,

Весь мир — что коврик твой!

К границам ночи верен шаг,

Коль звёзды над тобой.

Сгустится мгла, померкнет день,

Не трусь — шагай вперед!

Истает тень, истает тень,

Что застит небосвод!

Бегут года, ведут года…

Пусть долго нам шагать,

Но с чистой совестью тогда

Под крышей ляжешь спать!

— «Под крышей ляжем спать!» — пропел Пин во весь голос.

— Тише! — оборвал его Фродо. — По-моему, опять копыта. Они остановились и замерли, безмолвные, как тени деревьев. Ветер явственно принес перестук копыт — кто-то наезжал сзади по дороге. Быстро и тихо скользнули они с тропы и побежали в глубокую тень дубов.

— Не будем отходить далеко! — сказал Фродо. — Я не хочу, чтоб меня видели, но хочу взглянуть, не еще ли это один Черный Всадник.

— Что ж, посмотрим, — согласился Пин. — Не забудь только о нюхе!

Перестук приблизился. Времени искать укрытие лучшее, чем кромешная тьма под деревьями, не было; Сэм с Пином затаились за большим стволом, а Фродо подполз на несколько ярдов назад к дороге. Она смутно серела в ночи — тропа бледного света вилась сквозь лес. Над ней в небе горели крупные звезды, но Луны не было.

Копыта остановились. Фродо увидел, как что-то темное пересекло просвет меж двух деревьев и замерло — черная тень, ведущая в поводу высокий силуэт коня. Тень стояла рядом с местом, где они свернули с тропы, и покачивалась из стороны в сторону. Фродо послышалось сопение. Тень прижалась к земле и поползла к нему.

Фродо вновь ощутил желание надеть Кольцо — и желание это было куда сильней, чем прежде. Так сильно, что, не успел он осознать, что делает, как рука его была в кармане. Но в этот миг откуда-то донеслись смех и песня. Чистые голоса звучали под звездами. Черная тень отпрянула. Она вскарабкалась на призрачного коня и растаяла по другую сторону дороги. Фродо перевел дыхание.

— Эльфы! — громким шепотом воскликнул Сэм. — Эльфы, сударь! — Он готов был выскочить из-за деревьев и кинуться навстречу голосам, но друзья удержали его.

— Да, эльфы, — сказал Фродо. — Встречаются они иногда в Лес ном Пределе. В Крае они не живут, но весной и осенью приходят сюда из-за Крепостных Холмов. И хорошо, что приходят! Вы-то не видели, но Черный Всадник остановился на этом самом месте и пополз уже к нам — да песня его спугнула.

— Так как же, сударь? Эльфы ведь… — Сэм был слишком взволнован, чтобы думать о всаднике. — Пойдем к ним?

— Слушай! Они идут сюда, — сказал Фродо. — Надо только подождать.

Песня приближалась. Один чистый голос выделялся из всех. Слова были древние, дивные, понимал их только Фродо, да и то с трудом. Но понимать и не надо было — мотив подсказывал слова. Вот как их разобрал Фродо:

Сияй, лучистая Дева Звезд,

Царица западных вод!

В ночи бредущим маяк небес

Сквозь ветви надежду шлет.

Гильтониэль! О Эльберет!

Сиянье Твоих очей!

Поём тебя, неизбывный свет,

От дальних чужих морей.

Звезда сияний, звезда ночей,

Бессолнечных дней покой!

Поём серебро небесных свечей,

Зажженных Твоей рукой!

О Эльберет! Гильтониэль!

Свети дорогам лесным!

Маяк-надежду иных земель

Мы свято в душе храним.

Песня смолкла.

— Это Заморские эльфы! — проговорил в удивлении Фродо. — Песня-то про Эльберет! Немного Дивного Народа осталось в Средиземье, и нечасто заходят они в Край. Поистине — счастливая встреча.

Хоббиты уселись в тени на обочине.

Вскоре показались эльфы — они шли по тропе, спускаясь в долину. Они медленно проходили, и хоббиты видели, как сияет звездный свет в их глазах. Светильников у них не было, но слабое сияние, подобное предвестию лунного восхода над холмами, окружало их. Они молчали; последний эльф обернулся, взглянул на хоббитов и рассмеялся.

— О, Фродо! — воскликнул он. — Ты поздно гуляешь. Или заблудился? — Он громко окликнул своих, отряд остановился и окружил путников.

— Воистину удивительно! — сказали они. — Трое хоббитов — ночью в лесу! Такого не бывало со времен Бильбо. Что бы это значило?

— Это значит, Дивный Народ, — сказал Фродо, — что нам с вами по дороге. Я люблю бродить под звездами. Не возьмете ли нас в попутчики?

— Попутчики нам не нужны, тем более — хоббиты: скучный они народ. Да и откуда вам известно, что нам по дороге, если вы не знаете, куда мы идем?

— А откуда вам известно мое имя? — спросил в ответ Фродо.

— Мы многое знаем, — отвечали они. — Мы часто видели тебя с Бильбо, хоть ты нас тогда и не замечал.

— Кто вы и кто ваш предводитель? — спросил Фродо.

— Я, Гильдор Инглорион, — ответил предводитель — эльф, первым окликнувший его. — Мы изгнанники, родня наша давным-давно отплыла, а сами мы задержались ненадолго — прежде чем тоже уйти. Но кое-кто из наших по-прежнему мирно живет Светлояре. Ну а теперь, Фродо, поведай нам о своих делах. Ибо душу твою окутали тьма или страх, и мы видим это.

— О Мудрый Народ! — нетерпеливо вмешался Пин. — Скажите, кто такие Черные Всадники?

— Черные Всадники? — тихо откликнулись они. — Что вам до Черных Всадников?

— Ехали за нами двое — или, может быть, один, — сказал Пин. — Вот только отъехал, как вы подошли.

Эльфы ответили не сразу — сперва тихо посовещались на своем языке. Наконец Гильдор повернулся к хоббитам.

— Здесь мы не станем говорить об этом. А сейчас, думаем мы, лучше всего вам будет идти с нами. У нас это не в обычае, но пусть так — идите. С нами и отдохнете, если пожелаете.

— О Дивный Народ! Я и надеяться не смел! — сказал Пин. Сэм онемел.

— Благодарю тебя, Гильдор Инглорион, — поклонился Фродо. — Элен сила луменн оментильмо, звезда осияла час нашей встречи, — добавил он на староэльфийском языке.

— Осторожней, друзья! — со смехом вскричал Гильдор. — Вслух не секретничайте! Среди нас знаток Древнего Наречия. Бильбо был хорошим учителем. Поклон тебе, Друг Эльфов, — сказал он, кланяясь Фродо. — Присоединяйтесь к нам — ты и твои друзья. Идите в середине, чтобы не отстать. Дорога будет долгой.

— А куда вы идете? — поинтересовался Фродо.

— В самую глубь Лесного Предела. Идти далеко, но там отдохнёте, и завтрашний путь ваш будет короче.

Они молча двинулись дальше, подобные теням и неярким огням ибо эльфы, если хотят, могут ходить бесшумней хоббитов. Пин начал клевать носом и даже споткнулся один-два раза, но всякий раз высокий эльф, шедший рядом, поддерживал его и не давал упасть. Сэм шагал рядом с Фродо будто во сне, и лицо его выражало смесь страха и восторженной радости.

***

Лес по сторонам дороги стал гуще; деревья были моложе и стояли плотней; а потом дорога повела под уклон, сбегая в низину меж холмов — склоны их густо заросли орешником. Наконец эльфы сошли с тропы. Справа лежала зеленая тропинка, совсем невидимая сквозь кусты. И они пошли по ней — назад по лесистым склонам, к гребню холмистой гряды, что протянулась вдоль речной долины. Неожиданно путники вышли из-под деревьев — и им открылась широкая луговина, серая в ночном свете. С трех сторон ее ограждали деревья; но с востока земля круто обрывалась, и вершины деревьев на склоне были вровень с их ногами. Внизу распростерлись под звездами заливные луга. Неподалеку, в Заборье, мигали редкие огоньки.

Эльфы сидели на траве и тихо переговаривались; на хоббитов они, казалось, совсем перестали обращать внимание. Фродо и его товарищи завернулись в плащи и одеяла, и дрема накрыла их. Сгущалась ночь, огни в деревне гасли один за другим. Пин уснул, положив голову на зеленый пригорок.

Высоко на востоке закачалась Звездная Сеть, Реммират, и медленно всплыл над мглой мира пылающим рубином Боргиль. Потом вдруг мгла раздернулась, будто вуаль — и наклонившись, точно выкарабкиваясь из-за горизонта, встал во весь рост Небесный Меченосец Менельвагор в своем сверкающем поясе. Встречь ему грянула песня эльфов. Внезапно под деревьями алым пламенем вспыхнул костер.

— Идите сюда! — позвали хоббитов эльфы. — Идите же! Пришло время бесед и веселья!

Пин сел и протер глаза. Он дрожал.

— В зале горит костер, и ужин ждет гостей, — сказал стоящий перед ним эльф.

В южном конце луговины был проем; зеленый пол уходил там в лес, и кроны смыкались над ним крышей огромного зала. Громадные деревья колоннами высились по бокам. В центре зала пылал костер, а на стволах-колоннах медленно горели золотисто-серебряный светом факелы. Эльфы сидели вокруг огня — на траве или на кругляшах — срезах сухих деревьев. Некоторые ходили туда-сюда, разнося чаши и разливая питье; другие раскладывали по тарелкам еду.

— Ужин у нас скудный, — сказали они хоббитам. — Это дорожная трапеза, а не домашний пир. Если будете когда-нибудь у нас — вот тогда мы вас по-настоящему угостим!

— Я и в день рожденья лучше не угощал! — ответил Фродо. Потом Пин безуспешно пытался вспомнить, что он ел и что пил: он во все глаза смотрел на лица эльфов, во все уши слушал их голоса и смех — все разные, и такие красивые, точно он грезил наяву.

Он помнил только, что ел хлеб — белый и мягкий, и до того вкусный, будто вы умирали от голода — а вам подали вдруг сдобную булку; и фрукты — сладкие, как лесные ягоды, и крупней всех садовых плодов; а в чаше, что он осушил, был благоухающий напиток — прохладный, как родниковая вода и золотистый, как летний полдень.

Сэм никогда не мог ни сказать словами, ни объяснить самому себе, что он думал и чувствовал той ночью, хотя она и осталась для него одним из самых главных событий его жизни. Он, конечно, сказал одному эльфу: «Ну, сударь, если б в моем саду росли такие яблоки — вот тогда я был бы садовник. А уж песни у вас — до самого сердца они дошли, если вы понимаете, про что я толкую».

Фродо ел, пил и разговаривал; но более всего его занимали речи. Он мало знал эльфийский язык и вслушивался изо всех сил. Время от времени он заговаривал с теми, кто ему прислуживал, и благодарил на их языке. А они улыбались и радовались: «Истинное чудо этот хоббит!».

Через некоторое время Пин уснул — его подняли и отнесли в беседку под деревьями; там, на мягком ложе, он проспал остаток ночи. Сэм отказался оставить хозяина. Когда Пина унесли, он прикорнул у ног Фродо — и скоро глаза его закрылись. А Фродо долго еще не спал — у него был разговор с Гильдором.

Они переговорили о многом; и Фродо расспрашивал Гильдора о событиях за границей. Новости были большею частью печальны и жутки: о густеющей тьме, о войнах, что вели люди, об отплытии эльфов. И наконец Фродо задал вопрос, волновавший его больше всего.

— Скажи, Гильдор, видел ты Бильбо с тех пор, как он ушел?

Гильдор улыбнулся.

— Видел, конечно. Дважды. Вот на этот самом месте он с нами прощался. А потом еще раз — далеко отсюда.

Где — он не сказал, и Фродо не стал спрашивать.

— Ты не говоришь и не спрашиваешь ничего о себе, Фродо, — заметил Гильдор. — Но кое-что мне известно, а кое-что я прочел на твоем лице и в том, что стоит за твоими вопросами. Ты покидаешь Край, и, однано, сомнения гложут тебя: найдешь ли, что ищешь, исполнишь ли, что должен, и вообще — вернешься ли назад. Так?

— Так, — согласился Фродо. — Но я думал, уход мой — тайна, известная лишь Гэндальфу да моему верному Сэму. — Он покосился на Сэма, который мирно похрапывал.

— От нас тайны к Врагу не просачиваются, — сказал Гильдор.

— К Врагу? — переспросил Фродо. — Так ты, значит, знаешь, почему я ухожу из Края?

— Зачем Враг преследует тебя — не знаю, — ответил Гильдор. — Но вижу, что преследует — хоть мне это и кажется очень странным. Берегись же — опасность позади, и впереди, и с обеих сторон.

— Ты про Всадников? Я так и знал, что они от Врага… Кто они, Гильдор?

— Гэндальф тебе ничего не говорил?

— О них — ничего.

— Тогда и не надо — страх обессиливает. Вышел ты в самое в самое время — если не опоздал. Тебе надо спешить — не медли и не оглядывайся! Ибо теперь Край тебя не укроет.

— Не знаю, что может быть страшней твоих остережений и намёков, — воскликнул Фродо. — Я знал, конечно, что впереди опасность, но не ожидал встретить ее здесь, в нашем Крае. Неужто хоббит не может спокойно пройти от Реки до Брендидуима?

— Но Край — не ваш, — возразил Гильдор. — Жили здесь до хоббитов, будут жить и после. Вокруг вас — мир; вы можете отгородиться от него, но нельзя отгородиться навеки.

— Знаю — но все здесь такое знакомое, безопасное… Что ж мне теперь делать? Я собирался тайно уйти из Края и идти в Светлояр; но вот меня выследили — а я еще и до Забрендии не дошел!

— Делай, как собирался. Не думаю, чтобы Тракт был слишком опасен для тебя. Но если тебе нужен совет — спроси лучше Гэндальфа. Я не знаю ни причин твоего бегства, ни почему враги охотятся за тобой. Гэндальфу же все это должно быть известно. Ты, конечно, виделся с ним перед уходом?

— Надеялся повидаться. И это тоже очень меня тревожит. Я долго ждал его. Он должен был прийти самое позднее две ночи назад. Но не пришел. Хотел бы я знать, что случилось? Надо ли мне ждать его?

Гильдор помолчал.

— Плохие вести, — сказал он наконец. — То, что Гэндальф запаздывает, ничего хорошего не предвещает. Но давно говорят: «В дела мудрецов носа не суй — голову потеряешь» Решай сам: ждать или идти.

— А еще говорят, — не удержался Фродо, — Эльфийский совет — что «да» то и «нет».

— Так говорят? — засмеялся Гильдор. — Эльфы редко дают советы, ибо совет — опасный дар даже для мудреца и всегда может обернуться бедой. Но о чем просишь ты? Ты не рассказал мне ничего о себе — так разве могу я выбирать за тебя? Но если ты просишь совета я, во имя нашей дружбы, рискну дать его. Думаю, тебе надо идти сейчас же, не мешкая; и если Гэндальф не появится, советую тебе: не ходи один. Возьми с собой, кого пожелаешь — и кому доверяешь.

Ты должен быть благодарен мне за совет — я давал его с неохотой. У эльфов свои труды и свои печали, и пути их редко пересекаются с путями других народов — и уж тем более хоббитов. Эта встреча, быть может, совсем не случайна; но цели ее не ясны мне, и я боюсь сказать слишком много.

— Я очень тебе благодарен, — сказал Фродо. — Но лучше бы ты сказал мне, кто такие эти Всадники. Если я приму твой совет — я, быть может, очень долго еще не увижу Гэндальфа; и мне хотелось бы знать, что за опасность преследует меня.

— Разве не довольно знать, что они — слуги Врага? — ответил Гильдор. — Беги их! Ни слова с ними! Они — смерть! И не расспрашивай меня больше. Но сердце мое провидит, что прежде, чем все кончится, ты, Фродо, сын Дрого, будешь знать о них больше, чем Гильдор Инглорион. Да поможет тебе Эльберет!

— Но откуда мне взять мужества? — спросил Фродо. — Его у меня почти не осталось — а оно мне так нужно!..

— Ищи там, где не ждешь, — сказал Гильдор. — Надейся! А теперь — спи. Утром нас уже не будет. Но мы разошлем вестников: те, кому надо, узнают о вашем походе и будут на страже. Тебя я нарекаю Другом Эльфов; и пусть звезды осияют твой путь! Редко наши встречи с чужаками бывают столь приятны, и отрадно услышать слова Древнего Наречия из уст путника.

Гильдор не кончил еще говорить — а Фродо уже засыпал.

— Пойду спать… — проговорил он, и эльф отвел его в беседку где уже лежал Пин; хоббит бросился на ложе и погрузился в сон.

Глава 4Напрямик по грибы

Фродо проснулся освеженным. Он лежал в беседке — дерево склонилось над ним, свесив до земли ветви; ложе его из трав и папоротника было мягким и глубоким и дивно благоухало. Солнце сияло сквозь трепещущую листву — она все еще была зелена. Он вскочил и вышел.

Сэм сидел на траве у кромки леса. Пин стоял, глядя в небо — изучал погоду. Эльфов не было.

— Они оставили нам фрукты, хлеб и питье, — сказал Пин. — Давай завтракай. Хлеб такой же вкусный, как ночью. Я бы тебе ничего не оставил — да Сэм волком смотрит.

Фродо уселся рядом с Сэмом и принялся за еду.

— Какой план на сегодня? — спросил Пин.

— Идти в Пряжбери — и чем быстрей, тем лучше, — отозвался Фродо и занялся завтраком.

— Думаешь, мы опять наткнемся на Всадников? — беспечно поинтересовался Пин: при ярком утреннем свете давешние Черные Всадники казались не такими уж страшными.

— Вполне возможно. — Напоминание не понравилось Фродо. — Но, надеюсь, нам удастся перебраться через реку незамеченными.

— Узнал ты что-нибудь про них у Гильдора?

— Немного — лишь намеки да загадки, — уклонился Фродо.

— Ты спросил, почему они нюхают?

— Мы об этом не говорили, — отвечал Фродо с набитым ртом.

— А зря — по-моему, это-то и есть самое главное.

— Ну, в таком случае Гильдор бы тебе вовсе ничего не сказал, — резко проговорил Фродо. — Дашь ты мне поесть спокойно? И вообще, не хочу я говорить за едой! Я подумать хочу!

— За едой-то? — ехидно спросил Пин. — Ну-ну! — И отошел к краю поляны.

Из головы Фродо даже ясное утро — предательски ясное, подумалось ему, — не изгнало страха погони; он думал над словами Гильдора. До него донесся веселый голос Пина. Тот бегал по поляне и распевал во все горло.

«Нет! Не могу я! — сказал он себе. — Одно дело — сманить молодых друзей на прогулку по Краю: тут если и проголодаешься, так сразу же наешься, и отдохнуть есть где; и совсем другое — тащить их за собой неведомо куда, в ссылку, где голод и опасность кругом. Не могу я взять их — даже если они сами попросятся. Не знаю даже, брать ли Сэма…» — он взглянул на Сэма Гискри — и обнаружил, что Сэм пристально глядит на него.

— Такие вот дела, Сэм, — сказал он. — Я ухожу из Края, и ухожу быстро — в Кроличьей Балке, пожалуй, и на день не задержусь.

— Очень хорошо, сударь!

— Ты все еще хочешь идти со мной?

— Само собой.

— Дело-то становится очень опасным, Сэм. Даже и уже опасно. Похоже, ни один из нас не вернется.

— Ну, сударь, если не вернетесь вы — так мне и возвращаться незачем, — заявил Сэм. — Они мне говорят: «Ты уж его не бросай!» «Бросить его! — говорю я им. — Да я за ним куда угодно полезу, хоть на Луну; и пусть только черные страшилы эти попробуют его остановить — будут иметь дело с Сэмом Гискри», — говорю. А они в смех.

— Кто — они, ты о чем говоришь?

— Да эльфы же, сударь. Был у меня с ними разговор ночью; они, похоже, знали, что вы уходите — так что и я таиться не стал. Удивительный они народ, эльфы, сударь. Удивительный!

— Ну вот, повидал ты их, — сказал Фродо. — И как — нравятся они тебе?

— Да как вам сказать, сударь, — медленно отвечал Сэм. — А ведь это, кажется, и неважно вовсе. Ну, неважно, что я про них думаю. Выше они моей любви или нелюбви. Они, конечно, здорово отличаются от того, что я представлял — так стары и молоды, веселы и печальны — и все это одновременно…

Фродо пораженно уставился на Сэма, выискивая в нем внешние приметы приключившейся странной перемены. Говорил не тот Сэм Гискри, которого, казалось ему, он хорошо знал, — а на вид совсем тот же, только лицо необычно задумчивое.

— И по-твоему, тебе надо сейчас покидать Край — желание твое ведь исполнилось? — спросил он.

— Да, сударь. Не знаю, как сказать, но после этой ночи я какой-то другой. Вроде вижу, что впереди ждет, что ли… Знаю, дорога опасная и ведет во тьму; но знаю, что свернуть не могу. Эльфы, драконы, горы — это все хорошо, конечно; но мне-то совсем не за этим надо с вами идти. Я ведь непременно вам пригожусь, сударь — и не здесь, не в Крае, если вы понимаете, про что я толкую.

— Не понимаю. Зато понимаю, что Гэндальф выбрал мне доброго спутника. Согласен. Мы пойдем вместе.

Фродо кончил завтракать в молчании. Потом встал, взглянул на край впереди и позвал Пина.

— Все готово? — спросил он, когда тот примчался. — Надо выступать немедля. Мы и так заспались, а идти еще долго.

— Ты заспался, — уточнил Пин. — Я давно уже встал. Мы только ждем, когда ты кончишь есть… и думать.

— Уже кончил. И собираюсь идти к Зайгородному Парому как можно быстрее. Но на дорогу, с которой мы сошли прошлой ночью, не вернусь: хочу пойти отсюда напрямик.

— Тогда тебе придется лететь, — фыркнул Пин. — По этим краям напрямик не пройдешь.

— Мы можем скосить угол, — настаивал Фродо. — Все прямее будет, чем по дороге. Паром к востоку от Заборья; и дорога уводит влево: вон там, севернее, поворот — видишь? Она огибает Ложки с севера и переходит через реку за Родгордом. Но это очень далеко и совсем не по пути. Мы сократим расстояние на четверть, если пойдем к Парому прямо отсюда — и напрямик.

— Угол скосишь — сто раз застрянешь, — сказал Пин. — Здесь же сплошь чащобы да пригорки, а в Ложках — кочки да топи, знаю я эти места. А ежели тебя Черные Всадники заметят — так с ними, по-моему, на дороге безопаснее встретиться, чем в пустоши или в лесу.

— В пустоши или в лесу реже встречаются люди, — отозвался Фродо. — И если тебя поджидают на дороге — так и будут высматривать там, а не в другом месте.

— Ладно! — решился Пин. — Идем напрямик. А жаль. Я рассчитывал попасть до заката в родгордский Золотой Шесток. Там отличное пиво, лучшее в Восточном Уделе: давненько я его не пробовал.

— Вон что! — протянул Фродо. — Тогда мы туда наверняка не пойдем. Угол скосишь — сто раз застрянешь, а из кабака и вовсе не выйдешь. В Золотой Шесток мы тебя не пустим — нам надо до темноты поспеть в Пряжбери. А что скажешь ты, Сэм?

— Я — куда вы, господин Фродо, — сказал Сэм и вздохнул, подумав о лучшем в Восточном Уделе пиве.

— Значит, решено: пошли в болота и колючки! — махнул рукой Пин.

Было уже почти так же жарко, как вчера; но с запада набегали тучи. Похоже, собирался дождь. Хоббиты спустились по крутому зеленому склону и нырнули в чащу. Они хотели оставить Заборье слева и двигаться наискось лесами на восток, пока не дойдут до равнины. Оттуда можно было идти прямо к Парому — преград не было, разве что несколько канав да заборов. Фродо подсчитал, что по прямой им надо пройти восемнадцать миль.

Вскоре он обнаружил, что кустарник куда гуще и запутаннее, чем казалось. Тропинок не было, и быстрого хода не получалось. Когда они пробились к подножью склона, то увидели речку — она бежала с холмов в глубоком русле с крутыми скользкими берегами, поросшими куманикой. Чтобы переправиться через нее, надо было вымокнуть, исцарапаться и вымазаться с головы до пят. Они остановились, гадая, что делать.

— Задержка первая! — мрачно отметил Пин. Сэм Гискри оглянулся. Сквозь проем в кустах он заметил промельк на вершине холма, откуда они только что спустились.

— Глядите! — вскрикнул он, хватая Фродо за руку. Они взглянули — и увидели высоко над собой силуэт коня, а рядом — склоненную черную фигуру.

Мысль о возвращении мгновенно улетучилась. Фродо шагнул вперед, и они быстро нырнули в густой прибрежный кустарник.

— Фью! — сказал он Пину. — Правы-то, значит, были мы оба! Дорога напрямик нас уже подвела; но мы едва успели спрятаться. У тебя уши, как у лисы, Сэм: слышно что-нибудь?

Они застыли, почти перестав дышать. Но звука погони не было.

— Коню его по этакой крутизне не сойти, — сказал Сэм. — Но, думаю, он знает, что мы здесь спустились. Лучше нам пойти дальше.

Пойти дальше было, однако, не так-то просто. Хоббитам надо было тащить мешки, а кусты и куманика не желали пропускать их. От ветра их загораживал склон позади, в недвижном воздухе висела духота. Когда они с трудом выбрались на более открытое место, то были усталыми, взмокшими и исцарапанными, да к тому же потеряли направление. Берега реки понижались, она становилась шире и мельче и извилисто бежала через Ложки к Брендидуиму.

— Да это же Родгордский Поток! — признал ее наконец Пин. — Если мы собираемся идти как хотели — надо переправляться через него и забирать вправо.

Они перешли реку вброд и поспешили через заросшую рогозом пустошь.

Окаймлял ее пояс деревьев: большею частью высокие дубы с редкими вязами и ясенями. Земля была довольно ровной, подлесок — редким; но деревья стояли так густо, что сквозь них почти ничего не было видно. Внезапный порыв ветра взметнул листву, с нависшего неба упали первые капли дождя. Потом ветер улегся, и хлынул ливень. Хоббиты устало тащились по пятнам травы и кучам старой листвы; а вокруг стучал и звенел дождь. Они не разговаривали, но часто оглядывались и озирались по сторонам. Спустя полчаса Пин сказал:

— Надеюсь, мы не слишком забрали в сторону и не идем вдоль этого леса! Полоса неширокая — не больше мили, так что мы должны были уже пройти ее.

— Зря мы пошли зигзагами, — вздохнул Фродо. — Этим дела не поправить. Ну да ладно, давайте идти, как идем — что-то мне пока не хочется появляться на открытом месте.

Они прошли еще несколько миль. Из-за рваных туч выглянуло солнце, дождь поредел. Было далеко за полдень, и желудки настоятельно напоминали о втором завтраке. Хоббиты остановились под вязом; его быстро пожелтевшая листва была все еще густой, а земля под ним — довольно сухой. Когда они принялись за еду, оказалось, что эльфы наполнили их фляги бледно-золотистым напитком: он пах цветочным сеном и чудесно бодрил. Очень скоро друзья смеялись и готовы были махнуть рукой и на дождь, и на Черных Всадников. Последние мили, думалось им, скоро останутся позади.

Фродо прислонился к стволу и закрыл глаза. Сэм и Пин сидели рядом и что-то бормотали, а потом тихо запели:

Гей, гей, гей, гей!

С флягой горе веселей!

Я печаль прогоню,

Пиву дверь отворю!

Пусть дождик дождит

Пусть ветер вопит,

Пусть ждут впереди

Мили, камни и труды —

Но пока над головой

Вяз шумит своей листвой,

Я на травке полежу

Да на небо погляжу.

«Гей, гей, гей, гей!» — пропели они громче — и осеклись. Фродо вскочил на ноги. Ветер донес долгий протяжный вой — вой злобного и одинокого существа. Он поднялся и опал, оборвавшись пронзительным воплем, — и откуда-то издалека пришел ответ, слабый, но такой же цепенящий, зловещий и жуткий. Потом все стихло — лишь ветер шуршал в листве.

— Что это такое было, как по-вашему? — спросил наконец Пин, пытаясь говорить весело, но слегка запинаясь. — Может, птица? Что-то не слыхал я прежде в Крае таких птиц…

— Не зверь и не птица, — покачал головой Фродо. — Один позвал, другой ответил — и даже слова были в этом крике, только чужие и непонятные. Ни у кого из хоббитов такого голоса нет.

Больше об этом не говорили. Все трое подумали о Всадниках — но поминать их не стали. Не хотелось ни оставаться здесь, ни идти дальше; но рано или поздно — а все равно придется идти полями к Парому, и лучше было сделать это засветло и поскорей. Они взвалили мешки на плечи — и через минуту под деревом никого не было.

Лес кончился быстро — и неожиданно. Перед путниками простирались широкие поля. Теперь они видели, что слишком уклонились к югу. Далеко за рекой слабо рисовался пологий холм Пряжбери, но теперь он был слева. Осторожно выйдя из-под деревьев, они поспешили туда.

Сперва они побаивались идти без прикрытия деревьев. Далеко позади была круча, где они завтракали. Фродо почти ожидал увидеть черный силуэт всадника на гребне — однако его не оказалось. Солнце сияло во всю мочь; тучи укатились за холмы. Страх ушел, но смутное беспокойство осталось. Край становился все более обжитым и ухоженным. Потянулись распаханные поля, заливные луга, то и дело попадались изгороди, ворота, водосборные канавы. Все выглядело спокойным и мирным — обычный уголок Края. С каждым шагом они успокаивались. Лента реки приближалась — и Черные Всадники казались уже призраками, оставшимися далеко в лесу.

Путники прошли краем огромного поля репы и подошли к крепким воротам. За ними между ухоженными живыми изгородями вилась тропинка к небольшой дальней роще. Пин остановился.

— Знаю я, чьи это земли, — объявил он. — Это Обманник, хутор Трофля. Вон и дом его за деревьями.

— Из огня да в полымя! — Фродо застыл. Скажи ему Пин, что тропка ведет в драконово логово, он, пожалуй, испугался бы меньше. Друзья удивленно уставились на него.

— А чем тебе не нравится старый Трофль? — спросил Пин. — Он добрый друг всем Брендизайкам. Правда, бродяг он не жалует, и псы у него злющие — ну, так на то тут и граница, чтоб настороже жить.

— Знаю, — смущенно отозвался Фродо. — Но вот боюсь я его и его собак. Хутор его годами стороной обходил. Он меня несколько раз ловил — я к нему за грибами лазать повадился, когда в Хороминах жил. Молодой был, глупый. В последний раз он меня прибил, а потом взял и показал собакам: «Глядите, ребята, — говорит. — Попадется вам этот молодец еще раз — жрите его со всеми потрохами. А теперь — проводите!» Так они шли за мной до самого Парома. До сих пор страшно вспомнить, хотя собаки свое дело знали — рычали, но не трогали.

Пин рассмеялся.

— Ну вот и разберетесь. Ты же собираешься теперь в Забрендии жить. Трофль — он мужик что надо, особенно если не трогать его грибов. Идем, — а ежели встретимся с ним — предоставьте разговор мне. Он друг Мерри, да и я к нему частенько наведывался, когда бывал в здешних местах.

Они шли по тропинке, пока не увидели среди деревьев тростниковых крыш хозяйской усадьбы. Трофли, как и Толстинги из Родгорда, строили на земле — и строили крепко: дом и надворные постройки были из кирпича и обнесены высокой стеной. Тропа подводила к массивной деревянной калитке.

Не успели они подойти, как поднялся жуткий гав, и громкий голос крикнул:

— Грай! Клык! Волк! Живей, ребята!

Фродо и Сэм застыли, помертвев. Пин сделал еще несколько шагов. Калитка открылась, и три огромный пса, злобно лая, во весь мах понеслись к путникам. На Пина они внимания не обратили; два волкодобных зверя прижали Сэма к забору, подозрительно его обнюхивали и не давали двинуться. Самый большой и свирепый пес, ощетинясь и рыча, встал перед Фродо.

Из калитки вышел коренастый крепко сбитый хоббит с мясистым красным лицом.

— Кто вы такие и что вам здесь надо? — спросил он.

— День добрый, господин Трофль! — сказал Пин. Фермер пристально поглядел на него.

— Да это же мастер Пин — господин Перегрин Хват, хотел я сказать! — воскликнул он, перестав хмуриться и улыбаясь. — Давненько я вас тут не видал. Ваше счастье, что я вас узнал. Я теперь на всех чужаков собак спускать буду. Забавные тут сегодня дела творятся… Ничего не скажу, бывает у нас чудной народ, и какой еще чудной — река-то как близко, — проговорил он, качая головой, — но таких молодцов, как этот, отродясь не видывал. Второй-то уж раз он по моим землям без разрешения не поедет, не пущу!

— О ком это вы? — спросил Пин.

— Так вы, стало быть, не видели его? — удивился фермер. — Он поехал по тропинке к дороге — вот совсем недавно. Забавный молодец, скажу я вам, и вопросы у него забавные… Но, может, вы зайдете в дом? У меня есть доброе пиво, господин Хват, если конечно вы и ваши друзья не против.

Было совершенно ясно, что Трофль не прочь рассказать им побольше — и расскажет, если позволить ему говорить так, как он привык. Поэтому предложение его было принято.

— А собаки? — обеспокоенно спросил Фродо. Фермер захохотал.

— Они не тронут — если я не велю. Сюда, Грай! Клык! К ноге! К ноге, Волк! — крикнул он.

К облегчению Фродо и Сэма, собаки отошли и отпустили их. Пин представил своих спутников.

— Господин Фродо Торбинс, — сказал он. — Вы его, может, и не помните, господин Трофль, но когда-то он жил в Хороминах. — При имени Торбинс Трофль вздрогнул и остро взглянул на Фродо. Тот начал было думать, что всплыла старая история с грибами, и что на него сейчас спустят собак. Но Трофль взял его под руку.

— Это ж надо! — воскликнул он. — Лёгок на помине! Идите в дом, потолковать надо.

Они зашли в кухню и устроились у широкого очага. Госпожа Трофль принесла кувшин пива и наполнила большие кружки. Сварено оно было на славу — Пин даже перестал жалеть о Золотом Шестке. Сэм подозрительно потягивал из кружки. Не доверял он здешним жителям; да и хозяина его здесь обидели — давно, правда, а все-таки.

После нескольких замечаний о погоде и видах на урожай (которые были не хуже чем всегда), Трофль опустил кружку и оглядел гостей.

— Ну, господин Перегрин, — сказал он. — Откуда идете, куда путь держите? Уж не ко мне ли в гости? Потому что ежели так — вы едва не прошли мимо.

— Да нет… — ответил Пин. — Правду сказать, вы ведь и сами догадываетесь — мы попали к воротам с другой стороны: шли полями. Но это совсем случайно. Хотели пройти напрямик от Заборья к Парому, да вот заплутались.

— Если вы торопитесь, так дорогой лучше идти, — заметил Трофль. — Но вы можете ходить по моим землям сколько хотите, господин Перегрин. И вы, господин Торбинс, тоже. Хотя насчет грибов-то вы как — по-прежнему? — он засмеялся. — Да, вот видите, помню я мальчонку Фродо Торбинса — изрядный шалопай был, худший в Забрендии… Но сейчас-то я не о грибах думаю. Я ведь слышал уже сегодня ваше имя — перед самым вашим приходом. Как вы думаете, о чем этот забавник меня расспрашивал?

Они испуганно ждали.

— Ну, — неторопливо продолжал Трофль. — Въехал он на черном коне в ворота — они не заперты были — и прямо к дому. Весь в черном, и капюшон на глаза, будто не хочет, чтоб его признали. «Что за оказия? — думаю. — Откуда у нас в Крае этакое чудище взялось? И чего ему надо?» К нам Громадины редко заезжают; а о таких молодцах я вообще никогда не слыхал.

— Добрый вам день! — говорю, выходя к нему. — Эта тропка никуда не ведет, так что куда бы вы ни ехали, возвращайтесь на дорогу.

Не понравился он мне; тоже и Грай: выскочил, понюхал, хвост поджал и скулит. А черный этот сидит — не шелохнется.

— Я приехал оттуда, — и кажет на запад — через мои, изволите видеть, земли. — Видели вы Торбинса? — спрашивает медленно, чудным таким голосом, и клонится на меня. Капюшон низко надвинут а лица-то под ним и нет! Тут меня дрожь взяла. Но я все равно не понимаю, почему он должен топтать мои поля.

— Убирайтесь! — говорю. — Нет здесь никаких Торбинсов. Не туда заехали. Вам назад, в Хоббитон, надо — только теперь уж дорогой езжайте.

— Торбинса там нет, — шипит. — Он ушел. Идет сюда. Он мне нужен. Когда появится, дайте мне знать. Я привезу золота.

— Золото мне ваше ни к чему, — говорю. — Убирайтесь, откуда пришли. Даю вам минуту: не уедете — зову собак.

Он зашипел — засмеялся вроде — и на меня конем; я еле успел отпрыгнуть. Я свистнул собак — а он пришпорил — и нет его, только пыль столбом. Хотелось бы знать, что вы об этом думаете?

Фродо сидел, глядя в огонь, но единственной мыслью его было, как же им теперь добраться до Парома.

— Не знаю, что и думать, — сказал он наконец.

— Ну так я вам скажу, что, — проговорил Трофль. — Не надо бы вам связываться с Хоббитонским народом, господин Фродо — они там, слышно, все чудные. — Сэм заерзал в кресле и недружелюбно взглянул на фермера. — Ну да у вас, видно, безрассудство в крови. Я когда узнал, что вы перебрались к этому старому господину Бильбо сразу подумал, что беды вам не миновать. Попомните мои слова, всё это не иначе как из-за его странных дел. Деньги-то он, слыхал я, не добром в чужих краях добыл. Может, теперь кому-то захотелось знать, что это за золото да алмазы зарыты под Кручей в Хоббитоне?

Фродо промолчал: проницательность Трофля смутила его.

— Что ж, господин Фродо, — продолжал тот. — Я рад что у вас хватило здравого смысла вернуться в Забрендию. Мой вам совет: оставайтесь там! И не связывайтесь с разными чужаками. У вас и тут друзей достанет. А ежели эти черные молодцы снова сунутся — я с ними сам поговорю. Хотите, скажу что вы умерли или вообще из Края уехали? Даже и на правду похоже будет, потому что провалиться мне на месте, если они не старого господина Бильбо ищут.

— Может, вы и правы, — сказал Фродо, избегая его взгляда. Трофль задумчиво на него посмотрел.

— Вижу, вы хотите держать, что знаете, при себе, — заметил он. — Ну и ладно, держите. Ясно, как день, что не случай занес сегодня ко мне и вас, и это черное пугало; и новости мои, быть может, не так уж новы для вас. Я не прошу вас ни о чем мне рассказывать; но вижу, попали вы в какую-то беду. Думаете, небось, как бы вам до Парома добраться — и никому не попасться?

— Думаю, — признался Фродо. — Но идти нам туда все-таки надо. Ни сидя здесь, ни раздумывая, делу не поможешь. Так что, боюсь, пора нам. Спасибо вам большое за вашу доброту! Можете смеяться, господин Трофль, а ведь я вас и ваших псов тридцать лет боялся. Жаль: был бы у меня еще один верный друг. Теперь вот мне жалко уходить от вас так скоро. Но я еще, быть может, вернусь… если удастся.

— Вам всегда будут рады здесь, — сказал Трофль. — А теперь — есть у меня мыслишка… Солнце скоро сядет, и мы как раз собираемся ужинать — ложимся и встаем-то ведь с солнцем. Так сделайте одолжение, господин Фродо и вы, господин Перегрин — оставайтесь, закусите с нами!

— С удовольствием бы, — отказался Фродо. — Но нам пора. Даже и теперь нам не добраться к Парому до темноты.

— Погодите вы, торопыга! Я о чем говорю: поужинаем, есть у меня крытая повозка, вот я вас всех до Парома и довезу. И от долгой дороги избавитесь, и еще от кое-какой опасности убережетесь.

Фродо с благодарностью согласился, и Пин с Сэмом облегченно вздохнули. Солнце скрылось за западными холмами, и свет медленно угасал. Пришли два сына Трофля и три его дочери; на большом столе накрыли богатый ужин. Кухню освещали свечи; потрескивал огонь в очаге. Госпожа Трофль сновала туда-сюда. Ей помогали два-три хоббита из прислуги. Вскоре все сидели за столом. На пиво хозяин не скупился, да и всего другого было вдоволь: и грибы, и грудинка, и домашний сыр. Псы лежали у огня и грызли кости.

Когда все отужинали, Трофль с сыновьями пошли запрягать повозку. Гости вышли во двор; было уже темно. Они забросили мешки внутрь и влезли сами. Фермер уселся на облучок и хлестнул двух крепких пони. Жена его стояла в дверях.

— Будь осторожен, Трофль! — окликнула она. — Не связывайся ни с какими чужаками и сразу возвращайся!

— Ладно! — отозвался он и выехал за ворота. Ветра не было. Стояла тихая, прохладная ночь. Повозка медленно катилась вперед; света не зажигали. Через одну-две мили тропа кончилась; перевела через глубокую канаву и взобралась на короткий склон к гребню высокой насыпи.

Трофль спрыгнул и внимательно огляделся — нигде ничего, даже звуков — никаких. Тонкие полосы речного тумана висели над канавами и ползли по полям.

— Он сгущается, — заметил Трофль. — Но огня я не зажгу, пока не поверну домой. Если на дороге что появится — мы издалека услышим.

От конца Трофлевой тропы до Парома было миль пять, а то и поболе. Хоббиты завернулись в одеяла, но уши их настороженно ловили каждый звук кроме скрипа колес да тихого переступа пони. Повозка, казалось Фродо, ползет медленней улитки. Рядом с ним клевал носом Пин; Сэм неотрывно всматривался в густеющий туман.

Наконец они добрались до спуска на пристань. Его отмечали два высоких белых столба, вдруг выросших справа от дороги. Трофль осадил своих пони, повозка заскрипела и остановилась. Они начали уже вылезать, когда внезапно услышали то, что смертельно боялись услышать — цокот копыт. Он приближался.

Трофль спрыгнул и стоял, держа лошадок за головы и глядя в темноту. Всадник подъезжал. Ток-ток, ток-ток… Удары копыт громко звучали в недвижном, мглистом воздухе.

— Лучше вам спрятаться, господин Фродо, — взволнованно проговорил Сэм. — Забирайтесь в повозку и накройтесь одеялами, а мы ушлем этого всадника от вас подальше! — он вылез и подошел к фермеру. Чтобы подъехать к повозке, Черным Всадникам пришлось бы стоптать их.

Ток-ток, ток-ток. Всадник был совсем рядом.

— Эй, там! — крикнул Трофль. Копыта замерли. Путникам почудилась темная, закутанная в плащ фигура в тумане ярдах в двух впереди.

— Стойте там! — велел фермер, бросил поводья Сэму и шагнул вперед. — Ни шагу дальше! Что вам надо и куда вы едете?

— Нужен мне господин Торбинс. Не встречали такого? — сказал глухой голос — но голос этот был голосом Мерри Брендизайка. Затемненный фонарь открылся, и свет его упал на изумленное лицо Трофля.

— Господин Мерри! — вскрикнул тот.

— Разумеется! А вы думали — кто? — спросил Мерри, подъезжая. Страхи их сгинули — из тумана появился обычный хоббит верхом на пони; шея его была замотана шарфом, прикрывающим подбородок и рот.

Фродо выпрыгнул из повозки ему навстречу.

— Наконец-то! — сказал Мерри. — Я уж решил, что вы сегодня вообще не придете и собрался возвращаться — самое время ужинать. Когда туман сгустился, я переправился и поехал к Родгорду — поглядеть, не свалились ли вы по дороге в яму. Где вы их подобрали, господин Трофль? На плаву в утином пруду?

— Нет; они шли по моим землям, — отозвался фермер, — и я чуть собак на них не спустил. Да они вам все сами расскажут, не сомневайтесь. Ну а мне, с вашего позволения, господин Мерри, и господин Фродо, и все, домой пора. Жена волноваться будет. Он развернул повозку. — Доброй ночи всем вам, — сказал он. — Чудной это был день, ох, и чудной! Ну да все хорошо, что хорошо кончается; хоть нам, наверное, и нельзя так говорить, пока мы до дому не добрались. Не стану отрицать — рад буду, если мне это удастся. — Он зажег фонари и сел на облучок. И вдруг вытащил из-под сиденья большую корзину. — Чуть не забыл! Это господину Торбинсу от жены — с наилучшими пожеланиями. — Он спустил ее вниз и отъехал, а вслед ему летели благодарности и прощания.

Они смотрели, как медленно тает в тумане бледное сияние вокруг фонарей его повозки. Вдруг Фродо рассмеялся: от закрытой корзины поднимался плотный запах жареных грибов.

Глава 5Раскрытый заговор

— Пора и нам, — сказал Мерри. — Я так понимаю, тут что-то нечисто; поэтому всему придется подождать, пока мы переправимся.

Они спустились — дорожка была прямая, утоптанная, с обеих сторон ее ограждали белые камни. Ярдов через сто она уперлась в реку, где была большая деревянная пристань. Широкий паром покачивался на воде рядом. Белые причальные тумбы у самой воды блестели в свете двух фонарей на высоких столбах. Позади, на полях, туман поднялся уже выше изгородей, а перед хоббитами тихо плескалась темная вода с несколькими клубящимися полосками мглы в прибрежных тростниках. На том берегу тумана, казалось, не было вовсе.

Мерри по мосткам ввел пони на паром, остальные последовали за ним. Тогда Мерри медленно оттолкнулся длинным шестом. Перед ними неспешно, широко струился Брендидуим. Противоположный берег был крут, и вверх по нему от пристани вилась тропа. Там мигали фонари. За ними смутно вставал Брендигор, и в нем сквозь наплывающие лохмотья тумана светилось множество круглых алых и золотистых окон. То были огни Хоромин-на-Брендидуиме — древней вотчины Брендизайков.

Много веков минуло с тех пор, как Горхендад Старозайк, глава клана Старозайков, одного из старейших в Ложках, а может — и во всем Крае, пересек реку, которая была естественной восточной границей страны. Он выстроил (или вырыл) Хоромины, стал зваться Брендизайком и сделался Господарем всего маленького независимого края. Клан его рос и рос, и после его кончины продолжал разрастаться — пока Хоромины не заняли весь пологий холм; в них было три парадных двери, множество черных и около сотни окон. Тогда Брендизайки и их вассалы стали рыть, а потом и строить, вокруг. Таково было начало Забрендии, узкой густонаселенной полосы земли между рекой и Вековечным Лесом. Главным ее поселением было Пряжбери, теснившееся на скатах и склонах за Хороминами.

Народ Ложков дружил с забрендийцами, и Господарь Забрендии (как по-старинке звали главу клана Брендизайков) по-прежнему почитался всеми фермерами, жившими между Родгордом и Ситниксом. Но большинство хоббитов не признавало забрендийцев, считая их странным, чуть ли не чужим народом. На самом-то деле они, конечно, не так уж и отличались от хоббитов Четырех Уделов. Одно отличие, впрочем, было: все они любили лодки, а некоторые даже умели плавать.

Паром медленно пересекал реку. Берег Забрендии приближался. Сэм — единственный из всех — никогда раньше не бывал за рекой. Тихие волны скользили мимо — и его вдруг охватило странное чувство: старая его жизнь осталась во мгле позади, темные приключения ждали впереди. Он почесал в затылке и на краткий миг пожелал, чтобы господин Фродо продолжал спокойно жить в Торбе.

Четверо хоббитов сошли с парома. Мерри привязывал его к тумбе, а Пин повел уже пони вверх по тропе, когда Сэм (он оглянулся, будто прощаясь с Краем) громко прошептал:

— Обернитесь, господин Фродо! Видите?

На другой стороне, под дальними фонарями, виднелось темное нечто — словно позабытый черный мешок, брошенный на пристань. Но когда они смотрели, им показалось, что он движется, тычется в разные стороны, будто обнюхивает землю. Потом оно уползло или укатилось за фонари и исчезло во тьме.

— Это что еще в Крае за новости? — спросил Мерри.

— Это за нами, — сказал Фродо. — Не спрашивай сейчас ничего! Уйдем поскорей отсюда!

Они поспешили подняться на кручу, но когда оглянулись, дальний берег потонул в тумане, и там ничего не было видно.

— Какое счастье, что вы не держите лодок на той стороне! — сказал Фродо. — Может конь пересечь реку?

— Может — по Брендидуимскому Мосту, но до него добрых двадцать миль, — ответил Мерри. — Или вплавь. Но я что-то не слыхал, чтобы тут вплавь переправлялись. И зачем это коню лезть в Брендидуим?

— Потом скажу. Пойдем в дом, за дверьми поговорим.

— Пусть так! Вам с Пином дорога известна; так я поеду вперед, скажу Толстику, что вы идете. Пускай греет ужин.

— Мы уже ужинали у Трофля, — заметил Фродо. — Но можем и еще раз.

— Вот обжоры! — засмеялся Мерри. — Давай корзину! — и ускакал во тьму.

От Брендидуима до Кроличьей Балки было довольно далеко. Брендигор с Хороминами на склонах остался слева; по окраине Пряжбери шла юг главная дорога Забрендии — она вела от Брендидуимского Моста. Пройдя по ней немного к северу, они подошли к повороту на неширокую стежку и следовали по ней несколько миль по холмам и низинам пригорода.

Наконец дошли до узкой калитки в густой изгороди. Дома во тьме было не разглядеть: он стоял на широкой лужайке, окруженный низкими деревьями. Фродо выбрал его потому что он стоял вдали от дорог и соседей рядом не было. Можно было входить и выходить незамеченным. Давным-давно Брендизайки построили его для гостей или тех членов семьи, которые хотели на время удалиться из шумных переполненных Хоромин. Старинный деревенский дом этот очень походил на нору — длинный, низкий, без верхнего этажа, он был крыт дерном; окна и массивная дверь были круглыми. Идя от калитки по заросшей травой тропинке, друзья не видели ни огонька: окна были плотно закрыты. Фродо постучал в дверь; открыл Толстик. Хлынул ласковый свет. Они быстро скользнули внутрь и закрылись в доме вместе с ним. Они были в просторной прихожей с дверьми по обе стороны; перед ними вниз, к центру дома, уходил коридор.

— Ну, что скажешь? — спросил Мерри, появляясь из коридора. — Мы постарались, чтобы все было как дома. А ведь времени у нас почти что не было — последняя повозка только вчера приехала.

Фродо огляделся. Все и было, как дома. Его любимые вещи (любимые вещи Бильбо, коли на то пошло) стояли на тех же местах, что в Торбе. Тепло, приятно, уютно, и Фродо вдруг захотелось на самом деле остаться здесь. «Как же я им скажу, что они все это зря устраивали, что я ухожу скоро… сейчас же?» — снова подумал он. Сказать, однако, было надо — этой же ночью, до того как они пойдут спать.

— Чудесно! — сказал он, сглотнув трудный комок. — Будто никуда и не уезжал.

Путешественники повесили плащи, а мешки поставили на пол. Мерри повел их вниз по коридору и распахнул дверь в дальнем конце. Оттуда вылетел клуб пара, блеснули угли.

— Баня! — в восторге завопил Пин. — О благословенный Мерриадок!

— Кто моется первым? — спросил Фродо. — Самый старший или самый быстрый? Вы и так и так второй, мастер Перегрин.

— Что ещё за очереди? — встрял Мерри. — Не хватало еще ссориться из-за бани! Чтоб вы знали, так там три лохани и котел кипятку. Кстати — может, пригодятся — коврики, полотенца и мыло. Заходите, да поторапливайтесь!

Мерри с Толстиком отправились в кухню по другую сторону коридора и занялись последними приготовлениями к позднему ужину. Из банной комнаты неслись обрывки песен вперемешку с плеском и вскриками. И вдруг Пин звонко запел одну из любимых банных песен Бильбо:

Запевай веселей!

Грязь смывай поскорей!

Ну-ка, лодырь, подпевай,

Горячее поддавай!

Славно дождик стучит,

Ключ в долине журчит,

Но вода в котле булькает лучше.

Глотку жажда раздерет —

Рад воде холодной рот,

И пивка хорош глоток…

Лезь скорее на полок!

Бьет фонтан к небесам,

Только знаешь и сам —

Веселей топать в бане по лужам!

Раздался громкий всплеск и вопль Фродо. Должно быть, большая часть содержимого Пиновой лохани превратилась в фонтан и «взлетела к небесам».

Мерри подошел к дверям.

— Как насчет поужинать и выпить пива? — позвал он. Фродо вышел, вытирая голову.

— Там столько воды, что я лучше в кухне досохну, — сказал он.

— Ну и ну! — присвистнул Мерри, заглянув внутрь. На каменном полу можно было плавать. — Сначала уберете всё это, сударь мой Перегрин, а потом уж будете ужинать, — сказал он. — Поспешай — ждать не станем!

Ужинали в кухне за стоящим у огня столом.

— Вам троим, наверное, уже не хочется грибов? — без большой надежды спросил Фредегар.

— Еще как хочется! — воскликнул Пин.

— Грибы мои! — объявил Фродо. — Подарок мне от госпожи Трофль — королевы фермерш. Уберите лапы, я их сам разложу.

Хоббиты питают к грибам настоящую страсть, удивительную даже для самых больших любителей из Большого Народа. Этим отчасти объясняются набеги юного Фродо на плантации в Ложках и гнев оскорбленного Трофля. Но на сей раз хватило всем — даже по хоббичьим меркам. А за грибами последовало еще много всего, и когда ужин кончился, даже Толстик Боббер выглядел наевшимся. Они отодвинули стол и расположились в креслах вокруг огня.

— Уберем потом, — сказал Мерри. — А теперь расскажите мне всё! Полагаю, у вас были какие-то приключения. Я требую полного отчета; и больше всего мне хочется знать, что стряслось со стариной Трофлем и с чего это он так со мной разговаривал. Я ушам не поверил — чтобы Трофль чего-то боялся?!

— Испугаешься тут, — проговорил Пин. Фродо смотрел в огонь и молчал. — И ты бы испугался, если бы за тобой Черные Всадники два дня гнались.

— А кто это?

— Черные всадники на черных конях, — ответил Пин. — Если Фродо не хочет говорить — я сам вам расскажу, с самого начала. — И он поведал им о походе с момента ухода из Хоббитона. Сэм кивал головой и одобрительно крякал. Фродо продолжал молчать.

— Я бы подумал, что вы все это выдумали, — сказал Мерри, — Если бы не видел той черной тени и не слышал голоса Трофля. Что ты об этом думаешь, Фродо?

— Братец Фродо стал очень скрытным, — заметил Пин. — Но пришла ему пора открываться. Мы до сих пор не знаем ничего, кроме догадки Трофля, что это как-то связано с сокровищами старого Бильбо.

— Это только догадка, — поспешно сказал Фродо. — Трофль ничего не знает.

— Старина Трофль — мужик ушлый. За его круглой физиономией много чего спрятано, и не обо всем он говорит. Я слыхал, когда-то он даже в Предвечный Лес ходил; и вообще — тут его считают знатоком по части разных странных дел. Но ты хоть скажи нам, Фродо, правильно он догадался или нет?

— Думаю… — медленно начал Фродо. — Да, думаю, догадался он верно. Это все связано с давними приключениями Бильбо, и Всадники ищут — быть может, лучше сказать охотятся — за ним или за мной. Дело это, боюсь, вовсе нешуточное; и здесь мне не спасение, и вообще нигде. — Он оглядел окна и стены, точно боялся, что они вдруг исчезнут. Друзья молчали и обменивались многозначительными взглядами. — Сейчас скажет! — шепнул Пин Мерри. Тот кивнул.

— Ладно! — Фродо выпрямился, будто приняв наконец решение. — Мне надо всем вам кое-что сказать. Не знаю только, как начать…

— Я тебе помогу, — тихо сказал Мерри. — Начну за тебя.

— Что ты хочешь сказать? — удивленно взглянул на него Фродо.

— А вот что, дорогой ты мой Фродо: тебе плохо сейчас, потому что ты не знаешь, как попрощаться. Ты, конечно, давно собирался уйти из Края. Но опасность оказалась ближе, чем ты ожидал, и ты решил идти тотчас. А идти тебе не хочется. Нам тебя очень жалко.

Фродо раскрыл рот — и закрыл его. Удивление его было таким забавным, что все они рассмеялись.

— Милый старина Фродо! — сказал Пин. — Неужто ты и правда думал что запорошил нам всем глаза? И старался-то не очень, и ума-то не хватит! Ты же прощаешься со всем с самого апреля! Ходишь, бормочешь: «Увижу ли я когда-нибудь еще эту долину?..» И все в таком роде. Притворяешься, что деньги у тебя вышли, и продаешь Торбу… Лякошолям! И эти твои тайные беседы с Гэндальфом…

— Вы и это знаете? — ахнул Фродо. — А я-то думал, что был и умен, и осторожен. Не знаю, что сказал бы Гэндальф. Выходит, весь Край только и говорит, что о моем уходе?

— Нет, конечно, — отозвался Мерри. — Об этом не волнуйся. Долго тайну, разумеется, не сохранить; но пока что, думаю, она известна только нам — заговорщикам. Мы же хорошо тебя знаем, и почти все время были с тобой. Нам легко было догадаться, что ты задумал. Я и Бильбо знал. Правду сказать, я следил за тобой с самого его ухода. Думал, рано или поздно — а уйдешь ты за ним непременно; я ждал, что ты уйдешь раньше, и недавно мы заволновались: боялись, что ты от нас удерешь, уйдешь неожиданно, как он. С этой весны мы настороже и хорошо подготовились. Так легко тебе не уйти!

— Но идти я должен, — возразил Фродо. — Ничего не поделаешь, милые друзья. Прощаться нам горько, но задерживать меня бесполезно. Вы так много знаете — помогите же мне, пожалуйста, а не мешайте!

— Ты не понял нас! — сказал Пин. — Ты должен идти — значит, должны идти и мы. Мы с Мерри идем с тобой. Сэм чудесный парень, он за тебя дракону глотку перегрызет; но в твоем опасном приключении одного спутника мало.

— Милые мои, любимые хоббиты! — Фродо чуть не заплакал. — Не могу я вас взять. Я это давно решил. Вы вот говорите об опасности — но не понимаете. Это ведь не охота за сокровищами, не поход Туда-и-Обратно. Я иду из одной смертной опасности в другую, и конца им не видно.

— Понимаем, не беспокойся, — твердо сказал Мерри. — Потому и решили идти. Мы знаем, какое это страшное Кольцо, но постараемся сделать все, чтобы помочь тебе одолеть Врага.

— Кольцо! — вздрогнул Фродо.

— Да, Кольцо, — повторил Мерри. — Ты, старина, не учитываешь любознательности своих друзей. Я знаю о Кольце давным-давно — еще при Бильбо знал. Но так как он держал это в секрете — я тоже молчал, пока мы не устроили заговора. Я, конечно, знал Бильбо не так хорошо, как тебя; да и был я тогда моложе, а он куда осторожней; но была и на него проруха. Рассказать?

— Рассказывай, — слабо согласился Фродо.

— Прорухой этой оказались Лякошоль-Торбинсы. Однажды, за год до Угощения, шел я по дороге, вдруг смотрю — впереди Бильбо идет. Неожиданно в отдалении появляются Лякошоли и движутся в нашу сторону. Бильбо замедлил шаг, и… исчез! Я был так удивлен, что едва успел спрятаться; потом быстро перескочил через изгородь и пошел вдоль нее с другой стороны. Ну, вот. Прошли Лякошоли — Бильбо появляется и сует в карман что-то золотое и блестящее.

После этого, сам понимаешь, я был все время начеку. Признаюсь, следил за ним. Но, согласись, это все было так таинственно, а мне ведь и двадцати еще не было. Я, должно быть, единственный в Крае — кроме тебя, Фродо, — кто видел его книгу.

— Ты читал его книгу! — вскричал Фродо. — Да что же это такое! Неужто ничего нельзя сохранить в тайне?

— Не всегда и не от всех, — проговорил Мерри. — Но я лишь одним глазком заглянул. Он никогда не оставлял ее без присмотра. Интересно, что с ней сталось. Я не прочь заглянуть туда еще раз. Она у тебя, Фродо?

— Нет. В Торбе ее не было. Он, должно быть, взял ее с собой.

— Ну, как я говорил, — продолжал Мерри, — я держал свои знания при себе — пока этой весной дела не пошли всерьез. Тогда мы устроили заговор; и так как мы тоже не в игрушки играли, а делали дело, нам пришлось быть не слишком щепетильными. Ты у нас твердый орешек, а Гэндальф — и того хуже. Был у нас главный шпион; если хочешь, я его тебе представлю.

— Где он? — Фродо огляделся, будто ожидал, что из-за шкафа выступит зловещая фигура в маске.

— Выходи, Сэм, чего уж там! — сказал Мерри, и Сэм поднялся, покраснев до ушей. — Вот наш сборщик сведений! И, должен сказать, собрал он их немало — пока его не сцапали. После этого он словно воды в рот набрал.

— Сэм!.. — ахнул Фродо, чувствуя, что удивление его дошло до предела и что он сам уже не знает — сердиться ему, смеяться или облегченно вздыхать.

— Да, сударь! — пролепетал Сэм. — Простите, сударь! Я же как лучше, господин Фродо, и Гэндальфу я, право слово, не поперек. Он же вам что сказал? Вы говорите: один пойду, а он: нет! Возьми с собой того, кому веришь!

— Кому уж теперь верить! — сказал Фродо, и Сэм опустил несчастные глаза.

— А это смотря в чем верить, — вставил Мерри. — Что мы за тобой во все опасности пойдем — в этом ты нам верь. И что любой твой секрет сохраним — лучше, кстати, чем ты сам. А вот что мы тебя отпустим одного навстречу беде — нет, не верь. Мы твои друзья, Фродо. Мы знаем большую часть того, что тебе рассказал Гэндальф. Знаем про Кольцо. Нам очень страшно — но мы пойдем с тобой; и не возьмешь — все равно пойдем.

— И потом, сударь, — добавил Сэм. — Надо бы вам послушаться эльфов. Гильдор сказал же вам: бери с собой тех, кто пожелает пойти, это уж вы отрицать не станете.

— Не стану, — сказал Фродо, глядя на ухмыляющегося Сэма. — Но в следующий раз я своим глазам да ушам не поверю: вижу, дескать, спит, слышу, мол, храпит. Я тебя ногой проверю — уснул или нет.

А вы все — мерзкие заговорщики! — повернулся он к остальным — и засмеялся, подняв руки. — Сдаюсь! Принимаю совет Гильдора. Если бы тьма не была так черна, я заплясал бы от радости. Даже и так я счастлив сейчас, как давно уже не был. Я очень боялся этого вечера.

— Значит, решено! Трижды ура Атаману Фродо и его шайке! — закричали они, танцуя вокруг его кресла; а Мерри и Пин завели песню, которую, конечно, заготовили давным-давно: вроде той, что позвала когда-то Бильбо в поход с гномами — она даже пелась на тот же мотив:

Камину и дому мы скажем: «Прощай!»

Ведут нас дороги в неведомый край.

За лес и за горы уйдем до восхода,

Ты буре себя испугать не давай.

В долину, где эльфы живут до сих пор,

К туманным подножиям сумрачных гор

Сквозь топи и ночь помчимся мы вскачь,

И примет нас пустоши гулкий простор.

А дальше куда — неведомо нам…

Враги ждут в засаде и страх по пятам.

В постели не спать и звезды считать,

Пока не вернемся к родимым местам.

Мы скачем прочь! Мы скачем прочь!

Уходим мы прежде, чем кончится ночь.

— Хорошо спето! — похвалил Фродо. — Но, коли так, нам еще много сегодня предстоит сделать, пока мы пойдем спать — в постели, этой ночью во всяком случае.

— Да это же стихи! — сказал Пин. — Ты что, и вправду хочешь выйти до свету?

— Сам не знаю, — отвечал Фродо. — Боюсь я этих Черных Всадников и чую, что опасно оставаться надолго в одном месте, особенно если известно, что я в это место направился. Вот и Гильдор не советовал мне ждать. Но я очень хотел бы увидеть Гэндальфа. Даже Гильдор обеспокоился, когда узнал, что Гэндальф не пришел. Все зависит от двух вещей. Долго ли Всадникам до Пряжбери? И долго ли нам собираться? Это займет много времени.

— Отвечаю на второй вопрос, — сказал Мерри. — Мы можем выйти хоть через час. Я все уже приготовил. Шесть пони жуют сено; вещи упакованы, осталось только подложить чего-нибудь для тепла и брюха.

— Да вы, погляжу, опытные заговорщики, — заметил Фродо. — А как со Всадниками? Можно подождать тут денек Гэндальфа?

— Это зависит от того, что по твоему мнению будут делать Всадники, если найдут тебя, — отозвался Мерри. — Они давно уже были бы здесь, если б не стража у Северного Хода — это там, где Мост. Они, конечно, и прорваться могли — да, видно, не прорвались. Стражи там крепкие, они их и днем-то не очень пропустили бы — таких черных да страхолюдных, а уж тем более по ночному времени. Но, конечно, Забрендия — не крепость. Вполне может статься, что, если Всадник подъедет утром и спросит господина Торбинса, его впустят. Всем уже известно, что ты возвращаешься в Кроличью Балку.

Фродо подумал.

— Ну, вот что, — сказал он наконец. — Я ухожу завтра с рассветом. Но по дороге не пойду: тогда уж лучше здесь ждать. Если выехать через Северный Ход — отъезд мой сразу станет всем известен, а он должен быть тайной по крайней мере несколько дней. И самое главное — за Мостом и Западным Трактом наверняка наблюдают, попал Всадник в Забрендию или не попал. Мы не знаем, сколько их; двоих мы видели — может, и еще есть. Единственное, что остается — скрыться в совершенно невероятном направлении.

— Так это вам, выходит, одна дорога — через Предвечный Лес! — В ужасе воскликнул Фредегар. — Не суйтесь вы туда! Он так же опасен, как Черные Всадники.

— Не так же, — проговорил Мерри. — Звучит жутковато, но, уверен, Фродо прав.

Это единственная возможность уйти — и ускользнуть от слежки… Если повезет, мы успеем уехать далеко.

— В Предвечном Лесу вам не повезет, — возразил Фредегар. — Там еще никому не везло. Вы заблудитесь. Туда и не ходит никто.

— Брендизайки ходят, — сказал Мерри. — Не часто, но когда надо. У нас и ход свой есть. Фродо был там когда-то, давным-давно. И я несколько раз бывал — днем, конечно, когда деревья спят.

— Делайте, как хотите! — махнул рукой Фредегар. — Я больше всего боюсь Предвечного Леса: про него как послушаешь — ночь спать не будешь. Но мой голос вам, конечно, не важен: я-то в поход не иду. И я рад этому: будет кому дождаться Гэндальфа и пожаловаться на вас, когда он придет — ждать, я уверен, уже недолго.

Толстик Боббер, хоть и любил Фродо, вовсе не хотел ни покидать Край, ни знать, что лежит за его границами. Жил он в Восточном Уделе, в Звонинге-у-Моста, но Брендидуима никогда не переходил. Ему, по планам заговорщиков, полагалось оставаться в Кроличьей Балке, разбираться с любопытными соседями и делать вид, что господин Торбинс здесь, все время здесь — вот только вышел ненадолго. На этот случай была припасена старая одежда Фродо. Никто из них не подумал, что это, может быть, и есть самое опасное.

— Отлично! — сказал Фродо, разобравшись во всем. — Записку Гэндальфу оставлять нельзя; я, конечно, не знаю, умеют ли Всадники читать, но рисковать не хочу — вдруг прорвутся они и обыщут дом? Но если Толстик обещает защищать крепость, и я могу быть уверен, что Гэндальф узнает, куда мы пошли — решаюсь. Завтра с утра идем в Предвечный Лес.

— Честно говоря, — заметил Пин, — лучше уж так, чем, как Толстик, сидеть здесь и дожидаться Черных Всадников.

— Погоди, пока окажешься в Лесу, — отозвался Фредегар. — Дня не пройдет, как позавидуешь мне.

— Спорить тут не о чем — и незачем, — оборвал их Мерри. — Нам надо еще кое-что увязать и уложить, прежде чем идти спать. Я вас до света подниму.

***

Оказавшись наконец в постели, Фродо не смог сразу уснуть. Ноги его горели, и он радовался, что завтра утром поедет верхом. Незаметно для себя он задремал; ему грезилось, что он смотрит из высокого окна на темное море косматых деревьев. Далеко внизу, у корней, ползали и нюхали какие-то твари. Он знал, что они ищут его — и непременно найдут.

Потом вдали послышался шум. Сперва он подумал, что сильный ветер шумит в листве, но сразу понял — нет, это не ветер, это гудит дальнее Море — звук, которого он никогда не слышал в яви, но который часто тревожил его сны. Вдруг он оказался в пустоте. Леса не было. Он стоял во тьме на поросшей вереском пустоши, и странный соленый запах щекотал ноздри. Взглянув вверх, он увидел прямо перед собой высокую белую башню, одиноко стоящую на скале. Огромное желание подняться туда и увидеть Море охватило его, и он начал карабкаться по скале к башне; как вдруг небо озарилось молнией и грянул гром.

Глава 6Предвечный Лес

Фродо проснулся внезапно. В комнате было по-прежнему темно. В дверях стоял Мерри — в одной руке он держал свечу, другой стучал о косяк.

— Что случилось?.. — растерянно спросил Фродо; он еще не оправился от потрясения.

— Что случилось! — повторил Мерри. — Пора вставать. Сейчас половина пятого и жуткий туман. Подымайся! Сэм уже готовит завтрак. Даже Пин на ногах. Я иду седлать пони. Разбуди этого соню Толстика. Пусть хоть проводит нас.

К шести часам пятеро хоббитов были готовы в путь. Толстик Боббер зевал. Они тихо выбрались из дому. Мерри шел впереди, ведя в поводу груженого пони — по тропинке через рощу за домом и напрямик по полям. Листва деревьев блестела, с веток срывались капли; трава была серой от ледяной росы. Все было тихо, и дальние звуки казались близкими и ясными: где-то болтали в птичнике куры, кто-то хлопнул дверью далекого дома.

Пони стояли в сарае: крепкие маленькие лошадки любимой хоббитами породы — не быстрые, но способные на долгий и тяжкий труд. Беглецы уселись верхом, и вскоре ехали в туман — он неохотно раздавался перед ними и наглухо смыкался позади. Через час медленной молчаливой езды впереди вдруг смутно встала Отпорная Городьба, высокая, окутанная серебристой паутиной.

— И как же вы через нее переберетесь? — спросил Фредегар.

— Иди за мной! — сказал Мерри. — Увидишь.

Он повернул влево вдоль Городьбы, и скоро они подъехали к месту, где та загибалась внутрь и шла по краю ложбины. На небольшом расстоянии от Городьбы был вырыт ров — он полого уходил в землю. Стены его были выложены кирпичом, они поднимались отвесно вверх и вдруг сомкнулись, став аркой, а ров сделался ходом, что шел в глубине под Городьбой и выводил в ложбину на другой стороне.

Здесь Толстик Боббер остановился.

— До свиданья, Фродо! — сказал он. — И зачем тебе лезть в этот Лес?.. Ну ладно, будем надеяться, до конца дня спасать тебя не придется, а там, глядишь, и Лес кончится. Удачи тебе — сегодня и каждый день!

— Если впереди не окажется ничего страшней Предвечного Леса — я и впрямь буду везунчиком, — отозвался Фродо. — Скажи Гэндальфу, пусть поспешит по Западному Тракту: мы скоро опять на него выйдем.

— До свиданья! — крикнули они, съехали по склону и исчезли во рву.

Там было темно и сыро. В дальнем конце ход закрывался воротами с толстыми железными полосами. Мерри спешился и отворил створки, а когда все проехали — захлопнул их. Они с лязгом сошлись, и замок щелкнул. Звуки были зловещи.

— Ну, — сказал Мерри, — вот мы и выехали из Края. Вот он, перед нами — Предвечный Лес.

— Неужто все рассказы о нем — правда?.. — поежился Пин.

— Смотря какие рассказы, — откликнулся Мерри. — Если ты про те сказки, что Толстику в детстве сказывали — о гоблинах, волках-оборотнях и всем таком — тогда нет. Я, во всяком случае, в них не верю. Но Лес этот и правда место нечистое. В нем всё — живое, всё — думающее — не то, что в Крае. И деревья его не любят чужих. Они следят за тобой. Обычно просто следят, не больше. Самые злобные могут уронить сук, выставить корень или зацепить веткой. Но это днем. А ночью они оживают. Мне довелось пару-тройку раз быть там в темноте — и то лишь возле Городьбы. Я решил тогда, что деревья шепчутся друг с другом, обмениваются новостями и замыслами на неведомом языке; а ветки качались и будто шарили — безо всякого ветра. Говорят еще, деревья могут двигаться, окружают путников и глотают их. Кстати сказать, когда-то давно они осадили Городьбу: подступили, вросли рядом с ней и навалились все разом. Но хоббиты вышли и порубили сотни деревьев, а потом развели огромный огонь и выжгли часть Леса к востоку от Городьбы. Деревья отступили — но стали очень недружелюбны… А Пожарная Прогалина и сейчас еще не заросла — она где-то недалеко от опушки.

— А что, опасны только деревья? — спросил Пин.

— Слыхал я, живут в Лесу и на той стороне разные странные твари, — сказал Мерри, — но видеть их мне не приходилось. Однако кто-то протаптывает тропы. Когда бы вы ни вошли в лес — обязательно наткнетесь на четкую дорожку; но время от времени они сдвигаются и изменяются. Недалеко от этого хода долго была широкая тропа до Пожарной Прогалины, а оттуда — почти как нам надо: к востоку и чуть к северу. Ее-то я и хочу отыскать.

***

Хоббиты ехали широким оврагом. В дальнем его конце чуть видная тропка шла к опушке Леса — но исчезла, едва введя их под деревья. Позади сквозь густеющую чащу виднелась темная полоса Городьбы. Впереди были только деревья — бессчетные, всевозможных размеров и форм: прямые, изогнутые и склоненные, приземистые и стройные, гладкие и шишковатые или ветвистые; все стволы покрывал тускло-зеленый мох и серые слизистые наросты. Один только Мерри казался веселым.

— Ты бы лучше искал тропу, — сказал ему Фродо. — Нам нельзя ни терять друг друга, ни забывать, где Городьба.

Они выбрали дорогу, и пони побрели вперед, осторожно обходя скорченные переплетенные корни. Подлеска не было. Земля неуклонно поднималась, и деревья, казалось, становились все выше, мрачнее, гуще. Стояла совершенная тишь — лишь изредка с недвижной листвы срывались капли воды. Ветки не шевелились, но у всех путников было неуютное чувство, что за ними наблюдают — с неодобрением, неприязнью, почти враждой. Чувство это росло, пока они не стали озираться и оглядываться, будто ожидая внезапного удара.

Тропы все еще не было видно, а деревья то и дело преграждали им путь. Пин почувствовал вдруг, что не может больше выносить этого.

— Ой, ой! — неожиданно завопил он. — Я ничего не замышляю! Пропустите меня, пожалуйста!

Остальные испуганно замерли; но крик оборвался, точно заглушенный толстым покрывалом. Ни эха, ни ответа — только деревья сдвинулись еще плотнее, да взгляд их стал еще пристальней.

— Я бы на твоем месте не кричал, — заметил Мерри. — Никакой пользы от этого не будет, а навредить может.

Фродо начал уже размышлять, удастся ли им вообще отыскать дорогу, и прав ли он был, поведя всех в этот мерзкий лес. Мерри осматривался и, казалось, был совсем не уверен, в какую сторону двигаться. Пин это заметил.

— Быстро же мы заблудились, — сказал он; но в эту минуту Мерри облегченно присвистнул и указал вперед.

— Ну-ну! Деревья-то эти и правда движутся. Вон она, Пожарная Прогалина, перед нами, а тропинка к ней неизвестно куда и ушла!

Посветлело. Внезапно они выехали из-под деревьев и оказались на широкой круглой поляне. Над ними, к их удивлению, ясно голубело небо — в лесу они не увидели, как настало утро и поднялся туман. Солнце, однако, было еще не так высоко, чтобы осветить прогалину, хотя лучи его уже тронули верхушки деревьев. По краям поляны листва была гуще и зеленее, ограждая ее почти сплошной стеной. Ни одно дерево не росло там — только жесткая трава да много тонких побегов: стелющийся болиголов и дикая петрушка — травы пожарищ, прорастающие в пушистой золе, буйный чертополох и крапива. Унылое место; но оно казалось красивым и радостным после глухого Леса.

Хоббиты приободрились и с надеждой поглядывали на все больше светлеющее небо. На другой стороне прогалины стена деревьев раздавалась, и туда уходила широкая тропа. Она бежала по лесу — и вокруг нее не было чащи, хотя иногда деревья придвигались и отбрасывали на нее темные тени. По этой тропе они и поехали. Они все еще двигались вверх, но двигались быстрее, и на сердце у них полегчало. Лес, казалось им, отступил и пропустит их.

Но немного погодя воздух стал тяжелым и жарким. Деревья опять сомкнулись, и впереди ничего не было видно. И злая воля Леса навалилась на них еще сильнее, чем прежде. Было так тихо, что шаги их лошадок, шуршащие в палой листве и изредка задевающие корни, громом отдавались в ушах. Фродо попытался запеть — но с губ слетело лишь бормотанье:

Когда войдешь ты в темный лес —

Не бойся! Ведь придет конец

Чащобе — и увидишь ты

Холмы, поляны и цветы

Луны закат, зари восход

И дня уход, и дня приход.

Когда-нибудь погибель ждет

Все чащи… —

— едва он пропел это, как голос его прервался. Воздух стал таким плотным, что произносить слова было мучительно трудно. С нависшего над дорогой дерева, чуть не задев путников, с треском свалилась толстая ветка. Деревья впереди сомкнулись окончательно.

— Не по нраву им все это — про конец да погибель, — заметил Мерри. — Я бы сейчас больше не пел. Погоди, пока выберемся — на опушке мы им все вместе споем!

Говорил он бодро; если он и волновался, то не показывал этого. Остальные не ответили. Они были угнетены. Тяжкий вес все сильнее давил душу Фродо, и хоббит с каждым шагом вперед все больше сожалел о минуте, когда усомнился в угрозной силе деревьев. Он был уже готов остановиться и повернуть назад (если только это было возможно), но тут дело приняло другой оборот. Тропа перестала карабкаться и пошла почти ровно. Темные деревья разошлись в стороны. Перед путниками в небольшом отдалении зеленела вершина холма — голая, точно лысая голова над окружающим лесом. Тропинка вела прямо к ней.

Они снова поспешили вперед, радуясь мысли хоть на время подняться над пологом леса. Дорога нырнула вниз, потом опять пошла вверх — и оборвалась у крутого склона, канув в дерн. Лес стоял кругом, как волосы, вставшие дыбом вокруг бритой макушки.

Хоббиты повели лошадок наверх — и вскоре были на вершине. Там они остановились и огляделись. В мерцающем, просвеченном солнцем воздухе висела дымка; и вдали ничего было не разглядеть. Поблизости тумана почти не было; он залег в лесных оврагах, а в глубокой лощине, прорезавшей Лес, по-прежнему белесым дымом курилась мгла.

— Вон там, — показал на нее Мерри, — Волглый Лог и река Ветлянка. Она течет с Могильников, бежит через самое сердце Леса и впадает в Брендидуим пониже Сенного Ложка. Но только нам туда совсем не надо. Долина Ветлянки — самое гиблое место во всем лесу. Из нее-то, говорят, и ползет все здешнее лихо.

Они взглянули, куда он указывал, но не увидели ничего, кроме тумана над Волглым Логом; а за ним терялась из виду южная половина Леса.

Солнце пригревало все жарче. Было, должно быть, не меньше одиннадцати часов, но осеннее марево все еще затуманивало дали. На западе не видно было ни Городьбы, ни долины Брендидуима за ней. На север они глядели с наибольшей надеждой — но не смогли разглядеть ничего похожего на Великий Западный Тракт, к которому стремились. Они были на острове среди древесного моря, и горизонт был скрыт.

С юго-востока был крутой обрыв, как будто склоны холма уходили далеко вниз, точно это и в самом деле была вставшая над морем скала. Хоббиты сидели на зеленом краю и ели, глядя на лес под собой. Когда солнце поднялось и миновал полдень, они разглядели далеко на востоке серо-зеленые ряды Могильников, что лежали за Вековечным Лесом — и обрадовались: хорошо было увидеть что-то кроме леса, хоть идти они туда и не собирались: Могильники пользовались в Крае не лучшей славой, чем сам Лес.

Наконец они снова собрались в дорогу. Тропа, что привела их к холму, вновь показалась с северной стороны, но не успели они поехать по ней, как заметили, что она сворачивает вправо. Вскоре она пошла под уклон, и хоббиты поняли, что она уводит к долине Ветлянки — вовсе не туда, куда им надо. Посовещавшись, они решили сойти с тропы и пробиваться к северу; потому что, хоть они и не увидели его с вершины холма, Тракт лежал там, и до него, наверное, было не так уж далеко. И потом, на севере и слева от тропы земля казалась суше, а дубы, ясени и другие неведомые деревья густого леса сменялись тонкими соснами и елями.

Поначалу выбор их казался верным: они ехали быстро, хоть им и чудилось, когда они видели солнце, что они непонятно как уклонились к востоку. Но прошло немного времени — и деревья опять начали смыкаться, как раз там, где издалека казались реже и тоньше. Потом вдруг дорогу прорезали глубокие трещины, похожие на колеи от огромных колес или на широкие рвы, давно заброшенные и заросшие куманикой. Они то и дело пересекали их путь, и миновать их можно было только спускаясь вниз и снова поднимаясь, а с лошадьми делать это било очень трудно. Всякий раз, спустившись, они попадали в заросли кустарника и густой подлесок, который почему-то ни как не пускал их влево, и раздавался только если сворачивали направо; приходилось идти по дну, отыскивая дорогу наверх. С каждым новым подъемом лес делался все темней и гуще; и все трудней было отыскивать дорогу влево и наверх — их упорно заворачивало вправо и вниз.

Через час-два они потеряли всякое представление о направлении, хоть и хорошо знали, что давно уже не идут на север. Их повернуло — и они просто шли, куда их ведут: на юг и восток, в самое сердце Леса.

День тянулся медленно; наконец они сошли — почти скатились — в овраг, который был шире и глубже всех. Он был таким крутым и заросшим, что выбраться из него оказалось невозможно — для этого пришлось бы бросить и лошадок, и груз. Им ничего не оставалось как пойти по оврагу. Земля стала мягкой, а временами — и просто болотистой; в склонах пробивались родники, и вскоре хоббиты шли вдоль ручья, журчащего и ворчащего в травяном русле. Потом земля резко пошла под уклон, а ручей набрал силу, громко шумел и быстро тек вниз. Они были в глубоком ущелье, тускло освещенном, с высоким сводом деревьев над головой.

Они шли, запинаясь, вдоль потока — и внезапно вышли из мглы. Будто сквозь дверь, блеснуло перед ними солнце. Подойдя к проёму, они поняли, что идут по глубокой расселине в крутом берегу, почти обрыве. У его подножия лежала долина, заросшая травой и рогозом, а вдали виднелся другой обрыв. Золотистый послеполуденный свет теплым сонным маревом заливал лог. Посередине лениво извивалась темная река. Над ее бурой водой нависли старые ивы — они склонялись к реке, перегораживали ее, тысячами опавших ивовых листьев плыли по ней. И воздух был полон ими, потому что по долине дул теплый ласковый ветер, и тростник шуршал, а стволы деревьев скрипели.

— Ну, теперь я знаю, куда нас занесло! — сказал Мерри. — Мы зашли совсем в другую сторону. Это река Ветлянка! Пойду осмотрюсь.

Он вышел на солнце и скрылся в высокой траве. Через некоторое время он вернулся и рассказал, что между рекой и обрывом земля довольно твердая; кое-где плотный дерн подходит прямо к воде.

— И знаете, — добавил он, — там, похоже, тропка вдоль берега есть, и как раз на нашей стороне. Ежели мы пойдем по ней налево — в конце концов непременно выйдем к восточному краю Леса.

— Выйдем, пожалуй! — ехидно заметил Пин. — Если только раньше не зайдем в болото или еще куда похуже. Кто хоть эту тропку протоптал, и зачем? Небось не для нашего удобства. Не доверяю я ни этому Лесу, и ничему в нем; вообще, кажется, все истории о нем — правда… И сколько же нам топать по ней?

— Понятия не имею, — сказал Мерри. — И в каком мы месте Ветлянки — тоже не знаю, и кто по этой тропке ходит. Но другого выхода придумать не могу.

Больше и правда ничего не оставалось — и Мерри повел их к тропе, которую нашел. Повсюду пышно росли трава и рогоз, порой они были много выше их голов. Но по тропинке идти было легко — она кружила и вилась по песку между озерцами и трясинами. То тут, то там она перепрыгивала ручейки, сбегающие в Ветлянку, и в таких местах были аккуратно перекинуты сухие стволы или набросан хворост.

Хоббитам становилось жарко. Полчища мух жужжали, зудели и лезли в уши, а полуденное солнце жгло спины. И вдруг они вошли в тень: огромные седые ветви свесились над тропой. Каждый шаг вперед давался с трудом. Сонливость выползала из-под земли, обвивая им ноги мягкой воздушной сетью, обволакивала головы и глаза.

Фродо почувствовал, как подбородок его опустился, и голова качнулась. Прямо перед ним упал на колени Пин. Фродо остановился. Он услышал бормотание Мерри:

— Плохо дело… Мне и шагу не сделать без отдыха… Надо вздремнуть. Под ветлами так прохладно… И мух нет! Фродо это совсем не понравилось.

— Идем! — крикнул он. — Нельзя нам тут спать! Сперва надо выйти из Леса.

Но остальным было уже все равно. Сэм стоял рядом, зевал и тупо моргал.

Внезапно Фродо почувствовал, что сон одолевает и его. В голове у него все плыло. Стояла полная тишь. Даже мухи перестали жужжать. Только где-то в вышине, в ветвях, плыла тихая, еле слышная, бормочущая мелодия. Он поднял тяжелые веки и увидел склоненную к нему огромную ветлу, старую и седую. Ее раскинутые ветки были как вытянутые руки с долгими пальцами; узловатый, изогнутый ствол зиял широкими трещинами, что скрипели при каждом движении ветвей. Трепещущая серебристая листва ослепила его — он рухнул в траву и остался лежать, где упал.

Мерри и Пин протащились еще немного вперед и легли, спинами к стволу ветлы. Позади них широко распахнулись трещины, готовые принять их, а дерево качалось и скрипело. Они смотрели на серо-желтые листья — те тихо шевелились и что-то напевали. Глаза хоббитов закрылись и им показалось, что они различают слова — леденящие слова о воде и сне. Они поддались чарам и глубоко уснули у корней огромной седой ветлы.

Фродо некоторое время боролся с одолевающим его сном; потом с усилием поднялся на ноги. Его неудержимо тянуло к воде.

— Подожди меня, Сэм, — пробормотал он. — Надо ополоснуть ноги…

В полусне он побрел к берегу, где из потока торчали изогнутые корни, будто ящерицы, извиваясь, сползли вниз напиться. Фродо уселся верхом на один из них и опустил горящие ступни в холодную бурую воду. И там, внезапно, он тоже заснул.

Сэм сел, почесал в затылке и зевнул во весь рот. Было как-то беспокойно. День кончается, думалось ему, и что-то тут не так — неспроста всем так сладко спится и быть беде… «С одного солнца да тепла нас бы так не разморило, — говорил он себе. — Что-то не нравится мне это дерево. Ишь, убаюкивает!.. Да плевать мне на его песни и все тут!»

Он заставил себя встать и поглядеть, как там пони — и обнаружил, что две лошадки забрели уже довольно далеко; не успел он поймать их и пригнать назад, как услышал два звука — один — громкий, а другой тихий, но очень ясный. Первым был всплеск, будто что-то тяжелое упало в воду; второй походил на щелчок замка, когда дверь закрывают осторожно и плотно.

Сэм бросился назад к берегу. Фродо был в воде; огромный корень, казалось, все ниже пригибал его — а он не сопротивлялся. Сэм схватил его за куртку, вытащил из-под корня и с трудом выволок на берег. Тут Фродо почти сразу очнулся и закашлялся: горлом и носом у него хлынула вода.

— А знаешь, Сэм, — сказал он наконец, — дерево-то спихнуло меня в воду. Обхватило корнем и окунуло!

— Это вам, наверное, приснилось, господин Фродо, — покачал головой Сэм. — Не надо сидеть в таком месте, коли вам так спать хочется!

— Как там другие? — спросил Фродо. — Интересно, какие им сны снятся?

Они обогнули дерево — и тут Сэм понял, что за щелчок он слышал. Пин исчез. Трещина, у которой он прилег, сомкнулась, да так, что не было видно ни щелки. Мерри тоже попался: другая трещина сошлась у него на поясе; ноги его были снаружи, а всё остальное — в темном дупле, края которого сжались, как клещи.

Сперва Фродо и Сэм бросились к стволу, где лежал Пин. Потом попытались разжать жуткие челюсти дупла, державшего беднягу Мерри. Всё напрасно.

— Ну что за несчастье! — застонал Фродо. — И зачем мы только пошли в этот жуткий Лес? Сидели бы лучше все в Кроличьей Балке! — И он, не думая о ноге, изо всех сил пнул дерево. Едва заметная дрожь пробежала по стволу и веткам; листья зашуршали… и в шепоте их послышался отдаленный злорадный хохот.

— У нас с собой топора, конечно, нет, господин Фродо? — спросил Сэм.

— Брал я небольшой топорик — ветки на костер рубить, — сказал Фродо. — Да только какой нам от него прок?

— Погодите-ка! — При упоминании о костре Сэма осенило. — Мы же можем чего-нибудь огнем добиться!

— Можем, конечно, — с сомнением проговорил Фродо. — Можем из жарить там Пина живьем.

— Мы можем подпалить или хоть напугать это дерево, — яростно возразил Сэм. — Ежели оно их не выпустит — я его свалю, хоть бы мне его грызть для этого пришлось.

Он побежал и лошадям и вскоре вернулся с трутом, огнивом и топором. Хоббиты быстро набрали сухой травы и листьев, добавили кусочки коры и сложили все это в кучу вместе со сломанными сучьями и ветками. Кучу эту они подгребли к стволу с другой стороны. Едва Сэм высек искру — сухая трава занялась, повалил дым. Затрещали сучья. Маленькие языки пламени лизнули шкуру древнего дерева. Листва его зашипела с болью и гневом. Мерри громко вскрикнул, и откуда-то изнутри донесся придушенный вопль Пина.

— Потушите! Потушите! — кричал Мерри. — Он грозится меня пополам перекусить, если не потушите!

— Кто?.. Что?.. — заметался Фродо.

— Потушите! Потушите! — умолял Мерри. Ветви ветлы неистово закачались. Послышался шум ветра — он поднялся и унесся к ветвям деревьев всего леса: будто они бросили камень в тихий омут речной долины — и подняли бурю злобы, которая теперь захлестывала Лес. Сэм загасил костер и вытоптал искры. А Фродо, сам толком не понимая, ни что он делает, ни на что надеется, помчался по дорожке, отчаянно голося:

— Помогите! Помогите!! Помогите!!! — собственный голос казался ему едва слышным: его подхватывал и уносил поднятый ветлой ветер.

Вдруг он застыл. Ему послышался ответ; но он, казалось, доносился сзади — из Леса. Он обернулся и прислушался — сомнений не было: кто-то пел. Глубокий радостный голос пел счастливо и беззаботно — но пел сущую несусветицу:

Эй ты, Лог!

Веселый скок!

Динг-и-донг-и-динно!

Звонке, звон!

Прыгай вскачь!

Фил-ли-лол-ли-дилло!

Том-Бом, старый Том,

Том Бомбадилло!

Наполовину в надежде, наполовину в страхе перед новой опасностью, Фродо и Сэм не двигались. И вдруг из долгой вереницы несусветиц — так хоббитам, во всяком случае, казалось — сложилась песня, ясная и звонкая.

Эй! Не хмурься, Волглый Лог! Не такой ты злющий!

Ветерочки по траве и скворец поющий!

Вниз спустившись по Холму и в лучах сияя,

На пороге Тома ждет женщина родная.

Ждет-пождет до льдистых звезд — поспешать мне надо!

Взглянет с лаской Дочь Реки — вот моя награда!

Старый Том Бомбадил с лилиями вместе

Возвращается домой. Слышите вы песню?

Эй, Лог! Волглый Лог! Без конца и края!

Золотинка, Веселинка, ягодка златая!

Ты, Ветельник-лиходрев, подбери-ка корни!

Том торопится домой. Ночь наступит скоро.

Старый Том идет домой с лилиями вместе.

Эй ты, Лог! Волглый Лог! Слышишь ли ты песню?

Фродо и Сэм стояли, будто зачарованные. Ветер выдохся. Листья опять молча повисли на недвижных ветвях. Снова раздалась песня — и вдруг над тростником, подпрыгивая и приплясывая, возникла старая широкополая шляпа с высоким верхом и длинным голубым пером за тульей. Еще один прыжок и поклон — и на тропинке показался крепкий широкоплечий человек — хоть и невысокий для Большого Народа, для хоббита он был все же слишком большим. Его огромные желтые башмаки на толстых ногах с шумом разгребали траву, и он ломился сквозь тростник, точно кабан на водопой. У него была голубая куртка и длинная каштановая борода; и глаза у него тоже были голубые, а лицо — красное, как спелое яблоко, но собранное сотнями смешливых морщинок. В руках, как поднос, он нес большой лист с водяными лилиями.

— Помогите! — закричали Фродо и Сэм и кинулись к нему, протянув руки.

— Тпру! Тпру! Тихо там! — Крикнул им человек, подняв руку, и они остановились, точно окаменев. — Эй, парнишки, вы куда? Что вы так пыхтите — как кузнечные мехи? Вы куда спешите? Что-то здесь у вас стряслось? Знаете вы, кто я? Я — Том Бомбадил. Что у вас такое? Том торопится домой — не помните лилий!

— Моих друзей дерево поймало… — выдохнул Фродо сквозь слезы.

— … И грозится господина Мерри перекусить! — добавил Сэм.

— Что?! — вскричал Том Бомбадил, подпрыгивая в воздух. — Старик Ветельник? Только? Это поправимо. Я ему сейчас спою. Разошелся, старый! Отпою все корни прочь, крону проморожу. Ветер с неба призову — листья пусть закружит, да и веток не щадит… Эй, Старик Ветельник!

Осторожно опустив лилии в траву, он подбежал к дереву. Там все еще торчали ноги Мерри — остальное уже скрылось внутри. Том приложил рот к дуплу и что-то тихо пропел. Слов они не разобрали, но Мерри вдруг радостно взбрыкнул. Том отпрыгнул, обломал ветку и ударил ею по стволу.

— Отпускай их, Лиходрев! — приказал он. — Что еще придумал?! Просыпаться не смей! Зарывайся глубже! Землю ешь! Воду пей! Скоро грянет стужа. Это Том говорит! — тут он схватил Мерри за ноги и рывком вытащил его из дупла.

Раздался скрежещущий звук — и раскрылась другая трещина: из нее, будто его толкнули, вылетел Пин. Потом с громким щелчком обе трещины вновь сомкнулись. Дрожь прошла по дереву от корней до макушки — и все стихло.

— Спасибо вам! — вразнобой сказали хоббиты. Том Бомбадил захохотал.

— Ну что ж, малыши! — он наклонился и заглянул им в лица. — Приглашаю в гости! Сливки с медом на столе, масло и лепешки. Торопитесь за мной. Ждет нас Золотинка. Будет время для бесед! В дом ведет тропинка! — он подхватил лилии, призывно помахал рукой и двинулся, подпрыгивая и приплясывая, по тропе, распевая еще громче и нелепее, чем прежде.

Слишком удивленные и радостные, чтобы говорить, хоббиты поспешили за ним. Поспешали они, однако, не быстро. Том скоро исчез впереди и пение его смолкло вдали. И вдруг голос его снова метнулся назад, к ним:

Прямиком — к Тому в дом! Всем гостям здесь рады!

Том отправился вперед, чтоб зажечь лампады

Солнце быстро вниз ползет; если вам придется

Ощупью идти во тьме — двери растворятся,

Из окошек упадет желтый луч на тропку.

Ну, вперед! Не бойтесь тьмы! Не дрожите робко!

Том идет впереди: вас никто не тронет!

Поспешайте же, друзья! Песня вас проводит!

После этого хоббиты ничего уже больше не слышали. Почти сразу солнце скрылось за деревьями. Им подумалось о косом вечернем свете, мерцающем на воде Брендидуима, и о сотнях огней в окнах Пряжбери. Вокруг лежали великанские тени; стволы и ветви с мрачной угрозой нависли над тропой. Над рекой заклубился белесый туман и пополз к корням прибрежных деревьев. Из под самых ног путников поднимались мглистые дымы, мешаясь с быстро наступающими сумерками.

Идти по тропе становилось все труднее; к тому же они очень устали. Ноги точно налились свинцом. Странные невнятные шумы шелестели в кустах и тростниках; а если хоббиты взглядывали наверх — они замечали грубые шишковатые лики, что мрачно хмурились в сумерках и косились на них с высоты берега и лесных опушек. Им чудилось, что все вокруг призрачно, что они бредут сквозь кошмарный сон — и никогда не проснутся.

Шаг их все замедлялся; но едва они хотели остановиться, как заметили, что тропа тихо повела вверх. Река начала журчать. Они увидели во тьме мерцание брызг над маленьким водопадом. Потом деревья вдруг кончились, а мгла отстала. Они вышли из Леса — перед ними вольно расплескался широкий луг. Река, теперь мелкая и быстрая, бежала им навстречу, поблескивая в свете сияющих в небе звезд.

Трава под ногами была короткой и мягкой, словно ее стригли или косили. Опушка Леса была подровнена, как изгородь. Тропу с обеих сторон ограждали камни. Она взошла на зеленый бугор, серый в бледном ночном свете; и оттуда они увидели высоко над собой, на дальнем склоне, сверкающие окна дома. Дорожка опять спустилась и поднялась к долгому ровному откосу. Внезапно из открытых дверей ударил сноп золотистого света. Перед ними был дом Тома Бомбадила — внизу, вверху, под холмом. За ним лежал крутой голый откос, а дальше гордо высились в ночи темные спины Могильников.

Все — и хоббиты, и пони — заторопились вперед. Половины усталости и страхов как не бывало. «Засыпай, Волглый Лог!» — выкатилась к ним песня:

Эй! Усни, Волглый Лог! Тут сегодня гости!

Малыши, где вы там? Ничего не бойтесь!

Час веселья наступил! Так споем же вместе!

А потом зазвучал другой голос — серебристый и нежный, как песня ночной реки, юный и древний, как Весна:

Луч навстречу из дверей! Пусть начнется песня!

Песнь о звездах и Луне, солнце и туманах,

О дожде и облаках, и лесных полянах,

О росинках на листве, ряби на озерах,

Ветре, что поет в холмах, и степных просторах,

Камышах и траве, что зовут друг друга

Вам споют Бомбадил и его подруга!

Песня смолкла. Хоббиты вошли и остановились на пороге, и золотистый свет облил их.

Глава 7В доме Тома Бомбадила

Четверо хоббитов переступили широкий каменный порог и остановились, моргая. Они были в длинной низкой комнате, полной света — с потолочных балок свешивались лампадки, а на гладком темного дерева столе горели долгие желтые свечи.

В дальнем конце комнаты, лицом к двери, сидела в кресле женщина. Ее длинные светлые волосы струились по плечам; платье на ней было зеленое, как молодой тростник, и все в серебре, будто в каплях росы; а пояс был золотой — цепь из ирисов и незабудок. У ее ног в коричнево-зеленых глиняных сосудах плавали белые водяные лилии — и она, казалось, сидела на троне посреди озера.

— Входите, дорогие гости! — сказала она, и хоббиты узнали голос, что пел им. Они неуверенно шагнули раз, другой, и принялись низко кланяться, чувствуя себя страшно неуклюжими — будто постучались попросить воды в простой придорожный дом, а им отворила эльфийская дева в цветочном уборе. Но не успели они слова сказать, как она поднялась и со смехом подбежала к ним; и на бегу платье ее шуршало тихо, как ветер в прибрежных травах.

— Входите же! — повторила она, взяв Фродо за руку. — Смейтесь и веселитесь! Я Золотинка, дочь Реки. — Обойдя их, она прикрыла дверь и отвела тьму за нею гибким движением белых рук. — Затворимся от ночи! — молвила она. — Вы, должно быть, все еще боитесь мглы, теней деревьев и диких тварей лесных. Не бойтесь! Этой ночью вы под крышей Тома Бомбадила.

Хоббиты в изумлении смотрели на нее; и она обвела их взглядом и улыбнулась.

— Дивная Золотинка! — сказал, наконец, Фродо, чувствуя, как сердце его трогает необъяснимая радость. Он стоял, застыв, как застывал порой, завороженный голосами эльфов; но чары были иными: радость была менее острой и возвышенной — но более глубокой и ближе душе смертного; столь же чудесной — и однако понятной.

— Дивная Золотинка! — начал он снова. — Теперь мне понятна радость, что слышалась в песнях!

О гибкий ивовый росток! Ты чище родника!

Тростинка в заводи лесной! Прекрасна и легка!

Нежна, как солнечный денек, быстра, как мать-река!

Весенний звон, ты на воде — дыханье ветерка! —

Вдруг он осекся и смолк; так велико было его удивление — вот уж не ожидал он от себя таких слов! А Золотинка засмеялась.

— Добро пожаловать! — проговорила она. — А я и не знала, что народ Края так красноречив! Но ты, я вижу, друг эльфов — блеск твоих глаз и звон голоса говорят об этом. Веселая встреча!.. Садитесь, подождите хозяина. Он сейчас будет, он с вашими лошадьми; они ведь тоже устали.

Хоббиты радостно сидели в низких креслах с плетеными сиденьями, а Золотинка хлопотала у стола; и глаза их следовали за ней — тонкая грация ее движений приводила их в восторг. Откуда-то из-за дома донеслась песня. То и дело слышалось «Волглый Лог», «Веселый Лог», «звонче звон!»; и среди всего этого все время повторялись слова: «Старый Том Бомбадил — знатный весельчак; В куртке синевы небес, в желтых башмаках…».

— Прекрасная госпожа, — сказал Фродо немного погодя. — Ответь, если вопрос мой не покажется тебе глупым: кто такой Том Бомбадил?

— Он — это он, — Золотинка остановилась на миг и улыбнулась. Фродо вопросительно взглянул на нее.

— Он таков, каким вы его видели, — ответила она его взгляду. — Господин леса, вод и холмов.

— Значит, весь этот диковинный край принадлежит ему?

— Нет, что ты! — Улыбка ее погасла. — Это была бы тяжкая ноша, — добавила она тихо, словно бы про себя. — Деревья, и травы, и всё, что растет и живет здесь, принадлежит себе. Том Бомбадил — Господин. Никто никогда не ловит старого Тома — бродит ли он по лесу, плавает ли в воде, скачет ли по вершинам холмов. Для него нет страха. Он — Господин.

Дверь растворилась, и вошел Том Бомбадил. Шляпы на нем не было, густые каштановые волосы украшала корона из осенних листьев. Он засмеялся и, подойдя к Золотинке, взял ее за руку.

— Вот она, моя хозяйка! — сказал, он, кланяясь хоббитам. — Вся в зеленом серебре, с поясом цветочным! Стол накрыт? Я вижу мед, масло и молочник, белый хлеб, желтый сыр, ягоды и травы. Значит, все на столе! Ужинать пора нам.

— Ужин готов, — сказала Золотинка. — А гости — готовы ли ужинать?

Том хлопнул в ладоши и весело удивился самому себе:

— Ах, Том, позабыл! Гости ведь устали. Ну, идемте, малыши, надо вам умыться. Том вас оживит, смоете печали. С плеч долой грязь и мрак! Освежите лица.

Том открыл дверь, и они потянулись за ним — до конца коридора и за угол, в низкую комнату с покатым потолком. Ее каменные стены были завешаны зелеными коврами и желтыми занавесями. Плиточный пол устилал свежий тростник. Четыре мягких тюфяка с горой белых одеял на каждом лежали вдоль одной из стен. У другой стояла длинная скамья, уставленная широкими глиняными тазами и кувшинами с холодной и горячей водой. У каждой постели стояли зеленые домашние туфли.

Вскоре, умытые и освеженные, хоббиты сидели за столом, по двое с каждой стороны, а на торцах — Золотинка и Том. Ужин был веселым. Хотя хоббиты ели, как могут есть только изголодавшиеся хоббиты, еды не убывало. Питье в их стаканах — на вид и вкус простая ключевая вода — радовало сердце и развязывало язык не хуже вина. Гости сообразили вдруг, что весело поют, будто петь для них легче и естественней, чем говорить.

Наконец Том и Золотинка поднялись и быстро убрали со стола. Гостям велено было сидеть, как сидели — и они отдыхали в креслах, положив усталые ноги на скамеечки. В большом камине пылал огонь, и в воздухе плыл от него сладкий яблочный дух. Когда все было убрано, свет потушили — кроме небольшого фонарика да двух свечей на каминной полке. Подошла Золотинка со свечой в руке и пожелала им доброй ночи и глубокого сна.

— Отдыхайте до утра, — сказала она. — Не бойтесь ночных шорохов! Сквозь наши окна пробивается лишь звездный да лунный свет, а в дверь стучит только ветер с холмов. Спите спокойно! — и, шурша и мерцая, она вышла. Шаги ее звучали тихим плеском дремлющей в ночи реки.

Том сидел рядом с ними и молчал — а они пытались набраться смелости и задать хоть один из тех вопросов, на которые он намекал за ужином. Глаза их слипались. Наконец Фродо заговорил:

— Слышал ты мой зов. Господин, или случайно пришел вовремя? Том вздрогнул, как человек, пробужденный ото сна.

— За песней зова не слыхать. Да, я пришел случайно… Но сам реши — то случай ли? Ведь мы о вас слыхали. Но нам казалось, вы еще в низовиях Ветлянки. Все тропы Леса к ней ведут. А старый дед Ветельник — баюн могучий и крутой. И не иди я мимо — вам, малыши, не избежать его тенет ветвистых. Но если бы не озерко — меня бы вам не встретить… — Голова Тома качнулась, точно сон опять одолел его; но он тихо продолжал нараспев:

У меня в тех местах было дело:

Собирал я цветы водяные, белых лилий цветы и листья,

Чтоб порадовать мне хозяйку:

Это года последний подарок. Я его от зимы укрою.

Пусть цветут под ее ногами, пока бури-метели ярятся.

Каждый год, как кончается лето, я за ними в путь отправляюсь

К озерку, что в низовьях Ветлянки,

Где они распускаются в мае и цветут до ветров осенних.

Рядом с озером тем я когда-то

(Много лет с той поры минуло)

Встретил дивную Золотинку:

В тростниках Дочь Реки распевала,

Голос чистый ручьем струился, сердце девы так часто билось!..

Он открыл глаза, взглянул на них — и взгляд его заблестел внезапной синевой:

Ну, а вам это вышло на пользу —

Ибо я не пойду уж боле

Вдоль реки по зеленым оврагам, не пойду до ручьев весенних,

Пока леса дождь не очистит,

И прекрасная Золотинка не сбежит со смехом к Ветлянке,

Чтобы в новой воде искупаться.

Он снова умолк, но Фродо не смог удержаться и не задать еще одного вопроса: очень уж ему хотелось поскорее узнать ответ.

— Господин, — попросил он, — поведай нам о Ветельнике. Что он такое? Я о нем никогда не слышал.

— Нет! Нет! — хором возразили Пин и Мерри. — Не теперь! Подожди до утра!

— Верно! — согласился хозяин. — Время отдыхать. Мир окутан тьмою — и о темных вещах говорить не стоит. Полно! Спите до утра! Ничего не бойтесь! К нам седая ветла не нагрянет в гости. — Он затушил фонарь, взял свечи и вывел хоббитов из комнаты.

Их тюфяки были мягкими, как пух, а одеяла — белыми, как снег. Они едва успели лечь и укрыться — и тут же уснули.

***

Сначала Фродо спал без сновидений. Потом увидел нарождающуюся Луну и в ее слабом свете — черную скальную стену, прорезанную, как воротами, высокой темной аркой. Фродо показалось, что он поднимается; теперь он увидел, что скальная стена — это кольцо гор вокруг равнины, а в центре равнины стоит каменный столб, огромная нерукотворная башня. На вершине ее стоял человек. Луна, поднимаясь, на миг повисла над ним, заблестев в седых волосах. У подножия башни выли волки и ярились лютые голоса. Плеснули огромные крылья, тень их закрыла луну. Человек поднял руки — и светом ударило от его жезла. Могучий орел спустился к нему, подхватил и унес прочь. Внизу завыли, залаяли волки. Ветер принес стук копыт — с востока, с востока. «Черные Всадники!» — Фродо проснулся, стук копыт все еще звенел в ушах. Интересно, подумалось ему, отважусь ли я когда-нибудь покинуть эти стены? Он лежал не двигаясь и вслушивался; но все было тихо — он повернулся и снова уснул, но сон этот ему уже не запомнился.

***

Рядом с ним спокойно спал Пин; но сон его изменился, он заворочался и застонал — и вдруг проснулся. Так ему, во всяком случае, казалось, хотя он все еще слышал звуки, растревожившие его сон: тип-тап, скви-ик: вроде как сучья-пальцы скребли стену и окно: кри-и-ик, кри-и-ик, кри-и-ик. Неужто ивы подобрались к дому вплотную, подумал он; и внезапно с ужасом почувствовал, что он вовсе не в доме, а в иве — и жуткий сухой скрипучий голос снова смеется над ним. Он сел, ощутил в руках мягкую подушку и, успокоенный, улегся опять. Ушей его коснулось эхо слов: «Спи спокойно! Не бойся шорохов!» И он заснул.

***

Засыпая, Мерри слышал журчание: вода струилась тихо — и вдруг разлилась, разлилась неостановимо вокруг дома, стала темным безбрежным прудом. Она плескалась за стенами и поднималась — медленно, но верно. «Я утону!» — подумал он. — «Она пройдет внутрь, я утону!» Ему почудилось, что он лежит в илистом омуте, он подскочил и коснулся ногой края твердой холодной плиты. Тогда он вспомнил, где находится, и снова лег. И услышал — или вспомнил услышанное: «Сквозь наши окна пробивается лишь звездный да лунный свет, а в дверь стучит только ветер с холмов». Легкий ветерок шевельнул занавеску. Мерри глубоко вздохнул и уснул.

Сэм, насколько он мог потом вспомнить, проспал эту ночь спокойно — если бревна спокойны.

Они проснулись разом, все четверо. Было светло. Том ходил по комнате и посвистывал скворцом. Увидев, что они шевелятся, он хлопнул в ладоши и крикнул:

— Эй! Веселые друзья! Подниматься надо!.. — и отдернул желтые занавески — и хоббиты увидели, что за ними скрывались окна: одно смотрело на восток, другое — на запад.

Они вскочили, освеженные. Фродо подбежал к восточному окну и увидел серый от росы огород. Он почти ожидал увидеть доходящий до самых стен дерн — дерн, испещренный следами копыт. На самом же деле перед его глазами поднимались высокие столбы, обвитые стеблями бобов, а высоко и вдали смутно виднелась вершина холма. Утро было бледным; на востоке, за длинными тучами, будто свалянными из шерсти, чуть мерцало золото. Небо говорило о близком дожде; но света становилось все больше, и среди зеленой мокрой листвы раскрывались красные бобовые цветы.

Пин из западного окна глядел в озеро мглы. Лес скрывал туман. Это было — точно смотреть на покатую облачную крышу. В одном месте туман перился и дробился — долина Ветлянки. Ручей бежал с холма и исчезал в молочных тенях. Рядом был сад, и подстриженная живая изгородь, и за ними — луговая трава в каплях росы. Ни одной ветлы видно не было.

— С добрым утром, малыши! — воскликнул Том, широко распахивая восточное окно. Ворвался прохладный воздух, пахнуло дождем. — Солнца нынче не видать: тучами закрыто; ветер на лесных холмах рвет туман сердито. Сверху сеет мелкий дождь, под ногами плесень… Золотинку разбудил я под окошком песней. Ну а вас будить не стал — слишком было рано. Сон со светом к вам пришел, тьма вам спать мешала. Но и вам вставать пора! Просыпайтесь же, друзья. Звон, звени веселей! Уж еда на столе! Если вы придете быстро — завтрак вас дождется; ну а нет — на столе травка да водица!

Нечего и говорить — хоть и не очень они поверили Тому насчет «травки да водицы» — хоббиты пришли быстро, и завтракали, пока на столе хоть что-то оставалось. Ни Тома, ни Золотинки видно не было. Тома зато было слышно — что-то гремело в кухне, с лестниц доносился быстрый дробот его башмаков, отовсюду слышалась песня. Комната смотрела на запад, через окутанную мглой долину, и окно было открыто. С нависающих карнизов капала вода. Не успели они кончить завтрак, как тучи сошлись в непробиваемую крышу и пошел прямой упорный дождь. Лес скрылся за его плотной серой завесой.

Они смотрели в окно — там тихо струился дождь и откуда-то сверху слышался чистый голос Золотинки. Она пела, и хоть хоббиты и разобрали всего несколько слов, им было ясно, что это песня дождя, ласковая, как ливень в иссушенных холмах, что приносит им вешние сказки о реках и Море. Хоббиты слушали в восторге; и Фродо радовался всей душой и благословлял дружелюбие погоды — она позволила им задержаться здесь. Мысль об уходе с самого пробуждения тяжко давила его; но теперь-то они сегодня, конечно, никуда не пойдут.

Дул устойчивый западный ветер, и все более густые и набухшие тучи подкатывались излить свой груз на голые спины Могильников. Вокруг дома не было видно ничего кроме потоков воды. Фродо стоял у открытой двери и смотрел, как посыпанная известкой дорожка превращается в маленькую молочную речку и, журча, убегает в долину. Из-за угла выбежал Том Бомбадил, руками он будто бы разводил над собой дождь — и действительно, оказался совсем сухой, только башмаки мокрые. Он снял их и поставил на каминную решетку. Потом уселся в самое большое кресло и подозвал хоббитов.

— У хозяйки день уборки, — объявил он, — и осенней чистки. Слишком сыро — а меж тем путь вас ждет неблизкий. Лучше мы поговорим. Оставайтесь дома! Отдохните, малыши, посидите с Томом. День хороший для беседы, для вопросов и ответов. Здесь уютно; и сейчас Том начнет для вас рассказ.

И он поведал им множество удивительных историй, порой будто говоря с самим собой, порой внезапно взглядывая на них из-под густых бровей чистой голубизной глаз. Часто рассказ обращался в песню — тогда он вскакивал с кресла и пускался в пляс. Он говорил о цветах и пчелах, о судьбах деревьев и диковинных лесных тварях — злых и добрых, дружелюбных и враждебных, жестоких и милосердных — и о тайнах, скрытых в ветвях.

Они слушали — и начинали понимать жизнь Леса. Они смотрели на нее со стороны и чувствовали себя чужаками там, где все были дома. И то и дело вставал в рассказах Тома Старик Ветельник — и Фродо узнал о нем достаточно, и даже больше чем достаточно, ибо это знание не дарило покоя. Речи Тома раскрывали души и думы деревьев, которые были темны и неясны, исполнены ненависти ко всему, что вольно бродит по земле, грызет, кусает, ломает, рубит, жжет: к разрушителям и завоевателям. И Вековечным Лес был назван не без основания — ибо он на самом деле был стар — остаток огромных позабытых дебрей; и в нем все еще жили, старея не быстрее холмов, отцы отцов теперешних деревьев, помнящие времена, когда владыками были они. Бессчетные годы наполнили их гордыней, мудростью, злобой. Но не было среди них никого опасней старого Ветельника: душа его сгнила, а силы были молоды; он был мудр, он повелевал ветрами, а его песням и думам подчинялся лес по обе стороны реки. Его мглистый жаждущий дух тянул силу из земли, а нити корней и невидимые сучья-пальцы разносили его в земле и в воздухе — покуда не опутали все деревья от Городьбы до Нагорий.

А рассказ Тома уже покинул леса и вприпрыжку помчался вверх по реке, через кипящие водопады, валуны и иззубренные скалы, по цветам в травах и влажных трещинах — и добрался наконец до Нагорий. Хоббиты услыхали о Великих Могильниках и зеленых курганах, о каменных кольцах на холмах и в низинах меж ними. Блеяли овцы. Вставали зеленые и белые стены. Властители мелких княжеств бились друг с другом, и юное Солнце пламенело на алой стали их новых и жадных мечей. Были и победы, и поражения, рушились башни, горели крепости, и огонь взлетал до небес. Золото копилось в склепах древних владык; и курганы скрывали их, и каменные двери захлопывались; и трава вырастала на них. И снова овцы вытаптывали траву, и снова пустели холмы… С востока надвигался Черный Прилив, и кости хрустели в могилах. Умертвия бродили там, звеня кольцами на стылых пальцах, и ветер лязгал золотыми цепями. Обманные Камни скалились в лунном свете, как старые истертые зубы.

Хоббиты содрогнулись. Даже до Края, доходили слухи об Умертвиях из залесных Могильников. Но это была не та повесть, которую хоббиты стали бы слушать с удовольствием — даже подле уютного безопасного очага. Эти же четверо вдруг вспомнили о том, о чем радость дома заставила их забыть: дом Бомбадила стоял совсем близко от этих жутких холмов. Они потеряли нить рассказа и беспокойно заерзали, косясь друг на друга.

Когда же они снова прислушались к его словам, то поняли, что он бредет в неведомые им дали и в незапамятные времена, когда мир был шире, и Море омывало берег Запада; а Том все брел и брел вглубь, и голос его пел под древними звездами — были тогда только эльфы, а больше никого не было. Потом вдруг он смолк, голова его склонилась, он словно заснул. Хоббиты недвижно сидели перед ним, зачарованные; и казалось, будто под чарами его речи ветер утих, тучи высохли, день кончился, и пришедшая с Востока и Запада ночь затянула небо звездным покрывалом.

Было ли то утро и вечер одного дня, или нескольких — Фродо не мог бы сказать. Он не чувствовал ни усталости, ни голода — одно удивление. Белые звезды сияли в окнах и молчание небес окружало друзей. Наконец, в удивлении перед этим молчанием, Фродо заговорил:

— Кто Ты, Господин? — спросил он.

— А, что? — Том выпрямился и глаза его блеснули во мраке. — Разве я до сих пор не назвался тебе? В этом мире живя — кто ты сам по себе? Только в этом ответ: кто ты в мире — один, без имен и названий, где бы ты ни бродил? Но ты молод — я стар; я — Старейший из всех: появился я здесь прежде леса и рек. Да, друзья мои, Том помнит первый росток, шорох первых дождей, запах первых цветов. И Большого, и Малого Люда приход помнит Том; видел Том Эльфов дивный народ, что на Запад ушел за пределы Морей; Том здесь был до Умертвий, Могил, Королей. Том знавал времена, когда не было зла, и безлунная тьма прежде доброй была. Это было, когда здесь не жил еще Враг: в Запределье рожден этот гибельный страх.

Тень прошла по окну, и хоббиты торопливо взглянули на стекла. Когда они обернулись назад — в дверях, обрамленная светом, стояла Золотинка. Она держала свечу, одной рукой прикрывая ее от сквозняка; и пламя просвечивало сквозь ладонь, как сквозь белую раковину.

— Дождь кончился, — сказала она, — и новые воды струятся под звездами. Будем смеяться и радоваться!

— Есть и пить пора бы! — подхватил Том. — Утро, день и вечер слушали меня вы… Сушат рот изрядно долгие рассказы. Трудно слушать повесть, не прервав ни разу.

Он выскочил из кресла, с поклоном взял с камина свечу и зажег ее от принесенного Золотинкой огня; а потом затанцевал вокруг стола. Вдруг он прыгнул к двери и исчез.

Вернулся он быстро — с большим подносом, полным всякой всячины. Они с Золотинкой накрыли стол; а хоббиты сидели, смеясь и восторгаясь: так дивно прекрасна была Золотинка и так смешно прыгал Том. И однако они, казалось, танцуют какой-то общий танец — не мешая друг другу, из двери в дверь и вокруг стола; и в один миг кушанья, сосуды и свечи стояли на местах. Вспыхнули лампады. Том поклонился гостям.

— Ужин готов, — сказала Золотинка; и хоббиты заметили, что платье на ней серебряное с белым поясом, а туфли точно сделаны из рыбьей чешуи. А Том был весь ярко-голубой, как умытая незабудка; а гетры зеленые.

Ужин был еще лучше, чем вчера. Заслушавшись Тома, хоббиты могли пропустить не одну трапезу; но когда еда стояла перед ними — им показалось, что последний раз они ели не меньше недели назад. Они не пели, даже не говорили, целиком погрузившись в это занятие. Но вскоре их сердца и души снова возвысились, и голоса зазвенели смехом и радостью.

Когда они поели, Золотинка спела им множество песен — песен, что весело журчали в холмах и тихо стекали в молчание; и в этой тиши им открылись воды и заводи глубже всех, что они знали, — и заглянув в них, они увидели в их безднах опрокинутое небо и сияющие алмазами звезды. Потом она снова пожелала каждому доброй ночи и оставила их сидеть у огня. Но теперь проснулся Том — и закидал их вопросами.

Он знал многое и о них, и об их семьях — и об истории и давних делах Края, о которых и сами-то хоббиты уже едва помнили. Они уже ничему не удивлялись; но он не скрывал, что знанием нового обязан Трофлю, которого, кажется, очень уважал, не то что они. «Он крепко стоит на ногах и руки у него в земле, — сказал Том. — Он мудр и приметлив». И еще им стало ясно, что Том имеет дело с эльфами: похоже было, что он получил от Гильдора вести о Фродо и его бегстве.

Том знал так много и расспрашивал так хитро, что Фродо, сам того не заметив, рассказал ему про Бильбо и свои надежды и страхи больше, чем всем — даже Гэндальфу. Том покачивал головой, и глаза его сверкнули, когда он услышал про Всадников.

— Покажи мне вашу Прелесть! — вдруг потребовал он в середине рассказа; и Фродо, к своему удивлению, вытащил цепочку, отстегнул ее и подал Кольцо Тому.

Оно словно бы расплылось на его широкой смуглой ладони. Потом он поднес его к глазу и засмеялся. Забавное и жуткое зрелище увидели на миг хоббиты — яркий голубой глаз в золотом ободке. Том надел Кольцо на мизинец и приблизил к свече. Сперва хоббиты не поняли, а потом задохнулись: Том не исчез!

Том снова засмеялся и подбросил Кольцо к потолку. Вспышка — и оно исчезло. Фродо вскрикнул — а Том наклонился вперед и с улыбкой вернул ему Кольцо.

Фродо осмотрел его внимательно, чуть ли не с подозрением — будто безделушку, одолженную жонглеру. Кольцо было то же — и выглядело вроде так же, и весило по-прежнему: Фродо всегда удивлялся, какое оно тяжелое. Но что-то подсказывало: надо проверить. Возможно, он был раздражен таким вольным обращением Тома с тем, что даже Гэндальф считал опасным. Он выждал, пока все опять втянутся в разговор — Том рассказывал какую-то невероятную историю про барсуков — и надел Кольцо.

Мерри повернулся к нему, хотел что-то сказать — и вздрогнул, едва удержав вскрик. Фродо обрадовался: Кольцо действительно его, не зря же Мерри так уставился на его кресло. Он поднялся и тихо прокрался к двери.

— Эй, там! — воскликнул Том, взглянув на него всевидящими блестящими глазами. — Фродо, ты куда? Далеко собрался? Поворачивай назад. Ишь ты, разыгрался! Возвращайся и садись; что еще за игры? Старый Том не слепой: все прекрасно видит. Да сними свое кольцо: без него ты лучше. Надо нам договорить, раз уж выпал случай, о дороге впереди — утром путь не близкий. Том поможет вам дойти, не даст заблудиться.

Фродо засмеялся и, сняв Кольцо, вернулся к огню и сел. Том сказал им, что, как он рассчитывает, завтрашнее утро будет солнечным, а значит путь их — удачным. Но они должны быть готовы выйти рано; в здешней погоде не может быть уверен даже Том, она меняется быстрее, «чем ему сменить жилет».

— Погоде я не господин, — сказал он. — И никто из тех, кто бродит на двух ногах.

По его совету они решили держаться как можно севернее и двигаться от его дома западным, пологим краем Нагорий: тогда есть надежда в однодневный переход достичь Великого Западного Тракта и при этом миновать Могильники. Том велел им ничего не бояться — и никуда не соваться.

— Смело в путь по зеленой траве. И не верьте Обманным Камням. Там, в жилищах Умертвий — тень. Ваши силы слишком неравны! — это он повторил не единожды; и посоветовал обходить Могильники с запада, ежели их все-таки туда занесет. Потом научил их песне — на случай, если с ними завтра приключится какое-нибудь лихо.

Старый Том Бомбадил! Ты услышь наш зов

В камышах и в лесу, в шепоте ветров,

На холмах и в степи, в солнце или в стужу.

Где б ты ни был — приходи! Ты нам очень нужен!

Он заставил хоббитов повторить ее несколько раз, потом со смехом похлопал каждого по плечу и, взяв свечи, проводил их в спальню.

Глава 8Мгла над Могильниками

Этой ночью шорохи не тревожили их. Но и во сне, и в яви — он и сам не смог бы сказать, где — Фродо слышал нежное пение: песню, что явилась, как бледный свет за серой дождевой пеленой, и налилась силой, и обратила пелену серебристым стеклом, и, наконец, распахнула ее — и перед Фродо в быстром восходе открылся дальний весенний край.

Видение слилось с пробуждением; в комнате был Том, он посвистывал, как целая стая птиц, и косое солнце заглядывало в раскрытое окно. Снаружи все было зеленым и бледно-золотым.

После завтрака — завтракали они опять одни — хоббиты собрались прощаться, и на душе у них было тяжело — как только могло быть тяжело в такое утро: прохладное, ясное, с дочиста промытым осенним небом. С севера дул свежий ветер. Их спокойные лошадки только что не играли: принюхивались и волновались. Из дому вышел Том; размахивая шляпой и приплясывая на пороге, он велел хоббитам отправляться сейчас же — и ехать быстро.

Они поехали по тропинке, что вела от дома наискось к северному краю холма и скрывалась под ним. Только они спешились, чтобы вести пони на последний крутой склон, как Фродо вдруг остановился.

— Золотинка! — воскликнул он. — Прекрасная Золотинка! С ней-то мы не попрощались!..

Он был так расстроен, что повернул назад; но в этот миг донесся чистый голос: она стояла на вершине холма, маня их к себе; волосы ее развевались и сияли, когда луч солнца касался их. Свет, подобный блеску воды на влажной траве, струился из-под ее ног.

Они поспешили вверх по последнему склону и, задыхаясь, остановились рядом с ней; а она повела вокруг рукой, прося их оглянуться — и они взглянули с вершины на утренние земли. Было так же ясно, как было туманно, когда они стояли на лысине лесного бугра — он был виден, бледно зеленел на западе под темными деревьями Леса. Земля там горбилась лесистыми кряжами — зелеными, желтыми, красновато-бурыми, а за ними, невидимая, лежала долина Брендидуима. Далеко на юге, за полоской Ветлянки, бледным стеклом мерцал сам Брендидуим — он делал петлю в низине, и убегал дальше, за грань известного хоббитам. На севере холмы, понижаясь, сливались в серо-зеленую белесую равнину и таяли в туманной размытой дали. На востоке поднимались Могильники, вонзались в утро и уходили в догадку: ибо то была не более чем догадка о слабом сапфирно-белом мерцании, переходящим в дымку небес — но она сказала им о высоких дальних горах, память о которых сохранилась лишь в старых преданиях.

Хоббиты глубоко вздохнули — и почувствовали, что прыжок и несколько твердых шагов унесут их куда бы они ни пожелали. Казалось малодушным трястись в седлах по краю холмов к Тракту, когда они могли бы, как Том, вприпрыжку добежать от этих холмов до самых Гор.

Золотинка заговорила с ними — и их глаза и думы вернулись на землю.

— Спешите же, милые гости! — сказала она. — Держите прямо к цели! К северу, с ветром в левый глаз и благословением под ногами! Спешите, пока солнце сияет! — Она повернулась к Фродо. — Прощай, Друг Эльфов! Это была веселая встреча.

Но Фродо не нашел ни слова в ответ. Он низко поклонился, сел на пони и потрусил вслед за друзьями вниз по пологому склону.

Дом Тома Бомбадила, долина и Лес скрылись из глаз. В низине меж холмов было теплее, сильно и сладко пах дерн. На дне зеленой лощины они оглянулись — Золотинка все еще смотрела им вслед; снизу она была похожа на маленький освещенный солнцем цветок. Она протянула к ним руки, звонко крикнула что-то, повернулась и исчезла за холмом.

***

Дорога вела их по дну лощины и мимо подножия крутого холма — в еще одну лощину, шире и глубже; и опять через холмы, и снова в овраги — и так все время. Не видно было ни деревьев, ни воды: здесь был край трав и короткого дерна, безмолвный — тишину нарушал только ветер, что терся с шуршанием о спины холмов, да высокие одинокие вскрики неведомых птиц. Они ехали — а солнце поднималось, становилось жарким. Всякий раз, когда они въезжали на холм, ветер, казалось, дул все слабее. Порой, оглядываясь, они видели далеко на западе Лес — он словно бы курился, точно прошедший дождь вновь поднимался вверх с крон, стволов и ветвей. На грани видимого лежала тень, темная дымка, над которой синим чепцом нависло тяжелое жаркое небо.

Около полудня они подъехали к холму, вершина которого была широкой и ровной и походила на мелкое блюдце с зеленой насыпью по краям. Воздух внутри был недвижным и солнце, казалось, касается их голов. Они пересекли вершину и взглянули на север. И тут настроение их улучшилось — оказалось, они проехали больше, чем ожидали. Правда, расстояние затуманивала дымка, но что Нагорья кончаются — сомнений не было. Под ними уходила на север длинная извилистая долина. Она пробегала между двумя крутыми склонами — и дальше холмов не было. Далеко на севере смутно виднелась темная полоса.

— Эта полоса — деревья, — сказал Мерри. — Они тянутся вдоль Тракта на много лиг — от самого Брендидуимского Моста и на восток. Кое-кто говорит, их посадили в незапамятные годы.

— Отлично! — отозвался Фродо. — Ежели днем мы будем ехать, как утром — так Нагорья кончатся до захода, — но, говоря это, он взглянул на восток — холмы там были выше и будто смотрели на них с высоты; и на всех холмах были могильники, а кое-где стояли камни, точно стертые зубы торчали из зеленых десен.

Каким-то неуютным был этот вид; они отвернулись и спустились в круг. В центре его стоял одинокий высокий камень; в этот час он не отбрасывал тени. Выщербленный, почти бесформенный… и, однако, им стоило бы обратить на него внимание: он был чем-то вроде пограничного столба, указующего перста или предупреждения. Но хоббиты были голодны, а солнце палило немилосердно; а потому они уселись с восточной стороны камня. Он был прохладным, будто солнцу не под силу было согреть его — впрочем, в такую жару это казалось только приятным. Там они славно закусили — Том дал им довольно всего, чтобы скрасить дорогу. Разгруженные пони щипали траву.

***

Скачка по холмам, сытная еда, теплое солнце и запах дерна — перележали, вытянув ноги и глядя в небо; оттого все и случилось. Они проснулись внезапно и чувствовали себя неуютно: вовсе ведь не думали спать. Камень был холоден и отбрасывал на восток долгую блеклую тень. Тусклое водянисто-желтое солнце мутно проблескивало сквозь мглу над западным краем низины, где они лежали; над северным, южным и восточным краями клубился густой, белый, ознобный туман. Воздух был тих, тяжел и холоден. Пони сбились в кучу и опустили головы.

Хоббиты в тревоге вскочили и кинулись к западному краю. Они были на острове посреди тумана. Они в смятении глядели на садящееся солнце — а оно тонуло в белом море, и холодная серая тень поднималась с востока. Мгла склубилась в стены и вознеслась над ними, крышей сомкнувшись над их головами: они были заперты в туманном чертоге, и центральной колонной его был стоящий на вершине камень.

Они чувствовали, что ловушка захлопывается; но все же не совсем еще пали духом. Они все еще помнили обнадеживающий вид на Тракт, и все еще знали, в какой стороне он находится. И к тому же они так возненавидели эту низину с камнем, что у них и мысли не было остаться здесь. Они собрались так быстро, как позволили им застывшие пальцы.

Вскорости они вели пони одного за другим вниз длинным северным склоном — в мглистое море. Туман становился все более сырым и холодным — волосы их распрямились и падали им на лбы. Когда хоббиты добрались до подножия холма, стало так холодно, что пришлось остановиться и вытащить плащи и капюшоны, которые скоро покрылись серыми каплями. Потом, сев верхом, они медленно продолжали путь, ощупью продвигаясь, как они полагали, к тому проходу в северном конце долины, что видели утром. Если они минуют его — им надо будет только стараться ехать прямо, и в конце концов они выедут на Тракт. Мысли их не шли дальше этого — хоббиты только слабо надеялись, что за Нагорьями, может быть, тумана вовсе и нет.

***

Двигались они медленно. Чтобы не разбрестись и не заблудиться, ехали цепочкой, Фродо — впереди. За ним трусил Сэм, потом — Пин, и последним — Мерри. Долина, казалось, тянулась бесконечно. Вдруг Фродо заметил обнадеживающий знак. Впереди по обе стороны сквозь мглу проступила тьма; и он подумал, что они, наконец, до брались до прохода в холмах, северных ворот Могильников. Стоит им проехать сквозь них — и они свободны.

— Вперед! За мной! — позвал он через плечо и поспешил вперед. Но надежды его вскоре сменились растерянностью и тревогой. Темные пятна почернели, но уменьшились; и вдруг он увидел перед собой зловеще вздыбленные, чуть наклоненные друг к другу — будто столбы двери — два огромных камня. Он не мог припомнить, чтобы видел что-нибудь подобное утром с холма. Он проскочил меж ними, не успев ничего понять — и тут же тьма накрыла его. Пони заржал, взбрыкнул — и он вылетел из седла. Тогда он оглянулся и увидел, что он один: друзья не последовали за ним.

— Сэм! — позвал он. — Пин! Мерри! Идем! Не отставайте!

Ответа не было. Страх охватил Фродо, и он побежал назад мимо камней, дико крича: «Сэм! Сэм! Мерри! Пин!»

Пони рванулся в туман и пропал. Где-то неподалеку — во всяком случае, так ему показалось — послышался крик: «Эй! Фродо! Эй!..». Крик доносился с востока, слева от него — а он стоял между камнями и напряженно всматривался во мрак. Он кинулся в сторону зова — и понял, что поднимается круто вверх.

Он шел и продолжал звать — с каждым разом все более отчаянно; некоторое время он не слышал ответов, а потом до него что-то донеслось — но слабо, отдаленно, и как будто с высоты: «Фродо! Эй! — послышалось из тумана; а потом — вскрик: «Помогите! Помогите!» — и еще, и еще раз — пока не оборвался внезапно диким воплем. Он бросился на крики так быстро, как только мог; но свет померк и липкая тьма накрыла его, так что он не был уверен, правильно ли бежит. Ему казалось, он взбирается все выше и выше. Только ровная земля под ногами подсказала Фродо, что он добрался до вершины гребня — или холма. Он устал, вспотел и в то же время продрог. Было совершенно темно.

— Где же вы?.. — жалобно воскликнул он.

***

Никакого ответа. Он стоял, вслушиваясь. Он понял вдруг, что стало очень холодно и что здесь, наверху, дует ветер — ледяной ветер. Погода менялась. Мимо него проносились клочья тумана. Изо рта хоббита поднимался пар, а тьма не была уже такой густой и близкой. Он взглянул вверх — и с удивлением увидел, что среди обрывков мглы и туч просверкивают слабые звезды. В траве свистел ветер.

Внезапно ему почудился придушенный крик, и он побежал туда; и как раз когда он бежал, туман развеялся окончательно и звездное небо очистилось. Он увидел, что смотрит на юг и стоит на круглой вершине холма, на которую, должно быть, взобрался с севера. С востока дул пронизывающий ветер. Справа, загораживая звезды, поднималась темная тень. Большой могильник стоял там.

— Да где же вы?! — снова сердито и испуганно закричал Фродо.

— Здесь! — ответил из-под земли глубокий ледяной голос. — Здесь, я жду тебя!

— Нет! — задохнулся Фродо; но убежать не мог. Колени его подогнулись, и он рухнул наземь. Ничего не случилось и ничего не слышалось. Дрожа, он взглянул вверх — как раз чтобы увидеть высокую темную фигуру, тенью затмившую звезды. Она склонилась над ним. Ему почудился слабый свет льдистых глаз — казалось, он шел откуда-то издалека. Потом тиски жестче и холодней, чем железо, сжали его. Ледяное прикосновение заморозило самые его кости — и больше он ничего не помнил.

***

Когда он снова пришел в себя, то какое-то время не мог вспомнить ничего, кроме чувства ужаса. Потом вдруг понял, что в заточении, попался — и безнадежно. Он в Могильнике. Умертвие схватило его, он, должно быть, уже находится под его страшными чарами, о которых ходили глухие мрачные слухи. Он не решался двинуться и лежал, как очнулся: спиной на холодном камне, руки сложены на груди.

Но, хотя ужас его был так велик, что, казалось, пронизывал все вокруг, Фродо обнаружил, что думает о Бильбо — о его рассказах, прогулках вместе с ним в лугах Края, и беседах о дорогах и приключениях. В груди самого толстого и робкого хоббита таится (подчас очень глубоко) зерно мужества — но нужна действительно смертельная опасность, чтобы оно проросло. Фродо же не был ни очень толстым, ни очень робким; правду сказать, хоть он этого и не знал — Бильбо (и Гэндальф) считали его лучшим хоббитом в Крае. Приключение его подошло к концу, думал он, и к страшному концу — но думы эти сделали его тверже. Он чувствовал, что напрягся, как для прыжка; он не был больше безвольной жертвой.

Пока он раздумывал и брал себя в руки, тьма медленно таяла: бледный зеленоватый свет рос вокруг. Сначала хоббит не видел, где находится — свет, казалось, исходил от него самого, или от пола под ним, и не достиг еще потолка или стен. Фродо повернулся — и в холодном зареве увидел лежащих рядом Сэма, Мерри и Пина. Их обращенные к потолку лица были мертвенно-бледны; кругом навалены груды сокровищ. На головах — золотые обручи, на поясе — золотые цепи, на пальцах — кольца. Сбоку у каждого — меч, в ногах — щит. И еще один меч — обнаженный — поперек горла у всех троих.

***

Внезапно зазвучала песня. Голос — отдаленный и невыносимо жуткий — то тонко звучал откуда-то с высоты, то отдавался низким подземным стоном. Из бесформенного потока печальных и страшных звуков складывались слова — мрачные, тяжкие, холодные слова, жестокие и жалкие. Тьма злобилась на свет, которого была лишена, холод, тоскуя по теплу, проклинал его. Мороз пробрал Фродо до костей. Немного спустя песня стала яснее, и он с ужасом понял, что это заклятие.

В сердце лед и в жилах лед,

Смертный сон тебя скует,

Хладен камень, тяжек гнет,

Черный день во сне грядет,

Черный свет чернее тьмы

Черной мглой опутан мир,

В черной бездне черный трон

Черной Силе присужден.

Позади послышались скрип и треск. Приподнявшись, Фродо оглянулся — и в бледном свете увидел, что они находятся в проходе, который как раз за ними сворачивает за угол. Из-за угла тянулась длинная рука, костистые пальцы ее подбирались к Сэму, лежащему с краю — к эфесу меча на его горле.

Сперва Фродо ощутил, будто заклинание и вправду обратило его в камень. Потом вдруг бешеное желание освободиться охватило его. Он наденет Кольцо — Умертвие потеряет его, а там уж он как-нибудь выберется из могилы. Он представил, как бежит по траве, обливаясь слезами, оплакивая Сэма, Мерри и Пина — но сам-то живой и свободный. И никто, даже Гэндальф, не упрекнет его…

Но мужество сурово подсказывало иное: нет, хоббиты не бросают друзей в беде. Он колебался, схватившись за карман, и снова боролся с собой, а рука подбиралась все ближе. Вдруг решимость окрепла в нем — он схватил короткий меч, что лежал рядом, вскочил на колени и перегнулся через тела товарищей. Изо всех сил ударил он по запястью руки — и перерубил его; но в тот же миг меч обломился у эфеса. Раздался пронзительный вопль, свет потух. Из тьмы донеслось рычание.

Фродо упал вперед на Мерри — лицо того было холодно. И сразу же вспомнилось ему то, о чем он совсем позабыл в тумане — дом на склоне холма и поющий Том. Он припомнил песню, которой Том научил их. Тонким дрожащим голосом он начал:

— Старый Том Бомбадил… — и голос его будто налился силой, зазвучал звонко и чисто — и, точно трубам и барабанам, откликнулись темные своды.

Старый Том Бомбадил! Ты услышь наш зов

В камышах и в лесу, в шепоте ветров,

На холмах и в степи, в солнце или в стужу,

Где б ты ни был — приходи! Ты нам очень нужен!

И — тишина. Фродо слышал, как колотится сердце. После долгого томительного молчания ясно, но издалека, словно из-под земли или сквозь толщу стен, донеслась ответная песнь:

Старый Том Бомбадил — знатный весельчак.

В куртке синевы небес, в желтых башмаках.

никому не поймать Тома-Господина:

Стоит песне зазвучать — мигом лихо сгинет.

Что-то загрохотало, точно сыпались и раскатывались камни — и вдруг внутрь хлынул свет — настоящий живой свет дня. В глубине склепа у ног Фродо открылся низкий проем — и в нем появилась голова Тома (шляпа, перо и все прочее), обрамленная алыми лучами восходящего солнца. Свет упал на пол и на трех хоббитов, лежащих рядом с Фродо. Они не двигались, но мертвенный оттенок покинул их лица. Теперь казалось, что они просто глубоко спят.

Том наклонился, снял шляпу и вошел в склеп с песней:

Солнце усыпило лживое надгробье!

Сгиньте, вражьи силы, каньте черной кровью!

Мирный сон — могиле, прочь к своим пределам!

Скверну поразили солнечные стрелы.

Сгиньте, улетая в грохоте сражений!

Гонит смерть живая мертвой смерти тени.

При этих словах раздался крик и часть дальнего конца склепа с грохотом рухнула. Потом донесся пронзительный вой — и истаял вдали; и — тишина.

— Ну-ка, Фродо, вылезай скорей! — сказал Том. — Помоги мне вынести друзей!

Вдвоем они вынесли Мерри, Пина и Сэма. Выходя из склепа в последний раз, Фродо увидал отрубленную руку — она все еще копошилась, как раненый паук, в куче осыпавшейся земли. Том снова нырнул внутрь — послышался топот и тяжелые удары. Том вышел, неся в руках груду сокровищ — золотых и серебряных, медных и бронзовых; множество бус, цепей и драгоценных брошей. Он взобрался на зеленый курган и высыпал их на вершине на солнышко.

Он стоял там со шляпой в руке — ветер шевелил его волосы — и смотрел вниз, на трех хоббитов, что лежали на спине на траве с западной стороны Могильника. Подняв правую руку, он проговорил ясно и повелительно:

— Проснитесь, милые друзья! Разрушен злой курган!

Согрейтесь, тело и душа! Обманный камень пал;

Раскрыты Черные Врата; рука отсечена,

Смерть черным смерчем унеслась. Очнитесь ото сна!

К великой радости Фродо хоббиты зашевелились, потянулись, начали тереть глаза — и вдруг вскочили. Они в изумлении смотрели то на Фродо, то на Тома, стоявшего над ними на вершине кургана, то на себя самих — в древних белых саванах и золотых коронах, со звенящими цепями вместо поясов.

— Что это?.. — начал Мерри, ощупывая золотой обруч, который сполз ему на глаза. Потом вдруг осекся, и тень набежала на его лицо; он закрыл глаза. — Помню, помню! — сказал он. — Вечером напали они, и было их не счесть… Ах! Стрела пронзила мне сердце!.. — он схватился за грудь. — Нет! Нет! — проговорил он, открывая глаза. — Что я говорю? Я, верно, брежу… Куда ты подевался, Фродо?

— Заблудился, — ответил Фродо. — Но не будем об этом! Давайте думать, что делать сейчас. Идем дальше!

— В этаких-то нарядах?! — влез Сэм. — Где моя одежка? — Он сорвал обруч, пояс, кольца и побросал на траву; и стоял, беспомощно оглядываясь, будто ожидал увидеть на ближнем пригорке свой плащ, куртку, брюки и все остальное.

— Вам одежку не найти! — сказал Том, спрыгивая с Могильника и со смехом танцуя вокруг них. Можно было подумать, что ничего опасного и страшного не произошло; и действительно, ужас таял в их душах, когда они глядели на веселый блеск томовых глаз.

— А почему нет? — полуиспуганно-полуозадаченно спросил Пин. — Что ты хочешь сказать?

Но Том покачал головой.

— Снова видите вы свет — радуйтесь, что живы! Вы могли и утонуть в черной тьме могилы. А одежка — ерунда. И не вспоминайте. Грейтесь в солнечных лучах, солнцу улыбайтесь. Искупайтесь в росе, прочь лохмотья смерти! Том охотиться пошел — вы ж пока погрейтесь, — он подпрыгнул и побежал с холма, насвистывая и напевая. Глядя ему вслед, Фродо видел, как он с призывной песней бежит к югу по зеленой лощине между их холмом и соседним.

— Эй, там! Где вы там? Вы куда пропали?

Вверх, вниз, вдаль иль вблизь от меня сбежали

Остроглаз, Тонконюх, Свистохвост, Чубарый,

Крошка Белые Носки и Дружок мой старый!

Так он пел, подкидывая и ловя шляпу, пока не скрылся из виду; но его «Эй, там! Где вы там?» слышалось еще долго — их доносил южный ветер, что кружил над холмом.

***

Воздух опять стал очень теплым. Они побегали по траве, как велел Том, а потом разлеглись на солнце, будто попали в лето из суровой зимы, или будто долго болели — и однажды очнулись и поняли, что здоровы и день снова полон надежд.

К возвращению Тома они чувствовали себя сильными — и голодными. Он появился — сначала шляпа — на краю кургана, а за ним покорно трусили шесть лошадок: пятеро — их, и еще одна. Последний, ясное дело, был Дружок — крупней, толще и сильней других. Кстати сказать, Мерри, которому принадлежали остальные пони, никогда не звал их так, но они откликались на новые клички, которыми их одарил Том, до конца своих дней. Том подзывал одного за другим, и пони поднимались на холм и выстраивались по краю в ряд. Потом Том поклонился хоббитам.

— Ну, лошадки нашлись! — сказал он. — Умницы — лошадки. Как почуяли курган — прочь во все лопатки! Хоббитам у них ума надобно занять! Влезли прямо к мертвецам — как не убежать! Убежали — молодцы, поступили верно. Их надежные сердца не выносят скверны. Вы простите их, друзья: ведь они вернулись; и поклажа цела, и далеко ужас.

Мерри, Сэм и Пин оделись, и вскоре им стало жарко — потому что пришлось надеть то, что они приготовили себе на зиму.

— А откуда шестой пони? — спросил Фродо. — Он для кого?

— Для меня, — ответил Том, — он мой дружок; видимся мы редко: я хожу все пешком, он все бродит где-то. Ваши пони моего, видимо, узнали; поспешили к нему в страхе и печали. Он развеял их страх ночью мудрым словом. Но теперь нам пора: Том поедет тоже. До дороги доведем мы вас засветло с Дружком.

Хоббиты пришли в восторг и стали благодарить Тома; но тот засмеялся и сказал, что они слишком легко теряются, и он будет спокоен, пока они не выедут за пределы его земель целыми и невредимыми.

— Много дел у меня, — сказал он. — Песни и беседы, тропы и лесная жизнь. Надо всех проведать. Я уйду далеко — где меня найдете, чтобы вас вынимать из могил и ветел? Лучше мне вас проводить, чтоб потом спокойным быть.

***

Было еще рано, где-то между девятью и десятью часами, и хоббиты занялись завтраком. Последний раз они ели вчера днем у камня. Теперь они завтракали все, что оставляли на ужин и все, что привез с собой Том — не переели (учитывая, что они были хоббитами и прочие обстоятельства), но все же почувствовали себя много лучше. Пока они подкреплялись, Том поднялся на могильник и переворошил сокровища. Большую их часть он сложил грудой, что взблескивала и искрилась на солнце. «Пусть найдет, кто найдет, и спокойно владеет — будь то человек или эльф, зверь или птица», — велел он; так было снято древнее заклятие, чтобы сюда не вернулось Умертвие. Себе он взял сапфирную брошь, похожую на цветы льна или на крылья синих бабочек. Он долго глядел на нее, качая головой, словно вспоминая о чем-то, и наконец сказал:

— Вот чудесная игрушка для моей подруги! Брошка девы, что была краше всех в округе. Что ж, пусть голубую каплю носит мой ручей в память о прекрасной деве стародавних дней.

Для хоббитов он выискал кинжалы — длинные и острые, дивной работы, с красно-золотым змеистым узором по клинку. Они ярко взблеснули, когда Том вытащил их из ножен — легких и прочных, из неведомого черного металла, изукрашенных рубинами. Были ли в этих ножнах какие-то чары, была ли то сила лежавшего на Могильнике заклятья — а только клинков, казалось, не тронуло время: они ничуть не заржавели — и остро сияли на солнце.

— Крошкам-хоббитам кинжалы пригодятся как мечи, — сказал Том. — Не мешает вам, пожалуй, иметь острые клинки. Путь вас ждет восточный — ясно, без оружия опасно. — И он поведал им, что эти клинки были откованы много веков назад Западными Рыцарями — они были врагами Черного Властелина; силой бы их не победить — да одолело злое чародейство, ибо король-колдун правил тогда северным Ангмарским краем.

— Помнят о них сегодня немногие, — пробормотал Том. — Лишь одинокие странники в мире, потомки древних властителей, охраняют покой беспечных народов…

Хоббиты не поняли его слов, но, когда он говорил, им представилась долгая череда лет, как широкая туманная равнина — и по ней брели тени людей, высоких и суровых, со сверкающими мечами, а последний — со звездой во лбу. Потом видение растаяло, и они снова оказались в залитом солнцем мире. Время было отправляться в путь. Хоббиты приготовились, упаковали мешки и нагрузили пони. Новое оружие повесили на пояса под куртками — и чувствовали себя с ним очень неловко. Вот уж ни к чему бы, думали они. Мысль, что в их приключениях им придется драться, как-то не приходила им раньше в голову.

Наконец они двинулись. Свели лошадок с холма, сели верхом и быстрой рысью поскакали по долине. Оглянувшись, они увидели вершину холма. Могильник на ней, и — как желтое пламя — сияние золота. Потом они завернули за отрог Нагорий, и холм скрылся из виду.

Как Фродо ни осматривался, он не смог найти ни следа огромный камней-ворот; а вскоре они миновали северный проход, и край впереди изменился. Ехать с Томом было одно удовольствие — он весело трусил рядом с ними на Дружке, который двигался куда быстрее, чем можно было подумать, глядя на его пузо. Почти все время Том пел, но пел большей частью чепуху — а быть может, то была вовсе не чепуха, а древний язык, слова которого казались хоббитам невнятными и чудными.

Ехали они быстро — и однако вскоре оказалось, что Тракт дальше, чем они думали. Даже и без тумана их послеполуденный сон не дал бы им вчера добраться туда до темноты. Темная линия, что они видали, сказалась не деревьями, а густым кустарникам по краям глубокого рва с отвесной стеной на другой стороне. Это граница древнего царства, сказал Том, очень, очень древнего. Он, казалось, вспомнил что-то печальное и не захотел много говорить об этом.

Они перебрались через ров, проехали сквозь ворота в стене, и Том резко свернул на север — они слишком уклонились к западу. Земля была теперь почти ровной, и они поехали быстрей, и все же солнце стояло уже низко, когда впереди показались высокие деревья, и хоббиты поняли, что, после многих приключений, вернулись наконец на Тракт. Последние фарлонги пони проскакали галопом и остановились в тени деревьев. Они были на вершине откоса, и затянутый сумеречной дымкой Тракт лежал у их ног. Он извивался с юго-запада на северо-восток, ныряя справа в глубокую низину. Его избороздили колеи, и недавний ливень оставил на нем множество следов; всюду стояли лужи, рытвины были полны воды.

Они съехали с откоса и огляделись. Ничего и никого.

— Добрались наконец! — сказал Фродо. — Надеюсь, мои «косые углы» задержали нас не больше, чем на два дня. А может — и хорошо, что задержали: те могли потерять наш след.

Друзья взглянули на него. Тень прежних страхов вновь окутала их. С тех пор как они вошли в лес, они думали лишь о том, как бы из него выйти; только сейчас, когда Тракт лежал перед ними, вспомнили они об опасности, что была за спиной, — и скорее всего поджидала их именно на Тракте. Они тревожно оглянулись на садящееся солнце, но Тракт был бурым — и пустым.

— Так ты думаешь… — неуверенно спросил Пин, — … думаешь, за нами и сегодня погоня будет?

— Нет, надеюсь, не сегодня, — ответил ему Том. — И не завтра тоже. Но сказать наверняка Том, увы, не может. Всадникам из Мира Тьмы Том не господин.

И все же хоббитам очень хотелось, чтобы он поехал с ними. Они чувствовали, что если кто-то и может отбиться от Черных Всадников — так это он. Впереди ждут земли, совсем им незнакомые — о них не говорилось даже в самых древних преданиях Края — и в подступающих сумерках беглецы затосковали по дому. Чувство бесконечного одиночества и затерянности охватило их. Они стояли молча, стараясь оттянуть последнее прощание — и не сразу поняли, что Том желает им доброго пути и велит ободриться и ехать дальше, до темноты, не останавливаясь.

— Том вам добрый даст совет: день еще не кончен. До селенья милях в трех доберитесь к ночи: называется — Усад, ворота — на запад (после лишь везенье ваше будет помогать вам). Есть в селенье том трактир — «Гарцующий Пони». В нем хозяин Хмель Пахтарь, человек достойный. Там и переждете ночь, а с утра — в дорогу! Будьте смелы и бодры, но поосторожней!

Они умоляли его доехать с ними хотя бы до гостиницы и выпить там прощальный стакан; но он со смехом отказался:

— Том границ не перейдет: край его здесь кончен. Золотинка Тома ждет, и забот немало.

***

Он повернулся, подбросил шляпу, вскочил на пони — и с песней канул в сумерки. Хоббиты взобрались на откос и смотрели ему вслед, пока он не скрылся из глаз.

— Жаль мне расставаться с господином Бомбадилом, — вздохнул Сэм. — Вот уж чудной господин, так чудной! Я так рассуждаю: мы, может, много еще куда заедем и много чего повидаем, а только ни добрей, ни чудней его не встретим. Но, конечно, хотелось бы мне поскорей оказаться в этом самом «Гарцующем Пони»! Он, должно, не хуже нашего Зеленого Дракона. Что там за народ в Усаде?

— Живут там и хоббиты, — отозвался Мерри, — живут и Громадины. Пожалуй, кое-что там совсем как у нас. И «Пони»-то уж, во всяком случае, добрый трактир. Кое-кто из наших туда часто наведывается.

— Там может быть все, что мы пожелаем, — заметил Фродо. — И все же это не Край. Смотрите, не почувствуйте себя слишком дома! И запомните: никакой я не Торбинс! Спросят — так Подгорникс.

Они вновь уселись верхом и молча поехали в ночь. Быстро сгущалась тьма — а они все трусили с горки на горку, пока наконец впереди не замигали огни. Перед ними, загораживая звезды, уходил вверх косогор; на его западном склоне раскинулось большое селение. Они поспешили туда, желая только одного — поскорее отыскать огонь и крепкую дверь, чтобы укрыться от ночи.

Глава 9«Гарцующий Пони»

Усад был главным селением Усадного Края — маленькой населенной области, острова среди пустынных земель. Кроме самого Усада в нее входили Ходтон по ту сторону Горы, Заложье в глубокой долине несколькими милями к востоку и Таборн на опушке Мерного Леса. Низины вокруг да несколько деревень с окружающими их полями и рощами — вот и вся область.

Усадичи были каштанововолосы, коренасты и невелики ростом, веселы и независимы; они не принадлежали никому кроме самих себя, но больше дружили с хоббитами, гномами, эльфами и другими соседями, чем с Большим Народом. По их преданиям, они были потомками первых Людей, пришедших на Запад Средиземья. Немногие пережили бури Предначальной Эпохи — но когда Короли возвратились из Заморья, усадичи уже были здесь, и остались здесь по сей день, когда память о древних Королях давно стала дымом.

В те дни никто из Людей не селился так далеко к западу. Но в глухих и пустынных землях за Усадом бродили таинственные странники. Усадичи звали их Следопытами, но толком ничего про них не знали. Они были выше и темнее, чем усадичи; ходили слухи, что они видят дальше, а слышат лучше всех других людей и могут понимать языки птиц и зверей. Они по собственной воле ходили на юг и восток до самых Мглистых Гор; но осталось их сейчас немного и появлялись они редко. Когда же появлялись — то приносили вести издалека и рассказывали позабытые были, которые охотно слушали; впрочем, усадичи не очень-то их привечали.

В Усаде и вокруг него жило много семейств хоббитов — и они утверждали, что являются старейшим хоббичьим поселением в мире, основанном еще до пересечения Брендидуима и основания Края. Жили они большей частью в Ходтоне, хотя кое-кто обосновался и в самом Усаде, особенно на верхних склонах Горы, над домами Людей. Большой и Малый Народы — как они звали друг друга — жили в дружбе, не вмешивались в дела соседей, но справедливо почитали себя необходимейшей частью усадичей. Такого своеобразного (и отличного) порядка не было больше нигде в мире.

Усадичи — что большие, что маленькие — сами не путешествовали; и более всего занимали их дела собственных четырех селений. Иногда усадские хоббиты доезжали до Забрендии или даже до Восточного Удела, но хоббиты из Края не часто бывали в Усаде — даром что этот маленький край лежал всего-то в дне езды от Брендидуимского Моста. Изредка какой-нибудь Брендизайк или любящий приключения Хват заворачивал в гостиницу на день-два, но даже и это случалось теперь все реже и реже. Хоббиты из Края относились к усадским, как и ко всем, кто жил за границей — как к чужакам, и не видели проку в общении с ними, почитая их скучными и неотесанными. Быть может, в те дни гораздо больше чужаков бродило по Западу Старого Света, чем думали в Крае. Некоторые, без сомнения, были просто бродягами, готовыми осесть где угодно и оставаться, пока их терпят. Но хоббиты Усада были народ приличный и богатый, и не более грубый, чем их родичи в Крае. Тогда не было еще забыто, что когда-то между Усадом и Краем существовала тесная связь. В жилах всех Брендизайков, как говорили, текла усадская кровь.

***

В Усаде было около сотни каменных домов Большого Народа — они уютно прильнули к склону, и окна их были обращены на запад. Селение окружал глубокий ров — он полукружием отходил от Горы и возвращался к ней с другой стороны; по его внутреннему краю шла высокая крепкая изгородь. Через нее по насыпи бежал Тракт; там, где он сходился с изгородью, путь преграждали большие ворота. С южной стороны были еще одни ворота — в том месте, где Тракт покидал Усад. Вечером ворота закрывались; но внутри рядом с ними были маленькие сторожки для привратников.

Вниз по Тракту, там где он сворачивал вправо, огибая подножие Горы, стоял большой трактир. Построен он был давно, когда движение на дорогах было более оживленным. Ибо Усад стоял на древнем перекрестке: старая дорога пересекала Тракт у самого рва с западной стороны селения, и в былые дни Люди и разный другой народ частенько по нему ходили. «В Усаде услышал — шесть раз проверь» — присловье это все еще бытовало в Восточном Уделе, напоминая о днях, когда в трактире можно было узнать новости с Севера, Юга и Востока — а хоббиты из Края приезжали их слушать. Но северные края были разорены давным-давно, и Северным Трактом теперь почти не пользовались: он зарос травой, и усадичи называли его Зеленым, или Неторным.

Усадский трактир, тем не менее, по-прежнему стоял, и трактирщик был фигурой весьма значительной. Дом его был местом встречи для ленивых, болтливых и любопытных жителей, больших и маленьких, из всех четырех селений; и местом отдыха для Следопытов и других странников, и тех редких путников (чаще всего — гномов), которые все еще ездили по Западному Тракту к Синим Горам и обратно.

***

Было уже совсем темно, сияли белые звезды, когда Фродо с друзьями миновали перекресток и подъехали к селению. Западные ворота оказались закрыты, но у дверей сторожки с той стороны сидел человек — он засветил фонарь и с удивлением уставился через ворота на путников.

— Чего вы хотите и откуда идете? — грубо спросил он.

— Хотим мы попасть в ваш трактир, — ответил Фродо. — Мы едем на восток — но сегодня ехать дальше больше не можем.

— Хоббиты! Четверо хоббитов — да еще из самого Края, вот оно как! — пробормотал привратник себе под нос. С минуту он мрачно смотрел на них, а потом медленно открыл ворота и дал им проехать.

— Не часто к нам хоббиты из Края жалуют, да еще по ночам, — продолжал он, когда они на миг остановились у его двери. — Вы уж простите, если я поинтересуюсь, какой ветер занес вас в Усад. И как вас, к примеру, звать?

— Наши дела и наши имена — только наши, и незачем о них тут говорить, — отрезал Фродо: взгляд привратника и тон его голоса совсем ему не понравились.

— Конечно, конечно, — закивал тот. — Но только ведь должен же я знать, кто по ночам в Усад является…

— Мы — хоббиты из Забрендии, и нам взбрело на ум попутешествовать и пожить в здешнем трактире, — вставил Мерри. — Я, например, Брендизайк. Довольно с вас? Я слыхал, усадичи учтивы с путниками — или я ошибся?

— Ладно, ладно! — проворчал привратник. — Коли я кого ненароком обидел — простите, не хотел. Но только вам тут не один старый Горри вопросы задавать будет. Чудной нынче народ понаехал. Вот доедете до «Пони» — сами увидите.

Он пожелал им доброй ночи, и больше они не разговаривали; но в свете фонаря Фродо видел, что привратник все еще пристально их разглядывает. Он обрадовался, услыхав, как лязгнули за спиной ворота. Он гадал, почему этот человек был таким подозрительным — уж не справлялся ли у него кто-нибудь о компании хоббитов? Может, это был Гэндальф? Он мог и приехать — пока они мешкали в Лесу и Нагорьях. Но что-то во взгляде и голосе привратника заставляло его волноваться.

Человек посмотрел немного вслед хоббитам и вошел в сторожку. Когда он повернулся к воротам спиной, темная фигура быстро перемахнула изгородь и скрылась в уличной тьме.

***

Хоббиты въехали на пологий склон, миновали несколько стоящих на отшибе домов и остановились перед трактиром. Дома казались им большими и странными. Сэм смотрел на гостиницу, на три ее этажа — и настроение его портилось все больше. Он думал, правда, что встретит в пути великанов повыше деревьев и всяких других тварей — может, и пострашней; но сейчас с него вполне хватало первого взгляда на людей и их огромные дома — это было даже слишком много для одного утомительного дня. Ему чудились оседланные черные кони в трактирном дворе и Черные Всадники, глядящие из темных верхних окон.

— Мы ведь не остановимся тут на ночь, сударь?! — воскликнул он. — Здесь же ведь, кажись, живут хоббиты — может, нас кто из них к себе пустит? Было бы совсем, как дома…

— А чем тебе трактир не нравится? — сказал Фродо. — Нам его Том Бомбадил посоветовал. Думаю, там внутри тоже как дома.

Даже снаружи гостиница выглядела очень приятно — для привычного, конечно, взгляда. Фасадом она выходила на Тракт, а два ее крыла, отходивших назад, срезались склоном холма, так что сзади окна второго этажа были на уровне земли. Широкая арка вела во двор, а слева за ней было широкое крыльцо с ведущими к нему ступенями. Дверь была приоткрыта, и оттуда падал яркий свет. Над крыльцом белели крупные буквы: «Гарцующий Пони. Содержит Хмель Пахтарь». Во многих окнах нижнего этажа за плотными шторами горел свет.

Пока хоббиты колебались на темной улице, внутри кто-то завел веселую песню, и целый хор голосов подхватил ее. Они немного послушали — и решительно спешились. Песня кончилась; раздались смех и хлопки.

Путники ввели пони во двор и оставили их стоять там, а сами поднялись по лестнице. Фродо шагнул вперед — и чуть не столкнулся с маленьким толстым человеком с лысой головой и красным лицом. На нем был белый передник, и он торопился из одной двери в другую, неся уставленный кружками поднос.

— Можно нам… — начал Фродо.

— Минутку, с вашего позволения! — крикнул человек через плечо и канул в шум голосов и облако дыма. Через миг он появился снова, вытирая руки о фартук.

— Добрый вечер, маленькие господа! — сказал он, кланяясь. — Что вам угодно?

— Постели для четверых и стойла для пяти пони, если найдутся. Вы господин Пахтарь?

— Именно, именно! Хмель меня зовут. Хмель Пахтарь, к вашим услугам. А вы из Края, да? — сказал он, и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу, словно пытаясь припомнить что-то. — Хоббиты! — воскликнул он. — Что же это я забыл?.. Могу я узнать ваши имена?

— Господин Хват, господин Брендизайк, — представил спутников Фродо. — А это Сэм Гискри. Лично я — Подгорникс.

— Надо же!.. — Пахтарь щелкнул пальцами. — Опять забыл! Ну, ничего, вспомню, как немного освобожусь. Я тут с ног сбился; но для вас все сделаю. У нас тут теперь не часто гости из Края бывают — стыдно мне не принять вас как следует. Сегодня-то, правда, народу полно, давно такого не было. Дождя нет — есть ливень, как у нас говорят.

— Эй! Ноб! — крикнул он. — Где ты там, телепень шерстоногий?! Ноб!

— Иду, хозяин, иду! — веселый хоббит выскочил из-за двери, увидел путешественников и, замерев, с интересом уставился на них.

— Где Боб? — спросил его трактирщик. — Не знаешь? Так найди! И быстро! У меня не шесть ног и не шесть глаз! Скажи Бобу, во дворе пять пони — так вот, пусть он их устроит. Как? А как хочет! Хоть в свою комнату пусть ставит!

Ноб подмигнул, хмыкнул и потрусил прочь.

— Да, так о чем бишь я?.. — проговорил Пахтарь, потирая лоб. — Одно гонит другое прочь, так сказать. Я сегодня так занят — голова кругом… Прошлой ночью подошла с юга компания по Неторному; потом еще гномы, которые на запад едут — этим вечером явились. А теперь вот вы. Честно скажу — не будь вы хоббиты, не пустил бы я вас. Нет мест, и все тут! Ну, а для хоббитов есть в северном крыле две комнаты — специально делали, когда трактир строился. В первом этаже, с круглыми окнами — все, как вы любите. Надеюсь, понравится. Вы, конечно, ужинать захотите, так это я мигом. Сюда, пожалуйста!

Он провел их вниз по коридору и распахнул дверь.

— Ай да комнатка! — сказал он. — Нравится?.. Бегу, простите, ну и денек — слова сказать некогда! Кручусь, как белка, а не худею! Я еще загляну попозже. Понадобится что — звоните в колокольчик, Ноб придет. Если не придет — звоните и кричите!

Он наконец вышел и дал им вздохнуть. Он, казалось, мог говорить бесконечно — хоть и был занят по горло. Хоббиты были в маленькой уютной комнате. В камине горел огонь, а перед ним стояли низкие удобные кресла. Был в комнате и круглый стол, накрытый белой скатертью, а на нем — большой колокольчик. Ноб, однако, появился прежде, чем они подумали о звонке; в руках у него был поднос с тарелками и свечи.

— Не хотите ли чего-нибудь выпить, господа? — спросил он. — Не желаете ли взглянуть на спальни, пока готовится ужин?

Хоббиты умылись и успели выпить по доброй кружке пива, когда снова вошли Пахтарь и Ноб. Во мгновение ока стол был накрыт. Ужин был совсем как дома (и это окончательно примирило Сэма с Усадом — первую трещинку его недоверие дало под действием отличнейшего пива): горячий суп, холодное мясо, черничный пирог, свежие булки и острый сыр.

Трактирщик повертелся немного у стола и откланялся.

— Вот поужинаете, захочется вам общества, — сказал он, стоя в дверях, — а может, и не захочется не знаю, — может, сразу спать, так доброй вам ночи, — но если захочется — приходите в залу, вам все рады будут. К нам нечасто путешественники из Края заезжают; посидите с нами, может, расскажете что интересное или споете — вот и ладно будет. Но это уж как пожелаете! Если что понадобится — звоните!

Поужинав — а ужинали они не меньше трех четвертей часа, не отвлекаясь на разговоры — хоббиты ободрились настолько, что Фродо, Сэм и Пин решили «присоединиться к обществу». Мерри заявил, что там слишком душно.

— Я лучше здесь у огня посижу, — сказал он. — И, может, попозже выйду проветрюсь. А вы идите — только не забудьте: мы ведь хотели исчезнуть тайно, а пока все еще на большой дороге. И Край не так уж далеко. Осторожней там!

— Ладно! — отмахнулся Пин. — Сам не забудь! Смотри не потеряйся, да учти, что внутри все-таки безопасней.

***

Общество собралось в большой зале трактира. Сборище было большое и пестрое — Фродо обнаружил это, когда его глаза привыкли к полумраку. Свет шел в основном от горящей в камине колоды — три фонаря, свисающие с балок, были тусклы и едва видны сквозь дым. Хмель Пахтарь стоял у огня, беседуя с гномами и двумя-тремя чудными на вид людьми. На скамьях сидел самый разный люд: усадичи, кучка местных хоббитов (они болтали друг с дружкой), еще несколько гномов и другие смутные силуэты — сквозь марево табачного дыма их было не разглядеть.

Хоббитов из Края встретили хором приветствий. Чужаки, особенно те, что пришли по Зеленому Тракту, оглядели их с ног до головы. Трактирщик представил вновь прибывших усадичам, да так быстро, что друзья совсем запутались и не знали, кому какое имя принадлежит. Имена у усадичей были все больше растительные: Тростняк, Верескор, Чертополокс, Шипарь, Осинник. Местные хоббиты не отставали. Самое частое имя у них было Стародуб. Но кое-кто звался привычно: Норкинсы, Прорытвинсы, Запескунсы, Длинноноги — все, надо думать, не без родни в Крае. Были и Подгорниксы из Ходтона — они сразу сообразили, что Фродо не иначе как их новоявленный братец.

Усадские хоббиты были дружелюбны и любопытны — и Фродо скоро понял, что хочешь — не хочешь, а объяснять, кто он, все-таки придется. Он тут же сочинил, что интересуется историей и географией (при этом все закивали, хоть и не часто слышали такие слова) и что он и его друзья хотят узнать побольше о хоббитах, живущих за границей, особенно в восточных землях.

Тут все заговорили разом. Если бы Фродо действительно хотел писать книгу и имел сотню ушей — он за несколько минут набрал бы материалу на добрый десяток глав. А если бы ему этого показалось мало — ему перечислили кучу имен, начиная со «старины Хмеля», от кого он мог бы узнать все остальное. Но через некоторое время — так как Фродо, очевидно, не собирался писать свою книгу сейчас же — хоббиты вернулись к расспросам о делах в Крае. Фродо оказался не очень-то разговорчивым — и скоро сидел в углу один, слушая и осматриваясь.

Люди и гномы говорили о дальних событиях — и новости их не радовали. На юге было плохо. Люди, что пришли по Зеленому Тракту, искали места, где могли бы пожить в мире. Усадичи же — даром что были радушны — не собирались принимать странников в своем небольшом краю и ясно это показывали. Один из чужаков — косоглазый, со злым болезненно-желтым лицом — предсказывал, что в ближнем будущем на север пойдет еще народ — и много. «И ежели им места не найдется — так они его сами найдут», — громко заявил он. Местным жителям эти речи совсем не понравились.

Хоббиты на все это внимания не обращали — дела Большого Народа их не касались; не полезут же люди, в самом-то деле, на житье в их норки. Куда больше занимали их Сэм и Пин, которые почувствовали себя совсем как дома и весело болтали о делах Края. Пин рассказывал что-то донельзя смешное: слушатели чуть не падали с лавок от хохота. Но кое-кто задавал вопросы, которые заставили Фродо немного обеспокоиться. Один из усадичей — он, кажется, несколько раз бывал в Крае — захотел узнать, где живут Подгорниксы и кому они родня.

Вдруг Фродо заметил, что какой-то странный, суровый человек, сидя в тени у стены, внимательно прислушивается к разговору хоббитов. Он курил длинную, искусно вырезанную трубку и изредка отхлебывал из кружки. Ноги он вытянул вперед, так что виднелись высокие сапоги из мягкой кожи — они хорошо послужили ему, но теперь были стоптаны и покрыты засохшей глиной. Он плотно завернулся в грязный темно-зеленый плащ; из-под низко надвинутого, несмотря на жару, капюшона, зорко блестели глаза — и видно было что глядит он на хоббитов.

— Кто это? — улучив момент, шепотом спросил Фродо у Пахтаря. — Представлен, кажется, не был?

— Этот?.. — прошептал в ответ трактирщик, скосив глаз но не поворачивая головы. — Да я, правду сказать, и сам толком не знаю. Он из этих, из бродяг — мы их Следопытами зовем. Говорит он редко; но, когда хочет, много чего может порассказать. Исчезает на месяц, а то и на год, потом глядишь — опять сидит. Прошлой весной вот зачастил; но в последнее время я его не видал. Какое у него на самом деле имя — не знаю; но у нас его все Бродником кличут. Расхаживает тут вокруг — почему бы, правда, и не ходить — ноги-то вон какие! — торопится вечно, неизвестно только, куда… Забавно, однако, что вы о нем спросили… — Тут Пахтаря окликнули, и он умчался подавать кому-то пива, так и не объяснив, что ему показалось «забавным».

Фродо увидел, что Бродник смотрит теперь на него — будто слыхал или догадался о разговоре. Неожиданно он кивнул Фродо и поманил его к себе, предлагая подойти и сесть рядом. Фродо приблизился — и тогда он отбросил капюшон. У него были черные с проседью волосы и жесткие серые глаза на бледном суровом лице.

— Я зовусь Бродником, — тихо проговорил он. — И очень рад видеть вас, господин… Подгорникс, если старина Хмель ничего не напутал?

— Он не напутал, — твердо сказал Фродо. Ему было не по себе под пристальным взглядом этих зорких глаз.

— Ну, так вот, господин Подгорникс, — продолжал Бродник. — На вашем месте я приструнил бы своих юных друзей. Пиво, огонь, теплый прием, — приятно, конечно, но… это ведь все-таки не Край. Мало ли кто вокруг сидит и их слушает. Хоть и не мое это дело… — добавил он с кривой усмешкой, заметив взгляд Фродо, — …но в Усаде, знаете ли, сейчас всякий народ бывает, — и он еще пристальней посмотрел на Фродо.

Фродо вернул ему взгляд, но ничего не сказал; да и Бродник вроде потерял интерес к разговору. Все внимание его, казалось, вдруг обратилось на Пина: Фродо в смятении понял, что этот глупый молодой Хват, ободренный успехом своей прошлой истории, начал новый рассказ: о прощальном Угощении Бильбо. Он поведал уже о его Речи; еще немного — и дойдет до Исчезновения.

Фродо ужаснулся. Для большинства местных хоббитов это, конечно, вполне безобидная история: просто еще один забавный рассказ о тех «чудаках из-за Брендидуима», но некоторые (старый Хмель, например), кое-что знали, а может, и слышали когда-то давно об уходе Бильбо. Теперь они наверняка вспомнят о Торбинсах — особенно если кто-нибудь в Усаде успел уже этим поинтересоваться.

Фродо заерзал, лихорадочно соображая, что делать. Внимание слушателей подхлестывало Пина — он совсем позабыл об опасности. Фродо вдруг испугался, что он помянет Кольцо — и погубит всех.

— Быстро — прервать! — шепнул ему в самое ухо Бродник.

Фродо вскочил на стол, выпрямился и потребовал слова. От Пина тут же отвернулись. Хоббиты смотрели на Фродо, смеялись и хлопали: господин Подгорникс, думали они, напился и стал наконец поразговорчивей.

Фродо почувствовал себя очень глупо и принялся (как делал всегда, произнося речи) перебирать лежащие в кармане вещи. Он нащупал Кольцо на цепочке — и вдруг необъяснимое желание надеть его охватило хоббита: исчезнуть — вот выход из этого дурацкого положения! Но ему показалось почему-то, что эта мысль пришла к нему извне, будто кто-то в комнате ему ее шепнул. Он подавил желание и сжал Кольцо в руке, словно чтобы не дать ему вырваться на волю или предать их. Во всяком случае, оно ему ничего не подсказало. Он произнес «приятственное слово», как сказали бы у них в Крае: «Мы благодарны вам за теплый прием, и я смею надеяться, что мой краткий визит поможет восстановить древние узы дружбы между Краем и Усадом», — тут он остановился и закашлялся. Теперь уже все в зале смотрели на него. «Песню!» — крикнул один из хоббитов. «Песню, песню! — завопили остальные. — Давайте, сударь, спойте нам что-нибудь, чего мы не знаем!»

На миг Фродо растерялся. А потом в отчаянье запел одну из забавных песенок, которые так любил Бильбо (а этой он еще и очень гордился, потому что слова к ней сочинил сам). Она была о трактире — может, именно поэтому Фродо ее и вспомнил. Вот она целиком — а то сейчас из нее, как правило, помнят лишь отдельные строчки:

В веселом старом кабачке

Под серою горой

Варили темный крепкий эль;

Там лунный сел челнок на мель

Вечернею порой.

У конюха жил пьяный кот,

Вверх-вниз водил смычком

По пятиструнной скрипке он:

То вверх взлетал, то падал тон,

И стон стоял кругом.

А у кабатчика жил пес:

Смеяться был мастак.

Он шутки слушать обожал,

При этом весело визжал

И ржал, как волколак.

Была еще корова там —

Короною рога —

Что, слыша скрипки пьяный стон,

Пускалась в пляс, крутя хвостом,

И мчалась на луга.

О! Ряд тарелок на стене

И ящик серебра!

Особый к праздникам прибор:

Его полировал весь двор

С утра и дотемна.

Возничий упился вконец

И ныл премерзко кот,

Посуда пляшет на столе,

Корова скачет во дворе,

Взахлеб собака ржет.

Возничий кружку прихватил

И грохнулся под стул;

Во сне он видел темный эль,

Под звездами была постель,

Рассветный ветер дул.

Тут конюх говорит коту:

Мол, лунных жаль коней.

Хозяин залил здесь мозги,

Они же в небесах — одни,

И Солнце — у дверей.

На скрипке джигу кот сыграл —

И мертвый бы ожил!

Визжал, трубил и квакал он,

Возничего же под столом

Кабатчик теребил.

Возничего, вкатив на холм,

Впихнули в лунный челн;

А кони грызли удила,

Корова павой приплыла,

И прибежал прибор.

Еще быстрее заиграл

На старой скрипке кот —

Корова встала на рога,

Взвивались кони в облака,

Пустился в пляс народ.

Порвались пять скрипичных струн,

Прибор разбился вдрызг;

Перескочив через Луну,

Корова завопила: «М-му-у!»,

Глуша собачий визг.

Челн выполз в небо над холмом,

И Солнцу время встать.

Она не верила глазам:

Хоть день идет по небесам —

Все завалились спать!

Хлопали ему долго и громко. У Фродо был хороший голос, и песня понравилась. «Где старина Хмель? — кричали все. — Он должен это услышать! Пусть Боб выучит про этого кота-выпивоху, и мы потанцуем! — Они требовали еще пива и продолжали шуметь: — Повторите свою песню, сударь! Просим! Еще разок!»

Фродо заставили выпить еще, а потом он опять начал песню, и многие подхватили; мотив был давно известен, а слова запоминались легко. Теперь пришел черед Фродо терять голову. Он начал приплясывать, а когда дошел до слов: «Перескочив через Луну, Корова завопила: «М-му-у!» — подскочил и сам. Слишком сильно: потому что опустился — бан-н-г-г! — прямо в полный кружек поднос, поскользнулся и с треском скатился со стола. Народ открыл уже было рот, чтоб засмеяться — да так и замер, не дыша: певец пропал. Просто исчез, словно сквозь землю провалился.

Местные хоббиты в изумлении воззрились на пустоту, а потом громко воззвали к Хмелю Пахтарю. Слушатели отпрянули от Сэма и Пина — и те остались сидеть в углу одни под мрачными, подозрительными взглядами. Большинство считало их теперь товарищами странствующего колдуна, от которого неизвестно чего и ждать. Но один смуглый усадич глядел на них с подозрением и насмешкой — и это было очень неприятно. Потом он выскользнул из трактира вместе с косоглазым южанином: эта парочка весь вечер о чем-то шепталась. Почти сразу за ними ушел и привратник Горри.

Фродо не знал, что делать. Он отполз под столами в темный угол, где сидел Бродник — тот не двигался и ничем не выдавал своих мыслей. Фродо прислонился спиной к стене и снял Кольцо. Он не мог бы сказать, как оно оказалось у него на пальце. Он вертел его в кармане, пока пел — наверное, оно как-то наделось, когда он резко вытащил руку, чтобы уберечься от падения. На миг он подумал, не сыграло ли с ним Кольцо само этой злой шутки; возможно, оно пыталось откликнуться на волю или приказ кого-то в зале. Не нравился хоббиту вид тех, кто ушел.

— Ну? — сказал Бродник, когда он появился. — И зачем вы это сделали? Все разговоры ваших друзей не могли навредить больше! Прямо в капкан ногой. Или может — пальцем?

— Не понимаю, о чем вы, — с досадой и тревогой сказал Фродо.

— Отлично понимаете, — возразил Бродник. — Только лучше нам подождать, покуда шум не уляжется. Тогда, с вашего позволения, господин Торбинс, я хотел бы сказать вам несколько слов.

— О чем это? — Фродо будто и не заметил, что его назвали настоящим именем.

— О деле, важном для нас обоих, — ответил Бродник, глядя Фродо в глаза. — Быть может, то, что вы услышите, будет вам на пользу.

— Хорошо, — проговорил Фродо, стараясь выглядеть безразличным, — я поговорю с вами — попозже.

***

А у камина в это время шел спор. Прибежавший Хмель Пахтарь старался разобраться в нескольких противоречивых описаниях случившегося.

— Я его видел, господин Пахтарь, — твердил хоббит, — иначе говоря, не видел. Прямо в воздухе растаял, одно слово!

— Не скажите, господин Стародуб! — возражал трактирщик.

— А вот и скажу! — повторил Стародуб. — И уж что скажу, на том стою!

— Нет, тут какая-то ошибка, — заявил Пахтарь, качая головой Не таков господин Подгорникс, чтоб в воздухе таять, даже в таком, как тут.

— Тогда где же он? — закричало несколько голосов.

— Откуда мне знать? По мне — пусть идет, куда пожелает, лишь бы платил. Да и господин Хват здесь — вон, глядите — он-то ведь не исчез.

— Я видел, что видел, а я ничего не видел, — упрямо заявил Стародуб.

— А я говорю — тут какая-то ошибка, — повторил Пахтарь, поднимая поднос и собирая черепки.

— Конечно, ошибка! — сказал Фродо. — Никуда я не исчезал. Вот он я! Просто мне надо было перекинуться парой слов с Бродником.

Он вышел на свет; но народ отшатнулся, еще более встревоженный, чем прежде. Их не устроило объяснение, что он просто-напросто после падения быстро отполз под столами в угол. Усадичи — и люди, и хоббиты — расходились, ворча, что на сегодня им забав хватило. Один-двое одарили Фродо мрачным взглядом и что-то пробормотали про себя. Последними поднялись гномы и два не то три странного вида человека — они распрощались с трактирщиком, ни слова не сказав Фродо и его друзьям. Скоро в зале не осталось никого кроме Бродника, который сидел, незамеченным, у стены.

Господин Пахтарь выглядел почти довольным. Он рассудил — и вполне справедливо — что его зала не будет пустовать теперь еще много вечеров: чудо надо было хорошенько обсудить.

— Что же это вы натворили, господин Подгорникс? — спросил он. — Распугали мне всех гостей и перебили все кружки своими прыжками!

— Мне очень жаль, — оказал Фродо. — Но я ведь не нарочно, поверьте! Несчастный случай…

— Ладно, ладно, господин Подгорникс! Когда в другой раз решите сотворить что-нибудь в этом роде, предупредите сперва народ — или хотя бы меня. Мы здесь не очень-то любим чудеса, и неожиданности тоже.

— Я ничего такого больше не сделаю, господин Пахтарь, обещаю вам. Я теперь пойду спать. Завтра рано вставать. Не присмотрите, чтоб пони были готовы к восьми?

— Само собой! Вот только есть у меня к вам разговор прежде чем вы ляжете, господин Подгорникс — личный разговор. Я тут кое-что вспомнил, что обязательно должен вам сказать. Вы, надеюсь, не обидитесь. Вот кончу дела — и загляну к вам, если позволите.

— Конечно! — сказал Фродо, но сердце его екнуло. Сколько же личных разговоров предстоит ему этой ночью, подумал он, и чем они кончатся? Неужто все тут в заговоре против него? Он начал уже подозревать, что даже за добродушным толстым лицом Пахтаря зреют темные планы.

Глава 10Бродник

Фродо, Пин и Сэм вернулись к себе. Комната была темной. Мерри не было, и камин едва теплился. Они раздули угли и подбросили в огонь хворосту — и тут увидели, что Бродник пришел с ними. Он спокойно сидел в кресле у двери.

— Привет! — сказал Пин. — Кто вы и что вам надо?

— Я зовусь Бродником, — ответил тот, — и ваш друг — хоть он, может быть, об этом и позабыл — обещал потолковать со мной.

— Вы, помнится, намекали, что я могу узнать что-то полезное. — Сказал Фродо. — Так что вы хотели мне сказать?

— Несколько слов, — отвечал Бродник. — Но, разумеется, с выгодой для себя.

— Что вы имеете в виду? — резко спросил Фродо.

— Не волнуйтесь! Только одно: я говорю вам все, что знаю и даю добрый совет — если, конечно, сойдемся в цене.

— И что за цена? — осведомился Фродо: он начал подозревать что попал в лапы к мошеннику и подсчитывал в уме взятые с собой деньги — их было очень мало. Всех их едва хватило бы расплатиться с этим бродягой — а Фродо не мог потратить из них ни монетки.

— Не больше, чем вы можете уплатить, — словно прочитав его мысли, с медленной улыбкой сказал Бродник. — Вы берете меня с собой, и я иду с вами, пока мне этого хочется.

— Ого! — Фродо удивился, но облегчения не почувствовал. — Даже если бы мне нужен был еще товарищ, я не согласился бы на такое, не узнав как следует вас и ваших дел.

— Отлично! — воскликнул Бродник, скрещивая ноги и удобно устраиваясь в кресле. — Вы, кажется, начинаете приходить в себя; это хорошо. Не так давно вы были слишком беззаботны… Ладно! Я скажу вам, что знаю — и оставлю расплату за вами. Быть может, вы рады будете отблагодарить меня, когда выслушаете.

— Так говорите! — сказал Фродо. — Что вы знаете?

— Многое; много темного, — мрачно проговорил Бродник. Он поднялся, подошел к двери, быстро распахнул ее и выглянул. Потом плотно прикрыл ее и снова уселся. — У меня чуткий слух, — сказал он, понижая голос. — Исчезать я, правда, не умею, но мне доводилось выслеживать разных диких тварей, и я могу оставаться незамеченным — если захочу. Вот и сегодня вечером я был на Тракте западнее Усада; гляжу — едут из Волглого Лога четверо хоббитов. Не стану повторять, о чем они говорили и как прощались со стариной Бомбадилом. Один из них говорит другим: «Запомните: никакой я не Торбинс! Спросят — так Подгорникс». Это так меня заинтересовало, что я последовал за ними сюда. Возможно, у господина Торбинса есть серьезные причины скрывать свое имя; но если так — я посоветовал бы ему и его друзьям быть поосторожней.

— Не понимаю, почему мое имя должно интересовать кого — то в Усаде, — сердито сказал Фродо. — И мне бы очень хотелось знать, почему оно интересует вас. У господина Бродника, должно быть, есть серьезные причины для подглядывания и подслушивания, но если так — я хотел бы узнать их.

— Славный ответ! — рассмеялся Бродник. — Причины просты: я поджидаю хоббита по имени Фродо Торбинс; мне надо разыскать его — и поскорей. Я знаю, что он уносит из Края… ну скажем тайну, очень важную для меня и моих друзей.

— Нет, не бойтесь меня! — вскричал он, когда Фродо приподнялся с кресла, а Сэм вскочил и хмуро на него глянул. — Я сберегу вашу тайну лучше, чем вы сами. А беречь надо! — Он наклонился вперед и оглядел их. — Бойтесь каждой тени! — тихо сказал он. Черные Всадники побывали в Усаде. В понедельник один из них спустился по Неторному, а позже подъехал и второй — с юга.

Было тихо. Наконец, Фродо сказал, обращаясь к Пину и Сэму:

— Я должен был об этом догадаться: больно уж дотошно нас привратник расспрашивал. И трактирщик, кажется, тоже что-то знает. С чего бы он нас так в залу тянул? Да, глупо мы поступили; надо было нам остаться здесь.

— Так было бы лучше, — кивнул Бродник. — И я не дал бы вам пойти в залу, если б мог; но трактирщик не пустил меня к вам и записки не взял.

— Вы думаете, он… — начал Фродо.

— Нет, старина Хмель на зло не способен. Просто не любит подозрительных бродяг вроде меня. — (Фродо бросил на него озадаченный взгляд) — Вид-то у меня довольно разбойничий, верно? — сказал Бродник с усмешкой и странным блеском в глазах. — Но, надеюсь, скоро мы узнаем друг друга лучше. И тогда вы, быть может, объясните, что случилось, когда вы пели. Ибо эта выходка….

— Да не выходка, а просто случайность! — не выдержал Фродо.

— Если б так… — вздохнул Бродник. — Но пусть даже случайность. Она может погубить вас всех.

— Не больше, чем все остальное, — сказал Фродо. — Я знаю, что Всадники гонятся за мной; но теперь они, кажется, меня потеряли.

— Не рассчитывай на это! — резко проговорил Бродник. — Они вернутся. И приедут другие. Есть ведь и другие. Я знаю, сколько их. Я знаю этих Всадников. — Он остановился, и глаза его стали холодны и тверды. — Да и здесь, в Усаде, есть кое-кто, кому нельзя доверять, — продолжал он. — Бит Осинник, к примеру. Вы должны были его заметить — ехидный и смуглый. Он тут очень подружился с одним южанином, они и вышли вместе — как раз после твоей «случайности». Кстати, прости мне «ты» — это знак доверия, у нас иначе не говорят… Не все южане пришли с добром, а Осинник, тот и вовсе что угодно кому угодно продаст; или предаст кого-нибудь — шутки ради.

— Что будет этот Осинник продавать, и что ему за дело до моей оплошности? — Фродо по-прежнему делал вид, что не понимает намеков Бродника.

— Тебя он будет продавать, — ответил Бродник. — Тебя и твоих друзей. Вести о вас дорого стоят. Им теперь и имени твоего знать не надо. Кажется мне, они узнают обо всем до исхода это ночи. Довольно? Вы, конечно, вольны поступать как хотите: брать меня в проводники или нет. Но должен сказать, что мне известны все земли от Края до Мглистых Гор: я долгие годы бродил в них. Я старше, чем выгляжу, и опыт мой пригодится в походе. По дороге вам не пройти — конники стерегут ее день и ночь; придется свернуть. Из Усада вас выпустят, и, может, дадут даже отойти от него — пока солнце светит; но далеко вы не уйдете. Они настигнут вас во тьме, в глуши — и помощи не будет. Знаете, что ждет вас тогда? Берегитесь!

Хоббиты взглянули на него и с удивлением увидели, что лицо его искажено мукой, а пальцы вцепились в подлокотники кресла. В комнате было тихо; пламя, казалось, подернулось дымкой. Бродник сидел, глядя куда-то невидящими глазами, точно ушел в воспоминания или вслушивался в дальние голоса Ночи.

— Итак! — через мгновенье воскликнул он, проведя по лбу рукой. — Я, быть может, знаю о ваших преследователях больше, чем вы. Вы боитесь их — и все же недостаточно боитесь. Завтра вам надо попробовать ускользнуть — Бродник проведет вас нехожеными тропами… Так как — годится он вам в проводники?

Повисло тяжелое молчание. Фродо не отвечал, охваченный сомнениями и страхом. Сэм хмуро смотрел на хозяина и наконец не утерпел:

— С вашего позволения, господин Фродо, я скажу: нет, не годится! Бродник, он ведь на что упирает: бойтесь, мол, каждой тени; и тут он очень даже прав — только давайте уж начнем с него. Явился он из Глухоманья, а я никогда ничего хорошего о тамошнем народе не слышал. И знает он много — даже слишком много, скажу я; но поэтому-то мы и не должны с ним идти — заведет еще в какую глушь, а там помощи не жди, сам говорил.

Пин ерзал и чувствовал себя не в своей тарелке. Бродник, не отвечая Сэму, смотрел на Фродо.

— Нет, Сэм, ты, пожалуй, не прав… — медленно проговорил тот. — А ты… — он повернулся к Броднику. — Ты, по-моему, совсем не такой, каким хочешь казаться. Раньше говорил, как усадич — а теперь вот и голос другой. И все-таки в одном я с Сэмом согласен: почему ты предупреждаешь об опасности и ждешь, что мы поверим тебе на слово? К чему личина? Кто ты? И откуда ты о нас знаешь?

— Урок осторожности не прошел даром, — заметил Бродник с мрачной улыбкой. — Но осторожность — одно, а нерешительность — другое. Самим вам до Светлояра не дойти, и единственное, что вам остается — поверить мне. Думайте. Я отвечу на некоторые ваши вопросы, если это поможет вам — но почему вы должны верить моим словам, если до сих пор не поверили? Впрочем, все равно — слушайте…

И в это время в дверь постучали. Появился Хмель Пахтарь со свечами, а позади — Ноб с сосудами горячей воды. Бродник отступил в темный угол.

— Я пришел пожелать вам доброй ночи, — сказал трактирщик, ставя свечи на стол. — Ноб! Неси воду в спальни! — Он вошел и закрыл дверь.

— Вот какое дело… — поколебавшись, начал он. — Если от этого какая беда вышла, — мне очень жаль. Да только одно гонит прочь другое, а я человек занятой. Но на этой неделе много всякого случилось, вот я и вспомнил; надеюсь, не слишком позднее. Понимаете, мне ведено поджидать хоббитов из Края, и особенно — по имени Торбинс.

— И какое же это имеет ко мне отношение? — спросил Фродо.

— Вам лучше знать, — хитро подмигнул трактирщик. — Я вас не выдам; но мне было сказано, что приедет этот Торбинс под именем Подгорникса; у меня и описание его есть — и оно вам очень подходит, с позволения сказать…

— Вот как! Интересно послушать, — неблагоразумно прервал его Фродо.

— Крепкий и краснощекий малыш, — важно изрек Пахтарь. Пин ухмыльнулся; Сэм был в негодовании. — Это тебе, конечно, не приметы, Хмель; почти все хоббиты крепкие и краснощекие, — сказал он мне, — продолжал трактирщик. — но этот повыше других, с раздвоенным подбородком: бойкий паренек с ясными глазами. Прошу прощения, это он так сказал, не я.

— Он? Кто это — он? — спросил Фродо.

— Кто?.. Да приятель мой, Гэндальф, разве я не сказал? Но теперь-то я не знаю, что он скажет, когда мы опять увидимся; не удивлюсь, коли все пиво мне сквасит, или меня самого в чурбан превратит. Он ведь маг, и скор на расправу… Но что сделано — то сделано.

— Так что же вы сделали? — Фродо начинал терять терпение: клубок пахтаревых мыслей раскручивался слишком медленно.

— О чем бишь я? — трактирщик остановился и щелкнул пальцами А, ну да! Старина Гэндальф. Заходит он этак месяца три назад ко мне в комнату. Хмелик, — говорит, — Я ухожу, утром меня уже не будет. Можешь ты кое-что для меня сделать?» «Только скажи», — отвечаю. «Я спешу, — говорит он. — И времени у меня нет, но мне надо непременно отправить письмо в Край. Есть у тебя верный человек?» «Я его найду, — говорю. — Завтра или послезавтра». «Найди завтра», — сказал он и дал мне письмо.

Оно надписано совершенно ясно, — и Хмель Пахтарь, достав письмо из кармана, медленно и гордо (он очень ценил свою славу грамотного человека) прочитал:

«Край, Хоббитон, Торба-на-Круче, Фродо Торбинсу».

— Письмо — мне — от Гэндальфа! — вскричал Фродо.

— А! — сказал Эль Пахтарь. — Так вы, стало быть, все-таки Торбинс?

— Сами ведь знаете, — сказал Фродо. — Ну, давайте письмо, да объясните, почему вы его не отправили. Вы же об этом хотели мне сказать, хоть и шли к цели довольно долго.

Несчастный трактирщик вконец расстроился.

— Вы, конечно, правы, сударь, — покаянно проговорил он. — Мне и подумать-то страшно, что скажет Гэндальф, если из-за этого какая-нибудь беда выйдет. Я его до смерти боюсь. Но только задержал я письмо не нарочно. Сперва я его спрятал; ну, а как ни на другой день, ни потом, оказии не нашлось — позабыл, совсем о нем позабыл. Одно гонит прочь другое, сами знаете. Вылетело это у меня из головы, человек-то я занятой… Я что угодно сделаю, чтобы дело поправить — если могу чем помочь, только скажите.

Я так и Гэндальфу обещал, когда письмо оставлял. «Хмелик, — сказал он мне, — этот мой друг из Края может скоро приехать. Назовется он Подгорниксом. Запомни! Но вопросов ему не задавай. И если меня с ним не будет, он может быть в беде и нуждаться в помощи. Сделай для него все, что сможешь — я в долгу не останусь, — так он мне сказал. И вот вы здесь — а беда-то рядом ходит.

— О чем вы? — спросил Фродо.

— Да о черных этих, — понижая голос, сказал трактирщик. — Ищут-то ведь они Торбинса, и будь я хоббит, если на уме у них добро. В понедельник заезжали — собаки воют, гуси кричат и гогочут. Ноб является и говорит, что у дверей двое каких-то спрашивают хоббита по имени Торбинс — а у самого волосы дыбом стоят. Ну, отправил я этих двоих восвояси, и дверь у них перед носом закрыл; да только слыхал я, они тот же вопрос задавали всем до самого Таборна. Опять же и Следопыт этот, Бродник, про вас расспрашивал. Пытался к вам пройти, вы подумайте — ни поужинать гостям, ни отдохнуть как следует!..

— Пытался, твоя правда! — сказал вдруг Бродник, выступая на свет. — И лучше бы ты меня пустил, Хмель. Большую беду можно было бы отвести.

Трактирщик подскочил от удивления.

— Ты! — вскричал он. — Пролез-таки! Чего тебе здесь надо?

— Он здесь с моего ведома, — сказал Фродо. — Пришел предложить мне помощь.

— Вам виднее, конечно, — Пахтарь подозрительно покосился на Бродника. — А только я бы на вашем месте со Следопытом не связывался.

— Тогда с кем им связываться? — прищурился Бродник. — С жирным кабатчиком, который и имени-то своего толком не помнит, даром что его по сто раз на дню окликают? В «Пони» они на всю жизнь не останутся, а домой им дорога закрыта. Перед ними далекий и трудный путь. Ты, что ли, с ними пойдешь — отобьешься от Черных Всадников?

— Я?! Оставить Усад?! Да ни за какие деньги! — испуганно вздрогнул Пахтарь. — Но почему бы вам не пожить тут немного, господин Подгорникс? Что надо всему этому чудному народу? Откуда они вообще взялись, эти черные?

— Не могу я вам этого объяснить, — сказал Фродо. — Я устал и встревожен, а это долгий рассказ. Но если вы и правда хотите помочь мне, я должен вас предостеречь: пока я здесь, вы в опасности — и вы, и ваш дом. Эти Черные Всадники — я, правда, не уверен, но боюсь они из… из…

— Они из Мордора, Хмель, — негромко проговорил Бродник. — Понимаешь? Из Мордора.

— Спаси и сохрани! — воскликнул Пахтарь, бледнея: название было ему явно знакомо. — Это самые худшие вести, какие я слышал за всю жизнь!

— Вы все еще хотите помочь мне? — спросил Фродо.

— Хочу, — отвечал Пахтарь. — Даже больше чем прежде. Хоть и не знаю, что может сделать человек вроде меня против… против… — он задрожал.

— Против Тьмы с Востока, — спокойно докончил Бродник. — Немногое, Хмель, но и каждая малость — помощь. Ты можешь оставить господина Подгорникса на эту ночь под своей крышей — и забыть имя Торбинс, пока он не будет далеко.

— Я это сделаю, — обещал Пахтарь. — Но, боюсь, они и без меня прознают, что он тут. Жаль, что господин Торбинс обратил на себя этим вечером внимание — чтобы не сказать больше. История об уходе господина Бильбо давно известна в Усаде. Даже мой телепень Ноб — и тот уже о чем-то догадывается; а в Усаде ведь и посообразительней его найдутся.

— Значит, нам остается только надеяться, что этой ночью Всадники в Усад не нагрянут, — сказал Фродо.

— Надеюсь, нет, — сказал Пахтарь. — Но будь они хоть призраки, а так просто им в «Пони» не попасть. До утра ничего не бойтесь. Никто из этих черных не войдет в мои двери, пока я держусь на ногах. Я и все мои люди станем сегодня на стражу; а вам надо поспать, если сможете.

— Как бы там ни было, на рассвете нам надо встать, — сказал Фродо. — Мы должны выйти как можно раньше. Подайте завтрак к шести, пожалуйста.

— Принято! Я распоряжусь, — сказал трактирщик. — Доброй ночи, господин Торбинс — простите, что это я, господин Подгорникс, конечно. Доброй ночи — ох, что же это? Где господин Брендизайк?

— Не знаю, — с внезапной тревогой признался Фродо. Они совсем позабыли про Мерри, а было уже поздно. — Боюсь, он ушел. Он вроде говорил, что пойдет прогуляется.

— Да за вами, как я погляжу, глаз да глаз нужен! — воскликнул трактирщик. — Вы точно на праздник едете! Я должен закрыть двери, но когда ваш друг придет — впущу… А еще лучше — пошлю-ка я Ноба его поискать! Доброй ночи всем вам! — и Пахтарь вышел, одарив на прощанье Бродника подозрительным взглядом и с сомнением покачав головой. Его шаги замерли в конце коридора.

— Ну? — сказал Бродник. — Будешь ты читать письмо? Фродо внимательно оглядел печать, прежде чем сломать ее — печать, точно, была Гэндальфа. Внутри было письмо, написанное твердым красивым почерком мага.

«Гарцующий Пони, Усад, 24 июня, год по счету Края 1418.

Дорогой Фродо!

Дурные вести настигли меня. Я должен идти тотчас. Уходи из Торбы как можно скорей — к концу июля в Крае чтобы духу твоего не было! Вернусь, как смогу; если ты к этому времени уйдешь — нагоню. Оставь для меня письмо в «Пони», если пойдешь через Усад. Пахтарю (трактирщику) можно доверять. Да: в пути, ты, быть может, встретишь моего друга: Человек, высокий, худой, темноволосый, кое-кто зовет его Бродником. Он знает о нашем деле и поможет тебе. Иди в Светлояр. Там, надеюсь, и встретимся. Если я не приду — Эльронд скажет тебе, что делать дальше.

Тороплюсь, прости.

Гэндальф.

К слову: Не надевай его, ни в коем случае не надевай! И по ночам не езди.

Еще к слову: Убедись, что Бродник — тот самый. Сейчас на дорогах много всякого люда. Его настоящее имя — Арагорн.

Золота блеск — не золото суть,

Сгинувший — не пропал,

Древний огонь зиме не задуть,

Не зарастет тропа.

Тьмою идущий — не одинок,

Пепел грядет костром,

Станет мечом разбитый клинок,

Нищий взойдет на трон.

Надеюсь, Пахтарь отошлет письмо. Достойный человек, но память у него — что чулан: самое нужное всегда на самом дне. Если забудет — жаркое из него сделаю.

Прощай!

Г.»

Фродо прочел письмо и передал его Пину и Сэму.

— Старина Хмель чуть все не испортил! — сказал он. — Быть ему на вертеле… Если б он отправил письмо сразу — мы уже давно были бы в Светлояре. Но что же это случилось с Гэндальфом? Он пишет так, словно собирается в огонь шагнуть.

— Он долгие годы идет сквозь огонь — не оглядываясь и напрямик, — заметил Бродник.

Фродо обернулся и задумчиво поглядел на него, вспоминая Еще к слову Гэндальфа.

— Что же ты мне сразу не сказал, что ты его друг? — спросил он. — Все было бы проще.

— Так ли? Поверил ли мне до сих пор кто-нибудь из вас? — откликнулся Бродник. — Я ничего не знал о письме. Мне надо было убедить вас поверить мне без доказательств. Я вовсе не хотел сразу рассказывать вам о себе — мне надо было сначала узнать вас, убедиться, что вы — это вы. Враг беспрестанно расставляет мне ловушки. Я убедился — и готов был ответить на все ваши вопросы. Но, правду сказать, — добавил он со странной усмешкой, — я надеялся, что вы поверите мне и без них. Иной раз просто устаешь от недоверия, хочется дружества… Но ладно — мне ли не знать, что вид мой говорит против меня?

— Прямо вопит — на первый взгляд, во всяком случае, — с облегчением рассмеялся Пин, прочитав письмо Гэндальфа. — Только судят ведь не по словам, а по делам, как говорят в Крае; да и как тебе еще выглядеть, если ты столько дней в засаде провел, по ямам да под изгородями? Любой из нас выглядел бы не лучше.

— Надо много лет провести в Глухоманье, чтобы стать похожим на Бродника, — отозвался тот. — И любой из вас умер бы раньше — если только вы не крепче, чем кажетесь.

Пин умолк; но смутить Сэма было не так-то просто, и он все еще посматривал на Бродника с сомнением.

— А откуда мы знаем, что ты тот самый Бродник, о котором пишет Гэндальф? — заявил он. — Ты о Гэндальфе и не поминал, пока письмо не пришло. А может, ты шпион — пришиб где-нибудь настоящего Бродника, да в его одежды и нарядился. Что ты на это скажешь?

— Что тебя не проведешь, — ответил Бродник. — А ответ мой, Сэм Гискри, таков: если я убил настоящего Бродника, вас я и подавно давно бы прикончил. Да если бы я охотился за вашим Кольцом, оно уже сейчас было бы моим!

Он поднялся — и словно вырос. Глаза его вспыхнули властным безжалостным блеском. Он откинул плащ — и положил руку на эфес меча, дотоле незамеченного. Они не смели двинуться. Сэм как сидел — так и замер с открытым ртом, уставившись на воина.

— Но я, по счастью, настоящий Бродник, — сказал Следопыт, глядя на них сверху вниз, и лицо его смягчилось неожиданной улыбкой. — Я Арагорн, сын Арафорна; и за ваши жизни порукой моя жизнь или смерть.

Все долго молчали. Наконец Фродо заговорил.

— Я знал, что ты друг, еще до письма, — с запинкой сказал он, — во всяком случае, очень надеялся на это. Ты несколько раз пугал меня сегодня — но не так, как Вражьи прислужники. Не такой от них страх. Был бы ты из них — ты бы… ну… казался лучше, а был хуже, понимаешь?..

— Ну, а я наоборот, — засмеялся Бродник. — Кажусь плох, а на деле — хорош. Так?

Золота блеск — не золото суть.

— Так эти стихи о тебе? — спросил Фродо. — А я-то не мог понять, к чему они… Но откуда ты знаешь, про что пишет Гэндальф — ты ведь не читал письма?

— Я и не знаю, — ответил Следопыт. — Но я Арагорн, а значит и стихи обо мне. — Он вытащил меч, и хоббиты увидели, что его клинок сломан чуть ниже эфеса. — Немного от него пользы, правда, Сэм? — проговорил Бродник. — Но близко уже время, когда он будет откован вновь…

Сэм не ответил.

— Ну что ж, — сказал Бродник, — с дозволения Сэма, Бродник — ваш проводник.

Завтра нас ждет трудный путь. Даже если нас беспрепятственно выпустят из Усада — нам едва ли удастся уйти незаметно. Но я постараюсь потеряться как можно скорей. Я знаю две-три тайные тропки. Если сумеем отделаться от погони — пойдем к Заветри.

— Заветрь?.. — переспросил Сэм. — Это еще что?

— Гора к северу по Тракту, на полпути отсюда к Светлояру. С нее открывается вид на все окрестности; там мы сможем оглядеться. Да и Гэндальф, если захочет нагнать нас, придет туда. После Заветри поход наш станет труднее, и придется выбираться из многих опасностей.

— Когда ты в последний раз видел Гэндальфа? — поинтересовался Фродо. — Знаешь ты, где он и что делает?

Бродник помрачнел.

— Не знаю, — сказал он. — Весной я пришел с ним на запад. В последние годы я часто следил за границами вашего Края — пока он был занят где-то еще. Он редко оставлял Край без охраны. Последний раз мы встретились первого мая в низовьях Берендуина. Он сказал мне, что с тобой все в порядке и что ты пойдешь в Светлояр в последнюю неделю сентября. Я знал, что он с тобой — и отправился в поход по своим делам. И это обернулось бедой: ибо какие-то вести настигли его, а меня не было рядом, чтобы помочь. Мне очень тревожно — в первый раз с тех пор, как я знаю его. Мы должны были получить хотя бы весть — если сам он не смог прийти. Когда я вернулся — тому уже немало дней — то узнал много злого. Далеко разошелся слух, что Гэндальф пропал, а Конники появились. Это мне рассказали эльфы Гильдора; а потом они же оповестили меня, что ты покинул Торбу; но о твоем уходе из Забрендии я не знал и с беспокойством следил за Трактом.

— Ты думаешь, Черные Всадники… они как-то связаны с отсутствием Гэндальфа? — спросил Фродо.

— Никому больше не совладать с ним, кроме самого Врага, — проговорил Бродник. — Но не отчаивайся! Гэндальф куда более велик, чем думают в Крае — вы ведь знаете только лишь его игрушки да шутки. А наше дело — величайшая из его забот.

Пин зевнул.

— Простите, — вымолвил он, — но я смертельно устал. Если я сейчас же не пойду спать, то усну прямо в кресле, какая бы нам опасность не грозила. Куда подавался дурачина Мерри? Это было бы последней каплей — идти его искать…

В этот момент грохнула дверь; потом по коридору пробежали шаги — и в комнату ворвался Мерри, а следом за ним — Ноб. Мерри поспешно закрыл дверь и привалился к ней. Он тяжело дышал. Все в тревоге уставились на него.

— Я видел их, Фродо! — выдохнул он. — Видел! Черных Всадников!

— Черных Всадников? — ахнул Фродо. — Где?!

— Здесь. В селенье. Я сидел тут около часа. Вы не возвращались, и я решил пройтись. Потом вернулся и стоял под фонарем, глядя на звезды. Вдруг меня будто холодом обдало, я почуял: подбирается что-то жуткое — на той стороне была тьма, но в ней вроде шевельнулась другая тьма — еще чернее… Как раз на грани круга от фонаря. Оно бесшумно скользнула прочь. Лошади не было.

— Куда оно пошло? — внезапно и резко спросил Бродник? Мерри вздрогнул, только теперь заметив чужака.

— Говори! — сказал Фродо. — Это друг Гэндальфа. Я тебе потом объясню.

— Кажется, к востоку, — продолжал Мерри. — Ну а я — следом. Конечно, все тут же пропало; но я завернул за угол и дошел до последнего дома на Тракте.

— У тебя смелое сердце, — Бродник с удивлением взглянул на Мерри. — Но это было глупо.

— Не знаю я, — сказал Мерри. — По-моему, тут ни смелости, ни глупости нет. Я еле выбрался. Затащило меня вроде куда-то…

Ну так вот. Иду я — и вдруг слышу: разговор у плетня. Один голос бормочет что-то, а другой — не то шепчет, не то шипит. Я ни слова из разговора не разобрал; хотел поближе подобраться — и вдруг дрожь меня взяла. Испугался я и уже повернул было назад, но тут ко мне что-то подошло сзади… и я споткнулся…

— Так я его и нашел, сударь, — вставил Ноб. — Господин Пахтарь послал меня с фонарем. Спустился я к Западным Воротам, ну а оттуда-то назад — к южным. Смотрю — шебуршится кто-то на дороге, как раз у дома Бита Осинника. Поклясться, конечно, не могу, а только показалось мне, что двое склонились над третьим и вроде подымают его… Я заорал, и туда. Но там уж никого не было, один господин Брендизайк на обочине лежал. Будто бы спал. Потряс я его. «Я утонул и лежу на дне», — говорит он мне, а потом как вскочит — и бегом сюда.

— Так, наверно, и было, — кивнул Мерри. — Хоть я и не помню что говорил. Не помню, что мне снилось — какая-то мерзость. Я словно распался… Не знаю, что на меня нашло.

— Зато я знаю, — сказал Бродник. — Тебя коснулось Дыханье Тьмы. Всадники, должно быть, оставили коней снаружи и тайно проникли в селенье. Им теперь все известно; они навестили Осинника; и тот южанин тоже наверняка шпион. Этой ночью в Усаде что-то случится.

— Что? — спросил Мерри. — Они нападут на трактир?

— Вряд ли, — показал головой Бродник. — Они ведь еще не все собрались. Да это и не по ним. Сильнее всего они во тьме да в пустошах; не станут они в открытую нападать на освещенный многолюдный дом… Но их сила — в страхе, и кое-кто в Усаде уже у них в когтях. Этих лиходеев они склонили ко злу: Осинника, кое-кого из южан, а быть может — и привратника. Они побеседовали в понедельник с Горри. Я видел их. Он был белым и трясся, когда они отъехали.

— Тут, кажется, кругом враги, — сказал Фродо. — Что же нам делать?

— Оставайтесь здесь, не ходите в спальни! Враги наверняка узнают, где они: в хоббичьих комнатах круглые окна. Мы все останемся тут и запрем и дверь, и окно. Но сначала мы с Нобом принесем ваши вещи.

Пока Бродника не было, Фродо быстро рассказал Мерри обо всем, что случилось после ужина. Когда Следопыт и Ноб вернулись, Мерри читал и перечитывал письмо.

— Я там взбил белье и положил по диванному валику в каждую постель, — сказал напоследок Ноб. — И завернул один в шерстяные одеяла — очень вышло похоже на вашу голову, господин Тор… — ой, простите, сударь, Подгорникс, — добавил он с усмешкой.

Пин рассмеялся.

— Очень похоже! — повторил он. — А что случится, когда они раскроют подделку?

— Увидим, — сказал Бродник. — Будем надеяться продержаться здесь до утра.

— Доброй вам ночи, — пожелал на прощанье Ноб. Мешки и снаряжение сложили кучей на полу. Потом придвинули к двери кресла и закрыли окно. Выглянув, Фродо увидел, что ночь совсем ясная. Над склонами Горы ярко сиял Серп[1]. Хоббит закрыл и запер тяжелые внутренние ставни и задернул шторы. Бродник раздул огонь и потушил свечи.

Хоббиты улеглись на одеяла ногами к очагу, а Бродник уселся в кресло у двери. Они немножко поговорили: Мерри хотелось еще кое-что узнать.

— «Перескочив через Луну»! — хохотнул он, заворачиваясь в одеяло. — Очень неосторожно, Фродо! Но хотелось бы мне быть там и все видеть. Усадичи будут толковать об этом еще лет сто.

— Еще бы, — отозвался Бродник. Потом все смолкло, и хоббиты один за другим уснули.

Глава 11Клинок в ночи

Когда хоббиты готовились лечь спать в усадском трактире, ночь накрыла Забрендию; мгла струилась по низинам и вдоль берега реки. Дом в Кроличьей Балке окружала тишь. Толстик Боббер осторожно приоткрыл дверь и выглянул. Страх не давал ему покоя весь день, и ночью ему не спалось: в душном недвижном воздухе висела угроза. Когда он смотрел во мрак, черная тень пронзила тьму под деревьями, калитка сама собой открылась и бесшумно захлопнулась. Ужас охватил Толстика. Он отпрянул и какое-то время стоял, дрожа всем телом. Потом закрыл и запер дверь.

Ночь сгущалась. Тихо переступили копыта: лугом подводили лошадей. У калитки они остановились, и три черных силуэта, подобных обрывкам тьмы, проникли внутрь и поползли к дому. Один приблизился к двери, другой обогнул дом — и застыли, недвижные, как камни. Ночь проходила. Дом и деревья, казалось, ждали, затаив дыхание.

Листья слабо зашумели, где-то вдали пропел петух. Холодный предрассветный час миновал. Тень у дверей шевельнулась. В безлунной беззвездной тьме льдисто взблеснул обнаженный клинок. Мягкий, но тяжелый удар сотряс дверь.

— Отворить, именем Мордора! — приказал пустой угрозный голос.

Со вторым ударом дверь подалась и рухнула, вырывая петли. Тени быстро втянулись внутрь.

В этот миг где-то неподалеку зазвенел рог. Он разорвал ночь, как огонь на вершине холма.

Вставай! Напасть! Пожар! Враги! Вставай!

Толстик Боббер не мешкал. Едва увидев, как темные силуэты крадутся по саду, он понял, что должен или бежать, или пропадать. И он побежал — из задней двери, через сад и полями. Добежав до ближайшего дома — больше, чем в миле от них — он рухнул на порог. «Нет, нет, нет! — твердил он. — Это не я! У меня его нет!» Перепуганные соседи не сразу поняли, о чем он бормочет. Наконец кому-то пришло в голову, что в Забрендии враги, нашествие из Предвечного Леса. И тут уж они времени не теряли.

Напасть! Пожар! Враги!

***

Брендизайки трубили в рог, трубили древний боевой клич Забрендии, который не звучал вот уже сотню лет — с тех самых пор, когда в Долгую Зиму реку перешли по льду белые волки.

Вставай! Вставай!

Вдали слышались ответные рога. Тревога ширилась. Черные силуэты выскользнули из дома. На ступени упал проколотый хоббичий плащ. По тропинке ударили копыта, сорвались в галоп и с грохотом унеслись в ночь. По всей Кроличьей Балке звенели рога, перекликались голоса, мелькали бегущие ноги. А Черные Всадники ураганом мчались к Северному Ходу. Пусть себе суетится малый народец! В свое время Саурон с ними разберется. Пока же им не до того: дом пуст. Кольцо исчезло. Они стоптали стражу у ворот и навсегда исчезли из Края.

***

Ночью Фродо проснулся — внезапно, будто какой-то звук или чье-то присутствие всколыхнуло его. Он увидел, что Бродник бессонно сидит в кресле: глаза его блестели в свете ярко горящего камина; он не шевелился.

Скоро Фродо опять уснул; но сон его тревожили шум ветра и стук копыт. Ветер, казалось, вился вокруг дома и тряс его; где-то вдали громко трубил рог. Он открыл глаза: во дворе страстно кукарекал петух. Бродник раздернул занавески и с лязгом распахнул ставни. Первый серый свет проник в комнату; сквозь открытое окно вливался прохладный воздух.

Разбудив всех, Бродник повел их в спальни. Заглянув туда, хоббиты порадовались, что последовали его совету: окна были выставлены, занавески хлопали; в спальнях все было вверх дном, валики вспороты, коричневое одеяло изорвано в клочья.

Бродник тут же сходил за трактирщиком. Бедняга Пахтарь был сонным и перепуганным. Он не сомкнул глаз всю ночь, заявил он, но не слышал ни звука.

— Никогда ничего подобного не видел! — вскричал он, воздевая руки. — Это чтобы гостям опасно было спать в своих постелях, чтобы портили совсем почти новые валики!.. Что ж дальше-то будет?

— Ничего хорошего, — посулил Бродник. — Но сейчас успокойся: скоро ты от нас избавишься. Мы тотчас уходим. О завтраке не беспокойся: поедим на ходу, наполни нам только фляги. Через несколько минут мы будем готовы.

Пахтарь поспешил распорядиться, чтобы выводили пони и приготовили им что-нибудь «с собой». Но скоро он вернулся — в смятении. Пони пропали! Ворота конюшни ночью кто-то открыл, и они сбежали — не только лошадки Мерри, но и все другие, что стояли там.

Новости сокрушили Фродо. Разве можно добраться до Светлояра пешком, если враги — следом и на конях? Скорей им удалось бы забраться на Луну! Бродник молчал и задумчиво смотрел на хоббитов, будто взвешивая их силы и мужество.

— Пони нас от всадников не унесли бы, — сказал он наконец, точно прочитав мысли Фродо. — По тем дорогам, которыми я хотел идти, пешком шагать удобней. Еда и припасы — вот что меня тревожит. Рассчитывать, что удастся пополнить запас до Светлояра, нельзя; надо все брать с собой, и брать с запасом — мы можем задержаться или пойти обходным путем. Сколько вы можете унести на спине?

— Сколько надо, — Пин изо всех сил старался выглядеть крепче, чем кажется.

— Я за двоих понесу, — с вызовом заявил Сэм.

— Неужто ничего нельзя сделать, господин Пахтарь? — спросил Фродо. — Может, можно достать в селенье нескольких пони — или хоть одного, для поклажи? Нанять-то вряд ли, конечно… но мы могли бы купить, — добавил он с сомнением, раздумывая, сможет ли купить их на самом деле.

— Вряд ли, — ответил трактирщик. — Все верховые пони, что были в Усаде, у меня стояли — всех их и свели. А если у кого лошади или пони остались, так те упряжные, не на продажу. Но я сделаю что смогу. Вытащу Боба и пошлю его — пусть поторопится!

— Да, — неохотно проговорил Бродник. — Так будет лучше всего. Боюсь, одного пони купить все-таки придется. Но это значит — проститься с надеждой ускользнуть рано и незаметно. Искать лошадь — что в походный рог трубить. Они на это, надо думать, и рассчитывали.

— Есть тут малая толика утешения, — заметил Мерри. — А если подумать — так и не малая. Давайте хоть позавтракаем нормально, все равно ведь ждать. Где этот телепень Ноб?

Пропажа задержала их больше чем на три часа. Боб вернулся ни с чем: ни пони, ни лошади достать не удалось — даже за деньги; один только Бит Осинник соглашался продать своего пони.

— Старая заморенная скотинка, — сказал Боб, — но он за нее втридорога сдерет, она ведь вам нужна, знаю я этого Осинника.

— Бит Осинник?.. — переспросил Фродо. — Нет ли здесь какой хитрости? Может, этот конек сбежит к нему со всей поклажей или поможет выследить нас?

— Хотелось бы знать, — кивнул Бродник. — Я, правда, не верю, чтобы животное вернулось к нему, единожды от него сбежавши. Славный господин Осинник решил, должно быть, нажиться на этом деле. И главная опасность тут — что бедная тварь наверняка на пороге смерти… Впрочем, выбора у нас нет. Сколько он за нее хочет?

Бит Осинник запросил двенадцать монет — и правда втрое против цены за крепкого пони. Конек был костлявый, некормленый и унылый; однако подыхать пока не собирался. Хмель Пахтарь уплатил за него из собственного кармана и предложил Мерри еще восемнадцать монет — в возмещение убытков за пропавших лошадок. Он был человек честный и состоятельный; однако потеря тридцати монет была для него тяжким ударом — тем паче что почти половина из них перешла к Биту Осиннику.

Кстати сказать, в конце концов он не остался в накладе. Позже выяснилось, что на самом деле свели только одну лошадь. Остальные разбежались от страха, и потом их находили в разных концах Усадного Края. Пони Мерри удрали в гости к Дружку и некоторое время жили у Тома Бомбадила — пока до того не дошли вести о событиях в Усаде. Тогда он отослал лошадок назад к Пахтарю, который, таким образом, получил сразу пять крепких пони по весьма сходной цене. Им пришлось немало поработать в Усаде, но Боб холил их, как мог; так что им, можно сказать, повезло: избежали темного и опасного похода. Но и в Светлояре не побывали.

Тем не менее, судя по тому, что знал Пахтарь, деньги его были потрачены невесть на что. А у него были и другие заботы. Мало-помалу оставшиеся гости поднимались и, когда узнали о ночном налете на трактир, началось волнение. Южане потеряли нескольких коней и громко обвиняли трактирщика, пока не стало известно, что один из них тоже исчез ночью — никто иной, как косоглазый приятель Бита Осинника. Подозрение тут же пало на него.

— Ежели вы знаетесь с конокрадом, да еще привели его в мой дом, — сердито заявил Пахтарь, — так должны платить за все сами, а не орать тут на меня. Отправляйтесь и спрашивайте у Осинника, куда запропал ваш распрекрасный друг!

Но оказалось, что другом он никому не был, и никто не смог припомнить, где и когда он к ним пристал.

После завтрака хоббиты заново уложили мешки: пришлось взять с собой запас еды на случай, если поход окажется более долгим, чем они рассчитывали. Было уже почти десять, когда они наконец тронулись в путь. К этому времени весь Усад гудел, как улей. Исчезновение Фродо, черные всадники, похищение коней, и вдобавок — известие, что следопыт Бродник присоединяется к таинственным хоббитам — всего этого с лихвой хватило бы на дюжину небогатых событиями лет. Большинство жителей Усада и Ходтона столпились по обочинам, чтоб видеть отъезд путешественников. Кое-кто пришел даже из Заложья и Таборна. Из дверей и окон трактира выглядывали постояльцы.

Бродник передумал и решил выйти из Усада по главной дороге. Любая попытка сразу свернуть с нее только осложнила бы дело: половина жителей двинулась бы следом поглядеть, что он собираются делать и помешать им «разгуливать» по своим землям.

Они простились с Нобом и Бобом и наговорили много добрых и благодарных слов Хмелю Пахтарю.

— Надеюсь, мы еще встретимся когда-нибудь, — сказал ему Фродо. — Ничего бы мне так не хотелось, как спокойно отдохнуть у вас несколько дней.

Они двинулись в путь под взглядами толпы; на душе у них было тревожно. Не все глаза были дружелюбны, не все рты кричали приветствия. Но Бродник, казалось, внушал многим усадичам страх, и те, на кого он смотрел, умолкали и прятались в толпу. Он шагал впереди вместе с Фродо; Мерри и Пин — следом; последним шел Сэм, ведя в поводу тяжело груженого пони; но конек выглядел уже веселее, словно ноша эта ему нравилась. Сэм задумчиво грыз яблоко. У него все карманы были набиты ими: Боб с Нобом постарались на прощанье. «Идешь с яблочком, сидишь с трубочкой, — рассуждал он. — Да на весь-то путь яблок разве напасешься?..»

Хоббиты не обращали внимания на любопытные лица, выглядывающие из окон и дверей или внезапно вырастающие над изгородями и плетнями. Но когда они подходили к воротам, Фродо заметил темный покосившийся дом за толстым забором — последний дом в селении. В одном из окон мелькнуло и тут же пропало желтое косоглазое лицо.

«Так вот он где прячется, тот южанин! — подумалось ему. — Он и на человека-то не похож: орк какой-то!»

Через забор нагло глядел другой человек. У него были тяжелые темные брови и мрачные подозрительные глаза; большой рот кривила ухмылка. Он курил короткую черную трубку. Когда путники подошли, он вынул трубку изо рта и сплюнул.

— Привет, Длинноногий! — сказал он. — С утра пораньше? Нашел себе дружков по сердцу, а?

Бродник кивнул, но не ответил.

— Привет, малышня! — обратился тот к хоббитам. — Вы хоть знаете, с кем связались? Это ж Бродник Оголтелый! У него еще и другие имена есть, да те похуже будут… Ночью поберегитесь! А ты, Сэмчик, гляди, не обижай моего дохлого пони! Тьфу! — он снова смачно сплюнул.

Сэм быстро повернулся.

— А ты бы, Осинник, — сказал он, — попридержал свой гнусный язык, а то знаешь ведь, как бывает… — Яблоко, пущенное его ловкой рукой, с размаху угодило Осиннику в нос. Бит скрылся, из-за забора донеслись проклятия.

— Вкусное было яблоко, — с сожалением вздохнул Сэм и зашагал дальше.

Наконец Усад остался позади. Дети и зеваки, что следовали за ними, устали и вернулись к Южным Воротам. Путники еще несколько миль шли по Тракту. Он уходил влево, огибая Гору с востока, а потом быстро сбегал к поросшей лесом равнине. Слева, на пологом юго-восточном склоне, виднелись дома и хоббичьи норы Ходтона; внизу из глубокой лощины севернее Тракта поднимались жгуты дыма — там лежало Заложье; Таборн скрывали деревья.

Когда дорога сошла с Усадной Горы, что бурой громадой вставала позади, путники подошли к узкому проселку — вёл он на север.

— Тут мы уйдём с открытого места, — сказал Бродник. — Пора спрятаться.

— Только не надо косить углы! — взмолился Пин. — В последний раз нас это чуть до беды не довело.

— Тогда с вами не было меня, — рассмеялся Бродник. — У меня все косые углы ведут напрямик куда надо. — Он оглядел Тракт. Никого не было видно, и следопыт быстро пошел вниз к лесистой долине. План его, как поняли хоббиты, был идти к Таборну, но оставить его на востоке и двигаться по пустошам напрямик к горе Заветрь. Так им удалось бы — ежели всё пойдет хорошо — скосить большую петлю Тракта, который сворачивал к югу, огибая Комариные Топи. Но, конечно, им придётся переходить эти самые топи, а рассказ Бродника о них звучал не очень-то вдохновляюще.

Тем не менее пока что дорога была приятной. Если бы не тревожные события минувшей ночи, хоббиты признали бы эту часть пути самой приятной из всех. Сияло солнце, ясное, но не слишком жаркое. Рощи в долине еще не расстались с осенней листвой и казались мирными и уютными. Бродник уверенно вёл спутников по паутине тропинок — одни хоббиты давно бы уже запутались в них. Следопыт часто поворачивал и возвращался назад, чтобы сбить со следа погоню.

— Бит Осинник, конечно, высмотрит, где мы сошли с Тракта, — сказал он, — хоть и вряд ли пойдёт за нами сам — просто подскажет, кому надо. Здешние леса он знает не хуже, чем я. Боюсь, те кому он подскажет, недалеко. Если они решат, что мы идём к Таборну — тем лучше.

***

То ли из-за искусности Бродника, то ли еще почему — но в тот день они никого не видели и не слышали: ни двуногих, кроме птиц, ни четвероногих, кроме одной лисы да нескольких белок. На другой день они двинулись прямо на восток; все было по-прежнему тихим и мирным. На третий день с ухода из Усада Мерный Лес кончился. Земля шла под уклон с того времени, как путники сошли с Тракта, и теперь широко расстилалась перед ними. Они миновали границы Усадного Края и были в глухом бездорожье, на краю Комариных Топей.

Под ногами хлюпало, порой становилось топко, то и дело попадались озерки, а широкие полосы тростника и рогоза полнились трелями маленьких птиц. Идти приходилось осторожно, чтобы не промочить ног и не сбиться с пути. Какое-то время им везло, но потом путь стал более опасным и трудным. Топи могли сбить с пути и завести в омут кого угодно; даже Следопыт не сразу отыскивал тропу. На них напали мухи, в воздухе висели тучи крохотных комаров — они набились в рукава и штанины, лезли в волосы и рот.

— Да это комарьё меня живьем сожрёт! — завопил наконец Пин. — Обжоры!.. Болото не засосет — так они высосут!

— А что же они, гады, едят, ежели, скажем, хоббита поблизости нет? — спросил Сэм, яростно скребя шею.

Весь день шли путники по этим пустынным затерянным местам. Лагерь пришлось разбивать в холоде и сырости; и всю ночь им не давало спать утомительное стрекотанье: камыши кишели отвратительными тварями, какой-то дурной родней сверчка. Их были тысячи, они звенели повсюду, вокруг только и слышалось: кровочки, кр-р-ровочки, кр-ровочки; к рассвету хоббиты совершенно ошалели.

Следующий день, четвертый, был немногим лучше, а ночь — не многим спокойней. Кровопросцы (как прозвал их Сэм) отстали, зато комары кинулись на них с удвоенной злобой.

Когда Фродо лежал, усталый, не в силах сомкнуть глаз, ему почудились дальние вспышки: вспыхивало и гасло на востоке. До зари было еще далеко.

— Что там за зарево? — спросил он Бродника, который поднялся и стоял, вглядываясь в ночь.

— Не знаю, — отозвался тот. — Слишком далеко. Странно: будто молнии бьют с вершины холма.

Фродо снова лег, но долго еще видел белые сполохи, и на их фоне — напряженно застывший высокий и темный силуэт Бродника. Потом забылся беспокойным сном.

На пятый день топи кончились — позади остались последние озера и поросшие тростником промоины. Далеко на востоке путникам виделась череда холмов. Самый высокий стоял справа от гряды и чуть поодаль. У него была коническая, слегка приплюснутая вершина.

— Заветрь, — сказал Бродник. — Древний Тракт (мы оставили его справа) огибает ее с юга и проходит близ ее подножья. Мы должны быть там завтра в полдень — если пойдем прямо туда. Думаю, так будет лучше всего.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Фродо.

— Вот что: когда мы туда придем — неизвестно еще, что мы там найдем. Гора близко от Тракта.

— Но мы ведь верно надеялись найти там Гэндальфа?

— Верно-то верно; но надежда мала. Если он вообще пойдет этим путем — он может не зайти в Усад, а значит, и не узнает, куда пошли мы. Во всяком случае, если только мы не окажемся там одновременно — мы неминуемо разминемся: ему (да и нам) опасно оставаться там долго. Ежели Всадники не отыщут нас в пустошах — они, скорее всего, сами явятся к Заветри. С нее далеко видно. Мы вот с вами стоим здесь — а с ее вершины нас может увидеть любой зверь, любая птица. Не всем птицам можно верить, а есть ведь и другие соглядатаи, куда хуже.

Хоббиты тревожно глядели на дальние холмы. Сэм, задрав голову, смотрел в бледное небо, боясь увидеть орлов или ястребов, следящих за ними злыми пронзительными глазами.

— Ну, ты обнадежишь, Бродник! — проворчал он.

— Что ты нам посоветуешь? — спросил Фродо.

— Думаю… — медленно начал Бродник, словно сам еще не был до конца уверен. — Думаю, самое лучшее — идти отсюда прямо на восток — к холмам, а не к Заветри. Есть там одна тропка вдоль их подножий, я знаю ее — она выведет нас к горе с севера. Там мы увидим… что увидим.

Весь тот день они тащились вперед, пока не спустился ранний холодный вечер. Земли стали зеленей и суше; но позади, на болотах, лежали туман и мглистые испарения. Печально чирикали и посвистывали птицы, пока круглый красный диск солнца медленно скрывался за горизонтом; потом настала полная тишина.

В конце дня они подошли к ручью, что бежал с холмов, что затеряться в болотах, и шли по нему, пока было светло. Была уже ночь, когда они наконец стали лагерем в ольшанике на берегу. Впереди смутно рисовались на дымном небе черные голые спины холмов. Этой ночью выставили стражу, а Бродник, казалось, вовсе не спал. Луна прибывала, и холодный серебристый свет заливал земли.

Вскоре после восхода все поднялись. Хоббиты были свежи, точно провели спокойную бестревожную ночь. Они стали уже привыкать к долгой ходьбе и скудной еде — а ведь прежде, в Крае, им едва ли хватило бы этого хотя бы просто для того чтобы держаться на ногах. Пин заявил, что Фродо выглядит вдвое толще прежнего.

— Очень странно, — сказал Фродо, затягивая пояс. — По-моему, от меня и половины не осталось. Ежели не перестану худеть — скоро и вовсе призраком сделаюсь.

— Не говори так! — быстро, с неожиданной горячностью проговорил Бродник.

Холмы придвинулись. Они образовывали волнистую гряду, то вздымаясь почти на тысячу футов, то опадая обрывами и оврагами, что вели к восточным равнинам. Вдоль гребня хоббитам виделись поросшие травой остатки насыпей и рвов, а на обрывах все еще стояли древние каменные стены. К ночи путники достигли западных склонов и остановились на отдых. Была ночь пятого октября — шестой день, как они ушли из Усада.

Утром, впервые со дня выхода из Мерного Леса, они обнаружили ясно видимую тропу. Они повернули вправо и пошли по ней к югу. Тропа извивалась так хитро, точно пыталась остаться невидимой и с холмов, и с равнины. Ныряла в расщелины, таилась под крутыми откосами; а когда проходила по более открытым местам — по краям ее были навалены большие валуны и битый камень, что оградой скрывали путников.

— Кто ее, интересно, проложил, и зачем? — сказал Мерри, когда они шли по одному из таких мест, где камни были необычно большими и плотно уложенными. — Что-то она мне не нравится: какой-то у нее… слишком замогильный вид, что ли… Есть на Заветри могильники?

— Нет. Ни на Заветри, и нигде на этих холмах, — ответил Бродник. — Люди тут не жили — только держали оборону против чародейской напасти из Ангмара. Тропу эту проложили, чтобы обслуживать укрепления. Но задолго до того, в первые дни Северного Княжества, на Заветри возвели высокую сторожевую башню — Амон-Сул на древнем языке. Она сгорела и обвалилась — ничего не осталось от нее, кроме неровного круга камней, вроде грубой короны на вершине горы. Однако некогда она была высока и прекрасна. Г оворят, во дни Последнего Союза сам Элендиль стоял на ней, ожидая подхода Гиль-Галада.

Хоббиты уставились на Бродника. Казалось, он знал древние предания не хуже троп в пустыне.

— Кто такой Гиль-Галад? — спросил Мерри; но Бродник не ответил — он словно бы ушел глубоко в раздумья. И вдруг прозвучал тихий голос:

Он был Верховным королем у эльфов, чей в Энноре дом, и победить лихую тьму

Жестокий рок сулил ему. Сияло солнце на щите,

Копье блистало в темноте, И меч без жалости разил

Лихое сердце темных сил. Но, дланью огненной сражен,

В пучину мрака канул он, И дух звездою воссиял,

Покинув плоть меж черных скал.

Они в изумлении обернулись: голос был сэмов.

— А дальше? — нетерпеливо проговорил Мерри.

— А дальше-то я и не знаю, — вспыхнув, признался Сэм. — Я его от господина Бильбо услышал, когда еще мальчонкой был. Он мне часто рассказывал истории вроде этой: знал, что мне все про эльфов интересно. Он и грамоте меня выучил. Он ведь чего только не знал, старый-то господин Бильбо! И стихи писал. И то, что я прочел, тоже он сочинил.

— Он его не сочинял, — заметил Бродник. — Это отрывок из Песни о гибели Гиль-Галада. Бильбо, должно быть, перевел ее с Древнего Наречия. Я этого не знал.

— Там еще много чего было, — сказал Сэм, — и все про Мордор. Я и учить того не стал, так мне было страшно. Никогда не думал, что мне выпадет самому туда идти!

— Идти в Мордор! — воскликнул Пин. — Неужто и до этого дойдет?

— Не надо об этом вслух! — оборвал его Бродник.

Был уже полдень, когда они подошли к южному концу тропы и в бледном октябрьском свете увидели серо-зеленый вал, мостом перекинутый на северный склон горы. Дальше скрываться было невозможно; оставалось только надеяться, что ни врагов, ни шпионов поблизости нет. На горе ничто не двигалось. Если Гэндальф и был где-то здесь, знаков тому не было.

На западной стороне Заветри нашлась укрытая лощина, на дне которой была низинка в форме чаши с травяными стенами.

Там — с пони, мешками и поклажей — остались Сэм с Пином; остальные трое продолжили подъем. Через полчаса Бродник вышел на вершину; Фродо и Мерри, усталые, задыхающиеся, последовали за ним. Последний склон был каменист и крут.

На вершине, как и говорил Бродник, стояло широкое кольцо древней каменной кладки, искрошенное и поросшее вековой травой. Но в центре была сложена из обломков камней пирамида. Она почернела, будто от огня. Дерн вокруг выгорел до корней, и всюду внутри кольца трава была опалена и сморщена, будто над вершиной пронеслось пламя; но нигде не было ничего живого.

Стоя на краю развалин, путники видели окрест пустынные земли с небольшими островками рощ на юге, за которыми кое-где угадывался дальний блеск воды. Прямо под ними вилась лента древнего Тракта — бежала с запада и изгибалась вверх-вниз, пока не скрывалась за темной гранью восточных земель. Она была пуста. Следуя за ней глазами, хоббиты увидели Горы: холмы предгорий были темнобурыми; над ними поднимались высокие серые тени, а еще выше мерцали среди облаков белые пики.

— Что за унылый вид! — проворчал Мерри. — Ни воды, ни укрытия… Ни Гэндальфа. Но я не сержусь на него, что он нас не дождался — если вообще был здесь.

— Хотел бы я это знать, — отозвался Бродник, задумчиво оглядываясь кругом. — Даже если он побывал в Усаде на день-два позже нас, сюда он мог добраться раньше. В нужде он бывает очень быстр, — тут он вдруг осекся, глядя на верхний в пирамиде камень. Он был ровней и светлей других, точно огонь не тронул его Следопыт поднял его и покрутил в пальцах.

— Его недавно держали в руках, — сказал он. — Что ты думаешь вот об этом?

На ровной стороне Фродо разглядел какие-то царапины: — Вроде черточка, точка и еще три черты… — сказал он.

— Черта слева может быть руной «Г» с тонкими штрихами, — проговорил Бродник. — Тогда это — метка Гэндальфа, хотя уверенности у меня нет. Царапины явные и выглядят совсем свежими. Но значить они могут и не то, могут и вообще не иметь к нам отношения. Следопыты тоже пишут рунами и часто бывают здесь.

— А если это Гэндальф — что значит надпись? — спросил Мерри.

— «Г — 3»…, - прочитал Бродник. — Гэндальф был здесь третьего октября, три дня назад. Это говорит еще и о том, что он очень спешил, а опасность была рядом: он не успел — или не рискнул — написать яснее. Ежели так — нам надо быть начеку.

— Хотел бы я наверняка знать, что метка — его… — вздохнул Фродо. — Как-то спокойнее, когда он рядом — впереди или позади — все равно.

— Возможно, — кивнул Бродник. — Что до меня — я уверен, что он был здесь — и встретил опасность. Здесь по всему прошлось пламя… и я вспоминаю зарево на востоке три ночи назад. Думаю, на вершине на него напали — но чем это кончилось, не знаю. Тут его нет, и в Светлояр нам предстоит пробиваться одним.

— А далеко до Светлояра? — снова спросил Мерри, настороженно осматриваясь. С Заветри мир казался огромным и диким.

— В милях не меряно, — сказал Бродник, — а говорят о том разное. Но я знаю, сколько времени надо на этот путь мне — при хорошей погоде и доброй удаче. Я трачу на него двенадцать дней; нам же, чтоб дойти до Переправы через Бруинен, где Тракт переходит Гремячь, что течет от Светлояра, надо не меньше четырнадцати: вряд ли нам позволят идти по Тракту.

— Четырнадцать дней! — повторил Фродо. — За это время может случиться многое.

— Может, — спокойно согласился Бродник.

Они молча стояли на вершине у ее южного края. В этом одиноком месте Фродо впервые полностью осознал свою затерянность — и опасность, грозящую ему. Он страстно пожелал, чтобы судьба вернула его в тихую, любимую Торбу. Хоббит взглянул вниз, на ненавистный Тракт, ведущий на запад — домой… и вдруг заметил два черных пятнышка: они медленно двигались к западу; взглянув еще раз, он увидел еще три пятна — эти ползли к востоку, навстречу им. Он вскрикнул и схватил Бродника за руку.

— Гляди! — сказал он, указывая вниз. Следопыт тут же бросился наземь за изломанным каменным кругом, потянув за собой Фродо. Рядом упал Мерри.

— Что там? — прошептал он.

— Не знаю, но боюсь худшего, — ответил Бродник. Они медленно подползли к краю и выглянули в пролом меж двух камней. Свет поблек — ясное утро кончалось, набежавшие с востока облака затянули солнце. Черные точки были видны отчетливо, но ни Фродо, ни Мерри не могли разглядеть, что они такое; однако что-то сказало им, что там, далеко внизу, на Тракте у подножия горы, собрались Черные Всадники.

— Да, — подтвердил Бродник, чье острое зрение рассеяло все сомнения. — Враг рядом!

Они поспешно отползли прочь и спустились по северному склону к товарищам.

Сэм и Перегрин не бездельничали. Они осмотрели низинку и ближние склоны.

Нашли неподалеку чистый родник, а рядом с ним — следы, не более чем двухдневной давности. В самой лощине они обнаружили свежевыжженные полосы и другие знаки торопливой ночевки. На краю низины со стороны горы валялись упавшие камни. За ними Сэм набрел на аккуратно сложенную кучу хвороста.

— Старина Гэндальф тут был, не иначе, — сказал он Пину. — А может, и не он. Но кто бы тут не ночевал — он, кажись, собирался сюда воротиться — иначе зачем бы ему хворост?

Бродник очень заинтересовался этими находками.

— Надо было мне задержаться и самому все осмотреть, — сказал он, поспешив к роднику, чтобы взглянуть на следы.

— Этого-то я и боялся, — заметил он, вернувшись. — Сэм и Пин затоптали землю — следы стерты и перепутаны. Недавно тут побывали Следопыты. Это они собрали хворост. Но есть там и следы посвежее — не Следопытов. По крайней мере один из них был оставлен тяжелым сапогом день-два назад. По крайней мере один. Теперь я ни в чем не уверен, но думаю, сапог здесь было много. — Он замолчал и стоял в тревожном раздумье.

Хоббитам представились Всадники — в плащах и больших сапогах. Если конники обнаружили уже эту лощину — чем скорей Бродник уведет их куда-нибудь, тем лучше. Услыхав, что враги на Тракте и совсем недалеко, Сэм недоверчиво оглядывал низину.

— Не лучше ли нам убраться отсюда, господин Бродник? — тревожно спросил он. — Поздно уже, а нора эта мне что-то не нравится: беспокойно в ней как-то…

— Да, надо нам решать, что делать, — отозвался Бродник, глядя вверх и изучая породу и время. — Знаешь, Сэм, — сказал он наконец, — мне это место тоже не по душе; но лучшего укрытия поблизости нет. На какое-то время она нас прикроет; а если мы двинемся — нас наверняка углядят шпионы. Мы могли бы пойти назад на север той же дорогой, что пришли, но земли там не лучше здешних. За Трактом следят — а если мы решим укрыться в зарослях на юге, нам надо будет пересечь его.

А с севера от Тракта, за холмами, край на многие мили гол и ровен.

— Могут Всадники видеть? — задал вопрос Мерри. — Я хочу сказать: они чаще пользуются носом, чем глазами — вынюхивают нас, если это слово вообще для них подходит, — во всяком случае, днем. Но ты нас сразу уложил, как их увидел; и теперь вот говоришь, что нас углядят, если двинемся.

— Я был слишком беспечен на вершине, — признался Бродник. — Мне очень хотелось разыскать следы Гэндальфа. Но подниматься всем троим было нельзя, а уж так долго стоять на виду — и подавно. Потому что черные кони видят, да у Всадников и других шпионов много — и людей, и животных, — в Усаде вы могли в этом убедиться. Сами они не видят свет так, как видим его мы, но дух наш отбрасывает в их разум тени, что пропадают лишь при ярком полуденном свете; ночью им открыта черная тайнопись природы — и во тьме они всего опасней. И все время чуют они запах живой крови — чуют с ненавистью и жаждой. И — чувства, не только зрение и нюх. Мы же чувствуем их присутствие — нам тревожно и жутко; чувствуют и они нас, и куда острее. А еще… — добавил он, понизив голос, — их притягивает Кольцо.

— Это что ж выходит, никакого спасения от них нет? — Фродо дико озирался по сторонам. — Двинешься в дорогу — увидят и нагонят; останешься на месте — учуют и найдут!

Бродник положил руку ему на плечо.

— Подожди отчаиваться, — сказал он. — Надежда пока есть. Ты не один. Давайте разведем костер. Здесь, конечно, ни укрыться, ни отбиться как следует — пусть же пламя поможет нам и втом, и в другом. Саурон прибирает огонь под свою руку, он все прибирает; но пока что огонь — наш друг. Всадники не любят его и боятся того, у кого он в руках.

— Может, и так, — пробормотал Сэм. — Да только по-моему, лучше этого «мы здесь» не скажешь — и кричать не надо.

Внизу, в самом укромном углу низинки, они развели костер и приготовили скромный ужин. Упали вечерние тени, стало холоднее. Они вдруг поняли, что страшно голодны, потому что с завтрака ничего не ели; но не рискнули есть много. В пустошах впереди их никто не ждал: никто, кроме птиц и диких зверей. В холмах порой появлялись Следопыты — их было немного и они не задерживались. Другие странники были редки, и встреча с ними ничего хорошего не сулила: время от времени с Мглистого Хребта спускались тролли. Путников можно было встретить лишь на Тракте — гномов, как правило: они торопились по своим делам и помощи от них ждать не приходилось; они едва раскрывали рот при встрече.

— Не знаю, как нам удастся растянуть наши припасы, — сказал Фродо. — Ели мы в последние дни немного, и сегодняшний ужин не пирушка; но, видно, переели, если впереди две недели пути, а то и больше.

— В глуши с голоду не умрешь, — возразил Бродник, — есть ягоды, коренья, травы; а понадобится — я и зверя подстрелю. Сейчас не зима, не пропадем. Но собирать еду — дело утомительное и долгое, а нам надо спешить. Так что затяните потуже пояса и надейтесь на пиршества в замке Эльронда.

Тьма сгущалась; становилось все холоднее. Выглядывая за край низины, они не видели ничего, кроме сумеречных земель, быстро тающих в темноте. Небо расчистилось, в вышине замерцали звезды.

Фродо и его товарищи сгрудились вокруг огня, закутавшись во все одежки и одеяла, какие у них были, а Бродник в одном плаще сидел чуть поодаль, задумчиво посасывая трубку.

С приходом ночи огонь разгорелся ярче, и Следопыт стал рассказывать древние были, чтоб отвлечь их сердца от страха. Он знал множество легенд и историй об эльфах и людях, о славных и лихих делах прошлых Эпох. Сколько же ему лет, думали хоббиты, и где он узнал все это?

— Расскажи нам о Гиль-Галаде, — попросил вдруг Мерри, когда тот кончил быль об эльфийских царствах. — Знаешь ты ту древнюю песнь, о которой говорил?

— Знаю, конечно, — отозвался Бродник. — Знает и Фродо, ибо песнь эта касается нас.

Мерри и Пин взглянули на Фродо, неотрывно смотрящего в огонь.

— Я знаю только ту малость, что мне открыл Гэндальф, — медленно проговорил Фродо. — Гиль-Галад был последним Всеэльфийским царем в Средиземье. Гиль-Галад — Звездный Свет на Древнем Наречии. Вместе с Элендилем, Другом Эльфов, он отправился в…

— Нет! — прервал его Бродник. — Не стоит рассказывать эту быль, когда рядом Вражьи Прислужники. Если доберемся до замка Эльронда — услышите ее там целиком.

— Тогда поведай нам что-нибудь еще о тех днях, — взмолился Сэм. — Что-нибудь об эльфах… Мне страсть как охота об эльфах послушать; ночь-то совеем нас накрыла.

— Я расскажу вам предание о Тинувиэли, — согласился Бродник. — Коротко — ибо история эта длинна, и конец ее неизвестен; и ныне никто, кроме Эльронда, не помнит ее такой, какой она пришла из глубин времен. Она прекрасна и печальна, как все предания Средиземья — однако, быть может, она поддержит вас. — Он немного помолчал и тихо заговорил нараспев:

Был лес в зеленый плащ одет,

Качались листья на ветвях,

И звезд далеких ясный свет

Из тени облаков сверкал.

Гуляла Лутиэн в лесах

Под музыку незримых флейт,

И звездный свет в ее кудрях

И на одеждах трепетал.

Спустился Берен с гор туда

В печали и глухой тоске.

…Струилась чистая вода,

И Берен средь лесов пустых

Увидел деву вдалеке,

Сияющую, как звезда,

И золотой цветок в руке,

И тень волос ее густых.

И вновь он, к странствиям готов,

Свою усталость позабыл,

И к девушке сбежал с холмов,

Но лишь неверный блик луны,

Дрожащий бледный луч схватил.

Ушла, танцуя, в глубь лесов

Та, чей напев его манил

В безмолвии ночной страны.

Он в шуме ветра различал

Шаги, как шелест лепестка

Или как музыка ручья,

Бегущего в тени холмов.

И вновь владела им тоска,

И как печальный плач звучал

С ветвей упавшего листка

Прощальный и протяжный зов.

И Берен странствовал один

Там, где несметны листья лет,

У Моря, средь морозных льдин,

И серебристых кораблей.

А над долиной лунный свет

За танцем Лутиэн следил,

И как пушистый тёплый плед,

Туман окутал ноги ей.

Она пришла — и с ней весна Пришла.

Ручей прозрачный тёк,

Оделись зеленью леса,

Сияли золотым огнём

Цветы у милых лёгких ног.

И Берен с ней мечтал плясать

И петь, забыв про мрак тревог,

Рассеянный пришедшим днём.

И он не дал вновь скрыться ей.

«Тинувиэль! Тинувиэль!» —

Он звал её в тени ветвей.

И голос Берена звучал,

Дурманил, словно сладкий хмель,

И страха был тот зов сильней,

Хотя он для Тинувиэль

Судьбу людскую означал.

И под короной тёмных кос

Дрожащий свет далёких звёзд,

В её глазах был отражен

Как облака на глади рек,

Или в озерах — небосклон.

Её в объятьях Берен нёс,

Прекрасную, как дивный сон,

И лёгкую, как первый снег.

Опасный путь им предстоял

Через вершины серых гор,

Сквозь залы в толще чёрных скал.

Им преграждали путь леса,

Их разделял морской простор,

Но луч надежды им сиял,

И встретились они, и в хор

Ветвей вплелись их голоса.

— Такова песня, — сказал он наконец. — Эльфы зовут такой стиль анн-теннаф, но передать его на Всеобщем языке почти невозможно — это лишь грубый отзвук его. Песнь повествует о встрече Берена, сына Барахира, и Лутиэн Тинувиэли. Берен был смертным, а Лутиэн была дочерью Тингола, Владыки эльфов Средиземья; она была прекраснейшей из дев, когда-либо являвшихся в мир. Краса ее была подобна звездам над мглистым Северным Краем, а в лице был сияющий свет. В те дни на севере, в Ангбанде, жил Великий Враг, против которого сам Саурон — не более чем слуга, и эльфы, придя в Средиземье, пошли на него войной, чтобы отвоевать Сильмарили, которые он похитил; и праотцы людей помогали эльфам. Но Враг победил, и Барахир пал, а Берен спасся и перешел через Горы Ужаса в Тайное Царство Тингола в лесах Нелдорета. Там он узрел Лутиэн — она пела и танцевала на луговине у легендарной реки Эсгалдуин; и он нарек ее Тинувиэль, что значит «Соловей» на языке древности. После того много печалей постигло их, и долго были они в разлуке. Тинувиэль спасла Берена из темницы Саурона, и они вместе прошли все напасти, и свергли Великого Врага с трона, и взяли из его железной короны один из трех Сильмарилей — ярчайший из алмазов, чтобы заплатить им выкуп за Лутиэн ее отцу Тинголу. Однако в конце концов Берен погиб в схватке с Бешеным Ангбандским Волком. А Тинувиэль пожелала стать смертной и покинуть этот мир, чтобы последовать за ним; и в песнях поется, что за Солнечными Морями они встретились вновь и снова бродят в зеленых лесах за гранью нашего мира. Так умерла Лутиэн Тинувиэль — единственная среди эльфов. Но от нее кровь Перворожденных унаследовали люди. Живы еще те, кому Лутиэн приходится прабабкой, и говорят, что род этот никогда не угаснет. Эльронд Светлоярский из этого рода. Ибо сыном Лутиэн и Берена был Диор, а его дочерью — Пресветлая Эльвинг, на которой женился Эарендиль — тот, что направил свою ладью в небесные моря и поднял на своем челе Сильмариль над мглой мира. От Эарендиля произошли Короли Нуменора, Рыцари из Заморья. — Бродник говорил — а они глядели на его суровое страстное лицо, тускло освещенное алым мерцанием костра. Глаза его блестели, голос был глубок и звучен. Над ним простерлось черное звездное небо. Вдруг над вершиной Заветри возникло бледное зарево. Прибывающая луна неспешно поднималась в небо, и звезды над горой поблекли.

Предание кончилось. Хоббиты зашевелились.

— Глядите! — сказал Мерри. — Луна встает; должно быть, уже поздно.

Другие взглянули вверх — и увидели на вершине горы, на фоне лунного сияния, что-то маленькое и темное. Быть может, то был крупный камень или выступ скалы, высвеченный бледным заревом.

Сэм и Мерри встали и отошли от огня. Фродо и Пин остались и сидели молча. Бродник пристально смотрел на лунные блики. Все казалось спокойным и мирным — но Фродо почувствовал, как ледяной ужас вползает ему в душу. Хоббит придвинулся к огню. В этот момент от края лощины бегом вернулся Сэм.

— Не знаю с чего, — сказал он, — а только мне вдруг страшно стало. Из этой лощинки меня никакими деньгами не выманишь; чую — ползет что-то по склону.

— Ты кого-нибудь видел? — Фродо вскочил.

— Нет, сударь. Ничего я не видел — да я и не останавливался смотреть.

— Зато я видел, — сказал, подходя, Мерри, — или мне так показалось — на западе, где луна освещает равнину, — две или три черных тени. И ползли, они, кажется, сюда.

— Ближе к костру, спиной к огню! — велел Бродник. — Приготовьте длинные палки!

Они сидели, затаив дыхание, молча, и напряженно вглядывались в окружающую их тьму. Ничего не происходило. В ночи не раздавалось ни звука. Фродо шевельнулся, чувствуя, что сейчас нарушит тишину: ему хотелось завопить во весь голос.

— Тихо! — прошептал Бродник; и тут же Пин задохнулся криком:

— Что это, что это там такое?!

На дальнем краю лощинки поднялась одна — а может, и больше — черная тень: они скорее почуяли, чем увидели ее. Они всмотрелись — и тени, казалось, выросли. Никакого сомнения: три или четыре высоких фигуры стояли на склоне, глядя на хоббитов сверху вниз. Они казались дырами в глухой тьме. Фродо послышался слабый шип, будто ядовитое дыхание, и пронзительный холод пробрал его. Тени придвинулись.

Ужас одолел Мерри и Пина — они бросились наземь ничком. Рядом с Фродо съежился Сэм. Фродо был испуган не меньше товарищей; жестокий озноб сотрясал его; но сильнее ужаса было внезапное искушение надеть Кольцо. Желание это охватило его, он просто не мог ни о чем другом думать. Он не забыл Могильника, не забыл письма Гэндальфа — но что-то неодолимо подталкивало его нарушить запреты, и он жаждал уступить. Он не надеялся на спасение, не думал, дурно или хорошо поступает — просто понял, что должен взять Кольцо и надеть его. Говорить он не мог. Он чувствовал, что Сэм глядит на него, будто чует, в какую беду попал хозяин — но не мог повернуться к нему. Фродо зажмурился и какой-то миг боролся с собой; но сопротивляться стало невозможно, и в конце концов он медленно вытянул цепочку — и Кольцо скользнуло на указательный палец его левой руки.

Тут же — хотя все вокруг осталось по-прежнему темным и тусклым — тени стали угрожающе отчетливы. Он смог прозреть их черные одеяния. Их было пятеро: две черных фигуры стояли на краю лощины, три приближались. На бледных ликах горели зоркие безжалостные глаза; под мантиями были длинные серые саваны; на седых волосах — серебряные шлемы; в костистых руках — стальные мечи. Взгляды их пронзили Фродо: они кинулись на него. В отчаянье хоббит обнажил меч — и он зарделся, как головня. Двое Всадников остановились; третий был выше других: его длинные волосы мерцали, шлем венчала корона. В одной руке он держал длинный меч, в другой — кинжал; и кинжал, и рука тускло светились. Он устремился вперед — к Фродо.

В этот миг Фродо бросился наземь и услыхал свой собственный громкий голос:

— О Эльберет! Гильтониэль! — и вонзил меч в ногу своего врага. Резкий вопль разорвал ночь; Фродо почувствовал леденящую боль в левом плече. Теряя сознание, он увидел, словно сквозь туман, Бродника, выскочившего из тьмы с пылающими головнями в руках. Последним усилием Фродо отбросил меч, сорвал с пальца Кольцо и крепко зажал его в кулаке.

Глава 12Скорый путь к Переправе

Когда Фродо пришел в себя, он все еще отчаянно сжимал в руке Кольцо. Он лежал у ярко горящего огня. Трое друзей склонились над ним.

— Что случилось?.. Где тот бледный король?.. — испуганно выговорил он.

Они так обрадовались, услышав его голос, что не ответили, да и вопрос был им непонятен. В конце концов он вытянул из Сэма, что они не видели ничего, кроме надвинувшихся смутных теней. Вдруг, к ужасу своему, Сэм обнаружил, что хозяин исчез. В тот же миг черная тень кинулась к нему, и он упал. Он слышал голос Фродо — издалека или как будто из-под земли, но слов не разобрал. Больше они ничего не видели, пока не наткнулись на тело Фродо — он лежал на траве, как мертвый, лицом вниз, меч — под ним. Бродник велел им поднять его и уложить у костра — и пропал. Времени с тех пор прошло уже порядком.

Сэм начал уже опять подозревать Бродника; но во время их разговора тот вдруг вынырнул из тьмы. Хоббиты вздрогнули, Сэм выхватил меч и заслонил хозяина. Бродник устало улыбнулся.

— Нет, Сэм, я не Черный Всадник, — сказал он, становясь на колени подле Фродо, — и не их соглядатай. Я пытался найти хоть какие-то их следы; но не нашел ничего. Не могу понять, почему они отступили, а не напали опять. Но нигде поблизости их нет — это точно.

Когда он услышал, что было с Фродо, то покачал головой и озабоченно вздохнул. Потом велел Пину и Мерри согреть побольше воды и все время промывать его рану.

— Поддерживайте огонь и держите Фродо в тепле! — сказал он. Потом встал, отошел от костра и подозвал Сема. — Кажется, я начинаю кое-что понимать, — тихо проговорил он. — Здесь были лишь пятеро врагов. Почему они явились не все — не знаю; но, ду маю, отпора они не ждали. На время они отошли — боюсь, однако что недалеко. Если мы не уйдем — они нападут следующей же ночью. Они выжидают: цель их, кажется им, почти достигнута, Кольцо далеко не уйдет. Боюсь, Сэм, они считают, что твой хозяин смертельно ранен и целиком будет в их власти… Посмотрим!

Сэм захлебнулся слезами.

— Не отчаивайся! — сказал Бродник. — Доверься мне. Фродо оказался крепче, чем я ожидал, хоть Гэндальф и намекал на это. Он не погиб и, думаю, сможет сопротивляться лиходейской силе раны дольше, чем рассчитывал враг. Я сделаю все, чтобы подлечить его… Охраняйте его, пока меня не будет! — Он поспешил прочь и снова исчез во тьме.

Фродо задремывал и просыпался от вяжущей боли; от плеча по руке и боку медленно растекался цепенящий холод. Друзья смотрели за ним, согревали и промывали его рану. Медленно тянулась утомительная ночь. Занялся рассвет, и лощину залил бледный свет — и только тогда, наконец, Бродник вернулся.

— Смотрите! — воскликнул он и, наклонившись, поднял с земли черный плащ. В нижнем его краю зияла дыра. — Удар нашего Фродо! Боюсь, это единственная рана, которую он нанес врагу… ибо ранить его нельзя, и все мечи, коснувшись его, ломаются. Куда более опасным ему было имя Эльберет.

А для Фродо было опасно вот это! — Следопыт снова нагнулся и поднял длинный тонкий кинжал с зубчатым клинком. Кончик его был сломан. Но, когда он поднял его, на клинок упал свет — и на глазах пораженных хоббитов он истаял, изошел дымом, и в руках Бродника осталась лишь рукоять. — Плохо! — воскликнул он. — Рана нанесена проклятым Моргульским Клинком. Немногие ныне могут врачевать такие раны… Но я сделаю, что смогу.

Он сел наземь, положил рукоять себе на колени и пропел над ней медленное заклинание на неведомом языке. Потом, отложив ее, повернулся к Фродо и тихо проговорил несколько слов — другие не разобрали их. Из мешочка на поясе он извлек несколько длинных листьев.

— Эту траву я нашел далеко отсюда, — сказал он. — На голых склонах она не растет. Я отыскал ее в кустах южнее Тракта и узнал в темноте по запаху листьев. — Он размял лист в пальцах — тот запах сладко и пряно. — Большая удача, что они нашлись, ибо это — целебная трава, привезенная в Средиземье Рыцарями из Заморья. Они называли ее атэлас, или целема, и теперь ее почти не осталось: она растет лишь близ их древних стоянок и поселений; на севере о ней никто не знает — только некоторые из бродяг Глухоманья. В ней огромные силы, однако не знаю, поможет ли она при такой ране.

Он бросил листья в кипяток и обмыл плечо Фродо. Благоухающий пар освежал, и даже те, кто не был ранен, почувствовали себя бодрей и спокойней. Трава помогла и Фродо: боль поутихла и ледяное оцепенение немного отпустило бок; но рука его по-прежнему не двигалась и владеть ею он не мог. Он горько раскаивался в своей глупости и упрекал себя за слабоволие; ибо понял теперь, что, надев Кольцо, уступил не себе, а властному приказу врагов. «Ну ладно, себя я наказал — на всю жизнь калекой останусь, — думал он. — А вот поход мы теперь сможем ли продолжить?..» Он вряд ли смог бы подняться.

Остальные говорили о том же. Они быстро решили уходить от Заветри как можно скорее.

— Теперь я понимаю, — сказал Бродник, — что враг следил за этим местом несколько дней. Если Гэндальф и приезжал сюда — ему пришлось уехать, и больше он сюда не вернется. Как бы там ни было, здесь мы в опасности, и куда бы ни пошли — в большей опасности не будем.

Они наскоро перекусили и занялись поклажей. Фродо идти не мог; поэтому большую часть клади они разделили на четверых и посадили Фродо на пони. В последние дни конек повеселел: он стал как будто толще и сильнее и начал выказывать привязанность своим новым хозяевам, особенно Сэму. Обхождение с ним Бита Осинника было, должно быть, весьма суровым, если этот поход по глуши казался ему лучше всей прошлой жизни.

Они двинулись на юг. Это значило, что придется пересечь Тракт — однако это был самый быстрый путь в более лесистый край. Им нужно было топливо: Бродник сказал, что Фродо надо держать в тепле, особенно по ночам, тогда огонь может защитить их всех. Он также хотел сократить поход, скосив еще один угол: восточнее Заветри Тракт сильно уклонялся к северу.

Они медленно и осторожно обогнули юго-западные склоны горы и скоро вышли на обочину Тракта. Всадников видно не было. Но не успели они перебежать дорогу, как над головами их перекликнулись холодные голоса. Дрожа, хоббиты заторопились вперед и нырнули в кусты на другой стороне. Впереди горбились дикие земли, кусты и чахлые деревья росли густыми рощами, разделенными обширными пустошами. Трава была скудной, жесткой и пыльной; увядшие листья опадали с кустов. То был безрадостный край, и путники шли медленно и уныло. Они почти не разговаривали. У Фродо болела душа, когда он смотрел, как они плетутся рядом с ним, повесив головы, со спинами, согбенными ношей. Даже Бродник казался усталым и мрачным.

На исходе первого дня пути боль вернулась, но Фродо долго никому об этом не говорил. Прошло четыре дня — ни земли, ни вид не менялись, только позади медленно таяла Заветрь, а вздымающиеся впереди горы чуть-чуть приблизились. Однако кроме того давнего крика, они не видели и не слышали знаков тому, что враг заметил их бегство и преследует их. Они боялись темноты, и ночью дежурили по двое, все время ожидая увидеть черные тени, подкрадывающиеся в тусклом свете затянутой тучами луны; но они ничего не видели, а слышали лишь вздохи листьев и трав. Не единожды охватывало их чувство близкого лиха, как перед нападением в лощине. Не верилось, что Всадники опять потеряли их след. Быть может, они выжидают, чтобы устроить засаду в каком-нибудь узком месте?

На пятый день земля снова повела их вверх из глубокой долины, где они скрывались. Бродник повернул на северо-восток, и на шестой день они поднялись на вершину долгого пологого холма и увидели впереди лесистую гряду. Внизу, вдоль ее подножия, вился Тракт; а справа в бледных лучах восхода серебристо мерцала река.

Вдали, в каменистом, полускрытом туманом русле они различили еще одну реку.

— Боюсь, придется нам вернуться на время на Тракт, — сказа Бродник. — Мы подошли к реке Ревице — эльфы зовут ее Митейфель. Она течет с Троллистого Плато севернее Светлояра и впадает в Гремячь далеко на юге. Кое-кто после слияния называет ее Блёкмой, ибо она становится тускло-серой. С истоков ее на Троллистом Плато и до самого Моря через нее нет другого перехода, кроме Последнего Моста на Тракте.

— А что это там за другая река? — спросил Мерри.

— Гремячь, Бруинен Светлояра, — отвечал Бродник. — Тракт долго идет по краю холмов — от Моста до Переправы через Бруинен. Но я еще не думал, как мы перейдем ее. Сначала надо пересечь эту. Если у Последнего Моста нет засады — значит, нам и правда светит счастливая звезда.

На другой день, рано поутру, они вновь спустились на Тракт. Сэм и Бродник прошли вперед, но не нашли ни одного следа — ни пешего, ни конного. Здесь, в тени холмов, прошел дождь. Бродник рассудил, что дождило два дня назад, и смыло все следы. С тех пор ни один всадник не проезжал тут.

Они поспешили вперед так быстро, как только могли — и через одну-две мили, у подножия короткого крутого спуска, глазам их открылся Последний Мост. Они страшились увидеть ждущие там черные фигуры — но не увидели ни одной. Бродник велел им укрыться в кустах на обочине, а сам пошел вперед.

Вскоре он вернулся.

— Следов врага там нет, — сказал он. — И очень бы мне хотелось узнать, что это значит. Но кое-что я нашел — весьма странное.

Он раскрыл ладонь и показал им бледно-зеленый камень.

— Он лежал в грязи посреди Моста, — продолжал Следопыт. — Это эльфийский берилл. Был ли он специально положен там, или обронен случайно — не знаю, однако это дает мне надежду. Я считаю это знаком, что мы можем перейти Мост; но без более верных примет я все же не рискну и дальше идти по Тракту.

Они сразу же двинулись дальше. Спокойно перешли Мост, не услыхав ничего, кроме шума водоворота под его тремя арками. Милей дальше они подошли к узкому глубокому ущелью — оно вело на север через обрывистые кручи слева от Тракта. Здесь Бродник свернул, и вскоре они затерялись под мрачными деревьями, темная полоса которых извивалась вдоль подножий угрюмых холмов.

Хоббиты рады были расстаться с безрадостными землями и опасным Трактом; но и этот новый край казался враждебным и угрожающим. Они шли вперед — а холмы вокруг становились все выше. То тут, то там на кручах и обрывах, вставали развалины древних стен и башен: вид у них бил донельзя зловещий. Фродо, ехавший верхом, мог смотреть по сторонам и думать. Он вспоминал рассказы Бильбо о его походе и угрозных башнях к северу от Тракта близ Тролличьего Леса, где гномам встретилось первое серьезное приключение. Фродо подозревал, что они сейчас в тех же краях и гадал, не проедут ли они случайно рядом с тем самым местом.

— Кто жил в этих местах? — спросил он. — И кто возвел эти башни? Тролли?

— Нет, — отозвался Бродник. — Тролли строить не умеют. Здесь некогда, столетия назад, жили люди; теперь от них ничего не осталось. Легенды говорят, что они предались злу, ибо пали под колдовской властью Ангмара. А здесь всё разрушила война, погубившая Северное Княжество. Но все это было так давно, что даже горы забыли их, хотя край этот затенён до сих пор.

— Откуда же ты обо всем узнал, если край пуст и забыт? — влез в разговор Пин. — Ни птицы, ни звери не рассказывают таких сказок…

— Наследники Элендиля не забывают прошедшего, — проговорил Бродник. — А в Светлояре помнят и о многом другом, чего я не знаю.

— Значит, ты часто бываешь в Светлояре? — удивленно взглянул на него Фродо.

— Бываю, — подтвердил Бродник. — Некогда я жил там и возвращаюсь туда, когда только могу. Туда вечно стремится мое сердце; но, видно, мне не суждено жить в мире — даже в дивном замке Эльронда.

Холмы начали смыкаться вокруг. За ними бежал к Бруинену Тракт — но ни реки, ни дороги видно не было. Путники вошли в долгую долину — узкую, глубокую, темную и беззвучную. Деревья со старыми кривыми корнями тулились по обрывам, покрывая склоны островками сосен.

Хоббиты очень устали. Двигались они медленно, потому что идти приходилось по бездорожью, пробираясь по завалам и осыпям. Они старались не карабкаться вверх, чтобы не тревожить Фродо и из-за того, что трудно было находить выходы из узких лощин. Они уже два дня шли по этому краю, когда погода испортилась. Подул западный ветер и принес с дальних морей слабый моросящий дождь. К вечеру они промокли насквозь, и ночевка их была невеселой — сухого хвороста на костер не нашлось. На следующий день горы поднялись еще выше и круче, и пришлось уклониться к северу. Бродник, казалось, начал волноваться: минуло около девяти дней, как они ушли от Заветри, и их запасы медленно таяли. Дождь не прекращался.

Эту ночь они провели на каменистом уступе; в скальной стене позади была неглубокая пещера, точнее — просто углубленная ниша в обрыве. Фродо не спалось. Холод и сырость растравили рану, и боль и чувство смертного озноба унесли прочь весь сон. Фродо вертелся, крутился и со страхом вслушивался в ночные звуки: ветер шипел в трещинах скал, капала вода, что-то трещало, внезапно громко стукнул упавший камень. Фродо чудилось, что черные тени надвигаются на него — и вот-вот задушат. Он сел; но не увидел ничего, кроме спины Бродника — тот сидел, ссутулясь, курил трубку и сторожил. Фродо снова улегся и забылся тревожным сном, в котором он гулял по траве в своем саду в Хоббитоне, но сад казался туманным и тусклым — куда яснее были высокие черные тени, глядящие через забор.

Утром он проснулся и обнаружил, что дождь кончился. Пелена туч все еще была толстой, но она разорвалась, и в разрывах виднелась бледная голубизна. Ветер снова переменился. Утром они выступать не стали. Сразу после холодного скудного завтрака Бродник ушел один, велев остальным до его прихода оставаться под защитой обрыва. Он собирался, если сумеет, вскарабкаться наверх и осмотреться.

Вернулся он отнюдь не успокоенным.

— Мы зашли слишком далеко на север, — сказал он, — и теперь должны найти какой-то путь к югу. Если будем идти, как шли — окажемся на Троллистом Плато, много севернее Светлояра. Это край троллей, и мне он неведом. Мы могли бы, возможно, пройти его и подойти к Светлояру с севера; но так путь был бы очень долог, ибо троп там я не знаю, а еда у нас на исходе. Поэтому, так или иначе, а надо нам добраться до Переправы.

Остаток дня прошел в карабканье по камням. Они отыскали проход меж двух гор, и он вывел их в долину, тянущуюся к юго-востоку — как раз, куда надо; но в конце дня путь им снова преградил хребет. Его темный край дробился множеством пиков и скал, что казались зубьями тупой пилы. Приходилось выбирать: либо возвращаться, либо перебираться через него.

Они решили попробовать перебраться, но это оказалось очень трудным. Вскоре Фродо пришлось спешиться. И даже так они часто отчаивались втащить наверх пони или отыскать тропу для себя. Свет почти угас, а они совсем выбились из сил, когда наконец вышли на вершину. Они взобрались на узкую седловину меж двух высоких пиков, и немного впереди тропа снова круто вела вниз. Фродо бросился наземь и, дрожа, лежал лицом вверх. Левая его рука не двигалась, бок и плечо точно сжимали ледяные когти. Деревья и скалы вокруг казались призрачными и тусклыми.

— Дальше идти нельзя, — сказал Мерри Броднику. — Боюсь, это было слишком для Фродо. Я о нем ужасно беспокоюсь. Что нам делать? Думаешь, его смогут подлечить в Светлояре — ежели мы когда-нибудь туда доберемся?

— Посмотрим, — откликнулся Бродник. — Здесь, в глуши, я больше ничего не могу сделать; именно из-за его раны я вас так и подгоняю. Но сегодня нам дальше не идти — тут ты прав.

— Что такое с моим хозяином? — тихо спросил Сэм, умоляюще глядя на Следопыта. — Ранка-то ведь была совсем махонькая, и уже закрылась. Там сейчас и не видно почти ничего — только белый шрамик на плече…

— Фродо коснулось оружие врага, — сказал Бродник. — Ядовитое, колдовское, гибельное оружие. Бороться с ним — превыше моих сил. Что я могу сказать тебе? Крепись, Сэм!

Ночь холодом накрыла хребет. Путники разожгли небольшой костер в яме под искривленными шишковатыми корнями старой сосны и сидели, прижавшись друг к другу. Перевал насквозь продувался ознобным ветром, и верхушки деревьев стонали и скрипели. Фродо лежал в полусне; ему виделись простертые над ним огромные темные крылья — на крыльях этих летела погоня, обшаривая все ямы и пещеры в горах.

Утро было дивно прекрасным; воздух был чист, свет неярок и ясен, небо — начисто промыто. Хоббиты ободрились, но тосковали по солнцу, чтобы согреть замерзшие, онемелые члены. Как только стало светло, Бродник взял с собой Мерри и пошел осмотреть с высоты земли к востоку от перевала. Солнце встало и ярко сияло, когда Следопыт вернулся и принес радостные вести. Они двигались в более или менее верном направлении. Если они спустятся с перевала, то Горы останутся слева. Впереди Бродник различил блеск Гремячи — а ему было известно, что, хотя его и не видно, Тракт идет к Переправе вдоль реки и лежит на их берегу.

— Нам снова придется идти к Тракту, — сказал он. — Ибо вряд ли можно надеяться отыскать тропу в этих холмах. Какая бы опасность не ждала нас там, Тракт — единственный путь к Переправе.

Путники поели и снова двинулись. Они медленно спускались с южного склона хребта; но дорога оказалась легче, чем они ожидали, потому что склон с этой стороны был не так уж крут, и вскоре Фродо мог опять ехать верхом. Старый пони Бита Осинника обнаружил неожиданный талант выискивать путь и, как мог, оберегал своего седока от тряски и толчков. Маленький отряд воспрянул духом. Даже Фродо стало получше на утреннем солнце, но перед глазами его будто висела дымка, и он то и дело тер их.

Пин шел чуть впереди. Вдруг он обернулся и позвал их.

— Здесь тропа! — крикнул он.

Он не ошибся: перед поспешившими к нему друзьями начиналась дорожка — выходила из леса внизу и многими извивами поднималась к вершине хребта; местами она была еле видной, заросшей или заваленной камнями или стволами; но некогда ею, очевидно, много пользовались. Это была тропа, проложенная сильными руками и утоптанная крепкими ногами. Тут и там попадались старые деревья, срубленные или сломанные, а большие валуны были разрублены или просто вывернуты, чтобы проложить дорогу.

Некоторое время они шли по тропе, потому что так спускаться было проще всего, но шли осторожно, и тревога их возросла, когда они вступили под своды темного леса, а тропа сделалась виднее и шире. Вдруг, выйдя из пояса елей, она круто пошла под уклон и резко свернула влево, обогнув каменистый отрог холма. Когда они подошли к повороту и огляделись, то увидели, что тропа бежит дальше — по ровному уступу под низким, поросшим деревьями, обрывом. В каменной стене была дверь — она была полуоткрыта и криво болталась на одной огромной петле.

У двери они остановились. За ней была пещера или комната в скале — но в царящей внутри тьме ничего было не разобрать. Броднику, Сэму и Мерри, налегая изо всех сил, удалось открыть ее пошире, и Бродник с Мерри вошли. Далеко они заходить не стали, потому что на полу валялось множество старых костей, а у входа не было видно ничего, кроме каких-то больших пустых кувшинов и битых горшков.

— Ежели где и жить троллям — так лучше дыры не придумаешь! — заметил Пин. — Выходите-ка, господа смельчаки, и давайте убираться отсюда. Теперь мы знаем, кто проложил тропу — и чем скорей мы с нее сойдем, тем лучше.

— В этом, думается, нет надобности, — возразил Бродник. — Это действительно логово троллей, но оно давно пустует. Бояться нам, кажется, нечего… Но давайте осторожно спустимся — а там посмотрим.

Тропа уводила от двери и, свернув вправо, пересекала широкую ровную луговину и резко ныряла вниз по лесистому склону. Пин, которому не хотелось показывать Броднику, что он все еще боится, пошел вперед с Мерри. Сэм и Бродник шагали позади, по обе стороны пони Фродо — тропа стала такой широкой, что по ней свободно могли пройти пять-шесть хоббитов в ряд. Но не успели они отойти далеко, как вихрем примчался Пин, а за ним — Мерри. Оба были насмерть перепуганы.

— Там тролли!.. — выдохнул Пин. — Там, на поляне, недалеко… Мы увидели их сквозь деревья… Ох, и огромные!

— Пойдем посмотрим, — сказал Бродник, поднимая палку. Фродо не сказал ничего, а Сэм помрачнел.

Солнце стояло уже высоко, и ослепительно просвечивало сквозь полуголые ветви деревьев, заливая поляну яркими лучами света. Путники остановились на опушке и смотрели из-за стволов, затаив дыхание. Там стояли тролли — три огромных тролля. Один наклонился, а два других уставились на него.

Бродник бестрепетно шагнул вперед.

— Распрямись, старый тролль! — воскликнул он и ударил склоненного тролля палкой…

…И ничего не произошло. Хоббиты задохнулись от удивления; Фродо даже засмеялся.

— Ну и ну! — сказал он. — Мы же совсем забыли историю семьи! Это, должно быть, та самая троица, которую поймал Гэндальф — они еще ссорились, как им приготовить тринадцать гномов и одного хоббита.

— Я даже и не думал, что мы в этих местах! — сказал Пин. Он хорошо знал эту историю. Бильбо и Фродо часто о ней говорили; но Пин, к слову, никогда не верил в нее больше, чем наполовину. Да же сейчас он поглядывал на каменных троллей с подозрением — кто их знает, а вдруг оживут?!

— Вы забыли не только историю семьи, — заметил Бродник, — но и все, что следует знать о троллях. День сияет, и солнце в зените — а вы бежите пугать меня байками о живых троллях, ждущих нас на поляне! Хотя могли бы заметить в ухе одного из них старое птичье гнездо — весьма необычное украшение для живого тролля.

Все засмеялись. Настроение Фродо улучшилось: напоминание о первом удачном приключении Бильбо согрело сердце. На солнце было тепло и уютно, и туман перед его глазами вроде немного развеялся. Они отдохнули на поляне и пообедали, сидя в тени огромной ели.

— Может, кто-нибудь споет, пока солнце на небе? — осведомился Мерри, покончив с едой. — Сколько дней, как мы не слышали ни песен, ни легенд!

— С самой Заветри, — проговорил Фродо. На него посмотрели. — Не волнуйтесь обо мне! — добавил он. — Мне гораздо лучше, но петь я все же вряд ли смогу. Может, Сэм что вспомнит…

— Давай, Сэм! — подбодрил его Мерри. — У тебя ж не голова, а настоящий склад.

— Я даже и не знаю… — засмущался Сэм. — Может, вот эта подойдет?.. Это, конечно, не настоящая поэзия, если вы меня понимаете; просто немного чепухи. Но эти истуканы напомнили мне её. — Он поднялся, заложил руки за спину, как в школе, и тихо запел на старый мотив:

На каменном троне сидел старый тролль

И в пасти его была старая кость;

Годами ее он глодал и жевал

И очень, бедняга, при этом страдал

Но еду добывать стало трудно.

Нудно! Чудно!

Но еду добывать стало трудно.

Том в горы пришел и пещеру нашел

И троллю сказал он: «Позвольте!

Откуда взялась эта старая кость?

Украли ее вы у дядьки, небось?

Я думал, в могиле он спит!

Лежит! Храпит!

Я думал, в могиле он спит».

Тролль буркнул: «Малыш!

Ты про что говоришь?

Подумай: твой дядька был мертв.

Что проку от кости, лежащей в земле?

Вот дело другое, когда — на столе!

И я ее честно добыл.

Забыл! Купил!

Да, я ее честно добыл».

«Я никак не пойму, —

Том сказал, — почему

Вы без спросу в могилу залезли?

Пусть дядька был мертв,

Но ведь кости — не торт;

К тому же они и не ваши.

Чаши! Каши!

Они ведь его, а не ваши».

Тролль рыкнул:

«Сейчас — обеденный час.

Тобой я, пострел, закушу.

Я съем и тебя, говорю не шутя,

Лет семь уже мяса не пробовал я,

Давно по нему я скучаю.

Серчаю! Не чаю!

Давно я но мясу скучаю!»

И тролль уж решил, что Тома схватил,

Да Том был не прост — увернулся,

И ногою, обутой в тяжелый башмак —

Что-что, а подраться он был не дурак —

По заду он стукнул врага.

Стога! Рога!

По заду он стукнул врага!

Он думал, что тролль почувствует боль —

Не знал и не ведал, как видно,

Что тверже камней

Зады у троллей —

— И крепко за то поплатился!

Убился! Закрылся!

Том крепко за то поплатился.

У Тома нога крива, как дуга,

С тех пор, как домой он вернулся.

А троллю на томов удар наплевать;

В горах он, как прежде, сидит, и опять

Кость гложет и знай ухмыляется!

Лается! Мается

Кость гложет и знай ухмыляется.

— Да будет это предупреждением всем нам! — рассмеялся Мерри. Хорошо, что ты стукнул его палкой, а не рукой, Бродник!

— Где ты ее откопал, Сэм? — спросил Пин. — Никогда не слышал раньше этих слов.

Сэм пробормотал нечто невразумительное.

— Сам, небось, выдумал, — сказал Фродо. — Я все больше узнаю о Сэме Гискри в этом походе. Сперва он был заговорщиком, теперь оказывается поэтом… Ну а кончит, верно, тем, что станет мудрецом — или воином!

— Ни к чему это мне вовсе, — замотал головой Сэм. — Не хочу я быть ни тем, ни другим!

После полудня пошли по лесам дальше. Двигались они, вероятно, той самой дорогой, какой некогда шли Гэндальф, Бильбо и гномы. Через несколько миль путники оказались на краю высокого обрыва над Трактом. Здесь Тракт отходил от узкого русла Ревицы и прижимался к подножью холмов, извилисто катясь на восток среди лесов и покрытых вереском склонов — к Переправе и дальним Горам.

Чуть ниже по склону Бродник указал на торчащий из травы камень. На нем, грубо вырубленные и почти уже стершиеся, проступали гномьи руны и тайные знаки.

— Гляди-ка! — свистнул Мерри. — Это, должно быть, тот самый камень, что отмечает место, где хранилось тролличье золото. Сколько осталось от доли Бильбо, а, Фродо?

Фродо смотрел на камень и желал, чтобы Бильбо не приносил домой другого сокровища — более опасного и куда более притягательного.

— Ничего не осталось, — откликнулся он. — Бильбо все роздал. Он говорил, что не считает его своим… ну, будто ограбил грабителей.

Тракт спокойно лежал в долгих тенях раннего вечера. Других путников видно не было. Они спустились с обрыва, свернули влево и поспешили вперед. Скоро последний луч закатного солнца скрылся за отрогом холмов. С гор впереди подул им навстречу холодный ветер.

Они начали уже оглядываться, отыскивая в сторонке от Тракта место для ночевки, когда внезапный звук возродил все их страхи: позади застучали копыта. Они обернулись, но повороты дороги мешали видеть. Быстро, как только могли, они кинулись с проторенного пути вверх, в самую гущу вереска и черники, пока не забились в заросли орешника. Сквозь кусты виден был Тракт, слабо сереющий в сумеречном свете. До него было футов тридцать крутого склона. Копыта быстро приближались — и вместе с их клики-ток, клики-ток плыл в воздухе чуть слышный звон, точно тренькали маленькие колокольцы.

— Вроде не похоже на Черного Всадника! — заметил Фродо, вслушиваясь. Хоббиты закивали — да, правда, не похоже, и всё-таки подозрительно… Они так долго боялись погони, что всякий звук казался враждебным и зловещим. А Бродник весь подался вперед, приложив к уху ладонь, и лицо его озарилось радостью. Свет померк, и листва в лощине тихо шуршала. Ближе и яснее зазвенели колокольцы — и вдруг из-за поворота быстрой рысью вынесся белый конь. В сумерках его недоуздок искрился и вспыхивал, точно усеянный живыми звездами. Плащ всадника вился за плечами, капюшон был откинут; золотистые волосы струились по ветру. Фродо показалось, что сквозь одежды всадника, словно тонкую вуаль, пробивается белый свет.

Бродник выскочил из укрытия и с радостным криком бросился к Тракту; но еще прежде, чем он вскрикнул и выскочил, всадник придержал коня и остановился, всматриваясь в кустарник. Увидя Бродника, он спешился и побежал ему навстречу, крича:

— Аи на ведуи, Дунадан! Маэ гованнен! — И язык, и чистый звенящий голос не оставили и тени сомнения: перед ними был эльф. Ни у кого больше нет таких дивных голосов. Но сейчас в голосе звучали спешка и страх, и хоббиты увидели, что эльф быстро, настойчиво говорит что-то Броднику.

Скоро Бродник поманил их, они вылезли из кустов и заторопились к Тракту.

— Это Глорфиндэль, он из замка Эльронда, — сказал Бродник.

— Привет вам, долгожданные друзья! — проговорил эльф. — Я был послан из Светлояра встречать вас. Мы боялись, не дороге вас ждет беда.

— Значит, Гэндальф в Светлояре? — радостно воскликнул Фродо.

— Нет. Его не было там, когда я уезжал; правда, это было девять дней назад, — отвечал Глорфиндэль. — Эльронд получил тревожные вести. Мои родичи, что бродили в лесах за Берендуином, узнали, что дела повернули к лиху, и тотчас дали нам знать. Они поведали, что Девятеро появились снова, и что вы сбились с пути — а ноша ваша тяжела, и проводника у вас нет, ибо Гэндальф не вернулся. Даже в Светлояре немного найдется тех, кто мог бы открыто выехать встречь Девятерым; но всех, кто был, Эльронд разослал на запад, север и юг. Нам думалось, вы свернете в сторону, чтобы уйти от погони — и можете потеряться в глуши.

Мне выпало следить за Трактом; я подъехал к Мосту через Митейфель и оставил там знак почти семь дней назад. У Моста было трое прислужников Саурона, но они отступили и умчались на запад. Я видел и еще двоих — те свернули к югу. С тех пор я иду по вашему следу. Я нашел его два дня назад, перешел следом за ним через Мост, а сегодня заметил, где вы спустились с холмов. Но довольно! Времени у нас в обрез. Раз уж вы здесь, надо рискнуть и идти по Тракту. За нами пятеро, и когда они учуют ваш след — примчатся тотчас. И это еще не все. Где четверо остальных — я не знаю. Боюсь, у Переправы нас уже ждут.

Пока Глорфиндэль говорил, вечер сгущался. Фродо чувствовал страшную усталость. С тех пор, как солнце село, мгла перед его глазами помутнела, казалось, туманная пелена повисла между ним и друзьями. Боль и холод терзали его. Он пошатнулся, вцепившись в руку Сэма.

— Мой хозяин ранен, — сердито заявил Сэм. — Не может он сегодня дальше ехать. Ему отдохнуть надо.

Глорфиндэль подхватил Фродо, не дав ему упасть; держа его на руках, эльф с печальной тревогой заглянул ему в лицо.

Бродник коротко поведал ему о нападении на лагерь у Заветри и о смертоносном клинке. Вытащив рукоять, он подал ее эльфу. Тот содрогнулся, коснувшись ее, но взял в руки и внимательно осмотрел.

— На этом эфесе начертаны лиходейские письмена, — сказал он. — Хоть ваши глаза, быть может, и не видят их. Храни его, Арагорн, храни до замка Эльронда! Но будь осторожен и старайся не касаться его. Увы! Врачевать раны, нанесенные этим клинком, не под силу даже мне. Я сделаю, что смогу — но тем более заклинаю вас идти сегодня без отдыха.

Он ощупал рану — и лицо его потемнело; а Фродо ощутил, как тает холод в боку и руке — от плеча по ней расходилось слабое тепло, и боль чуть-чуть унялась. Вечерние сумерки просветлели, точно отдернулась пелена. Он снова видел лица друзей, к нему вернулись надежда и силы.

— Ты поедешь на моем коне, — проговорил Глорфиндэль — Я укорочу стремена, а ты постарайся держаться покрепче. Но не бойся: конь мой не даст тебе упасть. Шаг его легок и ровен; а в нужде и опасности даже черным вражьим скакунам не угнаться за ним — он унесет тебя от беды.

— Нет! — возразил Фродо. — Я не поеду. Не хочу я скакать никуда, даже в Светлояр, если моим друзьям грозит опасность.

Глорфиндэль улыбнулся.

— Без тебя им опасность не грозит. Погоня-то за тобой. Если тебя с ними не будет — их оставят в покое.

На это Фродо возразить было нечего, и его убедили сесть на коня Глорфиндэля. Пони снова нагрузили поклажей, так что идти им теперь было легче; но хоббиты едва поспевали за быстрым, не знающим усталости эльфом. Он вел их вперед и вперед — в самую пасть ночи, и до самого рассвета не позволял им остановиться. К этому времени Пин, Мерри и Сэм только что не спали на ходу; даже Бродник сгорбился от усталости. Фродо забылся темной дремой.

Они свалились в вереск в нескольких футах от обочины и тут же уснули. Им показалось, что они только-только закрыли глаза, как Глорфиндэль оставшийся на страже, поднял их. Солнце стояло уже высоко, ночные туманы и тучи развеялись.

— Выпейте! — сказал Глорфиндэль, наливая каждому по очереди маленькую чарку из своей оправленной в серебрю кожаной баклаги. Напиток был чист, как вода, и совершенно безвкусен; но силы и жизнь прибывали в их жилах с каждым глотком. Съеденные после него черствый хлеб и сухие фрукты (это было все, что у них осталось) утолили голод лучше, чем самый плотный завтрак в Крае.

Они отдыхали меньше пяти часов — и вот опять шагали по Тракту. Глорфиндэль по-прежнему подгонял их и за весь день позволил сделать лишь два коротких привала. В этот день они покрыли до заката почти двадцать миль и подошли к месту, где Тракт сворачивал вправо и сбегал на дно долины, ведя прямиком к Бруинену. До сих пор хоббиты не видели и не слышали погони; но Глорфиндэль часто замирал и прислушивался, точно она была близко, и тревога затуманивала его лицо. Раз или два он заговаривал с Бродником по-эльфийски.

Но как бы ни тревожились их проводники, было ясно, что этой ночью хоббиты идти не могут. Они спотыкались на каждом шагу и не могли думать ни о чем кроме собственных сбитых ног. Боль терзала Фродо вдвое против прежнего, и днем все вокруг обращалось в призрачные серые тени. Он почти радовался приходу ночи — мир тогда казался не таким пустым и тусклым.

На следующее утро, чуть рассвело, хоббиты, по-прежнему усталые, снова вышли в путь. До Переправы было еще немало миль, и они, хоть и хромали, старались идти как можно быстрей.

— Самая большая опасность нас ждет у реки, — сказал им Глорфиндэль. — Сердце мое остерегает меня, что погоня близка, а у Переправы может быть засада.

Тракт неуклонно вел под гору, и по обочинам его местами росла трава — хоббиты шли по ней, и их усталым ногам становилось немного легче. Полдень давно миновал, когда Тракт неожиданно нырнул в тень густых высоких сосен и ввел путников в глубокое ущелье с крутыми влажными стенами красного камня. Эхо их торопливых шагов бежало следом за ними и казалось шагами погони. Внезапно, словно сквозь арку ворот, Тракт вырвался из прохода — и они увидели крутой спуск, а в его конце — прямую открытую дорогу и Переправу в Светлояр. На другой стороне поднимался бурый берег, прочерченный извивающейся тропой; а за ним, плечом к плечу, вонзившись пиками в небо, вставали горы.

В ущелье позади по-прежнему звучало эхо, порывистый шум, будто ветер дул сквозь ветви сосен. На миг Глорфиндэль обернулся и прислушался — и с громким вскриком:

— Бежим! Враг за нами! — прыгнул вперед.

Белый конь сорвался в галоп. Хоббиты побежали вниз по склону. Глорфиндэль и Бродник мчались сзади. Они были только на полпути, когда из проема в деревьях, где только что стояли беглецы, выехал Черный Всадник. Он придержал коня и остановился, покачиваясь в седле. За ним появился еще один, и еще; потом еще двое.

— Скачи! Скачи! — крикнул Глорфиндэль Фродо. Тот послушался не сразу: странное упрямство овладело им. Пустив коня шагом, он обернулся и поглядел назад. Всадники казались черными угрозными статуями; холм, леса, — весь край вокруг них будто затянуло мглой. И вдруг он понял, что они безмолвно приказывают ему остановиться. Страх и ненависть поднялись в нем.

Рука оставила уздечку и потянулась к эфесу — и ало вспыхнул обнаженный клинок.

— Скачи! Да скачи же! — кричал Глорфиндэль, а потом громко приказал по-эльфийски коню: — Норо лим, норо лим, Асфалот!

Белый конь рванулся вперед и ветром понесся к Переправе. В тот же миг черные кони помчались вниз. Всадники завыли — и вой был ответом им. К отчаянью Фродо и его друзей, из-за скал слева вымахнуло еще четверо Всадников. Двое поскакали к Фродо; двое во весь опор помчались к Переправе — чтобы не дать ему сбежать. Фродо казалось, что, приближаясь, они растут и темнеют.

Фродо на миг оглянулся через плечо. Друзей видно не было. Всадники отстали: даже их черные скакуны не могли тягаться с белым конем Глорфиндэля. Хоббит снова глянул вперед — и надежда угасла. Не было никакой возможности достичь Переправы, прежде чем враги закроют ее. Теперь он ясно видел их: ни плащей, ни капюшонов — латы и саваны. В призрачных руках — мечи, на головах — шлемы. Глаза горят смертным огнем.

Страх заливал душу Фродо. Он больше не думал о мече. Он не кричал; закрыв глаза, он вцепился в гриву коня. Ветер свистал в его ушах; колокольцы на сбруе бренчали нестройно и резко. Холод копьем пронзил его — белый конь вздыбился и, как на крыльях, пронесся к Переправе под самым носом переднего Всадника.

Фродо услышал плеск воды. Она кружилась вокруг его ног. Он почувствовал подъем — конь вышел на сушу и карабкался по каменистой тропе. Он взбирался на крутой берег. Он пересек реку.

Но погоня была близка. На вершине обрыва конь обернулся, остановился и яростно заржал. Там, внизу, у кромки воды, стояли Девятеро — и дух Фродо дрогнул перед угрозой их поднятых лиц.

Он не знал ничего, что могло бы помешать им пересечь реку; и чувствовал, что бесполезно пытаться удрать от них по неизвестному пути от Переправы до границ Светлояра — коли уж они переправятся. И еще яснее стал властный приказ: стоять! В нем опять шевельнулась ненависть — но сопротивляться не было сил.

Вдруг передний Всадник пришпорил коня. Тот шагнул в воду и заржал. Фродо с трудом выпрямился и вытащил меч.

— Уходите! — крикнул он. — Возвращайтесь в Мордор и оставьте меня!

Голос его прозвучал тонко и резко. Всадники остановились, но у Фродо не было сил Бомбадила. Враги засмеялись жестоким, холодным смехом.

— Иди к нам! — позвали они. — Иди к нам! Ты наш, твое место в Мордоре!

— Уходите!.. — прошептал он.

— Кольцо! Отдай Кольцо! — откликнулись жуткие голоса.

— Именем Эльберет и Прекрасной Лутиэн клянусь, — проговорил Фродо, собрав остаток сил и поднимая меч. — Вы не получите ни Кольца, ни меня!

Тогда Предводитель, который был уже на середине реки, привстал в стременах и поднял руку. Фродо онемел. Язык пристыл к нёбу, сердце остановилось. Меч сломался и выпал из дрогнувшей руки. Эльфийский конь ржал и храпел. Первый черный скакун был уже недалеко от берега.

И в этот миг раздался рев и плеск: плеск бешеной, катящей камни воды. Как в тумане, Фродо увидел, что река разлилась, и русло ее заполнили пенящиеся волны. Гребни их, казалось Фродо, сияют белым огнем; Фродо привиделись белые витязи на белых конях с пенными гривами. Трое Всадников, что были на Переправе, исчезли, унесенные бешеной рекой. Оставшиеся на берегу в смятении отступили.

Последним проблеском сознания Фродо услышал крики, и ему почудилось, что позади колеблющихся на берегу Всадников возникла сияющая белым светом фигура, а за ней торопятся фигурки поменьше с факелами, что багрово пылают в поглотившей мир мгле.

Черные кони обезумели и в ужасе бросились со всадниками в ревущий поток. Их пронзительные крики унесла вода. Потом Фродо ощутил, что падает, и наводнение, показалось, ему, уносит его вслед за врагами. Больше он ничего не видел и не слышал.

Книга вторая