Властелин колец — страница 3 из 8

Глава 1Встречи

Фродо проснулся и обнаружил, что лежит в постели. Сначала он подумал, что долго спал и видел неприятный сон — тот всё ещё маячил где-то на границе памяти. Или он был болен?.. Но потолок выглядел странно: плоский, с толстыми, богато украшенными резьбой балками. Фродо немного полежал, глядя на пятна солнечного света на стене и прислушиваясь к шуму водопада.

— Где это я, и который теперь час? — громко спросил он, обращаясь к потолку.

— В замке Эльронда, и теперь десять утра, — ответил донельзя знакомый голос. — И сегодня двадцать четвёртое октября, если тебе и это хочется знать.

— Гэндальф! — воскликнул Фродо, садясь. — Ты здесь!..

— Да, — отозвался тот. — Здесь. Но самое удивительное, что ты тоже здесь — после всех твоих нелепых глупостей в пути.

Фродо снова лёг. Ему было слишком уютно и покойно, чтобы спорить, да он и не был уверен, что сможет что-нибудь доказать. Он теперь проснулся полностью и вспомнил весь поход: гибельный «путь напрямик» через Предвечный Лес; «случайность» в «Гарцующем Пони»; своё безумие, когда он надел Кольцо в лощине у Заветри. Пока он раздумывал над всем этим и пытался — правда, напрасно — вспомнить, как попал в Светлояр, в комнате стояла глубокая тишина, только тихо попыхивала трубка Гэндальфа, когда маг выпускал в окно кольца белого дыма.

— Где Сэм? — наконец спросил Фродо. — И где все остальные?

— Остальные целы и невредимы, — ответил Гэндальф. — Сэм был тут, покуда я не прогнал его отдыхать — с полчаса назад.

— Что случилось у Переправы? — поинтересовался Фродо. — Мне тогда всё казалось каким-то туманным… да и сейчас еще кажется.

— Ничего удивительного. Ты уже начал развоплощаться. Рана почти доконала тебя. Ещё несколько часов — и никто не смог бы тебе помочь. Но ты оказался на диво силён, дорогой мой хоббит! Ты это доказал в Могильнике. Дело было опасное — быть может, самое опасное. Если б ты выстоял и у Заветри…

— Ты, кажется, уже многое знаешь, — заметил Фродо. — Я никому не рассказывал о Могильнике. Сперва страшно было вспоминать, а потом стало недосуг… Как ты об этом узнал?

— Ты много говорил во сне, Фродо, — ласково сказал Гэндальф. — Я без труда обследовал твою память. Не волнуйся! Хоть я и сказал «глупости» — не это имел я в виду. Ты держался молодцом — и все остальные тоже. Немалый подвиг — пробиться сюда сквозь все опасности и донести Кольцо.

— Нам бы никогда не сделать этого без Бродника, — проговорил Фродо. — Но нам был нужен ты. Без тебя я совсем не знал, что делать.

— Меня задержали, — сказал Гэндальф. — И это чуть не погубило всего. Однако я не уверен: быть может, так было и лучше.

— Ты мне расскажешь?..

— Всему свой черёд. Сегодня тебе нельзя ни говорить, ни волноваться — так наказал Эльронд.

— Но думать-то я ведь не перестану, а это гораздо утомительней… Лучше поговори со мной! Я столько всего вспомнил — объясни хоть что-нибудь… Почему ты задержался? Хоть это-то ты можешь мне сказать?

— Ты скоро узнаешь всё, что захочешь, — сказал Гэндальф. — Как только ты поправишься, соберётся Совет. Пока же могу только сказать, что меня заманили в ловушку.

— Тебя?! — поразился Фродо.

— Да, меня, Гэндальфа Серого, — сумрачно подтвердил маг. — В мире много сил, Фродо, добрых и злых. Кое-кто сильнее меня. С некоторыми я ещё не мерялся… Но мое время близко. Чёрные Всадники появились опять. Грядёт великая битва!

— Так ты, значит, знаешь, кто эти Всадники?

— Знаю, и когда-то говорил тебе о них; ибо Чёрные Всадники — это Призраки Кольца, Девять Прислужников Чёрного Властелина. Но я не знал, что они появились, не то сразу увёл бы тебя с собой. Я услышал о них только после того, как расстался с тобой в июне, но этот рассказ может подождать. Арагорн избавил всех нас от гибельных несчастий.

— Да, — кивнул Фродо. — Мы спаслись только благодаря Броднику. А я ведь его сначала побаивался. Сэм — так тот, думаю, никогда ему полностью не доверял, во всяком случае, до встречи с Глорфиндэлем.

Гэндальф улыбнулся.

— Слышал я о Сэме, — сказал он. — Теперь-то он ему верит.

— Ия рад этому, — отозвался Фродо. — Потому что мне Бродник очень полюбился. Нет, полюбился — это, пожалуй, не то слово… Ну, понимаешь, он стал мне дорог — хоть и бывает иногда таким чудным и мрачным!.. Если хочешь знать, он часто напоминал мне тебя. Я и не знал, что все Громадины таковы. Думал, они большие и глупые — добрые и глупые, как Пахтарь; или глупые и злые, как Бит Осинник. Но мы ведь у себя в Крае совсем не знаем Большого Народа, разве что усадичей…

— Вы и усадичей не знаете, если ты считаешь Хмеля глупым, — заметил Гэндальф. — Он достаточно мудр — на свой манер. Думает он медленнее и меньше, чем говорит; однако порой «видит сквозь стены», как говорят в Усаде. Но немного осталось в Средиземье подобных Арагорну, сыну Арафорна. Род Королей из Заморья почти иссяк. Может статься, эта Война станет их последним деянием.

— Ты хочешь сказать, что Бродник — из народа Королей? — удивился Фродо. — А я-то считал его всего-навсего Следопытом!

— Всего-навсего Следопытом! Милый мой Фродо, Следопыты — последние, кто остался от великого народа, Рыцарей из Заморья. Они и прежде мне помогали; а в грядущие дни помощь их понадобится мне вдвойне. Ибо мы достигли Светлояра, но не здесь Кольцу суждено упокоиться.

— Ты прав, конечно, — согласился Фродо, — Но я-то пока об одном только и думал — как бы сюда добраться; надеюсь, дальше мне идти не придётся. Очень уж приятно отдыхать. Я провёл месяц в скитаниях и приключениях — и понял, что с меня довольно.

Он умолк и закрыл глаза. Но спустя несколько минут заговорил снова.

— Я вот тут считаю, — сказал он, — и никак у меня не выходит двадцать четвёртое октября. Должно же быть двадцать первое! К Переправе мы вышли двадцатого…

— Ты думаешь и считаешь больше, чем тебе можно, — проговорил Гэндальф, — Как твои бок и плечо?

— Не знаю, — ответил Фродо. — Я их просто не чувствую; но… — он сделал усилие, — рука вроде движется — чуть-чуть. Да, точно — оживает. Она уже не холодная, — добавил он, тронув левую руку правой.

— Хорошо! — сказал Гэндальф. — Скоро ты будешь совсем здоров. Эльронд вылечил тебя: он ходил за тобой все эти дни, с тех самых пор, как тебя принесли.

— Дни?.. — переспросил Фродо.

— Если быть точным — четыре ночи и три дня. Эльфы принесли тебя с Переправы вечером двадцатого. Мы все очень волновались, а Сэм и вовсе ни днём, ни ночью не отходил от постели. Эльронд — великий целитель, но оружие Врага смертоносно. Сказать правду, я почти не надеялся; ибо подозревал, что в закрытой ране остался его кусок. Но до этой ночи найти его не удавалось. Сегодня Эльронд извлёк обломок. Он проник глубоко и неотвратимо приближался к сердцу.

Фродо содрогнулся, вспомнив клинок, что изошел дымом в руках Бродника.

— Не бойся! — проговорил Гэндальф. — Его уже нет. Он истаял. А вот хоббиты, кажется, тают очень неохотно. Многих воинов Большого Народа, которых я знал, этот осколок свёл бы в могилу давным-давно — ты же сопротивлялся ему семнадцать дней.

— Что Всадники со мной сделали? — спросил Фродо. — И что собирались сделать?

— Они пытались пронзить твоё сердце Моргульским Клинком, который остаётся в ране. Если бы это им удалось — ты стал бы таким же, как они, только слабее, и попал бы под их владычество. Ты сделался бы призраком Царства Тьмы, и Саурон вечно мучил бы тебя за попытку присвоить Кольцо… хотя вряд ли может быть пытка страшнее, чем видеть Кольцо на Его руке — и знать, что когда-то ты владел им.

— Какое счастье, что я ничего этого не знал! — вскричал Фродо. — Я был, конечно, страшно испуган; но знай я тогда больше — и шевельнуться бы не посмел. Это просто чудо, что я спасся!

— Да, судьба или удача помогли тебе, — сказал Гэндальф. — Не говоря уж о мужестве. Ибо сердце твоё не задето, а ранено лишь плечо; а всё потому, что боролся ты до конца. Но ты был на волосок от гибели. Надев Кольцо, ты вступил в их мир: ты видел их, а они — тебя.

— Знаю, — тихо сказал Фродо. — Жуткое было зрелище!.. Но почему же мы все видим их коней?

— Потому что кони у них живые; и чёрные плащи — настоящие плащи, они носят их, чтобы придать облик своему безличию, когда имеют дело с живущими.

— Но тогда почему кони терпят таких седоков? Другие звери с ума сходят от страха: собаки воют, гуси шипят… даже белый конь Глорфиндэля испугался.

— Потому, что они рождены и выращены в Мордоре для службы Чёрному Властелину. Не все Его слуги — призраки! Есть и орки, и тролли, и волколаки; и многие люди — воины и вожди, что живы и ходят под солнцем, покорны ему. И число их растёт день ото дня.

— А что со Светлояром, с эльфами? Светлояр в безопасности?

— Сейчас — да, пока покорено не всё. Эльфы могут бояться Чёрного Властелина, отступать перед ним, но никогда уже не станут они ни внимать, ни служить ему. И здесь, в Светлояре, живёт ещё кое-кто из его извечных врагов: Преображающиеся эльфы, Витязи Эльдамара-Заморского. Они не боятся Призрачных Кольценосцев, ибо тем, кто жил в Благословенной Земле, открыты оба мира — Зримый и Незримый, и в обоих мирах они сильны.

— Мне показалось, я вижу белую сияющую фигуру, она не тускнела, как другие… Это был Глорфиндэль?

— Да, ты видел его в миг Преображения: он — один из самых могучих витязей среди Перворождённых. В Светлояре есть силы чтобы противостоять мощи Мордора — на время. Есть такие силы и в других местах. Даже и в Крае — только там они иные… Но эти места скоро станут островами в Чёрном Приливе, если всё пойдёт дальше так же, как шло до сих пор. Чёрный Властелин двинул вперёд всю свою мощь.

И всё же, — маг внезапно поднялся, и борода его встопорщилась, — мы должны хранить мужество. Ты скоро поправишься, если только я не заговорил тебя до смерти… Ты в Светлояре, и пока тебе волноваться не о чем.

— Мужества у меня не осталось, так что хранить мне нечего, — сказал Фродо. — Но я не волнуюсь. Расскажи мне о друзьях, и чем кончилось дело у Переправы — тогда я уж совсем успокоюсь и снова засну. Но я глаз не смогу сомкнуть, пока ты не кончишь рассказа.

Гэндальф придвинул кресло к кровати и внимательно посмотрел на Фродо. Краски вернулись на лицо хоббита, и глаза были чистыми — живыми и вовсе не сонными. Он улыбался и выглядел почти здоровым. Но глаза мага видели лёгкую тень, почти намёк на сияние вокруг него — особенно вокруг левой руки, лежащей на одеяле.

«Этого надо было ожидать — сказал себе Гэндальф, — Он ещё не прошёл и половины пути, и что станется с ним в конце — не знает даже Эльронд. Но, думаю, ничего худого не будет. Он может стать прозрачным, как сосуд, полный чистого света — для глаз, способных видеть».

— Выглядишь ты чудесно, — сказал он вслух. — Так и быть: рискну окончить рассказ, не советуясь с Эльрондом. Только очень коротко, учти это, а потом ты должен будешь снова уснуть. Вот что случилось — насколько я смог узнать. Когда ты поскакал, Всадники ринулись следом. Теперь им не нужно было полагаться на зрение коней: ты был им виден, стоял на пороге их мира. К тому же их звало Кольцо. Твои друзья спрыгнули с дороги, не то конники стоптали бы их. Они знали: ничто и никто, кроме белого коня, не спасёт тебя. Всадники слишком быстры, чтобы их можно было удержать и слишком многочисленны, чтобы с ними можно было драться. Пешими даже Глорфиндэль и Арагорн не выстояли бы против Девятерых.

Когда Всадники промчались, друзья твои побежали за ними. Рядом с Переправой есть низинка у дороги, прикрытая кривыми деревьями. Там они быстро развели костёр; ибо Глорфиндэлю было известно, что, если Всадники сунутся в реку, Эльронд взъярит её бурным разливом, и ему придётся драться с теми, кто останется на берегу.

Когда начался разлив, он выскочил на Тракт, а за ним — Арагорн и все остальные с горящими факелами в руках. Оказавшись между огнём и водой и увидев Преображающегося Эльфа, Всадники растерялись, а кони их взбесились от страха. Троих накрыл первый же вал, остальных сбросили в воду обезумевшие кони, и река унесла их.

— Значит, Всадники погибли?

— Нет, — отвечал Гэндальф. — Погибли их кони, а без них они бессильны. Самих Кольценосцев так просто не уничтожишь. Но, как бы там ни было, сегодня можно их не бояться. Как только вода спала, твои друзья переправились; они нашли тебя на берегу — ты лежал лицом вниз, а под тобой — сломанный меч. Конь стоял рядом. Ты был бледен и холоден, и они боялись, что ты умер — если не случилось худшего. Эльфы Эльронда встретили их, когда тебя несли в Светлояр.

— Кто устроил разлив?

— Эльронд. Река послушна ему, и разливается по его приказу, когда в том есть нужда. Едва Предводитель Призраков вступил в воду — разлив начался. Ну, и я немного подогрел его гнев: не знаю, заметил ты или нет, — но первые валы приняли облик белых коней с сияющими всадниками, а за ними катились валуны. На какой-то миг я испугался, что яростное наводнение выйдет из-под нашей воли и смоет и тебя, и всех остальных. Огромна сила вод, что текут с Мглистого Хребта.

— Да, мне всё вспомнилось, — кивнул Фродо. — Страшный рёв. Я думал — я утонул, а заодно и все остальные — и друзья, и враги. Но теперь-то мы в безопасности!

Гэндальф быстро глянул на Фродо, но тот закрыл глаза.

— Да вы все в безопасности — сейчас. Скоро состоится пир в честь Победы на Переправе, и чествовать будут вас.

— Чудесно! — сказал Фродо. — И всё-таки удивительно, что Эльронд и Глорфиндэль, и другие великие вожди, не говоря уж о Броднике, так пекутся о нас… и так добры ко мне.

— Тому есть несколько причин, — проговорил Гэндальф с улыбкой. — И первая из них — я. А вторая — Кольцо: ты его Хранитель. Да к тому же наследник Бильбо.

— Милый Бильбо! — сонно пробормотал Фродо, — Где-то он сейчас? Хотел бы я, чтоб он был здесь и узнал про всё! Это позабавило бы его. «Корова встала на рога»! И бедный старый тролль!.. — и он глубоко заснул.

***

Фродо был теперь в Последней Светлой Обители к востоку от Моря — а это был дом, где, как говаривал некогда Бильбо, «хорошо и есть, и спать, и рассказывать истории, и петь, и просто сидеть и размышлять — а ещё лучше делать всё это вместе». Просто жить там — значило исцелиться от усталости, страха, печали.

Приближался вечер; Фродо проснулся и понял, что спать ему больше не хочется, а хочется есть и пить и, может быть, спеть или послушать что-нибудь. Он вскочил с кровати — и обнаружил, что владеет рукой ничуть не хуже прежнего. В изножии постели лежала чистая одежда зелёного сукна, точно по нему сшитая. Он взглянул в зеркало — и поразился: отражение было гораздо худее, чем он помнил. На него будто смотрел юный племянник Бильбо, обожавший бродить с дядей по Краю; вот только глаза у него были не по-молодому вдумчивые.

— Да, пришлось тебе кое-что повидать с тех пор, как ты в последний раз выглядывал оттуда! — сказал Фродо и подмигнул своему отражению. — Ну, здравствуй, приятель! — Он потянулся и засвистел.

В этот миг в дверь постучали, и вошел Сэм. Он подбежал к Фродо и неловко, застенчиво, взял его левую руку — тихонько погладил, вспыхнул и поспешно отвернулся.

— Привет, Сэм! — сказал Фродо.

— Надо же — тёплая! — воскликнул Сэм. — Это я про вашу левую руку, господин Фродо, А все те ночи была — ну ледышка ледышкой! Но — слава и трубы! — он повернулся к хозяину, и глаза его сияли, а ноги готовы были пуститься в пляс. — Как же это здорово, что вы в себя пришли, сударь! Гэндальф велел мне пойти поглядеть, готовы ли вы сойти вниз, так я решил, что он шутит.

— Я готов, — проговорил Фродо. — Идём, поищем остальных.

— Я отведу вас, сударь, — сказал Сэм. — Это огромный замок, а уж чудес в нём! Всегда что-нибудь новое находится, и не знаешь, что ждёт за углом. И эльфы, сударь! Всюду эльфы! Некоторые — как короли, грозные и прекрасные; а другие — весёлые, чисто дети. А музыка, а песни! Не то, чтобы у меня было много времени их слушать, или сердце к ним лежало, но слыхать-то я кое-что слыхал… И в здешних закоулках, пожалуй, не заблужусь.

— Я знаю, почему у тебя не было времени, Сэм. — Фродо взял его за руку. — Но сегодня-то вечером ты повеселишься и наслушаешься вволю. Идем, покажи мне здешние закоулки!

Сэм провёл его по нескольким коридорам, вниз по лестницам, и вывел в сад на высоком берегу реки. Друзей он нашел на веранде с восточной стороны дома. В долине внизу залегли тени, но на ликах дальних гор горел закатный свет. Воздух был теплым. Громко звенел водопад, и вечер был полон легким ароматом цветов и деревьев, будто в садах Эльронда все еще жило лето.

— Ура! — дурашливо завопил Пин, вскакивая. — Вот и наш благородный братец! Дорогу Фродо — властелину Кольца!

— Уймись! — Оборвал его Гэндальф. Он сидел в глубине веранды. — Лиху нет места в этой долине, — и всё-таки лучше не поминать его без нужды. Властелином Кольца величают не Фродо, а хозяина Чёрного Замка в Мордоре, чья власть вновь простёрлась над миром. Мы укрылись в надёжной крепости. Но и над ней сгущается тьма.

— Вот так он нас беспрестанно и утешает, — вздохнул Пин. — Он думает, меня надо всё время одёргивать… Но это же просто невозможно — быть здесь унылым и мрачным! Я запел бы, честное слово, знай я подходящую песню!

— Я бы тоже запел, — засмеялся Фродо. — Хотя сейчас мне больше хочется есть и пить!

— Скоро поешь, — заметил Пин. — Ты, как всегда, умудрился проснуться к обеду.

— Какой там обед! Пир! — сказал Мерри. — Как только Гэндальф объявил, что ты поправляешься, начались приготовления.

Не успел он кончить, как зазвенели колокола, созывая всех в Трапезный Зал.

***

Трапезный Зал замка Эльронда был полон: там были эльфы и кое-какой другой народ. Эльронд, как было принято, сидел в глубоком кресле во главе длинного стола на помосте; по правую руку от него сидел Глорфиндэль, по левую — Гэндальф.

Фродо в удивлении смотрел на них, ибо никогда раньше не видел Эльронда, о котором говорилось в стольких преданиях; и сидящие по обе стороны от него Глорфиндэль, и даже Гэндальф, которого, казалось ему, хоббит знал так хорошо, обрели свой истинный облик могучих и достославных витязей.

Гэндальф был ниже тех двоих; но его длинные седые волосы, долгая серебряная борода и широкие плечи придавали ему вид мудрого короля из старых легенд. На древнем лице под белоснежными бровями пылали тёмные глаза, готовые вспыхнуть испепеляющим огнём. Глорфиндэль был высок и строен; волосы его мерцали золотом, лицо было прекрасно, молодо, бесстрашно и полно радости; глаза — мудры и зорки; голос — подобен музыке; руки — сильны.

По лицу Эльронда возраст не угадывался, оно не было ни молодым, ни старым, хотя на нём лежала печать памяти о бесконечной череде печалей и радостей. Волосы его были темны, как тени сумерек, и голову венчал серебристый обруч; глаза были серыми, как ясный вечер и сияли светом, подобным свету звёзд. Он казался очень древним — и в то же время крепким, как воин в расцвете сил. Он был первым среди Людей и Эльфов, этот исконный Владыка Светлояра.

В центре стола, в кресле под балдахином, сидела прекрасная дева, и в её женственных чертах проступало такое сходство с Эльрондом, что Фродо решил, — они непременно должны быть близкими родичами. Она была юной — но не была молодой. Пряди её тёмных волос не трогала изморозь, лицо и руки были прекрасными и гладкими, и свет звёзд лучился в ясных глазах, серых, как безоблачная ночь; однако во взгляде её были покой и мудрость, какие могут даровать лишь долгие годы жизни. Голову её покрывала шапочка из серебряных шнуров, усаженная маленькими сверкающими алмазами; но на её простом платье не было других украшений, кроме вышитого серебряной нитью пояса.

Так Фродо впервые увидел ту, кого редко видели глаза смертных: Арвен, дочь Эльронда, в которой, как говорили, вернулась на землю красота Лутиэн; а эльфы звали её Ундомиэль, ибо она была Вечерней Звездой своего народа. Она долго жила за горами, у родни матери — в дивном Лориэне, и лишь недавно вернулась в Светлояр, в дом отца. А братья её, Элладан и Эльрохир, блуждали в глуши: они часто странствовали со Следопытами, ибо поклялись отомстить мучителям своей матери — северным оркам.

Такой красоты Фродо никогда не видывал, и представить не мог, что живое существо может быть столь дивно прекрасно; он был одновременно поражён и смущён, узнав, что ему приготовлено место за столом Эльронда. Кресло у него было удобное, и сидел он на нескольких подушках — но чувствовал себя очень маленьким и совсем не в своей тарелке; правда, чувство это быстро прошло. Пир был весёлым, а еда — лучше всего, о чём ему мечталось. Прошло некоторое время, прежде чем он снова стал смотреть по сторонам и даже поворачиваться к соседям.

Сначала он поискал друзей. Сэм умолял, чтобы ему позволили прислуживать хозяину, но ему сказали, что на этом пиру он гость. Фродо видел его между Пином и Мерри в конце одного из ближних к помосту столов. Бродника видно не было.

Рядом с Фродо, по правую от него руку, сидел важный, богато одетый гном. Его борода, очень длинная и раздвоенная на конце, была почти так же бела, как его снежно-белые одежды. Талию его стягивал серебряный пояс, а на грудь спускалась цепь из серебра и бриллиантов. Фродо даже есть перестал, глядя на него.

— Добро пожаловать! — сказал гном, поворачиваясь к нему. Потом встал со стула и поклонился: — Глоин, к твоим услугам, — и поклонился ещё ниже.

— Фродо Торбинс — к услугам твоим и твоей семьи, — благовоспитанно ответил Фродо, в свою очередь поднимаясь и кланяясь, не обращая внимания на посыпавшиеся подушки. — Могу ли я спросить — ты тот самый Глоин, один из двенадцати соратников великого Торина Дубощита?

— Именно так, — ответствовал гном, собирая подушки и помогая Фродо снова влезть на них. — А мне не надо и спрашивать, ибо я знаю уже, что ты родич и наследник нашего друга Бильбо. Позволь поздравить тебя с выздоровлением.

— Большое спасибо, — сказал Фродо.

— У тебя были странные приключения, я слышал, — продолжал Глоин. — Мне бы очень хотелось знать, что могло подвигнуть четверых хоббитов на такой поход. Ничего подобного не случалось со времён, как Бильбо ушёл с нами. Но, быть может, мне не надо допытываться, раз Эльронд и Гэндальф предпочитают хранить молчание?..

— Им, я полагаю, виднее, и нам не стоит говорить об этом — по крайней мере, пока, — осторожно проговорил Фродо. Он сообразил, что даже в замке Эльронда Кольцо — не тема для застольной беседы. — Но мне очень любопытно, — добавил он, — что завело такого важного гнома столь далеко от Одинокой Горы?

Глоин искоса взглянул на него.

— Думаю, нам не стоит пока говоришь и об этом. Владыка Эльронд вскорости соберёт нас, и тогда все мы узнаем немало… Однако есть многое, о чём мы могли бы побеседовать и сейчас.

Они проговорили до конца пира, но Фродо больше слушал, чем говорил: новости Края — кроме Кольца — казались отдалёнными и неважными, а Глоину было, что порассказать о делах на севере Глухоманья. Фродо узнал, что Гримбеорн Старый, сын Беорна, стал вождём клана стойких мужей, и на их земли между Горами и Лихолесьем не рискуют совать нос ни орки, ни волки.

— Воистину, — говорил Глоин, — если бы не Беорнинги, путь из Дола в Светлояр был бы закрыт давным-давно. Они доблестные воины и хранят перевалы и Переправу у скалы Каррок. Но их пошлины велики, — добавил он, качая головой, — и, как некогда Беорн, они не жалуют гномов. Однако им можно верить — а это немало в наши дни. Ни один народ не относится к гномам столь дружелюбно, как люди Дола. Бардинги — славный народ. Правит ими внук Барда-Лучника — Бранд, сын Баина, сына Барда. Он могучий герцог, и владения его простёрлись далеко на юг и восток от Эсгарофа.

— А как поживает твой народ? — спросил Фродо.

— По-всякому; случается и доброе, и злое, — отвечал Глоин. — Однако доброго больше: до сих пор Удача была милостива к нам, хотя тень этих дней коснулась и нас. Если ты в самом деле хочешь услышать про нас — я расскажу с радостью. Но останови меня, когда начнёшь уставать! Как говорится, в рассказах про свою кузницу язык гнома не знает устали.

И Глоин начал долгий рассказ о делах Царства Гномов. Он был рад найти столь вежливого и внимательного слушателя: Фродо не выказывал и тени усталости и не пытался сменить тему, хотя давным-давно уже запутался в непривычных именах и названиях, которых никогда не слыхал. Всё же ему интересно было услышать, что Даин в свои 215 лет по-прежнему Государь-под-Горой, что он всеми почитаем и сказочно богат. Из десяти товарищей, уцелевших в Битве Пяти Воинств, семь всё так же живут с ним: Двалин, Глоин, Дори, Нори, Бифур, Бофур и Бомбур. Бомбур стал таким толстым, что не может сам перейти с ложа к столу, и ему помогают в этом шесть молодых гномов.

— А что сталось с Балином, Ори и Оином? — поинтересовался Фродо.

Тень прошла по лицу Глоина.

— Не знаем, — отозвался он. — Балин — одна из главных забот, что привели меня в Светлояр: нам нужен совет… Однако давай поговорим о чём-нибудь более весёлом! — и Глоин заговорил о делах своего народа: великом труде в Доле и под Горой. — Мы славно потрудились, — сказал он. — Но теперешним мастерам не сравниться с прежними, многие их секреты утеряны. Мы куём добрые доспехи и острые мечи, но нам не создать ни клинка, ни кольчуги подобных тем, что были до нападения дракона. Лишь в зодчестве превзошли мы предков. Ты должен увидеть каналы Дола, Фродо, и горы, и озёра! Ты должен увидеть наши мощёные цветным камнем дороги! И залы, и улицы под землей с колоннами, подобными живыми деревьям, и террасы, и башни на склонах Горы! Тогда ты поймёшь, что мы не ленились.

— Я приду и увижу их, если смогу, — сказал Фродо. — Вот бы удивился Бильбо, увидев, как изменилась Драконова Пустошь!

Глоин взглянул на Фродо и улыбнулся.

— Ты очень любил Бильбо? — спросил он.

— Очень, — кивнул Фродо. — И хотел бы увидеть его больше всех башен и замков в мире.

***

Наконец пир подошёл к концу. Эльронд и Арвен поднялись и пошли к выходу; гости двинулись следом. Распахнулись двери, и все прошли широким коридором в другой зал. Столов там не было, лишь пылал в большом камине яркий огонь.

Фродо увидел, что рядом идёт Гэндальф.

— Это Каминный Зал, — сказал маг. — Здесь ты услышишь много легенд и песен — если не уснёшь. Но в обычные дни он часто пустует, и сюда приходят те, кто хочет отдохнуть и подумать. Здесь всегда горит огонь, круглый год, им только и освещается зал.

Когда Эльронд вошел и направился к своему креслу, полилась сладкая мелодия. Зал постепенно наполнялся, и Фродо в восторге смотрел на собравшиеся вокруг прекрасные лица; золотистые отблески играли на них, мерцая в волосах. Вдруг он заметил по ту сторону камина маленькую фигурку: кто-то сидел на стуле, прислонясь спиной к колонне. Подле него па полу стояла чаша с водой и лежал хлеб. Бедный, подумал Фродо, должно быть, он заболел и не смог пойти на пир… но разве в Светлояре болеют? Голова сидящего, как бы во сне, склонилась на грудь, край капюшона закрывал лицо.

Эльронд остановился у молчащей фигуры.

— Пробудись, мой маленький друг! — с улыбкой проговорил он. Потом, повернувшись к Фродо, поманил хоббита к себе. — Настал час, о котором ты так мечтал, Фродо! — сказал он. — Вот друг, которого ты давно потерял!

Тёмная фигура подняла голову, и лицо её открылось.

— Бильбо! — вскрикнул Фродо, бросаясь вперед.

— Привет, Фродо, малыш! — сказал Бильбо. — Так ты всё-таки добрался сюда. Я знал, что тебе это удастся. Что ж, что ж! И весь этот пир, слыхал я, был устроен в твою честь. Ты повеселился, надеюсь?

— Почему тебя не было там? — воскликнул Фродо. — И почему мне сразу не дали повидаться с тобой?

— Потому, что ты спал. Я-то давно тебя повидал. Каждый день сидел с Сэмом у твоей постели. А что до пира — меня такие вещи теперь не очень интересуют. У меня были другие дела.

— Что же ты делал?

— Сидел и размышлял. Я теперь часто этим занимаюсь, а здесь самое лучшее для этого место. Пробудись, скажите на милость! — проворчал он, покосившись на Эльронда — и глаза у него были вовсе не сонные. — Пробудись!.. Я не спал, досточтимый Эльронд. Вы отпировали слишком быстро и помешали мне — а я как раз сочинял песню. Оставалось всего две-три строки, и я думал над ними; но теперь-то уж я, наверное, никогда её не закончу. Тут будет столько песен, что все мысли мигом вылетят из головы. Придётся просить помощи у моего друга Дунадана… Кстати — где он?

Эльронд рассмеялся.

— Мы отыщем его, — пообещал он. — Тогда вы вдвоем уйдёте в уголок и закончите твою песню, а мы послушаем и оценим её в конце празднества.

Несколько эльфов отправилось искать друга Бильбо, хотя никто не знал ни где он, ни почему не был на пиру. Пока же Бильбо и Фродо сидели рядом (Сэм устроился на полу у их ног) и тихо разговаривали, забыв о музыке и веселье вокруг. Бильбо почти нечего было рассказать. Покинув Хоббитон, он бесцельно брёл по Тракту или сходил с него и углублялся в пустоши; но в конце концов всё-таки дошел до Светлояра.

— Я добрался сюда без особых приключений, — сказал он. — И, отдохнув, пошел с гномами в Дол: в последний Поход. Больше я путешествовать не буду. Старина Балин сгинул. Потом я вернулся сюда, и с тех пор живу здесь. Занимаюсь тем да сем. Написал ещё несколько глав Книги. Придумал парочку песен. Эльфы их иногда поют — думаю, просто, чтобы доставить мне удовольствие: их собственные песни куда лучше. И, конечно, слушаю и размышляю. Время здесь вроде бы никуда не идёт — взяло и остановилось. Дивное место.

До меня доходит множество новостей — из-за Гор, с Юга — но почти ничего из Края. Я, конечно, слыхал о Кольце. Гэндальф часто бывал здесь. Не то, чтобы он мне много рассказывал — в последние годы он сделался очень скрытным. Куда больше я узнал от Дунадана. Подумать, что от моего кольца всем столько хлопот!.. Жаль, Гэндальф поздно во всем разобрался… Я мог бы сам принести его сюда давным-давно, и без всяких тревог. Даже и подумывал несколько раз вернуться за ним; но я стал старым, и они меня не пустили — Гэндальф и Эльронд, хочу я сказать. Они, кажется, думают, что Враг повсюду меня ищет, и ежели поймает — так непременно котлету из меня сделает. А Гэндальф ещё и сказал: «Кольцо уже не твоё, Бильбо. Ни тебе, ни другим не станет лучше, если ты снова попытаешься влезть в это дело». Вполне в духе Гэндальфа! Но он обещал присмотреть за тобой, и я оставил всё как есть. Я ужасно рад видеть тебя целым и невредимым. — Он остановился и, колеблясь, посмотрел на Фродо. — Оно с тобой? — шепотом спросил он. — Мне, знаешь, очень хочется взглянуть на него — после всего, что я слышал…

— Со мной, — со странной неохотой выговорил Фродо. — Оно совсем такое же, как было.

— И всё-таки мне очень хочется его увидеть, хоть на минуту, — настойчиво повторил Бильбо.

Одеваясь, Фродо обнаружил, что, пока он спал, кто-то повесил Кольцо ему на шею на новой цепочке — тонкой, но прочной. Он медленно вытащил его. Бильбо протянул руку. Но Фродо быстро отдёрнул Кольцо. Бильбо исчез; будто пелена упала меж ними — и сквозь неё виднелся уродливый карлик с жадным лицом и костистыми загребущими лапами. Фродо захотелось ударить его.

Музыка вдруг точно споткнулась; наступала полная тишь. Бильбо быстро взглянул на Фродо и провел рукой по глазам.

— Теперь я понимаю, — сказал он. — Убери его! И прости: прости за это бремя… прости за всё. Неужто Приключения никогда не кончаются?! Наверное, нет. Кто-то другой всегда продолжает рассказ… Тут уж, видно, ничего не поделаешь. Стоит ли мне пытаться кончать мою книгу, хотел бы я знать?.. Но к чему сейчас думать об этом?.. Фродо! Расскажи мне о Крае, малыш!

***

Фродо спрятал Кольцо — и тень развеялась. Вокруг снова были свет и радость Светлояра. Бильбо улыбался и счастливо хохотал. Каждая новость из Края, рассказанная Фродо и дополненная Сэмом, была ему интересна — от гибели дерева до проделок хоббитят. Они так погрузились в дела Четырёх Уделов, что не заметили, как к ним подошёл человек в тёмно-зелёных одеждах. Он долго с улыбкой смотрел на них сверху вниз — пока Бильбо вдруг не поднял глаз.

— А, вот, наконец, и ты, Дунадан! — воскликнул он.

— Бродник! — сказал Фродо. — Да у тебя куча имён!

— Этого имени я раньше не слышал, — заметил Бильбо. — Почему Бродник?

— Так меня величают в Усаде, — со смехом отозвался Бродник. — Так и ему представили.

— А почему Дунадан? — спросил Фродо.

— Его часто зовут так здесь, — сказал Бильбо. — Но я думал, ты знаешь эльфийский. Ну-ка, вспомни: дун-адан — Западный Рыцарь, нуменорец. Впрочем, теперь не время для уроков! — Он обернулся к Броднику. — Где ты пропадал, мой друг? И почему не был на пиру? Арвен была там.

Бродник грустно взглянул на Бильбо.

— Знаю, — ответил он. — Но мне часто приходится отказываться от радости. Элладан и Эльрохир неожиданно вернулись из Глухоманья и привезли вести, которые мне необходимо было срочно узнать.

— Ну, а теперь, — проговорил Бильбо, — когда ты их узнал, можешь ты уделить мне несколько минут? Мне очень нужна твоя помощь. Эльронд сказал, эту песню мне петь в конце вечера — а я, как нарочно, застрял. Давай спрячемся в уголок и подумаем вместе!

Бродник улыбнулся.

— Идём! — сказал он. — Что у тебя не выходит?

***

Фродо оказался на время предоставленным самому себе — Сэм заснул. Он был один, и чувствовал себя совсем заброшенным, хотя вокруг собрался народ Светлояра. Но все они молчали, погружённые в музыку и пение, и ни на что больше внимания не обращали. Фродо тоже стал слушать.

Сначала красота напева и сплетающихся слов, хоть он и не очень их понимал, зачаровали его. Казалось, слова обретают плоть, и видения дальних земель и дивных вещей открылись ему; и тускло освещенный зал обратился золотистой дымкой над пенными морями, вздыхающими за краем земли. Наваждение становилось всё более похожим на сон, пока река текучего золота и серебра не окружила его, слишком необъятная, чтобы понять говор её струй; она стала частью трепещущего воздуха, залила и поглотила его — и он погрузился в её сияние, в глубинное царство сна.

Там он долго бродил в грёзах о музыке, которая была рекой, а потом вдруг сделалась голосом — и Фродо понял, что слушает Бильбо.

Эарендиль был моряком,

Что жил в краю Арверниэн.

Для плаванья лодью он выстроил сам,

Деревьев немало в лесу повалив;

Соткал он ей парус из серебра,

Из серебра же светильни сковал;

Шеей лебяжьей был нос изогнут,

А на знаменах сват дивный сиял.

В сокровищницах ушедших владык

Сыскал он кольчугу себе под стать;

И множество рун покрывали, щит,

Чтоб витязю раны и боли не знать.

Драконов рог стал луком ему,

И чёрных стрел был полон колчан;

В оправленных серебром ножнах

Доблестный меч до поры дремал.

Был адамантовый шлем высок,

Реял над ним белых перьев султан,

А на груди изумрудный орёл

Крылья зелёные распластал.

Под звёздами сумерек и под Луной

Долго скитался он в поисках дня —

И заблудился средь бурных морей,

Путь зачарованный не найдя.

От скрежета Перешейка Льда,

Где мрак лежит на замерзших холмах,

От пустошей, не знавших тепла,

Он лодью поспешно погнал назад.

Но вновь теченье её увлекло,

Воды без звёзд перед ним легли —

— И Запределье открылось ему

Тьмою, где не было видно ни зги.

Гневные ветры швыряли корабль,

Пыль водяная срывалась с валов;

В отчаянье, брызгами ослеплен,

Он был домой повернуть готов.

Тут Эльвинг чайкой слетела к нему,

И ясное пламя пронзило тьму:

Ярче, чем все бриллианты земли,

Горел огонь у нее во лбу.

То Сильмариля был свет благой

И, коронован живою звездой, бестрепетно он повернул лодью,

К Западу парус направив свой.

Тогда из тьмы Предначальных Ночей, из Мира Иного за гранью морей,

Ветер принесся, и на корабль

Дунул могучею грудью своей

Серые волны подняли лодью,

И по давно позабытым морям

Вдаль повлекли — к Благим Берегам,

Куда не ступала нога Людей.

Сквозь Вечную ночь его понесло

По черной, всегда ревущей воде,

Над лигами затонувших краёв,

Что под волны ушли до Начала Дней,

Пока он не услыхал наконец

На берегах у Предела Миров,

Где пенные вечно катятся валы,

Музыки дивной жемчужных рогов.

Безмолвно вдали вставала Гора

Там, где, сумерками закрыт,

Лежал у подножья её Эльдамар.

И странником, избегнувшим Тьмы,

В светлую гавань он вплыл на заре —

В Дом Эльфов, где не увядает трава,

Где воздух пьянит, где, как в бледном стекле,

Под склонами Холма Ильмарин,

У Тириона стобашенных стен,

Долина, мерцанием залита,

Отражена в озёрной воде.

Там отдохнул от похода он,

Внимая музыке неведомых стран,

И слушал предания о чудесах,

И сам на арфе златой играл.

А после, в одеждах белей снегов,

Семеркой факельщиков окружен,

Пройдя через Калакириан,

В Сокрытые Земли один он вошел.

Явился в Чертоги Безвременья он,

Где бессчетные годы в сиянье текут,

Где вечно правит Древнейший Король

На склонах крутых Поднебесной Горы;

Неслыханной речью растёкся он тут,

Об Эльфах и Людях рассказ свой повёл

За Гранию Мира, запретной для тех,

Кто в Сумрачных Землях от века живёт.

А после ему дали новый корабль,

Что был из мифриля и хрусталя,

С высоким носом; но ни весла,

Ни паруса не было в том корабле.

На мачте сребряной живым маяком

И парусом ясным сиял Сильмариль:

Сама Эльберет укрепила его,

Спустившись туда из чертогов своих.

Бессмертьем она одарила его,

Неустающие крылья дала,

Чтоб плавал он вечно в небесных морях,

Перед Луною и Солнцем всходя.

От Вечносущих чертогов благих,

Где тихо фонтаны струят серебро,

Несли его крылья — блуждающий свет взошел под могучей Стеной Мировой.

От Края Земли повернул он прочь,

Желая опять свой увидеть дом —

И вдаль помчался, пронзая ночь

Пылающим ярче звезды огнём

Там, где на Севере тени густы,

Перед рассветом взошла звезда,

Дивным мерцанием тьму поразив,

Душам надежду дала навсегда.

Снова крылами своими взмахнув

Над Средиземьем пронёсся он,

Слыша повсюду горестный плач

Женщин и дев эльфийских стон.

Но Рок могучий на нём лежал:

Плавать, пока не угаснет Луна,

В сферах небесных живою звездой —

К Смертным ему не сойти никогда.

Вестником вечным ему суждено

Быть и нести в небесах над землей

Пламя Надежды для тех, кто внизу

В сумраке путь пролагает свой.

Предание кончилось. Фродо открыл глаза и увидел, что Бильбо сидит на скамье в кругу улыбающихся и хлопающих слушателей.

— Спой её нам снова, — попросил эльф.

Бильбо встал и поклонился.

— Я польщён, Линдир, — сказал он. — Но повторять её всю сначала, право, слишком утомительно.

— Не для тебя, — засмеялась эльфы, — Ты никогда не устаёшь читать свои стихи. Но мы не можем ответить на твой вопрос, услышав песню лишь раз!

— Как! — вскричал Бильбо. — Не можете сказать, какие строфы мои, какие — Дунадана?

— Нам не просто увидеть разницу между Смертными, — сказал эльф.

— Чепуха, Линдир, — проворчал Бильбо. — Если вы не можете отличить Человека от Хоббита — суд ваш хуже, чем мне думалось. Мы различны, как горох и яблоки.

— Возможно. Одна овца отличается от другой — на их взгляд. — Рассмеялся Линдир. — Или для пастухов. Но мы не пастухи Смертным. У нас другие дела.

— Не буду спорить с тобой, — сказал Бильбо. — Песня была длинной, и я устал. Я оставляю вас; догадывайтесь, если хотите!

Он поднялся и подошёл к Фродо.

— Ну, вот и всё, — тихо проговорил он. — Сошло лучше, чем я ожидал. Нечасто меня просят повторить… Что ты о ней думаешь?

— Догадываться не хочу и пробовать, — улыбнулся Фродо.

— И не надо, — согласился Бильбо. — Кстати сказать, она моя целиком. Арагорн настаивал только, чтобы вставить зелёный камень. Он думает, это важно. Не знаю уж, почему… Он вообще считает всё это не моего ума делом и сказал, что если уж я осмеливаюсь слагать стихи об Эарендиле и доме Эльронда, пусть это будет на моей совести. Я думаю, он прав.

— Не знаю… — задумчиво протянул Фродо. — Мне песня почему-то кажется достойной похвалы, хоть я и не смогу объяснить — почему. Я заснул и пропустил начало, а потом она вдруг выплыла из сна… Я почти до самого конца не понимал, что это ты поёшь.

— Тут трудно не уснуть с непривычки, — сочувственно кивнул Бильбо. — Хоббитам никогда не полюбить музыку и стихи так, как любят их эльфы… Они, кажется, готовы предпочесть их всему на свете — даже еде. Теперь это надолго. Что ты скажешь, если мы удерём куда-нибудь и спокойно поговорим?

— А можно?

— Конечно. Это же праздник — не дела. Уходи и приходи, только не шуми и не мешай слушать.

Они встали, осторожно отошли в тень и пробрались к дверям. Сэм остался — он крепко спал и улыбался во сне. Не смотря на радость от общения с Бильбо, Фродо ощутил мгновенное сожаление, выходя из Каминного Зала. Как раз когда они были на пороге, чистый голос запел новую песнь.

А Эльберет Гильфониэль,

Силиврен пэнна-мириэль

О мэнэл аглар-эленаф!

На-хайард палан-дириэль

А галадреммин эннораф

Фануилос, ле линнатон

Нэф аэр, си нэф Айарон!

Фродо на миг оглянулся. Эльронд сидел в кресле, и отблески пламени играли на его лице, как летнее солнце в листве. Возле него сидела Арвен. К своему удивлению Фродо увидел рядом с ней Арагорна; его тёмный плащ распахнулся, и на кольчуге под ним мерцала на груди Следопыта звезда. Они беседовали, и вдруг Арвен повернулась и посмотрела на Фродо — и свет её глаз пронзил сердце хоббита.

Он стоял, очарованный — а сладкие звуки эльфийской песни падали чистыми бриллиантами в смешении мелодии и слов.

— Они будут петь ещё долго, — сказал за его спиной Бильбо, — и после этой песни — про Эльберет — запоют о Благословенной Земле… Идём же!

***

Он привёл Фродо в свою комнатку. Она выходила в сад, и из неё видно было глубокое русло Бруинена. Они сидели у окна, глядя на яркие звёзды над крутыми лесистыми склонами, и тихо беседовали. Не о делах Края, не о тёмных тенях и опасностях, что окружали их, а о тех дивных вещах, что видели в мире — эльфах, звёздах, деревьях и ласковой осени под пологом леса.

Наконец раздался стук в дверь, и в щель просунулась голова Сэма Гискри.

— Прошу прощения, — заявил он. — Я пришел узнать, не надо ли вам чего…

— …И сказать, что твоему хозяину пора идти спать, — отозвался Бильбо.

— А что же, сударь, и пора. Завтра, я слышал, Совет рано утром, а он только сегодня встал.

— Ты прав, Сэм, — Бильбо засмеялся. — Можешь бежать и сказать Гэндальфу, что он уже спит. Покойной ночи, Фродо! Так приятно было повидать тебя! Никто, как хоббит, не может поддержать доброй беседы. Я стар, не знаю, смогу ли прочесть твои главы Книги. Покойной ночи! А я пойду, прогуляюсь по саду — хочу взглянуть на Созвездие Эльберет. Хороших тебе снов!

Глава 2Совет у Эльронда

На другой день Фродо проснулся рано, чувствуя себя свежим и бодрым. Он шел по террасам над гремящим Бруиненом и видел, как бледное стылое солнце поднимается над дальними горами, косо просвечивая тонкий серебристый туман; на желтых листьях блестела роса и нити осенней паутины мерцали на каждом кусте. Сэм шагал рядом, не говоря ни слова, но глубоко дышал и то и дело удивленно взглядывал на покрытые белым снегом вершины на востоке.

На вырубленной в камне скамье у поворота дорожки они увидели погруженных в беседу Гэндальфа и Бильбо.

— Привет! С добрым утром! — сказал Бильбо. — Ну, как ты? Готов к Большому Совету?

— Готов к чему угодно, — отозвался Фродо. — Но больше всего мне хотелось бы побродить сегодня по долине. Я хочу подняться вон к той сосновой роще, — и он указал вдаль на северный склон Светлояра.

— Сходишь потом — если успеешь, — проговорил Гэндальф. — Пока еще рано строить планы. Нам сегодня надо многое выслушать и решить.

***

Внезапно в их разговор ворвался чистый удар колокола.

— Этот колокол созывает на Совет Эльронда, — Гэндальф поднялся. — Идемте! Вы с Бильбо тоже приглашены.

Фродо и Бильбо поспешили за магом назад к дому по вьющейся тропинке. Позади, неприглашенный и на время забытый, трусил Сэм.

Гэндальф привел их на веранду, где вчера вечером Фродо нашел своих друзей. Долину заливал чистый свет осеннего утра. Внизу, в ущелье, глухо ревел бешеный Бруинен. Пели птицы; всепоглощающий покой накрыл земли. Собственный жуткий поход и слухи о растущей над миром тьме казались уже Фродо просто кошмарным сном; но лица, что повернулись им навстречу, были мрачны.

Там был Эльронд и другие члены Совета. Фродо узнал Глорфиндэля и Глоина; в углу одиноко сидел Бродник, снова одетый в старый дорожный плащ. Эльронд указал Фродо на скамью рядом с собой и представил его собравшимся, сказав:

— Вот, друзья мои, хоббит — Фродо, сын Дрого. Немногие добирались сюда сквозь большие опасности или по делу, столь же важному.

Потом он назвал тех, кого Фродо не встречал прежде. Сбоку от Глоина сидел гном помоложе — его сын Гимли. Рядом с Глорфиндэлем расположились советники дома Эльронда во главе с Эрестором; с ними был Галдор, эльф из Серебристой Гавани, посланец Цирдана-Корабела. Был и еще один незнакомый эльф, одетый в зеленовато-коричневое — Леголас, вестник своего отца Трандуиля, Владыки эльфов Северного Лихолесья. А чуть поодаль сидел высокий человек с красивым благородным лицом, черноволосый и сероглазый, суровый и гордый на вид. Он был одет и обут, как для долгого пути верхом; и действительно, хотя одежды его были богаты, а плащ подбит мехом, их покрывали пятна и грязь нелегкой дороги. На груди его лежало серебряное ожерелье с белым алмазом. Вьющиеся волосы падали на плечи. Большой, оправленный в серебро рог лежал на его коленях. Человек смотрел на Бильбо и Фродо с неожиданным удивлением.

— Это, — сказал Эльронд, поворачиваясь к Гэндальфу, — Боромир, воин с Юга. Он прибыл на рассвете и просит совета. Я предложил ему прийти, ибо здесь он получит ответ на свои вопросы.

***

Нет нужды пересказывать здесь всё, о чем шла речь на Совете. Много было сказало о событиях в мире — особенно на Юге и в пустынных краях к востоку от Мглистого Хребта. Обо всем этом до Фродо уже доходили слухи; но рассказ Глоина был ему внове и, когда заговорил гном, он стал слушать внимательней.

— Много лет назад, — сказал Глоин, — смутная тень беспокойства объяла мой народ. Откуда она взялась, мы сперва не поняли. Поползли слухи, тайные шепоты: говорили, что мы заперлись в тупике, а за ним, в мире, лежат богатства и слава. Кое-кто вспомнил о Мории — могучем царстве наших отцов, которое мы зовем Казад-Дум; они заявляли, что теперь у нас, наконец, есть силы вернуться туда — Глоин вздохнул. — Мория! Мория! Чудо Северного мира! Слишком глубоко зарылись Дети Дарина — и разбудили Безымянный Ужас. Давным-давно опустели ее жилые яруса. Но теперь мы снова говорим о ней с тоской — и страхом, ибо долгие века ни один гном не решался войти в Ворота Казад-Дума, кроме Трора — и он пал. Наконец про это услышал Балин и решил идти; и, хотя Даин отпускал его с неохотой, он сманил с собой Ори и Оина, и многих других, и они ушли на юг.

С тех пор минуло около тридцати лет. Сначала приходили вести, и они были радостными: Мория оказалась свободной, говорили гонцы, и там начата большая работа. Потом наступило молчание, и с тех пор мы не получили из Мории ни слова.

А около года назад к Даину явился посланец, но не из Мории — из Мордора: он приехал ночью и вызвал Даина к воротам. Саурон Великий, сказал он, ищет нашей дружбы. И он готов, как в древности, дать нам Кольца. А ему надобно знать все о хоббитах — что они за народ и где живут. «Ибо Саурону известно, — сказал посол, — что одного из них вы некогда знали».

Мы были очень встревожены и не ответили. Тогда, понизив голос, посол проговорил сладко, как только мог: «Саурон просит этого лишь как знака вашей дружбы. Он надеется, что вы найдете ему того вора — именно так он и сказал, — и отнимете у него маленькое колечко, ничтожнейшее из всех, которое ничего не стоит и которое он некогда украл. Эту безделку Саурон надеется получить от вас в доказательство вашего дружелюбия. Сделайте это — и Три Кольца, утраченные вами, вернутся к вам, и Морийское Царство станет вашим навек. Сыщите только вести об этом воре — жив ли он еще, и где живет — и вы получите от Властелина немалую награду и его вечную благодарность. Откажитесь — и все может кончиться куда хуже… Вы отказываетесь?»

Тут он зашипел, как змея, и все, кто был на воротах, содрогнулись. Но Даин сказал:

«Я не скажу ни да, ни нет. Мне надо обдумать это предложение — так ли оно хорошо, как кажется».

«Но не думай слишком долго», — сказал посол.

«Я волен над своим временем», — сказал Даин.

«Пока волен», — сказал тот и ускакал в ночь.

С той ночи тяжесть легла на сердца наших старшин. Нам не нужно было слышать жуткий голос посла, чтобы понять, что речь его скрывала обман и угрозу; ибо мы знали уже, что Сила, воспрянувшая в Мордоре, не изменилась — а она издревле предавала нас. Посланец возвращался дважды — и дважды уезжал ни с чем. Третий, и последний раз, сказал он, настанет скоро — до исхода этого года.

Вот почему Даин послал меня предупредить Бильбо, что Враг разыскивает его, и узнать, если возможно, почему он так жаждет получить это Кольцо — ничтожнейшее из всех. А еще — мы просим у Эльронда совета. Ибо Завеса Тьмы ширится и нависла над нами. Мы узнали, что посланец приезжал и к Герцогу Бранду в Дол — и что он испуган. Мы боимся, что он не устоит. Война подошла уже к его восточным границам. Если мы не дадим ответа, Враг может двинуть подвластные ему народы в атаку на Герцога Бранда — и на Даина.

— Ты хорошо сделал, что пришел, — сказал Эльронд. — То, что ты сегодня услышишь, раскроет тебе цели Врага. У вас нет иного пути, кроме борьбы — с надеждой или без. Но вы будете не одни. Ты узнаешь, что ваша беда — не более, чем часть беды всего западного мира. Кольцо! Что делать с этим Кольцом, которое ничего не стоит? Решить этот вопрос призваны вы сюда.

Я сказал призваны — но я не призывал вас, пришельцы из дальних краев. Вы пришли сами и встретились здесь — случайно, как может показаться. Однако это не так. Вы пришли вовремя — и значит, лишь нам, тем, кто сидит здесь, и никому другому, суждено найти ныне выход из опасности, нависшей над миром.

Пришло время открыто говорить о том, что до сего дня было знанием немногих. И начать следует с Повести о Кольце, чтобы вы поняли, в чем опасность. Я начну рассказ; закончат его другие.

***

Ясным голосом повел Эльронд рассказ о Сауроне и Кольцах Власти, откованных во Вторую Эпоху. Часть этого предания была известна некоторым, полностью же ее не знал никто, и все глаза обратились на Эльронда в страхе и удивлении, когда он говорил об эльфах-кузнецах Падуби и их дружбе с Морией, и об их жажде знания, которой воспользовался Саурон. Ибо в ту пору он еще не выглядел лиходеем, и эльфы приняли его помощь и стали небывало искусны в ремеслах, а он вызнал все их секреты и тайно отковал в сердце Огненной Горы Кольцо Всевластья, чтобы покорить их. Но эльф Келебримбор узнал об этом, и успел спрятать Три откованных им Кольца — и разразилась война, и земли пришли в запустение, и Врата Мории захлопнулись.

Все последующие годы он следил за Кольцом; но, так как историю эту можно узнать и в другом месте — Эльронд сам занес ее в Книги Знаний — то пересказывать ее здесь нет нужды. Ибо это долгая повесть, полная деяний великих и ужасных, и, хотя Эльронд говорил коротко, солнце вползло на небо и утро миновало, прежде чем он кончил.

Он говорил о Нуменоре, его славе и падении, и о том, как Короли Людей вернулись, возрожденные Морем, в Средиземье. А потом Элендиль Высокий и его могучие сыновья, Исильдур с Анарионом, стали великими властителями; и они основали княжество Арнор на Севере и княжество Гондор на Юге, за устьем Андуина. Но Саурон напал на них, и тогда был заключен Последний Союз Людей и Эльфов, и объединенная дружина Гиль-Галада и Элендиля собралась в Арноре. Тут Эльронд на миг остановился и вздохнул.

— Я хорошо помню величие их знамен, — проговорил он. — Они напомнили мне славу Предначальной Эпохи и рати Белерианда, так много людей и полководцев собралось там. И все же не столько, и не таких прекрасных, как когда пал Тангородрим и эльфы решили, что со злом покончено навек — и ошиблись.

— Напомнили тебе?.. — в удивлении Фродо заговорил вслух. — Но я думал… — пробормотал он, когда Эльронд повернулся к нему, — я думал… что Гиль-Галад… он ведь погиб давным-давно?..

— Ты прав, — серьезно ответил Эльронд, — и все же я хорошо все помню. Отцом моим был Эарендиль из тайного поселения Гондолин, а матерью — Эльвинг, дочь Диора, сына Лутиэн из Дориафа. На моей памяти три Эпохи Западного мира, и много гибельных поражений, и бесполезных побед.

Я был глашатаем Гиль-Галада и шел с его дружиной. Я участвовал в Битве на Ратном Поле у Врат Мордора, где был опрокинут Враг: ибо копью Гиль-Галада, Айглосу, и мечу Элендиля, Нарсилю, не нашлось равных. Я видел последний бой на склонах Ородруина, где погиб Гиль-Галад и пал Элендиль, сломав свой меч о шлемы врагов; а сам Саурон был повержен Исильдуром, который отсек у него палец с Кольцом обломком отцовского меча и взял Кольцо себе.

Тут Боромир прервал его.

— Так вот что случилось с Кольцом! — вскричал он. — Если это предание и знали когда-нибудь на Юге, то забыли давным-давно. Я слышал о Великом Кольце Того, кого мы не называем; но мы считали, что оно сгинуло в развалинах Его первого царства. Исильдур завладел им! Это поистине новость!

— Увы! Да, — сказал Эльронд. — Исильдур завладел им, чего не должно было случиться. Оно должно было быть брошено в огонь Ородруина, где некогда было отковано. Но немногие видели то, что сделал Исильдур. Он один стоял над телом своего отца; а от дружины Гиль-Галада остались лишь Цирдан да я. Но Исильдур не пожелал прислушаться к нашим словам.

«Я возьму его, как виру за отца и брата», — сказал он: оно уже было ему дорого. А вскоре оно предало его, и с тех пор зовется на Севере Проклятием Исильдура. Однако, быть может, смерть — лучшее, что могло постигнуть его.

Вести эти достигли лишь севера, но и там известны не многим. Нечего удивляться, что ты не знал их, Боромир. С Ирисной Низины, где пал Исильдур, вернулись лишь трое; одним из них был Охтар, оруженосец Исильдура; он сберег обломки меча Элендиля и принес их Валандилю, наследнику Исильдура — тот был тогда ребенком и оставался в Светлояре. Но Нарсиль был сломан, и свет его угас, и он не перекован и по сей день.

Я назвал нашу победу бесплодной? Точнее было бы назвать ее неполной. Саурон был низвергнут, но бежал. Кольцо пропало, но не было уничтожено. Черный Замок сровняли с землей, но корни его остались, ибо заложены были властью Кольца, а пока не выкорчеваны корни — будет жить зло. Многие эльфы и могучие воины, наши друзья, пали в войне. Анарион и Исильдур погибли; не стало Элендиля и Гиль-Галада. Никогда более не бывать подобному союзу; ибо Людей становится всё больше, а Перворожденных — всё меньше, и два наших рода все более отдаляются друг от друга. Народ же Нуменора пришел в упадок, и срок его жизни уменьшился.

На Севере после войны и резни в Ирисной Низине Западные Рыцари ослабели, и их город Аннуминос у озера Сумрак разрушился; и наследники Валандиля ушли оттуда и основали Форпост Королей на Северном Нагорье — сейчас его развалины поросли травой. Люди зовут его Форпостом Мертвых и боятся заходить туда. Ибо народ Арнора исчах, и враги истребили его, и владычество его кончилось — остались лишь курганы на зеленых холмах.

На Юге долго существовало княжество Гондор; и слава его росла, напоминая о мощи древнего Нуменора. Народ этот возводил высокие башни, и неприступные крепости, и гавани для многих кораблей; и перед крылатой короной Королей трепетали иные страны. Главным городом княжества был Осгилиаф, Звездная Цитадель, надвое разделенная Андуином. На востоке, на отроге Гор Тьмы, возвели они Минас-Ифиль, или Крепость Восходящей Луны; а на западе, у подножий Белых Гор, встал Минас-Анор — Крепость Заходящего Солнца. Там, во Дворе Струй, цвело Белое Древо, чье семя было привезено из-за Моря Исильдуром; предки этого Древа росли на Заокраинном Западе, в Эрессэа, во дни юности мира.

Но в усталости быстротекущих лет Средиземья род Менельдиля, сына Анариона, угас, и Древо засохло, и кровь нуменорцев смешалась с кровью низших народов. И тогда стражей на стенах Мордора сморил сон, и силы Тьмы прокрались назад в Горгороф. А потом все лихо поднялось разом, и Минас-Ифиль пал, и зловещие твари угнездились в нем, и он стал зваться Минас-Моргулом, Крепостью Злобных Чар; а Минас-Анор зовется теперь Минас-Тирифом, Крепостью-Стражем, и два эти города вечно в войне, а Осгилиаф, лежащий меж ними, разорен и населен призраками.

Так продолжается много лет. Но Князья-Правители Минас-Тирифа по-прежнему борются, сопротивляясь врагам, удерживая участок Реки от Аргоната до Моря. На этом моя часть рассказа закончится. Ибо во дни Исильдура Кольцо Всевластья сгинуло, и Три были свободны от его власти. А сейчас опасность возродилась; к нашей великой печали Кольцо нашлось. О том, как это случилось, расскажут другие: я почти не участвовал в тех событиях.

***

Он умолк — но тут же вскочил Боромир, высокий и гордый.

— Позволь мне, Владыка Эльронд, — проговорил он, — поведать вам больше о Гондоре, ибо именно оттуда пришел я. И неплохо бы всем узнать, что там происходит. Ибо немногие, мнится мне, знают о наших делах — и не задумываются, какая опасность ждет их, если мы в конце концов падем.

Не верьте, что в Гондоре кровь нуменорцев иссякла, а их гордость и достоинство забыты. Мы одни защищаем Запад, сдерживая напор моргульских орд; доблесть наша — щит вашего мира и покоя. Но если переправы через Андуин будут потеряны — что тогда?

А час этот, быть может, не так уж далек. Безымянный Враг воспрянул. Роковая Гора, проклятый Ородруин, снова дымится. Сила Царства Тьмы растет, мы осаждены. Когда Враг вернулся — нас выбили из Ифилиэна, наших исконных владений на восточном берегу Реки, хотя у нас были там и заставы, и войско. Но в этом году, в июне, внезапная атака обрушилась на нас — и мы отступили. Наших сил не хватило, ибо Мордор заключил союз с вастаками и жестокими харадримцами; но отступить нас заставило не их превосходство. Мы столкнулись с Силой, прежде неведомой.

Кое-кто видел огромного черного всадника, темную тень под луной. Где бы он ни появлялся — враги впадали в неистовство, а у храбрейших наших воинов оружие выпадало из рук от страха, и кони уносили их. Из восточного гарнизона в Город вернулась лишь горстка, едва успев разрушить за собой мосты, все еще соединявшие Осгилиаф с тем берегом.

Я был в отряде, оборонявшем мост, пока он не рухнул позади нас. Лишь четверо спаслись вплавь: мой брат, я сам и еще двое воинов. Но мы все еще боремся, удерживая западные берега Андуина, и те, кого мы укрыли, воздают нам славу, если слышат о нас: большую славу, но малую помощь. Только воины Роханда приходят сегодня на наш зов.

В этот лихой час сквозь много бедственных лиг я примчался к Эльронду по неотложному делу: сто и еще девять дней был я в пути.

Однако я ищу не союзников в войне. Могущество Эльронда — в его мудрости, а не в оружии. Я пришел просить совета и объяснения загадочных слов. Ибо в канун внезапной атаки моему брату приснился тревожный сон; и после часто виделся и ему, и мне.

Мне виделось: восточное небо потемнело и грянул гром, но на западе по-прежнему сиял бледный свет — и оттуда раздался голос, негромкий, но ясный:

Меч-что-был-Сломан найти сумей,

Он — Имладриса дар.

Там соберется Совет сильней

Злобных моргульских чар.

Там ты узнаешь, что час грядет,

Проклятие ожило;

И Полурослик, шагнув вперед,

Отважно примет его.

Этих слов мы не поняли и обратились к отцу, Дэнэтору, Князю-Правителю Минас-Тирифа, мудрейшему из книгознатцев Гондора. Но и он смог сказать только одно: что Имладрисом эльфы называли в древности дальнюю северную долину, где живет мудрейший из мудрых — Эльронд Эльфид. Поэтому мой брат, видя, как велика наша нужда, пожелал послушаться сна и отправиться искать Имладрис; но так как путь был неведом и опасен, я взял миссию на себя. Неохотно отпускал меня отец, и долго блуждал я забытыми тропами, ища замок Эльронда, о котором многие слышали, но немногие могли указать путь к нему.

— И здесь, в замке Эльронда, тебе многое станет ясно, — сказал, поднимаясь, Арагорн. Он положил свой меч на стол, что стоял перед Эльрондом — клинок был рассечен надвое. — Вот Меч, что был Сломан! — воскликнул он.

— Кто ты, и что связывает тебя с Минас-Тирифом? — спросил Боромир, в удивлении глядя на худое лицо Следопыта и его видавший виды плащ.

— Он Арагорн, сын Арафорна, — ответил ему Эльронд. — И по прямой линии наследник Исильдура, сына Элендиля. Он вождь северян-дунаданов; немногие остались ныне от этого народа.

— Значит, оно принадлежит тебе?! — вскричал Фродо, вскакивая.

— Оно не принадлежит ни мне, ни тебе, — спокойно проговорил Арагорн. — Однако хранить его суждено тебе.

— Покажи Кольцо, Фродо! — торжественно произнес Гэндальф. — Время пришло. Подними его — и пусть Боромир увидит ответ на свою загадку.

Пронесся шумок, и все глаза обратились к Фродо. Ему вдруг стало стыдно и страшно; он чувствовал, что не хочет ни показывать Кольцо, ни даже просто касаться его — и пожелал оказаться далеко-далеко. Кольцо мерцало и взблескивало, когда он поднял его на дрожащей ладони.

— Узрите Проклятие Исильдура! — сказал Эльронд.

Глаза Боромира вспыхнули, когда он увидел золотую вещицу.

— Полурослик! — потрясенно пробормотал он. — Значит, близок последний час Минас-Тирифа? Но тогда зачем нам сломанный меч?..

— В пророчестве не говорилось о последнем часе Минас-Тирифа, — отозвался Арагорн. — Но час и правда близок, а с ним — и великие подвиги. Ибо Меч, что был Сломан — меч Элендиля, что сломался, когда он пал. Меч этот хранился его наследниками, как величайшее сокровище, когда все остальные реликвии были утрачены; ибо в древности было предсказано, что он будет перекован, когда найдется Проклятие Исильдура. Теперь ты видел меч, который искал — так о чем ты просишь? Хочешь ли ты, чтобы род Элендиля возвратился в Гондор?

— Я пришел сюда не за благодеянием — за разгадкой, — гордо ответил Боромир. — Однако нас теснят, и меч Элендиля мог бы стать большим подспорьем в нашей борьбе — если только то, что сгинуло давным-давно, может возродиться. — Он с сомнением взглянул на Арагорна.

Бильбо нетерпеливо дернулся. Недоверие к другу раздражало его. Внезапно он вскочил и выпалил:

Золота блеск — не золото суть,

Сгинувший — не пропал,

Древний огонь зиме не задуть,

Не зарастет тропа.

Тьмою бредущий — не одинок,

Пепел грядет костром.

Станет мечом разбитый клинок,

Нищий взойдет на трон.

— Не очень они складны, быть может, зато к месту — если тебе мало слов Эльронда. Ежели ради этого стоило скакать сто и еще десять дней — что ж, выслушай, пожалуй, — он фыркнул и сел. «Я написал его сам, — шепнул он Фродо, — для Дунадана — когда он впервые поведал мне о себе. Мне с тех пор почти хочется, чтобы приключение мое не кончалось и я мог пойти с ним, когда придет его час».

Арагорн улыбнулся ему, потом вновь повернулся к Боромиру.

— Я прощаю твои сомнения, — сказал он. — Мне ли не знать, что я ничуть не похож на каменные изваяния Элендиля и Исильдура, которые украшают залы дворца Дэнэтора. Я наследник Исильдура, а не сам Исильдур. Я прожил трудную и долгую жизнь; и лиги, что лежат между Светлояром и Гондором — малая толика пройденных мною лиг. Я переходил многие горы и многие реки и исходил много равнин — бывал даже в Хараде и за Восточным Морем: там светят иные звезды.

Но дом мой, каков бы он ни был — на Севере. Ибо именно здесь долгой, непрерывной чередой передавалась от отца к сыну кровь Валандиля. Тьма сгущалась, и род угасал; но всегда Меч Элендиля переходил от отца к сыну. И вот еще что скажу я тебе, Боромир, прежде, чем кончу: мы, Следопыты, одинокий народ — бродяги и охотники; но охотимся мы за слугами Врага — ибо те живут не только в Мордоре.

И если Гондор, Боромир, был неприступной крепостью — мы играли иную роль. Есть много злых сил, которых не остановить ни крепкими стенами, ни острыми мечами. Вы почти ничего не знаете о краях, лежащих вне ваших границ. Мир и покой, сказал ты? Север не знал бы их, если б не мы. Страх сковал бы всё. Но когда из липких болот и мрачных лесов выползают зловещие прислужники Тьмы — их неизменно встречают Следопыты, и они отступают за Изгарные Горы. Кто рискнул бы отправиться в путь, какой покой был бы в мирных жилищах, если бы дунаданы дремали или сошли в могилу?

А мы не требуем благодарности. Путники косятся на нас, простой люд презрительно отворачивается. Совсем недавно один толстяк, живущий рядом с такими существами, что знай он о них, сердце его замёрзло бы от страха, назвал меня Бродником. Однако нам не надо иного. Если люди избавлены от забот и страхов, они наивны и беспомощны — а мы должны тайно оберегать их. Это и было делом моего народа с тех пор, как длится жизнь и растет трава.

Но сейчас мир меняется вновь. Час близок. Проклятие Исильдура нашлось. Грядет великая битва. Меч будет перекован. Я приду в Минас-Тириф.

— Проклятие Исильдура нашлось, говоришь ты, — задумчиво протянул Боромир, — а я видел лишь блестящее колечко в руке Полурослика; но, говорят, Исильдур погиб до начала нашей Эпохи. Так почему Мудрые уверены, что это кольцо — его? И где скрывалось оно все эти долгие годы, пока не пришло сюда со столь странным посланцем?

— Об этом речь впереди, — сказал Эльронд.

— Но не сейчас ведь, досточтимый Эльронд? — умоляюще взглянул на хозяина Бильбо. — Солнце близится к полудню, и мне просто необходимо чем-нибудь подкрепиться.

— Я еще не просил тебя говорить, — с улыбкой сказал Эльронд. — Но сейчас прошу. Ну же! Поведай нам свою историю. И если ты еще не изложил ее стихами — мы примиримся с прозой. Чем скорей расскажешь — тем скорей подкрепишься.

— Очень хорошо, — согласился Бильбо. — Но теперь я расскажу истинную историю, и если кто-нибудь слышал от меня другую, — он покосился на Глоина, — пусть постарается забыть ее и простить меня. Очень уж мне тогда хотелось сделать сокровище своим и избавиться от клички вора… Но с тех пор я многое понял. Вот как всё было.

Кое-кому рассказ Бильбо был внове, и они с изумлением слушали, как старый хоббит вспоминает свою встречу с Голлумом. Он не пропустил ни одной загадки. Он с удовольствием рассказал бы и о последнем Угощении, и о своем уходе — если б ему дали — но Эльронд поднял руку.

— Рассказ был хорош, мой друг, — сказал он, — но сейчас нам довольно знать, что Кольцо перешло к Фродо. Пусть он продолжит повесть!

Тогда, куда менее охотно, чем Бильбо, Фродо рассказал обо всем, что случилось с тех пор, как Кольцо досталось ему на хранение. Его подробно расспрашивали о походе от Хоббитона до Переправы через Бруинен и внимательно выслушали и обсудили все, что он смог припомнить про Черных Всадников. Наконец он снова сел.

— Неплохо, неплохо, — одобрительно кивнул ему Бильбо. — Славная вышла бы история, если бы тебя то и дело не прерывали… Я тут записал кое-что, но потом нам надо будет вместе просмотреть эти заметки — я хочу записать это. Здесь столько всего наговорили до тебя, не знаю, как и разберусь.

— Да, долгая вышла история, — отозвался Фродо. — И все-таки она, по-моему, еще не полная. Мне, например, очень бы хотелось узнать про Гэндальфа.

Эльф Галдор из Серебристой Гавани, сидевший рядом, услыхал его.

— Ты сказал за меня! — воскликнул он и обратился к Эльронду. — У Мудрых, должно быть, есть веские причины считать находку Полурослика Великим Кольцом, хотя тем, кто знает меньше, оно и не кажется таковым. Но разве не можем мы узнать этих причин? И еще вопрос: что с Саруманом? Он долгие годы изучал Кольца — однако его нет среди нас. Каков был бы его совет, знай он все, что узнали мы?

— Твои вопросы, Галдор, связаны друг с другом, — проговорил Эльронд. — Я помню о них, и ты получишь ответ. Однако отвечать тебе — дело Гэндальфа. И я прошу его высказаться последним, ибо это почетное право, а он в этом деле — глава всего.

— Ты не связал воедино то, что услышал, Галдор, — медленно заговорил Гэндальф. — Не то понял бы, что вести Глоина и погоня за Фродо доказывают: находка Полурослика — огромная ценность для Врага. А Полурослик нашел Кольцо. Что дальше? Девять Колец — у Назгулов. Семь — украдены или истреблены (Глоин дернулся, но ничего не сказал). — О Трех нам известно. Так что же это за кольцо, которое так Ему нужно?

Поистине велика пропасть, лежащая меж Рекой и Горой, потерей и находкой. Но эта пропасть в знаниях Мудрых наконец заполняется. Однако слишком медленно. Ибо Враг близко — ближе даже, чем я опасался. И хорошо, что только в этом году, этим самым летом, узнал он всю правду.

Кое-кто здесь, быть может, припомнит, что много лет назад я рискнул тайно проникнуть в Дол-Гулдур, к Чародею — и обнаружил, что это Саурон, наш исконный Враг; он, наконец, снова обрел плоть и силу. Кое-кто, быть может, припомнит и то, что Саруман отсоветовал нам тогда открыто воевать его, и долгие годы мы лишь наблюдали. Но в конце концов, когда тучи сгустились, Саруман подался на уговоры, и Совет Светлых Сил выбил Врага из Лихолесья — это случилось в тот самый год, когда нашлось Кольцо; странное совпадение, едва ли случайное.

Но мы опоздали, как и предвидел Эльронд. Саурон тоже следил за нами, и хорошо подготовился к нашему удару, издали управляя Мордором через Минас-Моргул, где жили его Девять Прислужников.

Когда все было готово, он сделал вид, что отступает перед нами, но бегство было ложным — вскоре он утвердился в Черном Замке и открыто заявил о себе. Тогда в последний раз собрался Совет; ибо теперь мы знали, что более всего он жаждет найти Кольцо. Мы боялись, что ему стадо известно о нем нечто новое, чего мы еще не знаем. Но Саруман сказал: нет, и повторил, как раньше, что Кольцо сгинуло навек.

«Самое большее, — сказал он, — Враг мог прознать, что у нас его нет и что оно до сих пор не найдено. То что потеряно, может найтись, — так думает он. Не бойтесь! Надежда обманет его. Разве не изучал я этого долгие годы? Кольцо упало в Андуин; и давным-давно Река унесла его в Море. Там ему и лежать до скончания века».

***

Гэндальф умолк, глядя на восток, на дальние тени Мглистых Гор, у корней которых так долго таилась великая опасность. Он вздохнул.

— Это моя вина, — сказал он. — Меня убаюкали слова Сарумана Мудрого; но я должен был раньше догадаться, где правда — и опасность, грозящая нам сегодня, была бы меньше.

— Это вина всех нас, — возразил Эльронд. — И если бы не твоя бдительность, Черный Прилив, быть может, уже затопил бы мир. Но продолжай!

— С самого начала сердце мое чуяло беду — несмотря на все, что я знал, — сказал Гэндальф. — Мне очень хотелось знать, как попала эта вещь к Голлуму и долго ли он владел ею. Поэтому я стал следить за ним, догадываясь, что рано или поздно — а он вылезет из подгорной тьмы искать свое сокровище. Он и выполз, но удрал, и найти его я не смог. И тогда — увы! — я оставил все, как есть, и выжидал и наблюдал, как мы поступали слишком часто.

Проходило время, проходили заботы — и сомнения мои вдруг обратились в страх. Откуда взялось кольцо хоббита? Что делать с ним, если подозрения мои верны? Все это я должен решить. Но я ни с кем не говорил о своих страхах, сознавая опасность несвоевременных слов. В долгих войнах с Черным Замком предательство было нашим главным врагом.

Это было семнадцать лет назад. Вскоре я узнал, что множество шпионов, даже звери и птицы, стекаются к границам Края и опасения мои возросли. Я призвал на помощь дунаданов и открыл сердце Арагорну, наследнику Исильдура.

— А я, — вставил Арагорн, — посоветовал прежде всего найти Голлума, хоть и могло показаться, что делать это поздно. И так как наследник Исильдура должен искупить вину Исильдура, я отправился с Гэндальфом на долгие безнадежные поиски.

Затем Гэндальф поведал, как они исходили все Глухоманье, до самых Гор Тьмы и границ Мордора.

— Там мы застали слухи о нем, и решили, что он все еще живет в темных холмах; но мы его не нашли, и в конце концов я отчаялся. И в отчаянье подумал о проверке, которая сделала бы поимку Голлума ненужной. Кольцо само должно рассказать мне о себе. Я вспомнил слова Сарумана на Совете — тогда я почти не обратил на них внимания. Сейчас они ясно зазвучали в ушах:

«Девять, Семь и Три, — сказал он тогда, — имеют каждое свой камень. Не то — Кольцо Всевластья. Оно круглое и совсем простое, но тот, кто его отковал, оставил на нем знаки, и тот, у кого достанет мудрости, сможет увидеть и понять их».

Что это за знаки — он не сказал. Кто мог знать это? Тот, кто отковал Кольцо. А Саруман? Как бы ни велики были его знания, у них должен быть источник. Кто, кроме Саурона, держал Кольцо, прежде чем оно пропало? Один только Исильдур.

С этой думой я оставил охоту и поспешил в Гондор. В прошлые лета членов моего Ордена там принимали неплохо, Сарумана же — лучше всех. Он часто гостил у Правителей Города. На сей раз Князь Дэнэтор встретил меня неласково, и с неохотой допустил в свое Хранилище свитков и книг.

«Ежели, как ты говоришь, тебя интересуют лишь древние хроники и основание Города — читай! — сказал он. — Меня же заботит не то, что было, а то, что есть — а есть тьма. Но, если ты не мудрее Сарумана, который долго занимался здесь, ты не найдешь ничего, чего не знал бы я — лучший из книгознатцев Города».

Так сказал Дэнэтор. В его Хранилище лежат свитки, которых теперь не прочесть никому, даже книгознатцам — ибо их языки и письмена неведомы потомкам. И, Боромир, в Минас-Тирифе лежит — непрочитанный, полагаю, — свиток, написанный самим Исильдуром. Потому что Исильдур не ушел на Север сразу после войны, как говорит сказание.

— Северное — быть может, — заметил Боромир. — В Гондоре все знают, что он вернулся в Минас-Анор и некоторое время жил там, наставляя своего племянника Менельдиля, пока не передал ему правление Южным Княжеством. В то время он и посадил последнее семя Белого Древа — в память о брате.

— И тогда же он написал этот свиток, — продолжал Гэндальф. — И об этом, кажется, в Гондоре забыли. Ибо рукопись касается Кольца, и вот что пишет в ней Исильдур:

«Великое Кольцо станет отныне наследием Северного Княжества, но рассказ о нем останется в Гондоре, где также живут наследники Элендиля, дабы не настало время, когда память о великих событиях потускнеет».

И дальше:

«Оно было раскаленным, когда я впервые взял его, и обожгло мне руку, и я подумал, что ладонь моя никогда не излечится. Однако, пока я пишу, оно остыло и, кажется, стало меньше, хотя не потеряло ни красоты, ни формы своей. И огненные письмена на нем, прежде видимые ясно, теперь потускнели и едва видны. Письмена эти суть буквы эльфов Падуби, ибо в Мордоре никогда не было столь изящных букв; но язык надписи мне незнаком. Полагаю, это язык Царства Тьмы, ибо он мерзок и груб. Какое в них зло, я не знаю; но я переписываю их сюда, дабы они не исчезли навек. Кольцо потеряло, быть может, жар Сауроновой длани, которая была черной и, однако, горела огнем — и Гиль-Галад был сражен; и, возможно, если золото раскалить, надпись возникнет вновь. Но сам я не отважусь на это — я чувствую, что не могу причинить ему вред, оно уже дорого мне, хоть я и заплатил за него дорогой ценой».

Когда я прочитал эти слова, поиски мои окончились. Ибо переписанная надпись, как и полагал Исильдур, была на языке Мордора.

А то, что написано в ней, известно давно. Ибо в день, когда Саурон впервые надел Кольцо Всевластья, Келебримбор, следивший за ним, прочел эти слова, когда он произнес их про себя — и так тайное зло стало явным.

Я сразу же простился с Дэнэтором, но, когда двинулся на север, меня настигла весть из Лориэна: Арагорн прошел там; он нашел тварь по имени Голлум. Поэтому я поспешил встретиться с ним и услышать его рассказ. В каких смертных опасностях он побывал, я не осмеливался и думать.

— Нет никакой нужды говорить о них, — сказал Арагорн. — Тот, кто вынужден бродить у Черных Ворот или в полях цветущих предсмертников в Моргульской Долине, неминуемо встретит опасность. Но и я наконец отчаялся и решил идти домой. И тогда, случайно, я внезапно наткнулся на то, что искал: следы мягких лап на краю грязного озера. След был четок и свеж, и вел не в Мордор, а из него. Я следовал за ним по краю Гиблых Болот, а потом поймал. Прячась у омута, до ночи вглядываясь в темную воду, я поймал его — Голлума. Он весь был покрыт зеленым илом. Боюсь, ему не за что меня любить: он укусил меня, и я не нежничал. Я не добился от него ничего, кроме оскаленных зубов. Дорога домой была худшей частью похода: я накинул ему петлю на шею и днем и ночью гнал его перед собой с кляпом во рту, пока голод и жажда не укротили его. В конце концов я привел его в Лихолесье и передал эльфам; я рад был избавиться от него: он воняет. Надеюсь, больше мне не придется его видеть; а Гэндальф явился туда и долго с ним беседовал.

— Да, долго и утомительно, — проговорил Гэндальф, — зато с пользой. Во-первых, его рассказ о потере совпадает с тем, что нам сейчас поведал Бильбо; однако это не самое главное, так как я и сам об этом догадывался. Но тогда я впервые узнал, что голлумово Кольцо было найдено в Великой Реке близ Ирисной Низины. И еще я узнал, что владел он им долго — много жизней. Кольцо сделало его бессмертным, а это под силу лишь Кольцу Власти.

А если и это не убедит тебя, Галдор — есть еще одна проверка, о которой я говорил. На этом самом кольце, круглом и, как вы видели, совсем простом, проступают письмена, о которых писал Исильдур — если у кого-либо достанет воли бросить золотую вещицу в огонь. Я сделал это, и вот что прочел:

«Асх назг дурбатулук, асх назг гимбатул, асх назг тхаракатулук агх бурзум-исхи кримпатул».

Голос мага внезапно изменился. Он стал угрожающим, властным, твердым, как камень. Высокое солнце затмилось и веранда на миг потемнела. Все содрогнулась, а эльфы заткнули уши.

— Никогда прежде не звучал этот язык в Имладрисе, Гэндальф Серый, — сказал Эльронд, и тень рассеялась, а Совет перевел дыхание.

— И, будем надеяться, не зазвучит и впредь, — отвечал Гэндальф. — Но я не прошу у тебя прощения, Владыка Эльронд. Ибо если мы не хотим, чтобы язык этот зазвучал вскоре по всему Западу — отбросьте сомнения: кольцо Полурослика — то самое, которое Мудрые некогда определили как Сокровище Сокровенной Мощи Врага: в нем собрана Его древняя сила. В глуби Черных Лет услышали кузнецы Эрегиона слова этого заклятья — и поняли, что преданы: «Кольцо Одно, чтоб править всеми, кольцо Одно, что б всех найти, Кольцо Одно, чтоб всех сковать и в темноте свести».

Знайте, друзья мои, что я узнал от Голлума много больше. Говорит он неохотно, и речь его смутна, но, без сомнения, он пробрался в Мордор, и там из него вытянули всё, что было ему известно. Враг знает, что Кольцо Всевластья нашлось, что долгое время оно было в Крае; а так как Кольценосцы проследили его путь почти до наших дверей, Он скоро узнает — если уже не узнал — что мы укрыли его здесь.

***

Все сидели молча, пока наконец не заговорил Боромир.

— Он маленькая тварь, этот Голлум? Маленькая тварь, но большой негодяй. Что с ним сталось?

— Он в тюрьме, — сказал Арагорн. — Просто в тюрьме. Он много страдал. Нет сомнений, что его пытали, и страх перед Сауроном затемнил его душу. И все же я рад, что лесные эльфы зорко следят за ним: злоба его велика и дает ему силы, каких трудно ждать от существа столь худого и древнего. На свободе он все еще может принести много зла. И я не сомневаюсь, что его выпустили из Мордора с какой-то лиходейской целью.

— Увы! Увы! — воскликнул Леголас, и тревога исказила его прекрасное лицо. — Пришла пора рассказать, с чем я был послан сюда. Вести мои плохи, но лишь здесь понял я весь ужас их. Смеаголл, иначе называемый Голлумом, бежал.

— Бежал?! — вскричал Арагорн. — Истинно лихая весть! Боюсь, всем нам придется горько пожалеть об этом… Как случилось, что эльфы Трандуиля упустили его?

— Не из-за малой бдительности, — ответил Леголас, — но, может быть, по чрезмерной доброте. И мы опасаемся, что ему помогли, а значит — о наших делах известно больше, чем нам бы хотелось. Мы стерегли эту тварь, как нас и просил Гэндальф, день и ночь, хотя это было очень утомительно. Но Гэндальф вселил в нас надежду на его исцеление, и мы не хотели все время держать его в подземной темнице, где черные мысли вернулись бы к нему.

— Обо мне вы так не заботились, — заметил Глоин, и глаза его блеснули — он вспомнил свое заключение в глубинной тюрьме эльфов.

— Тише, тише! — вмешался Гэндальф. — Не перебивай, прошу тебя, добрый мой Глоин! То была печальная ошибка, давно исправленная. Если вытащить на свет все обиды, стоящие меж эльфами и гномами — нам придется прекратить Совет!

Глоин встал и поклонился, и Леголас продолжал:

— Когда стояла хорошая погода, мы выводили Голлума в лес; там, поодаль от других, стояло одинокое дерево, на которое он любил влезать. Мы позволяли ему взбираться на самый верх, а сами сторожили внизу. Однажды он отказался спускаться, и стражи не стали лезть за ним: он умел так вцепляться в ветки, что его было не отодрать; и они засиделись под деревом до глубокой ночи.

В ту самую летнюю ночь — безлунную и беззвездную — на нас нежданно напали орки. Через некоторое время мы обратили их в бегство: их было много и сражались они яростно, но они пришли из-за гор, и лес был им непривычен. Когда битва кончилась, мы увидели, что Голлум бежал, а стражи убиты. Тогда мы поняли, что нападение было затеяно для его спасения, и что он заранее знал о нем. Как это вышло — мы не знаем, но Голлум хитроумен, а у Врага много слуг. Твари, выбитые из леса в год гибели Дракона, вернулись, их даже больше, чем прежде, и Лихолесье вновь стало опасным краем — лишь наши владения свободны от зла.

Голлума нам поймать не удалось. Мы нашли его след среди множества орочьих — он вел на юг. Но вскоре он пропал, и мы прекратили преследование, ибо оказались рядом с Дол-Гулдуром — место это затемнено по сей день. Мы не ходим туда.

— Что ж, бежал так бежал, — сказал Гэндальф. — У нас нет времени снова искать его. Он должен сделать, что должен. Однако роли его в грядущих событиях не сможет предвидеть даже Саурон…

А теперь я отвечу на другие вопросы Галдора. Что с Саруманом? И что он посоветовал бы нам, знай он о нашей нужде? Эту историю мне придется рассказать целиком: до сих пор ее слышал лишь Эльронд, да и то вкратце, а она касается того, что нам надо решить. И пока что глава эта будет последней в Повести о Кольце.

***

В конце июня я был в Крае, но неясная тревога грызла меня, и я поехал на южные границы этой страны; ибо я провидел какую-то опасность, пока скрытую, но близкую. Там меня настигли вести о войне и поражении Гондора, а когда я узнал о Черном Призраке — холод сковал мое сердце. Мне встретилось лишь несколько беглецов с Юга — однако ими владел страх, о котором они говорить не хотели. Тогда я повернул на северо-восток и поехал Зеленым Трактом; и недалеко от Усада наткнулся на путника, сидящего на обочине дороги. Рядом на траве пасся его конь. То был Радагаст Бурый — он жил тогда в Росной Сторожке близ Лихолесья. Он член моего Ордена, но я не видел его долгие годы.

«Гэндальф! — воскликнул он. — Я искал тебя. Но я чужой в этих местах. Все, что мне известно — что тебя можно найти в стране с неуклюжим названием Украй».

«У тебя верные сведения, — сказал я. — Но хоббиты — народ обидчивый, а граница страны близко. Так что потише про неуклюжие названия. А зачем ты искал меня? Что-то случилось? Ты ведь не путешественник».

«У меня к тебе срочное дело, — сказал он. — Я принес дурные вести. — Он огляделся, будто живые изгороди могли нас подслушать. — Назгулы, — прошептал он. — Девятеро появились снова. Они тайно пересекли Реку и сейчас движутся на запад. Они приняли облик всадников в черном».

Тогда я понял, чего боялся, не зная.

«Врага, должно быть, влечет какая-то нужда или цель, — продолжал Радагаст. — Но что заинтересовало его в этих дальних и диких краях — не знаю».

«О чем ты?» — спросил я.

«Мне сказали, что, куда бы они ни приехали. Всадники расспрашивают об Украе».

«Крае, — поправил я; но сердце мое упало. Ибо даже Мудрому страшна встреча с Девятью, когда они вместе. Их Предводитель был некогда великим королем и чародеем, а сейчас оружие его — смертельный ужас… — Кто сказал тебе это и кто послал тебя?» — спросил я у Радагаста.

«Саруман Белый, — отвечал тот. — И еще он велел передать, что если тебе нужна помощь — он поможет; но поторопись приехать к нему; не то будет поздно».

Его слова вернули мне надежду. Ибо Саруман Белый — глава нашего Ордена. Радагаст, конечно, очень сильный маг, знаток обличий и перевоплощений; ему подвластны травы и звери, особенно же ревностно служат ему птицы. Но Саруман издавна изучал уловки Врага, и благодаря ему мы часто предвосхищали вражьи удары. План Сарумана помог нам выбить его из Дол-Гулдура. И, быть может, он нашел оружие, которое заставит Девятерых повернуть вспять. «Я поеду к Саруману», — сказал я.

«Тогда езжай сейчас, — отозвался Радагаст. — Я потерял много дней, разыскивая тебя, и времени не осталось. Мне было велено найти тебя до Солнцеворота, а до него рукой подать. Даже если ты выедешь сейчас же — ты вряд ли успеешь добраться к нему прежде чем Девятеро найдут, что ищут. Прощай, я тотчас возвращаюсь». — Он подозвал коня, сел в седло и собрался ехать.

«Погоди! — удержал я его. — Предупреди всех птиц и зверей: нам может понадобиться их помощь. Пусть приносят вести в Ортханк, Саруману и Гэндальфу».

«Считай, что они предупреждены», — сказал он и поскакал так, будто Девятеро настигали его.

***

Я не мог сразу последовать за ним. Я проехал уже много миль и устал, как мой конь; и мне надо было обдумать случившееся. Ночь я провел в Усаде и к утру решил, что в Край не вернусь. Никогда не совершал я большей ошибки!

Как бы там ни было, я написал Фродо письмо и доверил трактирщику отослать его. Выехал я на рассвете; и долгое время спустя подъезжал к жилищу Сарумана. Это — Исенгард, у южной оконечности Мглистого Хребта, недалеко от Роандийского Прохода. Боромир скажет вам, что это широкая долина между Мглистым Хребтом и северными отрогами Белых Гор. А Исенгардом зовется круг острых скал, стеной ограждающих долину, в центре которой стоит каменная башня — Ортханк. Назвал ее так не Саруман, а нуменорцы; она древняя, высокая и хранит много тайн; однако выглядит нерукотворной. До нее не добраться, кроме как пройдя круг Исенгарда, а в этом круге всего одни ворота.

Поздним вечером я подъехал к воротам, подобным огромной арке в скальной стене; они охранялись, но стражи ворот ожидали меня и сказали, что Саруман ждет. Я проехал под аркой, и ворота бесшумно закрылись за мной — и я вдруг испугался, хотя причины пугаться вроде бы не было.

Но я подъехал к подножию Ортханка и подошел к лестнице Сарумана; там он встретил меня и провел в зал. На пальце у него было кольцо.

«Итак, ты пришел, Гэндальф», — сказал он мрачно, и в глазах его льдисто плеснул смех.

«Да, пришел, — подтвердил я, — Мне нужна твоя помощь, Саруман Белый».

Титул вдруг рассердил его.

«Помощь, Гэндальф Серый? — издевательски усмехнулся он. — Помощь?.. С каких это пор Гэндальф просит помощи — он ведь так мудр и искусен, он прошел весь мир и почитает своими все дела — касаются они его или нет».

Я смотрел на него и дивился.

«Но если меня не обманули, — сказал я, — то грядущие события потребуют объединения наших сил».

«Может быть, может быть, — сказал он. — Но ты поздно об этом подумал. Сколько времени, хотел бы я знать, скрывал ты от меня, главы Совета, дело столь великой важности? Что же заставило тебя оставить укрывище в Крае?

«Девятеро появились опять, — ответил я. — Они перешли Реку. Так мне сказал Радагаст».

«Радагаст Бурый! — захохотал Саруман, более не скрывая насмешки. — Радагаст-Птичник! Радагаст-Простак! Радагаст-Дурак! Хорошо еще, что у него хватило ума сыграть роль, которую я ему предназначил! Ты здесь — а именно это и было целью моего послания. Здесь ты и останешься, Гэндальф Серый, и отдохнешь от походов. Ибо так хочу я — Саруман Белый, Верховный Властитель Колец и Соцветий!»

Я взглянул на него — и увидел, что одежды его, казавшиеся белыми, переливаются всеми цветами — они мерцали и меняли цвет при каждом его движении.

«Мне больше нравится белый», — заметил я.

«Белый! — насмешливо повторил он. — Он хорош для начала. Белую одежду можно покрасить. Белую страницу — исписать; а белый цвет можно затмить».

«Но тогда он не будет белым, — возразил я. — А тот, кто ломает вещь, чтобы понять ее, сходит с пути мудрости».

«Не говори со мной, как с теми дурнями, которых ты избрал друзьями, — сказал он. — Я призвал тебя не за тем, чтобы выслушивать поучения, но чтобы предложить тебе выбор!»

Он выпрямился и заговорил, будто произнося заранее заготовленную речь:

«Древние Эпохи миновали. Третья кончается. Мы стоим на пороге Новой Эпохи. Время Эльфов прошло, наше же — близко: мир Людей, которым управлять нам. Но нам нужна сила, сила направить их по своей воле к тому благу, которое видно лишь Мудрым.

Слушай же, Гэндальф, мой старый друг и помощник! — Он подошел ко мне и понизил голос. — Я говорю: «Мы» — и это так и будет, если ты присоединишься ко мне. Нарождается новая Сила. Против нее бесполезны старые союзы. Ни на эльфов, ни на гибнущий Нуменор надежды нет. А значит тебе — нам обоим — остался лишь один путь. Мы должны соединиться с этой Силой. Это было бы мудро, Гэндальф. На этом пути — надежда. Победа близка; а тех, кто поможет ей, ждет немалая награда. Когда Сила возрастет — с ней возвысятся и ее друзья; и Мудрые, такие, как ты и я, смогут, проявив терпение, направлять и проверять ее. Мы сможем дождаться своего часа, храня думы в сердце своем, сожалея порой о сотворенном зле, но помня о высших конечных целях: Знании, Власти, Порядке; всём том, к чему мы столь долго и напрасно стремились, окруженные глупыми или слабыми друзьями, что только мешали нам. Цели наши не изменятся — изменятся пути к ним».

«Саруман, — сказал я. — Я и раньше слыхал такие речи — но лишь в устах посланцев Мордора, присланных смущать незнающих. Не думаю, чтобы ты заставил меня проделать столь длинный путь лишь затем, чтобы утомлять мои уши».

Он искоса взглянул на меня и умолк, размышляя. «Что ж, вижу, путь Мудрых не влечет тебя, — сказал он. — Ты отказываешься? Даже если появится лучший путь?» Он подошел и взял меня за руку.

«И почему бы нет, Гэндальф? — прошептал он. — Почему бы нет? Кольцо Всевластья! Если мы завладеем им. Сила будет в наших руках. Именно поэтому ты здесь. Мне служит немало глаз, и я знаю: тебе известно, где оно. Разве не так? Иначе зачем Всадникам Край, и что делал там ты?» — при этих словах вожделение, которого он не сумел скрыть, мелькнуло в его глазах.

«Саруман, — сказал я, отступая от него. — У Кольца может быть лишь один господин, ты это знаешь не хуже, чем я — а потому не трудись говорить «мы»! Но я не отдам его, нет, я ни слова не скажу о нем тебе — теперь, когда я понял тебя. Ты долгие годы был главой Совета — но, видно, тебе не под силу быть Мудрым. Ты, как я понял, предложил мне выбор — подчиниться Саурону или Саруману. Я не подчинюсь ни тому, ни другому. Полагаю, есть третий путь?»

Теперь он был холоден.

«Да, — сказал он. — Я не ожидал, что ты проявишь мудрость — даже в собственных интересах; но я дал тебе возможность добровольно помочь мне — и тем спастись от волнений и мук. Третий путь — остаться здесь до конца».

«До какого конца?»

«Пока ты не откроешь мне, где спрятано Кольцо. У меня есть средства заставить тебя. Или пока оно не отыщется без твоей помощи, и у Верховного Властителя не появится время подумать о менее важных делах: решить, например, какой награды заслуживают упрямство и дерзость Гэндальфа Серого».

«Быть может, это будет легче решить, чем сделать», — заметил я. Он рассмеялся мне в лицо, ибо слова мои были лишь словами, и он знал это.

Меня схватили и оставили одного на верхней площадке Ортханка, откуда Саруман обычно наблюдал звезды. Оттуда нет другого спуска, кроме узкой длинной лестницы, и долина была очень далека. Я смотрел на нее — и видел, что, хоть и была она некогда зеленой и прекрасной, теперь ее заполнили шахты и кузни. В стенах Исенгарда живут орки и волколаки: Саруман, соперничая с Сауроном, собирает собственное воинство — значит, подумал я, он еще не служит Ему. Темный пар его трудов поднимался к тучам и завивался вкруг Ортханка. Я стоял один на острове в тучах; надежд на спасение у меня не было, и дни мои были горьки. Мне было холодно, и я мерял шагами маленькую площадку, грустно размышляя о Всадниках, скачущих к северу.

В том, что Девятеро появились на самом деле, я был уверен — и убедили меня не слова Сарумана: он мог и солгать. По дороге в Исенгард я слышал вести, истолковать которые по-иному было бы невозможно. Страх сжимал мое сердце при мысли о друзьях в Крае; но я продолжал надеяться. Я надеялся, что Фродо выйдет сразу, как получит мое письмо, и доберется до Светлояра прежде, чем по гоня начнется. Но и моя надежда, и мой страх обманули меня. Ибо надеялся я на толстяка в Усаде, а страшился хитроумия Саурона. Но толстый трактирщик позабыл о моей просьбе, а сила Саурона оказалась меньшей, чем делал ее мой страх. Но в круге Исенгарда, пойманному и одинокому, мне тяжко было думать, что охотники, перед которыми все либо отступает, либо погибает, объявятся в далеком Крае.

— Я видел тебя! — не удержался Фродо. — Ты ходил взад-вперед. Луна блестела в твоих волосах.

Гэндальф удивленно остановился и взглянул на него.

— Это был сон, — объяснил Фродо. — Сам не знаю, отчего он мне вдруг вспомнился. Я его совсем уже позабыл… Он мне приснился, когда я из Края ушел.

— Тогда он опоздал, — заметил Гэндальф, — как ты сейчас убедишься. Я был в отчаянном положении; а те, кто меня знают, согласятся, что я редко бывал в такой нужде и нелегко сношу такие несчастья. Гэндальф Серый, пойманный, как муха, в предательскую сеть! Однако и у самых коварных пауков паутина бывает худой…

Сперва я боялся — а Саруман ясно на это намекал — что Радагаст тоже переродился. Однако я не почуял лиха ни в его голосе, ни в глазах во время нашей встречи. Не то я вообще не поехал бы в Исенгард — или, поехав, был бы настороже. Саруман понимал это и обманул его. Было бы просто нелепо подозревать честнейшего Радагаста в предательстве. Он был чист передо мной — это меня и убедило.

И это же разрушило замысел Саруман. Ибо Радагаст исполнил свое обещание — он поскакал в Лихолесье, где у него издревле немало друзей. А Горные Орлы летают высоко и видят много: они видели и стаи волколаков, и орды орков, и Девятерых Всадников, рыскавших повсюду; и они отправили ко мне гонца.

И однажды на исходе лета, в лунную ночь, к Ортханку, никем не замеченный, подлетел Гваихир Ветробой, быстрейший из Великих Орлов — и нашел меня на башне. Я поговорил с ним, и он унес меня прочь — и прежде чем Саруман снарядил погоню, я был далеко от Исенгарда.

«Далеко ли можешь ты унести меня?» — спросил я Гваихира.

«На много лиг, — отвечал он. — Но не до края земли. Я был послан к тебе гонцом, а не конем».

«Тогда мне понадобится настоящий конь, — сказал я, — и конь быстрый — никогда еще не был я в такой нужде, как теперь».

«Ну, так я отнесу тебя в Эдорас, во дворец князя Роханда, — предложил он. — Такое расстояние для меня ничто».

Я обрадовался, ибо в Роандийской Марке живут Властители Коней, и нигде нет скакунов, подобных их коням.

«Ты думаешь, роандийцам можно верить по-прежнему?» — спросил я Орла, ибо измена Сарумана поколебала меня.

«Говорят, они платят Мордору дань, — сказал он, — ежегодно отсылая туда коней; это именно дань, а не дар союзника: они еще не покорились. Но, если, как ты говоришь, Саруман тоже стал злой силой — им не выстоять».

На рассвете он опустил меня на землю Роханда; здесь долгая часть моего рассказа кончается. Остаток его будет короче. В Роханде зло уже принялось за дело: Саруман опутал этот край ложью и князь не пожелал меня слушать. Он повелел мне взять коня и убираться; и выбор мой его не обрадовал. Я выбрал лучшего из роандийских скакунов, подобного ему мне не доводилось видеть.

— Тогда это должен быть воистину благородный конь, — заметил Арагорн. — И тем более печалит меня весть, что Саурон получает таких коней. Когда я в последний раз был там, роандийцы никому не платили дани.

— Не платят и теперь, — сказал Боромир. — Готов присягнуть в этом. Это все ложь — и идет она от Врага. Мне ли не знать наших верных и доблестных союзников?

— Завеса Тьмы накрыла дальние земли, — отозвался Арагорн. — Под ее тенью переродился Саруман. Роханд осажден. Кто знает, что ты найдешь там, вернувшись?

— Только не это, — сказал Боромир. — Никогда не станут они откупаться конями. Всадники любят их, как своих детей. И они правы: кони Роандийской Марки пришли с лугов Севера, и род их столь же волен и древен, как род их господ.

— Верно! — согласился Гэндальф. — И есть среди них один, что родился, должно быть, на заре мира. Коням Кольценосцев не сравниться с ним: он неутомим и быстр, как несущийся ветер. Его зовут Ночиветром. Днем шкура его блестит серебром, а ночью он подобен тени и невидим. А как легка его поступь! Никто никогда не садился на него, но я укротил его — и он примчал меня в Край, когда Фродо был у Могильников — а ведь пустились мы в дорогу одновременно: я — из Роханда, он — из Хоббитона.

По пути страх мой рос. Чем дальше на север — тем чаще я слышал о Всадниках, и, хотя я день ото дня нагонял их, они все еще были далеко впереди. Я понял, что они разделились: несколько осталось стеречь восточные границы неподалеку от Зеленого Тракта, другие проникли в Край с юга. Я приехал в Хоббитон — Фродо уже ушел; но я перекинулся парой слов со старым Гискри. Сказал он мне много — но почти ничего по делу. Зато новых владельцев Торбы ругал нещадно.

«Мне в мои годы только перемен не хватает, — ворчал он. — Да еще перемены — то все к худшему». «Всё к худшему», — это он твердил все время.

«Худо» — плохое слово, — сказал я ему. — И, надеюсь, ты не доживешь до него». Но из его ворчания я все же понял, что Фродо ушел меньше недели назад, и черный всадник наведался в Торбу в тот самый вечер. В страхе я поехал дальше. Забрендия гудела ульем и копошилась, как развороченный муравейник. Домик в Балке был разорен и пуст; и на пороге его лежал плащ — плащ Фродо. Тут надежда оставила меня, и я не стал ничего выяснять (а зря: вести бы меня успокоили), а тут же поспешил по следу Всадников. Это оказалось нелегко: он вел в разные стороны, и я растерялся. Но мне показалось, что один или двое двинулись к Усаду; и я поехал следом, думая, что скажу при встрече трактирщику.

«Ну, держись, Хмель, — думал я, — если в этой задержке виноват ты — я поджарю тебя на медленном огне». Он ничего лучшего и не ожидал и, когда увидел мое лицо, упал на колени и затрясся, как осиновый лист.

— Что ты с ним сделал? — в тревоге воскликнул Фродо. — Он был очень добр к нам и помогал, чем мог.

Гэндальф рассмеялся.

— Не бойся! — сказал он. — Я не тронул его и даже почти не ругал. Такая радость охватила меня, когда он перестал трястись и поведал мне новости, что я заключил старину в объятия. Как это случилось, я тогда не знал, но понял, что ты был в Усаде и ушел этим утром вместе с Бродником.

«С Бродником!» — воскликнул я.

«Да, сударь, боюсь, что так, сударь! — пролепетал Хмель, решив, что рассердил меня еще больше. — Уж как я старался его не пускать — а он все-таки пролез! И они взяли его-таки с собой. Очень они чудно тут себя вели: своенравно, сказал бы ты».

«Милый мой дурень! Золотой мой осел! Трижды достойный трактирщик! — вскричал я, не сдержав радости. — Да это же самые лучшие вести, какие я слышал с Солнцеворота. Они заслуживают на грады. Да будет пиво твое лучшим из лучших семь лет кряду! Теперь я наконец смогу спокойно уснуть — впервые уж не помню с какого времени».

Ту ночь я провел в Усаде, дивясь, куда подевались Всадники: до сих пор в селенье, казалось, видели лишь двоих. Но ночью мы услыхали и других. По крайности пятеро примчалось с запада — они снесли ворота и вихрем пронеслись по Усаду; усадичи, должно быть, до сих пор трясутся и ждут конца света. Я поднялся до рассвета и поехал за Всадниками.

Я не знаю наверное, но мне кажется совершенно ясным, что произошло. Предводитель их оставался в засаде к югу от Усада, двое поскакали вперед — через селение, а четверо других проникли в Край. Но когда и те и другие сбились со следа, они вернулись с вестями к Предводителю, и какое-то время за Трактом не следил никто, кроме шпионов. А потом Предводитель послал нескольких напрямик на восток, а сам с остальными в ярости поскакал по Тракту.

Я поспешил к Заветри и добрался туда на закате второго дня — но они опередили меня. Они отступили передо мною, ибо почуяли мой гнев и не решились противостоять мне при свете дня. Но с наступлением ночи они собрались вокруг, и я был осажден на вершине, в древнем кольце Амон-Сула. Мне пришлось нелегко: такой огонь не полыхал на Заветри со времен военных маяков нуменорцев.

На рассвете я вырвался и помчался к северу. Мне больше ничего не оставалось. Было невозможно искать тебя в пустошах, Фродо, — более того, это было бы просто глупо — за мной гнались Девятеро. Поэтому мне пришлось довериться Арагорну. Но я надеялся увести нескольких Всадников за собой и, добравшись до Светлояра, выслать вам помощь. Четверо назгулов последовали за мной, но через некоторое время повернули и умчались прочь — полагаю, к Переправе. Все же я немного помог вам: на ваш лагерь напало лишь пятеро.

Я добрался сюда после долгой и трудной дороги — поднялся вверх по Ревице через Троллистое Плато и спустился с севера. Это отняло у меня почти четырнадцать дней, потому что ехать верхом по осыпям я не рискнул: Ночиветр неминуемо повредил бы там ноги. Я отпустил его к его господину; но нас связала глубокая дружба, и, если будет в том нужда, он придет на мой зов. Но из-за этого я попал в Светлояр лишь на три дня раньше вас, и вести о Кольце уже дошли сюда — вовремя, как оказалось.

На этом, Фродо, рассказ мой кончен. Да простит мне Эльронд и все остальные его длину! Но впервые случилось так, что Гэндальф нарушил слово и не пришел, как обещал. Столь странный случай, думается мне, требовал объяснений.

Что же, Повесть рассказана с начала и до конца. Мы здесь — и здесь Кольцо. Но к цели своей мы пока не приблизились ни на шаг. Что мы сделаем с ним?

***

Все молчали. Наконец снова заговорил Эльронд.

— Тяжкие вести принес ты нам о Сарумане, — сказал он, — ибо мы верили ему, и он вникал во все наши дела и был главой наших Советов. Глубокое знание уловок Врага всегда опасно — и лиходею, и Мудрому… Однако такие падения и предательства, увы, встречались и прежде. Из всех рассказов, что мы услышали сегодня, самым удивительным был для меня рассказ Фродо. Я мало знал хоббитов — кроме, разумеется, Бильбо — и теперь мне кажется, что он, быть может, не так необычен и странен для своего народа, как я думал. Мир сильно изменился с тех пор, как я в последний раз бродил по его дорогам.

Умертвий мы знаем под многими именами; и о Вековечном Лесе есть немало преданий. То, что осталось — лишь малая частица его северных пределов. Было время, когда белка могла, прыгая с дерева на дерево, добраться от Края до Поравнинья западнее Исенгарда. В тех местах я некогда бывал, и узнал много неведомого и дивного. Но я совсем позабыл о Бомбадиле — если это тот самый Владетель, что в древние годы бродил в холмах и лесах, и тогда уже был старше старости. Йарвайном Бен-Адаром звали мы его, Безотчим Отцом Заповедных Земель. Другие народы — иначе: гномы называли его Форном, Люди — Оральдом; и это не все его имена. Он странен; возможно, мне следовало пригласить его на наш Совет.

— Он не пришел бы, — заметил Гэндальф.

— Быть может, стоит послать к нему гонца и просить помощи? — спросил Эрестор. — Если я верно понял, он властен даже над Кольцом?

— Ты понял неверно, — отозвался Гэндальф. — Скажи лучше — Кольцо не властно над ним. Он сам себе господин. Но он не может ни изменить Кольца, ни разрушить его власти над другими. А теперь он заперся в своем краю, и никогда не переступает им же самим установленных незримых границ.

— Но в этих границах, кажется, ничто не может утеснить его, — настаивал Эрестор. — Так не примет ли он Кольцо на хранение?

— По своей воле — нет, — сказал Гэндальф. — Он, быть может, согласится, если все народы попросят его; но вскоре забудет о Кольце, а скорее всего — попросту его выбросит. Он был бы очень ненадежным Хранителем, и этим сказано все.

— И, во всяком случае, — проговорил Глорфиндэль, — отослать ему Кольцо — значит лишь отдалить роковой день. Йарвайн далеко. Мы не можем сейчас доставить ему Кольцо незаметно, чтобы ни один шпион не увидел нас. И даже если бы мы смогли сделать это — рано или поздно Властелин Колец узнает, где оно спрятано, и обрушит туда всю свою мощь. Сможет ли Бомбадил противостоять ей — в одиночку? Думаю, нет. Думаю, когда все вокруг будет покорено, Бомбадил падет — последним, как некогда возник первым; и тогда придет Ночь.

— Я мало знаю о Йарвайне, — сказал Галдор. — Но, кажется мне, Глорфиндэль прав. У Бомбадила не достанет сил сразиться с Врагом, если только сама земля не одарит его силой… Однако мы видим, что Саурон крушит самые горы. Если есть еще где-то сила — она у нас: здесь, в Имладрисе, или у Цирдана, в Гавани, или в Лотлориэне. Но есть ли у них — есть ли у нас — сила противостоять Врагу, приходу Саурона, когда весь мир будет покорен?

— У меня такой силы нет, — сказал Эльронд. — Нет и у них.

— Тогда, если Кольцо не охранить от Него силой, — сказал Глорфиндэль, — нам остается лишь два выхода: отослать его за Море — или уничтожить.

— Но Гэндальф открыл нам, что никаким нашим умением не уничтожить его, — возразил Эльронд, — а живущие за Морем его не получат: к добру или к худу, оно принадлежит Средиземью, и только нам решать, что делать с ним.

— Тогда пусть оно упокоится в пучине Моря, и ложь Сарумана станет правдой, — снова предложил Глорфиндэль. — Ибо теперь ясно что даже на Совете он шел нечестным путем: он знал, что Кольцо не сгинуло навек, однако хотел убедить в этом нас; ибо сам возжаждал завладеть им. Однако часто во лжи скрывается правда: Море скроет его навсегда.

— Не навсегда, — возразил Гэндальф. — И в глубинах кто-нибудь да живет; и море и суша могут измениться. А нам надо принять решение не на год-два, не на несколько жизней Смертных, и даже не на грядущую Эпоху. Мы должны навсегда покончить с этой угрозой.

— На дорогах к Морю надеяться не на что, — сказал Галдор. — Если возвращение к Йарвайну опасно, то поход к Морю опасен вдвойне. Сердце мое чует, что, узнав о случившемся, Саурон станет ждать нас на западных тропах. А узнает он обо всем скоро. Девятеро остались без коней, но это только отсрочка — они получат новых, быстрей и лучше. Лишь угасающая мощь Гондора мешает сейчас Ему двинуться по берегу на север. А если он придет и осадит Гавань — эльфы потеряют последний путь к спасению и навек останутся в накрытом тьмой Средиземье.

— До этого похода еще далеко, — вступил в разговор Боромир. — Гондор угасает, говоришь ты. Но Гондор стоит — и даже последних его сил хватит надолго.

— Однако доблесть его не сдержала Девятерых, — сказал Галдор. — К тому же Он может сыскать дороги, не прикрытые Гондором.

— Значит, — проговорил Эрестор, — у нас есть лишь два пути, как уже сказал Глорфиндэль: спрятать Кольцо или уничтожить его. Но мы не в силах сделать ни того, ни другого. Кто же решит эту задачу?

— Здесь — никто, — сумрачно сказал Эльронд. — Никто не сможет провидеть, что случится, выбери мы тот или иной путь. Но сейчас мне ясно, какой путь мы должны избрать. Путь на запад кажется самым легким. А посему его надо остерегаться. За ним будут следить. Слишком часто эльфы отступали туда. Теперь же мы должны выбрать путь трудный — и непредвиденный. Там наша надежда — если она у нас есть. Мы должны идти в Мордор. Бросить Кольцо в огонь.

***

Снова наступило молчание. Фродо смотрел на залитую солнцем долину, полную шума чистых вод — а в сердце его была тьма. Боромир шевельнулся, и Фродо взглянул на него. Тот барабанил пальцами по своему рогу, хмурился — и, наконец, заговорил.

— Не понимаю. Саруман предатель, но ужели утратил он всю свою мудрость? Почему вы говорите все время об укрывании и уничтожении? А если Великое Кольцо пришло к нам, чтобы помочь в час нужды? Владея им, Свободные Властители Свободных наверно победят Врага! Этого Он, мнится мне, и боится!

Народ Гондора доблестен и никогда не покорится, но его можно уничтожить. Доблести нужны силы — но нужно ей и оружие. Пусть же оружием нашим станет Кольцо — если в нем действительно заключены те силы, о которых вы говорите. Возьмем его — и вперед к победе!

— Это невозможно, — возразил Эльронд. — Мы не можем взять Кольцо Всевластья. Оно принадлежит Саурону, он отковал его сам, и оно таит лихо. Сила его, Боромир, слишком велика для любого, кроме тех, кто владеет большей силой. Но именно для них оно смертельно опасно. Одно лишь желание владеть Кольцом разъедает душу. Вспомни Сарумана. Если кто-либо из Мудрых с помощью этого Кольца низвергнет Саурона — он сам воссядет на Его трон, и родится новый Черный Властелин. Это еще одна причина, почему Кольцо должно быть уничтожено: покуда оно существует, опасность грозит даже Мудрым. Потому что у истоков нет лиха. И Саурон не родился злодеем. Я страшусь принять Кольцо на хранение. И никогда не воспользуюсь им.

— Я тоже, — сказал Гэндальф.

Боромир поглядел на них с сомнением, но склонил голову.

— Быть по сему, — сказал он. — Значит, нам в Гондоре надо надеяться лишь на то оружие, какое у нас есть. Пока Мудрые будут стеречь Кольцо — мы будем драться. Быть может, Меч-что-был-Сломан задержит Прилив — если рука, что держит его, владеет не только наследием, но и силой Королей древности.

— Кто знает? — отозвался Арагорн. — Но когда-нибудь мы проверим это.

— Тогда пусть скорей придет этот день, — сказал Боромир. — Ибо, хоть я и не прошу помощи, она нужна нам. Нам было бы спокойнее знать, что и другие дерутся с Врагом — пусть по-своему, но дерутся.

— Тогда будь спокоен, — сказал ему Эльронд. — Ибо есть много сил и владений, что скрыты от вас. Андуин Великий на пути к Аргонафу минует многие берега.

— И все же всем было бы лучше, — заметил гном Глоин, — если бы силы наши объединились и мы стали действовать заодно. Могут ведь быть и другие Кольца, не такие предательские. Семь погибли для нас — если Балин не нашел Кольца Трора: оно было последним, о нем ничего не известно с тех пор, как Трор сгинул в Мории. Только теперь я понимаю, что Балин затеял поход в надежде найти то кольцо.

— В Мории Балину кольца не найти, — проговорил Гэндальф. — Трор передал его своему сыну Траину, но Торин не получил его. Его пыткой забрали у Траина в башне Дол-Гулдура. Я пришел слишком поздно.

— Горькая весть! — вскричал Глоин. — Когда же придет час нашей мести?! Однако есть еще Три. Что сталось с Кольцами Эльфов? Они очень могущественны — так говорят. Разве Перворожденные их не сохранили? Но их тоже отковал Саурон. Они бессильны? Я вижу здесь Перворожденных. Что скажут они?

Эльфы не ответили.

— Разве ты не слушал меня, Глоин? — проговорил Эльронд. — Три Кольца отковал не Саурон. Он даже никогда их не касался. Но говорить о них нельзя. Лишь этот час сомнений вынуждает меня нарушить запрет. Они не бессильны. Но они не сотворены как оружие: их сила в другом. Те, кто сковал их, желали не богатств, не войн или завоеваний — но знаний, мастерства и умения исцелять — чтобы охранить от лиха любую живую тварь. Всего этого Эльфы Средиземья добились — правда, заплатив горечью. Но все, сделанное Владетелями Трех, рухнет, а их сердца и ум откроются Саурону, получи он Кольцо Всевластья. Было бы лучше, если бы Трех никогда не было. Это Его цель.

— А что случится, если, как ты советуешь, Кольцо Всевластья будет уничтожено? — спросил Глоин.

— Мы не знаем наверное, — печально ответил Эльронд. — Кое-кто надеется, что Три Кольца, которых Саурон никогда не касался, обретут свободу и помогут залечить раны, причиненные им миру. Но, возможно, когда Кольцо сгинет, погибнут и Три, и много прекрасного исчезнет вместе с ними. Так думаю и я.

— Однако все эльфы согласны принять эту судьбу, — сказал Глорфиндэль, — если так можно низвергнуть власть Саурона, и угроза его владычества сгинет навек.

— Мы снова вернулись к уничтожению Кольца, — заметил Эрестор. — И однако не приблизились к решению. Есть ли у нас силы, чтобы отыскать Огонь, в котором Оно было отковано? Это путь отчаянья. Путь глупости, сказал бы я, если бы мудрость Эльронда не удерживала меня.

— Отчаянья или глупости? — переспросил Гэндальф. — Это не отчаянье, ибо отчаиваются лишь те, для кого конец несомненен. Мы не отчаялись. Это мудрость — сознавать необходимость, когда все другие пути взвешены; пусть она даже кажется глупостью тем, кто вцепился в ложную надежду. Что ж, пусть глупость станет нам покровом — завесой перед глазами Врага! Ибо Он очень мудр, и точно взвешивает все на весах своей злобы. Но единственная известная Ему мера — жажда, жажда власти, и ею мерит Он все сердца. Он и помыслить не может, что мы отвергнем его, что, владея Кольцом, попытаемся уничтожить его. Решившись на это, мы спутаем его планы.

— По меньшей мере — на время, — согласился Эльронд. — Путь должен быть пройден, хоть он и труден. Ни сила, ни мудрость не помогут нам. У слабых в этом походе будет больше надежд, чем у сильных. Такова судьба многих дел, что движут колеса мира: часто свершают их маленькие руки, покуда глаза великих обращены вдаль.

— Отлично, отлично, досточтимый Эльронд! — вмешался вдруг Бильбо. — Можете не продолжать. И без того ясно, куда вы целите. Глупый хоббит Бильбо заварил кашу — и самое лучшее, если Бильбо и расхлебает ее. Мне здесь, конечно, очень уютно, и книга подвигается. Если хотите знать, я ее уже почти кончил. Даже и конец придумал: «И он жил счастливо до конца своих дней».

Это добрый конец, не хуже всех прежних. Но теперь придется мне от него отказаться: непохоже, что он будет правдив; и уж наверняка перед ним появятся новые главы — если, конечно, я доживу до того, чтоб написать их. Ужасно досадно… Так когда мне выходить?

Боромир изумленно взглянул на Бильбо, но смех замер на его губах, когда он увидел, что все смотрят на старого хоббита с уважением и печалью. Улыбался лишь Глоин — но его улыбка относилась к давним воспоминанием.

— Конечно, дорогой мой Бильбо, — сказал Гэндальф, — если бы ты действительно заварил эту кашу — ты должен был бы ее расхлебать. Но ты ведь хорошо знаешь, что сейчас уход — слишком серьезное дело для одного, и что в великих подвигах лишь малую толику свершает сам герой. Не кланяйся! Мы не сомневаемся, что под твоей шуткой кроется доблесть. Но Кольцо не по силам тебе, Бильбо. Ты не можешь взять его. Оно не твое. Если тебе нужен мой совет, я скажу, что свою часть дела ты сделал — тебе осталась лишь летопись. Кончай книгу и не меняй в ней конца! Надежда всё еще есть. Но будь готов писать продолжение, когда они вернутся.

Бильбо засмеялся.

— Что-то не припомню, чтобы ты прежде давал мне приятные советы, — сказал он. — А так как все твои неприятные советы были хороши, хотел бы я знать, не плох ли этот. Я, правда, не думаю, чтобы у меня хватило сейчас удачи и воли. Кольцо набралось сил, а я их растерял… Но скажи, кого ты имел ты ввиду, говоря «они»?

— Тех, кто пойдет с Кольцом.

— Отлично! Но кто это будет? Мне кажется, решить этот вопрос должен наш Совет — и кончить на этом. Эльфы способны говорить бесконечно, да и гномы от них не отстанут; но я всего лишь старый хоббит, и я сегодня не полдничал. Давайте назовем имена — или отложим все на после обеда.

***

Никто не ответил. Прозвенел колокол, отмечая полдень. Все молчали по-прежнему. Фродо обводил взглядом лица, но к нему не поворачивались. Члены Совета сидели, словно в глубокой задумчивости. Ужас объял Фродо — он вдруг понял, что сейчас поднимется и сам произнесет себе приговор. Ему захотелось остаться здесь, с Бильбо, отдохнуть в Светлояре. Он встал и заговорил — и не узнал своего голоса, будто кто-то говорил за него.

— Я отнесу Кольцо, — сказал он. — Хоть и не знаю дороги.

***

Эльронд поднял глаза — и сердце Фродо сжалось под его скорбным взглядом.

— Если я верно понял всё, что слышал, — проговорил он, — то сделать это назначено лишь тебе, Фродо; и если тропы не найдешь ты — ее не найдет никто. Пришел час хоббитам выйти из мирных нор — и низвергать твердыни, и потрясать Советы. Кто из Мудрых провидел это? Или, если они мудры — почему ждали они, пока придет этот час?..

Однако это тяжкая ноша, Фродо. Такая тяжкая, что никто не в праве взваливать ее на чужие плечи. Но если ты по доброй воле принимаешь ее, я скажу, что выбор твой верен; и если бы все могучие герои древности — Хадор, Хурин, даже сам Берен — сошлись здесь, — место твое было бы меж них.

— Но вы ведь не пошлете его одного, господин Эльронд? — вскричал Сэм, не в силах больше сдерживаться, и выпрыгнул из угла, где он тихонько сидел на полу.

— Разумеется, нет, — Эльронд повернулся к нему. — Ты, по крайней мере, пойдешь с ним. Нельзя и подумать разлучить вас — если уж ты пробрался за ним даже на тайный Совет.

Сэм вспыхнул и уселся, бормоча что-то.

— В хорошенькое дельце мы влезли, ничего не скажешь, господин Фродо! — бурчал он, качая головой.

Глава 3Кольцо отправляется на Юг

В тот же день, к вечеру, хоббиты устроили собственный Совет в комнате Бильбо. Мерри и Пин возмутились, услыхав, что Сэм пробрался на Совет Эльронда и был избран спутником Фродо.

— Очень справедливо, — сказал Пин. — Вместо того, чтобы вышвырнуть его вон и заковать в цепи, Эльронд награждает его!

— Награждает! — повторил Фродо. — О более страшном наказании я и помыслить не могу. Ты не думаешь, что говоришь. Быть обречённым на безнадёжный поход — награда? Вчера я думал, что дело моё кончено и мечтал отдохнуть здесь.

— Хотелось бы мне, чтобы так оно и было, — сказал Мерри. — Но мы говорим о Сэме — не о тебе. Если тебе идти, самое страшное наказание для любого из нас — остаться, даже в Светлояре. Мы долго шли с тобой и побывали во многих переделках. Мы хотим идти дальше.

— О чем я и говорю, — кивнул Пин. — Мы, хоббиты, должны держаться вместе. Я пойду, если только на меня не наденут цепей. Должен же быть с вами хоть кто-то рассудительный!

— Тогда тебя наверняка не выберут, Перегрин Хват! — проговорил Гэндальф, заглядывая в окно. — Но вы напрасно волнуетесь. Ничего еще не решено.

— Ничего не решено! — вскричал Пин. — Тогда что же вы там все делали? Вы ж сидели, запершись, несколько часов!

— Говорили, — сказал Бильбо. — Сказаны было много, и каждый услышал что-нибудь для себя неожиданное — даже старина Гэндальф. Думаю, вести, что принес Леголас, застали его врасплох, хоть виду он и не подал.

— Ошибаешься, — сказал Гэндальф. — Ты был невнимателен. Я уже слышал об этом от Гваихира. Если хочешь знать, удивлялись только вы с Фродо; а я был единственным, кто не удивлялся.

— Ну, так или иначе, ничего не решено — кроме избрания бедных Фродо и Сэма. Я всё время боялся, что до этого дойдёт, коли меня помиловали. Но, по-моему, Эльронд пошлёт с ними кого-то ещё — вот только вернутся разведчики. Они ушли уже, Гэндальф?

— Да, — сказал маг. — Некоторые ушли. Остальные уйдут завтра. Эльронд разослал эльфов, они объединятся со Следопытами, а быть может — и с народом Трандуиля. А Арагорн ушёл с сыновьями Эльронда. Мы должны знать земли на много миль, прежде чем сделаем хоть шаг. Так что ободрись, Фродо! У тебя, думаю я, будет довольно времени, чтобы отдохнуть здесь.

— Ага! — мрачно сказал Сэм. — Как раз и дождёмся зимы.

— Ничего не поделаешь, — сказал Бильбо. — Это, отчасти, твоя вина, Фродо, малыш: зачем было ждать моего дня рожденья? И хорошо же ты его отметил, скажу я. Нашёл, кому в этот день Торбу отдать — Лякошолям! Неужто думал, что мне будет приятно? А теперь что ж — до весны тебе ждать нельзя, и уходить до прихода разведчиков — тоже.

Когда зима нагрянет в гости,

И треснут камни, будто кости,

Озера чёрный лёд скуёт,

И все деревья оголятся —

Опасности и гибель ждут

Тех, кто в глуши решит скитаться.

Боюсь, именно это тебя и ждёт.

— Именно это, — подтвердил Гэндальф. — Мы не можем выступать, пока не узнаем, где Всадники.

— Я думал, они погибли в разливе, — сказал Мерри.

— Так просто Кольценосцев не убить, — сказал Гэндальф. — Их питает мощь их Господина, лишь он может дать им жизнь — или уничтожить их. Мы надеемся, что они спешены и раскрыты — и стали на время не так опасны; но мы должны знать это наверняка. А пока, Фродо, попробуй забыть все беды. Не знаю, смогу ли я помочь тебе; но кое-что я тебе скажу — по секрету. Кто-то тут говорил о рассудительном спутнике. Он был прав. Думаю, что пойду с тобой.

Фродо пришёл в такой восторг, что Гэндальф соскочил с подоконника, на котором сидел, снял шляпу и поклонился.

— Я сказал: думаю, что пойду. Пока ни на что не рассчитывай. Главное слово скажут Эльронд и твой друг Бродник. Что касается меня — мне нужно повидать Эльронда. Я должен идти.

— Как ты думаешь, сколько у меня времени? — спросил Фродо у Бильбо, когда Гэндальф ушёл.

— Даже не знаю. Я не могу считать дни в Светлояре, — сказал тот. — Но, полагаю, довольно много. Не хочешь ли помочь мне с Книгой — и начать свою? Ты уже придумал конец?

— Да, несколько — и все мрачные.

— По так же нельзя! — сказал Бильбо. — Книги обязаны хорошо кончаться. Как тебе нравится такой: «… и они поселились все вместе и жили с тех пор счастливо до конца своих дней»?

— Очень нравится — только вряд ли до этого дойдёт, — вздохнул Фродо.

— Ага! — сказал Сэм. — А где они будут жить? Очень бы мне хотелось это знать.

***

Некоторое время хоббиты продолжали говорить и думать о минувшем походе и опасностях впереди; но такова была сила земель Светлояра, что вскоре страх и тревога оставили их души. Будущее — доброе или злое — более не влияло на настоящее. Здоровье и надежда крепли в хоббитах, и они радовались каждому погожему дню, каждой еде и песне.

Так скользили дни, и каждое утро было прекрасным и ярким, а вечер — прохладным и чистым. Но осень быстро кончалась; золотистый свет сменялся серебристо-белым, и последние листья облетали с голых ветвей. С востока, с Мглистого Хребта, потянул ознобный ветер. Высоко в небе стоял новый диск Лунного Охотника, обращая в бегство редкие звёзды. Но на юге, низко над горизонтом, ало пылала одна звезда. С каждой ночью она разгоралась всё ярче и ярче. Фродо видел её из окна, горящую, как внимательный глаз, что засматривает в долину сквозь остовы деревьев.

***

Хоббиты прожили уже почти два месяца в замке Эльронда — ноябрь унёс остатки листьев, и проходил декабрь — когда начали возвращаться разведчики. Некоторые проникли на север, к истокам Ревицы на Троллистом Плато; другие побывали на западе — и с помощью Арагорна и Следопытов обшарили земли вниз по Блёкме до самого Тарбада, где древний Южный Тракт пересекал реку у разрушенного города. Многие ходили на юг и восток; кое-кто перевалил горы, дошел до начала Кувшинницы и спустился по ней в Глухоманье через Ирисную Низину, добравшись, таким образом, до Росной Сторожки. Радагаста там не было; и они возвратились через перевал, что зовётся Теневым Каскадом. Сыновья Эльронда, Элладан и Эльрохир, вернулись последними; они совершили дальний поход, спустившись по Серебрянке в неведомые земли, но не рассказали об этом никому, кроме Эльронда.

Нигде не нашлось следов ни Всадников, ни других Вражьих прислужников. Даже Орлы Мглистых Гор не могли поведать ничего нового. О Голлуме не было ни слуху, ни духу; но близ Великой Реки вновь рыскали волколаки. У Переправы нашли трех захлебнувшихся чёрных коней; ещё пять трупов вместе с изодранным чёрным плащом, выловили на камнях порогов. Других следов Чёрные Всадники по себе не оставили, и присутствие их нигде не ощущалось. Казалось, они исчезли с севера.

— По крайней мере восьмерых Кольценосцев Гремячь спешила, — сказал Гэндальф. — Уверенным быть нельзя, но, думаю, мы можем надеяться, что Девятеро потеряли своё обличье и вернулись в Мордор бесплотными призраками.

Ежели это так, пройдёт немало времени, прежде чем они снова выйдут на охоту. Конечно, у Врага есть и другие слуги, но им придётся добираться до Светлояра, прежде чем они учуют наш след. А если мы будем осторожны — сыскать его им будет нелегко. Но медлить нам больше нельзя.

***

Эльронд призвал хоббитов к себе. Он печально смотрел на Фродо.

— Время пришло, — сказал он. — Если Кольцу идти — оно должно уйти скоро. Но те, кто понесёт его, не могут рассчитывать, что битва или сила помогут им. Они отправляются во владения Врага — и помощь будет далека. Ты по-прежнему согласен нести его, Фродо?

— Да, — сказал тот. — Я пойду — с Сэмом.

— Тогда мне почти нечем помочь тебе — даже совета я не могу дать, — сказал Эльронд. — Я мало что провижу на твоём пути, и как ты достигнешь цели — не знаю. Завеса Тьмы подползла уже к самым подножиям Гор, дотянулась даже до Блёкмы; а под ней всё темно для меня. Ты встретишь много врагов, явных и тайных; встретятся и друзья — когда ты менее всего будешь ждать этого.

Я разошлю вестников, каких только смогу, ко всем, кого знаю; но земли стали столь опасны, что дойти до цели сумеют не все, а другие будут двигаться не быстрей, чем ты сам.

Я изберу тебе спутников — по их желанию и воле судьбы. Их должно быть немного: надежды ваши в быстроте и скрытности. Имей я даже целую рать эльфов, как во дни Предначальной Эпохи — они не сделали бы ничего — кроме как разбудили бы мощь Мордора.

В Отряд Кольца войдут девятеро: Девять Путников по числу девятерых Вражьих Всадников. С тобой и твоим верным слугой пойдет Гэндальф; ибо это величайшее из его дел и, возможно, конец всех его трудов.

Что до остальных — они будут представлять Свободные Народы: Эльфов, Гномов и Людей. От Эльфов вызвался идти Леголас; от Гномов — Гимли, сын Глоина. Они проводят тебя до Гор, а быть может — и дальше. От Людей с тобой пойдёт Арагорн, сын Арафорна, ибо всё, что касается Кольца Исильдура, касается его.

— Бродник! — воскликнул Фродо.

— Он самый, — сказал тот с улыбкой. — Я снова напрашиваюсь тебе в спутники, Фродо.

— Я просил бы тебя пойти, — сказал Фродо, — но только ты ведь идёшь в Минас-Тириф с Боромиром.

— Иду, — подтвердил Арагорн. — И Меч-что-был-Сломан будет перекован, прежде чем я выступлю. Но наши дороги на многие сотни миль протянулись рядом. Посему Боромир также идёт с Отрядом. Он доблестный воин.

— Осталось избрать двоих, — сказал Эльронд. — Я найду их сам. Любой из моего дома с радостью отправится с вами — я отыщу вам полезных спутников.

— Но тогда не останется места нам! — в смятении закричал Пин. — Мы не хотим оставаться! Мы хотим идти с Фродо!

— Только потому, что не можете понять и представить, что ждет впереди, — сказал Эльронд.

— Не может и Фродо, — неожиданно поддержал Пина Гэндальф. — Не может любой из нас. Правда, что если бы эти хоббиты сознавали опасность, они не решились бы пойти. Но они по-прежнему хотели бы идти, хотели бы решиться — и горько упрекали себя за малодушие и робость. Думаю, Эльронд, в этом деле лучше довериться их дружбе, чем мудрости. Даже если ты изберешь нам в спутники Преображающегося Эльфа, такого, как Глорфиндэль — он не размечет Чёрного Замка и не откроет дороги к Горе Огня. Это не по силам даже ему.

— Слова твои вески, — проговорил Эльронд, — и всё же сомнения не оставили меня. Край — я провижу — в опасности; и я хотел отослать туда этих двоих, как вестников — чтобы они предупредили о том народ по обычаям своей страны. Во всяком случае, самый молодой, Перегрин Хват, должен остаться. Сердце моё против его ухода.

— Тогда, Владыка Эльронд, тебе придется заключить меня в тюрьму или отослать домой в зашитом мешке, — заявил Пин. — Потому что иначе я побегу за Отрядом.

— Что ж, пусть будет так. Ты пойдёшь, — сказал Эльронд и вздохнул. — Девять Путников избраны. Через семь дней Отряд выступает.

***

Меч Элендиля был откован заново, и клинок его эльфийские кузнецы украсили изображением семи звёзд между серпом Луны и лучезарный Солнцем, а вокруг было начертано множество рун: ибо Арагорн, сын Арафорна уходил на войну к порубежью Мордора. Меч сиял и искрился; в нём ало горело солнце и льдисто светила Луна, а кромка его была тверда и остра. И Арагорн дал ему новое имя и нарек его Андуриль, Пламень Запада.

Арагорн и Гэндальф бродили вместе или сидели и обсуждали грядущий поход и опасности, что могут встретиться в пути; они размышляли над изукрашенными рисунками и узорами древними картами и Книгами Знаний, что хранились в замке Эльронда. Порой к ним присоединялся Фродо; но он всецело полагался на них, и большую часть времени проводил с Бильбо.

В те последние дни хоббиты часто сидели вечерами в Каминном Зале, и там, среди многих других преданий, услышали целиком сказание о Лутиэн, Берене и Великом Алмазе; но днём, пока Мерри и Пин где-то носились, Фродо и Сэма можно было найти в комнате Бильбо. Бильбо читал им отрывки из своей книги (которая казалась ещё далеко не полной), или собственные стихи, или записывал рассказ Фродо о его приключениях.

Утром последнего дня Фродо пришел к Бильбо один. Старый хоббит выволок из-под кровати деревянный сундучок, откинул крышку и принялся рыться внутри.

— Тут твой меч, — сказал он. — Но он, знаешь ли, сломан. Я взял его, чтоб сохранить, да позабыл отдать кузнецам. Теперь уж поздно. Вот я и подумал — может, тебе подойдет этот, а?

Он вынул из сундучка маленький меч в потёртых кожаных ножнах. Потом обнажил его — и острый клинок внезапно взблеснул холодно и ярко.

— Это Разитель, — продолжал он, и с небольшим усилием вонзил его в деревянную балку. — Бери его, если хочешь, — мне он, думаю, больше не понадобится.

Фродо с благодарностью взял меч.

— И это тоже! — сказал Бильбо, вытаскивая свёрток, довольно тяжёлый на вид. Он развернул несколько слоев старого плаща и вынул кольчужную рубаху. Она была сплетена из множества колец — мягкая, как полотно, холодная, как лёд и крепкая, как адамант. К ней полагался пояс из жемчуга и горного хрусталя.

— Чудная вещь, правда? — сказал Бильбо, поворачивая её к свету. — И полезная. Это гномья кольчуга — та, что мне преподнёс Торин. Я забрал её, когда уходил. Я взял с собой всё, что напоминало мне о Походе — кроме Кольца. Но я ей не пользовался и вряд ли ещё воспользуюсь — если только посмотрю когда… Она совсем невесомая, когда наденешь.

— Я в ней буду выглядеть… ну, странно, что ли… Не думаю, чтобы она мне пошла, — сказал Фродо.

— Это самое сказал когда-то и я, — усмехнулся Бильбо. — Не обращай внимания. Носи её под одеждой. Бери же! Это будет нашим секретом. Никому о ней не говори! Но мне будет спокойнее знать, что она на тебе. Мне, знаешь ли, кажется, что она может отвести даже кинжалы Чёрных Всадников, — тихо закончил он.

— Ладно, возьму и её, — сдался Фродо. Бильбо надел на него кольчугу и пристегнул Разитель к блескучему поясу; а поверх Фродо натянул свои старые штаны, рубаху и куртку.

— Самый обычный хоббит, — сказал Бильбо. — Но теперь в тебе скрыто поболе, чем видно сразу. Удачи тебе! — он отвернулся к окну, бормоча что-то себе под нос.

— Мне никогда не отблагодарить тебя, Бильбо, за этот дар и твою прошлую доброту, — сказал Фродо.

— И не пробуй! — старый хоббит обернулся и хлопнул его по плечу. — Ох! — вскрикнул он. — Ну и твёрдая же у тебя спина! Всю руку отбил!.. Вот что я тебе скажу: мы, хоббиты, должны быть заодно, особенно — Торбинсы. Всё, чего я прошу: думай о себе хоть немного и принеси все новости, какие узнаешь и все старые песни и истории, какие запомнишь. Я постараюсь закончить Книгу к твоему возвращению. Мне хотелось бы написать ещё одну — если успею. — Он снова отвернулся к окну, тихонько напевая:

Я часто грежу у огня

О днях ушедших лет,

О бабочках и цветах,

Которых ныне нет,

Как желтый лист летит в траву,

И вянут лепестки,

И грустный иней поутру

мне серебрит виски.

Я грежу, сидя у огня,

О том, как в некий час

— увы, на сей раз без меня —

Весна придет для вас.

Я столько в жизни не видал,

Не ведал тайн земли.

В любом ручье — своя вода,

У дерева — свой лист.

Я часто грежу у огня

О людях дней былых,

О тех, кто будет без меня —

Кем буду я для них?

Но сколько б ни бродила мысль

Но тропам древних лет,

Мой слух все ловит голоса,

А их все нет и нет.

***

Был холодный серый день конца декабря. Восточный ветер путался в голых ветвях, кипел в тёмных елях на склонах. Рваные тучи мчались над головой, низкие и чёрные. Когда сгустились тени раннего вечера, Отряд был готов к выступлению. Они хотели выйти в сумерки: Эльронд посоветовал им идти под покровом ночи, пока Светлояр не будет далеко.

— У слуг Саурона много глаз, — сказал он, — их всех вам следует опасаться. Слух о поражении Всадников, без сомнения, уже достиг Его ушей, и Он горит яростью. Недалёк час, когда крылатые и четвероногие шпионы появятся в северных землях. Бойтесь даже неба над головой!

***

У Отряда почти не было оружия: надежда их была в тайне, а не в битве. У Арагорна был Андуриль, но более ничего, и он был одет, как Следопыт Глухоманья — в тёмно-зеленое и коричневое. У Боромира был меч, схожий с Андурилем, но не такой прославленный; кроме того, воин нес щит и боевой рог.

— Громко и ясно звучит он в горных долинах, — сказал он, — и все враги Гондора бегут и трепещут! — Поднеся рог к губам, Боромир протрубил клич — и отзвуки заметались меж скал, а все, кто услышал голос рога, вскочили на ноги.

— Шесть раз подумай, прежде чем снова трубить в этот рог, Боромир, — проговорил Эльронд, — если только ты не будешь уже в пределах своей земли или нужда не заставит тебя.

— Подумаю, — сказал Боромир. — Но я всегда трублю в него перед выступлением, и, хоть потом мы будем таиться во тьме, выступать, как вор, я не согласен.

Один гном Гимли был открыто одет в короткую кольчужную рубаху из стальных колец; а за пояс его был заткнут топор с широким лезвием. У Леголаса были лук и колчан, а у пояса — длинный светлый кинжал. Молодые хоббиты были вооружены мечами, которые добыли в Могильнике; а Фродо взял Разитель. О гномьей кольчуге, как и советовал Бильбо, он никому не сказал. У Гэндальфа был его жезл; а у пояса мага висел Гламдринг, эльфийский меч под пару тому, что лежал теперь на груди Торина глубоко под Одинокой Горой.

Всех их Эльронд одел в тёплые одежды, их плащи и куртки были подбиты мехом. Еду, одеяла и другие припасы нагрузили на пони — того самого, что хоббиты привели с собой из Усада.

Житьё в Светлояре сотворило с ним настоящее чудо: он лоснился и, казалось, возвратился в юность. Сэм настоял, чтобы взяли его, заявив, что Билл (так он звал пони) зачахнет, если не пойдёт с ними.

— Эта скотинка только что не говорит, — сказал он, — и заговорил бы, поживи он в Светлояре подольше. Он мне взглядом сказал мне так же ясно, как господин Пин — словами: «Ежели ты не возьмёшь меня, Сэм, я сам побегу следом».

Поэтому Билл шёл, как вьючное животное, однако он был единственным членом Отряда, который не выглядел угнетённым.

***

Они попрощались со всеми в Каминном Зале, и ждали теперь только Гэндальфа: тот ещё не вышел. Отблеск пламени падал из раскрытых дверей, в окнах мерцали неяркие огни. Бильбо, кутаясь в плащ, стоял на пороге рядом с Фродо. Арагорн сидел, опустив голову на колени; лишь Эльронд знал, что значит для него этот час. Остальные серыми тенями рисовались во тьме.

Сэм стоял рядом с пони, насвистывая сквозь зубы, и хмуро всматривался во мрак, где ревела на перекатах река; страсть к приключениям почти оставила его.

— Билл, парень, — сказал он, — не надо бы тебе идти с нами. Остался бы здесь, да жевал себе сено, пока новая травка не вырастет.

Билл взмахнул хвостом и не ответил ни слова.

Сэм поправил мешок на плечах и внимательно перебрал в уме взятые с собой вещи, проверяя, не забылось ли что: главное сокровище, кухонная утварь; маленькая коробочка соли, пополняемая, где только можно; добрый запас трубочного зелья (ручаюсь, недостаточный); трут и кремень; шерстяные штаны; бельё; разные мелочи Фродо, которые он позабыл, а Сэм взял, чтобы с гордостью вытащить, когда понадобится. Он вспомнил их все.

— Верёвка! — пробормотал он. — Верёвки-то и нет! Только ведь вчера ночью сказал себе: «Сэм, подумай о верёвке! Непременно хватишься, коли забудешь…». Ну и ладно, хвачусь. Сейчас за ней всё едино не побежишь.

***

В этот миг из замка вышли Эльронд и Гэндальф, и Эльронд подозвал Отряд к себе.

— Выслушайте моё последнее Слово, — тихо сказал он. — Хранитель Кольца выступает в Поход к Роковой Горе. Он один связан обязательством: не бросать Кольца, не отдавать его Вражьим прислужникам, не доверять его никому, кроме членов Отряда или Совета — и то лишь в крайней нужде. Остальные идут с ним по доброй воле, чтобы помогать в пути. Вы можете промедлить, или возвратиться, или свернуть в сторону — как позволит судьба. Чем дальше вы уйдете — тем трудней будет вернуться; однако ни клятва, ни обязательство не заставят вас идти дальше, чем вы пожелаете. Ибо вы не знаете ещё сил своих душ и не можете провидеть, что встретился вам в пути.

— Тот, кто отступает, когда дорога темна, зовётся предателем, — сказал Гимли.

— Возможно, — сказал Эльронд, — но нельзя принуждать идти во тьме того, кто не видит рассвет.

— Однако клятва может укрепить слабую душу, — настаивал гном.

— Или сломает её, — возразил Эльронд. — Не заглядывайте слишком далеко! Идите с лёгким сердцем! Прощайте, и да будет с вами благословение всех Вольных Народов! Звёзды да осеняют ваши лица!

— Доброго… доброго пути! — крикнул Бильбо, запинаясь от холода. — Вряд ли ты сможешь вести дневник, Фродо, малыш, но я ожидаю подробного рассказа, когда вернёшься. Не задерживайся надолго! Прощай!

Многие из дома Эльронда стояли в темноте и провожали их, тихо желая им доброго пути. Не было ни смеха, ни песен, ни музыки. Путники повернулись и молча растаяли в сумерках.

Они перешли мост, медленно поднялись по извилистой крутой дороге, что выводила из Светлояра, и вышли на ровное плато, где в вереске шипел ветер. Потом, бросив взгляд на Последнюю Светлую Обитель, мерцающую внизу, зашагали вдаль.

***

У Переправы через Бруинен они свернули к югу и двинулись по бездорожью узкими ухабистыми тропками. Они собирались идти этим путём с западной стороны Гор многие мили и дни. Край был более диким и голым, чем зелёная пойма Великой Реки в Глухоманье по ту строну хребта — и идти им придётся медленно; но здесь они надеялись укрыться от враждебных глаз. До сих пор шпионы Саурона редко заглядывали в эти пустынные места, а троп здешних не знал никто, кроме народа Светлояра.

Гэндальф шёл впереди, рядом с ним — Арагорн, который и во тьме находил дорогу в этом краю. Остальные тянулись позади, а зоркоглазый Леголас замыкал цепочку. Начало похода было утомительным и мрачным, и Фродо мало что запомнил из него — кроме ветра. Много бессолнечных дней с востока, из-за Г ор, дул леденящий вихрь, и никакая одежда не спасала от его пронизывающего дыхания. Хотя Путники были хорошо одеты, им редко бывало тепло, шли они или отдыхали. Днем они прятались в какой-нибудь лощинке; или забирались в спутанные заросли боярышника — и забывались беспокойным сном. Под вечер дозорный будил их, они ели — еда, как правило, была холодной: рисковать, разводя костер, было нельзя — и в сумерки снова отправлялись в дорогу, стараясь держаться как можно южнее.

Сперва хоббитам казалось, что, хотя они бредут, пока ноги не начинают заплетаться от усталости, двигаются они, как улитки и никогда никуда не придут. Один день походил на другой, и земли кругом были совсем одинаковые. Однако горы всё приближались. К югу от Светлояра они делались выше и сворачивали на запад; а у подножий главного хребта лежала широкая гряда тусклых холмов и глубоких низин, полных бурлящими водами. Троп было мало, они извивались и часто выводили на самый край отвесной скалы или к коварной трясине.

***

Они были в пути уже две недели, когда погода изменилась, ветер вдруг перестал, а потом подул с юга. Быстролетящие тучи поднялись и унеслись прочь; выглянуло солнце — бледное, но ясное. Долгий ночной путь кончился чистым холодным рассветом. Путники добрели до пологого гребня, увенчанного древними падубами, чьи серо-зелёные стволы казались высеченными из камня холмов. Темная листва блестела, а ягоды ало сверкали в свете восходящего солнца.

На юге Фродо смутно виделись могучие горы, которые, казалось, теперь пересекали Отряду путь. Слева в высоком хребте вздымались три пика; самый высокий и близкий стоял, как клык, покрыты снегом; его огромные голые северные обрывы всё ещё таились в тени, но там, где луч солнца касался их, они вспыхивали багрянцем. Гэндальф стоял рядом с Фродо, глядя из-под руки.

— Мы молодцы, — сказал он. — Мы дошли до границ края, который люди зовут Падубью. Некогда, в благие дни, здесь жили эльфы — тогда она звалась Эрегион. Сорок пять лиг воронова полёта уже за спиной, хоть и много долгих миль ляжет еще нам под ноги. Земли и погода улучшились — но, боюсь, безопасней не стали.

— Опасны они или нет, а настоящий восход — добрый привет, — проговорил Фродо, отбрасывая капюшон и подставляя лицо утреннему свету.

— А горы теперь прямо впереди, — заметил Пин. — Мы, должно быть, ночью свернули к востоку.

— Нет, — сказал Гэндальф. — Просто в чистом воздухе дальше видно. За этими пиками хребет поворачивает на юго-запад. В замке Эльронда много карт, но ты, полагаю, и не подумал заглянуть в них?

— Заглядывал — иногда, — ответил Пин, — но ничего не запомнил. Голова Фродо приспособлена для этого лучше.

— Мне карты не нужны, — сказал Гимли, который поднялся вместе с Леголасом и теперь смотрел вперёд со странным светом в глубоких глазах. — Это край, где некогда трудились наши пращуры, и облик этих гор храним мы в металле и камне, в легендах и песнях. Высоко вздымаются они в наших мечтах — Бараз, Зирак, Шатхур.

Один лишь раз видел я их издали, но я знаю и их, и их имена, ибо под ними лежит Казад-Дум, древнее Подгорное Царство Гномов, что ныне зовётся Чёрной Бездной — Морией на языке эльфов. Вон стоит Баразинбар, Багровый Рог, жестокий Карадрас; а за ним — Серебристый и Тучеглав: Келебдиль и Фануидхол, что мы зовём Зирак-зигил и Бундушатхур.

Там Мглистые Горы расходятся, и меж их рук лежит глубокая затенённая долина — Азанулбизар, Затенье, Нандухирион по-эльфийски.

— Именно в Затенье нам и надо, — сказал Гэндальф. — Если мы минуем перевал, что зовётся Багровыми Вратами — он по ту сторону Карадраса — то спустимся Теневым Каскадом в глубокую долину гномов. Там лежит Зеркальное, и Серебрянка берёт начало из ледяных ключей.

— Непроглядна вода Келед-Зарама, — чуть нараспев проговорил Гимли, — и холодны, как лёд, ключи Кибел-Налы. Сердце моё трепещет при мысли, что я скоро увижу их.

— Да порадует тебя встреча с ними, славный мой гном! — сказал Гэндальф. — Но, что бы ни решил ты, мы не задержимся там. Наша дорога — вниз по Серебрянке, в Тайные Чащобы, и через них — к Великой Реке, а потом… — он умолк.

— Что — потом? — спросил Мерри.

— К концу Похода — в конце концов, — ответил Гэндальф. — Нам нельзя заглядывать так далеко. Будем радоваться, что первая часть пути кончилась благополучно. Думаю, мы проведём здесь не только день, но и ночь. В Падуби целительный воздух. Много лиха должно свершиться в краю, прежде чем он совсем позабудет эльфов, если они когда-нибудь жили в нём.

— Верно, — кивнул Леголас, — но эльфы этой земли отличны от нас — лесных эльфов — и деревья и травы не помнят их. Лишь камни, слышу я, оплакивают их: «Они разбудили нас, дивно украсили нас, нас возвели до небес — и ушли». Давным-давно отплыли они на Запад.

***

Этим утром они разожгли костёр в глубокой низине, укрытой густыми зарослями остролиста, и их ужин-завтрак был самым весёлым со дня выступления. Они не торопились улечься спать, потому что впереди была целая ночь и они не собирались трогаться в путь до вечера завтрашнего дня. Лишь Арагорн был озабочен и молчалив. Немного спустя он оставил Отряд и выбрался на гребень; там он стоял в тени дерева, вглядываясь в запад и юг и подняв голову, будто прислушивался. Потом вернулся к краю низины и взглянул на болтающих и смеющихся спутников.

— Что стряслось, Бродник? — окликнул его Мерри. — Чего ты ищешь? Потерял Восточный Ветер?

— Его — нет, — откликнулся Арагорн. — Но кое-что потерял. Я бывал в Падуби в разное время. Народ здесь сейчас не живёт, но птиц и зверей всегда было много — особенно птиц. Однако сейчас всё, кроме вас, молчит. Я чую это. На мили вокруг не слышно ни звука, и ваши голоса, кажется, отдаются в земле. И я не понимаю этого.

Гэндальф с внезапным интересом взглянул вверх.

— Что тому причиной, как по-твоему? — Спросил он. — Не просто же это удивление при появлении четверых хоббитов, не говоря уж обо всех нас — здесь, где люди теперь бывают столь редко?

— Надеюсь, что так, — ответил Арагорн. — Но мне тревожно и страшно — а я никогда не испытывал здесь ничего подобного.

Тогда нам надо быть осторожней, — сказал Гэндальф. — Если уж с вами идёт Следопыт, следует обращать внимание на его чувства, особенно если Следопыт этот — Арагорн. Надо перестать шуметь и выставить стражу.

***

Сторожить первым выпало Сэму, но Арагорн присоединился к нему.

Остальные заснули. Тогда тишина сгустилась так, что это почувствовал даже Сэм. Слышно было дыхание спящих. Свист хвоста пони и его переступ звучали чуть ли не громом; Сэм слышал скрип собственных суставов. Вокруг была мёртвая тишь, и над всем нависло чистое голубое небо. Далеко на юге возникло тёмное пятнышко; оно росло, двигаясь к Северу, как дым по ветру.

— Что это, Бродник? На облако не похоже… — прошептал Сэм Арагорну. Тот не ответил — он внимательно смотрел в небо; но вскоре Сэм и сам увидал, что приближается. Туча птиц, они кружились и парили, пересекая равнину, точно что-то высматривали; и они приближались.

— Ничком на землю — и молчок! — прошипел Арагорн, толкая Сэма в тень куста; ибо целая стая отделилась вдруг от главной тучи и, низко летя, повернула к гребню. Вроде ворон, только побольше, подумал Сэм. Когда они пролетали над головой — такой плотной кучей что тень её тёмно легла на землю — раздался резкий карк.

Арагорн не поднимался, покуда они не исчезли на северо-западе. Тогда он вскочил и разбудил Гэндальфа.

— Стаи воронов кружат между Горами и Блёкмой, — сказал он. — И одна только что пролетела над нами. Падубь — не родина им; они явились из Фангорна или с Поравнинья. Не знаю, зачем: быть может, какая-то беда спугнула их; но думаю, это шпионы. А высоко в небе парят ястребы. От днёвки, видимо, придётся отказаться. С темнотой надо выходить. Падубь, более не безопасна для нас: за ней следят.

— Тогда не безопасны и Багровые Врата, — сказал Гэндальф. — И как мы пройдём через них незамеченными — не представляю. Но об этом у нас ещё будет время подумать. Что же до выступления с темнотой — боюсь, ты прав. — Счастье, что костёр едва теплился и почти не дымил, когда пролетали вороны, — заметил Арагорн. — Но надо погасить и больше не зажигать.

— Что за наказание! — проворчал Пин. Он только что проснулся, и ему выложили «новости»: костёр потушить и к ночи собираться в дорогу. — И всё из-за пары-другой ворон! А я-то надеялся поесть сегодня горячего!

— Можешь надеяться и дальше, — сказал Гэндальф. — Быть может, впереди тебя ждут пиры. Что до меня — я хотел бы спокойно выкурить трубку и согреть ноги… Ну, в одном, во всяком случае, мы можем быть уверены: что на юге отогреемся.

— Как бы не пере греться, — шепнул Сэм Фродо. — А я, правду сказать, думал, что мы дошли уже до этой самой Огненной Горы. Совсем уж было решил, когда Гимли тут разливался, что этот Багровый Рог, или как его там, она и есть. И зубодробильный же у гномов язык!

Карты ничего не говорили Сэму, а все расстояния в этих чудных краях казались такими огромными, что он совершенно запутался.

Весь тот день Путники провели в укрытии. Время от времени появлялись чёрные птицы; но, когда закатное солнце налилось багрянцем, умчались на юг. В сумерки Отряд двинулся в путь и, свернув немного к востоку, направился к Карадрасу, который всё ещё кроваво мерцал в последних лучах солнца. Небо темнело — на него одна за другой высыпали белые звёзды.

Арагорн вёл их по торной тропе. Фродо она казалась остатками древнего тракта, широкого и прямого, что некогда вёл из Падуби к перевалу. Полная луна взошла над горами, и в её бледном свете ярко зачернели тени камней. Многие из них, похоже, были обработаны, хоть и валялись теперь, распавшиеся и треснутые, в голом пустом краю.

Был холодный знобящий час перед самым рассветом; луна стояла низко. Фродо взглянул на небо. Внезапно он увидел — или почуял — тень, затмившую дальние звёзды: они будто погасли на миг — и вновь вспыхнули. Он вздрогнул.

— Ты что-нибудь видел? — Прошептал он в спину идущему впереди Гэндальфу.

— Нет, но почувствовал — что бы это ни было, — ответил тот. — А может, и не было ничего — только обрывок тучи.

— Быстро же он летел, — пробормотал Арагорн. — Да ещё против ветра…

***

Той ночью больше ничего не произошло. Следующее утро было ещё ярче вчерашнего. Воздух, однако, был холоден, снова подул восточный ветер. Они шли ещё две ночи, поднимаясь неуклонно, но медленно: дорога извилисто вползала в холмы, горы громоздились всё ближе. На третье утро перед Путниками встал Карадрас — могучий пик, как сединами, убелённый снегом; его тускло-багровые, будто залитые кровью склоны, были круты и голы.

Небо хмурилось, солнце было тусклым. Ветер дул с северо-востока. Гэндальф глубоко вздохнул и посмотрел назад.

— Зима идёт за нами по пятам, — тихо сказал он Арагорну. — Горы на севере белее, чем были; снег уже укрыл их плечи. Этой ночью мы должны подняться к Багровым Вратам. На узкой тропе нас легко разглядят — и застигнут врасплох. Но погода может оказаться самым страшным врагом. Какой путь изберешь ты теперь, Арагорн?

Фродо услышал эти слова и понял, что Гэндальф и Арагорн продолжают давно начатый спор. Он прислушался.

— Ни один из наших путей не нравится мне, и ты хорошо это знаешь, Гэндальф, — ответил Арагорн. — Опасности — ведомые и неведомые — будут расти вместе с лигами за спиной. Но идти мы должны, и откладывать переход через горы больше нельзя. Дальше на юг перевалов не будет до самого Роандийского Прохода. Этому пути я не доверяю со дня твоего рассказа о Сарумане. Кто знает, на чьей стороне Властители Коней?

— Воистину никто, — сказал Гэндальф. — Но есть и ещё один путь, и он не ведёт к перевалу: тёмный и тайный путь, о котором мы говорили.

— И не будем говорить больше! Во всяком случае — не теперь. Ничего не говори другим, прошу тебя, покуда не станет ясно, что иного пути нет.

— Нам надо решить, прежде чем идти дальше, — проговорил Гэндальф.

— Тогда давай взвесим всё сами, пока остальные спят, — сказал Арагорн.

***

Далеко за полдень, когда другие кончали завтракать, Гэндальф и Арагорн отошли в сторону и стояли, глядя на Карадрас. Склоны его были теперь темны и мрачны, серая туча закрывала вершину. Фродо следил за ними и очень хотел узнать, куда повернёт спор. Возвратясь к Отряду, Гэндальф заговорил; и он понял, что решено идти встречь погоде и подниматься на перевал. Хоббит вздохнул с облегчением. Он и представить себе не мог, что это за тёмный и тайный путь — но одно упоминание о нём повергло Арагорна в смятение, и Фродо радовался, что путь этот отвергли.

— Есть много знаков тому, — сказал маг, — что за Багровыми Вратами следят; и, кроме того, я не доверяю погоде наверху. Может пойти снег. Идти надо быстро, как только можно. И даже так меньше, чем за два перехода, нам не взойти к перевалу. Выходим сразу, как соберёмся.

— Да будет позволено мне дать вам совет, — сказал Боромир. — Я родился под сенью Белых Гор и знаю кое-что о повадках высот. Там, наверху, нас встретит страшный холод — мы замерзнем, прежде чем спустимся с перевала. Не много пользы, храня тайну, заледенеть до смерти. Пока ещё мы внизу, где растут кусты и деревья — пусть каждый возьмёт с собой вязанку хвороста, какую сумеет унести.

— А Билл прихватит ещё, правда, парень? — Сказал Сэм. Пони мрачно взглянул на него.

— Хорошо, — согласился Гэндальф. — Но мы не воспользуемся им, пока не встанем перед выбором: разжечь костёр, или погибнуть.

***

Отряд снова двинулся в путь, и сперва шёл быстро; но вскоре дорога сделалась крутой и трудной. Змеящаяся, карабкающаяся тропа временами почти исчезала, заваленная осыпями. Под нависшими тучами ночь была непроглядно тёмной. Пронизывающий ветер кружил меж скал. К полуночи путники добрались до коленей горного кряжа. Узкая стёжка вилась влево под отвесной утесистой стеной, над которой, невидимый во мраке, хмуро вздымался Карадрас; справа зиял залив мглы: земля обрывалась внезапно, спадая в глубокий разлом.

Путники с трудом взобрались на крутой склон и остановились на гребне. Фродо ощутил, как что-то легко коснулось его лица. Он протянул руку — на ладонь уселось несколько белых снежинок. Отряд зашагал вперёд. Но скоро снег повалил гуще, заполнив собой воздух, залепляя Фродо глаза. Тёмные склонённые фигуры Гэндальфа и Арагорна, идущих всего на шаг-два впереди, были едва видны.

— Не нравится мне это — совсем не нравится, — бурчал позади Сэм. — Снег хорош ясным утром, но я люблю в это время лежать в кровати… Эх, кабы весь этот снежище — да в Хоббитон! Вот бы народ порадовался!

Густой снегопад — редкость в Крае (всюду, кроме Северного Удела), и считается событием приятным и радостным. Ни один из хоббитов (кроме Бильбо) не помнил уже жестокой зимы 1311 года, когда по замерзшему Брендидуиму в Край проникли белые волки.

Гэндальф остановился. Снег густо покрывал его капюшон и плечи; сапоги по щиколотку ушли в сугроб.

— Этого-то я и боялся, — сказал он. — Что ты скажешь теперь, Арагорн?

— Что и я этого боялся, — отозвался Арагорн. — Но меньше, чем другого. Я сознавал опасность снегопада, хотя такая метель редко бывает на юге, если только высоко в горах. Но мы еще не поднялись высоко — мы покуда внизу, где тропы обычно открыты всю зиму.

— Не вражье ли это лиходейство, хотел бы я знать? — Проговорил Боромир. — В моих краях говорят, что в Горах Тьмы на границе Мордора ему подвластны даже бури. Силы его неведомы, а союзники — бессчётны.

— Длинная же у Него рука, — сказал Гимли, — если смогла пригнать снег с Севера, чтобы задержать нас здесь — за три сотни лиг!

— Воистину длинная, — сказал Гэндальф.

***

Пока они стояли, ветер утих, а снег поредел, почти прекратился. Они снова пошли. Но не прошли и фарлонга, как буран обрушился на них с возрождённой яростью. Свистел ветер; снег обратился слепящей метелью. Вскоре даже Боромиру стало трудно продолжать путь. Хоббиты, согнувшись почти вдвое, брели следом за высокими Людьми, но было ясно, что в таком снегопаде им далеко не уйти. Ноги Фродо налились свинцом. Пин плёлся позади. Даже Гимли, крепкий, как всякий гном, ворчал сквозь зубы.

Отряд остановился вдруг, точно сговорившись, хотя ни одного слова сказано не было. Вокруг слышались жуткие нездешние голоса. Это мог быть всего лишь вой ветра в трещинах скальной стены, но звуки походили на резкие вопли и взрывы дикого хохота. С горы покатились камни — свистели над головой или разбивались у ног. То и дело доносился глухой рокот, будто огромные валуны скатывались с невидимых высот.

— Сегодня нам дальше не пройти, — сказал Боромир. — Пусть кто хочет зовёт это ветром; вокруг смертные голоса; и камни метят в нас.

— Я назову это ветром, — проговорил Арагорн. — Но это не значит, что ты неправ. В мире много лихих и злобных сил, которые не жалуют тех, кто ходит на двух ногах — хоть и не служат Саурону. Некоторые явились сюда раньше, чем он.

— Карадрас не зря назван Жестоким, — вставил Гимли, — и получил он это лихое имя давным-давно, когда даже слух о Сауроне не тревожил этих краёв.

— Какая разница, кто враг, если мы не можем отбить нападения? — сказал Гэндальф.

— Но что же нам делать? — потерянно спросил Пин. Он опирался на Фродо и Мерри и дрожал.

— Останавливаться или возвращаться, — сказал Гэндальф. — Дальше идти не стоит. Немного впереди, если память мне не изменяет, тропа эта уходит с обрыва и бежит по широкой расщелине у подножия долгого крутого склона. Там нам негде будет укрыться от снега и камней — или от чего-нибудь похуже.

— Возвращаться в такую метель тоже не стоит, — заметил Арагорн — По пути нам не встретилось ни единого укрытия, кроме этой скальной стены.

— Укрытие!.. — пробурчал Сэм. — Ежели это укрытие, так одна-разъединственная стена — дом.

Отряд сгрудился так близко к стене, как мог. Она смотрела на юг, и внизу немного прогибалась, так что путники надеялись, что она немного укроет их от северного ветра и камнепада. Но пронзительные вихри кружились вокруг, а снег падал вроде бы даже гуще.

Они стояли тесной кучкой, спиной к стене. Пони Билл терпеливо, но мрачно стоял перед хоббитами и чуть-чуть заслонял их; но вскоре снег дошёл ему до коленей и продолжал подниматься. Если бы хоббиты были одни — их завалило бы с головой.

Фродо одолевал сон; он чувствовал, что проваливается в тёплую туманную грёзу. Ему мнилось, что огонь греет его пальцы, а из тени с другой стороны очага слышится голос Бильбо.

«Скучный у тебя дневник, — говорит он. — Снежная буря двенадцатого января; незачем было возвращаться, чтобы рассказать это!»

«Но я устал и хочу спать, Бильбо», — с усилием отвечал Фродо, — тут его встряхнули, и он с трудом пришел в себя. Боромир поднял его, вытащив из снежной норы.

— Полурослики погибнут, Гэндальф, — сказал Боромир. — Нельзя сидеть сложа руки и ждать, покуда нас занесёт с головой. Надо что-то делать.

— Дай им это, — Гэндальф пошарил в мешке и вытащил кожаную баклагу. Пусть каждый сделает по глотку. Это большая ценность. Это — мирувор, бодрящий мёд Имладриса. Эльронд дал его мне при расставании. Пустите баклагу по кругу!

Едва Фродо хлебнул душистого тёплого питья, как сил у него прибыло и тяжкая сонливость оставила члены. Другие тоже приободрились и вновь обрели надежду и мужество. Но снег не утихал. Он вихрился вокруг всё сильнее и гуще, а ветер выл всё громче.

— Как насчёт костра? — спросил вдруг Боромир. — Нам, кажется, приходится выбирать между ним и смертью, Гэндальф.

— Можешь разводить костёр, если можешь, — отозвался Гэндальф. — Если здесь есть шпионы, которым по силам эта буря — они увидят нас, с костром или без.

Но, хотя они принесли, по совету Боромира, растопку с собой, разжечь огонь на ураганном ветру было не под силу ни эльфу, ни даже гному. Наконец, с большой неохотой, за дело взялся Гэндальф. Подняв вязанку, он мгновенье подержал её навесу, а потом, повелительно проговорив: «наур ан эдраит аммен!» вонзил верхушку Жезла в самый её центр. Плеснуло бело-зелёное пламя, вязанка занялась и затрещала.

— Если тут есть, кому смотреть — я, по крайней мере, открылся им, — сказал маг. — Я написал «Гэндальф здесь» письменами, понятными всем — от Светлояра до Устья Андуина.

Однако Отряд более не думал о соглядатаях. Души их радовались свету костра. Хворост весело горел; и хотя снег вокруг таял и лужицы расползались под ногами, они с удовольствием грели над огнём руки. Они стояли, согнувшись, вокруг маленьких танцующих язычков. Алый свет падал на усталые, тревожные лица; позади чёрной стеной вздымалась ночь.

Но хворост сгорал быстро, а снег всё шёл.

***

Огонь приугас, и в костёр бросили последнюю вязанку.

— Ночь близится к концу, — сказал Арагорн. — Скоро рассвет.

— Если только рассвету удастся пронзить эти тучи, — проворчал Гимли.

Боромир вышел из круга и всмотрелся во мрак.

— Снег поредел, — проговорил он. — И ветер стихает.

Фродо устало смотрел на снежинки, вылетающие из тьмы, чтобы на миг бело вспыхнуть в отблесках умирающего огня; но долгое время не замечал, чтобы их стало меньше. Потом вдруг, когда сон начал снова обволакивать его, он заметил, что ветер и правда утих, а снежинки становятся крупнее и реже. Медленно-медленно разгорался тусклый свет. Наконец прекратился и снегопад.

Свет делался всё ярче, являя взору примолкнувший, будто закутанный в саван, мир. Под их укрытием виднелись белые кучи, и купола, и бесформенные пропасти, среди которых тропа, по которой путники прошли с таким трудом, почти затерялась; а вершины над головой скрывались в огромных тучах, по-прежнему набухших снегом.

Гимли взглянул вверх и покачал головой.

— Карадрас не простил нас, — сказал он. — Стоит нам только двинуться дальше — он засыплет нас снегом. Чем скорей мы вернёмся — тем лучше.

С этим согласились все, однако отступать им теперь было трудно, — если не невозможно. Несколькими шагами ниже углей от костра снег лежал выше голов хоббитов; местами ветер нагромоздил его огромными сугробами поперёк уступа.

— Если Гэндальф пойдёт впереди с ясным огнём — он протает вам тропу, — сказал Леголас. Буря мало встревожила его и он, единственный из Отряда, сохранил хорошее настроение.

— Если бы эльфы умели летать — они привели бы нам на помощь Солнце, — откликнулся Гэндальф. — Мне же нужно иметь, что поджигать. Я не могу зажечь снег.

— Что ж, — сказал Боромир, — не сможет разум — осилит сила, говорят у нас. Сильнейшие из нас проложат путь. Смотрите! Хотя сейчас всё замёл снег, тропа наша, когда мы поднимались, завернула за выступ — вон там, внизу. Именно там на нас в первый раз обрушился снег. Если мы сумеем добраться туда — дальше, быть может, будет легче. Полагаю, до него не больше фарлонга.

— Так проторим туда путь — ты и я! — проговорил Арагорн. Арагорн был самым высоким в Отряде, но Боромир, чуть ниже ростом, был крепче и шире в плечах. Он прокладывал путь, а Арагорн шёл следом. Они двигались медленно; местами снег был им по грудь, и Боромир, казалось, не идёт, а плывёт в сугробах.

Леголас некоторое время с улыбкой следил за ними, а потом повернулся к остальным.

— Сильнейшие проложат путь, говорите вы? А я скажу: пусть пахари пашут, но если нужен быстрый пловец — избери выдру, а легконогий ходок — эльфа.

Он легко шагнул вперёд — и тут Фродо заметил (точно впервые, хотя давно это знал), что эльф обут не в башмаки, а в легкие туфли и почти не оставляет следов.

— Прощай! — сказал тот Гэндальфу. — Иду искать Солнце!

Потом, быстро, как бегун по плотному песку, он рванулся вперёд, мгновенно нагнал тяжело бредущих людей, помахал им и скрылся за поворотом.

Остальные ждали, прижавшись друг к другу, пока Боромир и Арагорн не стали чёрными точками в ослепительной белизне. В конце концов и они скрылись из глаз. Медленно тянулось время. Тучи опустились, упало несколько крупных снежинок.

Прошёл, наверное, час, хотя казалось — гораздо больше, и наконец Леголас возвратился. В это же время из-за скалы, с трудом поднимаясь по склону, показались Боромир и Арагорн.

— Что ж, — сказал Леголас, подбегая, — Солнца я не привёл. Дева Огня бродит в голубых полях юга, и маленькая вьюга на холмике Карадрас вовсе не волнует её. Но я принёс проблеск надежды тем, кто обречён ходить пешком. За поворотом — огромный завал, и наши Сильнейшие в нём увязли. Они почти отчаялись — но я сказал им, что сугроб не толще стены. А по ту его сторону снега почти нет — хватит лишь, чтобы охладить хоббитам пальцы.

— А что я говорил? — пробурчал Гимли. — Это не просто буря. Это злая воля Карадраса. Он не любит ни эльфов, ни гномов, и сугроб этот наметен, чтобы отрезать нам путь к спасению.

— Но, по счастью, твой Карадрас забыл, что с вами есть люди — сказал подошедший в этот миг Боромир. — И смелые люди, да позволено мне будет сказать это; хотя, быть может, люди послабей, но с лопатами пригодилась бы больше. Однако мы пробили тропку сквозь сугроб; и, думаю, те, кто не может бегать столь легко, как эльфы будут нам благодарны.

— Но как мы туда доберемся, даже если вы пробили сугроб? — Пин высказал мысли всех хоббитов.

— Доберетесь! — сказал Боромир. — Я устал, но кое-какие силы у меня остались, и у Арагорна тоже. Мы понесем малышей. Остальные, уверен, изловчатся и пройдут по нашим следам. Ну, мастер Перегрин! Я начну с тебя.

Он поднял хоббита.

— Держись за плечи! Руки мне будут нужны, — и шагнул вперёд. Арагорн с Мерри двинулся следом. Пин дивился силе гондорца, видя проход, который он проложил, не имея никаких инструментов, кроме рук и ног. Даже сейчас, отягощённый ношей, он расширял тропу для тех, кто шёл позади, отбрасывая снег в стороны.

Наконец они подошли к огромному сугробу. Он отвесной стеной громоздился поперёк уступа, и гребень его, острый, как нож, вздымался выше головы Боромира; но сквозь него, горбатясь мостом, вёл проход. По ту сторону Пина и Мерри спустили вниз, и там они вместе с Леголасом дожидались подхода остальных.

Немного спустя Боромир вернулся, неся Сэма. За ними узкой, но теперь хорошо утоптанной тропой шел Гэндальф, ведя Билла — на пони, поверх поклажи, восседал Гимли. Последним, с Фродо за спиной, шагал Арагорн. Они миновали сугроб; но едва Фродо коснулся земли, как вниз с глухим шумом скатился камнепад, мешаясь с лавиной снега. Полуослепшие, Путники прижались к скале, а когда воздух очистился, увидели, что тропа за ними завалена вновь.

— Хватит, хватит! — закричал Гимли. — Мы уже уходим!

И действительно, нанеся этот последний удар Карадрас, казалось, унял свою злобу — будто довольный, что чужаки уходят и не осмелятся возвратиться. Снежные тучи поднялись; они стали рваться, и свет прибывал с каждой минутой.

Как и говорил Леголас, снегу становилось тем меньше, чем ниже они спускались, так что даже хоббиты могли идти сами. Вскоре они снова стояли на широком уступе у начала крутого склона, где прошлой ночью на них упали первые снежинки.

Утро давно наступало. С высоты они смотрели через равнину на запад. Далеко-далеко, в холмах, что лежали у подножия, затерялась лощинка, из которой они начали подъём к перевалу.

Ноги Фродо горели. Он продрог до костей и был страшно голоден. Голова его болела при одной мысли о долгом утомительном спуске. Чёрные точки плыли перед глазами. Он протёр их — но точки остались. Далеко внизу, но всё же выше холмов предгорий, кружились тёмные пятна.

— Снова птицы! — проговорил Арагорн, указывая на них.

— Ничего не поделаешь, — отозвался Гэндальф. — Друзья они, или враги, или им просто нет дела до нас — мы должны спускаться, немедля. Даже у подножия Карадраса не можем мы провести ночь!

Холодный ветер дул им в спину, когда они повернулись и устало побрели вниз по склону. Карадрас победил.

Глава 4Путь во тьме

Был вечер, и серый свет быстро тускнел, когда они остановились на ночь. Они очень устали. Горы затянула густеющая мгла, дул холодный ветер. Гэндальф снова дал каждому глоток мирувора. Когда все немного поели, маг собрал совет.

— Этой ночью мы, конечно, никуда не пойдём, — сказал он. — Атака у Багровых Ворот утомила нас всех — надо немного отдохнуть.

— А потом — куда мы пойдём? — спросил Фродо.

— Перед нами по-прежнему Путь и Дело, — ответил Гэндальф. — У нас нет иного выбора, кроме как идти вперед — или возвращаться в Светлояр.

Лицо Пина явственно просветлело при одном упоминании о Светлояре; Мерри и Сэм с надеждой вскинули глаза. Но Арагорн и Боромир не шевельнулись. Фродо выглядел взволнованным.

— Хотел бы я оказаться там, — сказал он. — Но как могу я вернуться без позора — если только и правда нет иного пути, и мы уже побеждены?

— Ты прав, Фродо, — сказал Гэндальф. — Вернуться — значит признать поражение и встать перед ещё более страшным поражением — и скоро. Ежели мы возвратимся сейчас, Кольцо останется там: выйти второй раз нам не позволят. Тогда, раньше или позже, Светлояр будет осаждён и — после краткого и страшного времени — разрушен. Призрачные Кольценосцы — грозные враги, но покуда они лишь тени той мощи и ужаса, которыми нальются, когда Кольцо Всевластья вновь окажется на руке их Господина.

— Тогда нам надо идти — если есть путь, — вздохнул Фродо. Сэм опять помрачнел.

— Есть путь, которым можно попытаться пройти, — проговорил маг. — С самого начала, обдумывая этот поход, я думал о нём. Но путь этот — не прогулка, и потому я не говорил о нём Отряду. Арагорн был против него — по крайней мере, пока мы не попытаемся перейти Горы.

— Если эта дорога хуже Багровых Ворот — она должна быть и вправду лихой, — сказал Мерри. — Но лучше бы ты сразу сказал о ней, чтобы мы знали самое страшное.

— Дорога, о которой я говорю, ведёт к Морийским Копям, — сказал Гэндальф. Лишь Гимли поднял голову; тлеющий огонь мерцал в его глазах. Остальных при этом названии охватил ужас. Даже для хоббитов оно было призраком смутных страхов.

— Дорога может привести к Мории — но можно ли надеяться, что она пройдёт сквозь Морию? — хмуро спросил Арагорн.

— Имя её предвещает беду, — проговорил Боромир. — Я не вижу надобности идти туда. Если мы не можем перевалить гор — давайте пойдём на юг, пока не дойдём до Роандийского Прохода, где живет дружественный нам народ: путём, которым я пришёл сюда. Или мы могли бы перейти Исен и прийти в Гондор через Дальнебережье и Лебеннин — от моря.

— Многое изменилось с тех пор, как ты прискакал на Север, Боромир, — ответил Гэндальф. — Разве не слышал ты моего рассказа о Сарумане? С ним у меня ещё будет встреча прежде, чем всё кончится… Но Кольцо не должно приближаться к Исенгарду, если этого можно избежать. Роандийский Проход закрыт для нас, пока мы идём с Хранителем.

И путь наш стал бы длиннее, а время дорого. На такой поход уйдёт год, и нам придётся идти пустынными и трудными землями. Но они не будут безопасны. За ними следит много бдительных глаз — и сарумановых, и Вражьих. Когда ты спешил на север, Боромир, ты был для Врага лишь одиноким всадником с юга, и мало занимал Его: ум Его был занят погоней за Кольцом. Но сейчас ты — член Отряда Хранителей, и в опасности, покуда остаёшься с нами. Опасность эта будет расти с каждой лигой, пройденной под открытым небом.

Со времени открытой попытки перейти горы положение наше, боюсь, стало стало ещё более отчаянным. Надежды почти нет, если только мы вскорости не спрячемся и не скроем свой след. А потому мой совет — идти не через горы и не вокруг них, но под ними. По крайней мере, Враг не ждёт, что мы изберём этот путь.

— Мы не знаем, чего ждёт Враг, — возразил Боромир. — Он может следить за всеми тропами. В этом случае входить в Морию — входить в ловушку: едва ли лучше, чем стучаться в ворота Чёрного Замка. Мория не зря зовётся Чёрной.

— Ты судишь о том, чего не знаешь, когда называешь Морию твердыней Саурона, — возразил Гэндальф. — Я — единственный из вас — бывал в донжонах Чёрного Властелина, и то лишь в его древней и меньшей крепости в Дол-Гулдуре. Те, кто входит в ворота Чёрного Замка, не возвращаются. Но я не повёл бы вас в Морию, если бы оттуда не было выхода. Если там есть орки — это может обернуться бедой, тут ты прав. Но большинство орков Мглистого Хребта рассеяны или погибли в Битве Пяти Воинств. Орлы доносят, что они собираются снова; но есть надежда, что Мория пока свободна.

А быть может, там даже есть гномы, и в каком-нибудь глубинном чертоге мы встретим Балина, сына Фундина. Как бы там ни было, надо вступить на путь, избранный нуждой!

— Я вступлю с тобой на этот путь, Гэндальф! — вскричал Гимли. — Пойду и взгляну на залы Дарина, что бы там ни ждало — если ты сможешь отыскать закрытые двери.

— Хорошо, Гимли! — сказал Гэндальф. — Ты ободрил меня. Мы вместе отыщем скрытые двери. И пройдём. В развалинах Царства Гномов гном найдёт дорогу легче, чем эльф, человек или хоббит. Однако я не впервые спущусь в Морию. Я долго искал там Траина, сына Трора, когда он пропал. Я прошел сквозь неё, и вышел живым!

— Я тоже однажды входил во Врата Затенья, — тихо проговорил Арагорн, — но, хотя и я вышел оттуда, память об этом зла. Я не хочу входить в Морию во второй раз.

— Я и в первый не хочу, — сказал Пин.

— А я — и подавно, — пробормотал Сэм.

— Конечно, нет! — сказал Гэндальф. — Кто хочет? Вопрос в другом: кто пойдёт за мной, если я поведу вас туда?

— Я пойду, — привскочил Гимли.

— И я, — тяжело выговорил Арагорн. — Ты шел за мной почти до смерти в снегу, и ни словом не упрекнул меня. Я пойду за тобой — если это последнее предостережение не поколеблет тебя. Я думаю сейчас не о Кольце, не о нас всех — лишь о тебе, Гэндальф. И тебе говорю я: если войдешь во врата Мории — берегись!

— Я не пойду, — сказал Боромир, — если только весь Отряд не будет против меня. Что скажут Леголас и Полурослики? И Хранитель Кольца?

— Я не хочу идти в Морию, — сказал Леголас. Хоббиты молчали. Сэм смотрел на Фродо. Наконец Фродо заговорил.

— Я не хочу идти, — сказал он, — но не хочу и отвергать совета Гэндальфа. Я прошу не решать ничего до утра, пока мы не выспимся. Утром, при свете, принять решение будет легче, чем в этой холодной тьме. Как воет ветер!

После его слов все погрузились в молчаливые раздумья. Они слышали, как ветер шипит меж деревьев и скал, а ночь полнится воем и воплями.

Вдруг Арагорн вскочил на ноги.

— Как воет ветер!.. — воскликнул он. — Он воет волчьими голосами. Волки западнее гор!

— Надо ли ждать утра? — спросил Гэндальф. — Всё, как я сказал. Охота началась! Даже если мы доживём увидеть рассвет, кто захочет теперь идти на юг ночью — с дикими Варгами за спиной?

— Далеко ли Мория? — повернулся к нему Боромир.

— Двери её на юго-западе, милях в пятнадцати воронова полета от Карадраса, а волчьего бега — милях в двадцати.

— Так давайте завтра выступим, как только рассветёт, — сказал Боромир. — Лучше бояться орка, чем слышать волка!

— Верно! — согласился Арагорн, шевельнув мечом. — Но где воет волк — бродит и орк.

— И почему только я не послушался Эльронда? — шепнул Пин Сэму. — Какой из меня боец? Мало во мне, видно, от Бандобраса Бычьего Рыка: от этого воя у меня кровь стынет. Никогда мне не было так скверно.

— У меня душа давно уж в пальцах сидит, господин Пин, — отозвался Сэм. — Но нас ведь всё-таки пока ещё не едят, и не думаю, чтобы съели: с нами тут народ крепкий. Об заклад бьюсь, не согласится старина Гэндальф храниться в волчьем брюхе!

На ночь Отряд поднялся на вершину небольшого холма, под которым они сидели. Его венчала кучка старых изогнутых деревьев, окруженных изломанной каменной стеной. В центре круга путники разожгли костёр, ибо не было надежды, что темнота и молчание укроют их от идущих по следу тварей.

Они сидели вокруг огня и те, кто не был на страже, беспокойно дремали. Бедняга Билл дрожал и потел. В кромешной ночной тьме за скатом холма пылали бесчисленные парные огоньки. Некоторые подбирались почти к самым камням. Вой, то приближаясь, то отдаляясь, нёсся со всех сторон. В проёме стены выросла вдруг тёмная тень; огромный волк стоял, глядя на них. Дрожащий вой раздался и замер, будто вожак созывал стаю на бой.

Гэндальф встал и шагнул вперёд, высоко воздев Жезл.

— Слушай, ты, ищейка Саурона! — вскричал он. — Здесь Гэндальф. Беги, если дорожишь своей мерзкой шкурой! Я прожгу тебя от носа до хвоста — посмей лишь войти в круг!

Волк рыкнул и метнулся к ним громадным прыжком. В тот же миг резко прозвенела тетива. Жуткий вой — и варг грохнулся наземь; эльфийская стрела пронзила ему горло. Глаза вокруг вдруг погасли. Гэндальф и Арагорн вышли вперёд, но холм был пуст; стая исчезла, мрак молчал, и ветер не доносил ни звука.

Была поздняя ночь, и на западе садилась убывающая луна, чуть просвечивая сквозь рваные тучи. Фродо внезапно очнулся от сна. Совершенно неожиданно дикий, яростный вой сотряс воздух. Громадная стая варгов подобралась бесшумно и теперь нападала на лагерь сразу со всех сторон.

— Хворосту в костёр! — крикнул Гэндальф хоббитам. — Мечи из ножен — и спиной к спине!

Дрова вспыхнули — и в занявшемся свете Фродо увидел множество серых теней, перескакивающих каменный круг. Их становилось всё больше. Меч Арагорна пронзил одного волка; сильно размахнувшись, Боромир снёс голову другому. Рядом с Людьми, твердо упираясь в землю расставленными ногами, сжав боевой топор, стоял Гимли. Пел лук Леголаса.

В неверном свете костра казалось, что Гэндальф вдруг вырос: поднялся гигантской угрозной тенью, подобный каменной статуе древнего короля, водружённой на вершине холма. Нагнувшись, он поднял горящую ветвь и шагнул навстречу волкам. Они подались назад перед ним. Маг воздел мерцающий Жезл. Всё озарилось, как молнией, белым сиянием; и громом раскатился голос мага:

— НАУР АН ЭДРАЙТ АММЕН! НАУР ДАН И НГА УРОТ!

Раздался рёв и треск. Дерево над ним охватило слепящее пламя. Огонь перекидывался с вершины на вершину — холм был увенчан ослепительным светом. Мечи и кинжалы защитников сияли и искрились. Последняя стрела Леголаса вспыхнула налету и, пылая, вонзилась в сердце волка-вожака. Остальные бежали.

Медленно угасал огонь, пока не осталось ничего, кроме нескольких искр, перебегающих по золе и углям; душный дым крутился над сожженными стволами, и ветер тёмными облачками уносил его с холма. Первый свет утра бледно всполз на небо. Враги не возвращались.

— Что я вам сказал, господин Пин? — проговорил Сэм, вкладывая меч в ножны. — Волкам его не сожрать. И удивились же они, небось! Мне и то чуть волосы не опалило.

Когда совсем рассвело, следов волков не нашлось, и Хранители напрасно искали убитых. От ночной битвы не осталось ничего, кроме тлеющих деревьев, да стрел Леголаса, усыпавших вершину. Все они были целы — лишь от одной остался только наконечник.

— Этого я и боялся, — сказал Гэндальф. — Это волколаки, а не просто волки — охотники за добычей. Давайте поедим скорее — и в путь!

В тот день погода снова переменилась, точно по воле какой-то силы, более не нуждающейся в снеге, поскольку они сошли с перевала — силы, которой было теперь нужно чистое небо, чтобы издалека следить за бродящими в глуши. Ночью ветер из северного сделался северо-западным, а теперь и вовсе утих. Тучи сдуло к югу, открылось небо — высокое и голубое. Когда они стояли на вершине холма, готовые в путь, бледный солнечный луч тронул вершины гор.

— Нам надо достичь ворот до заката, — сказал Гэндальф, — или, боюсь, мы вообще не дойдём до них. Это недалеко, но путь наш будет извилист: здесь Арагорн не сможет вести нас. Он редко заходил в эти края, а сам я был у Западной Стены Мории лишь раз — и очень давно.

Она там, — он указал на юго-восток, где крутые горные склоны спадали в беспросветные тени у подножий. Вдалеке смутно виднелась череда голых обрывов, а в центре — выше других — большая серая стена. — Когда мы ушли с перевала, я повёл вас на юг, а не вернулся к началу подъёма — быть может, кое-кто из вас это заметил. И хорошо, что повёл — теперь нам идти на несколько миль меньше, и надо спешить. Идём!

— Не знаю, на что надеяться, — заметил Боромир. — Что Гэндальф найдет, что ищет, или что, придя к хребту, мы отыщем захлопнутые навеки ворота. Ни в то, ни в другое не верится — самое вероятное, мы окажемся между волками и стеной… Вперёд!

Гимли шагал теперь впереди, рядом с магом — так хотелось ему попасть в Морию. Они вместе вели Отряд назад, к Горам. Единственная древняя дорога к Мории лежала вдоль русла реки, Сиранноны, что сбегала с обрыва там, где стояли двери Подгорного Царства. Но то ли Гэндальф сбился с пути, то ли край изменился за прошедшие годы: он не нашел реки там, где рассчитывал увидеть её, несколькими милями южнее места, откуда они начали путь.

День клонился к полудню, а Отряд все ещё блуждал в пустынном краю, пробираясь меж голых красных камней. Нигде не было видно блеска воды, ниоткуда не доносился её плеск. Всюду — тусклость и сушь. Путники пали духом. На земле — ни зверя, в небе — ни птицы; а что принесёт им ночь, если застанет их в этой пустыне — никто не осмеливался и думать.

Внезапно Гимли, неутомимо шедший впереди, окликнул их. Он стоял на бугре и указывал вправо. Поспешив вверх, они увидели над собой глубокое и узкое русло. Оно было пусто и тихо, едва ли струйка текла среди коричневых и красных камней на его дне; но по ближнему берегу шла тропа — сильно разрушенная и занесенная, вилась она между стенами и камнями древнего тракта.

— А! Наконец-то! — сказал Гэндальф. — Здесь текла река — Сираннона, Привратница, как её звали. Но что случилось с водой — не знаю; когда-то она была быстрой и шумной. Идём! Надо спешить. Мы задержались.

Отряд устал и сбил ноги; но Путники, устало запинаясь, тащились по ухабистой вьющейся дороге ещё много миль. Солнце покинуло зенит и склонялось к западу. После короткого привала и торопливой еды они снова тронулись в путь. Перед ними тянулись горы, но их тропа лежала в глубоком распадке, и они видели лишь самые высокие гребни и дальние восточные пики.

Наконец они подошли к крутому повороту. Там дорога, до этого ведшая на юг, изгибалась и снова сворачивала к востоку. За углом они увидели низкий обрыв, саженей пяти высотой, с выветренным изломанным краем. Через него с треньканьем переливался ручей — широкая трещина, по которой он бежал, казалась промытой более полноводным и бурным потоком.

— Воистину всё изменилось! — сказал Гэндальф. — Но место то самое. Это всё, что осталось от водопада Приморийский Порог. Если память не изменяет мне, сбоку от него в скале вырублена лестница, а главный тракт уходит влево и несколькими петлями поднимается к плато на вершине. Когда-то там была неглубокая долина — от водопада до самых Стен Мории — и через неё, с дорогой по берегу, текла Сираннона. Пойдем, посмотрим, что там теперь!

Они без труда отыскали каменные ступени, и Гимли быстро взбежал наверх, а за ним — Гэндальф и Фродо. Едва поднявшись, они увидели, что дальше им здесь не пройти и поняли, отчего пересохла Привратница. Позади них закатное солнце полнило стылое западное небо мерцающим золотом. Впереди простиралось тёмное тихое озеро. Ни небо, ни закат не отражались в черной воде. Сираннона вышла из берегов и затопила долину. За жутким озером вставали высокие отвесные скалы, их суровые лики бледнели в угасающем свете — бесстрастные, непроходимые. Ни следа ворот или входа, ни трещинки не смог увидеть Фродо на хмуром камне.

— Там Стены Мории, — сказал Гэндальф, указывая за озеро. — И там некогда стояли Двери, Эльфийский Вход у конца дороги из Падуби, которой мы пришли. Но эта дорога закрыта. Никто из Отряда, полагаю, не захочет переплывать сии мрачные воды на исходе дня. Вид у них преопасный.

— Надо искать дорогу вдоль северной кромки, — сказал Гимли. — Первое, что должен сделать Отряд — подняться по главному тракту и взглянуть, куда он нас приведёт, даже если бы тут не было озера — нашему пони всё равно не взойти по лестнице.

— Но в любом случае взять беднягу в Копи мы не сможем, — сказал Гэндальф. — Путь под горами — тёмный путь, там есть места узкие и крутые, где он не пройдёт — даже если пройдём мы.

— Бедный старина Билл! — вздохнул Фродо. — Об этом я не подумал. И бедный Сэм! Что-то он скажет?..

— Мне жаль их, — сказал Гэндальф. — Старина Билл был полезным товарищем, и мне не по душе бросать его сейчас на произвол судьбы. Если б я шёл сам — я пошел бы налегке, и не стал бы тащить с собою животное, особенно то, которое люблю. Я всё время боялся, что нам придётся избрать этот путь.

День близился к концу, и холодные звёзды сияли высоко над чертой заката, когда Отряд, поспешно вскарабкавшись по откосу, достиг берега озера. В самом широком месте оно казалось не больше двух-трех фарлонгов. Насколько оно вытягивалось к югу — разглядеть было трудно; но его северный край был едва в полумиле от места, где они стояли, и между каменистым хребтом, замыкающим долину, и берегом была полоска сухой земли. Путники заторопились вперёд, потому что от места на дальнем берегу, к которому вёл Гэндальф, их всё ещё отделяло около двух миль, а потом ему надо будет ещё отыскать двери.

Когда они подошли к северному углу озера, узкая протока преградила им путь. Она была зелёной и застойной — илистая рука, отброшенная к горам. Никто не успел удержать Гимли — он шагнул вперёд, и обнаружил, что воды в протоке едва по щиколотку. Они один за другим двинулись за ним, осторожно, потому что под подёрнутой ряской водой были камни — слизистые и скользкие, а оступаться было опасно. Фродо содрогнулся от отвращения, когда нечистая тёмная вода коснулась его ног.

Едва Сэм — последний из Отряда — вышел, ведя в поводу Билла, на сухую землю на другом берегу, донёсся тихий свист, а за ним — всплеск, точно рыба встревожила спокойную поверхность озера. Быстро обернувшись, они увидели рябь, чёрную в угасающем свете: большие круги широко расходились от дальней точки. Раздался булькающий звук, и всё стихло. Сумерки сгущались; последние искры заката поглотила туча.

Гэндальф быстро шагал вперёд. Остальные едва поспевали за ним. Они добрались до полоски сухой земли меж озером и хребтом — она была узкой, часто не больше двенадцати ярдов шириной, местами её завалили камни, но Путники отыскивали дорогу, вжимаясь в обрыв, стараясь держаться как можно дальше от тёмной воды. Милей южнее они наткнулись на иссохшие заросли падуба. Пни и мёртвые стволы гнили на отмелях и казались остатками древнего кустарника или живой изгороди, что некогда окаймляла дорогу, пересекавшую затопленную долину. Но под самым обрывом стояли, всё ещё живые и крепкие, два высоких дерева — выше всех падубов, какие Фродо когда-либо видел или мог себе представить. Их огромные корни протянулись от стены до воды. Издали, на фоне вздымающихся стен, они казались просто кустами; сейчас они встали над головой — прямые, тёмные, безмолвные, бросив густую тень под ноги путникам, подобные стражам у конца дороги.

— Ну, вот мы и пришли! — сказал Гэндальф. — Эльфийский Тракт из Падуби кончился. Падуб был знаком народа этих мест, и они высадили его здесь, чтобы отметить конец своих владений; ибо Западные Двери были сделаны, главным образом, для торговли с Государями Мории. То были самые счастливые дни, когда разные народы ещё дружили между собой — даже Гномы и Эльфы.

— Не Гномы повинны в том, что дружба эта прервалась, — сказал Гимли.

— Я не слышал, чтобы в этом были повинны Эльфы, — сказал Леголас.

— Я слышал и то, и другое, — сказал Гэндальф, — и не стану сейчас судить об этом. Но я прошу по крайней мере вас, Леголас и Гимли, быть друзьями и помочь мне. Мне нужна помощь вас обоих. Двери закрыты и скрыты, и чем быстрей мы найдём их — тем лучше. Ночь близко! — И обернулся к остальным:

— Пока я ищу, пусть каждый из вас приготовится войти в Копи. Здесь, боюсь, нам придётся проститься с нашим славным носильщиком. Вы должны оставить большую часть тёплой одежды: внутри она вам не понадобится, да и потом, когда мы выйдем на ту сторону и пойдем на юг — тоже. Вместо этого каждый возьмет часть того, что нес пони, особенно еду и бурдюки с водой.

— Но вы же не бросите беднягу Билла одного в этом проклятом месте, господин Гэндальф?! — зло и огорченно вскричал Сэм. — Я не согласен — не оставлю его, и все тут. После того как он столько шел с нами!..

— Мне очень жаль, Сэм, — проговорил маг. — Но когда Двери откроются — не думаю, чтобы ты смог заставить Билла войти внутрь, в темные глубины Мории. Тебе придется выбирать между Биллом и хозяином.

— Он пойдет за господином Фродо дракону в пасть, если я поведу его, — возразил Сэм. — Это ж будет самым что ни на есть настоящим убийством — отпускать его сейчас: волков-то вокруг сколько!

— Надеюсь, это не станет убийством, — сказал Гэндяльф. Он положил руку на голову пони и тихо проговорил: — Иди — да охранит тебя Путеводное Заклятье. Ты мудр и многому научился в Светлояре. Выбирай тропы, где есть трава — тогда доберешься до замка Эльронда или в любое другое место.

Ободрись, Сэм! У него столько же шансов спастись от волков и добраться домой, сколько у нас.

Сэм молча стоял рядом с пони и не отвечал ни слова. Билл, казалось, понимавший, что происходит, негромко пофыркивал, уткнувшись носом в сэмово ухо. Сэм расплакался и завозился с ремнями, снимая с пони мешки и швыряя их наземь. Остальные разбирали вещи, складывая в кучу все, что можно оставить, и деля между собой то, что осталось.

Когда все было сделано, они обернулись к Гэндальфу. Казалось, маг ничего не делает. Он стоял между двух дерев, уставясь на пустую стену меж ними, будто собирался взглядом проделать в ней дыру. Гимли бродил вокруг, то и дело постукивая по камню топором. Леголас прижался к скале, будто вслушиваясь.

— Ну, мы всё сделали и готовы, — сказал Мерри. — Но где Двери? Что-то я их не вижу.

— Гномьи двери не так-то просто увидеть, когда они закрыты, — отозвался Гимли. — Они невидимы, и собственные господа не могут ни найти, ни открыть их, если секрет утрачен.

— Но эти Двери не были тайными, известными только гномам, — сказал Гэндальф, внезапно возвращаясь к действительности и оборачиваясь. — Если только мир не изменился совсем, глаза, знающие, что искать, могут увидеть знаки.

Он подошел к стене. Прямо между тенями деревьев она была гладкой; и Гэндальф повел по этому месту руками — взад и вперед, бормоча себе под нос какие-то слова. Потом отступил.

— Взгляните! — сказал он. — Теперь видите?

Свет Луны сиял теперь на серой глади скалы; но какое-то время путники ничего не видели. Потом на стене, там, где коснулись её руки мага, медленно проступили слабые линии, точно серебряные вены пробежали по камню. Сперва то были слабые паутинки, такие тонкие, что едва взблескивали под лунным лучом, но они становились все ярче и шире, пока не стал различим рисунок.

Наверху, докуда смог достать Гэндальф, была арка из переплетённых эльфийских букв. Под ней, хоть линии кое-где и прерывались, можно было разглядеть наковальню и молот; их венчали корона и семь звезд. Еще ниже были два дерева, каждое несло на ветвях полумесяцы. Гораздо ярче всего остального была сияющая в центре дверей многолучевая звезда.

— Это знаки Дарина! — вскричал Гимли.

— И Древо Заморских Эльфов! — добавил Леголас.

— И Звезда Дома Феанора, — сказал Гэндальф. — Все они сделаны из исильдина, что отражает лишь звездный и лунный свет и спит, пока его не коснется тот, кто произнесет слова, давно забытые в Средиземье. Давным-давно слышал я их, и мне пришлось долго думать, прежде чем они вспомнились.

— А что говорит надпись? — спросил Фродо, попытавшийся разобрать письмена на двери. — Я думал, что знаю эльфийские буквы, но этих прочесть не могу.

— Это слова эльфийского языка, что бытовал на Западе Средиземья в Предначальную Эпоху, — объяснил Гэндальф. — Но нам они ничего важного не скажут. Они гласят: «Двери Дарина, Государя Мории. Скажи, друг, и входи». А ниже, помельче и потусклее: «Я, Нарви, сделал их. Келебримбор из Эрегиона начертал письмена».

— Что значит «скажи, друг, и входи?» — спросил Мерри.

— Это-то ясно, — сказал Гимли. — Если ты друг — скажи Пропускное Слово, двери откроются, и ты сможешь войти.

обычаем Белерианда: Эннин Дарин Аран Мориа: педо мэллон а минно: им Нарви хаинт эхайнт: Келбримбор о Эрегион тэйтант и т’ив ин.»

— Да, — кивнул Гэндальф. — Эти двери, похоже, подчиняются слову. У гномов есть двери, которые открываются только в определенное время или определенным лицам; а в некоторых дверях есть и замки — тогда, даже если время пришло и все слова известны, нужен еще ключ. У этих дверей ключа нет. Во дни Дарина они не были тайными. Они обычно стояли открытыми, и стражи сидели здесь. Но если даже они захлопывались, всякий, кто знал Пропускное Слово, мог сказать его и войти. По крайней мере так говорится в Летописи, верно, Гимли?

— Верно, — подтвердил гном. — Но что это было за Слово — никто не помнит. Нарви и весь его род исчез с лица земли.

— А ты — ты разве не знаешь слова, Гэндальф? — спросил в удивлении Боромир.

— Нет! — сказал маг.

Остальные в смятении переглянулись; лишь Арагорн, который хорошо знал Гэндальфа, молчал и не шевелился.

— Тогда что пользы было тащить нас в это проклятое место? — возмутился Боромир, с содроганием оглядываясь на темную воду. — Ты сказал, что некогда прошел через Копи. Как это могло быть, если ты не знаешь, как войти?

— На первый твой вопрос, Боромир, — сказал маг, — отвечу, что действительно не знаю Слова — пока. Но мы увидим — и скоро. И тогда, — добавил он, и глаза его под нависшими бровями остро блеснули, — ты сможешь спросить, что пользы от моих дел, если они оказываются бесполезными. Что до твоего второго вопроса: ты сомневаешься в моем рассказе? Или совсем лишился ума? Я не входил в эти двери. Я шел с востока.

Если тебе угодно знать, я скажу, что двери эти открываются наружу. Изнутри ты можешь распахнуть их толчком ладони. Снаружи их не отворит ничто, кроме Наговорных Слов — и уж менее всего сила.

— Так что ты теперь собираешься делать? — спросил Пин, ничуть не испугавшись нахмуренных бровей мага.

— Взять Перегрина Хвата и постучаться в двери его головой, — отрезал маг. — Но если это не поможет и мне дадут немного подумать, не задавая глупых вопросов, я постараюсь найти слова заклятья.

Когда-то я знал все заклинания на всех языках Эльфов, Людей или Орков, которые всегда использовались для подобных целей. Я и сейчас могу припомнить с десяток, не напрягая память. Но не думаю, чтобы здесь понадобилась пробовать многие; и мне не придется взывать к Гимли за словами их тайного языка, которому гномы не учат никого. Пропускное Слово было эльфийским, как написанные на дверях слова: это кажемся бесспорным.

Он снова подступил к скале и легко коснулся Жезлом серебряной звезды в центре, под изображением наковальни.

— Аннон эделлен, эдро хи аммен!

Феннас ноготрим, ласто бэт ламмен!

— повелительно проговорил он. Серебряные линии потускнели — но гладкий серый камень не шевельнулся.

Он много раз по разному повторял эти слова. Потом испробовал другие заклятья, одно за другим, говоря то быстро и громко, то тихо и медленно. Потом стал произносить отдельные слова на эльфийском языке. Ничто не менялось. Обрыв поднимался во тьму, горели бессчетные звезды, дул холодный ветер, двери оставались закрытыми.

И снова Гэндальф подошел к стене и, подняв руки, проговорил властно и гневно: «Эдро!» — и ударил по скале Жезлом. «Откройся!» — вскричал он и повторил это слово на всех языках, какие звучали когда-либо на Западе Средиземья. Потом швырнул Жезл на землю и в молчании сел на камень.

В этот миг ветер принес издалека волчий вой. Пони Билл вздрогнул, и Сэм, прижавшись к его боку, тихо зашептал ему что-то.

— Не давай ему убежать! — сказал Боромир. — Кажется, он нам еще понадобится — если прежде нас не найдут волки. Как я ненавижу эту мерзкую лужу! — Он нагнулся, поднял большой камень и зашвырнул его далеко в темную воду.

Камень исчез с тихим плеском, то тотчас послышались свист и бульканье. Широкие круги возникли над местом, куда упал камень, и медленно двинулись к подножию хребта.

— Зачем ты это сделал, Боромир? — сказал Фродо. — Я тоже ненавижу это место — и боюсь. Не знаю чего: не волков и не подгорной тьмы — чего-то другого. Я боюсь озера. Не тревожь его!

— Хотелось бы мне уйти отсюда! — вздохнул Мерри.

— Почему Гэндальф не сделает чего-нибудь — побыстрей? — сказал Пин.

Гэндальф не обращал на них внимания. Он сидел, склонив голову то ли в отчаянье, то ли в тревожной думе. Снова послышался замогильный вой волколаков. Круги на воде ширились и приближались; некоторые уже коснулись берега.

Внезапно — все вздрогнули — маг вскочил на ноги. Он смеялся!

— Нашел! — вскричал он. — Ну конечно, конечно же! Совсем просто — как большинство загадок, когда узнаешь ответ. Подняв Жезл, он встал перед скалой и сказал чисто и властно:

— Мэллон!

Звезда вспыхнула — и тут же потускнела. Потом в тишине обрисовалась огромная дверь, хотя прежде тут не было видно ни трещинки. Она медленно разошлась посередине и стала раскрываться, пядь за пядью, пока обе створки не прижались к стене. В проходе виднелась темная лестница; она круто уходила вверх, но за нижними ступенями стояла тьма гуще ночной. Отряд смотрел в удивлении.

— Я ошибся, — сказал Гэндальф. — И Гимли тоже. Изо всех нас только Мерри был на верном пути. Пропускное Слово все время было написано на арке! Надо было переводить: «Скажи «Друг» — и входи». Стоило мне сказать «друг» на языке эльфов — и Двери открылись. Совсем просто. Слишком просто для наших подозрительных дней. То были счастливые времена… Войдем!

Он шагнул вперед и поставил ногу на нижнюю ступень. Но в этот миг случилось множество событий. Фродо ощутил, как что-то схватило его за щиколотку — он вскрикнул и упал. Пони Билл дико заржал от ужаса, закрутил хвостом и галопом помчался вдоль берега в темноту. Сэм бросился было за ним, но услышал крик Фродо и побежал назад, ругаясь и плача. Остальные повернулись — и увидели, что озеро кипит, словно полчища змей выплывают из него.

Из воды выбиралось длинное извивистое щупальце; оно было тусклозеленым, мокрым и бледно светилось. Его пальчатый конец вцепился в ногу Фродо и стаскивал хоббита в воду. Сэм, стоя на коленях, молотил щупальце мечом.

Пальцы выпустили Фродо, и Сэм поволок его прочь, зовя на помощь. Из озера взметнулись еще двадцать рук. Вода кипела, плыло зловоние.

— В ворота! Вверх по лестнице! Быстрей! — крикнул Гэндальф, кидаясь назад. Отряд очнулся от ужаса, который, казалось, сковал всех, кроме Сэма, и поспешил вверх.

Они успели вовремя. Сэм и Фродо поднялись лишь на пару ступеней, а Гэндальф только начал подъем, когда шарящие щупальца пересекли узкий берег и вцепились в обрыв и в створки Дверей. Одно блестя в свете звезд, переползло через порог. Гэндальф обернулся и замер. Если он размышлял, какое Слово может захлопнуть Двери изнутри — в этом не было нужды. Множество пальцев схватилось за створки с обеих сторон, с ужасающей силой повернули их — и те сошлись, обрезав свет. Эхо дрожало под сводами. Сквозь толщу камня слабо доносился шум: что-то рвалось и ломалось.

Сэм, вцепившись в руку Фродо, в кромешной тьме опустился на ступеньку.

— Бедняга Билл! — сказал он, и голос его дрогнул. — Бедняга! Волки и змеи! Змеи-то его и доконали. Мне пришлось выбирать, господин Фродо. Я выбрал вас.

Они услышали, как Гэндальф спустился вниз и ударил в Двери Жезлом. Камень хрустнул, лестница вздрогнула — но Двери не открылись.

— Ну что ж! — сказал маг. — Путь назад нам теперь закрыт, и есть лишь один выход отсюда — по ту сторону Гор. Боюсь, снаружи навалены каменные глыбы, а деревья вырваны с корнем и загородили ворота. Жаль: деревья были красивы и стояли так долго!

— Я чувствовал, что близится что-то страшное — с момента, когда впервые коснулся ногой воды, — сказал Фродо. — Что это была за тварь, или их было много?

— Не знаю, — ответил Гэндальф. — Но все эти руки направляла одна воля. Что-то выползло — или было выгнано — из темных подгорных вод. В глубинах мира есть твари постарше и пострашней орков. — Ему подумалось, что тварь — чем бы она ни была — охотилась прежде всего за Фродо — но маг не стал высказывать эту мысль.

Боромир пробормотал себе под нос — но камень обратил звуки в резкий шепот, который услышали все:

— В глубинах мира! А мы идем туда — против моей воли. Кто поведет нас теперь — в этой могильной тьме?

— Я, — сказал Гэндальф. — И Гимли пойдет рядом. Следуйте за Жезлом!

Маг прошел вперед по большим ступеням и поднял Жезл — конец его неярко вспыхнул. Широкая лестница была совсем целой. Они насчитали две сотни ступеней, широких и низких; а наверху оказался сводчатый коридор с пологим полом, ведущий во тьму.

— Давайте посидим здесь на площадке и поедим заодно — хоть и не за столом, а все ж сидя! — предложил Фродо. Ужас постепенно отпускал его, и он обнаружил вдруг, что страшно голоден.

Предложение понравилось всем, и они расселись на верхних ступенях — темные силуэты во мгле. Гэндальф в третий раз оделил всех глотком светлоярского мирувора.

— Боюсь, надолго его не хватит, — заметил он. — Но, думаю, сейчас он нам нужен — после этого ужаса у ворот. Если только нам не повезет, нам понадобится все, что осталось, прежде чем мы выйдем с той стороны. И поберегите воду! В Копях много речек и колодцев, но пить из них нельзя. Вряд ли нам представится случай пополнить мехи и баклаги до Затенья.

— Сколько нам идти? — спросил Фродо.

— Не могу сказать, — ответил Гэндальф. — Это зависит от многого. Но, полагаю, если идти прямо, не ошибаясь и не сбиваясь с пути, потребуется три-четыре перехода. По прямой от Западных Дверей до Восточных Врат никак не меньше сорока миль — а дорога может сильно извиваться.

После короткого отдыха они снова двинулись вперед. Все хотели закончить путь как можно быстрей и были готовы, хоть и очень устали, идти еще несколько часов. Гэндальф, как раньше, шагал впереди. В левой руке он держал мерцающий Жезл, блеск которого освещал землю у его ног, правой сжимал меч Гламдринг. За ним шел Гимли, глаза его взблескивали в тусклом свете, когда он поворачивал голову. За гномом шел Фродо, он тоже обнажил свой маленький меч. Ни Гламдринг, ни Разитель не светились; и от этого становилось чуть спокойней — будучи делом рук эльфийских кузнецов Предначальной Эпохи, клинки эти сияли холодным огнем, если поблизости были орки. За Фродо шел Сэм, за ним — Леголас, молодые хоббиты и Боромир. Арагорн, молчаливый и мрачный, замыкал цепочку.

Коридор несколько раз повернул и пошел под уклон. Он долго вел вниз, пока не выпрямился опять. Воздух стал стоячим и жарким, но он ничем не пах, и временами путники чувствовали на лицах прохладный ветерок, дующий из еле заметных проемов в стенах. Их было много. В бледном сиянии Жезла Фродо замечал ступени и арки, и другие проходы и тоннели — поднимающиеся вверх, круто сбегающие вниз и темно зияющие по бокам. Это кружило голову и не запоминалось.

Гимли мало чем помогал Гэндальфу — разве только мужеством. По крайней мере, в отличие от остальных, его не тревожила тьма. Маг часто советовался с ним, когда сомневался в дороге; но последнее слово всегда оставалось за Гэндальфом. Морийские Копи сложны и запутанны, даже Гимли, сын Глоина, не мог представить себе их целиком, хотя он и был из рода подгорных гномов. Давние воспоминания о совершенном когда-то походе мало помогали Гэндальфу, но даже во мраке и несмотря на все повороты дороги, он знал, куда хочет выйти — и не колебался, пока была хоть одна тропа, ведущая к его цели.

***

— Не бойтесь! — сказал Арагорн. Остановка была дольше обычной; Гэндальф и Гимли шептались друг с другом. Остальные в тревожном ожидании сгрудились позади. — Не бойтесь! Я бывал с ним во многих походах, хоть и не таких темных, а в Светлояре рассказывают о его делах — более великих, чем все, что я видел. Он не отступит — если есть хоть один путь. Он привел нас сюда против наших страхов, но он и выведет нас — какой бы ценой ему ни пришлось заплатить за это. В самой глухой тьме он найдет дорогу домой скорее, чем кошки Королевы Берутиэль.

Отряду очень повезло, что у него был такой проводник. У них не было ни хвороста, ни возможности сделать факелы; в отчаянной схватке у Дверей пришлось многое бросить. Но без света путникам пришлось бы очень плохо. В Копях было не только множество дорог, но еще больше ям, дыр и темных колодцев, в которых эхом отдавались их шаги. В стенах и полу виднелись выбоины и разломы, и то и дело трещины открывались у самых их ног. Самая широкая была семи футов шириной, и Пину пришлось долго собирать оставшееся мужество, прежде чем прыгнуть через зияющий проем. Снизу доносился шум пенящейся воды, точно в глубинах тяжело ворочались мельничные колеса.

— Веревка! — бормотал Сэм. — Знал же я, что стоит мне ее забыть — она тут же и понадобится!

***

Опасные места попадались все чаще, и путники шли все медленней. Им уже казалось, что они шагают бесконечно — вниз, вниз, к корням гор. Они были более чем утомлены — и однако мысль о привале не утешала. Фродо, немного воспрянувшего духом после спасения, еды и глотка меда, охватило глубокое беспокойство: растущий страх вновь окутывал его. Хоть он и исцелился в Светлояре от удара кинжалом, та жуткая рана не прошла бесследно. Чувства его обострились, ему становилось заметно то, чего нельзя увидеть. Одной из перемен — он скоро заметил это — было то, что он мог видеть во тьме лучше, чем все его спутники, кроме, быть может, Гэндальфа. И, кроме того, он был Хранителем Кольца: оно висело у него на груди на цепочке и временами, казалось, наливалось тяжестью. Он чуял лихо впереди и позади; но молчал. Лишь крепче сжимал эфес меча — и упорно шел вперед.

Товарищи позади говорили редко и мало, обмениваясь торопливым шепотом. Единственным звуком был звук их шагов: глухой отзвук гномьих башмаков Гимли, тяжелая поступь Боромира, летящие шаги Леголаса, мягкий, едва слышный шорох хоббичьих ног, и — последними — медленные, твердые шаги Арагорна. Останавливаясь на миг, они не слышали ничего — лишь изредка где-то капала и звенела невидимая вода. Однако Фродо стал слышать — или думать, что слышит — что-то еще: вроде слабых шлепков мягких голых лап. Они ни разу не зазвучали громко или близко, чтобы он мог быть уверенным, что слышит их; но они не прекращались, пока двигался Отряд. И это не было эхом: когда путники останавливались, они какое-то время шлепали сами по себе, и лишь затем стихали.

***

Отряд вошел в Копи с началом ночи. Путники шли уже несколько часов с короткими задержками, когда Гэндальф впервые столкнулся с трудной задачей. Перед ним широкая темная арка открывала три коридора, все они вели в нужном направлении, на восток; но левый коридор опускался вниз, правый поднимался вверх, а средний бежал прямо — ровный и гладкий, но очень узкий.

— Я совсем не помню этого места! — признался маг, в недоумении стоя под аркой. Он поднял Жезл, в надежде отыскать какие-нибудь пометки или надписи, которые могли бы облегчить ему выбор; но ничего подобного не было видно. — Я слишком устал, чтобы решать, — сказал он, качая головой. — И думаю, вы все устали не меньше — если не больше. Лучше нам провести остаток ночи здесь. Вы знаете, о чем я! Внутри тут всегда тьма, но снаружи Луна склонилась к западу и полночь миновала.

— Бедняга Билл! — вздохнул Сэм. — Где-то он сейчас?.. Надеюсь, волки его еще не словили.

Справа от арки они нашли каменную дверь; она была полузакрыта, но распахнулась от легкого толчка. За ней, казалось, лежала большая палата, вырубленная в скале.

— Осторожней! — крикнул Гэндальф, когда Мерри и Пин ринулись туда в радости, что для отдыха нашлось место поудобнее пустого открытого коридора. — Осторожней! Вы не знаете, что внутри. Я войду первым.

Он осторожно вошел, и остальные последовали за ним.

— Смотрите! — сказал маг, указывая Жезлом в центр пола. У его ног зияла большая круглая дыра, похожая на отверстие колодца. Порванные ржавые цепи лежали на краю и свешивались в черную яму. Кругом валялись осколки камня.

— Один из вас летел бы сейчас туда и гадал, когда встретится с дном, — сказал Мерри Арагорн. — Есть же у нас проводник — так пусть он идет впереди.

— Это, должно быть, была Караульня, для наблюдения за тремя коридорами, — сказал Гимли. — А дыра эта, скорее всего — колодец для стражей, закрывавшийся каменной крышкой. Но крышка сломана — надо бы нам поостеречься во тьме.

Пина странно манил колодец. Пока другие раскручивали одеяла и устраивали постели у стены палаты — как можно дальше от дыры в полу — он подобрался к краю и глянул вниз. Лицо его тронул холодный ветерок, поднявшийся из невидимых глубин. Поддавшись внезапному порыву, он нащупал камень и швырнул в провал. Он успел насчитать много ударов сердца, прежде чем раздался звук. Потом снизу, из глубины, будто камень угодил в воду, послышалось «шлёп» — отдаленно, но звонко и ясно, и колодец несколько раз повторил эхо.

— Что это? — сразу встревожился Гэндальф. Пин повинился; маг успокоился, но был зол: Пин видел, как вспыхнули его глаза.

— Глупец! — проворчал он. — Это серьезный поход, не хоббичья прогулка. Следующий раз кидайся сам — избавишь Отряд от неслуха. А сейчас — уймись!

Несколько минут ничего не было слышно, а потом из глубин донеслись слабые удары: «тап-том, том-тап». Они прекратились и, когда замерло это, повторились снова: «тап-том, том-тап, тап-тап, том». Звучало это беспокойно — точно кто-то кому-то подавал сигнал; но немного погодя постукивание смолкло и больше не повторялось.

— Это был молот — или я никогда не видел молотов, — заявил Гимли.

— Да, — сказал Гэндальф, — и мне это не нравится. Быть может, это никак не связано с дурацким перегриновым камнем; но, возможно, он растревожил что-то, чему лучше бы не просыпаться. Прошу вас, не делайте больше ничего подобного!.. Будем надеяться, что мы сможем немного отдохнуть и не дождемся беды. Пину сторожить первому — в наказание, — И маг завернулся в одеяло.

Совершенно несчастный, Пин уселся у дверей в кромешной тьме; но он то и дело оборачивался, боясь, что какая-нибудь неизвестная тварь выползет из колодца. Ему хотелось прикрыть дыру, пусть просто одеялом, но он не осмеливался встать и подойти к ней, хоть Гэндальф, казалось, спал.

На самом деле Гэндальф не спал, хотя лежал молча и не шевелился. Он глубоко ушел в думы, припоминая свой давний путь в Копях и размышляя о завтрашнем: неверный выбор мог стать гибельным. Спустя час он поднялся и подошел к Пину.

— Иди и ложись, малыш, — добродушно сказал он. — Ты, думаю я, хочешь спать. А мне не спится, так что я вполне могу посторожить.

Я знаю, что со мной, — пробормотал он, усаживаясь подле двери. — Мне нужно покурить! Я не курил с утра перед бураном.

Последнее, что увидел Пин прежде, чем уснул — темный силуэт старого мага, сидящего на поду, прикрывая руками тлеющую трубку. Блеск ее высветил на мгновение крючковатый нос и колечко дыма.

***

Утром их всех разбудил Гэндальф. Он сидел и сторожил один около шести часов, и дал им отдохнуть.

— У меня было время подумать, — сказал он. — И я выбрал. Средний проход мне не нравится, и левый тоже: из него тянет жаром и духотой, или я не проводник. Я пойду направо. Пора нам снова начинать подъем.

Восемь темных часов, с двумя короткими остановками, шли они вперед; они не встречали опасностей, ничего не слышали и ничего не видели кроме слабого сияния Жезла. Избранный ими коридор неуклонно вел вверх. Насколько они могли судить, он вел через большие подгорные пещеры, и чем выше поднимался, тем шире становился. Ответвлений в другие проходы и галереи больше не встречалось, а пол был ровным и целым, без трещин и дыр. Они, должно быть, оказались в проходе, бывшем некогда важным, и шли теперь быстрее, чем в прошлый переход.

Так Отряд продвинулся почти на пятнадцать миль к востоку, если считать по прямой; на самом деле им пришлось отшагать миль двадцать или более того. Дорога вела вверх — и Фродо немного ободрился, но все еще был подавлен и порой слышал — или думал, что слышит — далеко позади Отряда и за шумом и шорохом их шагов, легкие шаги, которые не были эхом.

***

Они шли до тех пор, пока хоббиты не начали уставать, и все подумывали, где можно устроить привал, когда стены справа и слева вдруг исчезли. Казалось, они прошли сквозь какие-то сводчатые врата — и оказались в пустом черном пространстве. Позади воздух дышал теплом — впереди лиц их коснулся холод. Путники остановились и тревожно собрались вместе.

Гэндальф казался довольным.

— Я выбрал правильный путь, — сказал он. — Мы наконец пришли в жилые ярусы, и, полагаю, теперь недалеко от Восточных Врат. Но мы выше Затенья, если я только не ошибаюсь. Судя по воздуху, это большой зал. Я рискну зажечь свет.

Он поднял Жезл — и на миг ослепительная вспышка прорезала тьму Тени отпрянули и исчезли — и целую секунду путники видели над собой высокий свод на мощных каменных столбах. Перед Отрядом по обе стороны распахнулся огромный пустой зал; его черные стены, отполированные и гладкие, мерцали и искрились. Путники разглядели три арки: одна — прямо — вела на восток, две другие чернели по обе стороны от первой. Потом свет погас.

— Больше рисковать нельзя, — сказал Гэндальф. — В склонах горы были обычно большие окна, а в верхних ярусах — колодцы, выводящие к свету. Думаю, мы уже дошли до них, но снаружи сейчас ночь, и до утра ничего сказать нельзя. Если я прав — завтра утро заглянет к нам. Но сейчас лучше не ходить дальше. Давайте отдохнем, если сможем. Дела пока что идут неплохо, и большая часть темного пути уже позади. Но мы еще не вышли из Копей, и длинна дорога к Вратам, ведущим в мир.

***

Ту ночь Отряд провел в большом пещерном зале, прожавшись друг к другу, чтобы уберечься от сквозняка: из восточной арки тянуло холодом. Они лежали — а вокруг нависла тьма, огромная и пустая; они были подавлены одиночеством, обширностью залов, нескончаемостью ветвящихся лестниц и коридоров. Самые страшные видения, которые темные слухи доносили до хоббитов, оказались ничем перед истинным ужасом и дивом Мории.

— Здесь, должно, в древние времена было полным-полно гномов, — сказал Сэм, — и все, небось, трудились как барсуки — прорыть такую громадищу, да еще в твердой скале!.. Зачем им это все надо было? Не жили же они в этих темных норах!

— Это не норы, — возразил Гимли. — Это Великое Подгорное Царство гномов. И в древности здесь была не тьма, а свет и роскошь, как о том доселе поется в наших песнях.

Он поднялся и, стоя во тьме, заговорил нараспев — а эхо уносило его слова к высоким сводам:

Был молод мир, и зелен склон,

И незапятнан небосклон,

Когда в безмолвье вечном встарь

Бродил, очнувшись, Дарин-царь.

Ручьям, долинам и холмам

Бродя, давал он имена,

И вот в Зеркальном, в глубине

Очам его свергнул венец,

Что плыл, алмазами горя,

Над отражением царя.

Был ясен мир, крепка скала,

И давних дней весна текла,

И Г ондолин, и Наргофронд

Еще цвели под сенью крон,

Не скрывшись в бешеной воде…

Был мир прекрасен в этот день!

И царь воссел на трон резной

В чертогах гор, в груди земной,

Где золото и серебро

Сплетались в несказанный кров.

С лучами солнца свет луны

Светильник царственный хранил,

И как звезда, лучился он,

Недоброй тьмой не замутнен.

Там молот бил и молот пел,

Там в тишине чекан звенел,

Ковался меч, и крепла сталь,

И в горной мгле сиял хрусталь.

Там бледный жемчуг и опал

Кольчуги, латы украшал;

Там копья, шлемы и мечи

Лежали грудами в ночи.

Был счастлив Дарина народ,

И вторил пенью горный свод,

И арфы звон, и рога трель

Витали в сердце тех земель.

Седеют горы; тёмен свет,

Былых огней в помине нет,

Умолкла арфа, молот нем,

И тьма владеет царством тем;

И ныне темен Казад-Дум,

И тени гор сулят беду.

Но и доныне в глубине

Сверкает царственный венец,

Во тьме Зеркального сокрыт,

Пока в могиле Дарин спит.

— Вот так песня! — сказал Сэм. — Я хочу ее выучить. «И, как звезда, лучился он…»! Но только как подумаешь о тех огнях — тьма вроде еще гуще становится… А здесь что, и сейчас еще лежат золото и алмазы?

Гимли промолчал. Пропев свое сказание, он не захотел разговаривать.

— Алмазы и золото? — сказал Гэндальф. — Нет. Орки часто грабили Морию — в верхних ярусах ничего не осталось. А с тех пор, как гномы бежали, никто не рисковал соваться в шахты и сокровищницы в нижних: они затоплены водой — или затемнены страхом.

— Тогда зачем же гномы хотят вернуться сюда? — спросил Сэм.

— За мифрилем, — ответил Гэндальф. — Богатство Мории было не в алмазах и золоте — игрушках гномов; и не в железе — их верном слуге. Все это, правда, они нашли здесь, особенно железо; но гномы не стали бы рыть Копи ради них — все, что им желалось, гномы могли получить торговлей. Ибо здесь, в единственном месте в мире, было найдено морийское, или истинное, серебро — эльфы назвали его мифрилем. Гномы не открывают своего названия никому. Цена мифриля вдесятеро превосходила цену золота, а сейчас он бесценен; ибо его осталось мало, и даже орки не рискуют добывать его. Жилы уходят под Карадрас и дальше — во тьму. Гномы не говорят об этом; но, как мифриль стал основой их богатства, так стал он и причиной их гибели. Слишком жадно и глубоко зарылись они — и рас тревожили то, от чего бежали: Великое Лихо Дарина. Из того, что они добыли, почти все захватили орки, и заплатили им дань Саурону, который жаждал получить его.

Мифриль! Все народы желали его. Ковкий, как медь, гладкий, как стекло; а гномы делали их него металл, легкий и твердый — крепче закаленной стали. Красивый, как обычное серебро, мифриль не темнел и не тускнел. Особенно любили его эльфы, и сделали из него исильдин — луннозвезд, что вы видели на Вратах. У Бильбо была мифрильная кольчуга, подаренная Торином. Хотел бы я знать, что с ней сталось? Пылится где-нибудь в чулане, полагаю.

— Что?! — вскричал Гимли. — Кольчуга морийского серебра? Истинно царский дар!

— Да, — согласился Гэндальф. — Я никогда не говорил ему, но эта кольчуга дороже всего Края и всего, что в нем есть.

Фродо ничего не сказал, но просунул руку под куртку и коснулся рубахи. Он был поражен тем, что несет на себе цену всего Края. Знал ли об этом Бильбо? Он не сомневался, что Бильбо все прекрасно знал. Это на самом деле был царский дар. Но мысли его уже унеслись дальше — в Светлояр, к Бильбо, и в Торбу, когда Бильбо жил там. Он всем сердцем пожелал оказаться там, в тех днях: бегать по лужайкам, бродить среди цветов и слыхом не слыхивать ни о Мории, ни о мифриле — ни о Кольце.

***

Наступило молчание. Товарищи засыпали один за другим. Фродо был на страже. Страх подбирался к нему дыханием глубин из невидимых дверей. Руки его были холодны, по лбу катился пот. Он слушал. Два часа все его существо было обращено в слух; но он не услыхал ни звука — даже слабого эха воображаемых шагов.

Стража его почти кончилась, когда далеко, там, где, как ему казалось, стояла западная арка, ему померещились две бледные светящиеся точки — совсем как горящие глаза. Он вздрогнул. Голова его склонилась на грудь. «Я, должно быть, чуть не заснул на посту, — подумал он. — Вот уже и сны снятся». Он поднялся, протер глаза и остался стоять, всматриваясь во тьму, пока Леголас не сменил его.

Фродо заснул сразу, как лег, но ему казалось, что сон продолжается: он слышал шепоты и видел две горящие точки: они подбирались всё ближе. Он проснулся — и обнаружил, что вокруг тихо беседуют друзья, а ему на лицо падает тусклый свет. Высоко над восточной аркой, сквозь колодец в крыше, проник длинный бледный луч; и на другом конце зала, из северной арки, тоже — слабо и отдаленно — мерцал свет.

Фродо сел.

— Доброе утро! — сказал ему Гэндальф. — Ибо утро наконец пришло. Я был прав, как видишь. Мы в верхних ярусах восточной части Мории. Прежде чем минет сегодня, мы отыщем Восточные Врата и увидим воды Зеркального, лежащие перед нами в долине Затенья.

— Радостно слышать, — проговорил Гимли. — Я взглянул на Морию — она очень велика, но темна и ужасна; и мы не нашли ни следа моей родни. Теперь я сомневаюсь, что Балин когда-нибудь приходил сюда.

***

Сразу же после завтрака Гэндальф решил выступать.

— Мы устали, но лучше отдохнем, когда будем снаружи, — сказал он. — Думаю, никто из нас не захочет провести в Мории еще одну ночь.

— Воистину так! — сказал Боромир. — Каким путем мы пойдем? Под восточную арку?

— Возможно, — сказал Гэндальф. — Но я еще не знаю наверное, где мы. Если я только совсем не сбился с пути — полагаю, мы выше и севернее Больших Ворот; и найти верный спуск к ним может оказаться нелегко. Восточная арка, быть может, именно тот путь, что нам нужен; но давайте осмотримся прежде чем решать. Пойдемте к свету от северной двери. Если бы нашлось окно — оно бы очень помогло нам; но, боюсь, свет падает из колодцев.

Вслед за магом Отряд прошел под северной аркой. Они оказались в широком коридоре. Свет стал арче, теперь путники видели, что он исходит из дверного проема справа от них. Он был высоким, с ровным верхом, и полуоткрытая дверь все еще висела на больших петлях. За ней была просторная квадратная палата. Она была тускло освещена, но им — после столь долгого пребывания во тьме — свет казался слепяще ярким, и они зажмурились, входя.

Ноги их потревожили глубокую пыль на полу и путались, натыкаясь на что-то, лежащее у порога — что это, они не могли сразу понять. Свет проникал в палату сквозь широкий колодец в дальней восточной стене; он косо уходил вверх, и высоковысоко виднелся маленький квадрат голубого неба. Луч из колодца падал на стол в центре палаты: продолговатое основание футов двух высотой, на котором лежала белая каменная плита.

— Похоже на могилу, — пробормотал Фродо и нагнулся с неясным чувством предвиденья, чтобы рассмотреть получше. Гэндальф быстро подошел к нему. На плите были выбиты глубокие руны:

«….»

— Это Даэроновы Руны, ими издревле писали в Мории, — проговорил Гэндальф. Здесь написано на языках Людей и Гномов:

«Балин, сын Фундина, государь Мории»

— Значит, он умер, — вздохнул Фродо. — Я боялся, что это так.

Гимли надвинул капюшон на лицо.

Глава 5Морийский Мост

Отряд молча стоял у могилы Балина. Фродо думал о Бильбо и его долгой дружбе с гномом, и о давнем приходе Балина в Край. В этой пыльной подгорной палате ему казалось, что приход этот был тысячу лет назад и по другую сторону мира.

Наконец они зашевелились и стали осматриваться в поисках чего-нибудь, что поведало бы им о судьбе Балина и объяснило, что сталось с его народом. Под световым колодцем, по другую сторону палаты, была еще одна — меньшая — дверь. У обеих дверей — теперь они видели это — лежало множество костей, а среди них — сломанные мечи, топоры и разрубленные щиты и шлемы. Некоторые мечи были кривыми: орочьи ятаганы с чернеными клинками.

В камне стен было много ниш, и в них стояли окованные железом деревянные ларцы. Все были сломаны и ограблены, но рядом с разбитой крышкой одного из них валялись остатки книги. Она была истыкана, разодрана и местами обожжена, и так закапана черными и другими похожими на кровь пятнами, что в ней почти ничего нельзя было прочесть. Гэндальф тихонько поднял ее, но, пока он не положил ее на плиту, листы хрустели и ломались. Несколько минут маг молча листал ее. Фродо и Гимли, стоя по бокам, видели, как осторожно переворачивает он исписанные многими почерками страницы: там были и руны Мории и Дола, и — то тут, то там — эльфийские письмена.

Наконец Гэндальф поднял взгляд.

— Кажется, это повесть о судьбе народа Балина, — проговорил он. — Думаю, летопись начата с прихода в Затенье около тридцати лет назад: номера страниц указывают на год прибытия. Верхняя страница помечена один — три, так что сначала потеряно по меньшей мере две. Слушайте!

«Мы оттеснили орков от Ворот и Ка… — думаю, «Караульни» — следующее слово закрыто пятном и обгорело. — …мы убили многих при ярком… — думаю, «солнце», — … в долине. Флои был сражен стрелой. Он сразил огромного… — Здесь пятно, а дальше: — …Флои под травой рядом с Зеркальным». Следующие одну-две строки я прочесть не могу. Потом следует: «Мы заняли Двадцать Первый Чертог Северной стороны и поселились в нём. Здесь…» не могу прочесть, что. Упоминается копье. Потом «Балин воссел на трон в Палате Мазарбула».

— Палата Летописей, — вставил Гимли. — Кажется, в ней мы и стоим.

— Здесь я не могу разобрать многого, — сказал Гэндальф, — кроме слов «золото», «Топор Дарина» и, похоже, «шлем». Потом: «Теперь Балин — Государь Мории». На этом, кажется, кончается глава. После нескольких звездочек идет другой почерк, и я вижу «… мы нашли истинное серебро», следом «ковкий», а потом что-то… а, понял! «…мифриль»; и последние две строчки… «Оина искать верхний арсенал в Третьем Ярусе…» кто-то «ушел на запад» — пятно — «к Дверям Эрегиона».

Гэндальф остановился и переложил несколько листов.

— Здесь несколько страниц, очень торопливо исписанных и сильно поврежденных, — сказал он. — В этом свете мне их не разобрать. Дальше нескольких страниц не хватает, потому что сразу появляется номер пять — полагаю, пятый год с основания колонии. Посмотрим! Нет, они слишком изрезаны и измараны; я не могу их прочесть. Быть может, на солнце нам это удастся… Подождите-ка! Вот что-то ясное: крупный твердый почерк, писали по-эльфийски…

— Это, должно быть, рука Ори, — сказал Гимли, взглянув из-под локтя мага. — Он писал красиво и быстро; и часто — эльфийскими письменами.

— Боюсь, добрый почерк сообщает лихие вести, — сказал Гэндальф. — Первое ясное слово — «скорбь», но остаток строчки утерян — видно только, что кончается она на «…ром». Это, должно быть, «вечером», а следом идет: «десятого ноября Балин, Государь Мории, пал в Затенье. Он ушел один заглянуть в Зеркальное. Орк застрелил его из-за камня. Мы убили орка, но много других… с востока по Серебрянке». В конце главы столько пятен, что разобрать что-либо очень трудно, но я, кажется, могу прочесть «…мы загородили Врата», а потом: «сможем продержаться долго, если…» а дальше, думаю — «ужасный», и «страдание». Бедный Балин! Он носил свой титул меньше пяти лет. Хотелось бы мне знать, что было дальше; но разгадывать последние страницы нет времени. Вот самый последний лист. — Маг остановился и вздохнул.

— Печальное чтение, — заметил он, — Боюсь, конец их был страшен. Слушайте! «Нам некуда отступать. Некуда. Они захватили Мост и Второй Чертог. Фрар, Лони и Нали пали там…» Следующие четыре строки испорчены настолько, что я могу прочесть только «пять дней назад». Последние строки: «Озеро подошло к Западной Стене. Страж Вод взял Оина. Нам некуда отступать. Конец близко…» а потом «барабаны, барабаны в бездне». И в конце — торопливая запись по-эльфийски «… они идут». Больше здесь ничего нет. — Гэндальф, замерев, ушел в молчаливую думу.

Внезапный страх и непокой Палаты охватили Отряд.

— Нам некуда отступать, — пробормотал Гимли. — Хорошо еще, что озеро отступило немного, а Страж спал в южном углу. Гэндальф поднял голову и огляделся.

— Они держали последнюю оборону у обеих дверей, — сказал он, — но к тому времени их осталось немного. Вот как кончилась попытка отвоевать Морию! Доблестно — и глупо. Время еще не пришло… А теперь, боюсь, мы должны проститься с Балином, сыном Фундина. Он должен лежать здесь — в чертогах своих пращуров. Мы возьмем эту книгу, Книгу Мазарбула, и разберемся в ней подробнее — позднее. Возьми ее, Гимли, и отнеси Даину, если сумеешь. Она заинтересует его, хоть и опечалит, конечно. Ну, а теперь — идем! Утро проходит.

— Каким путем мы пойдем? — спросил Боромир.

— Обратно в зал, — ответил Гэндальф. — Но мы не зря заглянули в эту комнату. Я знаю теперь, где мы. Это должна быть, как сказал Гимли, Палата Мазарбула, а зал — Двадцать Первый Чертог Северной стороны. Значит, мы должны идти через восточную арку и держаться правее — к югу, и вниз. Двадцать Первый Чертог на Седьмом Ярусе, то есть на шестом от Ворот. Идемте! Назад в зал!

***

Едва Гэндальф проговорил эти слова, как раздался громкий шум: раскатистое Д-У-У-М поднялось из подгорных бездн и сотрясло камень у их ног. Путники в тревоге бросились к двери. Д-У-У-М, ДУМ раскатилось снова, словно огромные руки обратили самые пещеры Мории в гигантский барабан. Потом донесся трубный звук: в зале трубил большой рог, и издали отозвались ему другие рога и резкие крики. Послышался топот множества ног.

— Они идут! — вскричал Леголас.

— Нам некуда отступать, — сказал Гимли.

— В ловушке! — воскликнул Гэндальф. — Зачем я медлил? Пойманы — как и они когда-то. Но тогда меня здесь не было. Посмотрим, что..

Д-У-У-М, Д-У-У-М, — взревели барабаны; стены содрогнулись.

— Закройте двери и завалите их! — крикнул Арагорн. — Да наденьте мешки, пока можете: нам, быть может, еще удастся прорваться.

— Нет! — сказал Гэндальф. — Нам нельзя закрываться совсем. Держите восточную дверь открытой! Если будет удача — мы уйдем в нее.

Снова резко протрубил рог, ему ответили яростные вопли. По коридору приближались шаги. Со звоном и лязгом Отряд обнажил мечи. Гламдринг сиял белым светом, Разитель мерцал краями клинка. Боромир нажал плечом на западную дверь.

— Подожди! Не закрывай пока! — сказал Гэндальф. Он встал рядом с Боромиром и выпрямился в полный рост.

— Кто явился тревожить сон Балина, Государя Мории? — громко крикнул он.

Ответом был взрыв дикого хохота, точно камни посыпались в пропасть; над шумом разнесся гортанный повелительный голос. Д-У-У-М, Д-У-У-М, Д-У-У-М, — гремели в глубинах барабаны.

Гэндальф быстро шагнул к узкой щели в двери и просунул в нее Жезл. Ослепительная вспышка озарила палату и коридор. На миг маг выглянул — и тут же отпрянул: в проёме засвистели стрелы.

— Это орки, их очень много, — сказал он. — И с ними черные мордорские урхи: они крупнее и злей. Сейчас они отошли, но там есть кто-то еще: гигантский пещерный тролль, думаю — не один. Этим путем нам не уйти.

— Другим тоже, если они подойдут к восточной двери, — заметил Боромир.

— Покуда здесь ничего не слышно, — сказал Арагорн: он стоял, вслушиваясь, у восточной двери. — Коридор тут сразу переходит в лестницу — ясно, она ведет не обратно в зал. Но слепо удирать этим путем с погоней на плечах — глупо. Мы не можем запереть дверь. Ключ утерян, замок сломан, а открывается она внутрь. Сначала надо сделать все, чтобы задержать врага. Мы научим их бояться Палаты Мазарбула! — И он крепко сжал эфес Андуриля.

В коридоре послышались тяжелые шаги. Боромир навалился на дверь и закрыл ее, заклинив обломками клинков и кусками дерева. Отряд отступил к дальней стене Палаты. Но уходить было еще рано. На дверь обрушился удар — она дрогнула и стала медленно отползать, таща за собой клинья. Сквозь щель просунулась гигантская рука и плечо, покрытые темно-зеленой чешуей. Потом снизу с усилием вползла большая широкая ступня без пальцев. Снаружи была мертвая тишина.

Боромир прыгнул вперед и изо всех сил рубанул по руке; но меч лязгнул, сверкнул и выпал из вывернутых пальцев. Клинок затупился.

Внезапно, к своему собственному удивлению, Фродо ощутил в сердце вспышку горячей ярости.

— Край, рази! — крикнул он и, бросившись к Боромиру, вонзил свой маленький меч в жуткую ногу. Раздался вой и нога отдернулась, чуть не вырвав Разитель из руки Фродо. Черные капли стекали с клинка и, дымясь, шлепались на пол. Боромир вновь нажал на дверь и задвинул ее.

— Первый за Край! — воскликнул Арагорн. — Хоббиты разят метко! У тебя добрый клинок, Фродо, сын Дрого!

На дверь сыпались удар за ударом. В нее били таранами и молотами. Дверь треснула, поддалась — и вдруг широко распахнулась. Со свистом полетели стрелы, но они били в северную стену и, не причинив вреда, падали на пол. Рев рога, шум шагов — и в палату один за другим ворвались орки.

Сколько их было — Отряд сосчитать не мог. Драка была жаркой, но орки растерялись перед яростью защиты. Двоим прострелил горло Леголас; Гимли перерубил ноги орку, вскочившему на гробницу Балина; многих сразили мечи Боромира и Арагорна. Когда тринадцать из них пало, орки с воплями бежали, оставив защитников невредимыми — кроме Сэма, на лбу которого алела длинная царапина. Спас его быстрый наклон; и он убил своего орка — пронзил его мечом из Могильника. В карих глазах хоббита тлел суровый боевой огонь — вот бы поразился Тод Пескунс, если б увидел его сейчас!

— Теперь — пора! — крикнул Гэндальф. — Идем, пока тролль не вернулся!

Но едва они отступили — Пин и Мерри не успели даже ступить на лестницу — как в палату ворвался огромный — почти с человека ростом — орк-вожак, с ног до головы закованный в черную кольчугу. За ним в дверном проеме сгрудилась его орда. Широкое плоское лицо орка было темным, глаза горели, как угли, язык багровел в разверстой пасти; он потрясал большим копьем. Ударом круглого щита он отбил меч Боромира и так толкнул гондорца, что тот упал наземь. С ловкостью атакующей змеи он нырнул под руку Арагорна и, размахнувшись, послал копье в Фродо. Удар поразил хоббита в правый бок — Фродо был приколот к стене. Сэм с воплем повис на древке, и копье сломалось. Но когда орк, отбросив жезл атамана, выхватил ятаган — на шлем его опустился Андуриль. Вспышка пламени — и шлем разлетелся в куски. Орк свалился с прорубленным черепом. Остальные с воем бежали, едва Арагорн и Боромир шагнули к двери.

Д-У-У-М, Д-У-У-М — взревела бездна. Вновь послышался громкий раскатистый голос.

— Теперь! — крикнул Гэндальф. — Это последний шанс. Бегите!

***

Арагорн поднял лежащего у стены Фродо и заторопился к лестнице, протолкнув вперед Пина и Мерри; остальные последовали за ним, но Гимли Леголасу пришлось тащить — несмотря на опасность, гном медлил, склонив голову у могилы Балина. Боромир плотно притянул восточную дверь, уцепившись за края: в стене и двери были большие железные кольца — впрочем, запереть их было нечем.

— Я не ранен, — выдохнул Фродо. — Отпусти меня! Я могу идти.

От удивления Арагорн чуть не выронил его.

— Я думал, ты умер! — поразился он.

— Нет пока! — сказал Гэндальф. — Но времени удивляться нет. Уходите, вы все, — вниз по лестнице. Подождите меня там, не долго, и если я вскорости не приду — идите дальше. Идите быстро и выбирайте пути, что ведут вправо и вниз.

— Мы не бросим тебя одного! — возразил Арагорн.

— Делай, как я сказал! — яростно проговорил Гэндальф. — Мечам здесь больше делать нечего. Идите!

В коридоре колодцев не было и стояла кромешная тьма. Они спустились на несколько пролетов и оглянулись, но ничего не увидели, кроме слабого мерцания Жезла высоко над собой. Маг, казалось, недвижно стоял на страже у закрытой двери. Фродо тяжело дышал и опирался на Сэма, который одной рукой обнял его. Фродо послышался голос Гэндальфа — маг что-то говорил, и слова певучим эхом отражались от покатой крыши. Стены тряслись. То и дело раскатисто громыхали барабаны: Д-У-У-М, Д-У-У-М.

Внезапно на вершине лестницы плеснуло белое пламя. Потом донесся глухой рокот и тяжелый удар. Бешено застучали барабаны: Д-У-У-М, Д-У-У-М, Д-У-У-М — и смолкли. По лестнице кубарем скатился Гэндальф и рухнул наземь среди товарищей.

— Ну, всё! — сказал маг, с трудом поднимаясь. — Я сделал, что мог. Но мне попался сильный противник: я едва не погиб. Не стойте здесь! Идем! Придется некоторое время обходиться без света — сил у меня совсем не осталось. Идем! Идем же! Где ты, Гимли? Подойди, ты пойдешь со мной. Не отставать!

***

Они брели, спотыкаясь, следом за магом, дивясь, что же могло случиться. Д-У-У-М, Д-У-У-М — вновь забили барабаны. Они звучали глухо и отдаленно — но следовали по пятам. Других звуков погони слышно не было — ни шума шагов, ни криков, ни вообще голосов. Гэндальф не сворачивал ни вправо, ни влево, потому что коридор вел, казалось, как раз куда надо. Время от времени возникали лестницы-пролеты в пятьдесят, а то и поболе ступеней, спускались с яруса на ярус. Сейчас это была главная опасность: в темноте путники не видели спусков, пока не подходили к площадке и не делали шага в пустоту. Гэндальф, как слепой, нащупывал дорогу Жезлом.

За час они прошли милю, может быть, чуть больше, и спустились на много ступеней. Погони по прежнему не было. Они почти уже начали надеяться на спасение. В конце седьмого пролета Гэндальф остановился.

— Становится жарко! — он перевел дыхание. — Мы должны были уже спуститься по меньшей мере до уровня Ворот. Потому думаю, нам надо искать левый поворот, чтобы он повел нас к востоку. Надеюсь, идти недолго. Я очень устал. Я должен отдохнуть немного — пусть хоть все орки кинутся на нас.

Гимли подал ему руку и помог опуститься на ступеньку.

— Что там случилось, у дверей? — спросил он. — Ты встретил того, кто бьет в барабаны?

— Не знаю, — отозвался Гэндальф. — Я вдруг оказался лицом к лицу с тем, чего не встречал доселе. Мне не оставалось ничего кроме как наложить на дверь Запирающее Заклятье. Я знаю их много; но чтобы проделать всё, что надо, требуется время, и даже тогда запертую дверь можно выломать.

Когда я стоял там, то слышал орочьи голоса по ту сторону и думал, что они вот-вот высадят дверь. Я не понимал, о чем они говорят: они пользовались своим мерзким языком. Все, что я разобрал, было слово «гхаш» — «огонь». Потом что-то проникло в палату — я почувствовал это через дверь — и орки, сами испугавшись, умолкли. Оно тронуло железное кольцо — и почуяло меня и мое Заклятье.

Что это было, не представляю, но никогда мне не приходилось испытывать подобной борьбы. Ответное заклятье было ужасно — я едва устоял. На миг дверь ослушалась меня и начала отворяться! Пришлось произнести Веление. Под действием противоборствующих сил дверь разлетелась в куски, и в проеме заклубилось что-то темное, как туча, затмившее весь свет — я был отброшен и скатился по лестнице. Стена рухнула, и крыша палаты, думаю, тоже.

Боюсь, Балин погребен глубоко — быть может, кое-кто погребен вместе с ним. Не знаю. Но путь назад отрезан. Ах! Никогда еще я не уставал так — но теперь все прошло. Фродо! Что с тобой? Не время было говорить об этом, но я никогда не радовался сильней, чем услышав твой голос. Я уже боялся, что на руках у Арагорна храбрый, но мертвый хоббит.

— Что со мной? — повторил Фродо. — Я жив — и, надеюсь, цел. Мне больно и тяжело, но это не страшно.

— Ну-ну, — заметил Арагорн. — Могу только сказать, что хоббиты сделаны из вещества покрепче всего, что я видел. Знай я об этом — поостерегся бы от резких речей в усадском трактире. Этот удар копьем пронзил бы вепря!

— Меня он не пронзил, о чем я с радостью и говорю, — сказал Фродо, — хоть мне и показалось, что я очутился между молотом и наковальней. — Больше он ничего не сказал. Дышать ему было мучительно трудно.

— Ты совсем как Бильбо, — сказал Гэндальф. — В тебе скрыто больше, чем видно на первый взгляд, — я это говорил ему давным — давно.

Фродо долго думал, не скрыто ли за этим замечанием больше, чем было сказано.

Путники пошли дальше. Немного погодя Гимли заговорил — во тьме он видел лучше остальных:

— Кажется, впереди свет. Но не дневной. Он красный. Что это может быть?

— Гхаш! — пробормотал Гэндальф. — Уж не имели ли они в виду, что нижние ярусы в огне? Впрочем, мы все равно можем идти только вперед…

Скоро сомнений не осталось: свет увидели все. Он мерцал и струился по стенам в конце коридора. Теперь дорога была видна: пол перед ними быстро шел под уклон, а чуть впереди стояла низкая арка; сквозь нее бил яркий свет. Воздух стал очень жарким.

Отряд подошел к арке, и Гэндальф прошел под ней, знаком велев им подождать. Когда он остановился в проходе, багровый отблеск высветил его лицо. Маг быстро отступил.

— Тут какое-то новое лиходейство, — проговорил он, — изобретенное, без сомнения, чтобы поприветствовать нас. Но теперь я знаю, где мы: на Первом Ярусе, чуть ниже Ворот. Это Второй Чертог Старой Мории, и Ворота близко: в восточном конце, налево — не больше чем в четверти мили. Через Мост, вверх по лестнице, широким коридором через Первый Чертог — и на волю! Но идите и взгляните!

Они выглянули. Перед ними был еще один пещерный зал. Он был выше и гораздо длинней того, в котором они ночевали. Путники были близ его восточного края; западный конец терялся во тьме. По центру вытянулся двойной ряд колонн. Они были высечены в форме стволов могучих деревьев, чьи кроны поддерживали крышу ветвящимся каменным узором. Стволы были гладкими и черными, но багряный отблеск темно отражался на их боках. Прямо в полу, вплотную к подножиям двух массивных столбов, зияла большая трещина. Из нее исходил красный свет, и время от времени языки пламени лизали край и обвивали низ колонн. В горячем воздухе дрожали клубы темного дыма.

— Если бы мы пошли из верхних залов главным коридором — здесь ловушка захлопнулась бы, — сказал Гэндальф. — Будем надеяться, что сейчас огонь отделит нас от погони! Идем! Времени терять нельзя.

Когда он говорил, вновь послышались барабаны: Д-У-У-М, Д-У-У-М, Д-У-У-М. Вдали, во тьме западного конца зала, раздались крики и зов рога. Д-У-У-М, Д-У-У-М: колонны сотряслись, а огонь дрогнул.

— Последний рывок! — сказал Гэндальф. — Если снаружи солнце — мы спасены! За мной!

Он повернул налево и быстро зашагал по гладкому полу. Расстояние было больше, чем казалось. На бегу они услышали позади топот и эхо множества ног. Донесся яростный вой: их увидели. Звенела и бряцала сталь. Над головой Фродо просвистела стрела.

Боромир засмеялся.

— Этого они не ожидали, — сказал он. — Огонь отсек их. Мы на другой стороне!

— Смотри вперед! — окликнул его Гэндальф. — Мост близко. Он узок и опасен.

Внезапно Фродо увидел перед собой черный провал. В конце зала пол исчезал, обрываясь в неведомую бездну. До двери можно было добраться лишь по узкому каменному мосту без ограды или перил, который перепрыгивал пропасть дугой в пятьдесят футов. Это была древняя защита гномов от любого врага, который захватил бы Первый Чертог и внешние коридоры. Через мост можно было перейти лишь вытянувшись цепочкой. На краю его Гэндальф остановился, и Отряд сгрудился позади него.

— Показывай путь, Гимли! — велел маг. — Пин и Мерри — следом. Вперед и вверх по лестнице!

Вокруг падали стрелы. Одна попала в Фродо — и отскочила. Другая пронзила шляпу Гэндальфа и застряла там, как черное перо. Фродо оглянулся. За пламенем сгустились черные фигуры: орков было, казалось, больше сотни. Они потрясали копьями и ятаганами, кроваво мерцавшими в свете огня. Д-У-У-М, Д-У-У-М — близился рокот.

Леголас повернулся и натянул тетиву, хотя расстояние было слишком велико для его маленького лука. И вдруг рука его дрогнула, и стрела упала наземь. Он вскрикнул в отчаянье и страхе. Появились два огромных тролля; они несли большие каменные плиты, чтобы сделать из них переправу через огонь. Но не тролли повергли эльфа в ужас. Ряды орков смешались, они сгрудились, словно сами боялись чего-то. За ними возникло нечто. Что — разглядеть было невозможно: оно было подобно мгле, в центре которой чернел силуэт вроде человеческого — но больше; от него исходили сила и ужас.

Оно приблизилось к краю огня — и пламя поникло, точно накрытое тучей. Оно с шумом перемахнуло трещину — языки взметнулись ему навстречу и с яростной радостью забились вокруг; и черный дым взвился в воздух. За ним струилась и тлела огнистая грива. В правой руке у него был клинок, подобный острому языку огня; в левой оно сжимало многохвостый хлыст.

— Балрог! — простонал Леголас. — Это Балрог!..

Глаза Гимли широко раскрылись.

— Великое Лихо Дарина! — вскрикнул он и, выпустив топор, обеими руками закрыл лицо.

— Балрог, — пробормотал Гэндальф. — Теперь я понимаю. — Он пошатнулся и тяжело оперся на Жезл. — Что за злая судьба! А я уже смертельно устал…

***

Темная, окутанная огнем фигура быстро приближалась. Орки с воплями переливались через каменные мосты. Боромир поднял рог и протрубил. Вызов зазвенел — и отозвался от пещерной крыши ревом множества глоток. На миг орки поколебались, а огненная тень застыла. Потом эхо замерло внезапно, как пламя, задутое темным ветром, и враги рванулись вперед.

— Через Мост! — крикнул Гэндальф, собираясь с силами. — Бегите! Этот враг вам не по силам. Я должен заградить узкий путь. Бегите!

Арагорн и Боромир не вняли приказу, но продолжали стоять бок о бок позади Гэндальфа, на дальнем краю моста. Другие застыли в дверном проеме в конце зала и обернулись, не в силах бросить своего вождя один на один с врагом.

Балрог достиг Моста. Гэндальф стоял на середине дуги, опершись на посох левой рукой; в другой его руке холодным белым огнем горел Гламдринг. Враг снова остановился — прямо перед магом — и тьма вокруг него склубилась в два широких крыла. Он поднял хлыст — хвосты его свистнули и затрещали. Пламя вырвалось из его ноздрей. Но Гэндальф стоял твердо.

— Ты не пройдешь, — сказал он. Орки остановились, упала мертвая тишь. — Я слуга Тайного Огня, повелитель светлого пламени Анора. Ты не пройдешь. Багровая тьма не поможет тебе, порожденье Моргота. Возвращайся во Мрак! Ты не пройдешь.

Балрог не ответил. Пламя его угасло, а тьма сгустилась. Он медленно ступил на мост — и вдруг вырос, и крылья его простерлись от стены к стене; но Гэндальф был все еще виден — мерцанием во тьме; он казался маленьким и одиноким: седой и согбенный, как древнее дерево под натиском бури.

Из тьмы, пылая, взвился багровый меч.

Встречь ему взблеснул голубоватый Гламдринг.

Раздался звенящий треск, полыхнуло белое пламя. Балрог отшатнулся, меч его отёк расплавленным дождем. Маг на мосту покачнулся, отступил на шаг — и вновь встал твердо.

— Ты не пройдешь! — повторил он.

Балрог рывком вскочил на мост. Хлыст его вился и шипел.

— Ему не выстоять одному! — вскричал вдруг Арагорн и помчался по мосту назад. — Элендиль! — гремел он. — Я с тобой, Гэндальф!

— Гондор! — прорычал Боромир, кидаясь следом.

В этот миг Гэндальф поднял Жезл и с громким криком ударил по мосту перед собой. Жезл разлетелся в куски и выпал из его руки. Все озарилось слепящим светом. Мост треснул. Он сломался у самых ног Балрога, и камень, на котором тот стоял, рухнул в пропасть — а другие остались, дрожа, как скальный язык, высунутый в пустоту.

С жутким криком Балрог пал вперед, его тень нырнула за ним — и сгинула. Но, падая, он взмахнул хлыстом — хвосты взвились и оплели колени мага, подтащив его к краю. Маг зашатался, упал, тщетно цепляясь за камни — и сорвался в бездну.

— Бегите, глупцы! — крикнул он — и исчез.

***

Пламя угасло, упала кромешная тьма. Отряд стоял, оцепенев от ужаса, вглядываясь в провал. Едва Арагорн и Боромир бегом вернулись назад — мост треснул и рухнул. Арагорн криком заставил их очнуться.

— Идем! Я поведу вас! — позвал он. — Мы должны исполнить его последний приказ. Идите за мной!

Спотыкаясь, побрели они вверх по большим ступеням. Арагорн шел впереди, Боромир замыкал цепочку. На вершине был широкий гулкий коридор. Они побежали вдоль него. Фродо услышал, как рядом всхлипнул Сэм — и понял, что сам плачет на бегу. Д-У-У-М, Д-У-У-М, Д-У-У-М — рокотали вслед барабаны, теперь скорбно и медленно: Д-У-У-М. Они бежали. Впереди рос свет. Большие колодцы пронзили свод. Они побежали быстрее. Промчавшись большим залом, залитым светом из высоких окон, путники пронеслись сквозь сломанную дверь — и вдруг перед ними открылись Великие Врата — арка слепящего света.

В тени, за большими камнями по обе стороны Ворот, прятались орки, но створки ворот были распахнуты настежь. Арагорн поверг на пол вставшего на их пути вожака, а другие бежали, страшась его гнева. Отряд промчался мимо них к выходу. Они выбежали из Ворот и запрыгали по большим, истертым от времени ступеням — порогу Мории. Так наконец, потеряв надежду, они вышли под вольное небо и ощутили на лицах дыхание ветра. Они не останавливались, пока не отошли от стен на полет стрелы. Вокруг лежала долина Затенья. Тень Мглистых Гор затемняла её, но на восточных землях лежал золотистый свет. Было не больше часа пополудни. Сияло солнце; облака были высоки и белы.

Путники оглянулись. В тени Гор черным зевом зияла арка Ворот Слабо и отдаленно раскатились подземные барабаны: Д-У-У-М. Из-под арки выплыл тусклочерный дым. Больше ничего не было видно; долина была пуста. Д-У-У-М. Скорбь наконец осилила их, и они разрыдались: одни стоя и молча, другие повалились наземь. Д-У-У-М, ДУМ. Бездна умолкла.

Глава 6Лотлориэн

— Увы! Боюсь, мы не можем медлить здесь дольше, — сказал Арагорн. Он взглянул на горы и высоко поднял меч. — Прощай, Гэндальф! — воскликнул он. — Не говорил ли я тебе: если войдешь во врата Мории — берегись! К горю своему я был прав! На что нам надеяться без тебя?

Он повернулся к Отряду.

— Мы должны идти без надежды, — проговорил он. — По крайней мере, мы еще можем мстить. Скрепите сердце и не плачьте более! Идем! Нас ждет долгий путь и много дел.

Хранители поднялись и осмотрелись. На севере долина взбегала вверх узким, затененным двумя горными отрогами языком, над которым сияли три белых пика: Келебдил, Фануидхол, Карадрас — вершины Мории. Вверху по долгой лестнице маленьких порогов белым кружевом стремился поток, и дымка брызг висела в воздухе у подножия гор.

— Там Теневой Каскад, — Арагорн указал на водопад. — Мы спустились бы оттуда по тропе, что идет вдоль потока, будь судьба добрей к нам.

— Или Карадрас не так жесток, — сказал Гимли. — Вон он стоит и хохочет на солнце! — Он погрозил кулаком дальнему пику и отвернулся.

На востоке горный отрог внезапно обрывался, и вдали виднелись широкие затуманенные земли. На юге бесконечной грядой вставал Мглистый Хребет. Немного в стороне и чуть ниже — они все еще были высоко на западных склонах долины — лежало озеро. Оно было длинным, овальным и походило на громадный наконечник копья, глубоко вонзившийся в северный склон; но южный его берег не затемняли тени, он был освещен солнцем. Однако вода в озере была темно-синей, как чистое вечернее небо, когда глядишь на него из освещенной комнаты. Поверхность его была спокойной и гладкой. Вокруг лежала ровная лужайка, круто спадая к его голому краю.

— Это Зеркальное, Келед-Зарам на нашем языке, — грустно вздохнул Гимли. — Помню, как он сказал: «Да порадует тебя встреча с ним! Но мы не задержимся там». Долго идти мне теперь, прежде чем я снова смогу радоваться. Я должен спешить прочь — он же останется здесь.

***

Отряд шел вниз по дороге от Ворот. Она была грубой и разбитой, и постепенно превратилась в петлистую тропу меж вереском и дроком, что пробивала себе путь среди осколков камней. Но до сих пор было видно, что некогда большой мощеный тракт вел в предгорья из низин Царства Гномов. Местами близ дороги стояли полуразрушенные каменные строения и зеленые курганы, увенчанные гибкими березами и елями, поющими на ветру. Дорога свернула к востоку — и они оказались над лужайкой Зеркального; недалеко от дороги высилась одинокая колонна со сломанным верхом.

— Это Столп Дарина! — вскричал Гимли. — Я не могу миновать его, не свернув на минутку взглянуть на чудо долины.

— Иди — да поторопись! — сказал Арагорн, оглядываясь на Врата. — Солнце садится рано. Орки, быть может, не выйдут до сумерек, но нам надо уйти как можно дальше прежде чем спустится ночь. Сейчас новолуние, так что ночь будет темной.

— Идем со мной, Фродо! — позвал гном, спрыгивая с дороги. — Я не позволю тебе уйти, не увидев Келед-Зарама. — Он сбежал по долгому зеленому склону. Фродо медленно шел следом, несмотря на рану и усталость, притянутый спокойной синей водой; Сэм плелся сзади. У Столпа Дарина Гимли остановился и взглянул вверх. Тот был треснут и иссечен ветром, и стертые руны на одной из сторон прочесть было невозможно.

— Этот Столп отмечает место, где Дарин впервые заглянул в Зеркальное, — сказал гном. — Давайте заглянем туда и мы — перед уходом.

Они наклонились над темной водой. Сначала ничего не было видно. Потом в глубокой синеве медленно проступили контуры окружающих гор — пики над ними были факелами белого огня — и кусочек неба. Там, как утонувшие алмазы, сияли мерцающие звезды, хотя небосвод над головой заливал солнечный свет. Своих отражений они не увидели.

— Келед-Зарам прекрасно и удивительно! — сказал Гимли. — Там ждет пробуждения Дарила его корона. Прощай! — Он поклонился, повернулся и поспешил назад к дороге.

— Что вы там видели? — спросил Пин у Сэма, но Сэм так глубоко задумался, что не ответил.

***

Теперь дорога свернула к югу и быстро повела вниз, выбегая из-за краев долины. Чуть ниже озера путники наткнулись на глубокий источник, чистый, как хрусталь; из него, переливаясь через каменный порог, выбегал ручей и, сверкая и ворча, мчался вниз по крутому каменному руслу.

— Из этого ключа берет начало Серебрянка, — сказал Гимли. — Не пейте из него! Он холоден, как лед.

— Вскоре она станет быстрой рекой, собирающей воды многих горных речек, — добавил Арагорн. — Путь наш на много миль проляжет с ней рядом. Ибо я поведу вас путем, который избрал Гэндальф, и надеюсь сначала прийти в леса, где Серебрянка впадает в Великую Реку — вон там.

Они взглянули туда, куда он указывал — и увидели перед собой поток, прыгающий в желоб долины и несущийся вдаль, в низины, покуда золотистая дымка не скрывала его.

— Там лежат леса Лотлориэна! — проговорил Легодас. — Это прекраснейшее из мест, где живет мой народ. Нигде нет таких деревьев, как в том краю. Ибо осенью листья с них не облетают, а становятся золотыми. И покуда не придет весна и не выглянет новая зелень, не падают они, а тогда ветви усыпают золотые цветы; и пол в лесу золотист, и золотиста крыша, а колонны — из серебра, ибо кора деревьев серая и гладкая. Так до сих пор поется в наших песнях. Душа моя возрадовалась бы, вступи я под своды того леса весной!

— Моя душа обрадуется даже зимой, — сказал Арагорн. — Но до него еще много миль. Поспешим же!

***

Какое-то время Фродо и Сэму удавалось держаться вровень с другими; но Арагорн вел Отряд очень быстро, и немного погодя они начали отставать. Они ничего не ели с раннего утра. Царапина Сэма горела огнем, голова была странно легкой и пустой. Несмотря на сияющее солнце, ветер — после теплой тьмы Мории — казался ледяным. Сэм дрожал. Фродо каждый шаг давался труднее прежнего, он задыхался.

Наконец Леголас оглянулся и, увидев, что они плетутся далеко позади, окликнул Арагорна. Все остановились, и Арагорн побежал назад, позвав с собой Боромира.

— Прости, Фродо, — в раскаянье вскричал он. — Так много случилось сегодня, что я совсем позабыл, что ты ранен — и Сэм тоже. Ты должен был сказать. Мы ничего не сделали, чтобы помочь вам, а должны были, хотя бы все орки Мории гнались за нами. Потерпи! Чуть дальше есть место, где мы сможем немного отдохнуть. Там я сделаю для вас все что смогу. Сюда, Боромир! Мы понесем их.

Скоро они подошли еще к одной реке, что сбегала с западных склонов и соединяла свои бурлящие струи с торопливой Серебрянкой. Они вместе переливались через позеленевший камень и искристым водопадом спадали в долину. Вокруг него стояли ели, низкие и изогнутые, а крутые берега поросли приземистым папоротником и кустами черники. Внизу была ровная низинка, по которой, с шумом крутя взблескивающую гальку, текла река. Здесь путники сделали привал. Было около трех часов пополудни, а они отошли от Ворот лишь на несколько миль. Солнце уже клонилось к закату.

Пока Гимли и двое молодых хоббитов разжигали костер из кустарника и еловых сучьев и носили воду, Арагорн осматривал Сэма и Фродо. Рана Сэма была неглубокой, но выглядела неважно, и лицо Арагорна помрачнело. Но через миг он вздохнул с облегчением.

— Тебе повезло, Сэм! — сказал он. — Многие платили куда дороже за своего первого орка. В царапине нет яда — а орочьи клинки чаще всего ядовиты. Она быстро затянется — я дам лекарство. Промывай ее, когда Гимли вскипятит воду.

Он раскрыл кошель и вынул несколько смятых листьев.

— Они высохли, и часть их силы утеряна, — сказал он. — Но это листья атэласа, которые я собрал близ Заветри. Накроши один в воду, промой рану дочиста и я перевяжу ее. Теперь твоя очередь, Фродо!

— Я в порядке, — Фродо не хотелось, чтобы трогали его одежду. — Все, что мне надо — это немного поесть и чуть-чуть отдохнуть.

— Нет! — сказал Арагорн. — Надо же знать, что сделали с тобой молот и наковальня. Я до сих пор дивлюсь, что ты жив. — Он тихонько стянул с Фродо старую куртку и поношенную рубаху — и задохнулся от изумления. Потом рассмеялся. Серебряная кольчуга блестела, как морская зыбь под солнцем. Арагорн осторожно снял ее и поднял — алмазы в ней вспыхнули звездами, а кольца зазвенели, как дождь, падающий в озеро.

— Смотрите, друзья! — позвал он. — От такой хоббичьей шкурки не отказались бы и Владыки эльфов! Если бы было известно, что они у хоббитов такие — все охотники Средиземья примчались бы в Край!

— И все стрелы всех охотников мира пропали бы даром, — сказал Гимли, в удивлении глядя на кольчугу. — Эта рубаха мифрильная. Мифрильная!.. Я никогда не слыхал и не видел более прекрасной. Это та самая, о которой говорил Гэндальф? Тогда он недооценил ее. Но дар был отдан достойному!

— Я часто удивлялся, о чем вы там с Бильбо секретничаете взаперти, — сказал Мерри. — Да будет благословен старик! Я люблю его больше, чем всегда. Надеюсь, нам выпадет случай рассказать ему об этом!

На правом боку и груди Фродо чернел огромный кровоподтек. Под кольчугой была рубашка из мягкой кожи, но в одном месте кольца, продавив ее, вошли в тело. Левый бок Фродо тоже покрывали синяки и ссадины — там, где хоббит был приколот к стене. Пока остальные готовили еду, Арагорн промыл ушибы водой, в которую бросил атэлас. Острый аромат наполнил низину, и все, кто склонялся над дымящейся водой, почувствовали себя освеженными; им будто прибавили сил. Скоро Фродо ощутил, что боль унялась и дышать стало легче, хотя синяк саднил еще много дней. Арагорн привязал ему на бок подушечку из чего-то мягкого.

— Кольчуга на диво легка, — сказал он. — Надень ее снова, если сможешь. Мне будет спокойнее знать, что на тебе такая рубаха. Не снимай ее никогда, даже во сне — если только судьба не заведет тебя туда, где ты, хотя бы на время, будешь в безопасности; но случаи эти будут редки на твоем пути.

***

Поев, Хранители приготовились идти дальше. Они загасили костер и уничтожили все его следы. Потом, выбравшись из низины, вновь зашагали по дороге. Они не успели отойти далеко, когда солнце скрылось за западным хребтом, и длинные тени поползли вниз по горным склонам. Сумрак вставал из-под ног, в лощинах клубился туман.

Далеко на востоке вечерняя заря бледно высветила дальнюю равнину и лес. Сэму и Фродо стало намного лучше, они могли идти очень быстро — и Арагорн, с небольшой остановкой, вел Отряд еще около трех часов.

Было темно. Настала глубокая ночь. Небо усыпали звезды, но убывающей луны долго не было видно. Гимли и Фродо шли позади — медлен но и молча, вслушиваясь в каждый звук. Наконец Гимли заговорил.

— Только ветер шипит. Гоблинов поблизости нет, или у меня уши из дерева. Можно надеяться, что орки успокоились, прогнав нас из Мории. Быть может, они только этого и хотели, и больше им от нас ничего не надо — я о Кольце. Хотя орки, бывает, гонятся за врагами много миль — если хотят отомстить за атамана…

Фродо не ответил. Он взглянул на Разитель — клинок не светился. И все же он слышал что-то, или думал, что слышал. Когда тени сгустились над ними, а дорога поблекла, он снова услышал быстрое шлепанье босых ног. Даже и теперь он слышал его. Он быстро обернулся Позади тускло блеснули два огонька — или ему на миг показалось, что он их видит; но они тут же скользнули вбок и пропали.

— Что там? — спросил гном.

— Не знаю, — отозвался Фродо. — Мне почудились шаги, а сейчас вот я видел свет — как глаза. Мне это часто кажется с тех пор, как мы вошли в Морию.

Гимли остановился и нагнулся к земле.

— Ничего, кроме ночной болтовни трав и камней, — сказал он. — Идем! Торопись! Остальные почти скрылись из виду. Вверх по долине, встречь им, дул холодный ночной ветер. Впереди смутно воздвиглась серая тень, и они услышали бесконечный шорох листвы — будто шумели тополя.

— Лотлориэн! — вскричал Леголас. — Лотлориэн! Мы пришли к опушкам Золотого Леса. Как жаль, что сейчас зима!

В ночи деревья высоко вздымались над ними, аркой сойдясь над тропой и потоком, что внезапно нырял под их раскидистые ветви. В бледном свете звезд стволы их были серы, трепещущая листва отливала темным золотом.

— Лотлориэн! — сказал Арагорн. — Как рад я вновь услышать шум этих крон!.. Мы отошли от Ворот не более, чем на пять миль — но дальше идти не можем. Будем надеяться, что чары эльфов охранят нас от опасности в эту ночь!

— Если только эльфы по-прежнему живут здесь в нашем темном мире с сомнением сказал Гимли.

— Давным-давно никто из моего народа не приходил сюда — в края, где мы бродили столетия назад, — сказал Леголас, — но мы слышали, что Лориэн еще жив, ибо есть тайная сила, отводящая лихо от его земель. Тем не менее, народ его почти не показывается — быть может, они живут в глуби леса, вдали от северных границ.

— Они живут поистине далеко, — сказал Арагорн и вздохнул, точно какое-то воспоминание шевельнулось в нем. — Этой ночью мы должны сами позаботиться о себе. Пройдем немного вперед, пока деревья не сомкнутся за нами; потом свернем с дороги и поищем место для отдыха. Он шагнул вперед, но Боромир не двинулся с места.

— Разве нет другого пути? — спросил он.

— Какого пути, лучше этого, ты хочешь? — сказал Арагорн.

— Прямого, хотя бы он вел сквозь клинки мечей, — был ответ. — Странные пути избирает этот Отряд — и покуда не дошел до добра. Против моей воли вошли мы под своды Мории — и понесли потерю. А теперь, говоришь ты, мы должны идти в Золотой Лес; но мы в Гондоре слыхали об этих опасных землях: говорят, из тех, кто входит туда, не возвращается почти никто. И никто не выходит невредимым.

— Не говори «невредимым», скажи «прежним» — тогда ты, быть может, будешь прав, — сказал Арагорн. — Но знания оставили Гондор, Боромир, если во граде тех, кто некогда был мудр, теперь судят дурно о Лотлориэне. Впрочем, верь во что хочешь — иного пути у нас нет, если только ты не предпочтешь вернуться к Воротам Мории, карабкаться по горному бездорожью или в одиночку плыть по Великой Реке.

— Тогда веди! — сказал Боромир. — Но он опасен.

— Воистину так, — проговорил Арагорн. — Дивен и опасен; но лишь лиху стоит бояться его — или тем, кто несет лихо в себе. За мной!

***

Пройдя лесом чуть более мили, они подошли к другой реке, быстро сбегающей с поросших лесом склонов, что полого поднимались на запад, к горам. Справа, во тьме, слышался плеск водопада. Темные торопливые воды пересекали тропу и впадали в Серебрянку, кружа водовороты меж корней.

— Это Нимродель! — сказал Леголас. — Давным-давно лесные эльфы сложили песни об этой реке — и мы все еще поем их на Севере, вспоминая радугу над ее водопадами и золотые цветы, плывущие в ее струях. Теперь все затемнено, и Мост на Нимродели сломан. Я омою в ней ноги — говорят, вода ее целительна для усталых. — Он спустился по крутому берегу и ступил в поток. — Идите сюда! — позвал он. — Здесь неглубоко. Давайте перейдем вброд! А на том берегу отдохнем, и шум падающих вод навеет нам сон и забвение бед.

Один за другим они спустились и последовали за Леголасом. Фродо немного постоял у берега, давая воде омыть его усталые ноги. Она была холодной, но чистой, и когда Фродо пошел вперед, и вода поднялась ему до колен, он почувствовал, что напряжение и усталость долгого пути оставили его члены.

***

Когда весь Отряд переправился, путники уселись на берегу, отдыхали и ели; и Леголас рассказывал им предания о Лотлориэне, который до сих пор живет в сердцах эльфов Лихолесья, о солнечном и звездном свете на заливных лугах у Великой Реки, прежде чем мир стал сер.

Наконец настало молчание, и они услышали музыку водопада, нежно плещущего во тьме. Фродо мнилось, что он слышит поющий голос, смешанный с шумом воды.

— Слышите голос Нимродели? — спросил Леголас. — Я спою вам песнь о деве Нимродель, что звалась так же, как река, у которой она жила в древние времена. Песнь эта прекрасна на нашем лесном языке; но вот как звучит она на Всеобщем Наречии — так, как ее поют сейчас в Светлояре. — И голосом столь тихим, что шорох листвы порой заглушал его, эльф начал:

Эльфийской девой она была,

Звездой, сияющей днем:

Был бел ее плащ, и из серебра

Цветы блестели на нем.

Звезда мерцала во лбу ее,

И свет струился с волос,

Как солнце с ясеня ярким днем,

Что в Лотлориэне рос.

Длинны были кудри, а руки — белы,

Вольна она и легка,

Смогла бы пройти по лучу Луны

Бесшумнее ветерка.

Близ водопада реки Нимродель

Где вод прохладных исток,

Голос ее звенел, как капель,

Падая в быстрый поток.

Напрасно деву искать теперь

На солнце или в тенях;

Ибо давно ушла Нимродель,

След затерялся в горах.

Серый корабль в далеком порту

Под кровом могучих скал

Ждал ее долго; и на ветру

Парус, струясь, трепетал.

В полночь примчался северных вихрь,

И грозен был его рев.

Он вынес корабль на крыльях своих

На милость бурных валов.

В тусклом рассвете земля не видна,

Бухта исчезла вдали…

Вровень с бортами вздымает волна

Пенные гребни свои.

Амрос смотрел, как тают вдали

Синие кряжи Гор…

Печально серые корабли

Вышли в морской простор.

Он вспомнил Лориэна цветы,

И желтой листвы печаль,

И смех Нимродели, и плеск воды, —

Амрос, эльфийский царь.

С мостика в Море прянул он,

Сорвался стрелой с тетивы,

И погрузился в пучину волн,

Как чайка из синевы.

Ветер струился в густых волосах,

Пена искрилась кругом;

Могуч и прекрасен, волну оседлав,

Лебедем несся он…

Но с Запада вестей не пришло,

На Сумрачных Берегах

Не слышал больше эльфийский народ

Об Амросе никогда.

Голос Леголаса затих, и песня смолкла.

— Больше я петь не могу, — промолвил Леголас. — Это лишь часть, многое я позабыл. Эта песня долгая и грустная: в ней поется, как скорбь пришла в Лотлориэн, Лориэн Цветущий, когда Гномы разбудили лихо в горах.

— Но Гномы не творили лиха, — сказал Гимли.

— Я этого и не говорил — однако лихо пришло, — печально ответил Леголас. — Тогда многие эльфы покинули свои жилища и ушли — и Нимродель заблудилась далеко на юге, среди перевалов Белых Гор, и не пришла к кораблю, где ее ждал Амрос — ее возлюбленный. Но весной, когда ветер шелестит молодой листвой, голос ее все еще можно услышать у водопада, что носит ее имя; ибо Нимродель впадает в Серебрянку, которую эльфы зовут Келебрант, а Келебрант — в Андуин Великий, а Андуин течет в Златозарный Залив, откуда некогда отплывали корабли эльфов Лориэна. Но ни Нимродели, ни Амросу не возвратиться сюда.

Говорят, дом ее был построен в ветвях дерева, что росло близ водопада; ибо таков обычай эльфов Лориэна. Из-за этого их называют галадримм — или «древесяне». В глубине их леса деревья очень высоки. Лесной Народ не зарывался в землю, как Гномы, и не строил твердынь из камня, пока не пришла Тьма.

— Даже в наши дни жизнь на деревьях может оказаться безопаснее сидения на земле, — сумрачно заметил Гимли. Он посмотрел через поток на дорогу, что вела к Затенью, а потом — на свод темных веток над головой.

— В словах твоих скрыт мудрый совет, Гимли, — сказал Арагорн. — Дома мы построить не можем, но эту ночь постараемся провести как галадриммы и поищем укрытия на вершинах деревьев. Мы и так уже сидим рядом с дорогой дольше, чем дозволяет мудрость.

Отряд свернул с тропы, и углубился в густой лес, уходя от Серебрянки на запад вдоль горной реки. Чуть дальше водопада Нимродели они набрели на группу деревьев; некоторые из них нависли над водой. Их могучие серебристые стволы не смогли бы обхватить и трое людей, а представить их высоту было попросту невозможно.

— Я взберусь наверх, — сказал Леголас. — Среди деревьев я дома, будь то корни или крона, хотя об этих я слышал лишь в песнях. Они зовутся маллорны — те самые, что цветут золотистыми цветами — и я никогда не поднимался ни на один. Теперь я посмотрю, как они выглядят — и как растут.

— Чем бы они ни были, — сказал Пин, — деревья эти на самом деле будут чудом, если в их ветвях смогут ночевать не только птицы. Я не могу спать на шестке!

— Тогда вырой нору в земле! — посоветовал Леголас, — если это тебе больше по нраву. Только копай быстро и глубоко, если хочешь укрыться от орков. — Он легко оттолкнулся от земли и ухватился за ветку, отходившую от ствола высоко над его головой. Но не успел он подтянуться, как из кроны дерева внезапно раздался голос.

— Даро! — приказал он, — и Леголас спрыгнул в изумлении и страхе. Он прижался к стволу.

— Замрите! — прошептал он другим. — Не двигайтесь и молчите!

Над их головами послышался тихий смех, а потом другой чистый голос сказал что-то на языке эльфов. Фродо мало что понял из сказанного, ибо язык, на котором говорят между собой Лесные Эльфы восточнее гор, отличен от наречий Запада. Леголас взглянул вверх и ответил на том же языке.

— Кто они и что говорят? — не выдержал Мерри.

— Эльфы, само собой, — сказал Сэм. — Неужто по голосам не слышно?

— Да, эльфы, — подтвердил Леголас. — А говорят они, что ты так пыхтишь, что тебя ничего не стоит подстрелить даже в темноте. — (Сэм поспешно зажал рот обеими руками). — Но они еще говорят, что бояться не к чему. Они давно заметили нас: услышали мой голос еще за Нимроделью и поняли, что я из их северной родни — потому и не стали мешать нашей переправе; а потом слышали мою песню. Сейчас они велят подняться мне и Фродо; им, кажется, известно кое-что о нем и нашем походе. Остальных они просят немного подождать у корней — пока не решат, что следует делать.

***

Из мрака спустилась лестница; она была сплетена из серебристо-серой веревки и слабо мерцала в ночи. Выглядела она ненадежно; но на деле оказалась достаточно прочной, чтобы выдержать нескольких человек. Леголас легко взбежал вверх, и Фродо медленно последовал за ним; позади, стараясь не пыхтеть, карабкался Сэм. Ветви маллорна у ствола росли почти прямо, а потом резко изгибались вверх; но у вершины главный ствол раскинулся короной из многих ветвей, и среди них был устроен помост, наст, как тогда говорили; эльфы называли подобные вещи талан. Взбирались на него через круглое отверстие в центре, сквозь которое проходила лестница.

Когда Фродо наконец влез на помост, то увидел, что Леголас сидит в окружении трех эльфов. Одеты они были в мглисто-серое, и потому незаметны — пока не шевелились. Они поднялись, и один приоткрыл небольшой светильник; из него вырвался тонкий серебряный луч. Эльф поднял его, высветив сперва лицо Фродо, а затем — Сэма. Потом снова закрыл фонарь, и по-эльфийски проговорил слова привета. Фродо (с запинкой, правда) ответил тем же.

— Добро пожаловать! — медленно повторил эльф, уже на Всеобщем языке. — Мы редко говорим на других языках; ибо живем мы сейчас в сердце Леса, и неохотно общаемся с другими народами. Даже наши родичи с Севера отошли от нас. Но некоторые из нас все же выходят в мир, собирая вести и следя за врагами — они говорят на разных наречиях. Один из этих разведчиков — я. Зовут меня Халдир. Мои братья, Румиль и Орофин, почти не говорят на вашем языке.

До нас дошел слух о вашем походе, потому что посланцы Эльронда заглянули в Лориэн, возвращаясь домой по Теневому Каскаду. Мы не слышали о… хоббитах, или полуросликах, много долгих лет, и не знали, что они еще живут в Средиземье. Ты не выглядишь лиходеем. И, так как пришел ты с эльфом, к тому же из нашего рода, мы с радостью примем тебя, как того просил Эльронд, хоть у нас и не в обычае пропускать чужаков через свои земли. Но эту ночь ты должен провести здесь. Сколько вас всего?

— Восьмеро, — сказал Леголас. — Я, четверо хоббитов, и двое людей, один из которых — Арагорн, Друг Эльфов, из рода Рыцарей из Заморья.

— Имя Арагорна, сына Арафорна, известно в Лориэне, — сказал Халдир, — и с ним милость нашей Владычицы. Все в порядке. Но пока ты сказал лишь о семи.

— Восьмой — гном, — сказал Леголас.

— Гном! — повторил Халдир. — Это плохо. Мы не имели дела с Гномами со времен Черных Лет. Они не допускаются в наш лес. Я не могу пропустить его.

— Но он из-под Одинокой Г оры, один из доверенных гномов Дайна, и дружен с Эльрондом, — вмешался Фродо. — Эльронд сам избрал его нам в товарищи, и он был верен и храбр.

Эльфы тихо посовещались друг и другом и спросили о чем-то Леголаса на своем языке.

— Хорошо, — согласился наконец Халдир. — Мы поступим против наших правил. Если Арагорн и Леголас обещают следить за ним и согласны отвечать за него — он может пройти. Но мы должны завязать ему глаза.

Но больше разговаривать нельзя. Ваш отряд не должен оставаться на земле. Мы следили за реками — с тех пор, как много дней назад большая орда орков прошла к Мории вдоль склонов хребта. На границах Леса воют волки. Если вы в самом деле прошли сквозь Морию — опасность неподалеку. Завтра с утра вам надо идти дальше.

Четверо хоббитов поднимутся сюда и заночуют с нами — их мы не боимся! На соседнем дереве — другая талан. Там укроются остальные. Ты, Леголас, отвечаешь за них перед нами. Зови нас, если что-то случится! И пригляди за гномом!

***

Леголас тут же спустился вниз передать приказ Халдира; и скоро Мерри и Пин вскарабкались на высокий помост. Они едва дышали и выглядели довольно испуганными.

— Вот и мы! — выдохнул Мерри. — Мы приволокли и ваши одеяла впридачу к своим. Остальную поклажу Бродник закопал в листья.

— Вам не надо было ничего нести, — сказал Халдир. — Зимой на вершинах холодно, хотя сегодня ветер с юга; но у нас довольно еды и питья, чтобы прогнать ночной холод, и шкур и плащей, чтобы укрыться от него.

Хоббиты с удовольствием съели еще один (и лучший) ужин. Потом тепло закутались — не только в меховые плащи эльфов, но и в собственные одеяла — и попытались уснуть. Но, хоть они и устали, сделать это легко удалось лишь Сэму. Хоббиты не любят высот и не спят наверху — если даже у них в доме есть «верх». Помост, по их мнению, вовсе не подходил для спальни. У него не было ни стен, ни хотя бы перил — лишь с одной стороны стоял легкий плетеный щит — его можно было передвигать и устанавливать в зависимости от ветра.

Некоторое время Пин продолжал болтать.

— Надеюсь, если я усну в этом птичьем гнезде, то не скачусь вниз, — сказал он.

— Если уж я засну — так буду спать, скатился я или нет, — отозвался Сэм. — А чем меньше болтовни, тем скорее засыпается, если вы меня понимаете.

***

Фродо лежал без сна и глядел на звезды, проблескивавшие сквозь бледную крышу дрожащей листвы. Сэм захрапел рядом задолго до того как сам он закрыл глаза. Он слабо различал тусклые серые силуэты двух эльфов; они сидели неподвижно, обхватив колени руками, и шепотом разговаривали. Третий спустился вниз — он нес стражу на одной из нижних ветвей. Наконец, убаюканный ветром в кроне и нежным ворчанием водопада, Фродо уснул — и ему снилась песня Леголаса.

Среди ночи он проснулся. Остальные хоббиты спали. Серп Луны бледно мерцал сквозь листву. Ветер утих. Снизу, с земли, слышался резкий смех и топот множества ног. Донесся лязг металла. Звуки медленно затихли вдали; ушли они, казалось, на юг, в глубину леса.

Вдруг сквозь дыру в помосте просунулась голова. Фродо привскочил в тревоге — и увидел, что это эльф в сером капюшоне. Он взглянул на хоббитов.

— Что там? — спросил Фродо.

— Ирх! — свистящим шепотом ответил эльф и забросил на помост свернутую лестницу.

— Орки! — сказал Фродо. — Что они делают? — Но эльф уже исчез. Больше звуков не было. Даже листва молчала, а водопад, казалось, затих. Фродо сидел и дрожал в своих одеялах. Он был благодарен эльфам: их не схватили на земле; но чувствовал, что и на деревьях не спасение — разве что укрытие. Орки, ходили слухи, шли по следу, что гончие — и лазать они тоже умели. Он обнажил Разитель; тот вспыхнул и налился голубым огнем, потом медленно померк и угас Несмотря на померкнувший меч, чувство внезапной опасности не оставило Фродо — скорее, даже усилилось. Он поднялся, подкрался к отверстию и глянул вниз. Он был почти уверен, что расслышал тихий шорох у корней.

То были не эльфы: лесной народ движется бесшумно. Послышалось слабое сопение; что-то цеплялось за кору. Затаив дыхание, Фродо смотрел во тьму.

Что-то медленно лезло вверх, и дыхание его походило на слабое шипение сквозь стиснутые зубы. Потом, совсем рядом со стволом, Фродо увидел два белесых глаза. Они замерли и, не мигая, уставились вверх. Вдруг они дрогнули, смутный силуэт скользнул за ствол и пропал.

И сразу же из ветвей появился Халдир.

— На этом дереве было что-то, чего мне видеть не приходилось, сказал он. — Не орк. Оно сбежало, едва я взялся за ствол. Оно очень осторожно и сноровисто на дереве — не то я решил бы, что это один из твоих хоббитов.

Стрелять я не стал, потому что не хотел поднимать шума: оно могло вскрикнуть, а это — риск битвы. Тут прошел сильный отряд орков. Они перешли Нимродель — да будут прокляты их мерзкие лапы! — и двинулись вдоль реки по старой дороге. Они, кажется, что-то учуяли, и некоторое время осматривали место вашей стоянки. Трое не в силах противостоять сотне — поэтому мы ушли вперед и, громко перекликаясь, увлекли их вглубь леса.

Орофин спешит сейчас вперед, к нашим жилищам, чтобы оповестить наш народ. Ни один из орков не выйдет из Лориэна. А прежде, чем спустится следующая ночь, воины-эльфы тайно соберутся у северной грани леса. Вы же должны отправиться на юг, едва взойдет солнце.

***

С Востока пришел бледный день. Свет разрастался, просачиваясь сквозь золотистую листву маллорна, и хоббитам казалось, что это сияет ранее солнце прохладного летнего утра. Меж ветвей проглядывало бледно-голубое небо. Глядя в проем на южной стороне настила, Фродо видел всю долину Серебрянки — она расплескалась морем темного золота, тихо вздыхающим на ветру.

Утро было еще холодным и ранним, когда Отряд вновь тронулся в путь — теперь их вели Халдир и его брат Румиль.

— Прощай, нежная Нимродель! — крикнул Леголас. Фродо оглянулся — и увидел взблеск белых брызг меж серебристых стволов.

— Прощай, — проговорил он. Ему казалось, что никогда больше он не услышит столь прекрасных вод, вечно сливающих свои бессчетные звуки в бесконечной неизменной мелодии.

Они вернулись на тропу, что бежала по западному берегу Серебрянки, и некоторое время шли по ней на юг. На земле были следы орков. Но вскоре Халдир свернул в сторону и остановился на берегу в тени деревьев.

— Там, за рекой, один из наших разведчиков, — сказал он, — хоть вы и не видите его. — Он тихо свистнул, подражая птице, и из молодой поросли на том берегу выступил эльф — тоже в сером плаще, но с откинутым капюшоном; в утреннем свете солнца его волосы блестели, как золото. Халдир ловко перебросил через реку моток серой веревки. Эльф поймал его и обвязал конец вокруг дерева на берегу.

— У Келебрант здесь, как видите, сильное течение, — сказал Халдир. — Она быстра и глубока — и очень холодна. Мы не входим в нее, если только по необходимости. Но в эти дни бдительности мы не строим мостов. Смотрите, как мы переправляемся! — Он закрепил свой конец веревки на другом дереве, она туго натянулась — и эльф легко перебежал по ней реку и возвратился назад, точно по дорожке.

— Я-то пройду по этой тропе, — сказал Леголас. — Но другие не столь искусны. Они что — должны плыть?

— Нет! — ответил Халдир. — У нас есть еще две веревки. Мы натянем одну над другой на уровне плеч и пояса — и товарищи твои переправятся, держась за них.

Когда неверный мост был готов, Отряд перешел по нему — кто медленно и осторожно, кто быстро и твердо. Из хоббитов самым ловким оказался Пин — он почти перебежал, держась только одной рукой; он смотрел на берег впереди и ни разу не взглянул вниз. Сэм перетащился с трудом, вцепившись в веревки и не отрывая глаз от белёсой пенящейся реки, точно это была пропасть в горах.

Оказавшись на другом берегу, он вздохнул с облегчением.

— Век живи — век учись! — как говорит мой старик, хотя он-то думал о садоводстве — не о ночевке в гнезде на насесте и уж подавно не о беганье по — паучьи. Даже мой дядька Энди никогда не выкидывал таких штук.

Когда наконец весь Отряд собрался на восточном берегу Серебрянки, эльфы отвязали веревки и смотали две из них. Румиль, оставшийся на той стороне, быстро перетянул третью к себе, забросил ее на плечо и, помахав рукой, ушел назад к Нимродели — нести стражу.

— Теперь, друзья, — сказал Халдир, — вы вступили в Наиф-Лориэн, или, по-вашему, Клин Лориэна, ибо земли эти лежат подобно наконечнику копья между Серебрянкой и Андуином Великим. Мы не позволяем чужестранцам вызнавать тайны Наифа. Немногие ступали на эту землю.

Как было условлено, я должен завязать глаза гному Гимли. Остальные могут идти свободно, покуда мы не подойдем к нашему стану в Эгладиле — в Углу меж реками.

Это очень не понравилось Гимли.

— Договор был заключен без моего согласия, — заявил он. — Я пойду ослепленным, как бродяга или пленник. И я не шпион. Мой род не имеет дел с прислужниками Врага. И зла эльфам мы не причиняли. Я предам вас не скорее, чем Леголас или любой другой член Отряда.

— Я не сомневался в тебе, — проговорил Хаддир. — Однако таков закон. Я не знаток законов и не могу нарушать их. Я и так уже сделал много, позволив тебе перейти Келебрант.

Гимли заупрямился. Он твердо расставил ноги и положил ладонь на рукоять топора.

— Я пойду свободным, — заявил он, — а нет — вернусь и отправлюсь в родные края, где моему слову верят, пускай опасность грозит мне хоть на каждом шагу.

— Ты не можешь уйти, — сурово возразил Халдир. — Ты зашел уже так далеко, что должен предстать перед Владыками. Они решат, что делать с тобой: задержать или отпустить — по их воле. Ты не сможешь вновь пересечь реки — позади тебя тайные стражи. Ты будешь убит прежде, чем увидишь их.

Гимли выхватил топор. Халдир и его товарищ согнули луки.

— Будь прокляты гномы и их упрямство! — вскричал Леголас.

— Тише! — проговорил Арагорн. — Если я еще вождь этого Отряда — вы должны поступать, как велю я. Гному тяжело быть ослепленным одному. Нам всем завяжут глаза, даже Леголасу. Так будет лучше всего, хоть путь наш и станет медленным и скучным.

Гимли вдруг засмеялся.

— Весело же мы будем выглядеть! Отряд глупцов!.. Халдиру придется вести нас на веревочке, как псу — слепых бродяг. Нет уж! Я согласен, чтобы со мной разделил ослепление один Леголас.

— Я эльф и родич живущим здесь, — возразил Леголас, в свою очередь распаляясь.

— Что ж, давайте кричать: «Будь прокляты эльфы и их упрямство!» — сказал Арагорн. — Но все в Отряде пойдут одинаково. Ну же, Халдир, завяжи нам глаза!

— Я потребую уплаты за каждое падение и каждый сбитый палец, — предупредил Гимли, когда на него надели повязку.

— Требовать не придется, — сказал Халдир. — Поводырь я хороший а дорожки — прямые и мягкие.

— Я сожалею о глупости этих дней, — вздохнул Леголас. — Все мы — враги одного Врага, и однако я должен идти ослепленным под золотой листвой!

— Это может показаться глупым, — сказал Халдир. — Воистину, ни в чем не явлена так ясно сила Черного Властелина, как в отчуждении, разделяющем тех, кто еще противостоит ему. Однако столь мало верности и доверия видим мы сейчас в мире вне Лориэна (и, быть может, вне Светлояра), что не рискуем собственной доверчивостью подвергнуть опасности свой край. Мы живем на острове в море опасностей, и руки наши чаще касаются тетивы, чем струн.

Реки долго защищали нас, но и они перестали быть надежной защитой; ибо Завеса Тьмы продвинулась к северу и заволокла все вокруг нас. Кое-кто говорит об уходе — однако уходить, мнится мне, уже поздно. В горах на западе множится лихо; земли к востоку пусты или наводнены тварями Саурона; ходят слухи, что и пути через Роханд небезопасны, и за устьем Великой Реки наблюдает Враг. Даже если мы сумеем выйти к берегам Моря, мы не найдем там укрытия. Говорят, есть гавань Заморских Эльфов, но она далеко, на севере и западе, за землей Полуросликов. Но где это — знают, быть может, лишь наши Владыки; я же не знаю.

— Мог бы и догадаться: ты ведь видишь нас, — сказал Мерри. — К западу от моей земли — Края, где живут хоббиты, — есть эльфийская гавань.

— Счастливый народ хоббиты — живут рядом с морем! — воскликнул Халдир. — Давным-давно никто из моего народа не видел его, однако память о нем живет в наших песнях. Расскажи мне о той гавани, пока мы идем.

— Не смогу, — сказал Мерри. — Я ее никогда не видел. Прежде никогда никуда из Края не уезжал. А знай я, каков вокруг мир — не думаю, чтобы меня когда-нибудь потянуло покинуть мой край.

— Даже чтобы увидеть дивный Лотлориэн? — удивился Халдир. — Мир и правда полон опасностей, и темных мест в нем немало, но все же в нем еще много прекрасного, и хотя во всех краях любовь ныне смешана с горем — она, быть может, тем сильнее, чем больше скорби вокруг.

Некоторые из нас поют, что Завеса Тьмы развеется и снова наступит мир. Однако я не верю, ни что мир вокруг станет таким, каким он был в древности, ни что Солнце будет светить как встарь. Для эльфов, боюсь я, свет её окажется в лучшем случае тропинкой, по которой они смогут уйти за Море и навеки покинуть Средиземье. Жаль Лориэн, который я так люблю! Грустна будет жизнь в краю, где не растут маллорны. А есть ли маллорны за Великим Морем — не знает никто.

Беседуя так, Отряд медленной цепочкой шел по лесным тропинкам; вел их Халдир, а замыкал шествие еще один эльф. Земля под ногами была ровной и мягкой, и немного спустя они зашагали свободней, не боясь споткнуться или ушибиться. Лишенный зрения, Фродо ощутил, как обострились его слух и другие чувства. Он чуял запах деревьев и трав различал множество оттенков в шорохе листьев над головой, бормотание бегущей справа реки, перекличку тонких птичьих голосов в небе Он чувствовал солнце на лице и руках, когда Отряд проходил по полянам.

С тех пор, как он ступил на дальний берег Серебрянки, странное чувство охватило его; во время пути по Наифу оно все более обострялось: ему казалось, что он перешел по мосту времен в уголок Предначальной Эпохи и идет теперь по миру, которого нет. В Светлояре жила память о Древнем; в Лориэне Древнее было — жизнь. Зло здесь видели и слышали, скорбь знали; эльфы не верили внешнему миру и боялись его; волки выли на границах Леса; но земли Лориэна не касалась Тьма.

Весь тот день Отряд шел вперед, пока не пришел холодный вечер, и ветер ранней ночи не зашумел в густых кронах. Тогда они остановились и спокойно уснули прямо на земле, ибо им не дозволили снять повязки, и влезть на деревья они не могли. Утром они неспешно продолжали путь. В полдень сделали привал, и Фродо понял, что они вышли на яркое солнце. Внезапно вокруг зазвучало множество голосов. Войско эльфов подошло бесшумно: они торопились к северной границе, готовые отразить любое нападение из Мории; и они принесли вести. Некоторые из них Халдир пересказал.

Разбойников-орков заманили в засаду и почти всех перебили; уцелевшие бежали за запад, к горам — за ними гонятся. Стражи видели странную тварь: бегает сгорбившись, свесив руки до земли — вроде зверя, и все же не зверь. Поймать ее не удалось, а стрелять не стали, не зная, добро завело ее в Лес или зло, и она убралась по Серебрянке.

— А еще, — проговорил Халдир, — они принесли мне Слово от Владыки и Владычицы. Вам всем позволено идти свободно, даже гному Гимли. Похоже, Владычица знает о каждом из вашего Отряда. Возможно, из Светлояра пришли новые вести.

Первым он освободил от повязки Гимли.

— Прости! — сказал он, кланяясь. — Смотри на нас с дружбой! Смотри и радуйся — ибо со времен Дарина ни один гном не видел деревьев Наиф — Лориэна!

Когда глаза Фродо открылись — у него захватило дух. Путники стояли на поляне. Справа возвышался большой курган, поросший травой, зеленой, как весна Предначальной Эпохи. На нем, как двойная корона, росли два круга деревьев: те, что снаружи, были снежно-белыми и безлистыми — но прекрасными в своей совершенной наготе; внутренние были маллорнами, очень высокими, все еще одетыми в золото.

Высоко в ветвях центрального — самого высокого — дерева сверкал белый помост. У подножий деревьев и на склонах кургана траву испестрили маленькие цветы, подобные золотистым звездам. Среди них, качаясь на гибких стеблях, росли другие цветы, белые и бледно-зеленые: они дымкой мерцали в высокой пышной траве. Вверху ясно синело небо, и полуденное солнце заливало сиянием холм и поляну, отбрасывая от деревьев долгие густо-зеленые тени.

— Смотрите! Вы пришли к Керин-Амросу! — сказал Халдир. — Ибо здесь — сердце великого царства древности, а это курган Амроса, где во дни счастья был его высокий чертог. Здесь, в неувядающей траве, всегда цветут зимние цветы: желтый эланор и бледный нифредиль. Здесь мы остановимся и отдохнем — недолго, чтобы прийти в город галадримов под вечер.

***

Другие бросились в душистую траву — а Фродо все стоял, пораженный. Ему мнилось, что он прошел сквозь окно, открытое в исчезнувший мир. Его озарял свет, которому не было имени в языке хоббита. Все, что он видел, было совершенно, формы казались ясными и четкими, будто впервые созданными в миг, когда ему развязали глаза — и древними, словно существовали вечно. Он не видел ни одного цвета, которого бы не знал — золотой и белый, зеленый и голубой — но они были чистыми и острыми, точно он впервые увидел их и нарек именами новыми и дивными. Зимой ни одно сердце не скорбело бы здесь о лете или весне. Нигде — ни на листе, ни на цветке, ни на травинке — не было ни пятен, ни болезни, ни уродства. Земли Лориэна были чисты.

Фродо повернулся и увидел, что Сэм стоит рядом с ним, озадаченно оглядываясь и протирая глаза, точно не уверенный, проснулся ли он.

— Надо же, ясный день и солнце сияет… — сказал он. — Я-то ведь всегда думал, ежели эльфы — так обязательно чтобы луна и звезды. А тут все такое эльфийское, что я о таком и не слыхивал… Я будто в песню попал, сударь, если бы меня понимаете.

Халдир смотрел на них, и казалось, что если кто-то и понимал и слова, и мысли, и думы — так это он. Он улыбнулся.

— Вы ощутили силу Владычицы Галадримов, — сказал он. — Хотите подняться со мной на Керин-Амрос?

Он легко ступил на поросшие травой склоны, и хоббиты последовали за ним. Хотя он шел, дышал, и вокруг него трепетала живая листва, а лицо обдувал холодный ветер — Фродо чувствовал, что находится в краю без времени, который не увядал, не изменялся и ни о чем не забывал. Когда он уйдет и вновь выйдет во внешний мир — Фродо, странник из далекого Края, по-прежнему будет бродить тут, среди цветов эланора и нифредиля, в дивном Лотлориэне.

Они вошли в круг белых деревьев. На Керин-Амросе дул южный ветер, вздыхая среди ветвей. Фродо застыл. Он услышал дальний шум прибоя на берегах, давно ушедших на дно, и крики морских птиц, чье племя исчезло с лица земли.

Халдир ушел вперед и теперь взбирался на настил. Собираясь последовать за ним, Фродо коснулся ладонью ствола у лестницы: никогда прежде он столь внезапно и остро не чувствовал упругости древесной коры и жизни, что билась под ней. Он ощутил радость от прикосновения к дереву — не как лесник или плотник; то была радость самого живого дерева.

Когда наконец он ступил на высокий помост, Халдир взял его за руку и повернул к югу.

— Взгляни сначала туда! — сказал он.

Фродо взглянул — и увидел, все еще вдалеке, холм, поросший могучими деревьями, или город зеленых башен; что это — он не смог бы сказать. Оттуда, казалось ему, исходят сила и свет, окутывающие все эти земли. И вдруг ему отчаянно захотелось птицей полететь в зеленый город. Потом он посмотрел на восток, и увидел весь Лориэн, сбегающий к бледному мерцанию Андуина, Великой Реки. Он перевел глаза за реку — и свет померк, он снова был в мире, который знал. За рекой лежал край пустой и ровный, унылый и голый, лишь вдали будто вставала волна, угрозная и темная. У солнца, озарявшего Лотлориэн, не хватало сил развеять тень тех дальних высот.

— Там лежат чащобы Южного Лихолесья, — проговорил Халдир. — Его Крепость окружают леса темных елей, где деревья борются друг с другом, а ветви их кривы и сухи. В центре, на каменном холме, стоит Дол-Гулдур, где долго укрывался Враг. Мы боимся, что теперь он заселен вновь — и мощью вшестеро большей. Над ним издревле клубится туча тьмы. С этого высокого места тебе видны две противоборствующие силы; они борются сейчас всюду, но, хотя Свет прозревает самое сердце Тьмы, собственные его тайны остаются скрыты. Пока. — Он повернулся и быстро спустился вниз; хоббиты слезли следом.

У подножия холма Фродо увидел Арагорна, стоящего неподвижно и молча, как дерево; но в руке его был маленький золотой эланор, а глаза сияли. Его окутало какое-то дивное воспоминание; и Фродо, глядя на него, понял, что он видит нечто, происходившее на этом самом месте. Ибо годы мрака покинули лицо Арагорна — он казался юным рыцарем в белых одеждах, высоким и прекрасным, и, обращаясь к кому-то невидимому, он произнес по-эльфийски несколько слов.

«Арвен ванимельда, намариэ!» — услышал Фродо; а Арагорн вздохнул, вернувшись из грез, взглянул на хоббита и улыбнулся.

— Здесь сердце Царства Эльфов на земле, — сказал он. — И здесь навеки останется мое сердце — если только не вспыхнет свет за темными тропами, которыми нам идти вместе — тебе и мне. Так идем! — взяв руку Фродо в свою, он сошел с Керин-Амроса, и при жизни больше приходил туда.

Глава 7Зеркало Галадриэли

Солнце садилось за горы и тени густели в лесах, когда путники вновь пошли дальше. Теперь тропы вели их в чащу, где уже наступили сумерки. Пока они шли, настала ночь, и эльфы раскрыли маленькие серебряные фонари.

Внезапно они опять оказались под открытым вечерним небом: оно было бледным, и кое-где уже вспыхнули звезды. Перед ними лежала обширная луговина, за ней в мягких тенях скрывался глубокий ров — трава по его краям была зелена, точно хранила память об ушедшем солнце. На другой стороне вздымалась высокая зеленая стена, ограждающая зеленый холм, поросший маллорнами столь высокими, каких им еще не доводилось видеть. О высоте их трудно было даже гадать; они высились в сумерках как живые башни. В их многоярусных ветвях и вечнотрепещущих кронах сверкали бесчисленные огоньки — зеленые, золотистые, серебряные. Халдир повернулся к Отряду.

— Добро пожаловать в Карас-Галадон! — сказал он. — Здесь, в городе галадримов, живут Владыка Целеборн и Галадриэль — Владычица Лориэна. Но мы не можем войти туда: на северной стороне ворот нет. Надо обойти вокруг — а путь неблизок, ибо город велик.

По внешнему краю рва бежала мощеная белым камнем дорога. Они пошли по ней на запад — а город зеленым облаком все время поднимался слева; и по мере того, как сгущалась ночь, все новые огни загорались в нем, пока не стало казаться, что холм сплошь усыпан звездами. Наконец они подошли к белому мосту и, перейдя его, увидели ворота города: высокие и прямые, они были устроены между заходящими один за другой концами стены и обращены на юго-запад; ворота были увешаны множеством фонариков.

Халдир постучал, сказал что-то — и ворота бесшумно распахнулись, но стражей Фродо не заметил. Путники вошли — и створки сомкнулись за ними. Они оказались в долгом проходе между концами стены и, быстро пройдя его, вошли в Город Деревьев. Путники никого не видели и не слышали — на земле; но вверху, среди ветвей и воздухе, звенело множество голосов. Издали, с вершины холма, доносилось пение, падающее с высоты, как ласковый дождь.

Они шли многими тропами, поднимаясь по множеству лестниц, пока наконец не оказались на вершине. Перед ними на широкой поляне искрился фонтан. Его освещали серебряные фонари, покачивающиеся на ветвях, а струи падали в серебряный бассейн, из которого вытекал светлый ручей. С южной стороны поляны росло самое могучее из всех деревьев; его гигантский гладкий ствол блестел, как серый шелк и вздымался вверх, покуда высоко над головой его нижние ветви не простирали свои исполинские ладони под тенистым облаком кроны. Рядом с деревом стояла широкая белая лестница, и у ее подножья сидели три эльфа. Когда путники подошли, они вскочили, и Фродо увидел, что те высоки и одеты в серебристые кольчуги, а с плеч их спадают белые плащи.

— Здесь живут Целеборн и Галадриэль, — сказал Халдир. — Вы должны подняться к ним и говорить с ними — такова их воля.

Один из эльфов-стражей протрубил в маленький рог — и с высоты его чистому звуку откликнулись три таких же зова.

— Я пойду первым, — сказал Халдир. — За мной пусть идут Фродо и Леголас. Остальные могут следовать за нами как хотят. Это трудный подъем для тех, кто непривычен к таким лестницам, но по пути вы сможете отдохнуть.

***

Медленно поднимаясь, Фродо миновал множество настилов: одни справа, другие слева, третьи были устроены прямо у ствола, так что лестница проходила сквозь них. На огромной высоте хоббит достиг обширной талан, подобной палубе гигантского корабля. На ней был выстроен дом, такой большой, что на земле мог бы быть дворцом для Людей. Фродо вошел за Халдиром — и оказался в овальном зале; сквозь центр его рос ствол маллорна — сузившийся к кроне, он, тем не менее, походил на толстый столб.

Зал наполнял неяркий свет; стены его были серебристо-зеленые, а крыша золотая. В нем сидело множество эльфов. В двух креслах у ствола дерева под балдахином из живой ветви восседали бок о бок Целеборн и Галадриэль. Они поднялись навстречу гостям, как то было принято у эльфов, даже тех, что были могущественными Владыками. Они были очень высоки — Владычица не ниже Владыки — печальны и прекрасны. Одежды их были белы; волосы Владычицы струились чистым золотом, а волосы Целеборна были длинны и подобны сияющему серебру; но на лицах их Время не оставило следов — кроме как в самой глубине глаз: они были остры, как блеск копий в свете звезд, и в то же время мудры — глубокие колодцы воспоминаний.

Халдир пропустил Фродо вперед, и Владыка приветствовал хоббита на его языке. Владычица Галадриэль не сказала ни слова, но долго смотрела ему в лицо.

— Садись рядом с моим креслом, Фродо из Края! — сказал Целеборн. — Когда поднимутся все — мы побеседуем.

Каждого из путников он приветствовал, называя по имени.

— Входи, Арагорн, сын Арафорна! Тридцать восемь лет внешнего мира минуло с тех пор, как ты приходил сюда; и годы эти тяжко лежат на тебе. Но конец близок — к добру или к худу. Так позабудь здесь о своей ноше!

— Мы рады тебе, сын Трандуиля! Слишком редко мои родичи при ходят сюда с севера.

— Добро пожаловать, Гимли, сын Глоина! Давно не видали мы в Карас-Галадоне Даринского народа. Но сегодня мы нарушили древний закон. Да будет это знаком, что, хотя мир затемнен, лучшие дни близко, и что дружбе меж нашими народами суждено возродиться!

Гимли низко поклонился.

Когда все гости расселись вокруг его кресла. Владыка вновь взглянул на них.

— Передо мною — восьмеро, — сказал он, — а выступить должны были девять: так говорили вестники. Но, быть может, решение Совета изменилось, а мы не знаем о том. Эльронд далеко, и тьма клубится меж нами, и тени все длинней и длинней.

— Нет, решение совета не менялось, — впервые заговорила Галадриэль. Голос ее был чист и певуч, но глубже обычных голосов женщин. — Гэндальф Серый вышел с Отрядом — но он не вступал в пределы этой земли. Скажите нам, где он; ибо очень хотелось бы снова поговорить с ним. Но я не вижу его, если только он не войдет в Лотлориэн: вкруг него серебристый туман, и пути его ног и духа скрыты от меня.

— Увы! — воскликнул Арагорн. — Гэндальфа Серого поглотила мгла. Он навеки остался в Мории.

При этих словах все эльфы в зале вскрикнули в печали и изумлении.

— Это лихие вести, — проговорил Целеборн, — самые лихие из всех, какие приходили сюда в эти годы, полные скорбных деяний. Он повернулся к Халдиру. — Почему мне не сказали об этом прежде? — спросил он по-эльфийски.

— Мы не говорили Халдиру о наших делах и целях, — ответил за него Леголас. — Сначала — потому что устали, а опасность была за спиной; а потом мы почти забыли о скорби, идя по дивному Лориэну.

— Однако горе наше велико, а утрата невосполнима, — сказал Фродо. — Гэндальф был нашим вождем, он провел нас сквозь Морию, а когда надежд на спасение не осталось, он спас нас — и погиб.

— Поведайте нам об этом! — велел Целеборн.

Тогда Арагорн рассказал обо всем, что случилось на перевале Карадраса и в следующие дни; он говорил о Балине и его книге, о битве в Палате Мазарбула, об огне и узком мосте, и приходе Ужаса.

— Оно казалось лихом Древнего Мира, — закончил Следопыт. — Я никогда не видел подобного. В нем слились воедино пламя и тьма ужас и мощь.

— Это был Балрог Моргота, — сказал Леголас. — Самое страшное из всех Проклятий Эльфов — не считая Того, кто сидит в Черном Замке.

— Воистину я видел на мосту то, что является нам в ночных кошмарах, я видел Лихо Дарина, — тихо проговорил Гимли, и страх был в его глазах.

— Увы! — сказал Целеборн. — Мы давно боялись, что под Карадрасом спит Ужас. Но знай я, что гномы вновь растревожили лихо в Мории — я воспретил бы тебе пересечь северные границы, тебе и всем, кто идет с тобой. И, если только это возможно, сказал бы, что в конце концов Гэндальф впал из мудрости в глупость, без нужды войдя в тенета Мории.

— Поистине необдуманны были бы слова сказавшего это, — печально проговорила Галадриэль. — Ничего в жизни не совершал Гэндальф без нужды. Те, кто следовал за ним, не знали, о чем он думал, и не могут по-настоящему рассказать о его целях. Но каков бы ни был проводник — те, кто идут за ним, не виновны. Не отказывай Гному в привете. Если бы наш народ провел долгие годы в изгнании вдали от Лотлориэна, кто из галадримов, будь то даже Целеборн Мудрый, прошел бы мимо, не пожелав взглянуть на свой древний дом, хотя бы он стал логовом драконов?

Непроглядна вода Келед-Зарама и льдисто холодны ключи Кибел-Налы, и дивно прекрасны были многоколонные чертоги Казад-Дума — в древности, до падения могущественных подгорных царей. — Она взглянула на Гимли — тот сидел печальный и хмурый — и улыбнулась. И Гном, услыхав имена, произвесенные на его древнем языке, поднял глаза и встретился с ее взором; и ему показалось, что он заглянул вдруг в сердце врага — и нашел там понимание и любовь. Удивление прошло по его лицу — и он медленно улыбнулся в ответ.

Он неловко поднялся и, поклонившись по-гномьи, сказал:

— Однако более прекрасны вечноживая земля Лориэна, а краса Владычицы Галадриэли превыше всех алмазов, скрытых в недрах земли!

Наступило молчание. Наконец Целеборн заговорил вновь.

— Я не знал, что положение ваше было столь отчаянно, — сказал он. — Забудь мои резкие слова, Гимли! Я говорил, скорбя сердцем. Я сделаю, что смогу, чтобы помочь вам — каждому в зависимости от желаний и нужды, но в особенности — тому из полуросликов, кто несет Бремя.

— Дело твое известно нам, — проговорила Галадриэль, глядя на Фродо. — Но здесь мы не станем говорить о нем открыто. Однако, быть может, ты не напрасно пришел в этот край, ища помощи — как без сомнения, собирался поступить Гэндальф. Ибо Владыка Галадримов; считается мудрейшими из Эльфов Средиземья, и дары его ценнее даров королей. Он жил на Западе со дней Рассвета, и я прожила с ним бессчетные годы; ибо прежде, чем пали Наргофронд и Гондолин, перешла я горы, и долгие века этого мира вместе бьемся мы за победу.

Именно я впервые созвала Совет Светлых Сил; и если бы к словам моим прислушались, его возглавил бы Гэндальф Серый — и многое тогда было бы иначе. Но даже сейчас надежда еще есть. Я не даю тебе совета, не говорю, что тебе делать, а что — нет. Ибо не в поступках или отказе от них, не в выборе того или иного пути могу я оказать помощь, но лишь в знании того, что было и отчасти того, что будет. Но я говорю тебе: Дело твое — на острие клинка. Поколебайся — и оно падет: к гибели всего. Однако надежда жива, пока все члены Отряда верны.

С этими словами она обвела их глазами, изучающе посмотрев на каждого. Никто, кроме Леголаса и Арагорна, не мог долго вынести ее взгляд. Сэм мгновенно вспыхнул и опустил голову.

Наконец Владычица отвела глаза и улыбнулась.

— Не позволяйте душам смущаться, — сказала она. — Сегодня сон ваш будет спокоен.

Тогда они вздохнули, и вдруг почувствовали усталость — точно их долго и подробно расспрашивали, хотя ни одного слова не было произнесено вслух.

— Ступайте! — сказал Целеборн. — Вы истомлены скорбью и тяжким трудом. Даже если Поход ваш прямо не касается нас — вы останетесь под кронами этого Города, пока не излечитесь и не наберетесь сил. Отдыхайте, и не станем покуда говорить о дальнейшем пути.

***

Эту ночь Отряд провел на земле — к большому удовольствию хоббитов. Эльфы раскинули для них шатер среди деревьев близ фонтана и поставили в нем мягкие ложа; потом дивными голосами пожелали гостям доброй ночи и оставили их. Путешественники поговорили немного о прошлой ночи в вершинах деревьев и дневном переходе, и о Владыке и Владычице; оглядываться на более отдаленные события у них еще не было сил.

— Почему ты покраснел, Сэм? — спросил Пин. — Ты быстро смутился. Можно подумать, у тебя нечистая совесть. Надеюсь, на ней нет ничего страшнее лиходейских мыслей стащить у меня одеяло?

— Ничего такого я даже и не думал, — сказал Сэм, вовсе не настроенный шутить. — Ежели хотите знать, я себя ровно раздетым почувствовал. Она ж мне в самую душу заглянула. Глядит и спрашивает: что мол, ты сделаешь, если я помогу тебе в Край попасть, да еще дом с садом в придачу дам — отступись только.

— Забавно, — сказал Мерри, — Почти то же чувствовал и я; только… только… нет уж, не стану я больше говорить об этом, — с запинкой закончил он.

Все они, казалось, чувствовали одно и то же: каждому был предложен выбор между тьмой впереди и тем, что он страстно желал; и, чтобы получить это, ему надо было лишь свернуть с полного страхов пути и оставить Поход и борьбу с Сауроном другим.

— А мне еще показалось, — добавил Гимли, — что выбор мой останется тайной, ведомой только мне.

— Мне это кажется очень странным, — сказал Боромир. — Быть может, это было лишь проверкой и она хотела прочесть наши мысли во имя добрых целей; но я сказал бы, что она испытывает нас, делая вид, что может дать то, что предлагала. Не надо и говорить, что я отказался слушать. Люди Минас-Тирифа верны своему слову. — что Владычица предложила ему — Боромир не сказал.

Что до Фродо — он не захотел ни о чем рассказывать, хотя Боромир засыпал его вопросами.

— Она долго смотрела на тебя, Хранитель, — сказал воин.

— Да, — отвечал Фродо, — но, что бы ни пришло мне в голову, оно останется там.

— Так остерегись! — сказал Боромир. — Я не доверяю ни этой эльфийской Владычице, ни ее целям.

— Не хули Владычицу Галадриэль! — жестко оборвал его Арагорн. Ты не знаешь, о чем говоришь. В ней и в этом краю нет зла — если только человек не принесет его сюда сам. Тогда — пусть остережется! Я же сегодня усну без страха — впервые после Светлояра. Пусть сон мой будет глубок и хоть на время унесет мою скорбь! Я устал телом и духом. — Он улегся на ложе и тут же уснул.

Другие вскоре последовали его примеру, и ни звук, ни кошмар не тревожил их сна. Проснувшись, они обнаружили, что лужайка перед шатром залита ярким светом, а струи фонтана взлетают ввысь и падают, мерцая на солнце.

Они провели в Лотлориэне несколько дней — как им вспоминалось после. Все время, пока они жили там, сияло солнце — лишь изредка выпадал ласковый дождь; проливался и убегал, оставляя все свежим и чистым. Воздух был прохладен и нежен, как ранней весной, однако они ощущали вокруг глубокий задумчивый покой зимы. Им казалось, что они ничего не делают — лишь едят, пьют и отдыхают, да бродят среди деревьев; и этого было довольно.

Они больше не видели Владыку и Владычицу и мало разговаривали с эльфами; ибо большинство эльфов говорило только на своем языке. Халдир простился с ними и ушел назад, к северным границам, где теперь неусыпно сменялись стражи и собралось много воинов — с тех пор, как Отряд принес вести о Мории. Леголас почти все всё время проводил с галадримами и после первой ночи не спал с товарищами, хотя возвращался, чтобы есть и беседовать с ними. Часто, уходя бродить по лесу, он уводил с собой Гимли, и другие дивились этой перемене.

Теперь, когда товарищи сидели или гуляли вместе, они говорили о Гэндальфе, и всё, что они видели или знали о нем, живо вставало перед ними. Тела их исцелялись от ран и усталости — скорбь же становилась острее. Часто слышали они неподалеку голоса эльфов и знали, что те в песнях оплакивают Гэндальфа, ибо ловили его имя среди нежных и грустных слов, которых не могли разобрать.

Мифрандир, Мифрандир! — пели эльфы. — О Серебристый Странник! — так звали они его. Но когда Леголас бывал с друзьями — он отказывался переводить им песни, говоря, что у него не достанет умения и что для него утрата еще слишком свежа — повод для слез, не для песен.

Первым, кто вложил свою грусть в слова, был Фродо. Он редко складывал песни или стихи; даже в Светлояре он больше слушал, чем пел сам, хотя в памяти его хранилось множество песен, сочиненных до него. Но теперь, когда он сидел у фонтана в Лориэне и слушал голоса эльфов, думы его приняли облик песни, которая показалась ему красивой; однако едва он попытался повторить её Сэму — от нее остались лишь клочки, пожухлые, как горсть опавшей листвы.

Тот вечер был и сер, и тих,

Мы слышали его шаги:

Он уходил, спеша уйти

Туда, где тьма, туман, враги.

Он шел на запад через лес,

Ладонью посох крепко сжав,

И грозный старый лес чудес

Дорогой бед пред ним лежал.

Понятен был ему язык

Всех: Эльфов, Гномов и Людей,

И птицы крик, и зверя рык,

И листьев танец меж ветвей.

Разящий меч, горящий взгляд,

Покой несущая рука,

На плечи груз проклятий взят,

А в сердце — вера на века.

Во гневе скор — отходчив он,

Ему близки и смех, и плач.

Пусть суждены венец и трон —

Сейчас на нем лишь старый плащ.

И вот он на мосту один,

И посох сломан, пропасть ждет,

Огонь хлыстом вокруг седин,

И — гибель огненным дождем.

— Ого, да вы скоро побьете господина Бильбо! — одобрил Сэм.

— Боюсь, что нет, — сказал Фродо. — Но это лучшее, что я могу сделать.

— Нет, господин Фродо, я ж слышу, — возразил Сэм. — А вот если б вы еще сказали про его фейерверки — ну, хоть словечко, вроде этого:

Огни цветные всех сортов

Взлетали выше облаков,

А после грома дождь златой

Как розы, цвел над головой.

— Нет уж, Сэм, это я оставлю тебе. Или Бильбо. Но… хватит, я больше не могу говорить об этом. Мне подумать страшно, как я ему принесу эту весть.

Однажды вечером Фродо и Сэм вместе гуляли в прохладных сумерках. Им обоим снова было беспокойно: Фродо окутала тень расставания: каким-то образом он знал, что близится время, когда он покинет Лотлориэн.

— Что ты теперь думаешь об эльфах, Сэм? — спросил он. — Я тебя как-то уже спрашивал об этом — целую вечность назад, кажется; но ты много их повидал с тех пор.

— Что правда то правда! — сказал Сэм. — Я так скажу: есть эльфы и эльфы. Они, конечно, все довольно эльфийские — но не все — одно. Этот вот народ — не скитаются, где ни попадя, дома живут, и вроде совсем как мы: привязаны к здешним местам, больше даже, чем хоббиты к Краю… То ли они свою землю под себя подогнали, то земля — их, сразу и не скажешь, если вы меня понимаете. Здесь все дивно и чудно — и тихо. Ничего не изменяется и никто, кажись, не хочет, чтобы изменялось. Ежели тут и есть какое волшебство, так оно глубоко запрятано — его не пощупаешь, так сказать.

— Ты его видишь и чувствуешь, — сказал Фродо.

— Ну и что ж, — уперся Сэм, — если я не вижу как и кто это делает. Это вам не фейерверки бедняги Гэндальфа. Почему-то мы за все эти дни не видали ни Владыку, ни Владычицу… А ведь, мнится мне, она может делать чудеса — ежели захочет, конечно. А уж как бы мне хотелось поглядеть на эльфийские чудеса, господин Фродо!

— Мне — нет, — сказал Фродо. — Мне и так хорошо. Я спокоен. А потерял я не фейерверки Гэндальфа, а его густые брови, его вспыльчивый нрав, его голос.

— Вы, конечно, правы, — согласился Сэм. — Вы не думайте, я не ругаю никого. Я просто всегда хотел увидеть волшебство, о каком в сказках говорится — а о лучшей земле, чем эта, я и не слыхивал. Вроде как дома — и одновременно как праздник, если вы меня понимаете. И уходить мне не хочется… Все равно я начинаю чувствовать, что ежели нам идти дальше — так лучше распрощаться сразу.

Труднее всего закончить дело, за которое и не принимался, как мой старик говорит. Да и не думаю я, что народ этот может еще чем нам помочь — волшебством или без него. Вот как уйдем мы из этих краев — так не раз о Гэндальфе вспомним да пожалеем.

— Боюсь, ты даже слишком прав, Сэм, — вздохнул Фродо. — Однако очень надеюсь, что перед уходом мы увидим Владычицу еще раз.

И как бы в ответ на свои слова, они увидели Владычицу Галадриэль. Высокая, белая и прекрасная, она шла меж деревьев. Она не сказала ни слова, но поманила их за собой.

Свернув в сторону, она повела их к южным склонам холма Карас-Галадона и, миновав высокую живую изгородь, они вошли в сад. Деревья там не росли, и сад был открыт небу. Вечерняя звезда уже взошла и сияла белым огнем над западными лесами. По долгой пологой лестнице Владычица сошла в глубокий зеленый овраг, по которому с ворчанием бежал ручей, берущий начало из фонтана на холме. На дне оврага, на низком основании, стояла высеченная в форме ветвистого дерева чаша, широкая и мелкая, а рядом — серебряный кувшин.

Галадриэль до краев наполнила чашу водой из ручья, дохнула на нее и, когда вода успокоилась, заговорила.

— Это Зеркало Галадриэли, — проговорила она. — Я привела вас сюда, чтобы вы могли заглянуть в него, если пожелаете.

Воздух был тих, овраг темен, а Владычица Эльфов рядом с хоббитами — высока и бледна.

— Зачем нам смотреть в него и что мы увидим? — с благоговейным трепетом спросил Фродо.

— Я могу приказать Зеркалу явить многое, — отвечала она. — И некоторым могу показать то, что они желают. Однако интересней видения, которые Зеркало являет не по приказу — они часто странны и более полезны чем то, что мы хотим узреть. Что ты увидишь, если оставишь Зеркало свободным, я не знаю. Ибо оно показывает что было, что есть и что может быть. Но даже мудрейший не всегда может сказать, видел он прошлое, настоящее или будущее. Ты хочешь взглянуть?

Фродо не ответил.

— А ты? — сказала она, поворачиваясь к Сэму. — Это ведь то, что твой народ зовет волшебством — хоть я и не совсем понимаю, что вы имеете в виду; тем же словом называете вы и уловки Врага. Но это, если хочешь, волшебство Галадриэли. Не ты ли говорил, что хочешь увидеть эльфийское чудо?

— Хочу, — Сэм колебался между страхом и любопытством. — Я, пожалуй, взгляну одним глазком — с вашего позволения, госпожа. Хотелось бы мне поглядеть, что делается дома, — сказал он Фродо. — Я, кажется, сто лет как оттуда ушел… Ну да что тут увидишь — звезды, небось, или еще что непонятное…

— Смотри же, — с тихим смехом сказала Галадриэль. — Смотри — и увидишь. Не касайся воды!

Сэм вскарабкался на подножие и наклонился над чашей. Вода в ней казалась тяжелой и темной. В ней отражались звезды.

— А я что говорил? Звездочки небесные… — протянул он — и вдруг глубоко вздохнул: звезды пропали. Зеркало посерело, точно отдернулась темная пелена, а потом и совсем очистилось. В нем сияло солнце, и ветки дерева качались и дрожали под ветром. Но прежде, чем Сэм успел сообразить, что он видит — свет померк; теперь он видел Фродо: хозяин с бледным лицом лежал под темной отвесной скалой и крепко спал. Потом Сэм увидел себя: он шел по еле освещенному проходу и взбирался по бесконечной винтовой лестнице. Внезапно он понял, что ищет что-то, но что — он не знал. Как сон, видение растаяло и вернулось — он снова видел деревья. Но на сей раз они не были так близки, и он смог разглядеть, что происходит: они не качались под ветром — они падали, валились на землю.

— Эй! — гневно заорал Сэм. — Это ж Тод Пескунс деревья валит! Это кто ему позволил, а?! Их же никак рубить нельзя: они дорогу к Приречью затеняют!.. Ну, добраться бы мне до него — я б его самого свалил!

Но тут Сэм вдруг увидел, что Старой Мельницы нет, а на ее месте строится приземистое здание красного кирпича. Народу на стройке было полным-полно. Неподалеку поднималась красная труба. Черные клубы дыма, казалось, замутили поверхность Зеркала.

— Какое-то лихо у нас в Крае, — сказал хоббит. — А Эльронд-то, видать, знал, что делал, когда хотел отослать господина Мерри назад… — Сэм вдруг вскрикнул и отпрыгнул от чаши. — Я здесь ни минуты не останусь, — заявил он. — Мне надо домой. Они срыли Исторбинку. Я видел, как старик мой плетется по дороге с вещичками в тачке. Мне надо домой!

— Ты не можешь уйти один, — сказала Владычица. — Ты не хотел уходить домой без хозяина, пока не взглянул в Зеркало — а ведь ты знал, что с Краем может случиться беда. Вспомни: Зеркало показывает многое, и далеко не всё сбывается. Кое-чего не происходит вообще, если только те, кто видел явленное, не сворачивают с пути, чтобы помешать этому. Зеркало — опасный советчик.

Сэм опустился на землю и обхватил голову руками.

— Лучше бы мне никогда не приходить сюда, и никаких чудес мне больше не надо, — сказал он и умолк. Через мгновение он заговорил снова — с запинкой, словно борясь со слезами.

— Нет… я приду домой только по одной… и долгой… тропке с господином Фродо — или не приду вообще. Но все-таки я надеюсь однажды вернуться. И если то, что я видел, окажется правдой — кое-кому не сладко придется!

— Хочешь ли ты теперь посмотреть, Фродо? — спросила Владычица. — Ты не хотел видеть эльфийских чудес и был спокоен.

— Ты советуешь мне посмотреть?

— Нет, — сказала она. — Я не советую тебе ничего. Я не советчица. Ты можешь узнать кое-что, и — будь то, что ты увидишь, добром или злом — оно может оказаться нужным тебе — а может и не оказаться. Видеть и полезно, и опасно. Однако я думаю, Фродо, что у тебя довольно мужества и мудрости, чтобы рискнуть — иначе я не привела бы тебя седа. Делай, как пожелаешь!

— Я посмотрю, — сказал Фродо, взобрался на подножие и склонился над темной водой. Зеркало сразу очистилось, и он увидел сумеречные земли. Вдалеке на фоне бледного неба смутно рисовались горы. Длинная серая дорога, извиваясь, пропадала из глаз. Далеко-далеко по дороге медленно брела человеческая фигура — сперва маленькая и тусклая, она приближалась, становясь яснее и больше; и вдруг Фродо понял, что она напоминает ему Гэндальфа. Он чуть не окликнул мага — и тут увидел, что тот одет не в серое, а в белое: белые одежды слабо сияли в сумерках, и в руке его был белый жезл. Голова была склонена так, что Фродо не видел лица, а вскоре человек свернул и скрылся из виду. Сомнение наполнило душу Фродо: был ли то Гэндальф во время одного из своих давних одиноких походов — или то был Саруман?

Видение изменилось. Быстро и мелко — но очень живо — промелькнул Бильбо, шагающий взад-вперед по своей комнатке. Стол был завален бумагами; в окна стучал дождь.

Пауза — и быстро замелькали сцены, в которых Фродо (непонятно каким образом) узнал отрывки великой истории, участником которой он оказался. Туман развеялся, и он увидел картину, которой никогда не видел, но сразу узнал: Море. Упала тьма. Море вздыбилось во гневе страшной бури. Потом на фоне солнца, кроваво садящегося в полосу туч, возник черный силуэт длинного корабля, плывущего с запада. Потом — широкая река, текущая через многолюдный город. Потом — белая крепость с семью башнями. Потом вновь поя вился корабль с черными парусами, но теперь было утро и вода искрилась, и стяг, несущий знак белого дерева, сиял на солнце. Дым, будто от пожара или битвы, стемнился в серый туман; и в туман, мерцая огнями, вплыл маленький серебристый корабль. Он пропал, Фродо вздохнул и собрался слезть.

Но вдруг Зеркало стало непроницаемо — черным, черным, как дыра, ведущая за грань зримого мира — и Фродо взглянул в пустоту. В черной бездне возник Глаз, он медленно рос, пока не занял почти все Зеркало. Он был так страшен, что Фродо прирос к камню, не в силах ни крикнуть, ни отшатнуться. Окруженный огнем, сам Глаз был тусклым, желтым, как у кошки, внимательным и пристальным, и черная точка его зрачка разверзлась ямой, окном в Ничто.

Глаз начал блуждать, всматриваться — и Фродо с уверенностью и ужасом осознал, что он — одна из множества вещей, которые ищет Око. Но он знал, что то не может увидеть его, пока он сам того не пожелает. Кольцо, что висело на цепочке у него на шее, налилось тяжестью, стало тяжелее камня, и голова Фродо склонилась. Зеркало дышало жаром, и спирали пара поднимались с воды. Хоббит наклонялся все ниже.

— Не касайся воды! — тихо сказала Галадриэль. Видение исчезло, и Фродо понял, что смотрит на мигающие в серебряной чаше льдистые звезды. Он отступил, дрожа, и взглянул на Владычицу.

— Я знаю, каким было твое последнее видение, — сказала она. — Ибо оно отразилось в моей душе. Не бойся! Но не думай, что лишь песни среди деревьев и легкие стрелы эльфийских луков защищают Лотлориэн от Врага. Говорю тебе, Фродо: даже сейчас, беседуя с тобой, вижу я Черного Властелина и прозреваю его помыслы и всё в его душе, что касается эльфов. А он вечно жаждет увидеть меня и мои думы. Но пока дверь закрыта!

Она подняла белые руки и простерла ладони к востоку жестом отвержения и отказа. Эарендиль, Вечерняя Звезда, самая любимая звезда эльфов, ясно сияла в вышине. Она была столь ярка, что фигура Владычицы отбрасывала на землю тусклую тень. Лучи звезды блеснули в кольце на ее пальце; оно мерцало, как гладкое золото, подернутое серебром, и морозно-белый камень мерцал в нем, будто эльфийская звезда спустилась с неба отдохнуть на ее руке. Фродо с благоговением глядел на кольцо, ибо вдруг ему показалось, что он понял.

— Да, — сказала Владычица, угадав его мысли, — говорить об этом нельзя, даже Эльронд не может этого. Но его не утаить от Хранителя Кольца и того, кто видел Око. Ты прав: Одно из оставшихся Трех здесь, в Лотлориэне, на пальце Галадриэли. Это Нэния, Кольцо Воды, и я — его Хранительница.

Он догадывается, но Он не знает — пока не знает. Понимаешь теперь, отчего приход твой звучал для нас шагами Рока? Ибо если падешь ты — мы будем открыты Врагу, беззащитны перед ним. Однако если ты победишь — сила наша истает, Лотлориэн увянет, и поток Времен унесет его. Мы должны будем уйти на Запад или сделаться простым и грубым народом пещер и лощин, чтобы медленно забывать и постепенно быть забытыми.

Фродо поник головой.

— Чего же ты хочешь? — спросил он наконец.

— Чтобы было то, что должно быть, — отвечала Галадриэль. — Любовь эльфов к своей земле и делам рук своих глубже глубин Морей, и горю их никогда не смягчиться. Однако они скорее откажутся от всего, чем покорятся Саурону: ибо теперь они знают его. За судьбу Лотлориэна ты не в ответе — лишь за свое дело. Однако я желала бы — если б от этого была какая-то польза — чтобы Кольцо Всевластья никогда не было отковано, или никогда не находилось.

— Ты мудра, бесстрашна и прекрасна, Владычица, — сказал Фродо. — Я отдам тебе Кольцо — только попроси. Оно слишком тяжело для меня.

Галадриэль рассмеялась внезапно и звонко.

— Владычица Галадриэль, быть может, и мудра, — сказала она, однако сейчас она встретила равного себе в любезности. Учтиво отомстил ты мне за испытание твоей души в нашу первую встречу. Ты становишься очень зорок. Не отрицаю, сердце мое жаждет попросить то, что ты предложил. Много долгих лет думала я, что смогла бы совершить, приди Великое Кольцо в мои руки — и вот его вкладывают мне в ладонь! Зло, сотворенное давным-давно, трудится по сей день — есть Саурон или нет. Так разве не благородно будет использовать против него Его Кольцо — если я силой или страхом отниму его у своего гостя?

И вот оно наконец пришло. Ты отдаешь мне Кольцо по своей воле. На место Черного Властелина ты сажаешь Королеву. И я не стану Черной. Я буду красивой и ужасной, как Утро и Ночь! Прекрасной, как Море и Солнце, и Снег на вершинах гор! Внезапной, как Буря и Молния! Сильнее корней земли! Всё станет любить меня — и трепетать передо мной!

Она подняла руку — и из кольца на ее пальце ударил луч, осветивший ее одну — а вокруг все было во тьме. Она стояла перед Фродо и казалась бесконечно высокой и непредставимо красивой, грозной и властной. Потом рука упала, и свет померк, и вдруг она засмеялась вновь — гибкая эльфина в простых белых одеждах, чей нежный голос был тих и печален.

— Я прошла испытание, — сказала она. — Я уйду за Море и останусь Галадриэлью.

Долгое время они молчали. Наконец Владычица заговорила:

— Вернемся! — сказала она. — Утром вы должны уходить, ибо теперь выбор сделан, и тяжи судьбы натянулись.

— Я хотел спросить — прежде чем уйду, — сказал Фродо. — Еще в Светлояре собирался спросить Гэндальфа. Мне доверено Кольцо Всевластья — так почему я не вижу других Колец и не могу читать в душах тех, кто носит их?

— Ты не пытался, — отвечала Галадриэль. — Лишь трижды надевал ты Кольцо с тех пор, как узнал, чем владеешь. И не пытайся! Это погубит тебя. Не говорил ли тебе Гэндальф, что Кольца дают власть по силам владельцев? Прежде чем ты смог бы воспользоваться этой властью, ты должен был бы стать гораздо сильнее и преклонить волю к покорению других. Однако даже как Хранитель Кольца и тот, кто носил его и видел Скрытое, ты стал много зорче… Ты видел Око того, кто владеет Семью и Девятью. И разве не увидел ты и не узнал кольца на моей руке? Ты видел кольцо? — обратилась она к Сэму.

— Нет, Владычица, — отозвался тот. — Правду сказать, очень мне удивительно, про что вы всё толкуете. Я видел звезду сквозь вашу ладонь. Но, ежели вы позволите мне сказать, так хозяин мой прав. Взяли бы вы у него это Кольцо. Вы-то уж навели бы в мире порядок! Не дали бы Исторбинку срывать и старика на улицу выбрасывать. Заставили бы кого надо заплатить за лиходейство.

— Заставила бы, — сказала она. — Так бы оно началось. Но — увы! — этим бы не кончилось! Не будем больше говорить об этом. Идем!

Глава 8Прощание с Лориэном

Той ночью Отряд был снова призван в палату Целеборна, и Владыка и Владычица тепло приветствовали их. А потом Целеборн заговорил об их уходе.

— Пришел час, — сказал он, — когда те, кто захочет продолжить Поход, должны скрепить сердца и покинуть сей край. Те, кто не хочет идти дальше, могут остаться здесь — на время. Но, останутся они или уйдут — никто не должен быть уверен в покое. Ибо мы подошли сейчас к грани судьбы. Тот, кто останется, может ожидать здесь, пока дороги мира не станут свободными вновь — или пока мы не призовем его в последней нужде Лориэна. Тогда они смогут вернуться в свои земли — или уйти в дома тех, кто пал в битве.

Наступило молчание.

— Они решили идти, — молвила Галадриэль, взглянув им в глаза.

— Что до меня, — сказал Боромир, — путь к моему дому ведет вперед, а не назад.

— Верно, — сказал Целеборн, — но ужели весь этот Отряд идет с тобою в Минас-Тириф?

— Мы еще не решили, куда идти, — проговорил Арагорн. — Я не знаю, что собирался делать Гэндальф после Лотлориэна. Не думаю правда, что даже у него были какие-то ясные планы.

— Возможно и не было, — сказал Целеборн, — Однако, когда вы покинете этот край, вы не сможете более забывать о Великой Реке. Между Лориэном и Гондором путникам с поклажей не пересечь ее иначе как в лодке, и некоторым из вас это хорошо известно. А мосты Осгилиафа — не разрушены ли они все и не захвачены ли Врагом?

По какому берегу вы пойдете? Путь в Минас-Тириф лежит на этой — западной — стороне, но прямая дорога Похода ведет на восток от Реки — по темному берегу. Каким берегом пойдете вы?

— Если к моему совету прислушаются — это будет западный берег и дорога в Минас-Тириф, — ответил Боромир. — Но я не вождь Отряда.

Остальные промолчали. Арагорна, казалось, охватили сомнения и тревога.

— Вижу, вы еще не знаете, что делать, — проговорил Целеборн. Не мое дело решать за вас, однако я помогу вам, как сумею. Кое-кто из вас умеет править лодкой: Леголас, чей народ плавает по быстрой Беснуте, Боромир Гондорский и Арагорн-странник.

— И один хоббит! — воскликнул Мерри. — Не все хоббиты шарахаются от лодок, как от диких коней. Мой народ живет у берегов Брендидуима.

— Это хорошо, — кивнул Целеборн. — Тогда я дам вашему Отряду лодки. Они должны быть небольшими и легкими, потому что, если вы отправитесь дальше по воде — вам встретятся места, где придется нести их. Вы доплывете до перекатов Сарн-Гебира, а быть может и до великого Рауроса, где Река гремящим водопадом низвергается из Нен-Хифоэль; а по пути могут быть и другие опасности. Лодки облегчат вам дорогу — на время. Однако совета они не дадут: в конце концов вы должны оставить Реку и повернуть на запад — или на восток.

Арагорн горячо поблагодарил Целеборна. Лодки успокоили его — хотя бы потому, что выбор пути откладывался на несколько дней. Да и в душах других затеплились надежды. Какие бы опасности ни ждали впереди, всем казалось лучше плыть встречь им по широкому Андуину, чем плестись с согбенными ношей спинами. Лишь Сэм смотрел с сомнением: что до него, то он считал лодки такой же напастью, как диких коней — а может, и похуже; и все опасности, которые он пережил, не заставили его думать о них лучше.

— Всё будет ждать вас в гавани завтра до полудня, — сказал Целеборн. — Утром я пришлю к вам эльфов — помочь приготовиться к походу. Теперь же мы желаем вам доброй ночи и спокойного сна.

— Доброй ночи, друзья! — промолвила Галадриэль. — Спите спокойно! Не тревожьте сердец думой о походе. Быть может, тропа, которую каждый из вас должен пройти, уже лежит под вашими ногами, хотя вы и не видите ее. Доброй ночи!

***

Отряд простился с Владыками и вернулся в шатер. Леголас шел вместе со всеми, ибо это была их последняя ночь в Лориэне и, несмотря на слова Галадриэли, они хотели устроить совет.

Они долго спорили, что должны делать и как лучше всего добиваться достижения цели похода, но так ничего и не решили. Было ясно, что большинство желает идти сначала в Минас-Тириф и спастись — хотя бы на время — от Вражьего Ужаса. Они готовы были следовать за вождем за Реку и под Завесу Мордорской Тьмы; но Фродо молчал, а Арагорн был все еще на распутье.

Сам он, пока Гэндальф был с ними, собирался идти с Боромиром и мечом своим помочь освобождению Гондора. Ибо он верил, что видения были призывом и что пришел час, когда наследник Элендиля должен выйти на смертный бой с Сауроном. Но в Мории на него была возложена ноша Гэндальфа, и он знал, что не сможет ныне покинуть Кольца, если Фродо в конце концов откажется идти с Боромиром. Но чем сможет он — и любой из Отряда — помочь Фродо, кроме как слепо следовать за ним — во тьму?

— Я пойду в Минас-Тириф и один, если придется, ибо таков мой долг, — сказал Боромир; и на время умолк, в упор глядя на Фродо, словно пытался прочесть думы Полурослика. Наконец он заговорил снова, тихо, будто споря с собой:

— Если вы хотите уничтожить только Кольцо — тогда война и оружие бесполезны, и в этом люди Минас-Тирифа не смогут помочь. Но если цель ваша — уничтожить воинскую мощь Черного Властелина — глупо идти безоружными в его владения; и безумие — пренебрегать… — он вдруг осекся, словно поняв, что думает вслух. — Безумие — пренебрегать своими жизнями, говорю я, — закончил он. — Это выбор между защитой сильной крепости и походом в лапы смерти: так во всяком случае, это видится мне.

Фродо уловил что-то новое и странное во взгляде Боромира и ответил холодным взглядом. Боромир, это было ясно, кончил фразу не тем, о чем думал. Безумие пренебрегать — чем? Кольцом Всевластья? Он говорил уже нечто в этом духе на Совете, но Эльронд поправил его, и он согласился… Фродо посмотрел на Арагорна, но тот, казалось, так глубоко ушел в свои думы, что не обратил внимания на слова Боромира. На том спор и кончился. Мерри и Пин уже спали. Сэм клевал носом. Была поздняя ночь.

***

Утром, когда путники начали собирать свои скудные пожитки, пришли эльфы, которые говорили на языке людей — и принесли им в дар еду и дорожную одежду. Еда была большей частью похожа на очень тонкие лепешки; снаружи они были светло-коричневыми, а внутри — цвета сливок. Гимли взял одну из лепешек и принялся с сомнением разглядывать ее.

— Сухари, — пробормотал он себе под нос, отломил краешек лепешки и пожевал. Выражение его лица мгновенно изменилось, и он быстро доел лепешку.

— Хватит, хватит! — со смехом вскричали эльфы. — Того, что ты съел, хватит на целый день пути!

— Я думал, это что-то вроде сухарника, который народ Дола берет в походы, — сказал гном.

— Так оно и есть, — отвечали эльфы. — Но мы зовем его лембас, что значит «дорожный хлеб»; он дает больше сил, чем любая пища Людей, и намного вкуснее сухарника.

— Гораздо вкусней! — согласился Гимли. — Он лучше даже медовых лепешек Беорнингов, а это большая похвала, ибо Беорнинги — лучшие пекари, каких я знаю; но в эти дни они с неохотой оделяют путников своими лепешками. Вы щедрые хозяева!

— И все же мы просим вас поберечь еду, — сказали эльфы. — Ешьте понемножку, и только когда это нужно. Ибо лембас сможет послужить вам, когда ничего иного не останется. Лепешки долго остаются свежими, если их не ломать и не вынимать из листьев-оберток, в которых мы их принесли. Одной довольно, чтобы человек мог трудиться целый день — с восхода до заката, даже если он воин Минас-Тирифа.

Потом эльфы развернули и подали им одежду, которую принесли. Каждому приготовили они капюшон и плащ по росту из легкой, но теплой шелковистой ткани, сотканной галадримами. Трудно сказать, какого цвета они были: они казались серыми, как сумерки под деревьями; однако если их шевелили или они попадали под другое освещение — они становились зелеными, как затененная листва, или коричневыми, как темно-золотые луга, или сумрачно-серебристыми, как речные воды под звездами. Каждый плащ застегивался у горла пряжкой в форме зеленого листа с серебряными жилками.

— Эти плащи волшебные? — спросил Пин, в удивлении глядя на них.

— Не знаю, что ты имеешь в виду, — отозвался старший из эльфов. — Они красивы, и ткань хороша, ибо ткалась в этой земле. Это настоящая одежда эльфов — если ты об этом. Лист и ветка, вода и камень: они вобрали цвет и красоту всех этих вещей в любимых нами сумерках Лориэна; ибо мы вкладываем думы о том, что любим, во все, что делаем. Однако это именно одежда — не доспехи: ни копья, ни клинка они не отведут. Но они сослужат вам добрую службу: они легки, и в холод согреют, а в жару — укроют от зноя. И еще: в нужде они скроют вас от недобрых глаз, будь вы среди камней или деревьев. Воистину, Владычица очень вас любит! Ибо ткань эта соткана ею и ее девами; и никогда прежде не одевали мы чужаков в свои одежды.

***

После завтрака Отряд простился с лужайкой у фонтана. На сердце у них было тяжело: это дивное место стало им почти домом, хотя они и не могли сосчитать, сколько дней и ночей провели здесь. Когда они стояли, глядя на бело сияющие под солнцем струи, к ним по зеленой траве поляны подошел Халдир. Фродо радостно приветствовал его.

— Я вернулся с Северных Границ, — сказал эльф, — и снова буду вашим проводником. Затенье полнится мглой и тучами дыма, горы тревожны. Глубины гудят. Если кто-нибудь из вас думал о возвращении домой, на север, этим путем ему не пройти. Но идем! Путь ваш лежит на юг.

Они шли через Карас-Галадон — и зеленые тропинки были пусты, но в кронах наверху пели и перекликались голоса. Сами путники молчали. Наконец Халдир провел их вниз по южным склонам холма, и они вновь подошли к большим воротам, увешанным фонариками, и белому мосту. Они миновали мост — и покинули город эльфов. Потом свернули с мощеной дороги, вступили на тропу, что уводила в самую чащу маллорнов и проходила сквозь нее, извиваясь в серебристой тени деревьев. Она вела их все вниз и вниз, к югу и востоку, к берегам Реки.

Путники прошли около десяти миль, и близился полдень, когда впереди встала высокая зеленая стена. Миновав проём, они вышли внезапно из-под деревьев. Перед ними лежала длинная луговина с блестящей травой, усеянная золотистым эланором. Узкой косой вытянулась она между мерцающих лент: справа и на западе, взблескивая, текла Серебрянка; слева и на востоке катил свои темные воды Андуин Великий. Южнее, на сколько хватало глаз, густо росли леса, но другой берег был тусклым и голым. Ни один маллорн не вздымал свою увенчанную золотом крону за пределами Лориэна.

На берегу Серебрянки, чуть выше слияния рек, виднелся причал из дерева и белого камня. У него стояло множество лодок и барок. Некоторые были ярко расписаны и блестели серебром, но преобладали белые и серые. Путникам приготовили три маленьких серебристых лодки, и эльфы уже погрузили в них вещи. Они добавили к поклаже мотки веревки — по три на лодку. Веревка оказалась тонкой, но прочной, шелковистой на ощупь, а цветом — как эльфийские плащи.

— Что это? Неужто веревка?.. — спросил Сэм, поднимая лежащий на траве моток.

— Она самая, — отозвался из лодки эльф. — Никогда не выходи в путь без веревки — длинной, прочной и легкой. Как эта. Она не единожды вам пригодится.

— Мне ты мог бы этого и не говорить, — сказал Сэм. — Я вот пошел без нее — так часа спокойного с тех пор не знал. Я вот про что: из чего она у вас сделана? Я чуток в веревках разбираюсь. У нас это фамильное, как сказал бы ты.

— Она из хифлаина, — сказал эльф. — Но сейчас нет времени объяснять, как их делают. Знай мы, что ремесло это тебе по душе — мы научили бы тебя. Но сейчас — увы! — если только ты не вернешься сюда, придется тебе довольствоваться нашим даром. Пусть он верно вам служит!

— Все готово! — позвал Халдир. — Садитесь в лодки. Но будьте осторожны — поначалу!

— Запомните! — сказали другие эльфы. — Лодки эти — легкие и не похожи на лодки других народов. Они не утонут, как их не нагрузи, но норовисты, если ими неверно править. Вы поступите мудро, если научитесь входить и выходить из них здесь, у причала, прежде чем отправитесь в путь.

***

Отряд расселся по лодкам: Арагорн, Фродо и Сэм — в одной; Боромир, Мерри и Пин — в другой; а в третьей — Леголас и Гимли, которые стали теперь большими друзьями. В эту лодку погрузили больше всего вещей и мешков. Управлялись лодки с помощью коротких весел с широкими лопастями. Когда все было готово, Арагорн повел их вверх по Серебрянке. Течение было быстрым, и лодки двигались медленно. Сэм сидел на носу, вцепившись в борта, и грустно глядел на берег. Солнечные блики, играющие на воде, слепили ему глаза. Когда они миновали зеленую лужайку Угла, деревья придвинулись к самой воде. Тут и там золотые листья, трепеща, слетали с ветвей и уплывали вниз по пенной реке. Воздух был чист и спокоен, и всюду стояла тишина — лишь где-то далеко пели жаворонки.

Лодки миновали крутой поворот — и Отряд увидел гордо плывущего навстречу огромного лебедя. Вода пенилась вокруг белой груди под изогнутой шеей, клюв горел золотом, глаза мерцали, как черный агат в оправе желтого янтаря; большие белые крылья были приподняты. Он приближался — и над рекой поплыла музыка; и вдруг они поняли, что это корабль, которому с эльфийской искусностью придан облик птицы. Двое одетых в белое эльфов гребли черными веслами. В центре ладьи сидел Целеборн, а за ним, высокая и белая, стояла Галадриэль; в волосах ее был венок из золотистых цветов, а в руке она держала арфу — и пела. Печально и нежно звучал ее голос в чистом прохладном воздухе.

Я пела о листьях, о листьях златых — и листья златые росли.

О ветре я пела в безветренный день — и кроны шумели вдали.

Солнечный луч и лунный блеск дымкой затмили Моря,

А в Эльдамаре ночью и днем светлые звезды горят.

Белые стены простер Тирион, за ними — ветвей разлет

Там, где у склона холма Ильмарин Древо Златое растет

Листья в сиянье растут, звеня, радость они дарят —

Здесь же, на Сумрачных Берегах, слезы эльфов блестят.

О Лориэн! Зима идет, безлистая голая ночь…

Листья слетают, слетают в поток, Река убегает прочь.

О Лориэн! Столь долго жила я в дальнем краю Эннор[2],

Что в увядающем венце померк золотой эланор.

Но если о Море я запою — какой корабль приплывет?

Какой корабль унесет меня в страну, где народ мой живет?

Арагорн остановил лодку, когда лебедь-корабль приблизился. Владычица окончила песню и приветствовала друзей.

— Мы приплыли сказать вам последнее слово прощания, — молвила она. — И благословить ваш путь.

— Хотя вы были нашими гостями, — проговорил Целеборн, — вы ни разу еще не ели с нами. Посему мы просим вас на прощальный пир — здесь, между струящихся вод, что унесут вас от Лориэна.

Лебедь медленно подплыл к причалу, и путники, развернув лодки последовали за ним. Там, в самом конце Эгладиля, на зеленой траве, они пировали последний пир; но Фродо почти ничего не ел и не пил, видя лишь Владычицу и слушая ее голос. Она более не казалась ни опасной, ни грозной, ни исполненной тайной силы. Она виделась ему такой, какой видятся эльфы людям поздних эпох: присутствующей — и отдаленной, живым видением того, что давно уже было унесено потоком Времен.

Когда путники наелись и напились, сидя на траве, Целеборн вновь заговорил об их походе.

— Вниз по реке, — он поднял руку, указывая на юг, на леса за Косой, — деревья исчезнут, и вы окажетесь в голом краю. Там Река течет в каменистом русле меж высоких нагорий, пока наконец, через много лиг, не подходит к высокому острову — Пламисту, что мы зовем Тол-Брандир. Там она делится на два рукава, обнимает крутые берега острова и с громом и пеной рушится через перекаты Рауроса в Ниндальф, или Сыречь на вашем языке. Это обширная область мелких болот, и Андуин там становится извилист и сильно ветвится. Там с запада, из леса Фангорна, в него множеством рукавов впадает Энтица. Вокруг нее, на этом берегу Великой Реки, лежит Роханд. На другом берегу — тусклые холмы Эмин-Муиля. Там ветер дует в Востока, ибо они — через Гиблые Болота и Безлюдье — глядят на Кириф-Горгор и черные ворота Мордора.

Боромир и тот, кто пойдет с ним в Минас-Тириф, поступят верно, если покинут Великую Реку выше Рауроса и перейдут Энтицу до того, как она впадает в болота. Однако они не должны ни подниматься по ней слишком высоко по течению, ни — с риском заблудиться — входить в лес Фангорна. Это странный край, и сейчас о нем известно мало. Но Боромиру и Арагорну, без сомнения, эти предостережения не нужны.

— Разумеется, мы в Минас-Тирифе слыхали о Фангорне, — сказал Боромир. — Но то, что слышал я, показалось мне большей частью сказками — вроде тех, какие мы рассказываем детям. Все, что лежит к северу от Роханда, стало теперь таким далеким для нас, и фантазия свободно резвится там. Фангорн издавна лежал в преденаших земель; но многие жизни людей никто из нас не бывал там, и трудно сейчас принять или отвергнуть легенды, дошедшие до нас из далеких лет.

Сам я бывал в Роханде, но мне не приходилось пересекать его земли с юга на север. Когда я был послан гонцом, я проехал через Проход, держась подножий Белых Гор, и пересек Исен и Блекму, спеша к северу. Долгий и утомительный путь. В четыре сотни лиг считаю я его, и он занял много месяцев. Ибо я потерял коня при переправе через Блекму, у Тарбада. После того пути и похода с Отрядом я почти не сомневаюсь, что смогу отыскать дорогу через Роханд — и через Фангорн, если понадобится.

— Тогда мне больше нечего сказать вам, — проговорил Целеборн. Но не отвергай знаний, пришедших из далеких лет; ибо часто бывает, что в сказках сохраняются слова и вещи, бывшие некогда достоянием мудрецов.

***

Тут Галадриэль поднялась с травы и, взяв у одной из своих дев чащу, наполнила ее светлым медом и подала Целеборну.

— Пришел час выпить Чашу Прощания, — сказала она. — Пей, Владыка Галадримов! И да не затмит печаль твоего сердца — пусть за полднем следует ночь, и вечер наш уже близок.

Потом она поднесла чашу каждому из Отряда, желая им доброго пути. Когда все выпили, Галадриэль велела им снова сесть на траву, а ей и Целеборну поставили кресла. Девы молча стояли вкруг Владычицы, а она смотрела на гостей. Наконец она заговорила снова.

— Мы выпили Чашу Расставания, — молвила она. — И сумрак лег меж нами. Но прежде чем вы уйдете я одарю вас тем, что Владыки Галадриммов дают вам ныне в память о Лотлориэне.

Она обратилась к каждому по очереди.

— Вот дар Целеборна и Галадриэли вождю вашего Отряда, — сказала она Арагорну и подала ему ножны для меча. Их покрывал серебряно-золотой узор из цветов и листьев, и на них, выложенное драгоценными камнями, горело написанное эльфийскими рунами имя «Андуриль».

— Клинок, вынутый из этих ножен, не затупить и не сломать, — продолжала Владычица. — Но есть ли что-нибудь еще, что ты желал бы получить от меня при нашем расставании? Ибо тьма ляжет меж нами, и, быть может, мы не встретимся вновь — если только далеко отсюда, на дороге, откуда не будет возврата.

И Арагорн отвечал:

— Владычица, ты знаешь, чего я жажду, и давно владеешь единственным сокровищем, которого я ищу. Однако не в твоих силах дать его мне — даже если бы ты могла это, и только сквозь тьму приду я к нему.

— Однако, быть может, это облегчит твою ношу, — сказала Галадриэль, — ибо было оставлено мне для тебя — если ты пройдешь через эти земли, — и она подняла на ладони большой светло-зеленый камень, вставленный в серебряную брошь в форме орла с простертыми крыльями; когда она взяла камень, тот вспыхнул солнцем, пробившим зелень весны. — Этот камень я отдала моей дочери Келебриан, а она — своей, а теперь он переходит к тебе — в знак надежды. В этот час прими имя, предреченное тебе, Элессар Каменэльф из дома Элендиля!

Арагорн взял брошь и приколол ее на грудь, и те, кто смотрел на него, удивились, ибо прежде они не видели, как он высок и величав, и им показалось, что многие годы тяжких трудов упали с его плеч.

— Благодарю тебя за дары, — сказал он, — О Владычица Лориэна, давшая жизнь Келебриан и Арвен Ундомиэль! Как еще могу я восславить тебя?

Владычица склонила голову; потом повернулась к Боромиру и подала ему золотой пояс; Мерри и Пину она тоже дала пояса — только поменьше и серебряные, каждый с пряжкой в форме золотого цветка. Леголасу дала она лук, какими пользуются галадриммы — длинный и крепче луков Лихолесья, с тетивой из эльфийских волос — и к нему колчан со стрелами.

— Тебе, маленький садовник и хранитель деревьев, — сказала она Сэму, — дар мой невелик. — Она взяла в руки небольшую коробочку из простого серого дерева, не украшенную ничем, кроме серебряной руны на крышке. — Это руна «Г» — «Галадриэль», — сказала она. — Но она может означать также и «грядка» — на твоем языке. В этой коробке земля из моего сада — и благословение Галадриэли лежит на ней. Она не охранит тебя в дороге, не защитит от опасностей; но если ты сбережешь её и в конце пути вернешься домой — она, быть может, вознаградит тебя. Даже если вернешься ты к разорению и пустоши — не много найдется садов в Средиземье, которые будут цвести так, как твой сад, посыпь лишь почву в нем этой землей. Вспомни тогда Галадриэль и Лориэн, который ты видел только зимой! Ибо наши весна и лето миновали и никогда не вернутся — лишь памяти под силу увидеть их.

Сэм покраснел до ушей и пробормотал что-то невразумительное, кланяясь до земли.

— А какого дара просит у эльфов Гном? — Галадриэль повернулась к Гимли.

— Никакого, Владычица, — ответил Гимли. — Мне довольно было видеть Владычицу Галадриэль и слышать ее ласковое слово.

— Слушайте, эльфы! — крикнула Галадриэль стоящим вокруг. — Слушайте — и пусть отныне никто не скажет, что Гномы жадны и нелюбезны! Однако, верно, Гимли, сын Глоина, ты желаешь чего-то, что я могу дать? Назови это, прошу тебя! Ты не уйдешь без подарка.

— Я ничего не желаю, Владычица Галадриэль! — повторил Гимли, низко кланяясь. — Ничего кроме… если мне позволено будет просить… нет — лишь назвать… один завиток твоих волос, которые превосходят золото мира, как звезды превосходят алмазы. Я не прошу такого дара. Но ты велела мне назвать желание.

Эльфы зашевелились и зароптали в изумлении, и Целеборн с удивлением взглянул на гнома, но Владычица улыбнулась.

— Говорят, искусность у гномов в руках, а не в речах, — проговорила она. — Однако сказано это не о Гимли. Ибо никто когда не говорил со мной столь дерзко — и столь рыцарственно. И могу ли я отказать в просьбе, которую сама велела высказать? Но скажи, что станешь ты делать с таким даром?

— Хранить, Владычица, — отвечал Гимли, — в память о твоих словах в нашу первую встречу. А если я когда-нибудь вернусь в кузни Горы — он будет заключен в нерушимый кристалл и станет наследием моего дома и залогом дружбы между Горою и Лесом — до конца дней.

Тогда Владычица распустила одну из своих длинных кос и, срезав три золотых волоска, вложила их в руку Гимли.

— Выслушай же мое Слово, — произнесла она. — Я не стану предсказывать, ибо предсказания ныне напрасны: по одну сторону лежит тьма, а по другую — только надежда. Но если надежда не погибнет — говорю тебе, Гимли, сын Глоина: руки твои будут купаться в золоте, и однако золото не будет иметь власти над тобой.

— А к тебе, Хранитель, — сказала она, обернувшись к Фродо, — я обращаюсь последним — хоть и не последним стоишь ты в моих думах. Тебе я приготовила это. — Она подняла вверх маленький хрустальный фиал: он сверкнул, и лучи белого света брызнули из её ладони. — В этом фиале, — продолжала Владычица, — заключен плененный свет Звезды Эарендиля, запутавшийся в струях моего фонтана. Он сияет тем ярче, чем гуще тьма вокруг. Когда на твоем пути померкнут другие источники света — Звездный Фиал поможет тебе. Вспомни тогда Галадриэль и ее Зеркало!

Фродо взял Фиал; и в миг, когда тот засиял меж ними, хоббит вновь увидел Галадриэль Королевой — великой и прекрасной, но не грозной более. Он поклонился — но слов у него не нашлось.

***

Владычица поднялась, и Целеборн повел их назад к причалу. Золотистый полдень лежал на зелени Угла, и вода блестела серебром. Всё наконец было готово.

Отряд в прежнем порядке разместился в лодках. С прощальными криками эльфы Лориэна длинными серыми шестами оттолкнули лодки на стремнину, и журчащие воды медленно понесли их прочь. Путники сидели молча, не двигаясь. На зеленом берегу у края Угла стояла Владычица Галадриэль. Миновав ее, они оглянулись и смотрели, как она медленно уплывает от них. Ибо им мнилось, что Лориэн скользит назад, как светлый корабль, поросший бессчетными деревьями, уплывает к позабытым берегам — а они беспомощно сидят на краю серого безлистого мира.

Пока они смотрели. Серебрянка влилась в струи Великой Реки, лодки развернулись и быстро понеслись на юг. Скоро белый силует Владычицы стал маленьким и далеким. Она сияла, как оконное стекло на дальнем холме в час заката, или как дальнее озеро, если смотреть на него с горы: хрусталь, застрявший в складке земель. Потом Фродо показалось, что она подняла руки в последнем прощании, и отдаленно, но поразительно ясно принесся с ветром ее голос: она пела. Но пела на Древнем Наречии Заморских эльфов, и хоббит не понимал слов; а мелодия была дивной — но не утешала.

Однако, как всегда бывает с эльфийскими словами, они врезались в память — и много дней спустя он пересказал их как смог: язык был древним и говорилось в песне о вещах, мало известных в Средиземье:

Ай! Лауриэ лантар ласси суринен!

Йени унотимэ вэ рамар алдарон,

Йени вэ линтэ йулдар аваниэр

ми оромарди лиссэ-мируворева

Андунэ пелла Вардо теллумар

ну луини йассен тинтиллар и элени

омарйо аиретари-лиринен.

Си ман и иулма нин энквантува?

Ан си Тинталлэ Варда Ойлоссэо

вэ фаниар марйат Элентари ортанэ,

ар илиэ тиэр ундулавэ лумбулэ;

ар синданориэлло кайта морниэ

и фалмалиннар имбэ мэт, ар хиссиэ

унтупа Калакирио мири ойалэ.

Си ванва на, Ромелло ванва, Валимар!

Намариэ! Най хирувалиэ Валимар.

Най элиэ хирува. Намариэ!

«Ах! Как золото падают листья на ветру, долгие годы бессчетные, как крылья деревьев. Долгие годы прошли, как быстрые глотки сладкого меда в возвышенных залах за Западом под голубыми сводами Варды, где звезды дрожат в песне ее голоса, священного и царственного. Кто теперь чашу для меня наполнит? Ибо сейчас Возжигательница Варда, Королева Звезд, с Вечноснежной Горы подняла свои руки, подобные облакам, и все тропы погрузились глубоко мрак, и тьма из серой страны лежит между нами на пенных волнах, и туман скрыл алмазы Калакирии навеки. Теперь потерян, потерян для тех, кто на Востоке, Валимар! Прощайте! Быть может, вы найдете Валимар. Вы, возможно, найдете. Прощайте!» Варда было имя той Богини, которую эльфы-изгнанники звали Эльберет.

Внезапно Река сделала крутой поворот, берега вздыбились по обе стороны русла, и свет Лориэна скрылся. Никогда более не видел Фродо этих дивных земель.

Теперь путешественники повернулись лицом к Пути; солнце висело впереди, и ослепило их глаза, ибо они были полны слез. Гимли плакал, не таясь.

— Я в последний раз видел то, что было дивом из див, — сказал он Леголасу, своему товарищу. — Никогда впредь не назову я прекрасным ничего, кроме ее дара, — и он поднес руку к груди. — Скажи, Леголас, зачем отправился я в этот Поход? Плохо знал я, где лежит главная опасность! Прав был Эльронд, говоря, что мы не можем предвидеть, что встретим в пути. Я боялся пыток во Тьме — однако это не удержало меня. Но я не пошел бы, знай я, что есть опасность света и радости. Муки страшней этого расставания не придумать и самому Черному Властелину — окажись я даже сегодня у него в лапах. Увы мне — Гимли, сыну Глоина!

— Не так! — поправил Леголас. — Увы всем нам! И всему, что бродит по миру в эти дни. Ибо таков путь: находить и терять, как это мнится тем, чья лодка скользит по стремнине. Но я назову тебя счастливцем, Гимли, сын Глоина: ты страдаешь от потери, которую выбрал по доброй воле — а мог выбрать иное. Но ты не оставил товарищей, и наградой тебе будет память о Лотлориэне — она останется в твоей душе чистой и незапятнанной и никогда не угаснет и не остынет.

— Возможно, — сказал Гимли, — и я благодарю тебя за эти слова, без сомнения, правдивые; однако от таких утешений веет холодом. Память — не то, чего жаждет сердце. Это лишь зеркало, будь оно даже чище Келед-Зарама. Так, по крайней мере, говорит сердце гнома Гимли. Эльфы могут видеть все по-иному. Я слышал, для них воспоминания — живой мир, а не туманная греза. Для гномов — не так.

Но давай не будем говорить об этом. Взгляни, что с лодкой! Она слишком осела под всем нашим грузом, а Великая Река быстра. Я не хочу утопить свою печаль в холодной воде! — Он схватил весло и начал выгребать к западному берегу, следуя за плывущей впереди лодкой Арагорна, которая уже свернула с середины потока.

***

Так вышел Отряд в долгий путь, вниз по широкой быстрой реке, несущей воды на юг. Голые леса тянулись по обоим берегам, и земель за ними не было видно. Легкий ветер унялся, и Река текла беззвучно. Ни одна птичья песня не нарушала тишины. День старился, солнце постепенно затуманивалось, пока, наконец, не замерцало в бледном небе белой жемчужиной. Потом оно скрылось на западе, и спустились ранние сумерки, а следом — мглистая беззвездная ночь Они долго плыли в ее тиши, ведя лодки под нависающей тенью лесистого западного берега. Деревья-великаны призраками проплывали мимо, опустив в воду кривые жаждущие корни.

Было сыро и холодно. Фродо сидел и слушал тихий плеск и бурчание струй, кипящих среди корней и плавней у берега — но вот голова его склонилась, и хоббит забылся беспокойным сном.

Глава 9Великая Река

Разбудил Фродо Сэм. Он открыл глаза и обнаружил, что лежит, тепло укутанный, под высокими деревьями с серой корой в уютном уголке леса на западном берегу Великой Реки, Андуина. Он проспал всю ночь, и утро тускло проглядывало сквозь голые ветви. Поблизости у небольшого костерка возился Гимли.

День только начинался — а они уже снова вышли в путь. Не то чтобы все в Отряде торопились на юг; но они были спокойны, зная, что от решения, которое им придется принять у Рауроса или на берегах Пламиста, их отделяет еще несколько дней; и они позволили Реке нести их, не желая торопиться навстречу опасностям, что ждут впереди, — какой бы путь они в конце концов не избрали. Арагорн позволил им плыть по течению, чтобы сберечь силы для грядущих утомительных дней. Но он настоял, чтобы выступали они рано утром и плыли до глубокой ночи, ибо сердце его чувствовало, что времени мало, и он боялся, что Черный Властелин не бездействовал, пока они мешкали в Лориэне.

Тем не менее ни в тот, ни на следующий день врага видно не было. Тоскливые часы проходили серой чередой — и ничего не случалось. На третий день плаванья берега стали медленно изменяться: деревья поредели, а потом и вовсе исчезли. На востоке, слева от себя, путешественники видели долгие бесформенные склоны, вытянутые вдаль и вверх — к небу; они казались бурыми, выжженными, точно пламя пронеслось над ними, не пощадив ни травинки: хмурая пустошь без единого сломанного дерева или голого камня, чтобы заполнить пустоту. Они доплыли до Бурых Равнин, чьи разоренные просторы лежали между Южным Лихолесьем и нагорьем Эмин-Муиля. Мор, война или какое-то лиходейство Врага выжгло эту область, не знал даже Арагорн.

На западе, справа, деревья тоже не росли, но местность была ровной, и во многих местах зеленели широкие поляны молодой травы. На этом берегу Реки стояли заросли камыша и рогоза, такие высокие, что закрывали вид на запад, когда маленькие лодки с шуршанием плыли вдоль их трепещущих границ. Темные сухие стебли гнулись и колыхались под легким холодным ветром, шурша тихо и грустно. То тут, то там, сквозь просветы в зарослях, Фродо вдруг замечал заливные луга, окрашенные закатом холмы, а вдали, у грани зримого темную линию, южные кряжи Мглистого Хребта.

А вокруг — ничего живого, кроме птиц. Их было множество — мелких пташек, щебечущих и пищащих в тростниках; один раз послышался шум и свист лебединых крыльев, и, взглянув вверх, путники увидели большую стаю, быстро плывущую в небе.

— Лебеди! — сказал Сэм. — Да какие огромные!

— Лебеди, — сумрачно подтвердил Арагорн. — И черные к тому же.

— Какой огромный, пустой и мрачный край! — сказал Фродо. — Мне всегда казалось, если идешь на юг — вокруг становится все веселей и теплее, пока зима не сгинет совсем.

— Но мы пока не на юге, — откликнулся Арагорн. — Тут все еще зима, и до моря далеко. Здесь всегда холодно до внезапной весны и мы вполне можем попасть в снегопад. Далеко в низовьях, в заливе Златозара, куда бежит Андуин, быть может, тепло и весело, или было бы так, если б не Враг. А мы сейчас, думаю, лишь лигах в шестидесяти южнее Южного Удела в твоем Крае. Ты смотришь сейчас на северные равнины Роандийской Марки — земли Властителей Коней. Скоро мы подплывем к устью Светлимки, что течет из Фангорна и впадает в Великую Реку. Это северная граница Роханда; издревле все, что лежит меж Светлимкой и Белыми Горами, принадлежит роандийцам. Это богатый и красивый край, и травы его не имеют себе равных; но в эти лихие дни народ не живет у Реки и не часто подъезжает к ее берегам. Андуин широк, однако стрелы орков перелетают поток; а в последнее время, говорят, эти твари осмеливаются пересекать Реку и нападать на роандийские табуны.

Сэм беспокойно оглядывал берега. Прежде он боялся деревьев: те будто смотрели невидимыми глазами и лелеяли лиходейства; теперь он уже хотел, чтобы деревья по-прежнему росли по берегам. Ему казалось, Отряд совсем беззащитен в маленьких открытых лодках меж голых берегов реки, что была границей войны.

Следующие один-два дня — Отряд неуклонно несло к югу — это чувство незащищенности охватило всех. Они то и дело брались за весла, торопясь вперёд. Берега скользили мимо. Вскоре Река стала шире и мельче. На восток тянулись длинные каменистые отмели, в воде попадались валуны, так что грести надо было осторожно. Бурые Равнины поднялись тусклым нагорьем, через которое дул с Востока ледяной ветер. С другой стороны — луга стали пологими, иссохшими холмами среди папоротников и жесткой травы. Фродо дрожал, вспоминая лужайки и фонтаны, ясное солнце и ласковые дожди Лотлориэна. В лодках не смеялись и почти не говорили. Каждый думал: о своем.

Душа Леголаса бежала под звездами летней ночи среди берез по какой-то северной луговине; Гимли в уме перебирал золото и размышлял, достойно ли оно стать ладанкой для дара Владычицы. Мерри и Пину в средней лодке было немного неуютно, потому что Боромир бормотал что-то про себя, порой кусая ногти, точно непокой или сомнение терзали его, порой хватая вёсла и подгоняя лодку вплотную к лодке Арагорна. Тогда Пин — он сидел на носу — глядя назад, ловил странный блеск в глазах гондорца, когда тот подавался вперед, пристально глядя на Фродо. Сэм давно уже понял, что, хоть лодки и не так опасны, как ему казалось, они гораздо неудобнее чем он мог себе представить. Ему было тесно и скучно — делать-то ведь не чего, рассуждал он, знай гляди на зимние берега да любуйся своим стражем в серой воде. Даже когда весла были в ходу, Сэму не доверяли ни одного.

***

На четвертый день, когда сгущались сумерки, он смотрел назад поверх склоненных голов Фродо и Арагорна и плывущие следом лодки; он клевал носом и мечтал о стоянке и твердой земле под ногами. Вдруг что-то привлекло его внимание: сперва он смотрел равнодушно, потом выпрямился и протер глаза; но когда взглянул снова — ничего уже не увидел.

Этой ночью Отряд стал лагерем на маленьком островке близ западного берега. Сэм, завернувшись в одеяло, лег рядом с Фродо.

— Забавный мне сон приснился этак за час до остановки, господин Фродо, — сказал он. — А может, и не сон вовсе. Все равно забавно.

— И что же это было? — спросил Фродо, зная, что Сэм не угомонится, пока не расскажет своей истории. — Я с Лориэна не видел ничего, что заставило бы меня улыбнуться.

— Это было не то, господин Фродо. Забавно — ну, чудно, что ли. Плохо дело, если это не сон. Вы уж послушайте. Я видел бревно с глазами!

— Бревно-то ты видел, — сказал Фродо. — Бревен в Реке много. А глаза тебе точно приснились.

— Да нет же! — сказал Сэм. — Были глаза, или я не хоббит! Сперва-то я это за бревно принял — плыло оно по течению за лодкой Гимли — ну и внимания почти не обратил. А потом гляжу — нагонять оно вроде нас стало. Ох и чудно же: будто не только мы веслами работаем, но и оно тоже. Тогда-то я глаза и увидел: две блестящих точки на ближнем конце бревна. Да и не бревно это, небось, было, потому как гребло оно, и лапы него — ну точно лебединые, только побольше: воду они здорово баламутили.

Тут уж я совсем проснулся и глаза протер: хотел тревогу поднять, если б оно осталось на месте, когда я сон стряхнул. Потому что это непонятно-что уже вплотную к Гимлиной лодке подобралось. Но то ли глаза меня обвели, то ли я в себя пришел — не знаю. Когда я опять посмотрел, уже ничего не было. А только кажется мне, видел я — знаете, уголком глаза — как что-то темное нырнуло под берег и затаилось. Глаз, правда, больше не видел.

«Опять спишь, Сэм Гискри», — сказал я себе, и больше ничего никому не сказал. Но с тех пор я малость поразмыслил и теперь не уверен. Что вы об этом думаете?

— Я подумал бы, что это только бревно, сумерки да твой сон, — сказал Фродо, — если бы глаза эти появились впервые. Но нет. Я видел их далеко на севере, до Лориэна. И видел странную тварь с глазами — она той ночью карабкалась на настил. Халдир тоже ее видел. А помнишь рассказ эльфов, что гнались за ордой орков?

— А как же! — сказал Сэм. — Я и еще кое-что помню. Не нравится мне, что в мою голову лезет; но как подумаешь об этом, да о другом, да об историях господина Бильбо — так и кажется: знаю я имя этой твари, мерзкое у нее имя… Не Голлум?

— Да, этого-то я и боялся, — сказал Фродо. — Все время с той ночи на помосте. Думаю, он прятался в Мории, и там выследил нас; но я надеялся, наша задержка в Лориэне собьет его со следа. Он, лиходей, таился, должно быть, в лесах у Серебрянки — и видел, как мы отплывали!

— Так оно и было, — согласился Сэм. — И надо бы нам быть поосторожнее в эти ночи — а то как бы мы не почувствовали чьи-нибудь пальцы на горле… ежели вообще проснемся. Я к чему клоню. Не надо никого будить. Ни Бродника, ни других. Я постерегу. А отосплюсь завтра — в лодке-то я все равно что поклажа.

— «Поклажа с глазами», скажу я, — проговорил Фродо. — Постереги только обещай, разбудить меня часа за три до восхода, если до тех ничего не случится.

Глубокой ночью Фродо проснулся: Сэм тряс его.

— Стыдно мне будить вас, — прошептал Сэм, — но вы сами велели.

Рассказывать, правда, почти что и нечего. Слышались мне какие-то звуки, и вроде сопел кто-то, но таких звуков на реке каждую ночь полно.

Он улегся, а Фродо сел, кутаясь в одеяла и отгоняя сон. Медленно текли минуты — или часы? — и ничего не случалось. Фродо готов был уже уступить желанию и улечься, когда едва видимая черная тень вплотную подплыла к одной из лодок. Длинная костлявая рука взметнулась и вцепилась в край борта; два белесых глаза, холодно блестя, заглянули внутрь, а потом поднялись и уставились на Фродо. Они были всего в одном-двух метрах, и Фродо слышал тихое затаенное дыхание. Он встал, обнажив Разитель, и шагнул к глазам. Они тут же погасли. Раздалось шипение, плеск, и темное бревно стремительно понеслось вниз по течению. Арагорн зашевелился, повернулся и сел.

— Что там?.. — прошептал он, вскакивая и подходя к Фродо. — Мне что-то привиделось во сне. Зачем ты обнажил меч?

— Голлум, — сказал Фродо. — Во всяком случае, я так думаю.

— А! — сказал Арагорн. — Так значит, и ты о нем знаешь? Он шел за нами через всю Морию и потом — до Нимродели. Когда мы плыли на лодках, он лежал на бревне и греб ногами и руками. Один-два раза я пытался поймать его; но он хитрее лисы и скользкий, как рыба. Я надеялся, путь по реке собьет его, но он слишком умен.

Завтра постараемся двигаться быстрее. Ты сейчас ложись; те часы, что остались, покараулю я. Хотел бы я поймать этого паршивца! Он мог бы оказаться полезным. Но если не выйдет — надо нам постараться потерять его. Он очень опасен. Вполне готов к ночному убийству и может навести на наш след любого врага.

***

Ночь прошла; Голлум больше не появлялся. После этого товарищи каждый раз выставляли зорких стражей, но Голлума они не видели ни разу. Если он и продолжал преследовать Отряд, то был очень осторожен и ловок. По просьбе Арагорна они теперь подолгу гребли, и берега быстро неслись мимо. Но видели путники мало, потому что плыли большей частью по ночам и в сумерках, делая дневки в укрытых местах. Так все и шло без происшествий — до седьмого дня.

Погода была по-прежнему пасмурной и мрачной, ветер дул с востока, но к вечеру небо очистилось, и снопы слабого света, золотистого и бледно-зеленого, брызнули из-под кромки туч. Молодая луна, блестя белой новой кожей, купалась в небесных озерах. Сэм глядел на нее и морщил лоб.

На следующий день земли с обеих сторон начали быстро меняться. Берега повышались и становились каменистыми. Вскоре товарищи плыли по гористой стране; реку окружали крутые склоны, густо поросшие терновником и боярышником в перемешку с куманикой и еще какой-то ползучей колючкой. Позади вставали глубокие обрывы, источенные темными от плюща трещинами, а за ними поднимались высокие кряжи, увенчанные скорченными елями. Отряд приближался к сумрачной горной местности — Эмин-Муилю, Привражью, южной границе Глухоманья.

В обрывах и трещинах жило множество птиц, и стаи их весь день кружились в вышине, чернея на бледном небе. Лежа в тот день в лагере, Арагорн размышлял, не сотворил ли Голлум предательства и не расходятся ли сейчас вести об их плавании по всему Глухоманью. Позже, когда Отряд проснулся и стал готовиться в путь, он заметил в тускнеющем свете темную точку: большую птицу, которая то парила, то медленно летела к югу.

— Что там, Леголас? — спросил Следопыт, указывая на северное небо. — Я не ошибся — орел?

— Да, — подтвердил Леголас. — Орел-охотник. Хотелось бы мне знать, что это предвещает. Он залетел слишком далеко от родных гор.

— Мы не выступим, пока совсем не стемнеет, — сказал Арагорн.

***

Настала восьмая ночь плаванья. Она была тихой и безветренной; тоскливый восточный ветер умчался прочь. Тонкий серп луны рано канул в тусклый закат, но небо над головой было чистым; и, хотя над югом висела огромная, слабо посверкивающая туча, на западе ясно мигали звезды.

— Пора! — сказал Арагорн. — Рискнем сделать еще один ночной переход. Эту часть Реки я знаю плохо. Я никогда не проходил здесь водой — отсюда до перекатов Сарн-Гебира. Но если я прав, до них еще много миль. Однако и до Порогов в Реке есть опасные места — скалы и каменистые острова, скрытые потоком. Мы должны быть очень внимательны и не грести быстро.

Сэму в головной лодке доверили быть наблюдателем, и он улегся на носу, глядя во мрак. Ночь становилась все темнее, но в небе горели необычно яркие звезды, и Река слабо мерцала. Близилась полночь, и они плыли без весел, когда Сэм вдруг вскрикнул. Всего в нескольких метрах впереди из воды вставали смутные тени и слышался шум водоворота. Быстрое течение сворачивало влево, к восточному берегу, где русло было чистым. Свернув, путники увидели — точно совсем рядом — бледную дымку брызг: поток бился об острые скалы, что далеко вступили в Реку, подобные череде клыков. Лодки сбились в кучу.

— Эй, Арагорн!.. — прокричал Боромир, когда его лодка ударилась о головную. — Это безумие! Нельзя проходить Пороги ночью! Ни одной лодке не выйти из Сарн-Гебира!

— Назад, назад! — крикнул Арагорн, погружая весло в воду и стараясь развернуть непослушную лодку. — Поворачивай! Поворачивай, если можешь!..

— Я ошибся в расчетах, — сказал он Фродо. — Не знал, что мы за плыли так далеко. Течение быстрее, чем мне казалось. Сарн-Гебир должен быть уже совсем близко.

***

С большим трудом они задержали лодки и медленно развернули их, но сперва не могли выгрести против течения, и их сносило все ближе к восточному берегу. Он темной стеной угрожающе громоздился в ночи.

— Все вместе — гребите! — кричал Боромир. — Гребите! Или мы сядем на мель! — Едва он сказал это, как корма под Фродо наткнулась на камень.

И в тот же миг над их головой засвистели стрелы; несколько упало в лодки. Одна ударила Фродо в спину, и он, вскрикнув, выпустил весло; но стрела упала, отбитая его скрытой под одеждой кольчугой. Другая пробила капюшон Арагорна, а третья вонзилась в борт рядом с рукой Мерри. Сэму показалось, что он видит темные фигуры, бегающие туда-сюда по усыпанному галькой берегу под восточными скалами. Они были очень близко.

— Ирх! — воскликнул по-эльфийски Леголас.

— Орки! — крикнул Гимли.

— Голлумово дело, об заклад бьюсь, — сказал Сэм Фродо. — И славное же они местечко выбрали! Река ж сама несет нас к ним в лапы…

Все пригнулись и налегли на весла; даже Сэм приложил руку. Каждый миг ожидали они удара черноперой стрелы. Множество их свистело в воздухе и вонзалось в воду. Было темно — но не для орочьих глаз, и в мерцающем звездном свете товарищи могли стать мишенью для искусных врагов — но, верно, серые плащи Лориэна и серебристое дерево эльфийских лодок отразили злобу лучников Мордора.

Гребок за гребком, с трудом продвигались они вперед. Во тьме трудно было поверить, что они вообще движутся, но клокотание водоворота медленно стихало, и тень восточного берега таяла в ночи. Наконец они снова выбрались на середину реки и отвели лодки подальше от угрозных скал. После этого, собрав все силы, они подогнали лодки к западному берегу. В тени нависших над водой кустов они остановились и перевели дыхание.

Леголас отложил весло и схватил лук, принесенный из Лориэна Потом выпрыгнул на берег и взбежал по откосу. Согнув лук и наложив стрелу, он повернулся, всматриваясь во тьму за рекой. Оттуда доносились пронзительные вопли, но видно ничего не было.

Фродо смотрел на стоящего над ним высокого эльфа — как тот всматривается в ночь, ища мишень для выстрела. Голова его была темной, увенчанной яркими белыми звездами, что мерцали в озерах ночных небес. Но на юге поднимались огромные тучи, они наплывали, выслав мглистых разведчиков в звездные поля. Внезапный страх охватил Отряд.

— Эльберет Гильфониэль! — выдохнул Леголас, взглянув вверх.

Темная тень — облако, и все же не облако, ибо летела она быстрей любой тучи — вынырнула из тьмы юга и полетела к Отряду, гася звёзды. Вскоре она возникла над ними — огромная крылатая тварь, чернее, чем ямы ночи. Из-за реки встречь ей грянули дикие голоса. Фродо ощутил, как внезапный холод пронзил его и сжал сердце, плечо налилось болью, точно вспомнив о давней ране. Он сжался, будто хотел укрыться.

И вдруг пропел большой лук Лориэна. Яростная стрела сорвалась с эльфийской тетивы. Фродо взглянул вверх. Почти над самой головой крылатая тень свернула. Раздался резкий каркающий вопль — и она рухнула, сгинула во мраке восточного берега. Небо очистилось. Дальнюю тьму взорвали проклятия и оглушительный многоголосый вой — и настала тишь. Ни дротик, ни крик не тревожили больше Отряд в ту ночь.

Немного погодя Арагорн повел лодки вверх по течению. Они плыли вдоль кромки берега, пока не отыскали маленького мелкого залива. Несколько низких деревьев подходили к самой воде, а за ними вставал крутой скалистый берег. Здесь Отряд решил остановиться и дождаться рассвета: пытаться двигаться ночью было бесполезно. Лагеря не разбивали и огня не зажигали — просто улеглись на дно лодок, завернувшись в одеяла и прижавшись друг к другу.

— Слава луку Галадриэли и руке и глазу Леголаса! — сказал Гимли, прожевав кусок лепешки. — Это был славный выстрел, мой друг!

— Но кто скажет, кого он поразил? — отозвался Леголас.

— Не я, — сказал Гимли. — Но я рад, что тень не подлетела ближе. Не понравилась она мне. Очень уж похожа на тень Мории — Тень Балрога, — шепотом закончил он.

— Это был не Балрог, — возразил Фродо, все еще дрожа от пробиравшего его холода. — Это было что-то холодное. И я думаю… — он запнулся и умолк.

— Что ты думаешь? — живо спросил Боромир, приподнявшись в своей лодке, словно хотел увидеть лицо Фродо.

— Думаю… Нет, не скажу, — ответил Фродо. — Но что бы то ни было — гибель его привела наших врагов в отчаянье.

— Кажется, так, — сказал Арагорн. — Однако где они, сколько их и что они замышляют — мы не знаем. Этой ночью нам не спать! Сейчас нас скрывает мрак. Но кто знает, что откроет день? Не расставайтесь с оружием!

***

Сэм сидел, постукивая по эфесу меча, будто считал на пальцах, и посматривал на небо.

— Очень странно, — бормотал он. — Луна одна и та же — что в Крае, что в Глухоманье, или так должно быть. Но то ли она здесь ходит по-другому, то ли я сбился со счета. Помните, господин Фродо, луна убывала, когда мы лежали на настиле на дереве: с неделю после полнолуния, думаю. А вчера была неделя, как мы в пути — и вдруг вылезает месяц, тонкий, как ноготь, будто мы ни дня у эльфов не жили.

Ну ладно — три ночи я там помню точно и, кажется, могу припомнить еще несколько, но чем хотите клянусь — не месяц мы там были. Можно подумать, что время там не идет!

— Так, быть может, и есть, — сказал Фродо. — В тех землях мы, возможно, попали во времена, которые в других краях давно прошли. Думаю, только когда Серебрянка вынесла нас в Андуин, вернулись мы во время, что течет через смертные земли к Великому Морю. А что до луны — так я не помню никакой — ни молодой, ни старой — в Карас-Галадоне: только звезды ночью и солнце днем.

Леголас шевельнулся в своей лодке.

— Время не медлит нигде, — сказал он. — Но не все изменяется и растет одинаково. Для эльфов мир движется, движется одновременно очень быстро и очень медленно. Быстро, ибо сами они меняются мало, и все проплывает мимо — и в этом их скорбь. Медленно, потому что они не считают бегущих лет — не считают для себя. Проходящие годы — лишь рябь на долгой реке. Однако все под Солнцем в конце концов увядает.

— Но в Лориэне увядает медленно, — проговорил Фродо. — Сила Владычицы отдаляет конец. Дням равны часы Карас-Галадона, хоть и могут считаться короткими, в Лориэне, где Галадриэль хранит кольцо Эльфов.

— Об этом нельзя говорить вне Лориэна, даже со мной, — сказал Арагорн. — Молчи об этом!.. Да, Сэм, так и есть: в том краю ты сбился со счета. Там время бежало для нас быстро, как для эльфов. Старая луна ушла, и новая народилась и умерла за пределами Леса, пока мы жили в нем. А вчера вечером луна народилась вновь. Зима почти кончилась. Время течет к весне, не дарящей надежд.

***

Тихо тянулась ночь. За рекой не слышалось ни голосов, ни криков. Лежа в лодках, путники чувствовали, что погода меняется. Воздух теплел и наливался духотой под тусклыми волглыми тучами, что наплывали с юга — от дальних морей. Рокот Реки на камнях перекатов стал, казалось, громче и ближе. С веток прибрежных деревьев срывались капли.

Когда пришел день, мир вокруг был тих и печален. Рассвет разлился бледным рассеянным светом. Над Рекою качалась мгла, берега заливал туман; дальнего берега видно не было.

— Не по душе мне туман, — сказал Сэм. — Да на этот раз он, кажись, к удаче. Теперь, может, мы сумеем удрать так, чтобы эти треклятые гоблины нас не почуяли.

— Может и так, — сказал Арагорн. — Но если он не поднимется трудно нам будет отыскать тропу. А найти ее мы должны, если хотим перейти Сарн-Гебир и прийти к Эмин-Муилю.

— Не понимаю, зачем нам переходить Перекаты или продолжать по Реке, — сказал Боромир. — Если Эмин-Муиль перед нами — мы можем оставить эти скорлупки и двигаться на юго-запад, пока не подойдем к Энтице и не переправимся в мою страну.

— Можем — если идем в Минас-Тириф, — проговорил Арагорн, — а это еще не решено. И такой путь, может быть, опасней, чем кажется. Долина Энтицы заболочена, и туман там — смертельная опасность для путника с кладью. Я не оставлю лодок, покуда можно. Река — путь, с которого не собьешься.

— Но восточным берегом владеет Враг, — возразил Боромир. Если ты минуешь Врата Аргоната и невредимым придешь к Пламисту — что станешь ты делать дальше? Перепрыгнешь Водопад и нырнешь в болота?

— Нет! — ответил Арагорн. — Скажи лучше, что мы перенесем лодки по древнему пути к подножию Рауроса и там вновь спустим на воду. Разве ты не знаешь, Боромир, о Северном Каскаде и Сторожевом Посте на Амон-Хене, устроенных в дни Великих Королей? Или ты предпочёл забыть о них? Я собирался снова подняться на тот Пост, прежде чем изберу свой путь. Там, быть может, мы увидим какой-нибудь знак, который поможет нам.

Боромир возражал долго; но когда стало ясно, что Фродо последует за Арагорном, куда бы тот ни пошел — сдался.

— Не в обычае воинов Минас-Тирифа бросать друзей, — сказал он. — А моя сила понадобится вам, если вы хотите достичь Пламиста. Я дойду до острова — но не дальше. Оттуда я поверну домой — один, если помощью своей не заслужил себе товарища.

День светлел; туман немного рассеялся. Было решено, что Арагорн и Леголас тотчас пойдут вперед вдоль берега, а остальные останутся у лодок. Арагорн надеялся найти путь, которым они смогут перенести и лодки, и груз за перекаты — на более спокойную воду.

— Лодки эльфов, быть может, не тонут, — сказал он. — Но это не значит, что мы минуем Сарн-Гебир живыми. Это еще никому не удавалось. Ни одной тропы не проложено здесь народом Гондора, ибо даже в величайшие свои дни владения его не простирались за Эмин-Муиль. Но где-то на западном берегу есть волок — его я и хочу отыскать. Он не мог разрушиться: лодками пользовались, чтобы попасть из Глухоманья в Осгилиаф, вплоть до последних лет — пока не размножились мордорские орки.

— За всю мою жизнь лишь несколько раз приплывали к нам лодки с Севера, — сказал Боромир, — а орки всегда бродят на восточном берегу. Если ты пойдешь вперед, опасность будет расти с каждой милей, даже если ты отыщешь тропу.

— Все южные дороги опасны, — сказал Арагорн. — Ждите нас один день. Если за это время мы не вернемся — знайте, что лихо настигло нас. Тогда изберите нового вождя и следуйте за ним.

С тяжелым сердцем следил Фродо, как Арагорн и Леголас карабкаются на крутой берег и исчезают в тумане, но страхи его оказались напрасны. Прошло всего два-три часа, только что наступил полдень, когда во мгле появились смутные силуэты ушедших.

— Все в порядке, — сказал Арагорн, спустившись. — Там есть тропа, она ведет к хорошему спуску, все еще целому. Расстояние невелико: Перекаты в полумиле от нас, а тянутся они не больше чем на милю. Чуть ниже их Река вновь становится спокойней, хоть и бежит быстро. Самым трудным для нас будет донести лодки и поклажу до старого волока. Мы нашли его, но он далеко от Реки, под навесом скальной стены в фарлонге или около того от берега. Северного спуска мы не нашли. Если он сохранился, мы, должно быть, проплыли его прошлой ночью, не заметив в тумане. Боюсь, теперь мы должны уйти от реки и двигаться к волоку быстро, насколько сможем.

— Нелегкое дело, даже будь мы все Людьми, — заметил Боромир.

— Однако мы попытаемся сделать это — кем бы мы ни были, — сказал Арагорн.

— И сделаем! — сказал Гимли. — Люди сбивают ноги на плохой дороге а Гном идет вперед, даже если его ноша вдвое больше его самого, мастер Боромир!

Дело и правда оказалось нелегким, однако в конце концов оно было сделано. Вещи вынули из лодок и подняли на берег, на ровное место. Потом вытащили наверх лодки. Они оказались вовсе не такими тяжелыми, как ожидалось. Из какого выросшего в эльфийском краю дерева они сделаны — не знал даже Леголас; но оно было твердым и настолько легким, что Мерри и Пин запросто смогли бы нести свою лодку — по равнине. Тем не менее, потребовались силы двоих Людей, чтобы поднять их и нести по землям, которые пришлось пересекать Отряду. Холмистая пустошь горбилась серыми валунами известняка, таила заросшие травой и кустарником ямы; то и дело попадались заросли куманики и крутые овраги; тут и там виднелись топкие болотца и озерки: их питали ручьи, со звоном бегущие с горных уступов.

Пока Боромир и Арагорн переносили лодки, остальные, спотыкаясь и путаясь в траве, перетаскивали поклажу. Наконец все было перенесено и сложено у волока. Потом, почти без препятствий — если не считать плетей шиповника и множества камней — путники снова двинулись вперед. Туман по-прежнему пеленой висел на скалистых, уходящих вверх стенах, а слева занавешивал Реку: они слышали рев и плеск на острых каменных зубах Сарн-Гебира, но воды не видели. Пришлось пройти волок дважды, прежде чем все было перенесено к южной лестнице. Там волок поворачивал назад к реке и полого спускался к краю маленького мелкого озера. Оно казалось выбитым в речном берегу не руками, а водой, водоворотом, несущимся от Сарн-Гебира через низкий каменный порог, выступом заходящий в поток. За ним вплотную к воде вставал серый обрыв — пешему там пути не было.

Короткий день уже кончился; спускались мглистые хмурые сумерки. Отряд сидел подле воды, слушая невнятный шум и клокотанье скрытых туманом Перекатов; все казались усталыми и сонными, и души их были мрачными, как уходящий день.

— Ну вот мы и здесь, — сказал Боромир. — И здесь проведем мы эту ночь. Нам надо выспаться, и даже если Арагорн хотел миновать Врата Аргонафа сегодня, мы слишком устали — кроме, разумеется нашего стойкого гнома.

Гимли не ответил: он спал сидя.

— Давайте же сейчас отдохнем хорошенько, — сказал Арагорн. — Завтра нам снова плыть весь день. Если только погода не изменится и не предаст нас, нам выпадет случай проскользнуть незаметно мимо соглядатаев с восточного берега. А этой ночью будем сторожить по двое: три часа сна, один — в дозоре.

Этой ночью не случилось ничего страшнее моросящего дождя. Отряд выступил, едва рассвело. Туман поредел. Они старались держаться как можно ближе к западному берегу и видели смутные очертания низких обрывов, становящихся все выше — туманных стен, моющих ноги в спешащей воде. Около полудня тучи спустились, пошел сильный дождь. Они затянули лодки кожаными полотнищами, чтобы их не затопило, и продолжали плыть; сквозь серебристую дождевую завесу почти ничего не было видно.

Дождь, однако, шел недолго. Небо медленно светлело — и вдруг тучи прорвались, и их грязные лохмотья унеслись на север, к верховьям реки. Мгла и туман исчезли. Перед путниками лежало широкое ущелье с гигантскими скалистыми стенами, в которые вцепились — по уступам и узким трещинам — несколько чахлых деревьев. Русло становилось все уже, а течение — быстрей. Теперь они мчались вперёд, не надеясь остановиться и свернуть, какие бы опасности ни встретились. Над их головами бледно голубела полоска неба, вокруг были темные воды Реки, а впереди, закрывая солнце, чернели нагорья Привражья, в которых не было видно ни единого проема.

Глядя вперед, Фродо видел, как приближаются два утеса-великана: они казались огромными столбами или колоннами. Высокие, острые, угрожающие, стояли они по обе стороны потока. Меж ними возник проход, и Река понесла лодки к нему.

— Узрите Аргонаф, Столпы Королей! — крикнул Арагорн. — Мы скоро минуем их. Следите, чтобы лодки не сблизились! Держитесь середины реки!

Когда Фродо проносило меж ними, громадные столбы башнями воздвиглись навстречу ему — и показались ему великанами, гигантскими грозными статуями. Потом хоббит увидел, что они на самом деле обработаны: искусность и мощь древности потрудились над ними, и они — сквозь солнце и дожди позабытых лет — пронесли сходство с теми, с кого были изваяны. На высоких, уходящих в воду пьедесталах стояли два каменных короля, по-прежнему хмуро всматриваясь в Север горящими глазами. Левая рука каждого была поднята ладонью наружу жестом предостережения; в правой каждый держал секиру; на головах у обоих — высокие шлемы и короны. Огромной силой и величием дышали они, безмолвные стражи давно исчезнувшего королевства. Благоговейный ужас охватил Фродо, и он согнулся, закрыв глаза, не решаясь взглянуть вверх. Даже Боромир склонил голову, когда лодки, кружась, как крохотные листья, проносились мимо витязей Нуменора. Так влился Отряд в тёмную теснину Ворот.

С обеих сторон на немыслимую высоту поднимались гибельные обрывы; далеко вверху было тусклое небо. Черные воды ревели и ярились, ветер рыдал над ними. Фродо уткнулся лбом в колени; напротив бормотал и стонал Сэм:

— Ну и место!.. Жуть кошмарная, а не место!.. Дайте мне только выбраться — ноги моей больше в лодке не будет, пропали пропадом эта река!

— Не бойтесь! — сказал голос позади. Фродо обернулся и увидел Бродника — и не Бродника, ибо усталый Следопыт исчез. На корме сидел Арагорн, сын Арафорна: прямой и гордый, мощными гребками правил он лодкой; капюшон упал с его головы, черные волосы вились по ветру, глаза горели: король-изгнанник возвращался в свое королевство.

— Не бойтесь! — повторил он. — Давно мечтал я увидеть статуи Исильдура и Анариона, моих пращуров! Элессару Каменэльфу, сыну Арафорна из рода Валандиля, сына Исильдура, Наследнику Элендиля, они не сделают зла!

Тут свет его глаз померк, и он заговорил сам с собой:

— Гэндальф должен был быть здесь! Как тоскует моя душа по Минас-Анору и стенам моего города! Но куда теперь идти мне?..

Ущелье было длинным и темным, полным шумом ветра, плеском волн и гулким каменным эхом. Оно заворачивало к западу, и впереди сначала была только тьма; но вскоре Фродо увидел узкую полоску света. Она все ширилась, приближалась — и вдруг лодки вылетели из ущелья на яркий свет.

Солнце, уже давно ушедшее с полудня, сияло в открытом ветрам небе. Пленённые воды вырывались в долгое овальное озеро, опаловое Нен-Хифоэль, огражденное крутобокими лесистыми холмами; их голые вершины холодно блестели на солнце. В дальнем, южном, конце озера стояли три скалы. Центральная чуть выступала вперед и была отделена от двух других — остров, вокруг которого Река обвила мерцающие руки. Отдаленно, но явственно, как эхо дальнего грома, слышался густой рокочущий звук.

— Это Тол-Брандир! — Арагорн указал на утес. — Слева от него Амон-Лав, справа — Амон-Хен, Ведающий и Зрящий — Сторожевые Посты древности. Но, говорят, ни человек, ни зверь никогда не ступал на Тол-Брандир. Мы будем там прежде чем спустится ночь. Я сльшу бесконечный зов Рауроса.

Теперь Отряд отдыхал, плывя на юг по течению, что струилось по центру озера. Все немного поели и снова взялись за весла, торопясь окончить плаванье. Склоны западных холмов укрылись в тени, солнце стало круглым и красным. Тут и там проблескивали туманные звезды. Три утеса высились впереди, темнея в сумерках. Громко ревел Раурос. Ночь уже лежала на воде, когда путники вплыли, наконец, под тень холмов.

Кончился десятый день плаванья. Глухоманье осталось позади. Они не могли идти дальше, не выбрав между Востоком и Западом. Перед ними был последний этап Похода.

Глава 10Братство разбито

Арагорн повел Отряд правым рукавом Реки. Здесь, на западном берегу, в тени Тол-Брандира, от подножия Амон-Хена сбегала к воде узкая лужайка. За ней начинались покатые склоны холма, одетые деревьями; и деревья тянулись на запад вдоль озера. Маленький ключ, бурля, падал вниз и питал траву.

— Здесь мы проведем ночь, — сказал Арагорн. — Это Парф-Гален, дивное место в летние дни — в прошлом. Будем надеяться, что никакое лихо еще не пришло сюда.

Они вытащили лодки на зеленый берег и устроили возле них лагерь. Выставили стражу, но врага не было ни видно, ни слышно. Если Голлум и продолжал преследовать Отряд — он ничем себя не выдал. Однако чем больше сгущалась ночь, тем Арагорну становилось беспокойнее: он ворочался во сне и часто просыпался. Вскоре он поднялся и подошел к стоящему на часах Фродо.

— Что не спишь? — спросил Фродо. — Теперь не твоя стража.

— Сам не знаю, — ответил Арагорн. — Но сон мой был темен, и угроза росла в нем. Покажи-ка свой меч.

— Зачем? — сказал Фродо. — Рядом враг?

— Давай взглянем на Разитель — он скажет, — ответил Арагорн. Фродо вынул из ножен эльфийский клинок. К его смятению края его тускло мерцали во тьме. — Орк! — сказал хоббит. — Не слишком близко — и все же близко.

— Насколько близко, хотел бы я знать?.. — проговорил Арагорн. — Но, возможно, они на той стороне Реки. Разитель светится тускло и может указывать на шпионов на склонах Амон-Хена. Я ни когда не слыхал об орках на Амон-Хене. Однако кто знает, что могло случиться в эти лихие дни — теперь, когда Минас-Тириф не владеет больше переправами Андуина? Завтра мы должны быть очень осторожны.

***

Пришел день, и был он, как пламя и дым. Низко над востоком дымами великого пожара висели черные тучи. Встающее солнце подсвечивало их снизу мглистым багрянцем; но скоро оно поднялось выше, в чистоту небес. Вершину Тол-Брандира облило золотом. Фродо смотрел на восток — и видел высокий остров. Берега его круто вздымались над водой. Над ближними скалами по обрывистым склонам карабкались деревья, громоздясь одно на другое; а над деревьями — снова серые лики скал, увенчанные острым каменным шпилем. Над островом кружилось множество птиц, но никакой другой живности хоббиту увидеть не удалось.

Когда все поели, Арагорн подозвал Отряд к себе.

— День наконец пришел, — сказал он. — День выбора, который мы столь долго откладывали. Что станется теперь с нашим Отрядом, который столь долго шел в братстве? Повернем ли мы к западу с Боромиром, отправимся ли в битвы Гондора? Или свернем на восток, в Ужас и Мрак? Или разобьем наше Братство и пойдем каждый своим путем?.. Что бы мы ни сделали — это надо сделать быстро. Мы не можем долго мешкать здесь. Мы знаем: враг на восточном берегу, но, боюсь, орки могут быть уже и по эту сторону Реки.

Долгое молчание; никто не пошевелился и не сказал ни слова.

— Что же, Фродо, — сказал, наконец, Арагорн. — Бремя лежит на твоих плечах. Ты Хранитель, назначенный Советом. Свой путь можешь избрать лишь ты. Мне нечего посоветовать тебе. Я не Гэндальф и, хоть и пытался заменить его, не знаю, какая цель или надежда была у него для этого часа — если она у него была. Скорее всего, будь даже он здесь, выбирать все равно пришлось бы тебе самому. Такова уж твоя судьба.

Фродо ответил не сразу. Потом медленно заговорил:

— Я знаю, что нужно спешить, и, однако, не могу выбрать. Ноша моя тяжела. Дайте мне час — и я скажу. И дайте мне побыть одному!

Арагорн смотрел на него с лаской и жалостью.

— Хорошо, Фродо, сын Дрого, — сказал он. — Ты получишь час, и будешь один. Мы пока побудем здесь. Но не отходи далеко!

Какой-то миг Фродо сидел, склонив голову. Сэм, сочувственно наблюдавший за хозяином, покачал головой и пробормотал:

— Дело-то просто, как тесто. Да только не стоит Сэму Гискри отвечать, покуда не спрошено.

Внезапно Фродо вскочил и зашагал прочь; и Сэм видел, что, пока все сдерживались, чтобы не смотреть ему вслед, глаза Боромира внимательно следили за Фродо, покуда тот не скрылся среди деревьев у подножия Амон-Хена.

***

Бесцельно бредя по лесу, Фродо обнаружил, что ноги несут его вверх по склонам холма. Он вышел на тропу, остатки былой дороги. В крутых местах в камне были вырублены ступени, сейчас выщербленные и истёртые, заплетенные корнями деревьев. Некоторое время хоббит карабкался, не сознавая, куда идет, пока не вышел на поросшую травой поляну. Ее окаймляли рябины, а в центре лежал большой плоский камень. С востока поляна была открыта, и ранний свет солнца заливал ее. Фродо остановился и посмотрел вниз и за Реку, на Тол-Брандир и птиц, кружащих в воздухе между ним и неприступным островом. В голосе Рауроса мешались могучий гул и густой глубинный рокот.

Фродо сел на камень и оперся подбородком на руки, глядя на восток, но почти ничего не видя. Все, что случилось со дня ухода Бильбо из Края, проплывало перед глазами, и он старательно обдумывал все, что мог припомнить из слов Гэндальфа. Время шло — а он ни на шаг не приблизился к выбору.

Вдруг он очнулся от дум: неприятное чувство, что сзади кто-то есть, что кто-то зло смотрит на него, охватило хоббита. Он вскочил и повернулся, но, к своему удивлению, увидел Боромира с улыбкой на приветливом лице.

— Я боялся за тебя, Фродо, — сказал гондорец, подходя. — Если Арагорн прав и орки неподалеку — никто из нас не должен бродить один — и ты менее всех: столь многое зависит от тебя. И у меня тоже тяжко на душе. Могу я остаться и побеседовать с тобой — раз уж я тебя нашел? Мне стало бы легче. Когда собираются многие, все разговоры оборачиваются бесконечными спорами. Но два разума, если объединятся, сумеют, быть может, отыскать истину.

— Ты очень добр, — отозвался Фродо. — Но не думаю, чтобы разговор этот помог мне. Ибо я знаю, что должен сделать, но боюсь делать это, Боромир: боюсь.

Боромир стоял молча. Бесконечно ревел Раурос. В ветвях бормотал ветер. Фродо дрожал.

Вдруг Боромир подошел и сел рядом.

— Уверен ли ты, что не страдаешь без нужды? — сказал он. — Я хочу помочь тебе. Тебе нужен совет — так не примешь ли мой?

— Думается, я знаю уже, какой совет ты дашь мне, Боромир, — сказал Фродо. — И он мог бы показаться истиной — если бы сердце мое не предостерегало меня.

— Предостерегало? Против чего? — резко спросил Боромир.

— Против задержки. Против пути, что кажется легким. Против отказа от бремени, возложенного на меня. Против… ладно, видно, это должно быть сказано, — против веры в силу и верность Людей.

— Однако сила эта издавна защищала твой маленький Край, хоть ты и не знал этого.

— Я не сомневаюсь в доблести твоего народа. Но мир меняется. Стены Минас-Тирифа, быть может, крепки, но крепки они недостаточно. Если они рухнут — что тогда?

— Мы доблестно падем в битве. Однако есть еще надежда, что они устоят.

— Надежды нет, пока есть Кольцо, — возразил Фродо.

— А! Кольцо! — вскричал Боромир, и глаза его блеснули. — Кольцо!.. Не странно ли, что мы должны терпеть муки, страх и сомнения из-за такой крохотной вещи? Такой крохотной! Я видел ее лишь мельком в доме Эльронда. Не покажешь ли ты мне его еще раз?

Фродо вскинул взгляд. Его обожгло холодом. Он заметил странный блеск глаз Боромира, однако лицо того было по-прежнему добрым.

— Лучше ему оставаться скрытым, — ответил он.

— Как хочешь. Мне все равно, — сказал Боромир. — Однако неужто мне нельзя даже говорить о нем? Ибо ты, кажется, все время думаешь лишь о его силе в руках Врага: о его использовании Злом, а не Добром. Мир меняется, сказал ты. Минас-Тириф падет, если уцелеет Кольцо. Но почему?.. Воистину так — если оно у Врага. Но почему — если оно у нас?

— Разве ты не был на Совете? — ответил Фродо. — Потому что мы не можем воспользоваться им. И еще: все, сотворенное с его помощью, обращается во зло.

Боромир поднялся и нетерпеливо заходил вокруг.

— Опять ты об этом!.. — воскликнул он. — Гэндальф, Эльронд — они научили тебя говорить так. Быть может, они и правы — для себя. Все эти эльфы, эльфиды и маги — их, возможно, ждет скорбь. Однако я часто сомневался, что они мудры — а не просто робки. Но каждому свое. Верные сердцем Люди — их не извратить. Мы в Минас-Тирифе закалены долгими годами испытаний. Мы желаем не силы магов — лишь силы защитить себя, силы в праведном деле. И — смотри! — в нашей нужде судьба выносит на свет Кольцо Всевластья. Это дар, говорю я, дар врагам Мордора. Безумие — не воспользоваться им, не обратить силы Врага против него самого. Бесстрашие, жесткость — только этим добьешься победы. Чего не сделает в сей суровый час витязь, великий вождь? Чего не сделает Арагорн? А если он отказывается — почему не Боромир? Кольцо даст мне силу Власти. Как погнал бы я орды Мордора!.. Все народы сошлись бы под мой стяг!

Боромир шагал вверх-вниз, говоря все громче. Он, казалось, совсем позабыл Фродо — речь его обратилась к стенам и оружию, к народам и ратям; он строил планы великих союзов, предвкушал славные победы; он низвергал Мордор и сам становился Королем — могучим, справедливым и мудрым. Вдруг он застыл и махнул рукой.

— А нам велят избавиться от него! — вскричал он. — Я не говорю: уничтожить его. Так, быть может, было бы лучше — если бы была хоть малая надежда сделать это. Но ее нет. Единственный план, предложенный нам — чтобы полурослик слепо шел в Мордор и дал Врагу возможность возвратить Кольцо себе. Глупость!

Ты ведь и сам понимаешь это, мой друг? — сказал он, внезапно поворачиваясь к Фродо. — Ты сказал, что боишься. Если это так — тот, кто смелее, простит тебя. Но не восстает ли это в тебе твой здравый смысл?

— Нет, мне страшно, — сказал Фродо. — Просто страшно. Но я рад, что ты говорил так откровенно. Разум мой прояснился.

— Значит, ты идешь в Минас-Тириф? — спросил Боромир; глаза его блестели, лицо горело страстью.

— Ты не понял меня, — сказал Фродо.

— Но ты пойдешь хотя бы на время? — настаивал Боромир. — Мой город недалеко; и оттуда до Мордора немногим дальше, чем отсюда. Мы долго были в глуши, и ты должен знать, что делает Враг, прежде чем тронешься в путь. Идем со мной, Фродо, — уговаривал он. Тебе нужно отдохнуть перед Походом, если уж ты должен идти. — Он дружески положил руку на плечо хоббита, но Фродо чувствовал, как дрожит эта рука от сдерживаемого волнения. Он быстро отступил, с тревогой глядя на человека — вдвое выше и во много раз сильнее его.

— Почему ты так недоверчив? — сказал Боромир. — Я верен, не вор и не шпион. Мне нужно твое Кольцо — теперь ты это знаешь; но я даю тебе слово, что не жажду владеть им. Неужели ты не дашь мне хотя бы попытаться исполнить мой план? Одолжи мне Кольцо!

— Нет, нет! — вскричал фродо. — Совет поручил мне хранить его!

— Только по твоей глупости враг победит нас, — проговорил Боромир. — Как это меня злит! Глупец! Упрямый глупец! По доброй воле бежать в лапы Врага — и провалить Дело! Если кто из смертных и имеет право владеть Кольцом — это люди Нуменора, а не Полурослики! Оно не было бы твоим, если бы не случайность. Оно могло бы быть моим. Дай его мне!

Фродо не ответил; он медленно пятился, пока большой плоский камень не разделил их.

— Ну, ну, мой друг! — уже тише сказал Боромир. — Почему бы тебе не избавиться от него? Почему не освободиться от сомнений и страхов? Ты можешь, если желаешь, переложить вину на меня. Скажешь, что я оказался сильнее и отобрал его у тебя… Ибо я сильнее тебя, Полурослик! — вскричал он вдруг и, перескочив через камень, бросился к Фродо. Его прекрасное спокойное лицо ужасно изменилось; гневным огнем пылали глаза.

Фродо увернулся — и камень вновь оказался меж ними. Оставалось только одно: дрожа, он вытащил Кольцо и быстро надел его на палец, как раз когда Боромир снова кинулся на него. Человек задохнулся, на миг застыл в изумлении, а потом дико забегал вокруг, обыскивая поляну, заглядывая за скалы и деревья.

— Жалкий обманщик! — кричал он. — Дай мне только поймать тебя! Теперь я понял твои думы! Ты вернешь Кольцо Саурону — и продашь нас всех! Ты ждал только случая бросить нас в беде! Пусть же проклятие мое поразит тебя смертью — тебя и всех полуросликов! — Он споткнулся о камень и упал навзничь, липом вниз. Некоторое время он лежал неподвижно, будто собственное проклятие поразило его; а потом вдруг разрыдался.

Он встал и провел рукой по глазам, смахивая слезы.

— Что я сказал?! — вскричал он. — Что сделал?! Фродо! Фродо! — позвал он. — Вернись! Безумие охватило меня; но оно прошло. Вернись!

***

Ответа не было. Фродо даже не слышал его криков. Он был уже далеко, слепо мчался по тропе вверх, к вершине холма. Ужас и скорбь сотрясали его; перед ним стояло безумное, яростное лицо Боромира, его горящие глаза.

Вскоре он выбежал на вершину Амон-Хена — и остановился, задыхаясь. Словно сквозь туман видел он широкий ровный круг, мощеный огромными плитами, окаймленный разрушенной зубчатой стеной; а в центре, на четырех резных столбах, стояло Караульное Кресло; к нему вела многоступенчатая лестница. Хоббит поднялся и сел в древнее кресло, чувствуя себя заблудившимся ребенком, что влез на трон горного короля.

Сначала Фродо мало что видел. Он был, казалось, в мире тумана, где жили лишь тени: Кольцо было надето. Потом туман поредел, и Фродо открылось множество видений — маленьких и ясных, точно они были на столе перед его глазами — и однако далеких. Звуков не было — лишь яркие живые образы. Фродо сидел в Кресле Зоркости на Амон-Хене, Сторожевом Холме нуменорнев. Он взглянул на восток, на бескрайние просторы, безымянные равнины и неизведанные леса. Он взглянул на север — и перед ним лентой легла Великая Река, и Мглистый Хребет поднялся дальней грядой острых старых клыков. Он взглянул на запад — и увидел вольные пастбища Роханда; и Ортханк, столп Исенгарда, подобный горному шипу. Он взглянул на юг — под самыми его ногами Великая Река курчавилась, как падающая волна, и водопадом рушилась в курящуюся бездну; мерцающая радуга играла над Рауросом. И Этир-Андуин увидел он — могучую дельту Андуина, и мириады морских птиц, белой пылью кружащих на солнце, а под ними — зелень и серебро Моря, покрытого бесконечной рябью.

Но, куда бы он ни смотрел — он видел приметы войны. Мглистый Хребет походил на муравейник: орки выползали из бессчетных пещер. Под кронами Лихолесья шла смертная борьба Людей и Эльфов с чудищами. Край Беорнингов был объят пламенем; над Морией висели тучи; у границ Лориэна клубился дым.

Всадники мчались по травам Роханда; из Исенгарда изливались волколаки. Из гаваней Харада отплывали военные корабли; с востока двигались бесконечные рати: меченосцы, копейщики, лучники на конях, колесницы вождей и груженые повозки. Все силы Черного Властелина пришли в движение. Потом, вновь повернувшись к югу, Фродо увидел Минас-Тириф. Он казался далеким и красивым: белостенный, многобашенный, гордый и прекрасный стоял он в горной седловине; на его укреплениях блестела сталь, а на башнях вилось множество стягов. Надежда возродилась в душе хоббита. Но против Минас-Тирифа воздвиглась другая крепость, больше и сильнее. Туда, на восток, против воли обратился его взор. Он миновал разрушенные мосты Осгилиафа, оскаленные врата Минас-Моргула и запретные Горы — и взглянул на Горгороф, долину ужаса в царстве Мордора. Там под солнцем лежала тьма. Во мгле мерцало пламя. Роковая Гора пылала, густой дым взлетал к небесам. Тут, наконец, взгляд Фродо задержался, он увидел: стена на стене, зубцы над зубцами, черный, невообразимо могучий, гора из железа, врата из стали, башни из адаманта — Барад-Дур, Оплот Саурона. Надежды оставили хоббита.

И вдруг он ощутил Глаз. Там, в Черном Замке, таилось Недрёманное Око. Фродо знал: оно почуяло его взгляд. Яростная жаждущая воля была там. Она обратилась к Фродо; он чувствовал ее, как ищущий палец. Скоро, очень скоро она закогтит его, точно зная, где он. Око тронуло Амон-Лав… Взглянуло на Тол-Брандир… Хоббит скатился с Кресла, съежился, закрыв голову серым плащом.

Он услышал собственный крик:

— Нет, нет, никогда! — Или, быть может, то было: «Иду, иду к тебе!»? Он не смог бы сказать. Потом вспышкой, искрой с вершины иной силы, пришла к нему мысль: «Сними его! Сними его! Болван, да сними же Кольцо!»

Две силы боролись в нем. Мгновение, раздираемый их приказами, он корчился от боли. Внезапно он вновь осознал себя. Фродо, не Голос и не Глаз: свободный выбирать и с одним-единственным оставшимся на выбор мигом. Он снял Кольцо.

Он стоял на коленях перед Креслом; ярко сияло солнце. Черная тень прошла, казалось, дланью над его головой; она потеряла Амон-Хен, сжалась над Западом и сгинула. Тогда все небо чисто загулобело и на каждом дереве запели птицы.

Фродо поднялся на ноги. Он очень устал, но воля его окрепла, а на душе полегчало. Он громко сказал себе:

— Я сделаю, что должен. Ясно, что лихо Кольца уже принялось за дело в самом Отряде, и Кольцо должно уйти прежде, чем причинит еще большее зло. Я пойду — один. Кое-кому я не верю, а те, кому верю, слишком мне дороги: бедный старина Сэм, и Мерри, и Пин. И Бродник — сердце его тоскует по Минас-Тирифу, и он будет нужен там, ведь Боромир склонился ко злу. Я пойду один. Теперь же.

Он быстро прошел вниз по тропе и вернулся на поляну, где его видел Боромир. Там он остановился, вслушиваясь. Ему почудились крики и зовы: они неслись из прибрежного леса.

— Меня ищут, — сказал он. — Интересно бы знать, сколько времени меня не было… Несколько часов, вероятно. — Он колебался. Что мне делать? — бормотал он. — Я должен идти сейчас — или никогда не уйду. Больше мне случая не выпадет. Очень мне не хочется оставлять их — да еще так, ничего не объяснив. Но они ведь наверняка поймут. Сэм поймет. И что еще я могу сделать?

Фродо медленно вытащил Кольцо и опять надел его. Он исчез и пошел вниз по холму тише, чем ветер по траве.

***

Отряд долго оставался у берега реки. Некоторое время все молчали, беспокойно бродя вокруг; а теперь сидели кружком и разговаривали; то и дело пытались они говорить об иных вещах — о своей долгой дороге и многих приключениях; они расспрашивали Арагорна о княжестве Гондор и его древней истории, и об останках его великих дел, что все еще можно было видеть в этом странном пограничном краю: о Каменных Королях, и Креслах Слуха и Зоркости, и Большом Каскаде Рауроса. Но ежеминутно их речи и думы обращались к Фродо и Кольцу. Что выберет Фродо? Почему он колеблется?

— Он, должно быть, раздумывает, какой путь более безнадежен, — сказал Арагорн. — У него для этого есть все основания. Никогда еще не было так опасно Отряду идти на восток, чем теперь — когда Голлум выследил нас, и есть опасение, что тайный Поход предан. Но и Минас-Тириф не приблизит нас к Огню и уничтожению Кольца.

Мы можем остаться там на время и доблестно защищаться; но Правитель Дэнэтор и все его люди не смогут сделать того, что, по словам Эльронда, не под силу даже ему: ни сохранить Бремя в тайне, ни сдержать мощь Саурона, когда Он придет за ним. Какой путь избрал бы любой из нас на месте Фродо? Не знаю. Теперь, как никогда, нам не хватает Гэндальфа.

— Горька наша потеря, — сказал Леголас. — Однако и без его помощи мы должны придумать что-то. Почему не можем мы решить и тем помочь Фродо? Давайте позовем его и проголосуем! Я — за Минас-Тириф.

— И я, — поддержал эльфа Гимли. — Мы, конечно, были посланы только чтобы помогать Хранителю в пути и можем не идти туда, куда не хотим, и никто из нас не давал клятвы искать Роковую Гору. Тяжко мне было прощаться с Лотлориэном. Однако я уже зашел далеко, и скажу так: теперь, когда перед нами последний выбор, я понял, что не могу покинуть Фродо. Я избрал бы Минас-Тириф, но если он не изберет — я последую за ним.

— Я тоже пойду с ним, — сказал Леголас. — Будет вероломством проститься сейчас.

— Если мы оставим его сейчас — это будет предательством, — проговорил Арагорн. — Но если он пойдет на восток, нет необходимости всем идти с ним; и не все должны идти. Поход безнадежен для восьмерых так же, так и для двоих или троих — или одного. Если бы мне позволили выбирать, я назвал бы троих спутников: Сэма, который все равно не останется, Гимли и себя самого. Боромир вернется в Минас-Тириф, где он нужен отцу и народу, и с ним пойдут остальные, или, по крайней мере, Мерри и Пин — если Леголас не захочет оставить нас.

— Так не пойдет! — воскликнул Мерри. — Мы не можем бросить Фродо! Пин и я всегда шли, куда он — и теперь пойдем. Правда, тогда мы не понимали, что это значит. В Крае и Светлояре все кажется другим. Будет безумием и жестокостью дать Фродо уйти в Мордор. Почему не можем удержать его?

— Мы должны его удержать, — сказал Пин. — Это-то его и волнует, я уверен. Он знает-мы не пустим его на восток. А просить кого-нибудь идти с ним — этого ему, бедняге, очень не хочется. Представьте только: идти в Мордор одному! — Пин поежился. — Но милый глупый старый хоббит мог бы уже понять, что просить ему не придется. Мог бы понять, что если мы не сумеем его остановить, то уж бросить — не бросим.

— Прошу прощенья, — сказал Сэм. — По мне, так вы совсем моего хозяина не понимаете. Насчет пути он не колеблется. Совсем нет! Ну что хорошего в Минас-Тирифе? Для него, хочу я сказать, простите уж вы меня, господин Боромир… — добавил он и оглянулся. Тогда-то они и заметили, что Боромира, который сперва молча сидел вне круга, нет на поляне.

— Куда ж это он подевался?… — тревожно протянул Сэм. — Он последнее время был малость не в себе… Но его-то ведь это дело все равно не касается. Он уйдет домой, как все время твердит — и винить его не за что. Но господин Фродо — он знает, что должен найти Пасть Рока, ежели сможет. Но он боится. Как до дела дошло — он попросту испугался. В этом-то и есть его беда. Конечно, он кое-чему подучился — мы все подучились, так сказать — с тех пор как из дому ушли, не то он со страху бы Кольцо в Реку забросил, да удрал, куда глаза глядят. Но и идти ему сейчас очень страшно. И за нас он не тревожится: пойдем мы с ним или нет. Знает, что пойдем. Его другое волнует. Ежели он решится идти — так пойдет один. Попомните слова! Придется нам поволноваться, когда он вернется. Потом решиться-то он решится, это так же точно, так то, что он Торбинс.

— Думаю, ты говорил мудрее нас всех, Сэм, — сказал Арагорн. — И что же нам делать, если ты прав?

— Остановить его! Не пустить! — выкрикнул Пин.

— Как, интересно знать? — сказал Арагорн. — Он Хранитель, судьба Бремени — на нем. Вряд ли мы можем указывать ему путь тому же у нас вряд ли это и выйдет — даже попытайся мы указа мире множество сил куда сильнее.

— Хотел бы я, чтоб Фродо «решился» и вернулся — чтобы мы кончили со всем этим, — вздохнул Пин. — Это ожидание невыносимо. Время ведь уже вышло?

— Да, — кивнул Арагорн. — Час давно прошел. Утро кончает Надо позвать его.

В этот момент появился Боромир и, не говоря ни слова, направился к ним. Лицо его было печально и мрачно. Он остановился, будто пересчитывая присутствующих, и уселся поодаль, опустив взгляд к земле.

— Где ты был, Боромир? — спросил Арагорн. — Ты видел Фродо?

Какой-то миг Боромир колебался.

— И да, и нет, — медленно ответил он. — Да: я нашел его холме, чуть выше лагеря, и говорил с ним. Убеждал его идти в Минас-Тириф, а не на Восток. Я рассердился — и он покинул меня. Он исчез. Я никогда не видел ничего подобного, хоть и слышал в сказках. Он, должно быть, надел Кольцо. Найти я его не смог. Я думал, он вернулся к вам.

— Это все, что ты можешь сказать? — Арагорн жестко, недобро смотрел на Боромира.

— Да, — отвечал тот. — Больше мне сказать нечего.

— Плохо! — воскликнул Сэм, вскакивая. — Не знаю, что там натворил этот Человек. Почему господин Фродо надел его? Ему же это ни как нельзя было; а если он надел — неизвестно, что может случиться.

— Когда ты видел Фродо, Боромир? — спросил Арагорн.

— Полчаса назад, — отвечал тот. — Или, может быть, час. Я немного побродил с тех пор. Я не знаю! Не знаю!.. — Он уронил лову на руки и сидел, будто согбенный скорбью.

— Час, как исчез! — возопил Сэм. — Мы должны немедля сыскать его! Идем!

— Подождите! — крикнул Арагорн. — Мы должны разделиться на пары… Эй, стойте! Подождите!!

Дело было плохо. На него не обращали внимания. Сэм умчался первым. Мерри и Пин кинулись следом и уже скрылись на западе, в прибрежном лесу, звонко крича «Фродо! Фродо!» высокими хоббичьими голосами. Леголас и Гимли убегали. Внезапная паника — или безумие — казалось, охватила Отряд.

— Мы все разбредемся и потеряемся!.. — простонал Арагорн. — Боромир! Не знаю, какую роль сыграл ты в этой беде, но теперь помоги! Иди за этими молодыми хоббитами и охрани хотя бы их, если вы не найдете Фродо. Если найдете — его или его следы — возвращайтесь немедля! Я скоро вернусь.

***

Арагорн шагнул прочь и бросился догонять Сэма. Он нагнал его на небольшой поляне среди рябин: хоббит лез вверх, отдувался и звал: «Фродо!»

— Идем со мной, Сэм! — сказал Следопыт. — Никто из нас не должен быть один. Вокруг лихо. Я чую его. Я иду к вершине, чтобы сесть в Кресло Амон-Хена и увидеть то, что можно увидеть. Гляди! Сердце говорило мне, что Фродо шел этой тропой! За мной, да смотри в оба! — он поспешил вверх.

Сэм торопился, изо всех сил, но угнаться за Бродником не мог и скоро отстал. Он не прошел и сотни метров, а Арагорн уже скрылся из глаз. Сэм остановился и глубоко вздохнул. И вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.

— Тпру, Сэм Гискри! — громко сказал он. — Ноги у тебя слишком коротки — так поработай головой! Посмотрим… Боромир не врал, это не по-его; но и всего он тоже не рассказал. Что-то страшно напугало господина Фродо. Он решился — вдруг. Он надумал наконец — идти. Куда? На Восток. С Сэмом? Нет, даже без своего Сэма. Это жестоко, очень жестоко!

Сэм провел рукой по глазам, вытирая слезы.

— Спокойно, Гискри! — велел он. — Думай! Перелетать реки он может, перепрыгивать водопады — тоже. Вещей он не брал. Значит, придется ему вернуться к лодкам. К лодкам!.. К лодкам, Сэм, молнией!

Сэм повернулся и помчался по тропе вниз. Упал, расшиб колено, поднялся и побежал дальше. Он вышел на Парф-Гален у берега — где стояли вытащенные из воды лодки. Там никого не было. В лесу позади слышались крики, он он не замечал их. Он застыл, глядя во все глаза и раскрыв рот. Лодка сама собой сползала с берега! Сэм с криком понесся по траве. Лодка скользнула в воду.

— Подождите, господин Фродо! Подождите! — воззвал Сэм и прыгнул с берега, целясь в уходящую лодку. Он промахнулся на метр. С криком и плеском упал он лицом вниз в глубокую быструю реку. Булькая, ушел он вниз, и вода сомкнулась над его кудрявой головой.

Из лодки донесся отчаянный вскрик. Опустилось весло, и она развернулась. Фродо поспел как раз вовремя, чтобы схватить С за волосы, когда тот всплывал, дергаясь и пуская пузыри. Страх застыл в его круглых карих глазах.

— Вверх, Сэм, дружок! — сказал Фродо. — Держись за мою руку!

— Да что же это, господин Фродо?! — задохнулся Сэм. — Я потонул! Точно! Я ее не вижу, руку-то!

— Вот она. Не щипайся, Сэм! Я тебя не выпущу. Не барахтайся, не то перевернешь лодку. Ну вот, теперь хватайся за борт и дай грести.

Несколькими гребками Фродо подогнал лодку назад к берегу, вылез, мокрый, как водяная крыса. Фродо снял Кольцо и вышел на берег.

— Изо всех надоедливых нянек ты худшая, Сэм! — сказал он.

— Ох, господин Фродо, это жестоко! — откликнулся Сэм, дрожа, — Это жестоко: пытаться уйти без меня, и все такое. Вот не догадался бы я — где бы вы сейчас были?

— Спокойно шел бы вперед.

— Спокойно! — сказал Сэм. — Один, без меня рядом, чтобы помочь! Я бы этого не вынес, тут же бы и умер.

— Ты умрешь, если пойдешь со мной, Сэм, — возразил Фродо. — А этого не вынесу я.

— Я умру, если останусь, — сказал Сэм.

— Но я иду в Мордор.

— Знаю, господин Фродо. Конечно, идете. И я иду с вами.

— Вот что, Сэм, — сказал Фродо. — Не задерживай меня! Другие вернутся с минуты на минуту. Если меня застанут здесь — придется спорить и объяснять, и у меня никогда уже не хватит духу уйти. Но идти я должен — теперь же. Это единственный путь.

— Конечно, должны, — сказал Сэм. — Но не один. Я тоже пойду, или никто из нас не пойдет. Я все лодки продырявлю.

Фродо рассмеялся. Внезапно тепло и радость тронули его сердце.

— Оставь одну! — сказал он. — Она нам пригодится. Но не можешь же ты уйти вот так — без вещей, еды и прочего.

— Минутку обождите, и я все возьму! — пылко вскричал Сэм. У меня все готово. Я думал, что мы сегодня уйдем. — Он бросился к лагерю, выудил свой мешок из груды вещей, которую сложил Фродо, разгружая лодку, прихватил лишнее одеяло и несколько пакетов с едой и прибежал назад.

— Итак, план мой не удался, — сказал Фродо. — От тебя не сбежишь. Но я рад, Сэм. Сказать тебе не могу, как рад. Вперед! Ясно, что нам суждено идти вместе. Мы пойдём — и пусть другие отыщут дорогу легче нашей! Бродник приглядит за ними. Не думаю, что мы свидимся опять.

— Может и свидимся, господин Фродо, — откликнулся Сэм. — Может, и свидимся.

***

Итак, Фродо и Сэм вместе вступили на последнюю тропу Похода. Фродо отвел лодку от берега, и Река быстро понесла их прочь, по западному рукаву, мимо нависающих утесов Тол-Брандира. Рев водопада приблизился. Даже с помощью Сэма трудно было выгрести поперек течения у южной оконечности острова и направить лодку на восток, к дальнему берегу.

Наконец хоббиты опять очутились на твердой земле — на южных склонах Амон-Лав. Берег оказался пологим, и они оттащили лодку подальше от воды и спрятали ее за большим валуном. Потом, вскинув на плечи мешки, двинулись в путь, отыскивая тропу, которая перевела бы их через Привражье и указала дорогу в Царство Тьмы.

Две твердыни