Властелин колец — страница 4 из 8

Летопись вторая из эпопеи «Властелин Колец»

Книга третья

Глава 1Уход Боромира

Арагорн торопливо поднимался в гору. Походка у хоббитов легкая, и следы их трудно разобрать даже Следопыту; но недалеко от вершины дорогу пересекал ручеек, и на влажной земле он наконец нашел, что искал.

«Я верно истолковал следы, — сказал он себе. — Фродо побежал на вершину. Хотел бы я знать, что он там увидел? Вниз он спустился той же дорогой…»

Арагорн колебался. Надо было бы подняться на Пост, возможно, оттуда он увидит что-нибудь, что подскажет ему выход из тупика; но времени не было. Внезапно он решился и, рванувшись вперед, взбежал по ступеням в беседку. Там он уселся в Караульное Кресло и огляделся. Солнце потемнело, мир казался далеким и тусклым. Арагорн обвел взглядом горизонт — ничего, лишь вдали смутно рисовались холмы, да в вышине, снижаясь медленными плавными кругами, парила огромная, похожая на орла птица.

От наблюдений его оторвали крики в лесу на западном берегу Реки. Он окаменел. Среди этих криков он, к ужасу своему, различил резкие голоса орков. И вдруг раздался глубокий, призывный звук большого рога — пронесся над холмами, отозвался в долинах, мощью своей заглушил рев водопада.

«Рог Боромира! — ахнул Арагорн. — Он в беде! — Перепрыгивая через ступени, он кинулся вниз. — Сегодня злой день. Неудачи преследуют меня… Что бы я ни сделал — всё некстати! Куда подевался Сэм?»

Пока он бежал, крики становились громче, но слабо и безнадежно звучал сейчас рог. Люто завизжали орки — и внезапно зов смолк. Арагорн вихрем пронесся по последнему склону, но не успел достигнуть подножия, как звуки стали отдаляться, пока не затихли совсем. Обнажив сверкающий меч, с кличем «Элендиль!» бежал он сквозь лес.

Не больше чем в миле от Парф-Галена, на маленькой прогалине у озера, он нашел Боромира. Тот сидел, прислонясь к корням огромного дерева, будто отдыхая после битвы, но Арагорн видел: он пронзен множеством черноперых стрел; меч он всё еще сжимал в руке, но он был сломан у рукояти; рассеченный надвое рог лежал рядом. Вокруг валялись убитые орки.

Арагорн опустился на колени возле него. Боромир открыл глаза, с усилием заговорил.

— Я пытался отнять у Фродо Кольцо… — медленно падали слова. — Я виновен… Я искупил свою вину… — взгляд его обратился на павших врагов; их было не меньше двадцати. — Орки… Они утащили полуросликов. Но не думаю, чтобы те погибли: орки связали их… — Он умолк, глаза устало закрылись. Немного спустя он заговорил снова: — Прощай, Арагорн!.. Иди в Минас-Тириф, спаси мой народ! Я побежден…

— Нет! — возразил Арагорн, беря его за руку и целуя в лоб. — Ты победил! Немногим дано так побеждать. Будь спокоен! Минас-Тириф не падет.

Боромир улыбнулся.

— Куда они пошли? — спросил Арагорн. — Был ли с ними Фродо?

Но Боромир не ответил.

— Увы! — прошептал Арагорн. — Ушел наследник Дэнэтора, Лорд Охранной Башни. Горький конец. Отряд распался. Если кто и побежден — то это я. Напрасно Гэндальф верил в меня. Что мне теперь делать? Боромир просил меня идти в Минас-Тириф, да я и сам всем сердцем желаю этого… Но где Кольцо и где Фродо? Как мне отыскать их и уберечь Хранителя от беды?

Он всё еще стоял на коленях, склонившись в рыданиях, по-прежнему сжимая руку Боромира. Таким его нашли Леголас и Гимли. Они пришли с западных склонов холма бесшумно, точно охотились; Гимли держал в руке топор, а Леголас — длинный кинжал: все стрелы он истратил. Они вышли на прогалину — и застыли в изумлении; и мгновение стояли, склонив в скорби головы, ибо поняли, что произошло.

— Увы! — сказал Леголас, подходя к Арагорну. — Мы охотились и убили немало орков, но лучше бы мы были здесь. Мы услыхали звук рога и пришли — кажется, поздно… Боюсь думать, что ты ранен.

— Боромир умер, — не оборачиваясь, сказал Арагорн. — Я невредим, потому что не был с ним. Он пал, защищая хоббитов, пока я бродил по холмам.

— Хоббиты! — воскликнул Гимли. — Где же они? Где Фродо?

— Не знаю, — устало сказал Арагорн. — Перед смертью Боромир сказал, что орки связали их; он не думал, что они погибли. Я послал его охранять Мерри и Пина, но я не спросил, были ли с ними Сэм или Фродо; не успел спросить. Неудачи сегодня преследуют меня… — Он поднялся. — Что будем делать?

— Сначала надо позаботиться о погибшем, — сказал Леголас. — Не можем же мы оставить его среди этих мерзких орков.

— Но мы должны поспешить, — заметил Гимли. — Он не простил бы нам промедления. Мы должны преследовать орков, если есть хоть какая — то надежда, что пленники живы.

— Однако мы не знаем, с ними ли Хранитель, — возразил Арагорн. — Можем ли мы его бросить? Не обязаны ли мы разыскать сначала его? Тяжкий выбор встал перед нами!

— Давайте сделаем сперва то, что должны сделать, — проговорил Леголас. — У нас нет ни времени, ни возможности достойно похоронить нашего товарища или насыпать над ним курган. Надо построить хотя бы пирамиду.

— Долгая и трудная работа, — проворчал Гимли. — Здесь камней нет, придется таскать от реки.

— Давайте положим Боромира в лодку, вместе с его оружием и оружием убитых им врагов, — предложил Арагорн. — Мы проводим его до Рауроса и доверим Андуину. Река Гондора позаботится о том, чтобы никто не потревожил его останков.

***

Они быстро обыскали тела орков и собрали мечи, щиты и шлемы убитых в кучу.

— Смотрите! — вскричал Арагорн. — А вот и следы! — Он вытащил из кучи два кинжала с красно-золотым узором по клинку; порывшись еще немного, извлек и ножны — черные, изукрашенные рубинами. — Орки, конечно, ограбили пленников, но оставить себе кинжалы побоялись: они выкованы западными мастерами, на них лежит заклятье против Тьмы Мордора. Ну что ж, наши друзья если и живы, то безоружны… Кинжалы я возьму, ибо, вопреки здравому смыслу, надеюсь вернуть их владельцам.

— А я, — отозвался Леголас, — соберу стрелы; мои все вышли. — Он пошарил в куче и в траве вокруг, нашел много длинных стрел, непохожих на стрелы орков, и принялся внимательно их рассматривать. А Арагорн вгляделся в убитых.

— Многие из тех, что лежат здесь, пришли не из Мордора, — задумчиво проговорил он. — Некоторые с Севера, с Мглистого — насколько я разбираюсь в орках. Но вот тех я не знаю. Снаряжение их мне незнакомо и совсем непохоже на орочье…

Это были четверо гоблинов — крупнее орков, темнолицых, косоглазых, с толстыми ногами и широкими руками. Вооружены они были короткими мечами, а не ятаганами, как орки; а их тисовые луки по длине и форме походили на луки людей. На щитах они несли странный знак: в черном поле маленькая белая ладонь; в центре их железных шлемов сияла выкованная из белого металла руна «С».

— Я не видал прежде таких знаков, — продолжал Арагорн. — Что они значат?

— «С» значит «Саурон», — наставительно произнес Гимли. — Это-то просто.

— Нет! — возразил гному Леголас. — Саурон не пользуется эльфийскими письменами.

— Так же, как не называет себя истинным именем и никому этого не дозволяет, — добавил Арагорн. — И белый цвет ему ненавистен. Орки Барад-Дура носят знак Багрового Ока. — Он постоял, размышляя. — «С» значит «Саруман», — сказал он наконец. — Лихо зашевелилось в Исенгарде, и Западу грозят многие беды. Этого — то и боялся Гэндальф: каким-то образом изменник Саруман прознал о нашем походе. Погоня из Мории могла укрыться от бдительных глаз Лориэна или вообще обойти его стороной. Орки ходят быстро. Да и не только от них Саруман узнает новости. Помните птиц?

— Некогда нам возиться со всеми этими загадками, — проворчал Гимли. — Давайте унесем отсюда Боромира!

— Но после нам придется разгадать загадки, если мы хотим выбрать верный путь, — откликнулся Следопыт.

— А ты уверен, что он есть — этот верный путь? — с мрачным ехидством спросил Гимли.

***

Взяв топор, гном срубил несколько ветвей. Они связали их тетивами вражьих луков и набросили на каркас плащи. На этих грубых носилках они отнесли тело товарища на берег. Путь короткий, но нелегкий: кроме Боромира, пришлось нести оружие убитых им врагов — последние трофеи наследника Дэнэтора.

Арагорн остался у берега стеречь носилки, а Гимли и Леголас пешком поспешили к Парф-Галену. До него было чуть больше мили, и прошло какое-то время, прежде чем они возвратились с двумя лодками.

— Дивные дела творятся! — сказал Леголас. — Одна лодка пропала.

— Там побывали орки? — тревожно спросил Арагорн.

— Мы следов не нашли, — ответил Гимли. — Да и зачем оркам уводить одну лодку? Они бы всё забрали или всё переломали — а поклажа на месте.

— Надо будет мне осмотреть там землю, когда вернемся, — озабоченно проговорил Арагорн.

Они снесли Боромира в лодку, положив серый эльфийский плащ и капюшон ему под голову. Потом расчесали и расправили по плечам его длинные черные волосы. И мерцал на его стане золотой пояс — дар Владычицы Лориэна. Рядом с телом они положили шлем, а на колени — разрубленный рог и обломки меча; в ноги же положили ятаганы убитых Боромиром орков. Потом, накрепко соединив нос одной лодки с кормой другой, они спустили обе лодки на воду. Печально плыли друзья вдоль берега и, свернув в протоку, быстро миновали зеленый ковер Парф-Галена. Крутые откосы Тол-Брандира пылали: был полдень. Еще немного к югу — и перед ними, мерцая бледным золотом, предстал Раурос, весь в столбах водяного пара. Кипящие струи с грохотом рушились в бездну. Воздух над водопадом дрожал.

Скорбно отпустили товарищи похоронный челн. Боромир лежал в нем примиренный, спокойный. Челн тихо заскользил по лону вод. Течение подхватило его и понесло; они же с трудом удерживали на месте рвущуюся ему вслед лодку.

Челн проплыл мимо и теперь медленно удалялся, становясь темным пятнышком на золотом фоне; внезапно он исчез. Раурос ревел по-прежнему. Река приняла Боромира, сына Дэнэтора, и никогда более не видели его стоящим по утрам на стенах Крепости Минас-Тирифа. Но много дней спустя разнесся по Гондору слух, что эльфийский челн, миновав водопады и тихие заводи, проплыл со своей скорбной ношей по Андуину мимо Осгилиафа и ночью под звездами вынес ее в Великое Море.

***

Некоторое время трое друзей молчали. Потом Арагорн заговорил:

— Его будут ждать в Белой Крепости. Но ему уже не вернуться ни с моря, ни с гор. — И он медленно запел:

Над юным Рохандом, с лугов, где травы зелены,

Промчался Ветер Западный и замер у стены.

— О, вечный путник, что за весть принес ты нынче мне?

Где бродит храбрый Боромир при звездах и луне?

— Семь бурных рек, семь мутных рек он одолел в пути,

В пустыни Севера, во тьму пришлось ему идти.

И скрыла мгла его следы, и скрылся он из глаз,

Лишь Ветер Северный слыхал могучий рога глас.

— О Боромир! С высоких стен на Запад я глядел,

Но не вернулся ты из тьмы, где нет следов людей.

Леголас одобрительно кивнул и подхватил:

Над гладью вод, над пеной волн, с белейшего песка

Метнулся чайкой Южный Ветр и зарыдал меж скал. —

О скорбный путник, что за весть мне голос твой несет?

Быть может, Боромира след сокрыл морской песок?

— О нем иль о его следах не спрашивай меня —

С начала Мира столько тайн глубины вод хранят.

И стольких путь по Морю лег, и стольких ныне нет…

Их Ветер Северный послал, пускай он даст ответ!

— О Боромир мой, к Морю путь ведет от южных врат,

Но с криком чаек, с шумом волн ты не пришел назад.

Снова вступил Арагорн:

От Царских Врат, с ревущих вод, сквозь бури голоса,

Прорвался Ветер Северный, и смерились небеса.

— Недобрый путник, что за весть ты нынче мне принес?

Тревожат призраки мой сон, и горек привкус слёз.

— Зов рога слышал Амон-Хен и видел блеск меча,

И кровь ручьем текла из ран, черна и горяча.

И странно светел гордый лик, и руки на груди,

И даже Рауроса громам его не пробудить.

— О Боромир! Извечный Страж, не оторву я глаз

От Рауроса гремящих струй, где пламень твой угас.

Песня кончилась. Они развернули лодку и налегли на весла, торопясь к Парф — Галену.

— Восточный Ветер вы, видно, оставили мне, — сказал вдруг Гимли. — Но мне что-то не хочется о нем петь.

— И не надо, — согласился Арагорн. — Восточный Ветер — частый гость в Минас-Тирифе, его терпят, но о новостях не расспрашивают… Однако Боромир уже ушел своим путем; пора и нам выбрать свой.

Он быстро и внимательно осмотрел лужайку, часто пригибаясь к земле.

— Орков здесь не было, — сказал он. — Больше ничего не разобрать. Мы здесь так натоптали!.. Не знаю, приходили ли сюда хоббиты с тех пор, как разошлись на поиски Фродо. — Он повернул к берегу, где ручеек из ключа стекал в Реку. — Здесь есть несколько четких следов, — объявил он. — Хоббит входил в воду и выбрался назад; но давно ли — не знаю.

— И как же решается эта загадка? — спросил Гимли. Арагорн ответил не сразу; он вернулся к лагерю и осмотрел поклажу.

— Двух мешков нет, — тихо сказал он будто самому себе. — И один из них — Сэмов: у него был самый тяжелый. — Следопыт обернулся к гному. — Ответ найден, Гимли. Фродо уплыл, и его верный слуга уплыл вместе с ним. Фродо, должно быть, вернулся, когда мы разбрелись. Я встретил Сэма и позвал за собой, но он не пошел. Он догадался, что замыслил его хозяин, и поспел вовремя — тот еще не отплыл… А бросить Сэма не так-то просто, а еще труднее — уговорить его остаться!

***

— Но почему он нас-то бросил, даже не попрощавшись?! — недоуменно воскликнул Гимли. — Странный поступок!

— Смелый поступок! — возразил Арагорн. — Думаю, Сэм был прав. Фродо не хотел подвергать друзей смертельным опасностям Мордора. Но он знал уже, что пойдет туда — не может не пойти. Что-то случилось, когда он оставил нас, — что-то, преодолевшее его сомнения и страх.

— Может, его встревожили орки, и он бежал? — предположил Леголас.

— Он сбежал, — кивнул Арагорн, — но не думаю, чтобы от орков… — Что он думает о внезапном решении Фродо и о его бегстве, Следопыт не сказал — последние слова Боромира он твердо решил держать в тайне.

— Что ж, многое прояснилось, — сказал Леголас. — Фродо здесь нет, и искать не стоит: только он мог взять лодку. И Сэм с ним; только он мог взять свой мешок.

— А нам, значит, надо или брать оставшуюся лодку и нагонять Фродо, или гнаться за орками — пешком, — хмуро проговорил Гимли. — Куда ни кинь — всюду клин. Время-то упущено!

— Дайте мне подумать! — попросил Арагорн. — Быть может, я сделаю верный выбор и тем искуплю черные ошибки этого дня! — Некоторое время он стоял молча. — Я выбираю погоню за орками, — сказал он наконец. — Я должен был вести Фродо в Мордор и быть с ним до конца. Но, отправившись сейчас разыскивать его, я обреку пленников на муку и смерть. Сердце мое подсказывает мне, что судьба Хранителя более от меня не зависит. Отряд свою службу сослужил. Но друзей мы бросать не вправе, пока у нас есть силы. Идем! Выступаем сейчас же, оставьте всё, что может помешать в пути. Идти придется днем и ночью: надо спешить.

***

Они вытащили на берег оставшуюся лодку, сложили в нее всё, что не могли унести, и спрятали лодку в лесу. Потом покинули Парф-Гален. Полдень увядал, когда они вновь вышли на прогалину, где пал Боромир. Найти тропу, которой ушли орки, было делом несложным.

— Ни одно существо на свете не оставляет за собой столько разрушений, — сокрушенно промолвил Леголас. — Им словно удовольствие доставляет крушить и убивать всё живое на своем пути.

— Однако, несмотря на это, движутся они быстро, — сказал Арагорн. — И усталость им неведома. А нам идти по их следам, и путь нелегок: места впереди глухие.

— Что ж — в погоню! — вскричал Гимли. — Гномы тоже умеют быстро ходить, и устают они не раньше орков. Однако охота будет долгой: дичь ушла далеко.

— Ты прав, — кивнул ему Арагорн. — Неплохо бы всем нам иметь выносливость гномов… Но идем! С надеждой или без нее — а преследовать врага мы должны. И горе им, если мы их настигнем! Охотники Трёх Кланов объединились наконец — и славной будет охота! В путь!

Он рванулся по следу, подобно гончей. Вперед и вперед вел он Охотников — не останавливаясь, не зная усталости, ибо решение было наконец принято. Приозерные леса остались позади. Они поднимались по склонам хребта — темным, высоко взметнувшимся к предвечернему небу. Смеркалось. Они шли и шли, серыми тенями скользя по каменистым тропам.

Глава 2Роандийцы

Сумерки сгущались. Мгла затаилась меж деревьев, нависла над пограничными берегами Андуина, но небо было чистым. Вызвездило. На Западе взошла луна, и в ее восковом свете утесы обрели угольно-черные тени. Охотники подошли к подножию каменистой гряды, и шаги их замедлились: путь становился труден. Эмин-Муиль простерся с севера на юг двумя длинными хребтами. Западные их склоны были невероятно круты, а восточные — иссечены лощинами и глубокими ущельями. Всю ночь трое друзей карабкались по ребристым скалам, поднимаясь на гребень первого, самого высокого хребта и вновь спускаясь во тьму долины по другую его сторону.

Здесь, в тихой прохладе предрассветного часа, они остановились передохнуть. По-прежнему светила луна и мигали звезды; первый свет утра не проник еще сюда из-за темных горных вершин. На мгновенье Арагорн растерялся: след орков привел их в эту долину и исчез.

— Куда они двинулись отсюда, как ты думаешь? — Леголас задумчиво смотрел на Следопыта. — Напрямик, на север, в Исенгард, или к Фангорну? А может, к югу — перейти Энтицу?

— К реке они не пойдут, что бы ни случилось, — медленно ответил Арагорн. — Даже если Роханд не затемнен лиходейским могуществом Сарумана, у них один путь — через его степи. Идем на север!

Долина каменистым желобом лежала меж отрогами хребта, и по дну ее бежал тонкий ручеек. Справа хмурились скалы; слева вздымались серые склоны, смутно проступая в предрассветных тенях. Охотники прошли уже больше лиги на север. Арагорн высматривал следы, то и дело пригибаясь к земле. Леголас шел немного впереди. Внезапно эльф вскрикнул, и друзья кинулись к нему.

— Кое-кого из тех, за кем гонимся, мы настигли, — эльф указал на груду валунов у подножья склона; приглядевшись, они поняли, что это сваленные в кучу трупы нескольких орков. Они были жестоко изрублены, двое — обезглавлены. Земля вокруг пропиталась темной кровью.

— Еще загадка, — спокойно проговорил Гимли. — Но решать ее времени нет.

— Для нас любая разгадка — радость, — заметил Леголас. — Враги орков — наши друзья. Живет в здешних краях какой-нибудь народ?

— Нет, — покачал головой Арагорн. — Роандийцы редко сюда заезжают, да и Минас-Тириф далеко. Возможно, какой-нибудь отряд охотников… Но я так не думаю.

— А как ты думаешь? — поинтересовался Гимли.

— Я думаю, что наши враги привели врагов с собой, — ответил ему Арагорн. — Это орки с Дальнего Севера. Среди убитых нет ни одного орка-великана с непонятными знаками на шлемах. Произошла ссора — они не редкость среди этого вздорного народа. Драка могла выйти из-за выбора пути.

— Или из-за пленников, — тихо выговорил Гимли. — Не растерзали бы их орки.

***

Арагорн осмотрел всё вокруг, но больше ничего не нашел. Они пошли дальше. Небо на востоке побледнело. Медленно занималась серая заря. Вскоре они вышли в ложбинку, где говорливо катил свои воды ручей, стекая в долину. Там росли кусты, из-под камней кое-где пробивалась трава.

— Наконец-то!.. — довольно улыбнулся Арагорн. — Скорей вверх по ручью: этим путем пошли орки после «беседы».

Преследователи двинулись новой дорогой. Словно после долгого ночного отдыха, перепрыгивали они с камня на камень и вскоре вышли на каменистое плато. Из долины налетел внезапный прохладный ветер, взъерошил им волосы, раздул полы плащей.

Оглянувшись, они увидели далеко за рекой гряду пологих холмов. Разгорался день. Алый край солнца поднимался над темными плечами ночных земель. Запад простирался перед охотниками — темный, застывший. Но вот истаяли ночные тени и пробудились краски земли: чистой зеленью вспыхнули безбрежные роандийские равнины; молочные туманы заклубились в долинах рек. А слева, далеко на горизонте, встали в голубизне и багрянце Белые Горы, вздымая в небо гордые пики, увенчанные мерцающими в свете зари снегами.

— Гондор!.. — воскликнул Арагорн. — Настанет ли когда-нибудь для меня счастливый час встречи с тобой?

Гондор, Гондор, горный Гондор над смятеньем хмурых волн!

Веют западные ветры, чьим дыханием ты полн.

Свет Серебряного Древа — белый дождь феодов наших;

Среброкрылая корона — под охраной белых башен.

Гондор, Гондор! Ветви Древа сенью крыл раскинь над нами!

Ветер Западный, не бейся между Морем и горами!

— А теперь — идем! — он перевел взгляд с юга на северо-запад — на путь, который ему предстояло пройти.

Плато круто обрывалось у ног Охотников. Внизу, саженях в двадцати, тянулся широкий бугристый уступ, резко обрываясь к равнине: Эмин-Муиль кончался Великой Роандийской Стеной. Перед ними до горизонта, насколько хватало глаз, раскинулись зеленые степи.

— Смотрите! — взволновался Леголас, указывая в бледное небо. — Опять орел! Очень высоко. Кажется, он летит к северу, и летит быстро. Смотрите же!

Арагорн покачал головой.

— Даже мои глаза не видят его, славный мой Леголас. Он слишком высоко. Хотел бы я знать, — прошептал Следопыт, осматриваясь, — чего ему надо здесь — если это та самая птичка, что я видал… Однако, — он обернулся к эльфу, — взгляни вон туда, друг: мне кажется, или в степи действительно что — то движется?

— Ты не ошибся, — подтвердил Леголас. — Большой пеший отряд; но больше я ничего сказать не могу, до них очень далеко: не менее двенадцати лиг. Однако на этой плоской равнине определить расстояние трудно.

— Мне, например, более точных указаний, где наша дичь, не требуется, — вмешался Гимли. — Надо только поскорее отыскать спуск.

— Не думаю, что тебе удастся это сделать быстрее, чем оркам, — насмешливо заметил Арагорн.

***

Теперь они гнались за врагом при свете дня. Похоже было, что орки ужасно торопятся. То и дело преследователи находили брошенные или оставленные вещи: заплечные мешки, куски темного черствого хлеба, изодранный черный плащ… Следы вели на север по краю откоса, и наконец Охотники подошли к глубокой расселине, пробитой в скале потоком, который с шумом низвергался вниз. Почти незаметная в узком ущелье тропа, подобно крутой лестнице, спускалась на равнину.

У подножья друзья внезапно погрузились в травы, которые зыбились и опадали подобно волнам, разбиваясь о Великую Стену. Водопад исчезал в изумрудных зарослях, слышно было лишь журчание струй в зеленых протоках; вниз по пологим склонам бежали они, вниз к дальним топям долины Энтицы. Казалось, зима не дошла сюда, повиснув на клыках горных кряжей: воздух был мягкий, теплый, напоенный едва ощутимым благоуханием; вечная весна не давала засыпать травам и листьям, пробуждая соки в их жилах. Леголас глубоко вздохнул, словно припадая к живительному роднику после долгого скитания в пустыне.

— Зеленые запахи! Они освежают лучше самого крепкого сна! — Эльф сделал несколько быстрых шагов, обернулся. — Побежали!..

— Дышится здесь и правда легко, — Арагорн мягко улыбнулся. — Теперь мы пойдем быстрее. Гораздо быстрее тяжеловесных орков. Попробуем нагнать их!

***

Они шли вперед, точно гончие по горячему следу. Широким прокосом уходил на запад уродливый след: душистые травы Роханда смялись и пожухли под ногами орков. Вскоре Арагорн вскрикнул и свернул в сторону.

— Стойте! За мной не ходить! — скомандовал он и кинулся вправо от тропы: он заметил ведущие туда следы маленьких ног. Вскоре, однако, следы эти пересеклись другими — огромными следами орков, затем резко повернули назад и затерялись на тропе. В самой дальней точке Арагорн наклонился и что-то поднял; потом вернулся к товарищам.

— Следы хоббита видны отчетливо, — Следопыт таинственно улыбался. — Это, наверно, Пин: он меньше, взгляните-ка! Он оставил нечто, сверкавшее под солнцем. Оно походит на только что раскрывшийся буковый лист.

— Пряжка эльфийского плаща! — в один голос воскликнули Леголас и Гимли.

— Листья Лориэна не падают без причин, — продолжал Арагорн уже серьезно. — И эта потеря не случайна: пряжку оставили как знак тем, кто пойдет за похитителями. Я думаю, Пин нарочно свернул с тропы.

— Значит, он жив, — сказал Гимли. — И может идти сам. Отрадно!

— Будем надеяться, что он заплатил за свою смелость не слишком дорогой ценой, — укоризненно взглянул на гнома Леголас. — Идем! Мысль, что наших веселых маленьких друзей гонят, как скот, жжет мое сердце.

Солнце перевалило за полдень и теперь медленно скатывалось к краю неба. Появились легкие белые облака: их пригнал нежный ветер Юга. Солнце зашло. Поднялись тени, протянув с востока длинные руки. Охотники шли вперед. Миновал день, как погиб Боромир, а орки всё еще были далеко впереди. Даже следов не стало видно на плоской равнине.

Когда ночная тьма сомкнулась над Охотниками, Арагорн остановился. Всего дважды за день делали они короткие привалы, и двенадцать лиг отделяли их теперь от Восточной Стены, где они встретили восход.

— Нам предстоит нелегкий выбор, — сказал Следопыт. — Остановимся ли мы на ночь или будем идти, пока хватит сил и воли?

— Если мы остановимся сейчас, орков нам не догнать, — сумрачно предрек Леголас.

— Даже орки, наверное, делают привалы, — проворчал Гимли.

— Орки редко путешествуют по степи, да еще днем, однако этих солнце не остановило, — обернулся в его сторону Леголас. — Так что ночь их и подавно не остановит.

— Но мы-то ночью ни одного следа не найдем!

— След ведет прямо и никуда не сворачивает, если глаза мне не лгут, — возразил Леголас.

— Возможно, я сумею вести вас наугад и не собьюсь с пути, — сказал Арагорн, — но если мы ошибемся или они свернут в сторону, потребуется немало времени, чтобы днем отыскать их тропу.

— Вот еще что, — добавил Гимли. — Только днем мы заметим, если какой-нибудь след уйдет в сторону. Вдруг пленники вздумают бежать, или кого — нибудь из них потащат на восток, скажем, к Великой Реке или еще того хуже — к Мордору? Мы пропустим след и никогда его не отыщем.

— Верно, — проговорил Арагорн, — но если я правильно прочел все прежние следы, орки Белой Руки победили, и весь отряд направляется сейчас в Исенгард.

— И всё же быть уверенным в их решении весьма опрометчиво, — настаивал Гимли. — А побег? Во тьме мы бы наверняка прошли то место, где ты отыскал пряжку.

— Орки вдвойне осторожны с тех пор, а пленники очень утомлены, — проговорил Леголас. — Побега не будет, если мы его не устроим. Но пока мы их не нагнали, думать об этом не стоит.

— Даже я, гном, не самый слабый из моего народа, не могу бежать до Исенгарда без отдыха, — Гимли умоляюще взглянул на эльфа. — И у меня сердце горит, но пойми, я должен хоть немного отдохнуть, чтобы потом бежать еще быстрее. Да и когда спать, если не ночью?

— Я предупреждал, что выбор будет труден, — сказал Арагорн. — Что мы решили?

— Ты наш вождь, — пожал плечами Гимли. — Тебе и решать.

— Сердце приказывает мне идти, — промолвил Леголас. — Но мы должны быть заодно. Я подчинюсь любому решению.

— Вы избрали дурного советчика, — грустно усмехнулся Арагорн. — С тех пор, как мы миновали Пламист, все мои советы приносили лишь беду. — Он умолк и долго вглядывался в густеющую ночь.

— Мы не пойдем в темноте, — проговорил он наконец. — Слишком велика опасность сбиться с пути.

— Как жаль, что Владычица не подарила нам такого же огонька, как Фродо! — пробормотал Гимли.

— Он нужен там, где он есть, — оборвал гнома Арагорн. — Наша беда — маленькая песчинка среди великих забот этих дней. Погоня наша тщетна — тщетна, быть может, с самого начала, и что бы я ни выбрал, это ничего не изменит. Впрочем, выбор сделан. Спите! Нам надо выспаться… Всем! — с нажимом сказал он, глядя на Леголаса.

С этими словами Следопыт улегся на землю и мгновенно уснул — последний раз он спал в тени Тол-Брандира. Проснулся он перед рассветом. Гимли всё еще пребывал в Стране Снов, но Леголас стоял, подобно молодому дереву, задумчиво и молчаливо, вглядываясь в темноту. Арагорн поднялся и подошел к нему.

— Они очень далеко, — грустно сказал эльф. — Этой ночью они не отдыхали. Теперь настигнуть их под силу лишь орлу.

— Всё равно мы будем преследовать их. — Арагорн наклонился к гному. — Поднимайся! Пора. След остывает.

— Но ведь еще темно, — потянулся Гимли. — Даже Леголас и даже с вершины холма не увидит их до восхода.

— Боюсь, что мне не увидеть их ни с холма, ни с равнины, ни ночью, ни днем, — печально заметил тот.

— Если исчезнут следы, земля донесет до нас шум их ненавистных шагов. — Арагорн опустился на землю, приникнув к ней ухом. Он лежал неподвижно и так долго, что Гимли подумал, уж не заснул ли он снова. Тусклая заря медленно разливала вокруг серый свет. Наконец Следопыт поднялся, и друзья увидели, что его побледневшее лицо искажено горем.

— Звуки земли беспорядочны и тусклы, — тихо, с внезапной усталостью проговорил он. — И так на много миль вокруг. Шаги врагов еле слышны. Зато очень громок цокот конских копыт. Мне показалось, что я слышал его уже, когда спал: кони неслись на запад. Однако теперь они потянулись прочь от нас, на север. Дорого бы я дал, чтобы узнать, что здесь происходит!..

— …Идем! — позвал Леголас.

Так начался третий день погони. Палило солнце; набегали облака, и снова лился с неба жар, но Охотники не останавливались, двигаясь быстрым шагом, порой переходя на бег; казалось, усталости не под силу затушить сжигающий их огонь. Говорили они редко. Они шли безлюдной равниной, и эльфийские плащи, сливаясь с серо-зеленой травой, делали Охотников совершенно незаметными. Часто возносили они в мыслях хвалу Владычице Лориэна и за другой ее дар: достаточно было на бегу проглотить несколько кусков лембаса, чтобы полностью восстановить силы.

Весь день след врагов вел их на северо-запад, не прерываясь и никуда не сворачивая. Когда день вновь стал клониться к вечеру, Охотники достигли длинных безлесных откосов; земля вздыбилась, образовав далеко впереди гряду пологих горбатых холмов. След орков становился всё менее заметным — земля твердела, трава укорачивалась. Слева шумела вдали Энтица: серебристая нить в зеленой оправе. Ничто не двигалось. Арагорн часто удивлялся, что по дороге им не встречалось следов ни зверя, ни человека. Селения роандийцев большею частью лежали на юге, в лесистых предгорьях Белых Гор, скрытых сейчас облаками и туманами; однако в старину Властители Коней держали в этих местах огромные табуны, а с конями кочевали табунщики, даже зимой жившие в походных шатрах. Теперь же здесь царило запустение, и висела над восточными землями предгрозовая тишина.

***

В сумерки Охотники снова остановились. Дважды двенадцать лиг прошли они по равнинам Роханда, и стена Эмин-Муиля затерялась далеко в тенях Востока. Тускло светила в мглистом небе молодая луна, но свет этот не освещал дороги; звезды затянула облачная пелена.

— Теперь я еще более против остановки или отдыха, — сказал Леголас. — Орки бегут так, словно их Саурон подгоняет огненными бичами. Боюсь, они уже добрались до леса и даже сейчас продолжают идти вперед.

Гимли заскрипел зубами.

— Жестокий конец нашим надеждам и нашему пути! — простонал он.

— Надеждам — возможно, но не пути, — возразил Арагорн. — Мы не вернемся назад. Однако я устал, — он окинул взглядом пройденный путь. — Происходит что-то странное. Я не доверяю тишине. Я не доверяю даже луне. Звезды тусклы; и я устал как никогда. Чья-то воля придает силы нашим врагам и возводит невидимую преграду перед нами: усталостью, поразившей сердце и душу более, чем тело.

— Истинно так! — воскликнул Леголас. — Я знал об этом еще до того, как мы спустились со Стены. Лиходейская воля не позади, а впереди нас, — и эльф указал на запад, где под тонким серпом луны темнели Роандийские Равнины.

— Саруман! — пробормотал Арагорн, — Но он не заставит нас отступать. Сейчас мы остановимся, ибо даже луна ушла на отдых за тучи. Но с рассветом вновь двинемся к северу.

***

Как и прежде, Леголас поднялся первым, если вообще спал.

— Проснитесь! — вскричал он. — Солнце взошло! Неизвестность ожидает нас под пологом леса. На счастье или на беду — не знаю, но нас зовут. Проснитесь!

Арагорн и Гимли вскочили, и маленький отряд снова пустился в путь. Холмы приближались. За час до полудня друзья вступили на их пологие склоны и начали медленный подъем к голым вершинам, по которым пролег их путь на север. Земля под их ногами была иссушена, однако длинная полоса болотистой низины лежала между ни ми и рекой, текущей в глубине зарослей тростника и рогоза.

На запад от южного склона видна была большая круглая площадка вытоптанной травы. От нее след орков поворачивал к северу по сухому краю холмов. Арагорн остановился и внимательно изучил следы.

— Здесь они отдыхали, — выпрямившись, сказал он. — Но даже самый свежий след уже состарился. Боюсь, что твое сердце сказало правду, Леголас: трижды двенадцать часов минуло с тех пор, как орки ушли отсюда. Если они будут идти с прежней скоростью, то к закату завтрашнего дня достигнут границ Фангорна.

— Я не вижу ничего, кроме исчезающих в тумане трав, — сказал Гимли. — Увидим ли мы лес, поднявшись на вершину?

— Он всё еще далеко, — ответил Арагорн. — Насколько я помню, эти холмы тянутся на восемь лиг к северу, а затем сворачивают на северо — запад к истокам Энтицы. Это не менее пятнадцати лиг.

— Что ж, идем, — тихонько вздохнул Гимли. — Моим ногам снова придется забыть о расстояниях, и они сделали бы это с удовольствием, если бы не тяжесть у меня на сердце.

Когда маленький отряд подошел к окончанию гряды, солнце заходило. За день они ни разу не останавливались и теперь шли медленно; Гимли сутулился. В походах и работе гномы неутомимы, однако эта бесконечная погоня начала сказываться и на нем: надежда умерла в его душе. За ним, молчаливый и мрачный, шел Арагорн; он то и дело останавливался, отыскивая следы. Только Леголас двигался так же легко, как прежде: ноги его едва касались травы, не оставляя следов. В эльфийском дорожном хлебе он находил всё необходимое и мог спать (если только это можно назвать сном), уходя в странные грезы, даже днем, когда шел с открытыми глазами.

— Давайте поднимемся вон на тот холм! — предложил он. Товарищи устало последовали за ним. Круглый холм, самый северный в гряде, стоял поодаль от других. Охотники остановились на вершине. Солнце зашло, и сумеречные тени окутали землю. Они были в сером бесформенном мире, огромном, безграничном, лишь далеко на северо-западе в меркнущем свете сгущалась тьма: то был Мглистый Хребет и лес у его подножья.

— Ничего не видно, — с досадой пробурчал Гимли. — Значит, опять останавливаться и пережидать ночь. — Он поежился. — Становится холодно!

— Ветер с ледников, — коротко объяснил Арагорн.

— К утру он станет восточным, — пообещал Леголас. — А сейчас отдохните. И не отчаивайтесь. Утро вечера мудренее, а решения часто приходят с рассветом.

— Трижды вставало солнце с начала нашей охоты, но так и не принесло совета, — грустно возразил Гимли.

***

Ночь становилась всё холоднее. Арагорн и Гимли спали урывками, но, когда бы ни проснулись, они видели Леголаса, стоящего подле них или шагающего туда — сюда по вершине. Иногда эльф тихо напевал что — то на своем языке, и тогда казалось, что в нависшем над ними темном своде загораются звезды. Так прошла ночь. Вместе встретили они зарю. Медленно разгорался на безоблачном небе чистый рассвет. Восточный ветер унес прочь ночную мглу; перед друзьями лежали обширные земли, залитые ярким утренним светом.

К востоку простирались ветреные нагорья Роханда; на северо-западе гордо стояла темная стена Фангорна. До него было еще не менее десяти лиг; лес тянулся в предгорья, теряясь в серовато-голубой дымке. А над ним, словно плывя в облаках, мерцал далеко впереди Великий Метэдрас — высочайший пик Мглистого Хребта. Навстречу Охотникам бежала Энтица, теперь узкая и быстрая, с густо заросшими берегами. К ней вел с холмов след орков.

Зорко вглядываясь в этот след, чтобы проследить его путь к реке и вдоль нее, Арагорн заметил дальнюю тень, быстро движущееся темное пятно. Он опустился наземь и напряженно прислушался. Возле него стоял Леголас, он вглядывался вдаль, заслонив глаза рукой, и видел не тень и не пятно, а много маленьких фигурок всадников и блеск утреннего солнца на остриях их копий. За ними клубилась пыль. В степи стояла тишина, и Гимли видел, как ветер гуляет в травах.

— Всадники! — вскричал Арагорн, вскакивая. — Много всадников мчится сюда!

— Да, — кивнул Леголас. — Чуть больше сотни. У них золотистые волосы, а наконечники копий сверкают подобно звездам. Их предводитель очень высок.

Арагорн улыбнулся.

— Зорки глаза эльфов! — сказал он.

— Нет! — отмахнулся Леголас. — Всадники всего в пяти лигах отсюда.

— Пять лиг или одна, — проговорил Гимли, — нам не укрыться от них на равнине. Будем дожидаться их здесь или пойдем навстречу? — Подождем, — решил Арагорн. — Я устал, и охота наша кончена. Думаю, нас опередили: эти всадники возвращаются по следу орков. Мы сможем получить от них вести.

— …или удар дротиком, — проворчал под нос себе Гимли.

— Три коня скачут налегке, но хоббитов я не вижу, — заметил Леголас.

— Я не сказал, что мы услышим добрую весть, — ответил Арагорн. — Но что бы ни несла эта встреча — мы дождемся их здесь.

Трое друзей спустились с вершины, чтобы не стать слишком хорошей мишенью, и медленно пошли вниз по склону. Не доходя до подножия, они остановились и, завернувшись в плащи, уселись на блеклую траву. Медленно текло время. Дул пронизывающий ветер. Гимли охватило беспокойство.

— Знаешь ли ты что-нибудь об этих всадниках, Арагорн? — спросил он. — Не дождемся ли мы смерти?

— Я жил среди них, — задумчиво отозвался Арагорн. — Они горды и своенравны, но чистосердечны и благородны в помыслах и поступках; смелы, но не жестоки; мудры, но доверчивы; слагают дивные песни, но не знают книг. Они живут, как жили люди до наступивших Черных Лет… Но я не знаю, что было с этой землей досле моего ухода, не знаю, изменились ли роандийцы, оказавшись между изменой Сарумана и угрозами Саурона. Долгие годы были они союзниками гондорцев, хотя родства между ними нет. В давние времена (никто не помнит толком когда) — Эорл Юный привел их с севера; род их близок Бардингам Дольским и Беорнингам Лихолесским — и до сих пор люди эти так же высоки и прекрасны, как были их предки. И, наконец, они ненавидят орков.

— Но Гэндальф говорил, что они будто бы платят дань Мордору, — сказал гном.

— Я верю этим слухам не больше, чем верил им Боромир, — твердо ответил Арагорн.

Наконец даже Гимли услышал звон копыт. Идя по следу, всадники повернули от реки и теперь приближались к холмам. Отряд мчался как ветер.

С равнины доносились звонкие чистые голоса. Они налетели подобно грому; предводитель свернул у подножия гряды и повел отряд на юг вдоль ее западных склонов: длинной вереницей скакали они, быстрые, в сверкающих кольчугах, прекрасные и беспощадные.

Великолепные кони были сильны и выхолены: их серые шкуры сияли, развевались по ветру длинные хвосты и заплетенные в множество кос гривы. Всадники были под стать коням: высокие и стройные; из-под сверкающих шлемов выбивались льняные волосы, лица были суровы и непроницаемы. В руках роандийцы сжимали длинные ясеневые копья; спины всадников защищали расписные щиты, длинные мечи висели у пояса, сверкающие края кольчуг прикрывали колени. Они скакали по двое в ряд, но, хотя время от времени кто-нибудь из них поднимался в стременах и оглядывал окрестности, они не замечали троих странников, молча наблюдающих за ними. Отряд почти миновал Охотников, когда Арагорн вдруг выпрямился и громко спросил, выступая вперед:

— Что нового на Севере, Роандийцы?

***

С поражающей быстротой и ловкостью они остановили коней, повернули и закружились на месте, оглядываясь. Охотники оказались в кольце всадников, рыщущих по склону вокруг. Арагорн стоял молча, его спутники тоже не двигались, ожидая, как повернутся события.

Внезапно, как по команде, всадники остановились. Лес копий окружил странников; несколько всадников подняли луки и приготовились спустить тетиву. Один из роандийцев, высокий юноша, много выше остальных, выехал вперед. На его шлеме развевался султан из белоснежного лошадиного хвоста. Всадник медленно наезжал на Охотников, пока копье его не коснулось груди Арагорна. Арагорн даже не шевельнулся.

— Кто вы и что делаете в этих местах? — спросил всадник на Всеобщем языке, с акцентом, похожим на акцент Боромира.

— Я зовусь Бродником, — ответил Арагорн. — Я северянин и охочусь за орками.

Всадник соскочил с коня. Отдав копье другому (тот подъехал, спешился и стоял теперь в стороне), он обнажил меч и встал перед Арагорном, глядя на него проницательно, но не без удивления.

— Сперва я подумал, что вы и есть орки, — сказал он наконец. — Но теперь вижу, что ошибся. Плохо же вы знаете орков, коли решились преследовать их таким образом! Они быстры и хорошо вооружены, и их много. Настигни вы их — вам самим пришлось бы стать дичью… Но мне многое непонятно, Бродник, — он поднял на Следопыта ясные чистые глаза. — Твое имя… Так людей не зовут! И потом, откуда ты появился? Не выпрыгнул из травы?! Как тебе удалось спрятаться? Уж не эльф ли ты?

— Нет, — чуть усмехнулся Арагорн, — Но среди нас есть и эльф — Леголас из далекого Лихолесья… Мы прошли через Лотлориэн, и с нами — дары и милость его Владычицы.

Всадник взглянул на Следопыта со вновь вспыхнувшим удивлением, но взгляд его стал жестким.

— Значит, правду говорят предания, и Владычица Золотого Леса есть на самом деле! — проговорил он. — Немногим удается спастись из ее сетей — так поется в песнях… Странные времена настали! Но если вам дарована ее милость, значит, вы тоже колдуны. — Неожиданно он обернулся к Леголасу и Гимли, окинув их холодным взглядом. — Почему вы молчите, чужестранцы?

Гимли поднялся, твердо расставив ноги: рука его сжимала рукоять боевого топора, темные глаза пылали.

— Назови свое имя, Хозяин Коней, а я назову свое, — гном мрачно улыбнулся. — И мы побеседуем.

— Странник должен первым называть себя, — Всадник пристально поглядел на гнома сверху вниз.

— Что до меня, то я Йомер, сын Йомунда, третий Маршал Роандийской Марки.

— Что ж, Йомер, сын Йомунда, Третий Маршал Роандийской Марки, позволь гному Гимли, сыну Глоина, предостеречь тебя от глупых речей. Ты дурно говорил о том, что прекраснее самых прекрасных грез, и лишь недостаток разума может извинить тебя.

Глаза Йомера сверкнули; среди роандийцев прошел злой шепот, и поднятые было копья снова опустились.

— Я разрублю тебя на куски, гном, — спокойно сказал Йомер.

— Он не один, — вмешался Леголас, вскидывая лук и мгновенно выхватив стрелу из колчана. — Ты умрешь прежде, чем нанесешь удар.

Йомер поднял меч; дело принимало дурной оборот. И в этот момент Арагорн, вскинув руку, встал между противниками.

— Прости, Йомер! — воскликнул он. — Когда ты узнаешь больше, ты поймешь, чем прогневил моих друзей. Мы не несем роандийцам беды. Не хочешь ли выслушать нас, прежде чем начать битву?

— Хорошо, — проговорил Йомер, опуская клинок. — Но чужеземцы должны забыть о надменности, придя на землю Роханда в эти смутные дни. Назовите ваши истинные имена.

— Ответь мне сначала на один вопрос, — попросил Арагорн. — Кому ты служишь? Не друг ли ты Саурону, Черному Властелину Мордора?

— Я служу только Сеньору Марки князю Теодэну, сыну Тэнгела, — ответил Йомер. — Мы не слуги и не союзники Черному Властелину, хотя и не вступаем с ним в войну. Но если вы пришли от него — лучше вам покинуть эти земли. Беда подошла к границам Роханда, мы под угрозой, а ведь мы желаем только одного: свободы. Мы желаем жить, как жили всегда, оставаться собой и не подчиняться никаким властелинам, ни добрым, ни злым. В добрые времена мы привечали путников, но сейчас незваного гостя ждет суровый прием. Говорите же! Кому служите вы? По чьему приказу охотитесь вы за орками на наших землях?

— Я не служу никому, — сказал Арагорн, — но слуг Саурона я стану преследовать в любой земле. Немногие смертные знают об орках больше меня; и я не стал бы охотиться за ними таким образом, будь у меня выбор. Орки, которых мы преследовали, похитили двух наших друзей. В такой беде, если у человека нет коня, он отправится в дорогу пешим и не станет спрашивать разрешения, чтобы идти по следу врагов. Не станет он считать и голов врага, кроме как мечом. Я не безоружен.

С этими словами он сбросил плащ. Блеснули эльфийские ножны, и ясный клинок Андуриля вспыхнул, подобно пламени, перед глазами роандийцев.

— Элендиль! — вскричал Арагорн. — Я Арагорн, сын Арафорна, Элессар Эльфкамень, Дунадан, наследник Исильдура, сына Элендиля Гондорского. Вот Меч, что был Сломан, и он откован вновь. Станете вы помогать мне, или станете чинить препятствия?! Выбирайте!

Гимли и Леголас в изумлении смотрели на Арагорна: таким они его еще никогда не видели. Казалось, он вырос, в то время как Йомер стал ниже; в его лице — лице живого человека — проступили властность и величие Каменных Королей. А глазам Леголаса на мгновение предстало белое пламя, подобно сияющей короне охватившее лоб Арагорна.

Йомер отступил, и благоговейный трепет отразился на его лице. Он опустил гордые глаза.

— Воистину странные времена, — прошептал он. — Легенды становятся явью, а сны обретают плоть!

— Скажите мне, сьер, — обратился он к Арагорну. — Что привело вас сюда? И каков смысл пророчества? Давно пропал Боромир, сын Дэнэтора, отправившись на поиски разгадки, и конь, что мы ему дали, вернулся без седока. Какая судьба ждет нас?

— Вам предстоит выбор, — сказал Арагорн. — Передай это Теодэну, сыну Тэнгела: открытая война ожидает его, война на стороне Саурона или против него. Никто не может сейчас жить, как жил, и немногим дано оставаться собой. Но о великих событиях поговорим позже. Если удастся, я сам приду к князю. Сейчас я в великой нужде и прошу помощи или хотя бы вестей. Ты знаешь уже, что мы преследовали орков, похитивших наших друзей. Что ты можешь мне сказать?

— Что вам не надо продолжать преследование, — улыбнулся Йомер. — Орки уничтожены.

— А наши друзья?

— Мы не нашли никого, кроме орков.

— Очень странно, — покачал головой Арагорн. — Вы осмотрели поле битвы?

Там не было ничьих тел, кроме орочьих? Они маленькие, как дети, и одеты в серое.

— Там не было ни гномов, ни детей, — повторил Йомер. — Мы пересчитали убитых, забрали их оружие, а трупы собрали и сожгли. Таков наш обычай. — Он усмехнулся. — Угли, должно быть, еще дымятся.

— Мы говорим не о гномах и не о детях, — не выдержал Гимли. — Наши друзья — хоббиты!

— Хоббиты? — удивился Йомер. — А что они такое? Странное прозвание!

— Странное прозвание странного народа, — согласился Гимли. — Но нам они дороги. Кажется, вы в Роханде слыхали о пророчестве, потрясшем Минас-Тириф? В нем говорилось о полуросликах. Хоббиты — это и есть полурослики.

— Полурослики! — рассмеялся всадник, стоявший рядом с Йомером. — Полурослики! Да ведь это всего лишь маленький народец старых песен и детских сказок! Где мы находимся: в легенде или на зеленых полях Роханда?

— И там, и там, — коротко глянул в его сторону Арагорн. — Ибо те, кто придет после нас, превратят в легенды наше время. Зеленые поля, сказал ты? Они могут стать легендой, хоть ты и скачешь по ним наяву.

— Время не ждет, — сказал Всадник, не обращая на Арагорна внимания, — нам надо торопиться. Оставим этих чудаков, пусть себе тешатся фантазиями, или свяжем их и доставим князю.

— Спокойно, Эотэйн! — сказал Йомер на своем языке. — Оставь нас наедине.

Прикажи эореду собраться на равнине, и приготовьтесь: мы скоро выступаем.

***

Эотэйн с ворчанием отошел и стал объяснять что-то остальным. Вскоре они удалились, оставив Йомера наедине со странниками.

— Ты рассказываешь удивительные вещи, Арагорн, — задумчиво сказал юноша. — И, однако, это правда: народ Марки не лжет, и обмануть нас нелегко. Но ты сказал не всё. Не поведаешь ли ты теперь о своей миссии, чтобы я мог решить, что делать?

— Я вышел из Имладриса, как он был назван в пророчестве, много недель назад, — отвечал Арагорн. — Со мной был Боромир, сын Дэнэтора. Я отправился с ним в Минас-Тириф, чтобы помочь его народу в борьбе против Саурона. Но у Отряда, с которым я шел, были иные цели, и я не стану говорить о них. Вождем нашим был Гэндальф Серый.

— Гэндальф! — врскликнул Йомер. — Это имя известно в Марке. Но должен предостеречь тебя: оно не ведет более к сердцу князя. Он был частым гостем в наших землях, и приходил, когда хотел: иногда часто, иногда — через много лет. И всегда он был провозвестником странных событий: глашатаем зла называют его сейчас.

После его последнего прихода этим летом у нас всё пошло не так. Начался раздор с Саруманом. До этого мы считали Сарумана нашим другом, но появился Гэндальф и предупредил, что в Исенгарде готовится война. Он сказал, что сам был пленником в Ортханке, ему едва удалось спастись, и он просит о помощи. Но Теодэн не стал его слушать, и чародей ушел. Не произносите имени Гэндальфа в присутствии князя! Он разгневан. Гэндальф взял лучшего из наших коней — Ночиветра. Он вожак всех табунов, и в его жилах течет кровь коня Эорла, знавшего язык людей. Семь дней назад Ночиветр вернулся, но гнев князя не утих: конь одичал и не подпускает к себе людей.

— Значит, он всё-таки нашел дорогу домой, — заметил Арагорн. — Далеко на севере расстался он с Гэндальфом. Но увы! Магу больше не ездить верхом. Он канул во тьму в Мории.

— Тяжкая весть, — склонил голову Йомер. — Тяжкая для меня и моих друзей.

Однако не для всех; ты убедишься в этом, если придешь к князю.

— Весть более горькая, чем могут предположить роандийцы, хотя скоро и им придется почувствовать всю ее тяжесть, — сказал Арагорн. — Но даже когда погибает вождь, остальные идут вперед. Мне пришлось вести Отряд. Мы прошли через Лориэн — хорошо бы тебе узнать правду о Золотом Лесе, прежде чем вновь заводить разговор о нем, — и спустились на много лиг по Великой Реке, до самого Рауроса.

Там пал Боромир — его убили те самые орки, которых вы уничтожили.

— Горьки твои вести, и одна горше другой! — вскричал в смятении Йомер. — Смерть эта — великое несчастье для Минас-Тирифа, да и для всех нас. Доблестный рыцарь! Он редко приезжал в Марку, ибо воевал на востоке, но я видал его. Он показался мне больше похожим на сыновей Эорла, чем на гондорцев; он мог бы стать великим вождем своего народа. Но мы не получали из Гондора известия о его смерти. Когда это случилось?

— Пошел четвертый день, как он погиб, — сказал Арагорн. — Вечером того же дня мы вышли в путь.

— Пешком? — изумился Йомер.

— Как видишь.

Глубокое восхищение вспыхнуло в глазах юноши.

— Прозвище Бродник не подходит тебе, сын Арагорна, — проговорил он. — Крылоногом я нарекаю тебя. Подвиг троих друзей должен быть воспет в каждом доме. Сорок пять лиг покрыли вы, а четвертый день еще не кончен. Доблестны потомки Элендиля!

Но, сьер, как ты посоветуешь мне поступить? Я должен возвратиться к Теодэну, и чем скорее, тем лучше. Я говорил с тобой осторожно при воинах. Мы действительно не воюем сейчас с Мордором, так как кое — кто, стоящий слишком близко к князю, подает ему трусливые советы; но война грядет. Нам нельзя забывать о давнем союзе с Гондором, и, если они бьются, наша честь велит помочь им: так говорю я и мои сторонники. Я охраняю Восточные земли Роханда, они под опекой Третьего Маршала Марки, и я увел отсюда все табуны и табунщиков, приказал им отойти за Энтицу; здесь не осталось никого, кроме стражи и разведчиков.

— Так вы не платите дани Саурону? — поинтересовался Гимли.

— Не платим и не будем платить, — глаза Йомера вспыхнули. — Хотя мне известно об этих слухах. Несколько лет назад Черный Властелин пожелал получить наших коней. Но мы отказали ему: он использует их во ало. Тогда он послал сюда грабителей-орков, и они угнали столько, сколько могли, причем выбирали только черных. Их осталось лишь несколько. Всё это лишь разожгло нашу вражду к оркам.

Но сейчас наша главная забота — Саруман. Он объявил себя властелином этих земель, война между нами идет многие месяцы. Ему служат орки и волколаки — и люди-лиходеи. Он закрыл Роандийский Проход, и теперь мы осаждены и с запада, и с востока.

Трудно бороться с таким врагом; это коварный чародей, имеющий много обличий. Говорят, он появляется то здесь, то там в образе старика в плаще и капюшоне. Те, кто его видел, уверяют, что он очень похож на Гэндальфа… Шпионы его проникают сквозь любые преграды, а его птицы служат предвестниками беды для наших соседей. Не знаю, чем всё это кончится; сердце мое чует беду: кажется мне, что Его друзья не только в Исенгарде. Если ты придешь во дворец князя, то поймешь, о чём я говорю. Ты пойдешь, сьер? Или напрасны мои надежды, что ты послан мне на помощь в час тревог и сомнений?

— Я приду, как только смогу, — проговорил Арагорн.

— Едем сейчас! — настаивал Йомер. — Наследник Элендиля придаст сил сыновьям Эорла в эти лихие дни. Как раз сейчас мои товарищи бьются на западе; я предчувствую, что битва эта обернется для нас бедой.

В этот поход к северу я отправился без дозволения князя, потому что в мое отсутствие охранять его дворец почти некому. Но разведчики донесли мне об орде орков, которая спустилась с Восточной Стены три ночи назад. И они сказали еще, что видели среди орды орков со знаком Сарумана. Решив, что произошло то, чего я боюсь более всего, — что между Ортханком и Барад-Дуром заключен союз, — я собрал свой эоред, воинов моего дома, и мы перехватили орков у самых границ леса на исходе ночи два дня назад. Мы окружили их и бились до вчерашнего вечера. Я потерял пятнадцать человек и двенадцать коней, потому что орков оказалось больше, чем мы рассчитывали. К ним подошло подкрепление из — за Великой Реки и из леса. Орки-великаны, все со знаком Белой Руки. Они сильнее и храбрее других.

И всё же мы их уничтожили. Но нас не было слишком долго! Мы нужны и на Юге, и на Западе. Ты не едешь с нами? У нас есть свободные кони, и будет славная работа и Мечу, и Топору, и Луку — если твои друзья извинят мои опрометчивые слова о Владычице Леса. Я говорил, как говорят все в этих землях, и рад буду узнать правду.

— Благодарю за учтивую речь, — сказал Арагорн. — И сердце мое летит за тобой. Однако, пока остается хоть малая надежда, я не могу бросить друзей.

— Надежды не осталось, — возразил Йомер. — Твоих друзей нет у северных границ.

— Но их нет и позади. Далеко от Восточной Стены мы нашли доказательство, что по крайней мере один из них жив. Однако больше знаков нам не встречалось, а след орков ни разу не свернул в сторону, или мой опыт ничего не стоит.

— И как ты думаешь, что же сталось с твоими друзьями?

— Не знаю. Они могли быть убиты и сожжены; но ты уверяешь, что это не так, и я верю тебе. Остается думать, что орки спрятали их в Лесу до того, как вы их окружили. Можешь ты поклясться, что никто не спасся из ваших сетей таким образом?

— Клянусь, что ни один орк не вырвался из нашего кольца. Мы достигли леса раньше, и если кому-то удалось уйти, то это был не орк, или он должен был владеть чарами эльфов.

— Наши друзья были одеты так же, как мы, — сказал Арагорн. — А нас вы не замечали, пока я не окликнул вас.

— Я совсем позабыл об этом, — признался Йомер. — Трудно быть уверенным в чём-нибудь среди стольких чудес. Они заполнили мир. Эльф и гном идут вместе по нашим степям; человек говорит с Владычицей Леса — и остается жив; в битву вступает Меч, что был сломан за много веков да того, как отцы наших отцов пришли в эти земли!.. Как же человеку в эти дни решать, что ему делать?!

— Как всегда, — спокойно сказал Арагорн. — Добро и Зло не изменились со времен Элендиля: и Добро остается Добром, кто бы ни нес его — эльф, гном или человек; и Зло остается Злом. Дело людей — различать их, как в Золотом Лесу, так и в своем доме.

— Верно, — согласился Йомер. — И у меня не осталось сомнений, как я должен поступить. Однако пока я не волен поступать, как хочу. Существует закон, запрещающий чужакам по своей воле бродить по Роханду, пока князь не дозволит им этого; а в нынешние дни бесконечных опасностей закон стал еще более суров. Я приглашал вас последовать за мной по доброй воле; вы не согласились — и очень не по нраву мне битва троих против ста.

— Не думаю, чтобы ваш закон годился для подобных случаев, — холодно сказал Арагорн. — И я не чужак: я бывал не единожды в этих землях и сражался вместе с роандийцами, правда, под другим именем и в другом обличье. Тебя я не видел: ты слишком юн; но мне доводилось беседовать и с Йомундом, и с Теодэном, сыном Тэнгела. В былые дни ни один властитель не стал бы принуждать человека отказаться от поисков, подобных моим. Мой долг ясен — продолжать их. Решай же, сын Йомунда, выбор должен быть сделан. Помоги нам или позволь идти своим путем. Или попытайтесь задержать нас, как велит ваш закон. Боюсь только, что мало кто вернется тогда к вашему князю.

Йомер молчал, размышлял.

— Нам обоим надо торопиться. — Он прямо взглянул на Арагорна. — Мой отряд рвется к западу и ропщет, а твои надежды тают час от часу. Я выбрал. Вы свободны; более того, я дам вам коней. Об одном прошу: когда ваши поиски завершатся, вернитесь с конями в Медузэлд, дворец в Эдорасе, где правит князь Теодэн. Так вы покажете ему, что я был прав. Я вверяю вам свою честь, а может быть, и жизнь. Не предайте меня!

— Никогда, — коротко ответил Арагорн.

***

Огромное удивление и множество косых взглядов вызвал у всадников приказ Йомера оставить свободных коней странникам; но только Эотэйн решился роптать в открытую.

— Может, и правильно вы решили дать коня этому гондорскому мужу, — сказал он. — Но слыхал ли кто-нибудь, чтобы роандийский конь достался гному?

— Не слыхал и не услышит, — заявил Гимли. — Можете не беспокоиться: я скорее пойду пешком, чем сяду на эту великанскую своевольную скотину. Быть посмешищем — нет уж, увольте!

— И всё же тебе придется ехать верхом, если ты не хочешь стать нам обузой, — сказал Арагорн.

— Ты можешь сесть позади меня, друг Гимли, — предложил Леголас. — Тебе не придется занимать у них коня, и смеяться над тобой не станут.

Арагорну подвели высокого темно-серого коня, и Следопыт вскочил в седло.

— Его зовут Хазуфель, — Йомер похлопал коня по шее. — Да принесет тебе удачу поездка на нем!

Леголасу досталась лошадь поменьше, но норовистая и горячая. Звали ее Арод. Эльф попросил снять с нее седло и уздечку.

— Мне они не нужны, — проговорил он, легко вспрыгивая ей на спину. Ко всеобщему удивлению, Арод тотчас успокоилась и послушно поворачивалась на месте: таково было действие эльфийских светлых чар на всех живых существ. Гимли взгромоздился на круп позади друга и вцепился в его пояс не слабее, чем когда-то Сэм в борта лодки.

— Прощайте, и пусть удача сопутствует вам! — крикнул Йомер. — Возвращайтесь, как только сможете: я хочу, чтобы наши мечи сверкали рядом!

— Я приду! — ответил ему Арагорн.

— И я! — эхом откликнулся Гимли. — Разговор о Владычице Галадриэли не кончен. Мне всё же хочется научить тебя вежливости!

— Посмотрим! — рассмеялся Йомер. — Столько невероятного произошло сегодня, что восхваление Прекрасной Дамы под ударами топора влюбленного гнома не покажется мне чудом. Прощайте!

И они расстались. Роандийские кони были стремительны, как ветер. Когда немного погодя Гимли оглянулся, отряд Йомера почти скрылся из глаз. Арагорн не оглядывался: он ждал появления следа и высматривал его, низко пригнувшись на скаку к шее Хазуфеля. Вскоре они подъехали к Энтице и здесь нашли след второй орды, о которой говорил Йомер; он вел с восточных нагорий.

Арагорн спешился и осмотрел землю, затем отъехал немного к востоку, стараясь не затоптать следов. Потом вновь спешился и еще раз внимательно обследовал землю.

— Мало что удалось узнать, — проговорил он, подъезжая к спутникам, — Главный след затоптан всадниками. Однако восточный ясен и свеж. Ни один след не возвращается к Андуину. Теперь мы поедем медленно: надо убедиться, что следы не расходятся. Орки наверняка знали о погоне и могли отослать пленников раньше, чем орду настигли.

***

Во время их скачки день омрачился. Низкие серые облака затянули небо до горизонта; солнце окутала мгла. Совсем рядом неясно темнели в сумеречном свете лесистые холмы Фангорна. Следы не расходились; тут и там валялись мертвые орки, пронзенные серыми стрелами.

Миновал полдень, когда друзья въехали под полог леса и обнаружили подле самой опушки выжженную прогалину; угли огромного костра были еще теплыми и дымились. Рядом были свалены шлемы, кольчуги, сломанные копья, иззубренные мечи — все орудия войны. Посредине на столбе висела огромная голова тролля, на ее разбитом шлеме можно было разглядеть знак Белой Руки. Поодаль, близ реки, был насыпан курган. Сверху лежали пятнадцать копий.

Арагорн и его товарищи обшарили всё поле битвы, но свет поблек; спустился туманный вечер. Близилась ночь, а они так и не нашли следов Мерри и Пина.

— Больше ничего сделать нельзя, — печально сказал Гимли. — Много загадок разгадали мы с тех пор, как приплыли к Тол-Брандиру, но эта нам не по зубам. Думаю, кости хоббитов смешались в огне с костями орков. Тяжкая весть для Фродо, если он когда-нибудь узнает ее; тяжкая весть для старого хоббита, оставшегося в Светлояре. Эльронд был против их ухода.

— Но Гэндальф был за, — заметил Леголас.

— Гэндальф сам выбрал Путь и погиб первым, — отмахнулся Гимли. — Дар провидения изменил ему.

— Гэндальф провидел опасности Похода, — возразил Арагорн. — Но есть пути, которыми надо идти, даже если впереди ждет Тьма… А с этого места мы еще не уходим. Подождем утра.

Отойдя от пожарища, они разбили лагерь под раскидистым деревом: оно походило на каштан, и ветви его, покрытые жухлой прошлогодней листвой, были словно сухие руки с длинными скрюченными пальцами; они трещали под ночным ветром. Гимли била дрожь. У каждого из них было всего по одному одеялу.

— Давайте разожжем костер, — взмолился гном. — Я больше не могу, холод — самый страшный враг. И пусть орки слетаются сюда хоть со всего леса!

— Если несчастные хоббиты заблудились, огонь привлечет их сюда, — добавил Леголас.

— Он может привлечь сюда и кое-кого еще, — проговорил Арагорн. — Мы сейчас у границы владений Сарумана, да еще на опушке Фангорна. Говорят, опасно трогать деревья этого леса.

— Роандийцы развели здесь вчера огонь до неба, — не сдавался Гимли. — Рубили же они для этого деревья. И однако ушли отсюда живыми.

— Их было много, — Арагорн говорил с гномом, как с упрямым ребенком, — и они не боялись духов Фангорна, потому что редко бывают здесь; а кроме того, они не заходили под деревья. Наш же путь ведет в самую чащу. Так что будь осторожен! Берегись тронуть живые деревья.

— Я и не собираюсь, — неожиданно улыбнулся Гимли. — Всадники оставили после себя довольно всякого хвороста. — С этими словами он поднялся и, набрав хвороста, занялся разведением костра; Арагорн сидел молча, прислонясь к огромному стволу, погруженный в раздумья; Леголас же в одиночестве стоял на краю чащи и, подавшись вперед, вглядывался в глубокую тень леса, словно прислушиваясь к доносящимся издали голосам.

Когда запылал небольшой, но яркий костер, друзья тесно уселись кругом, чтобы скрыть его свет от посторонних глаз.

Леголас взглянул на раскинувшиеся над ними ветви.

— Смотрите! — удивленно проговорил он. — Дерево радо огню!

Скользящие, пляшущие тени обманывали глаз, однако друзьям и вправду показалось, что ветви потянулись к костру, а увядшие, закоченевшие листья трутся друг о друга, словно много маленьких замерзших рук, наконец-то почуявших тепло.

Настала тишина; темный, неведомый лес, стоящий вокруг, внезапно навис над ними, полный зловещих, мрачных дум. Немного помолчав, Леголас заговорил снова.

— Владыка Целеборн предостерегал нас от того, чтобы заходить в Фангорн. Ты не знаешь, почему, Арагорн?

— Я слышал много историй о нем, и в Гондоре, и за его пределами, — отвечая, усмехаясь, Арагорн, — но если бы не слова Целеборна, я бы счел их сказками, которые люди слагают обо всем, чего не знают. Я собирался спросить у тебя, где тут правда. Но если уж лесной эльф не знает этого, что может сказать человек?

— Ты бродишь по свету много лет, — сказал Леголас. — Я же впервые покинул Лихолесье, а там сохранилось лишь несколько песен об этих местах. В них поется о племени Онодов (люди называли их Энтами) — древолюдей, живших здесь в давние времена; ибо Фангорн стар, так стар, что лишь эльфы помнят его молодым.

— Да, он стар, — согласился Арагорн. — Так же стар, как Вековечный Лес, но куда обширней. Эльронд говорил, что и тот, и другой — последние оплоты могучих лесов Предначальной Эпохи, по которым странствовали Перворожденные, когда Люди были еще в колыбели. Однако в Фангорне скрыта какая — то тайна; какая — не знаю.

— А я — так и не стремлюсь узнать, — вставил Гимли. — Не желаю касаться здешних дел!

Они бросили жребий — сторожить первым выпало Гимли. Двое его товарищей улеглись. Мгновенье Арагорн еще боролся со сном.

— Гимли, — сонно вымолвил он. — Помни, что опасно срубить хоть сучок в Фангорне! Но, когда будешь искать хворост, далеко не отходи. Пусть лучше погаснет костер. Если что случится, сразу буди меня! — и провалился в сон.

Леголас уже лежал неподвижно, со сложенными на груди руками и открытыми глазами, незаметно уйдя в мир эльфийских грез. Гимли, сгорбившись, сидел у костра, задумчиво водя большим пальцем по лезвию топора. Потрескивало дерево. Ниоткуда не доносилось ни звука.

Внезапно гнома точно что-то толкнуло; он вскинул глаза — в круге света, опираясь на посох, стоял старик в сером плаще; его широкополая шляпа была надвинута на глаза. Гимли вскочил, слишком пораженный, чтобы кричать, хотя и понял сразу, что их обнаружил Саруман.

Но Арагорн и Леголас, разбуженные его резким движением, уже поднялись. Старик молчал и не шевелился.

— Скажи, отец, чем мы можем служить тебе? — осведомился Арагорн. — Вот костер… Садись, грейся… — Он шагнул вперед, но старик исчез. И сколько они ни искали, следов его найти не удалось.

Вдруг Леголас вскрикнул:

— Кони! Наши кони!!

Коней не было. Они вытащили колышки и умчались. Некоторое время друзья молчали, потрясенные новым ударом злой судьбы. Они были одни под пологом Фангорна, и бесконечное число лиг разделяло их и роандийцев — единственных их друзей в этой жуткой и опасной земле. В тишине им показалось, что издалека доносится ржание коней. И снова всё стихло, только леденящий ветер свистел в кронах деревьев.

— Вот и всё, — наконец сказал Арагорн. — Коней нам не поймать; если они не вернутся сами, мы не сможем ничего сделать. Мы начали путь пешими, так и закончим его.

— Пешими!.. — проворчал Гимли, — Не можем же мы на ходу откусывать кусочки собственных ног! — он подкинул хворосту в костер и безнадежно опустился рядом.

— Всего несколько часов назад кое-кто не желал даже глядеть на роандийских коней! — расхохотался Леголас. — Ты стал настоящим всадником!

— И, кажется, напрасно, — не поворачивая головы, пробурчал гном.

— Если вам интересно знать мое мнение, — заговорил он немного погодя, — то я думаю, что это был Саруман. Больше некому. Помните слова Йомера? «Он появляется в обличьи старика в плаще и капюшоне», — так он сказал. Чародей увел или спугнул наших коней — и вот мы сидим здесь… То ли еще будет, попомните мои слова!

— Я запомню, — пообещал Арагорн. — Но я запомню и то, что у этого старика была на голове шляпа, а не капюшон. И всё же я не сомневаюсь, что твоя догадка верна и что нас здесь на каждом шагу подстерегает опасность. Однако сейчас мы не можем сделать ничего лучшего, чем отдохнуть — кто знает, когда придется спать в следующий раз? Я додежурю за тебя, Гимли. Сейчас размышления мне полезнее, чем самый крепкий сон.

Медленно тянулась ночь. За Арагорном встал на стражу Леголас, затем опять настал черед Гимли… Но ничего не произошло. Старик не появлялся более. Кони так и не вернулись.

Глава 3Боевые Урук-Хай

Пин был в черном беспокойном забытьи: ему чудилось, что тонкий его голос эхом отдается от стен мрачных проходов, взывая: «Фродо! Фродо!». Но вместо Фродо сотни отвратительных орочьих рож выступали навстречу ему из теней, сотни ужасных рук вцеплялись в него… Где же Мерри?

Он очнулся. Холодный воздух дохнул в лицо. Он лежал на спине. Близился вечер, и небо медленно затягивала мгла. Пин повернулся и понял, что сон если и был страшнее яви, то ненамного. Его запястья и лодыжки стягивала веревка. Рядом лежал Мерри — бледный, с грязной повязкой на лбу. Вокруг расположились орки.

Голова у Пина раскалывалась, однако постепенно бессвязные кусочки воспоминаний собирались воедино; тени сна более не затемняли их. Ну конечно: они с Мерри бежали в лес. Что напугало их? Почему они кинулись в чащу, не помня себя и напрочь забыв о наказах Бродника? Они бежали и вопили от страха — сейчас Пин не мог бы сказать, долго ли продолжался этот ужас — и внезапно влетели прямехонько в отряд орков: те прислушивались к чему-то и не заметили бы Мерри и Пина, не окажись хоббиты сами в их лапах. Орки радостно взвыли, и множество других высыпало из леса. Хоббиты обнажили мечи, однако орки драться не пожелали и старались только схватить друзей, даже когда Мерри отсек нескольким их мерзкие лапы. Славный старина Мерри!

Потом появился Боромир, и оркам пришлось принять бой. Многих гондорец убил, остальные удрали. Но недалеко — не успели они тронуться в обратный путь, как на них снова напали — сотня орков, не меньше, да какие великаны! Они обрушили на Боромира дождь стрел. Боромир протрубил в рог, и ответно запел лес, и орки растерялись и отступили; но никто не пришел, и орда напала опять — еще яростней, чем прежде. Последнее, что запомнилось Пину, был Боромир: прислонившись к стволу дерева, он пытался выдернуть из груди стрелу. Потом наступила тьма.

«Похоже, мне врезали по голове, — сказал себе хоббит. — Интересно, тяжело ли ранен бедняга Мерри? Что сталось с Боромиром? Почему орки не убили нас и куда они нас тащат?»

Ответить на эти вопросы Пин не мог. Он замерз, его подташнивало. «Хотел бы я, чтобы Гэндальфу не удалось уговорить Эльронда в тот день, — слабо шевелились мысли в его больной голове. — Какой от меня был прок? Никакого, один вред: не спутник, а обуза, поклажа. А теперь вот стал поклажей для орков. Бродник! Вызволи нас! Ну не глуп ли я?! Ведь это разрушит все планы! Нет уж, коли освобождаться — так самим!»

***

Он пошевелился. Один из сидящих рядом орков рассмеялся и сказал что — то приятелям на своем отвратительном языке.

— Отдыхай, пока можно, дурачок! — сказал он Пину на Всеобщем наречии, уродуя его до неузнаваемости. — Отдыхай, пока можно! Скоро твоим ножкам придется поработать! И заруби себе на носу — больше отдыхать не придется, пока не дойдем до места.

— Если бы я сделал, как хотел, ты бы давно был мертвецом, — вмешался другой орк. — Я заставил бы тебя попищать, крыса ты несчастная! — он подступил к Пину, приблизив желтые клыки к лицу хоббита. В руке орк держал кривой нож. — Лежи смирно, иначе пощекочу тебя вот этим! — прошипел он. — Не надоедай мне, а не то я забуду, что мне было приказано. Проклятые исенгардцы! Углюк у багронкша пушдаг Саруман глоб бубхош скай, — перешел он на свой язык. Слова его скоро потонули в брюзжании.

Перепуганный Пин лежал тихо, хотя веревки всё глубже врезались в его тело, причиняя сильную боль; к тому же спиной он лежал на острых камнях. Однако он заставил себя не думать о собственных муках, внимательно прислушиваясь ко всему, что мог услышать. Вокруг было шумно, и хотя орки всегда разговаривают злобно, ему постепенно стало ясно, что разгорается ссора.

К удивлению Пина, он заметил, что понимает почти всё: многие орки пользовались Всеобщим наречием. Очевидно, здесь собрались орки двух, а то и трех орд, не понимающие наречий друг друга. Злой спор разгорался вокруг двух вопросов: какой путь выбрать и что делать с пленниками.

— Убивать их нам некогда, — заявил один, — Нет времени на пытки.

— Почему бы не прикончить их без пыток? — возразил другой. — Они только обуза для нас, а мы спешим. Приближается вечер, пора выступать.

— Приказ, — гулко прорычал третий голос. — Убивайте всех, но не полуросликов: они должны быть здесь как можно быстрее — и живые. Вот что мне приказано.

— А для чего они нужны?.. — загалдели остальные. — Почему живые?.. Чтоб позабавиться?..

— Нет! Слыхал я, у них есть что — то, очень нужное для Войны… Допрашивать, во всяком случае, будут обоих.

— И это всё, что ты знаешь?! Почему бы нам не обыскать их самим? Может, то, что у них есть, сгодится и нам?

— Весьма важное замечание, — глумливо протянул новый голос — мягче, чем другие, но более жуткий. — Об этом будет доложено… Пленников нельзя ни обыскивать, ни грабить: таков приказ, что я получил.

— И я, — поддержал его гулкий голос. — Живыми и неограбленными — вот что было приказано мне.

— Но не нам! — возмутился один из прежних голосов. — Мы шли из Копей, чтобы мстить и убивать. Мы хотим убить и вернуться на Север.

— Можете хотеть сколько угодно, — прорычал голос. — Я Углюк. Здесь командую я. И я возвращаюсь в Исенгард кратчайшей дорогой.

— Саруман не стал еще Господином Великого Глаза, не так ли? — промурлыкал зловещий голос. — Нам надо возвращаться в Лугбурз.

— Если бы мы могли переправиться через Великую Реку, — вздохнул кто-то. — А сейчас нас слишком мало, чтобы соваться к мостам.

— Я пойду и вброд, — ответил на вздох орк с жутким голосом. — Крылатый Назгул ждет нас на том берегу.

— Очень может быть! Значит, ты уйдешь с нашими пленниками за славой и почестями, а нам топать через роандийские равнины за смертью? Нет уж, пошли вместе! Слишком жуткие здесь места!

— Да, мы пойдем вместе, — прорычал Углюк, — не верю я тебе, маленькая свинья. Впрочем, можете убираться! Мы — боевые Урук-Хаи! Мы убили большого воина! Мы захватили пленников! Мы служим Саруману Мудрому, Белой Руке: Руке, что кормит нас человечьим мясом. Мы вышли из Исенгарда и возвратимся туда, а вы пойдете той дорогой, которую укажем мы. Это говорю я, Углюк.

— Ты сказал более чем достаточно, — с издевкой протянул жуткий голос. — Интересно, что скажут на это в Лугбурзе? Они могут решить, что голова Углюка слишком тяжела для его плеч. Или поинтересоваться, откуда взялись в ней такие странные мысли. Не от Сарумана ли? Кем он почитает себя? И они согласятся со мной, своим посланцем; а я, Гришнакх, скажу тебе так: Саруман дурак и грязный предатель. Но Великий Глаз давно следит за ним.

Уж не его ли ты назвал свиньей? Нет? Значит, нас… По нраву ли вам, ребята, что нас, урхов, называют свиньями золотари мелкого грязного чародеишки? Уверен, они кормятся орочьим мясом.

Ответом ему был вой множества голосов и лязг оружия. Пин осторожно продвинулся вперед, надеясь увидеть, что произойдет дальше. Его стражи ринулись в драку. В сумеречном свете хоббит разглядел большого черного орка — он сразу решил, что это Углюк, — стоявшего нос к носу к Гришнакхом, приземистым кривоногим созданием, очень плотным и длинноруким — руки его свисали до земли. Предводителей окружали орки поменьше. Пин подумал, что это пришельцы с Севера. Мечи их были обнажены, но нападать на Углюка они не решались.

Углюк коротко вскрикнул, и за его спиной стали орки, такие же, как он сам. Внезапно Углюк бросился вперед и двумя быстрыми движениями обезглавил двух противников. Гришнакх отступил в тень. Остальные подались в стороны, а один, отступая, споткнулся о тело Мерри и упал. Это спасло ему жизнь: преследователи проскочили мимо, и ятаганы их обрушились на другого. Этим «другим» оказался клыкастый страж. Он рухнул на Пина, даже в смерти не выпустив из рук ножа.

— Спрячьте оружие! — скомандовал Углюк. — И не делайте больше глупостей. Сейчас мы двинемся на запад — к спуску. Оттуда по равнине, вдоль реки и в лес. Идти будем день и ночь. Ясно?

«Теперь, — подумал Пин. — Если этот молодец еще немного повоюет со своей ордой, я рискну». Огонек надежды вспыхнул в нем. Клинок черного кинжала коснулся его ладоней, чиркнул по запястьям… Он почувствовал, как по рукам его течет кровь, ощутил холодок стали.

Орки собрались выступать, но некоторые северяне до сих пор не хотели идти, и исенгардцам пришлось прикончить еще двоих, пока остальные не подчинились. Было много ругани и неразберихи. За Пином не следили. Ноги его были крепко спутаны, а руки — связаны впереди. Он мог шевелить ими, хотя путы и были крепки. Пин сбросил мертвеца, затем, едва дыша, провел несколько раз руками по клинку. Веревка упала! Пин быстро схватил ее, обернул вокруг запястий и улегся, притворившись спящим.

— Давайте сюда пленников! — распорядился Углюк. — Да не вздумайте чего-нибудь сотворить с ними! Если они не дойдут до места, все вы отправитесь к праотцам вслед за ними.

Орк схватил Пина, просунул голову между его связанными руками — и хоббит повис, упираясь лицом в шею «носильщика», а орк затрусил прочь со своей ношей. Другой проделал то же самое с Мерри. Когтистая лапа орка сжимала руки Пина железным кольцом, когти врага впивались в шею. Пин закрыл глаза и забылся тяжким сном.

Вдруг его снова сбросили наземь. Ночь только началась, но молодая луна уже клонилась к западу. Они находились на гребне утеса, что, казалось, плыл в туманной мгле. Где-то внизу журчала вода.

— Разведчики вернулись, — сипло сказал рядом какой-то орк.

— Что вы обнаружили? — прорычал Углюк.

— Одного всадника, да и тот поехал к западу. Всё спокойно.

— Сейчас — возможно. Но надолго ли? Болваны! Надо было убить его. Он поднимет тревогу. Проклятые табунщики уже к утру узнают о нас. Придется уйти вдвое быстрее.

Над Пином склонилась тень и обернулась Углюком.

— Сядь! — приказал орк. — Мои ребята устали тащить вас. Придется поработать ногами. Будь умником. Не кричи и не пробуй бежать. Мы умеем расплачиваться с обманщиками, и плата не будет тебе по вкусу.

Он перерезал путы на ногах Пина, схватил его за волосы, тряхнул и поставил. Пин упал, и Углюк снова поднял его. Несколько орков рассмеялись. Углюк просунул горлышко фляги меж стиснутых зубов хоббита и влил ему в горло какую-то огненную жидкость: Пину показалось, что раскаленный прут пронзил его внутренности. Но боль в ногах исчезла. Он мог стоять.

— Теперь займемся следующим! — удовлетворенно хмыкнул Углюк, направился к лежащему неподалеку Мерри и пнул его ногой. Мерри застонал. Грубо схватив, Углюк посадил его и сорвал повязку с его головы. Затем смазал рану каким-то темным снадобьем из маленькой деревянной коробки. Мерри вскрикнул и забился.

Орки захлопали и загалдели.

— Не нравится лечение, — глумились они. — А того не знает, что ему это на пользу. Ну и повеселимся сейчас!

Однако Углюку было не до веселья. Он торопился и не был расположен потешать орду. Он лечил Мерри по-орочьи, и знахарство действовало быстро. Углюк влил в горло хоббита глоток из своей фляги, разрезал веревки на ногах, встряхнул — и Мерри поднялся. Он был бледен, но смотрел на врагов с вызовом — словом, был жив. Глубокая рана на лбу более его не беспокоила, однако темный шрам пересекал лоб Мерри до конца его дней.

— Привет, Пин, — улыбнулся он. — Так ты тоже решил отправиться на эту прогулку? А где и когда мы будем завтракать?

— Довольно! — рявкнул Углюк. — Придержите языки! Разговаривать запрещено. После поговорите обо всём — и Он заплатит вам за каждое словечко. Тогда и завтрак получите, и теплую постельку… А сейчас — марш!

***

Орда двинулась вниз узким ущельем — оно вело на туманную равнину. Пин и Мерри, разделенные по меньшей мере дюжиной орков, спускались вместе со всеми. У подножия они шагнули в траву, и сердца хоббитов забились сильнее.

— Вперед! — скомандовал Углюк. — На запад и чуток к северу. Следуйте за Лугдушем.

— А что будем делать, когда взойдет солнце? — спросил один из северян.

— Продолжать путь, — сказал Углюк. — А ты как думал? Сидеть на травке и дожидаться погони?

— Но мы не сможем бежать днем.

— Побежите, если сзади буду я, — мрачно усмехнулся Углюк. — Вперед, если хотите вернуться в свои обожаемые горы! Клянусь Белой Рукой! Что пользы вспоминать о горах, когда путь только начат? Вперед, чума на ваши головы! Бегите хотя бы пока длится ночь!

И орда вновь пустилась бежать длинными тяжелыми прыжками. Они двигались в беспорядке, толкаясь, давясь и ругаясь, однако двигались быстро. Каждого хоббита охраняло трое орков. Пин бежал последним. Его очень интересовало, сколько времени он сможет выдержать эту гонку: он не ел с утра. У одного из своих стражей он заметил бич… Однако огненный бальзам Углюка действовал, и Пин пока держался.

И всё время, непрошенное, стояло перед ним видение: энергичное лицо Бродника, склоненного над темным следом, преследующего орду. Но что мог разглядеть даже Следопыт в мешанине следов? Маленькие следы его и Мерри были затоптаны орками.

Они отошли от хребта всего на лигу, когда равнина полого спустилась в сырую низину. Там лежала мгла, туман слабо серебрился под последними лучами заходящей луны. Темные фигуры орков впереди расплылись, а затем и вовсе пропали.

— Эй! Осторожнее там! — прорычал сзади Углюк.

Внезапная мысль пришла Пину в голову. Он резко свернул вправо и, ускользнув от когтей стражника, нырнул в туман и упал в траву.

— Стой! — взвыл Углюк.

Минутное замешательство. Пин вскочил и помчался прочь. Но орки шли за ним по пятам, и несколько их вынырнуло из тумана впереди.

«Не спастись, — обреченно подумал Пин. — Но я ведь могу оставить незаметный след друзьям!» — от этой мысли ему стало легче. Связанными руками он быстро отстегнул пряжку плаща и, когда жесткие когтистые лапы схватили его, уронил ее наземь. «Здесь ей и лежать до скончания века, — подумал он, снова впадая в отчаяние. — Сам не знаю, зачем я это сделал. Если кто из отряда и уцелел, все они ушли с Фродо».

Свистнул бич; жуткая боль обожгла ноги. Пин пронзительно закричал.

— Хватит! — приказал, подбегая, Углюк. — Ему еще долго бежать, и бич послужит погоняльщиком — для обоих!

— Ты легко отделался… пока, — зловеще сказал он Пину. — Я ничего не забываю. Наказание лишь отложено, маленький мошенник. Вперед!

Ни Пин, ни Мерри не запомнили дальнейшего пути. Зловещие сны безрадостные пробуждения слились в длинную цепь страданий, а надежда давно осталась позади. Они бежали и бежали, стараясь не отстать от орков, то и дело подгоняемые свирепыми ударами бича. Если они падали и спотыкались, их подхватывали стражи и некоторое время тащили на себе.

Действие бальзама кончилось. Пин снова чувствовал тошноту, его шатало. Внезапно он свалился лицом в траву. Тяжкие лапы с раздирающими всё когтями схватили его и подняли. Снова его тащили, как мешок, и тьма сомкнулась над ним; и он не знал, была ли это тьма ночи или слепота поразила его.

Смутно слышался шум голосов: большинство орков требовало остановки. Рычал Углюк. Пин почувствовал, что его сбросили наземь, но продолжал лежать, весь во власти черного забытья. Однако вскоре железное кольцо безжалостных лап вновь сомкнулось. Его долго трясли и толкали, и медленно рассеялась тьма, и он вновь оказался в реальном мире и увидел, что уже утро. Был отдан приказ, и его грубо толкнули в траву.

Так он и лежал, борясь с отчаянием. Голова кружилась, но по жару во всем теле он понял, что ему опять дали огненного бальзама. К нему подошел орк и протянул ломоть хлеба и кусок недоваренного мяса. Пин жадно проглотил черствый серый хлеб, но мяса есть не стал. Кто их знает, этих орков, может, оно человечье.

Он сел и огляделся. Мерри был неподалеку. Орда остановилась на берегу быстрой реки. Впереди вздымались горы: высокий пик ловил первые солнечные лучи. Темное пятно леса расплылось по пологим холмам.

Орки шумели и спорили: между северянами и исенгардцами вновь разгорелась ссора. Кто требовал возвращаться, кто — продолжать путь на запад.

— Отлично, отлично! — проговорил Углюк. — Оставьте их, ребята! Обойдемся без убийства. Если вам угодно разбрасываться тем, что мы берегли всю дорогу — что ж! Попытайтесь. А я погляжу. Позвольте уж боевому Урук-Хаю закончить дело, которое он начал. Если вы боитесь погони — бегите! Ну же! Лес перед вами, — он указал на холмы. — Прячьтесь, ведь это единственное, чего вы хотите. Убирайтесь! Да поскорей, пока я добрый!

Орки еще немного пошумели, поругались, а потом большинство северян — около сотни — со всех ног припустили к горам. Хоббиты остались с исенгардцами: мрачной ордой не меньше чем из сорока орков — огромных, косолапых, вооруженных большими луками и короткими изогнутыми мечами. Несколько северян, покрупнее и посильнее прочих осталось с ними.

— Теперь займемся Гришнакхом, — проговорил Углюк; но многие из его спутников с беспокойством смотрели на юг.

— Проклятые табунщики обнаружили нас, — прорычал предводитель. — А всё ты виноват, Снага, уши надо отрубать таким разведчикам. Но мы — бойцы. Сегодня нас ждет ужин из конины, а может быть — и кое-что получше!

И в этот момент Пин понял, почему некоторые орки указывают на восток. Оттуда донеслись резкие вопли, и на орду налетел Гришнакх во главе отряда кривоногих и длинноруких урхов. Изображение Багрового Глаза пылало на их щитах. Углюк выступил вперед.

— Вернулся всё-таки? — с насмешкой спросил он. — Так будет лучше, а?

— Я вернулся, чтобы убедиться, что Приказ выполнен и пленники живы.

— Они живы, — сказал Углюк. — Ты спешил напрасно. Я слежу за выполнением Приказа. А для чего еще ты вернулся? Забыл что-нибудь в пути?

— Забыл, — глумливо ответил Гришнакх. — Дурака. Но с ним были крепкие ребята, которых жаль терять. С тобой во главе они придут лишь к беде: ты способен лишь на то, чтобы провалить дело. Я вернулся помочь им.

— Прекрасно, — расхохотался Углюк, — у тебя есть силенки для драки, но тут тебе не устоять: ты выбрал не тот путь. Твоя дорога увела тебя в Лугбурз. Нас настигают всадники. Что сталось с твоим хваленым Назгулом? Подстрелили очередную лошадь? Встань на ее место — будет немалая польза. Неужто там не могли придумать ничего лучше этих тварей?

— Назгул, назгул, — повторил Гришнакх, облизывая трясущиеся губы, точно нечистый привкус этого слова причинял ему боль. — Ты заговорил о том, что гораздо выше твоего понимания, Углюк, — сказал он. — Назгул! «Не придумали ничего лучше!» А! Когда-нибудь ты пожалеешь, что говорил о них так, образина! — прошипел он. — Пора бы тебе знать, что они — зеница Великого Глаза. Но Крылатые Назгулы… Он не позволяет им пока появляться по эту сторону Реки: они созданы для войны.

— Знаешь ты немало, — заметил Углюк. — Больше, чем тебе положено, думаю я. Возможно, в Лугбурзе этим заинтересуются. Но сейчас Урук-Хаи из Исенгарда, как обычно, делают грязную работу. Не распускай слюни! Собери свой сброд! Остальные свиньи попрятались в лесу. Лучше бы тебе последовать за ними. Живым к Великой Реке ты не вернешься: ты слишком хорошая мишень. Живо в лес! Я за тобой!

Исенгардцы схватили Мерри и Пина и взвалили их на плечи. Час за часом бежали они, останавливаясь только чтобы перекинуть хоббитов свежим носильщикам. То ли потому, что они были проворней, то ли по умыслу Гришнакха, но исенгардцы обогнали мордорских урхов, и отряд Врага сомкнулся позади них. Лес придвинулся ближе.

Пин был совершенно разбит. Больной головой он упирался в грязную щеку и волосатое ухо тащившего его орка. Прямо перед собой он видел согнутые спины и мелькающие толстые ноги: вверх-вниз, вверх-вниз, без отдыха, отбивая кошмарные мгновения бесконечного пути.

В полдень орда Углюка нагнала северян. Те сникли в ярком солнечном свете, хотя это были слабые лучи зимнего солнца; головы северян склонились, языки вывалились.

— Черви! — заржали исенгардцы. — Вы сварились? Табунщики пообедают вами. Они близко!

Вопль Гришнакха подтвердил, что это не пустые слова. Всадники скакали быстро, их было уже видно: еще далеко, но с каждым мгновеньем ближе — неотвратимо настигали они орков. Исенгардцы понеслись с удвоенной скоростью. Пин удивился. Ему казалось, что бежать быстрее, чем в прошлые часы, нельзя.

Потом он увидел, что солнце заходит; от Мглистого Хребта потянулись тени. Солдаты Мордора подняли головы и тоже побежали быстрее. Лес был темен. Они уже миновали несколько деревьев, земля взгорбилась, но орки не останавливались. Углюк и Гришнакх командовали теперь вместе, подгоняя орду.

«Вырвутся! Уйдут!» — думал Пин, И, рискуя свернуть шею, попытался оглянуться назад. Он увидел, что на востоке Всадники уже нагнали орду и скачут теперь рядом с ней. Закат золотил их шлемы и копья, последние лучи запутались в светлых, развевающихся по ветру волосах.

Они зажимали орду, не давая оркам рассыпаться по равнине, гоня врагов вдоль реки.

Пин очень хотел бы узнать, что это за народ. Следовало бы в Светлояре больше слушать и запоминать, сказал он себе; но тогда Поход находился в надежных руках, и он не мог и помыслить, оказаться вдруг далеко от Гэндальфа или Бродника, а уж тем паче — от Фродо! Всё, что ему удалось припомнить о Роханде, — это что конь Гэндальфа, Ночиветр, был родом отсюда. Это вселяло надежду, правда, слабую.

«Откуда им знать, что мы не орки? — размышлял Пин. — Они о хоббитах, небось, и не слышали. Радоваться надо, что орков уничтожат, но не мешает подумать и о собственном спасении». Пин и Мерри рисковали быть убитыми вместе с похитителями еще до того, как роандийцы их заметят.

Несколько всадников оказались лучниками, искусно стреляющими на скаку. Они быстро обогнали орду и обстреляли бегущих впереди; несколько орков упало. Всадники развернулись и ускакали прежде, чем враги успели выстрелить в ответ. Так повторялось много раз; стрелы косили исенгардцев. Упал и орк, бежавший перед Пином.

***

Надвинулась ночь, а битва так и не началась. Много орков погибло, но более двух сотен уцелело. В темноте они взошли на бугор. Опушка леса была совсем рядом, но двигаться дальше они не могли: всадники замкнули кольцо. Несколько орков нарушили приказ Углюка и побежали к лесу. Назад вернулись только трое.

— Вот к чему мы пришли, — съехидничал Гришнакх. — Надеюсь, Великий Углюк выведет нас из кольца?

— Полуросликов — на землю! — велел Углюк, не обращая внимания на Гришнакха. — Лугдуш, возьми двоих и сторожите их. Убивать их нельзя, разве только нападут всадники. Понятно?! Пока я жив, они мне нужны. Но не позволяйте им кричать и шевелиться. Свяжите им ноги!

Приказ был безжалостно выполнен. Но Пин обрадовался: впервые за всё время они с Мерри были рядом. Орки так громко орали и гремели оружием, что хоббиты решились немного пошептаться.

— О побеге я и не думал, — сказал Мерри. — Я здорово вымотался. Будь я свободен, и то не смог бы убежать далеко.

— Лембас! — шепнул Пин. — У меня есть немного. А у тебя? Похоже, они не забрали ничего, кроме мечей.

— Сверток у меня в кармане, — отвечал Мерри, — но он, должно быть, раздавлен. И что толку — не могу же я сунуть рот в карман!

— И не надо. Я… — грубый пинок сообщил Пину, что шум утих и стражи не дремлют.

***

Ночь была холодной и тихой. Вокруг бугра, на котором собрались орки, вспыхнули золотистые огоньки костров. Они были на расстоянии полета стрелы, но всадники не показывались, и орки стреляли по кострам впустую, пока Углюк не остановил их. Всадники хранили молчание. Много позже, когда из тумана вышла луна, стали видны их смутные тени, слабо мерцающие в лунном свете, когда всадники объезжали дозором лагерь.

— Проклятье! Они дожидаются восхода! — прорычал один из стражей. — Почему мы не соберемся и не попытаемся прорваться? О чём думает Углюк, хотел бы я знать?

— Узнаешь! — мрачно пообещал Углюк, выступая из темноты. — Думаешь, у меня совсем мозгов нет? Проклятье! Ты не лучше этого лугбурзского сброда. С ними нельзя объединяться. Они хоть сейчас предадут тебя и сбегут, и этой полусотни всадников вполне достанет, чтобы уничтожить всех нас. Один толк от этих червей — видят в темноте; но я слышал, что и Белокожие славятся средь людей острым зреньем. И не забудь об их конях! Говорят, что они способны увидеть ветер! Кой — чего, однако, эти бесстрашные вояки не знают: Маухур с отрядом прошел через лес и должен появиться с минуты на минуту.

Речь Углюка успокоила исенгардцев, но другие орки были удручены и в то же время возмущены. Они выставили часовых, и большая часть улеглась на отдых, радуясь темноте. Луна скрылась в густых тучах, и было так темно, что Пин не мог разглядеть собственных пяток. Свет костров до бугра не доходил. Однако всадники не собирались дожидаться рассвета и давать отдых врагам. Внезапный клич с восточных склонов всполошил лагерь: несколько рохандийцев, прокравшись мимо постов, закололи трех-четырех орков и скрылись. Углюк ринулся туда прекращать панику.

Пин и Мерри приподнялись и уселись, помогая друг другу. Стражи их убежали вслед за Углюком. Но если хоббиты думали спастись, то надеждам их не суждено было сбыться — длинная волосатая лапа ухватила их за шиворот. Они смутно различили огромную голову Гришнакха; уродливое лицо приблизилось вплотную, зловонное дыхание обожгло щеки друзей. Он начал обшаривать и ощупывать их. Пин содрогнулся, когда сильные холодные пальцы коснулись его спины.

— Ну, малыши, — вкрадчиво прошептал Гришнакх, — нравится вам отдых? Нет? Немного неудобно, верно? Мечи и кнуты с одной стороны — копья и луки с другой… Нельзя маленькому народцу вмешиваться в дела больших — для него они слишком велики… — Пальцы его продолжали между тем свое дело. Бледным огнем светились глаза.

Внезапно Пину показалось, что он понял тайные помыслы врага. «Гришнакх знает о Кольце! Он ищет его, пока нет Углюка: значит, хочет забрать себе». Ледяной ужас сжал сердце Пина; но в то же время он решил извлечь пользу из алчности Гришнакха.

— Зря ты Его ищешь, — прошептал он. — Так Его не найти.

— Найти Его? — удивился Гришнакх притворно; пальцы его остановились и сжали плечо Пина. — Найти — что? О чём ты говоришь?

Пин промолчал. Потом вдруг в темноте раздалось: «Голл, голл».

— Ни о чём, моя прелесть, — добавил Пин уже обычным голосом.

Хоббиты почувствовали, как дрогнули пальцы Гришнакха.

— О-хо! — проурчал урх мягко, — уж не это ли он имеет в виду? О-хо! Очень, оч-чень опасно, малыши!

— Возможно, — вмешался Мерри, разобравшись наконец в замыслах и поступках Пина. — Возможно, и не только для нас. Хочешь ты иметь Его дли нет? Чем заплатишь ты за него?

— Хочу ли я иметь Его? Хочу ли? — озадаченно протянул Гришнакх; но лапы его затряслись. — Чем заплачу я за Него? Что вы хотите сказать?

— Мы хотим сказать, — Пин тщательно подбирал слова, — что шарить в темноте очень неудобно. Мы могли бы сохранить тебе время и силы. Но сперва развяжи нас — без этого не услышишь ни слова.

— Милые мои дурачки, — нежно прошипел Гришнакх, — всё, что у вас есть, и всё, что вы знаете, вы покажете и расскажете очень скоро — всё! Тогда вам придется пожалеть, что вы знаете слишком мало… даже если знаете всё. Мы не станем торопиться при допросах… О нет! Как вы думаете — зачем вам оставили жизнь? Уж поверьте, не из милосердия. Это даже не промах Углюка.

— Охотно верю, — сказал Мерри, — но ты пока еще не дома, и добыча твоя — пока еще не твоя. И не похоже, что станет твоей. Если мы попадем в Исенгард, Саруман заберет себе всё, что сумеет найти. И Великий Гришнакх останется с носом. Если хочешь взять что-то себе — бери сейчас.

Гришнакх начал терять терпение. Имя Сарумана распалило его. Время шло, паника утихала; Углюк со стражами должен был вот-вот появиться.

— Оно у вас? — прорычал он.

— Голл, голл, — ответил Пин.

— Развяжи нас! — потребовал Мерри. Лапы орка неистово тряслись.

— Грязные маленькие вши! — прошипел он. — Развязать вас? Да я скорее развяжу и завяжу все жилы в ваших телах! Вы не подумали, что я могу обыскать вас до костей? Развязать? Лучше я изрублю вас в куски! Чтобы увести вас, помощь ваших ног не потребуется; я вас унесу сам, для себя — и со всеми потрохами!

Внезапно он подхватил их и зажал под мышками. Сила его длинных рук была ужасна. Лапами он зажал хоббитам рты. Затем крепко притиснул к себе и бесшумно прыгнул вперед. Он бежал тихо и быстро, покуда не достиг гребня холма. Там он прокрался меж часовых и нырнул во тьму, подобно зловещей тени — вниз по склону и к реке, что текла вдоль опушки. Там горел лишь один костер.

Отойдя ярдов на двенадцать, урх остановился и прислушался. Ничего не услышав, он вновь двинулся вперед со своей двойной ношей. Но в этот миг перед ним вырос всадник. Конь вздыбился и заржал. Человек поднял тревогу.

Гришнакх кинулся наземь, подмяв под себя хоббитов. Потом вскочил и обнажил меч. Он готов был скорее убить пленников, чем дать им спастись; но ему помешали. Меч взметнулся, но, чуть сверкнув в свете дальнего костра, из мрака со свистом вылетела стрела и пробила правую лапу Гришнакха. Кто послал ее? Удачливый стрелок или счастливая судьба? Урх завыл и выронил меч. Быстро застучали копыта. Гришнакх выпрямился и побежал, но далеко не ушел: копье пронзило его. Дико вскрикнув, он упал замертво.

Хоббиты лежали на земле. Еще один всадник проскакал мимо — на помощь товарищу. То ли из-за особенно острого зрения, то ли из-за какого-то иного чувства, но лошадь вздыбилась и мягко перескочила через хоббитов, однако всадник не заметил их, завернутых в эльфийские плащи. А они были слишком разбиты и испуганы, чтоб окликнуть его.

Наконец Мерри пошевелился и тихо проговорил:

— Пока всё хорошо. Только бы не угодить на вертел…

Ответ не замедлил. Вопли Гришнакха всполошили орков. По вою и проклятьям хоббиты поняли, что их исчезновение обнаружено и Углюк вершит суд и расправу. И вдруг из леса, по ту сторону костров, донеслись ответные крики. Прибыл отряд Маухура; он напал на осаждающих сзади. Неистово застучали копыта. Несколько всадников, чтобы не дать оркам прорваться, закружились вокруг бугра, рискуя попасть под выстрелы; остальные поскакали кончать с пришельцами. И тут вдруг Пин и Мерри поняли, что, не сделав ни шагу, оказались вне кольца — теперь ничто не мешало бегству.

— Самое время удрать… — вздохнул Мерри. — Если б мы не были связаны… Но я даже не могу нащупать узлов.

— И не старайся, — улыбнулся Пин. — Я как раз собирался сказать, что руки у меня свободны. Эти веревки — одна видимость… А тебе сперва надо поесть. Где лембас?

Он стряхнул веревки и выудил из кармана Мерри сверток. Лепешки были раздавлены, но свежи. Хоббиты съели по два-три куска. Лембас напомнил им прошлое — веселые лица, и смех, и целительный покой Золотого Леса — как давно всё это было! Несколько минут они сидели, задумавшись, забыв о шуме сражения. Первым очнулся Пин.

— Надо уходить, — сказал он. — Подожди, я сейчас.

Меч Гришнакха валялся рядом, но был слишком тяжел. Поэтому хоббит отполз в сторону, отыскал тело урха и вытащил из его ножен длинный острый кинжал. Им он быстро перерезал все путы.

— Теперь вот что, — проговорил он. — Может, когда согреемся, мы и сможем идти. Но сейчас нам лучше ползти.

И они поползли. Дерн был мягкий, он устилал землю толстым ковром, и это им помогало; но двигались они небыстро. Они обогнули костры и продвигались ярд за ярдом, покуда не доползли до обрыва над рекой, круто спадавшего к темной воде. Тогда они оглянулись.

Крики затихали. Маухура и его отряд либо уничтожили, либо обратили в бегство. Всадники вернулись к зловещему бессонному ожиданию. Долго оно продолжаться не могло. Ночь кончалась. Небо на востоке посветлело. — Надо где-то спрятаться, — сказал Пин, — не то нас увидят. Что проку, если нас сначала убьют, а уж потом поймут, что мы не орки?

Он поднялся и ощупал ноги.

— Эти веревки словно из железа были свиты, — пожаловался он. — Но ноги уже отогрелись. А у тебя, Мерри? Мерри встал и кивнул:

— Да, я вполне ими владею. Лембас словно вкладывает новое сердце! Куда лучше, чем жар от орочьего лекарства. Интересно, из чего сделан этот их бальзам? Впрочем, лучше не думать! Знаешь что, давай зальем его огонь глотком воды!

— Только не здесь, — возразил Пин. — Берег скользкий. Идем, пора.

Хоббиты повернулись и пошли берегом реки. Позади них вставала заря. Они шли и болтали обо всем, что приключилось с ними, но если бы кто — нибудь мог слышать их разговор, он не догадался бы нипочем, что они жестоко страдали и были на волосок от смерти, и даже сейчас знают, что едва ли могут надеяться на помощь друзей.

— Вы держались молодцом, господин Хват, — заявил Мерри. — Вам будет посвящена целая глава в Книге старика Бильбо, если только я доживу, чтоб поведать ему о ваших деяниях. Нет, и вправду здорово; и особенно удачно ты сообразил подыграть этому волосатому злодею. Но хотел бы я знать, пройдет ли кто-нибудь по твоим следам, чтобы поднять пряжку? Боюсь, что ты рисковал зря.

Теперь мне придется вставать на цыпочки, чтоб сравняться с тобой. Однако не гордись, братец Брендизайк сейчас тебя обойдет. Насколько я понимаю, ты знать не знаешь, где мы находимся; но я-то не зря сидел в Светлояре над картой. Мы сейчас идем на запад вдоль Энтицы. Перед нами — предгорья Мглистого Хребта и лес Фангорн.

Пока он говорил, стена леса придвинулась вплотную. Казалось, ночь западала под полог гигантских деревьев, спасаясь от ясных лучей восходящего солнца.

— Иди вперед! — подтолкнул друга Пин. — Или возвращайся. Нас остерегали против Фангорна, но кое-кто, кажется, позабыл об этом.

— Нисколько, — ответил ему Мерри. — Но если уж выбирать между лесом и битвой, я выбираю лес.

***

Он первым нырнул под толстые ветви. Они казались старыми, как мир. Длинные бороды лишайников свешивались с них, тихонько шевелясь под ветром. Из-под их теней хоббиты взглянули вниз — маленькие фигурки на склоне холма, похожие в сумеречном свете на детей-эльфов, в дни Предначальной Эпохи выглянувших из-под полога леса, чтобы увидеть первый рассвет.

Высоко над Великой Рекой, над Бурыми Равнинами, над лигами и лигами свободных земель пламенел алый восход. Приветствуя его, звонко запели трубы. Всадники Роханда строились к бою. Перекликались рога.

Мерри и Пин слышали далеко разносящееся в чистом холодном воздухе ржание боевых коней, лязг оружия, необычные песни всадников. Солнечные лучи, подобно огненному мосту, сияли над краем земли. С громким кличем рванулись в бой всадники — алый свет играл на кольчугах, горел на наконечниках копий. Орки взвыли и осыпали нападавших дождем стрел. Хоббиты видели, как упали несколько всадников. Но их строй уже накатился на бугор и перекатился через него; всадники развернулись и снова кинулись вперед. Они преследовали теперь уцелевших орков, что пытались избегнуть смерти, рассыпавшись по равнине. Но несколько орков, собравшись в черный клин, решительно пробивались к лесу. Они неслись прямо на хоббитов, и казалось, что их отчаянная вылазка удастся — они уже смяли троих всадников.

— Засмотрелись мы, — тревожно сказал Мерри. — Это же Углюк! Что-то не хочется мне с ним встречаться.

Хоббиты тихонько отошли от опушки и углубились в лес.

Они уже не видели, как Углюка перехватили на самом краю Фангорна и оттеснили к реке. Там он был убит Йомером — Третий Маршал Марки спешился и рубился с врагом, и одолел его. А всадники тем временем хладнокровно расправлялись с немногими уцелевшими орками.

Потом, похоронив павших товарищей и спев над курганом Прощальную Песнь, всадники развели большой костер и развеяли по ветру прах врагов. Так закончился этот поход, и вести о том не дошли ни до Мордора, ни до Исенгарда. Но дым костра поднялся высоко в небо, и приметили его многие бдительные глаза.

Глава 4Древобрад

Тем временем хоббиты быстро шли по темному густому лесу, стараясь на отходить от реки; на запад шли они, всё более углубляясь в Фангорн. Медленно таял в их сердцах страх перед орками, шаг замедлялся. Странное удушье овладело ими: казалось, воздух был слишком плотен — или его стало меньше.

В конце концов Мерри остановился.

— Так дело не пойдет, — сказал он, задыхаясь. — Мне нужен воздух.

— Давай хоть напьемся, — предложил Пин. — Я умираю от жажды.

Он вскарабкался на огромный корень, нависший над рекой, и, свесившись, принялся черпать воду. Она оказалась холодной и чистой, и он с наслаждением напился. Мерри последовал его примеру. Вода освежила их; казалось, в них влились новые силы. Они немного посидели на берегу, болтая в воде натруженными ногами и оглядывая молчаливо стоящие вокруг деревья, которые рядами уходили в глубь леса, теряясь в сумеречном свете.

— Как по-твоему, мы не очень заблудились? — спросил Пин, прислоняясь к гигантскому стволу. — В крайнем случае, можно будет пойти по реке — Энтице, или как ее там, — и снова выйти на путь, которым мы пришли.

— Можно было бы, — отвечал Мерри, — если б не разбитые ноги и не духота.

— Да, ты прав, — согласился Пин, — здесь вокруг духота и мрак. Это похоже на старую комнату в Хватовом Городище — мебель там не передвигали столетиями. Говорят, Старый Хват прожил там всю жизнь; комната ветшала и старилась вместе с ним, и со времени его смерти — а прошло никак не меньше ста лет — совсем не изменилась. В ней словно застыло прошлое. Но то ощущение — ничто по сравнению с тем ощущением древности, что порождает этот лес… Взгляни только на эти свисающие, сочащиеся влагой моховые бороды! И почти на всех деревьях сухие, никогда не опадающие листья… Не слишком-то опрятно. Не представляю, что здесь может делать весна — разве что приберет немного.

— Но солнце-то сюда должно заглядывать, — отозвался Мерри. — По-моему, это похоже на то, что рассказывал Бильбо о Лихолесье. Там — тьма и черные порождения Мрака. Здесь — мгла и жуткие древние деревья. Трудно представить, что здесь могут жить звери.

— А уж хоббиты — и подавно, — хмыкнул Пин. — Знаешь, мне вовсе не хочется пробираться через этот лес. И съестного нам тут не найти. Как наши припасы?

— Плохо, — коротко ответил Мерри. — Мы удрали, не прихватив ничего, кроме пары свертков с лембасом.

Они вынули свертки — эльфийские лепешки были разломаны, оставшихся кусков могло хватить дней на пять.

— И одеял нет, — поежился Мерри. — Мы замерзнем ночью, куда бы ни пошли.

— Давай-ка оставим размышления на дорогу, — предложил Пин. — Наверное, уже утро.

Они вдруг поняли, что за желтый свет вспыхнул недавно меж стволов: копья восходящего солнца пронзили полог леса.

— Привет! — возрадовался Мерри. — Солнце, должно быть, зашло за тучу, покуда мы здесь сидели, а теперь снова выглянуло. Или забралось достаточно высоко, чтобы заглянуть на какую-нибудь поляну. Это недалеко — идем посмотрим!

Вскоре, однако, выяснилось, что идти придется довольно долго. Начался подъем; то и дело попадались камни. Свет лился теперь широким потоком, и скоро хоббиты подошли к скалистой стене — краю холма или обрывистому окончанию горного кряжа. Ни одно дерево не росло на нем, и солнце жгло его каменный лик. Ветви деревьев у его подножья вытянулись вверх, точно стараясь согреться. Впереди всё было пустынно и серо; лес же теперь мерцал всеми оттенками коричневого, и гладкая серо-черная кора была словно начищенная кожа. Стволы деревьев отсвечивали мягкой зеленью, как молодая трава — ранняя весна или мимолетный призрак ее снизошел на них.

В каменной стене было что-то вроде лестницы, вероятно, естественной и промытой дождями — она была неровна и шероховата. Высоко в стене, вровень с вершинами, был уступ. Над ним козырьком нависала скала. На уступе не росло ничего, кроме нескольких травинок по краю да старого дерева с толстыми суковатыми ветвями — оно походило на старика, что, прищурясь, глядел на восход.

— Пошли туда! — весело подтолкнул друга Мерри. — Воздухом подышим да поглядим, куда нас занесло.

И они стали карабкаться в гору. Если там и были ступени, то предназначались они для ног во много раз больше хоббичьих. Друзья слишком торопились, чтобы удивляться, а удивляться было чему — все их раны и болячки чудесным образом зажили, к ним вернулись силы. Наконец они ступили на уступ — как раз у подножия древнего ствола; повернувшись спиной к скале, они дышали полной грудью и вглядывались вдаль. Они поняли, что прошли по лесу не более трех-четырех лиг — кроны деревьев по склонам спускались к равнине. Там, подле опушки, поднимались в небо клубы черного дыма. Ветер гнал их к горам.

— Ветер переменился, — заметил Мерри. — Становится прохладно.

— Да, — задумчиво протянул Пин, — похоже, солнце опять хочет спрятаться. Жаль! В его свете этот древний косматый лес выглядит вовсе не так жутко, даже, пожалуй, красиво. Я почти полюбил его.

— Почти полюбил Лес! Неплохо! Необычайно любезно с твоей стороны! — промолвил сзади них странный голос. — Повернитесь и дайте мне взглянуть на вас. Я почти невзлюбил вас обоих, но не будем торопиться. Повернитесь! — суставчатая шишковатая рука легла на плечи хоббитам и повернула их — мягко, но непреодолимо; потом две огромные руки приподняли их.

Они увидели перед собою весьма странное лицо; оно принадлежало высокой человекоподобной — или скорее троллеподобной — фигуре вышиною никак не меньше четырнадцати футов, очень крепкой, с длинной головой, но совсем без шеи. Руки покрывала блестящая коричневая кожа — ни одной морщинки не заметили на ней хоббиты. Ноги были о семи пальцах каждая. Лицо наполовину закрывала окладистая седая борода; она походила на густой замшелый куст. И в этот миг хоббиты заметили маленькие глаза. Карие, с зелеными искрами глаза, изучающие их неторопливо и важно, пронзающие насквозь. Часто потом Пин пытался описать свое первое впечатление от этого взгляда.

— Казалось, за ними — бездонный колодец, полный вековой памяти и вековых раздумий — медленных, но непрерывных; однако поверхность этих глаз была освещена настоящим — словно солнце поблескивает на прошлогодних листьях старого дерева или на ряби глубокого озера. Не знаю, как объяснить, но казалось, что нечто, растущее в земле — спящее, сказали бы мы, или осознающее себя как нечто между корнями и кроной, меж глубинами земли и небом — внезапно пробудилось и теперь изучает вас с той же медленной внимательностью, с какой изучало себя всё это бесконечное время.

— Хрум, хум, — проворчал голос, — очень странно! Не торопиться — вот мой девиз. Но если бы я увидел вас прежде, чем услышал (мне понравились ваши голоса, славные голоса, они мне напоминают что-то, чего я не могу припомнить) — если бы я увидел вас прежде, чем услышал, я раздавил бы вас, приняв за маленьких орков, и только потом обнаружил бы свою ошибку. Очень уж вы необычны. Корешки с веточками — право, очень странно!

Пин перестал бояться. Под взглядом этих глаз он чувствовал томительную неизвестность — это беспокоило, но не пугало его.

— Простите, — осведомился он, — кто вы? Или что вы?

Странный свет мелькнул в древних глазах — подозрительно и осторожно глянули они. Вековые колодцы закрылись.

— Хрум, сейчас, — прогудел голос. — Я — энт, во всяком случае так меня называют. Да, верно — я энт. Для немногих я — Фангорн, остальные зовут меня Древобрадом. Древобрад — это подойдет и вам.

— Энт? — переспросил Мерри. — Что это?.. А как вы сами себя называете? Как ваше имя?

— Тише! — отвечал Древобрад. — Тише! Всему свой черед. Не так быстро. Вопросы задаю я. Вы в моей стране. Хотел бы я знать, кто вы? Я не нахожу вам места. Вы не помещаетесь в древних Списках, которые я учил в молодости. Но это было в незапамятные времена; сейчас, наверное, новые Списки. Посмотрим! Посмотрим! Как бишь они начинались?..

Узнай же закон всех Живущих Созданий!

Сперва назови четверых — четыре свободных народа:

Древнейшие, Перворожденные Эльфы;

Гномы за ними, подгорное племя;

Энты, что вышли из чрева земли;

Смертные люди, коней повелители. Гм, гм, гм,

Быстрая лань, бобр — создатель плотин,

Медведь-медоед, в битвах первый — кабан,

Голодные псы, трусоватые зайцы… Гм, гм.

Орел поднебесный, бык мирно пасущийся,

Олень трубогласный, всевидящий ястреб,

Лебедь — белей всех, змея хладнокровная…

Хум, хм; хуум, хм, как там дальше? Рум-там, руум-там, руумти-тум-там. Список длинен. Но вас в нем нет; не знаю, как быть с вами.

— Кажется, нас нет ни в одном старом списке, как нет ни в одном древнем сказании, — огорченно вздохнул Мерри. — Но мы-то есть, и есть с давних времен. Мы — хоббиты.

— Почему бы не вписать еще строчку? — предложил Пин.

Полурослики-хоббиты, нор обитатели.

Вставьте ее между Четверых, следом за людьми, и всё будет в порядке.

— Гм! Неплохо, неплохо, — сказал Древобрад. — Так и сделаем. Так вы живете в норах, а? Весьма похоже и звучит правдиво. Кто назвал вас хоббитами? Это не эльфийское слово. Все древние слова придуманы эльфами — они в этом первые.

— Никто не называл нас хоббитами, мы сами зовем себя так, — обиженно ответил Пин.

— Ху-ум, гм! Не так быстро! Вы сами зовете себя хоббитами? Не надо бы вам говорить об этом всем подряд. Лучше уж называйте свои собственные имена, если вам всё равно.

— Нам всё равно, — кивнул Мерри. — Кстати, я — Брендизайк, Меррриадок Брендизайк, хотя обычно меня зовут Мерри.

— А я — Хват, Перегрин Хват, но друзьям позволено звать меня просто Пин.

— Хм-м, ну и быстрый же вы народ, как я погляжу, — проворчал Древобрад. — Доверившись, вы оказали мне честь; но нельзя быть такими доверчивыми. Есть энты и энты, знаете ли; или, как сказали бы вы — есть энты и некто, похожий на энтов, но на деле им не являющийся. Я стану звать вас Мерри и Пин, если позволите. Славные имена. Однако своего имени я вам не скажу, — зеленые искры лукавства вспыхнули в его глазах. — Для начала, это заняло бы слишком много времени, мое имя всё время растет, а я прожил долгую жизнь — и имя мое подобно рассказу о ней. У энтов все истинные имена рассказывают об истории вещей, которым они принадлежат. Древний энтийский — великолепный язык, но чтобы сказать что-нибудь на нем, требуется много времени — оттого-то мы и говорим на нем лишь тогда, когда есть время — и сказать, и выслушать. А теперь, — проговорил он, и глаза его посветлели, сузились, возвращаясь к настоящему, — что творится в мире? И какова ваша роль в этом? Я вижу и слышу, вдыхаю и ощущаю великую борьбу с этого… а-лалла-лалла-румба-каманда-линд-ор-бурумэ… Простите — это часть слова, которым называю я это место, и я не знаю подходящего слова на других языках — словом, место, где мы сейчас находимся, где я стою по утрам, размышляя о солнце, о траве под ногами деревьев, о конях и облаках — о неохватности мира. Что там происходит? Что замышляет Гэндальф? И эти — бурарум, — он издал глубокий рокочущий звук, словно звучал диссонансом орган, — эти орки и мальчишка Саруман в своем Исенгарде? Я хочу услышать новости. Только не торопитесь.

— Много чего происходит, — проговорил Мерри. — И даже если торопиться, не вдруг всё расскажешь. А вы ведь просите нас не торопиться. Следует ли нам рассказывать вам всё так скоро? Не сочтите за грубость, но мы вынуждены спросить — что вы собираетесь делать с нами и на чьей вы стороне? И знали ли вы Гэндальфа?

— Да, — ответил Древобрад, — знаю. Единственный Мудрец, которому действительно есть дело до деревьев. Вы его знаете?

— Да, — печально ответил Пин. — Мы знали его. Он был нашим другом и вождем.

— Тогда я отвечу на другие ваши вопросы, — торжественно произнес Древобрад. — Можете говорить мне «ты». Я не собираюсь делать с вами (или вы имеете в виду — вам?) без вашего согласия что бы то ни было. Но кое-что мы могли бы сделать вместе. О сторонах я ничего не знаю. Я иду своим путем, и на краткий миг пути наши могут сойтись. Однако вы говорите о Гэндальфе так, словно его путь окончен.

— Боюсь, что так, — тем же печальным голосом отвечал Пин. — Путь продолжается, но Гэндальф погиб.

— Хуу, дальше! — прогудел Древобрад. — Хум, гм, ну что ж, — он остановился, глядя на хоббитов долгим взглядом, — хуум, ах, что ж, у меня нет слов. Продолжайте!

— Если ты хочешь услышать остальное, — сказал Мерри, — мы расскажем тебе. Но это займет много времени. Не опустишь ли ты нас? И не посидеть ли нам на солнышке, покуда мы будем вести рассказ? Ты, наверное, устал нас держать.

— Хм, устал? Вовсе нет. Утомить меня не просто. И я никогда не сижу — тело мое не гнется. Да и солнце прячется. Давайте уйдем с этого — как вы говорите?

— Холм, — предложил Пин. — Уступ? Ступень?

Древобрад задумчиво повторял слово за словом.

— Холм. Да, так. Однако это слово слишком быстро для того, что стояло здесь с основания мира… Неважно. Пойдемте.

— А куда? — полюбопытствовал Пин.

— Ко мне домой — в один из моих домов.

— А далеко он?

— Не знаю. Вы, наверное, сказали бы, что далеко. Но что с того?

— Видишь ли, мы потеряли все вещи. И еды у нас немного.

— А! Хм! Не бойтесь — я угощу вас напитком, который поможет вам зазеленеть и пойти в рост. А если мы решим расстаться, я отнесу вас, куда захотите. Идем!

Осторожно, но крепко держа хоббитов, Древобрад шагнул к краю уступа. Затем торжественно спустился по ступеням к лесу.

Широким неспешным шагом шел он меж деревьев, всё более углубляясь в лес; от реки он далеко не отходил и мерно подымался по горным склонам. Многие деревья, казалось, спали и не обращали на него внимания, но иные трепетали и вздымали ветви при его приближении. И всё время он что — то бормотал на ходу, словно пенился и журчал горный поток.

Некоторое время хоббиты молчали. Они чувствовали себя спокойно и уютно; настало время размышления. Им было о чём поразмыслить. Наконец Пин решился заговорить снова.

— Прости, Древобрад, — осторожно начал он. — Можно, я спрошу? Отчего Целеборн предостерегал нас от твоего леса? Он сказал, нам не следует самим лезть в эту ловушку.

— Х-м-мм, вот как? — громыхнул Древобрад. — И я сказал бы то же самое, пойди вы другим путем. Не лезьте сами в ловушки Лаурелиндоренана! Так называли его когда-то эльфы, с годами это имя стало короче — теперь они зовут его Лориэн. Возможно, они и правы — он, должно быть, увядает, а не растет. Давным-давно земля эта звалась Поющей Золотой Долиной; теперь она стала Долиной Грез. Что ж! Но место это странное, и я бы никому не советовал заходить туда. Я удивлен, что вам удалось выйти оттуда, однако еще более удивляет меня, что вы туда вошли: долгие годы ни один странник не был там. Воистину, странная это земля, и для народа ее настали печальные дни. Воистину, печальные! Лаурелиндоренан линдэ лорендор малинорнэлион орнэмалин! — прогудел он в бороду. — Конечно же, они погибнут вослед за миром. Мир изменился со времен молодости Целеборна, и лишь Золотой Лес остался прежним. Да и остался ли?.. Однако — таурэлиломэа тумбалеморна Тумбалетаурэа Ломэанор, — так всегда говорили. Всё меняется, но одно пока еще верно, да и то не всегда.

— О чём ты? — спросил Пин. — Что верно?

— Деревья и энты, — отвечал Древобрад. — Я сам еще не всё понимаю, а потому вряд ли сумею объяснить вам. Некоторые из нас всё еще истиннне энты и вполне живы на наш манер; но многие засыпают, деревенеют, так сказать. Большинство деревьев, конечно, по-прежнему деревья, но иные наполовину пробудились. А иные становятся очень хитроумны, и несколько сделались… ну, э-э… что ж, подобны энтам. И так всегда.

Когда такое случается с деревьями, то в иных порой обнаруживается гнилая сердцевина. Нет, древесина их не портится, я не это имею в виду. Знавал я старую Иву у Энтицы — увы, ее давно нет! Она была внутри совсем пустой (оттого-то и развалилась на куски!), но спокойной и мелодичной, как молодая листва. А в предгорьях растут деревья, звучащие, словно колокола, — и насквозь прогнившие. И эта беда разрастается. Теперь здесь есть немало чуждых мест. Это — черные земли.

— Как Вековечный Лес на севере, да? — не утерпел Мерри (ему тоже захотелось вставить словечко).

— М-да, хм-м, нечто вроде, но куда ужаснее. Не сомневаюсь, что тень Великой Тьмы простерлась далеко к северу, и потомкам останется дурная память. Но в здешних краях есть укромные долы, куда не добралась Тьма, и деревья там постарше меня. И мы делаем всё, что в наших силах. Сдерживаем бродяг и безрассудных; учим и убеждаем; ходим и выпалываем сорняки.

Мы, древние энты — пастыри деревьев. Нас осталось немного. Как говорится — овцы становятся пастухами, а пастухи овцами.

Деревья и энты веками шли рядом. Энты близки эльфам — более погружены в себя, чем люди, и лучше видят, где есть истина. Но энты близки и людям — легче меняются, чем эльфы, быстрее понимают цвет времени. А возможно, энты лучше тех и других, ибо они постоянны и помнят то, о чём не помнит никто.

Некоторые мои родичи совсем одеревенели, и нужно нечто истинно великое, чтобы расшевелить их, а говорят они только шепотом. Но некоторые деревья подвижны и много говорят со мною. Конечно, всё это начали эльфы — в незапамятные времена они начали будить деревья и учить их говорить, и сами выучились их языку. Древние эльфы желали говорить со всем на свете. Но потом опустилась Великая Тьма, и эльфы ушли за море или отступили в дальние долины — и слагают песни о временах, которым не суждено возвратиться. Никогда. М-да, этот лес некогда простирался отсюда до Синих Гор и звался Восточным.

То были ясные дни. Дни, когда я мог идти и петь, и за весь день не услышать ничего, кроме эха собственного голоса в дальних лощинах. Леса были подобны Лориэну, только гуще, сильнее, моложе. А как душист был воздух! Иной раз я неделями только и делал, что дышал.

Древобрад умолк, и лишь шум его больших неторопливых шагов мерно шуршал в лесу. Потом он загудел снова — и из бормотания стала складываться журчащая песнь. Постепенно хоббиты начали понимать, о чём она.

По медвяным лугам Тазаринана гулял я весной.

Ах! Красота и благоухание Нан-тазарионской весны!

И говорил я: это хорошо.

Под вязами Оссирианда бродил я летом.

Ах! Как светятся и поют летние реки Оссира!

И думал я: нет ничего лучше.

К берегам Нэльдорэфа пришел я под осень.

Ах! Сиянье золота и багрянца в осеннем Таур — на-Нэльдоре!

И понял я: это выше моих грез.

К соснам в горах Дортониона поднялся я зимой.

Ах! Ветры и снег, и черные ветви зимы над Ород-на-Тоном!

Мой голос взлетал к небесам и пел там.

Теперь эти земли лежат под водой.

Я же брожу по Амбаломэ, Тауреморну и Андаломэ

В моей стране, в краю Фангорна,

Где высоки деревья,

А года устилают землю плотнее, чем листья

В Таурэморналомэ.

Он закончил и дальше шел молча, и во всем лесу не было слышно ни звука.

День убывал, и сумерки вились вкруг древесных стволов. Наконец хоббиты разглядели возникшую в сгустившейся мгле горную страну — они подошли к Мглистому Хребту, к зеленому подножью высокого Метэдраса. Встречь им бежала по склону юная Энтица — узкий говорливый ручеек. Направо от нее простирался пологий склон, заросший серой в сумеречном свете травой. Деревья на нем не росли, и путники увидали звезды, сиявшие в разрывах туч.

Древобрад чуть замедлил шаг, поднимаясь по склону. Вдруг прямо перед собою хоббиты увидели широкую расщелину. Два огромных дерева стояли по обе ее стороны, охраняя проход; ветви их переплелись, образовав решетку ворот. При виде старого энта деревья расплели ветви, а листва их затрепетала и зашумела. Вечнозелеными были они, с темными блестящими листьями, что мерцали в свете звезд. За деревьями начиналась широкая ровная площадка, подобная вырубленному в скалах полу огромного зала. С обеих сторон вздымались стены-скалы не меньше пятидесяти футов высотой; вдоль каждой стены росли в несколько рядов деревья — великаны.

В дальнем конце скалистая стена изгибалась, образуя неглубокую пещеру с арочным сводом, и свод этот был единственной крышей в зале, если не считать крон деревьев, затенявших всё, — лишь площадка в центре оставалась свободной. Небольшой водопад с легким шумом падал со стены, дробясь и рассыпаясь серебристыми брызгами, словно сверкающим занавесом ограждая пещеру. Вода стекала в каменный бассейн меж деревьев и, переливаясь через край, бежала оттуда вниз по склону, стремясь вдогонку Энтице.

— Гм! Вот мы и пришли! — сказал Древобрад. — Я нес вас семь тысяч энтийских шагов; право, не знаю, как перевести это на ваши мерки. Как бы там ни было, теперь мы у подножья Последней Горы. На вашем языке это место можно назвать Дивный Чертог. Я люблю его. Здесь мы и заночуем.

Он опустил хоббитов в траву меж деревьев, и они последовали за ним к глубокой арке. Теперь друзья заметили, что при ходьбе энт едва сгибает колени, хотя и делает огромные шаги; сперва он касался земли длинными широкими пальцами, а потом уж — всей ступней.

Древобрад немного постоял под водопадом, дыша глубоко и ровно. Потом рассмеялся и вошел в пещеру. Там стоял большой каменный стол; стульев не было. В пещере царил мрак. Древобрад взял два больших сосуда и поставил на стол. Казалось, они полны водой; но он простер над ними руки, и сосуды вспыхнули: один — золотистым, другой — ярко-зеленым светом. Свет смешался и наполнил пещеру, словно летнее солнце пробилось в нее сквозь густой полог молодой листвы. Оглянувшись, хоббиты увидели, что деревья снаружи тоже засветились, сперва слабо, потом всё ярче, покуда каждый лист не налился светом: где зеленым, где золотистым, где медно-красным, и даже стволы их казались колоннами, высеченными из сияющего камня.

— Вот и ладно, теперь мы можем поговорить, — довольно сказал Древобрад. — Начинать, думаю я, вам. Ах, да! Ведь вы устали. Погодите — ка! — он подошел к стене пещеры — там стояло несколько высоких каменных кувшинов с тяжелыми крышками. Сняв одну из них, он зачерпнул ковшом и наполнил три чаши — одну огромную и две поменьше. — Выпейте! — сказал он и вдруг улыбнулся. — Вы в доме энта, и, боюсь, сидеть здесь не на чем. Впрочем, можете сесть на стол. — И, подхватив хоббитов, Древобрад усадил их на столешницу; так они и сидели на высоте шести футов, болтая ногами и прихлебывая напиток.

Он походил на ту воду, что пили они утром из Энтицы. Но был в нем едва заметный аромат или привкус, которого они не могли бы описать — слабый, он напомнил им запах дальнего леса, принесенный прохладным ночным ветром. Действие напитка сказалось немедленно — от ног вверх по телу поднималась сила и свежесть. Хоббиты почувствовали, что даже волосы на их головах зашевелились и начали расти. Что до Древобрада, он опустил ноги в бассейн у входа и теперь пил из чаши — пил не отрываясь, одним долгим, медленным глотком. Хоббитам показалось, что он никогда не остановится.

Наконец энт оторвался от чаши.

— А-ах, — вздохнул он. — Хм, хуум, вот теперь можно и поговорить. Садитесь на пол, а я лягу, не то напиток бросится мне в голову и усыпит.

***

Справа от входа стояло широкое ложе на низких ножках, покрытое толстым слоем сухой травы и папоротника. Древобрад медленно опускался на него (тело его чуть прогнулось в середине), пока не вытянулся во весь рост, заложив руки за голову, глядя на потолок, где мерцали блики светильников, подобные игре солнечного света в листве. Мерри и Пин уселись перед ним на травяных подушках.

— Расскажите вашу историю, — сказал Древобрад. — Да не торопитесь!

И хоббиты поведали ему о своих приключениях, начиная с уходе из Края. Рассказывали они взахлеб, часто перебивая друг друга, а Древобрад останавливал их, возвращаясь к тому, что было рассказано, или задавая вопросы о дальнейших событиях. Они ничего не сказали о Кольце — ни о том, почему они пустились в путь, ни о том, куда направлялись. И Древобрад не расспрашивал об этом.

Его интересовало всё — Черные Всадники, Эльронд, Светлояр, Вековечный Лес, Том Бомбадил, морийские копи, Лориэн и Галадриэль. Он снова и снова заставлял их описывать Удел и весь Край. И вдруг сказал нечто странное.

— Вы никогда не видели… хм… никогда не видели энтов? — спросил он. — Ну, пусть даже не энтов — энтиек, скажем так.

— Энтиек? — переспросил Пин. — А они такие же, как вы?

— Да, хм… А возможно, и нет, — задумчиво отвечал Древобрад. — Я сейчас и сам не знаю. Но я думаю, им бы понравилась ваша земля.

Особенно же интересовался Древобрад всем, что касалось Гэндальфа, и более всего — делами Сарумана. Хоббиты пожалели, что знают о них так мало — лишь Сэмов краткий пересказ речи Гэндальфа на Совете. Но что они знали совершенно точно — Углюк и его орда вышли из Исенгарда и звали Сарумана своим господином.

— Хм, хум, — прогудел Древабрад, когда нить рассказа довилась наконец до битвы между орками и всадниками Роханда. — Что же, что же! Несомненно, целая вязанка новостей. Вы не сказали мне всего. Но я не сомневаюсь, что вы поступили именно так, как хотел Гэндальф. Затевается нечто великое, я это вижу и, возможно, пойму в счастливый — или черный — час. Но, клянусь корнями, чудные творятся дела: ростки маленького народца, которого нет в древних списках — и глядите-ка! Девятеро, о которых давно забыли, возрождаются для охоты на них; Гэндальф предводительствует им в походе; Галадриэль укрывает их в Лориэне, а орки похищают их и тащат за много лиг через Пустынь! Словно они подхвачены великой бурей! Остается надеяться, что они выдержат ее.

— А ты? — спросил Мерри.

— Хуум, хм. Мне нет дела до Великих Войн. Они касаются лишь людей и эльфов. Это заботы магов — они вечно беспокоятся о будущем. Я не люблю о нем думать. Я никогда не бываю ни на чьей стороне, потому что, понимаете ли, никто никогда не бывает на моей стороне — даже эльфы не заботятся о лесах так, как я о них забочусь. Но к эльфам я отношусь лучше, чем к прочим — эльфы когда-то излечили нас от безмолвия, а это великий дар, о котором нельзя забыть, хоть теперь пути наши и разошлись. Есть, конечно, те, за которых я никогда не стану и всегда буду против них — эти… бурарум (он вновь содрогнулся от отвращения) — эти орки и их господа.

— Я заволновался было, — продолжал он, — когда тень заволокла Лихолесье, но потом она вернулась в Мордор. На какое-то время я успокоился — Мордор далеко. Но дует восточный ветер и, боюсь я, несет погибель всем лесам. И тщетна попытка старого энта противостоять буре — он должен выстоять или сломаться.

Однако вернемся к Саруману! Он — мой сосед, и я не могу не замечать его. Полагаю, пора что-то предпринять. В последнее время я часто думал, как мне с ним поступить.

— Кто такой Саруман? — спросил Пин. — Знаешь ты о нем что-нибудь?

— Саруман — маг, — отвечал Древобрад. — Больше мне сказать нечего. Мне неизвестна история магов. Впервые они появились после прибытия Кораблей из-за Моря; но приплыли ли они на тех Кораблях, я не знаю. Саруман почитался ими за старшего. Он отправился бродить по земле, вникая в дела людей и эльфов, — для вас это всё было в незапамятные времена, а для меня — только вчера; а потом он обосновался в Ангреносте — или, как его называют роандийцы, Исенгарде. Начинал он тихо, но слава его росла. Он был избран главой Белого Совета, но к добру это не привело… Хотел бы я знать, не был ли Саруман лиходеем уже тогда… Но, как бы то ни было, соседям он вреда не чинил. Я иногда беседовал с ним. Было время, когда он часто приходил в мои леса. Тогда он был весьма любезен и всегда интересовался моей жизнью, а уж слушать умел как никто. Я поведал ему о многом, чего ему самому в жизни бы не понять; но он ни разу не ответил мне тем же. Не помню, чтоб он о чём-нибудь рассказывал мне. Он становился всё более скрытным, и лицо его, помнится мне (я не видел его давно), — лицо его стало подобно окну в каменной стене — окну с закрытыми изнутри ставнями.

Кажется, я теперь понял, к чему он стремится. Он замыслил стать вровень со Стихиями. Ум его выкован из металла; он заботится о живых существах лишь тогда, когда они служат ему. Сейчас совершенно ясно, что он — черный предатель. Он связался с грязными орками. Бр-р, хум! Хуже того, он сделал с ними что-то ужасное. Ибо эти исенгардцы больше похожи на людей-лиходеев. Знак Великой Тьмы лежит на всех ее порождениях — они не выносят солнца; но Сарумановы орки способны переносить свет, хоть и ненавидят его. Дорого бы я дал, чтобы узнать, что он сделал. Кто они — народ, погубленный черным чародейством, или полулюди-полуорки? Лихое дело сотворил Саруман!

Несколько минут Древобрад рокотал, словно откуда-то из-под земли звучало древнее энтийское проклятье.

— Не так давно я задумался, почему оркам удается свободно проходить через мой лес, — продолжал он. — И лишь в последнее время стал догадываться, что повинен в том Саруман и что в те, давние дни он изучал лесные тропы и вызнавал мои тайны. Теперь он и его мерзкие слуги разоряют всё — вдоль границ они губят деревья, добрые деревья. Иные они просто срубают и оставляют гнить, но большинство увязывают и отправляют в Исенгард — питать огни Ортханка. Орочья подлость! Над Исенгардом всё время стоит дым.

Проклятье да падет на Сарумана! Многие эти деревья были моими друзьями, я знал их с ореха, с семени; многие владели речью — никогда не звучать теперь их голосам. На месте певучих рощ — пустыри, заросшие куманикой, и мертвые пни. Я был глупцом. Ленью своей я попустил свершиться его планам. Но я же и остановлю его!

Древобрад резко поднялся, выпрямился, и кулак его тяжко опустился на стол. Сосуды-светильники дрогнули и выметнули два столба пламени. Глаза лесного владыки светились зеленым огнем, борода его грозно встопорщилась.

— Я остановлю его! — голос энта гулом заполнил пещеру. — И вы пойдете со мной. Вы сможете помочь мне. Своим друзьям вы тоже поможете: если не остановить Сарумана, Гондор и Роханд окажутся меж двух врагов. Дороги наши идут рядом — на Исенгард!

— Мы пойдем с тобой! — решительно сказал Мерри. — И сделаем всё, что в наших силах.

— Верно! — поддержал друга Пин, — Я хочу видеть свержение Белой Руки, я хочу быть там, даже если большой пользы от меня не будет — мне никогда не забыть Углюка и этот путь через Роханд.

— Отлично! — отозвался Древобрад. — Но я говорил чересчур поспешно. Торопиться нам нельзя. Мне жарко. Я должен подумать, ибо куда легче крикнуть: «Остановлю!», чем исполнить сказанное.

Он вышел наружу и некоторое время стоял под водопадом. Потом со смехом встряхнулся, и во все стороны полетели алые и зеленые брызги. Энт вернулся в пещеру, вновь улегся и смолк.

***

Вскоре хоббиты снова услышали его бормотание; казалось, он что — то считает на пальцах.

— Фангорн, Финглас, Фладриф — м-да, м-да, — вздохнул он. — Беда в том, — проговорил он, обращаясь к хоббитам, — что нас осталось слишком мало. Лишь трое первых энтов, что бродили по лесам до прихода Тьмы: я сам, Фангорн, и Финглас, и Фладриф — таковы их эльфийские имена; по-нашему их зовут Листокудр и Тонкокор. И двое уже не годятся для таких дел: Листокудр уснул, одеревенел, можно сказать, — он всё лето стоит в дремоте, и травы оплели его колени. Зимой он пробуждается; но в последнее время он стал слишком тяжеловесен для дальних переходов. Тонкокор жил в горах к западу от Исенгарда, а там творились страшные дела. Сам он был ранен орками, и многие подданные погибли. И Тонкокор поднялся к вершинам, в любимые им березовые рощи; спускаться он не пожелает. Однако, мне, пожалуй, удастся собрать тех, кто помоложе, если только я сумею уговорить их и заставить подняться — торопиться мы не любим. Как жаль, что нас осталось так мало!

— А почему вас так мало? — спросил Пин. — Вы ведь живете с незапамятных времен. Неужто так много умерло?

— О, нет! — отвечал Древобрад. — Почти никто не умер. Иные, конечно, погибли, а многие одеревенели. Но много нас никогда не было, и детей, как сказали бы вы, у нас давно уже не было. Понимаете ли, мы потеряли энтиек.

— Как печально! — посочувствовал Пин. — Отчего же они умерли?

— Они не умерли! — проговорил Древобрад. — Я сказал — потеряли. Потеряли и не можем найти. — Он тяжело вздохнул. — Я думал, вам известна эта история. В Гондоре и Лихолесье были сложены песни о наших поисках. Не думаю, чтобы они забылись.

— Боюсь, эти песни не достигли Края, — сказал Мерри. — Не поведаешь ли ты нам об этом?

— Что ж, хорошо, — согласился Древобрад: просьба польстила ему. — Но рассказ мой будет краток. Завтра нас ждет много дел: совет, и сборы, а быть может, и начало пути.

***

— История эта необычна и грустна, — начал он, помолчав. — Когда мир был юн, а леса девственны, энты и энтийки (ах, очаровательная Фимбрефиль-Легконожка!) бродили и жили вместе. Но мечтали мы о разном: энты любили всё то, что встречалось им в мире, энтиек же занимало иное. Энты любили высокие деревья, девственные леса, крутые горные склоны; они утоляли жажду водой ручья, а голод — плодами, что сбрасывали к их ногам деревья; они учились у эльфов и беседовали с ними. А энтийки отдали все свои помыслы деревьям-невеличкам и солнечным лужайкам у подножья лесов; им милы были ягоды терновника и яблоки диких яблонь, и цветение вишни по весне, и летняя зелень заливных лугов, и колосящиеся травы в осенних полях. Они не хотели говорить со всем этим — они хотели, чтобы всё слушалось их и исполняло их приказы. Энтийки велели всему расти так, как им хотелось, и давать только те плоды и листья, которые нравились им, — ибо желали порядка, изобилия и мира (под которым они понимали, что вещи должны оставаться такими, какими они сотворили их). Так энтийки создали сады и поселились в них.

Энты же продолжали скитаться и лишь изредка забредали в эти сады. Потом, когда на Север надвинулась Тьма, энтийки перешли Великую Реку и создали новые сады и поля, и встречи наши стали весьма редки. Когда Тьма была низвергнута, земли энтиек дивно расцвели, а поля давали обильный урожай. Многие люди знали об искусстве энтиек и возносили им хвалу; мы же были для них лишь преданием, тайной, скрытой в сердце леса. Преданием остались мы и по сей день, а земли энтиек стали пустыней: Бурыми Равнинами зовут их люди солнцем и подобны спелой пшенице, а щеки рдели, как яблоки. И лишь глаза их остались такими же, как у всех нас. Мы перешли Андуин и добрались до их земель; но нашли там лишь запустение и выжженную дотла землю — через край прокатилась война. Энтиек там не было. Долго мы звали и искали их; всех, кто встречался нам в пути, мы расспрашивали о наших женах. Иногда нам отвечали, что понятия не имеют о них; иногда указывали… кто на запад, кто на восток, кто на юг. Скорбь наша была глубока. Но девственный лес звал нас, и мы возвратились к нему. Долгие годы искали мы энтиек, бродили повсюду, зовя их. Но шло время, и реже стали мы пускаться в путь, и не забредали так далеко, как прежде. Теперь же энтийки стали лишь воспоминанием, а бороды наши поседели. Эльфы посвятили нашим поискам много песен, и иные переведены на язык людей. Но сами мы никогда не слагали об этом песен — нам довольно лишь напевать их прекрасные имена. Мы верим, что настанет время, и мы встретимся, и, быть может, отыщем край, где сможем жить вместе. Но предсказанье гласит, что случится это лишь тогда, когда мы потеряем всё, что у нас есть. И похоже, что это время близко. Ибо если в прошлом Саурон разорил все сады, то теперь, боюсь, Враг уничтожит все леса.

Есть эльфийская песня, в которой поется об этом, во всяком случае, я понял ее так. Ее пели по всей Великой Реке. Это не энтийская песня — по-энтийски она звучала бы слишком долго! Но мы помним ее наизусть и порой напеваем про себя. На Всеобщем Наречии звучит она так:

Энт:

Когда в стволах струится сок пришедшей в дол весны,

И тонет луч, упав в поток сквозь зелень крон лесных;

Когда по ласковой земле дорога далека;

Когда трепещет на челе дыханье ветерка;

Когда под вечер в нежной мгле светлы в горах поля,

Вернись ко мне, приди ко мне, светла моя земля!

Энтийка:

Когда весна приходит в сад и дарит жизнь ростку,

Цветы на яблонях лежат, как будто всё в снегу,

И воздух полнится порой, куда ни взглянь, кругом

Благоуханною игрой меж солнцем и дождем —

Скажу одно: я поняла, и до скончанья дней

Светла земля моя, светла, останусь я на ней!

Энт:

Когда дни летние летят, и плод румянит зной,

Когда деревья в грезах спят под крышею лесной;

Когда холмы лесных земель прохладой зелены,

И ветра западного хмель несет хмельные сны,

Тревожит ветер волны ржи в бескрайности полей

Скорей приди ко мне, скажи: земля моя — светлей!

Энтийка:

К земле стремится гнет плода, и ягод темен лоск.

Когда солома золота, и колос, словно воск,

И душный жар потоки льет, весь город затопив,

Когда густой стекает мед, и в яблоке — налив,

Хоть ветра западного весть мне шепчут тополя.

Под солнцем я останусь здесь — светла моя земля!

Энт:

Когда жестокая зима жизнь леса умертвит,

Падет лесная бахрома, снег саваном слетит;

Когда печальны станут сны, и свет умрет в тени,

И сменят ночи без луны бессолнечные дни,

С востока ветер прилетит, и гибель будет в нем,

И вместе выйдем в долгий путь под яростным дождем.

К тебе пусть зов мой долетит под яростным дождем.

Энтийка:

Зима споет про злой исход, и тьма падет на нас.

Треск голых сучьев, колкий лед, труд кончен, свет погас.

Услышь мой зов и верен будь, друг друга мы найдем,

И вместе выйдем в долгий путь под яростным дождём.

Вместе:

С того пути свернуть нельзя, которым мы пойдём,

На Запад выведет стезят — там вместе мы уснем.

Древобрад умолк.

— Такова эта песнь, — вздохнул он. — Ее сложили эльфы, она грустна, легка и быстро кончается. Мне она по нраву. Но энты могли бы сказать о том много больше — будь у них время!.. А теперь я намерен встать и соснуть немного. Где встанете вы?

— Мы обычно ложимся спать, — сказал Мерри. — Мы прекрасно устроимся здесь.

— Ложитесь спать! — воскликнул старый энт. — Ну да. Конечно же! Хм, хуум — я забылся, эта песня вернула меня в прошлое; мне казалось, что я беседую с юными энтами. Что ж, устраивайтесь на ложе. Я встану под водопадом. Доброй ночи!

Мерри и Пин взобрались на постель и зарылись в мягкую траву. Она была свежей, теплой и чуть заметно пахла солнцем. Светильники угасли, постепенно тускнело сияние деревьев; но снаружи, под аркой они видели Древобрада — старый энт стоял неподвижно, воздев руки над головой. Яркие звезды высыпали на небо, и струи вспыхивали, разбиваясь о его пальцы и голову, и сотнями серебряных брызг падали к его ногам. Под мягкий перезвон капели хоббиты уснули.

Разбудило их солнечное сияние — оно заливало огромный двор и проникало в пещеру. По небу, гонимые восточным ветром, неслись клочья туч. Древобрада не было видно, но пока Пин и Мерри плескались в бассейне, они услыхали его бормотание: он напевал что-то, идя меж деревьев.

— Хуу, хо! — Доброе утро, Мерри и Пин! — прогрохотал он, увидев их. — Долго же вы спите! Я успел уже пройти много сотен шагов. Сейчас мы напьемся и отправимся на энтмут.

Он подал им полные чаши, но наливал он их из другого кувшина. И вкус у напитка был иной — плотный, земной, более похожий на еду, если можно так выразиться. Пока хоббиты пили, сидя на краю ложа, и отщипывали кусочки эльфийской лепешки (главным образом потому, что привыкли за завтраком есть, а отнюдь не из голода), Древобрад стоял, бормоча что-то и глядя в небо.

— А где он, этот энтмут? — отважился спросить Пин.

— Хоом, а? — повернулся к нему Древобрад. — Это не местность, а сход энтов — редкостное в наши дни дело. Но я получил много обещаний прийти. Мы встретимся там, где встречались всегда — Терновой Лощиной зовут это место люди. Оно лежит к югу отсюда. Нам надо быть там до полудня.

Вскоре они тронулись в путь. Как и вчера, Древобрад нес хоббитов в руках. На пороге двора он повернул направо, переступил речку и двинулся на юг, вдоль осыпающихся склонов с благоухающими деревьями. Над ними хоббиты увидели заросли березы и рябины, а еще выше — сосновый лес. Вскоре Древобрад повернул чуть в сторону и углубился в густую рощу, где деревья были выше, толще и мощнее всех, виденных прежде хоббитами. Друзья ощутили слабое удушье — как тогда, когда впервые вошли в Фангорн, но вскоре всё прошло. Древобрад не разговаривал с ними, Он задумчиво бормотал что-то про себя, но Пин и Мерри не разбирали слов: звучало это как «боом буум, румбум буурар, боом буум, даграр боом буум, даграр буум» — и так всё время; менялись только мелодия и ритм. Иногда им казалось, что они слышат ответ — гул или дрожащий звук, идущий из земли или из крон в вышине, а может быть, из стволов деревьев — но Древобрад не останавливался и, не поворачивая головы, продолжал идти.

Шли они долго — Пин попытался сосчитать «энтийские шаги», но сбился, дойдя до трех тысяч — когда Древобрад замедлил шаг. Внезапно он остановился, спустил хоббитов наземь, поднес сложенные ладони ко рту и протрубил странный призыв. Громоподобное «хуум, хом» прозвучало в лесу и, подобно глубокому звуку рога, отразилось от деревьев. Издалека с разных концов леса донеслось к ним трубное «хуум, хом, хуум» — то было не эхо, а ответ.

Древобрад посадил хоббитов к себе на плечи и пошел вперед, время от времени повторяя призыв, и ответы звучали всё громче и ближе. Наконец они подошли к чему-то, походившему на непроходимую стену вечнозеленых деревьев — таких деревьев хоббиты никогда не видели. Ветви их начинались прямо от корней и были густо покрыты темной лоснящейся листвой, как лишенные колючек ветви падуба; они несли множество колосков-соцветий с крупными сияющими оливковыми бутонами.

Повернув направо, Древобрад обогнул живую изгородь и в несколько шагов достиг узкого входа. От него вела утоптанная тропа, внезапно нырявшая вниз с пологого длинного склона. Хоббиты поняли, что спустились в большую лощину, круглую, широкую и глубокую, увенчанную живой изгородью. Дно лощины было покрыто густой травой; деревья там не росли, если не считать трех высоких серебрисстых берез, стоявших кружком на дне этой огромной чаши.

Некоторые энты уже прибыли. Многие входили и спускались вниз по другим тропинкам, а кое-кто шел за Древобрадом. Хоббиты не преминули разглядеть их получше. Они думали встретить множество похожих друг на друга существ и были удивлены, не увидев ничего подобного. Энты различались, как различаются деревья — иные были различны, как деревья одного вида, но с разной историей и судьбой; другие же отличались друг от друга, как береза от бука или дуб от пихты. Было там несколько старых энтов, бородатых и сучковатых, как крепкие, но древние деревья (но не древней Древобрада); и были высокие сильные энты, чисторукие и гладкокожие, как лесные деревья в расцвете лет. Но не было среди них ни молодых энтов, но подростков. Всего на ровном дне лощины стояло уже почти две дюжины энтов, а они всё шли и шли.

Сперва Мерри и Пин были потрясены увиденным: разнообразие форм, цветов, размеров, разница в длине рук и ног и даже в количестве пальцев (от трех до девяти) ошеломили их. Некоторые энты, явно связанные узами родства с Древобрадом, напомнили друзьям буки или дубы. Некоторые походили на каштаны — коричневокожие, с большими неуклюжими руками и короткими ногами. Иные были схожи с ясенями: высоки, стройны и длинноноги; другие были как пихты, третьи — как березы, рябины, липы. Но когда все энты собрались вокруг Древобрада, слегка покачивая головами, бормоча что-то на своем медленном напевном языке и оглядывая чужаков долгими пристальными взглядами — тогда хоббиты поняли, что все они одной крови: у них были одинаковые глаза — не столь древние и глубокие, как у Древобрада, но с тем же неторопливым, задумчиво-спокойным выражением лица и с такими же зелеными искрами.

Когда все собрались и окружили Древобрада, энты завели весьма странный и невразумительный разговор. Они начали медленно журчать и ворчать: сперва вступал один, за ним другой, пока все не запели в тягучем, то повышающемся, то падающем ритме, то звучащем громко на одной стороне кольца и замирающем на другой, то громом катившемся по кругу. Пину сперва понравились эти звуки, хотя он и не мог разобрать и понять слов — язык, как он решил, был энтийский. Но постепенно его внимание рассеялось. Спустя долгое время (а песнь и не думала кончаться) он задал себе вопрос: коли уж энтийский — такой «неторопливый» язык, сказали ли они друг другу хотя бы «с добрым утром»; а ежели Древобрад читает список — сколько дней займет перечисление всех собравшихся? «Хотел бы я знать, как будет по-энтийски «да» или «нет», — подумал Пин. И, не выдержав, зевнул.

Древобрад мгновенно вспомнил о нем.

— Хм, ха, хэй, мой Пин! — проговорил он, и остальные энты перестали петь. — Вы торопливы, а я забывчив; да и скучно к тому же слушать беседу, не понимая ни слова. Вы можете спуститься — я рассказал о вас кое-что энтмуту, и они видели вас, и согласились, что вы не орки и что пора внести новую строку в древние списки. Пока дальше этого мы не дошли, да и это весьма быстро для энтмута. Можете прогуляться по лощине. Если захотите освежиться — на северном склоне есть колодец с родниковой водой. Нам надо кое-что обсудить, а потом уж начнется мут. Я приду к вам и расскажу, как идут дела.

Он спустил хоббитов на землю. Перед тем как уйти, они низко поклонились. Такая ловкость поразила энтов, если судить по тону их журчащей речи и блеску глаз; но вскоре они вернулись к своим делам. Пин и Мерри поднялись по тропе и через проход в высокой изгороди взглянули на запад.

Длинные лесистые склоны поднимались от края лощины, а высоко над ними, над елями дальнего хребта, возвышался белоснежный пик огромной горы. Слева, на юге они видели теряющийся в серой дымке лес. А далеко — далеко разливалось бледное зеленоватое сияние, и Мерри догадался, что это отблеск трав роандийской равнины.

***

— Интересно, где Исенгард? — спросил Пин.

— Я не знаю точно, где мы, — ответил Мерри. — Но этот пик, скорее всего, Метэдрас, и, насколько я помню, Исенгард лежит в развилке или глубокой расселине у окончания гор. Наверное, он за этим высоким хребтом. Там что-то дымится или курится, видишь, вон там, слева от пика.

— И как он выглядит? Хотел бы я знать, что могут сделать с ним энты?

— Я тоже, — кивнул Мерри. — Исенгард — это кольцо холмов или скал, окружающее равнину со скалистым островом в центре; остров этот зовется Ортханк. Там логово Сарумана. В стене есть ворота, наверное, не одни, и помнится мне, оттуда даже вытекает река — сбегая с гор, она течет сквозь Роандийский Проход. Это не та крепость, за которую стоило бы браться энтам. Впрочем, у меня странное предчувствие: по-моему, они не столь забавны и безобидны, как кажется. Они выглядят медленными, спокойными и терпеливыми, почти печальными; и всё же я верю, что они могут восстать. И если это случится — не хотел бы я быть их врагом.

— Еще бы! — сказал Пин. — Я тебя понимаю. Должна же быть разница между старой коровой, задумчиво жующей жвачку, и разъяренным буйволом; и перемена может свершиться внезапно. Но я буду удивлен, если Древобраду удастся их поднять. Конечно, он попытается — в этом-то я уверен. Но не похоже, что его затея выгорит. Прошлой ночью Древобрад жуть как распалился — и тут же успокоился.

Хоббиты повернули назад. Тайное совещание продолжалось — голоса энтов вздымались и опадали. Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы заглянуть через изгородь: оно засияло на верхушках берез и осветило бледно — желтым светом северный склон лощины. Там мерцал бьющий из земли ключ. Они прошли по краю чащи вечнозеленых ветвей — так приятно было ступать по влажной траве и никуда не торопиться — и приблизились к струящейся воде. Они напились — вода была чистой, холодной и чуть покалывала небо — и уселись на мшистый камень, глядя на солнечные пятна и тени облаков, бегущие по травяному дну лощины. Энты продолжали журчать, ворчать и бормотать. Странным и жутким показалось вдруг Мерри и Пину это место: оно лежало вне их мира и было так далеко от всего, что случилось с ними. Хоббитов охватило огромное, непреодолимое желание увидать товарищей, услышать их голоса — особенно Фродо, Сэма, Бродника.

Наконец голоса энтов стихли; друзья увидели, что к ним поднимаются Древобрад и какой-то незнакомый энт.

— Хуум, хм, — вот и я, — сказал Древобрад. — Вы не утомились от ожидания, хм-м, а? Что ж, боюсь, вам придется запастись терпением. Мы одолели первую ступень, но мне еще придется долго объяснять положение дел тем, кто живет далеко от Исенгарда, и тем, кого я не смог навестить. И лишь потом мы решим, как поступить. Но решение это не займет у энтов столько времени, сколько нужно им, чтоб связать воедино все события и вести и обговорить их. Однако не стану отрицать — мы пробудем здесь еще долго, возможно, несколько дней. Потому я привел вам товарища. Он живет неподалеку. Эльфы прозвали его Брегалад. Он сказал, что всё уже обдумал и что ему не надо более присутствовать на муте. Хм, хм, он весьма тороплив. Вам надо бы держаться вместе. До свидания! — Древобрад повернулся и ушел.

Брегалад некоторое время спокойно оглядывал хоббитов. А они смотрели на него, ожидая хоть каких-то признаков «торопливости». Он был высок и казался довольно молод для энта — ноги и руки его покрывала блестящая гладкая кожа. Губы его были красновато-коричневыми, волосы — серо-зелеными. Он гнулся и качался под ветром, словно тонкое дерево. Наконец он заговорил, и голос его был звучнее и чище голоса Древобрада.

— Ха, хм, друзья мои, идемте гулять! — сказал он. — Я Брегалад. Вы можете звать меня Торопыгой, — он улыбнулся. — Это, конечно, всего лишь прозвище. Меня назвали так потому, что я всегда отвечаю «да», прежде чем старший энт кончит говорить. Да и пью я быстрее, и исчезаю, пока кое-кто успевает лишь тряхнуть бородой. Идемте со мной!

Он опустил длинные руки и подал их хоббитам. И весь день бродили они по лесам, распевая во всё горло и смеясь — ибо Торопыга смеялся часто. Он смеялся, когда солнце выходило из-за туч, и когда им приходилось переходить через ручьи и реки — Торопыга заходил в воду и обливался, брызгая на хоббитов; порой он улыбался в ответ на шепот деревьев. И где бы им ни встречалась рябина, он останавливался, протянув к ней руки, и, покачиваясь, тихо пел.

Под вечер он принес их в свой дом — не что иное как замшелый камень, лежавший на дерне под зеленым валом; поляну окружали рябины, а из — под вала бил ключ (что за дом энта без воды?). Когда тьма опустилась на лес, настало время беседы. Неподалеку звучали голоса энтмута; теперь они казались более глубокими и быстрыми, и то и дело все замирали, а один голос, мощный, заводил высокую скорую мелодию. А около хоббитов мягко, почти шепотом вел рассказ Брегалад; и они узнали, что он принадлежит к племени Тонкокора и что родина его разорена. И хоббиты поняли, отчего он стал «тороплив», — ему пришлось столкнуться с орками.

— В моём доме росли рябины, — тихо и печально говорил Брегалад, — рябины, пустившие корни давным-давно, когда я был еще малышом. Старейшие были посажены энтами, чтобы привлечь энтиек и доставить им удовольствие; но те лишь взглянули на них и засмеялись, и сказали, что знают цветы белее и плоды богаче. Но я не знал деревьев милее. И они росли и росли, пока кроны их не сомкнулись зеленым шатром, а осенью красные ягоды свисали тяжкими гроздьями удивительной красоты. Птицы слетались к ним. Я люблю птиц, даже когда они болтают слишком громко; и они собирались у рябин во множестве. Но птицы стали враждебны и жадны: они набрасывались на деревья и обрывали ягоды, но не ели. А потом появились орки с топорами и срубили мои деревья. Я пришел и звал их по именам, но они не затрепетали, как всегда, они не услышали меня и не ответили мне: они были мертвы.

О, Орофарнэ, Лассемиста, Карнимириэ!

Рябина-краса! На твоих волосах как белы лежали цветы!

Рябина-душа! Как была хороша в сиянии летнем ты!

Короной светла, листвой весела, прохладная речью, какую,

Не ведая зла, в те дни ты несла корону багряно-златую!

Рябина — мертва! Твоя голова сухою и серой стала.

На веки веков твой голос умолк, корона твоя упала.

О, Орофарнэ, Лассемиста, Карнимириэ!

Хоббиты уснули, убаюканные тихим пением Брегалада; казалось, что энт на всех языках оплакивает гибель любимых своих деревьев.

***

Следующий день они тоже провели вместе, но от «дома» далеко не уходили, молчаливо сидя под прикрытием вала. Дул холодный ветер, тучи стали гуще и потемнели, изредка проглядывало солнце, доносились издали голоса энтов — по-прежнему вздымающиеся и опадающие, порой громкие и сильные, порой медленные и торжественные, словно погребальная песнь. Снова настала ночь, а энты по — прежнему совещались под летящими тучами и мерцающими звездами.

Пришел третий день, темный и ветреный. На рассвете энты сильно зашумели; потом всё стихло. Медленно тянулось утро; ветер стих, и воздух наполнился ожиданием. Хоббиты видели, что Брегалад внимательно прислушивается, хотя звуки мута едва доносились в огражденную низину — его дом.

В полдень выглянуло солнце, пробившись длинными желтыми лучами сквозь щели и трещины туч. Внезапно друзья поняли, что всё стихло: лес замер, напряженно вслушиваясь. Ну конечно — смолкли голоса энтов. Что бы это значило? Брегалад стоял, напряженно выпрямившись, обернувшись к северу — в сторону Терновой Лощины.

Потом донесся треск и вместе с ним — шум: «Ра-хуум-рах!». Деревья затрепетали и согнулись, словно под порывом ветра. Снова стало тихо, а затем раздался торжественный барабанный бой, и над катящимся гулом и грохотом взмыли в песне высокие сильные голоса:

Идем, не ждем, в барабаны бьем:

тарумба, румба, румба-ром!

Подходили энты; всё ближе и громче звучала песня.

Идем, не ждем, грохочет гром:

та-руна, руна, руна-ром!

Брегалад поднял хоббитов и вышел из дома.

Вскоре они увидели марширующую колонну: энты приближались широким мерным шагом спускаясь по склону. Древобрад шел впереди, а за ним следовало около пятидесяти энтов, по двое в ряд, шагая в ногу и отбивая такт ударами рук по бокам. Когда они приблизились, стало видно, как горят зеленым пламенем их глаза.

— Хоом-ху! Мы идем с громом и гулом. Мы наконец идем! — вскричал Древобрад, едва завидев Брегалада с хоббитами. — Идем, следуйте за мутом! Мы уходим! Мы идем на Исенгард!

— На Исенгард! — громыхнули энты.

— На Исенгард!

На Исенгард! Хоть камневрат;

На Исенгард! Та-румба! В ряд!

Идем, не ждем, врата снесем;

Тарумба-румба-румба-ром!

За стон ветвей, в костре стволов,

Военный зов, победный зов,

Мы сходим в черную страну,

Судьба ведет нас на войну.

Победный марш, за рядом ряд —

На Исенгард, что камневрат!

Так пели они, двигаясь на юг.

Брегалад с сияющими глазами шагал в шеренге вместе с Древобрадом. Старый энт забрал у него хоббитов и посадил их снова к себе на плечи, и они, с бьющимися сердцами, гордо ехали во главе поющего отряда. Хотя они и ожидали, что что — то случится — перемена, происшедшая с энтами, поразила их. Она казалась столь же внезапной, как прорвавшее плотину половодье.

— Энты приняли решение очень быстро, правда? — решился заговорить Пин, когда пение на какое-то время смолкло.

— Быстро? — переспросил Древобрад. — Хуум! Да, конечно. Быстрее, чем я думал. Много веков не видел я подобного подъема. Энты не любят восстаний; мы поднимаемся лишь тогда, когда нашим деревьям и нам самим угрожает смертельная опасность. Такого не бывало в Лесу со времен войны между Сауроном и Рыцарями из Заморья; это всё работа орков, беспутных рубителей — рарум, — разжигающих костры безо всякой причины, что весьма разгневало нас; да еще измена соседа, от которого мы ждали помощи. Нет в эльфийском, энтийском или любом другом языке проклятия, достаточного для такого предателя! Долой Сарумана!

— Вы и правда можете выломать врата Исенгарда? — спросил Мерри.

— Да, хо, хм, знаешь ли, можем! Вы и не знаете, насколько мы сильны. Слышал ты когда-нибудь о троллях? Они весьма могучи. Но тролли — всего лишь подделка, созданная Врагом во дни Великой Тьмы в подражание энтам, как орки — эльфам. Мы сильнее троллей. Мы сотворены из кости земной. Мы расщепляем камни, подобно корням деревьев — только быстрее, куда быстрее, раз уж мы поднялись. Если нас не порубят, не сожгут и не заколдуют, мы искрошим стены Исенгарда в пыль!

— Но Саруман-то будет пытаться остановить вас!

— Хм, ах, да, это так. Я не забыл об этом. И я долго над этим думал. Но понимаете ли, эти энты все моложе меня на много древесных жизней. Сейчас они восстали, и мысли их об одном — разрушить Исенгард. Но вскоре они задумаются и ко времени вечернего питья поостынут. Какая жажда предстоит нам!.. Так пусть же идут и поют, пока могут! Долгий путь лежит перед нами, и время размышлений впереди. Кое-что уже началось.

Древобрад шел и пел вместе со всеми. Но через некоторое время голос его упал до журчания, и он снова умолк. Пин заметил, что лоб его пересекли морщины, он нахмурился. Наконец он поднял глаза, и Пин поймал печальный взгляд — печальный, но спокойный и светлый. Словно зеленое пламя просвечивало сквозь темную глубь его дум.

— Конечно, это весьма вероятно, друзья мои, — медленно проговорил он. — Вполне вероятно, что мы идем навстречу своей гибели, и это — Последний Поход энтов. Но даже если б мы остались на месте и ни во что не вмешивались, рок всё равно рано или поздно настиг бы нас. Эта мысль долго зрела в наших сердцах — вот почему мы поднялись. Это решение принято не второпях. И возможно, о Последнем Походе энтов когда-нибудь сложат песню. О да, — он вздохнул. — Прежде чем погибнуть, мы спасем других. Однако как бы я хотел, чтобы сбылось предсказание об энтийках! Как приятно было бы вновь увидеть Фимбрефиль! Но, друзья мои, песни подобны деревьям: они приносят плоды в назначенный срок, и порой эти плоды увядают безвременно.

***

Энты шагали очень быстро. Они спустились в длинную расщелину, которая вела к югу; теперь они поднимались — всё вверх и вверх, на высокий западный хребет. Леса кончились, и они шли через разбросанные березовые рощи, потом начались голые склоны, где росли только несколько изможденных сосен. Солнце скрылось за темной спиной горы. Опустилась серая мгла.

Пин оглянулся. Энтов стало как будто больше — или что-то произошло? Ему показалось, что на мглистых голых склонах возникли группы деревьев. Но они двигались! Возможно ли, чтоб проснулись деревья Фангорна, чтобы лес восстал и шел воевать? Пин протер глаза, решив, что дрема и мгла застилают их; однако огромные тени неуклонно двигались вперед. Доносился шум — словно шорох множества ветвей. Энты приближались к гребню холма, и песня смолкла. Опустилась ночь, и ничто не нарушало тишину, кроме чуть слышного шуршанья земли под ногами энтов и шелеста, тени шепота трепещущей под ветром листвы. Наконец они поднялись на вершину и взглянули вниз, в темную пропасть: глубокая расселина лежала перед ними — Нан-Курунир, Колдовская Долина, Логово Сарумана.

— Ночь опустилась на Исенгард, — проговорил Древобрад.

Глава 5Белый Всадник

— Я продрог до костей, — проворчал Гимли, хлопая руками и топая ногами.

День наконец пришел. На рассвете друзья позавтракали чем могли; теперь, в разгорающемся свете, они собирались снова осмотреть землю в поисках хоббичьих следов.

— Не забудьте о старике! — напомнил Гимли. — Я буду просто счастлив, если удастся найти хотя бы один его след.

— Отчего это тебя осчастливит? — осведомился Леголас.

— Оттого, что старик, оставляющий следы, может быть лишь тем, кем кажется, — отвечал гном.

— Возможно, — кивнул эльф, — но его сапоги могли и не оставить следов — трава здесь густая и влажная.

— Следопыта это в тупик не поставит! — возразил Гимли. — Арагорну достанет и примятой травинки. Но я не думаю, чтоб он что-нибудь нашел. Ночью мы видели зловещий Саруманов призрак, и я уверен в этом даже при свете дня. Может быть, он и сейчас следит за нами из чащи Фангорна.

— Вполне вероятно, — сказал Арагорн. — Но уверенности у меня нет. Я всё думаю о конях. Ты, Гимли, сказал ночью, что их спугнули. Сдается мне, это не так. Слышал ты их, Леголас? Как по-твоему, были они испуганы?

— Нет, — ответил Леголас. — Я их ясно слышал. И если бы не тьма и наш испуг, я сказал бы, что они одичали от какой — то внезапной радости.

— Так я и думал, — проговорил Арагорн. — Но пока они не вернутся, этой загадки мне не решить. Идем. Свет становится всё ярче. Сначала осмотримся, а размышлять и строить догадки будем после. Начинать надо прямо отсюда, с места нашей стоянки, и внимательно оглядеть каждый клочок здесь, на склоне у леса. Что бы мы ни думали о ночном госте, цель наша — отыскать хоббитов. Если им как-то удалось уцелеть, они должны были спрятаться меж деревьев — иначе бы их увидели. Если ничего не найдем здесь и на опушке, придется в последний раз разворошить угли. Но на это надежды мало — всадники Роханда хорошо потрудились.

Некоторое время товарищи ползали по земле, осматривая и ощупывая каждую ее пядь. Дерево печально высилось над ними, его сухие листья поникли и громко шуршали под холодным восточным ветром. Арагорн медленно пошел прочь. Подойдя к углям сигнального костра на берегу, он двинулся назад, к бугру, идя по следу битвы. Внезапно он наклонился, почти касаясь лицом травы. Потом подозвал остальных.

— Наконец есть новости! — Арагорн улыбался с облегчением. Он подал друзьям сломанный лист — широкий и бледный, некогда золотистый, а теперь увядший и потемневший. — Это лист лориэнского маллорна, и к нему прилипли крошки. А вот еще крошки, в траве. Смотрите! Здесь валяются перерезанные веревки.

— А вот и нож, что перерезал их! — добавил Гимли. Он наклонился и поднял из травы короткий зазубренный клинок. Отломанная рукоять лежала рядом. — Орочий, — заметил гном, осторожно держа кинжал и с отвращением разглядывая резьбу на рукояти — уродливую голову с раскосыми глазами и ощеренным ртом.

— Эта загадка посложнее прочих! — воскликнул Леголас. — Связанный пленник спасается и от орков, и от всадников! Потом останавливается на открытом месте и перерезает веревки орочьим кинжалом. Но как и почему? Если ноги его были спутаны — как он мог идти? Если спутаны руки — то как он сумел воспользоваться ножом? А если и руки, и ноги свободны — зачем он разрезал веревку? А потом он уселся и спокойно поел — узнаю хоббита!.. А после, надо думать, он превратил руки в крылья и с веселой песенкой улетел в лес. Найти его легко — всего лишь отрастить нам всем крылья.

— Без чародейства здесь не обошлось! — заявил Гимли. — И не замешан ли тут старик? Что скажешь ты, Арагорн, о толковании Леголаса? Или твое лучше?

— Может, и лучше, — с улыбкой отвечал Арагорн. — Здесь, рядом, есть еще следы. Вы их не заметили. Я согласен, что пленником был хоббит и что его руки или ноги должны были быть свободны еще до того, как он здесь появился. Думаю, что — руки, это облегчает задачу, к тому же по следам я понял, что он был принесен сюда орком. Вокруг много глубоких лошадиных следов — это значит, что отсюда увезли что-то тяжелое. Орка убили всадники и потом сожгли тело. Хоббита они не заметили — стояла ночь, и на нем был эльфийский плащ. Он был измучен и голоден, и не надо удивляться, что, разрезав веревки кинжалом погибшего врага, он сначала поел, а потом уж уполз прочь. И хорошо, что, хотя он убежал тогда без вещей, в кармане у него оказался сверток с лембасом — весьма похоже на хоббита. Я говорю «он», хотя предполагаю и надеюсь, что здесь были оба — Пин и Мерри. Однако доказательств у меня нет.

— Как удалось одному из них освободить руки? — спросил Гимли.

— Не знаю, — проговорил Арагорн. — Не знаю также, почему этот орк принес их сюда. Конечно уж, не для того, чтоб помочь им спастись. Более того — теперь я понимаю, почему, когда пал Боромир, орки удовлетворились похищением Мерри и Пина. Нас они не тронули, на лагерь не напали; вместо этого со всех сил помчались в Исенгард. Считали ли они, что захватили Хранителя Кольца и его верного спутника? Вряд ли. Даже если б орки и знали всё, их господа не стали бы посвящать орков в свои дела, не сказали бы им о Кольце — орки не те слуги, каким можно доверять. Но я догадываюсь, что оркам велено было похитить хоббитов — и доставить живыми. Какой-то орк попытался ускользнуть перед битвой с вожделенной добычей. Должно быть, предательство — от этих тварей всего можно ожидать; какой-нибудь сильный наглый орк хотел ускользнуть с добычей, чтоб потом извлечь из этого выгоду. Так я полагаю. Об остальном можно лишь догадываться. Но в одном мы можем быть уверены — по крайней мере один из наших друзей жив и здоров. Наша задача — прежде, чем вернуться в Роханд, отыскать его и помочь. Не надо бояться Фангорна, если уж нужда завела нашего друга в это мрачное место.

— Не знаю, что пугает меня больше — Фангорн или мысль о пешем пути через весь Роханд, — проворчал Гимли.

— Тогда войдем в лес, — сказал Арагорн.

***

Вскоре Арагорн нашел свежие следы. На берегу Энтицы он заметил отпечатки хоббичьих ног, однако слишком слабые. Потом отпечатки обнаружились у ствола высокого дерева на опушке. Земля там была сухая и пыльная, и Арагорн ничего не мог сказать.

— По крайней мере один хоббит стоял здесь какое-то время и смотрел вниз, — проговорил Следопыт. — Потом он повернулся и пошел в лес.

— Значит, мы тоже должны туда идти, — вздохнул Гимли. — По правде говоря, этот Фангорн мне не по душе. Да и нас предостерегали против него. Уж лучше бы нам охотиться в другом месте!

— Что бы ни говорили предания, а я не верю в лиходейство этого леса, — заметил Леголас. Он стоял под пологом леса, подавшись вперед, будто вслушиваясь во что-то, вглядываясь широко раскрытыми глазами в лесные тени. — Лиха в нем нет. Или оно очень далеко. Я слышу слабое эхо затемненных мест — там, где души деревьев черны. А рядом с нами зла нет, но есть гнев и настороженность.

— Ему не за что гневаться на меня, — пожал плечами Гимли. — Я не причинил ему зла.

— Это-то верно, — отвечал Леголас. — И однако он пострадал. Что-то случилось в нем — или должно случиться. Неужели ты не чувствуешь напряжения? У меня перехватило дыхание.

— Я чувствую удушье, — проворчал гном. — Этот лес светлее Лихолесья, но уж очень старый и запущенный.

— Он стар, очень стар, — сказал эльф. — Так стар, что я почувствовал себя помолодевшим. Он стар и полон воспоминаний. Я был бы счастлив здесь, если бы пришел сюда во дни мира.

— Охотно верю, — фыркнул Гимли. — Ты лесной эльф, а эльфы — странный народ. Однако ты успокоил меня. Куда пойдешь ты, пойду и я. Но держи свой лук наготове, а я покрепче сожму топор. Не для деревьев, нет, — добавил он поспешно, оглянувшись на дерево, под которым стоял. — Я не хочу оказаться безоружным при встрече с тем стариком.

***

И трое Охотников вступили в Фангорн. Леголас и Гимли оставили поиск следов Арагорну, но ему мало что удавалось заметить. Земля была сухая и покрыта толстым слоем опавшей листвы; однако, предполагая, что беглецы будут держаться у воды, он часто возвращался к реке. Так он набрел на место, где Мерри и Пин отдыхали. Там были ясные следы двоих хоббитов, одни немного меньше других.

— Это добрый знак, — сказал Арагорн. — Хотя отпечатки двухдневной давности. И кажется, в этом месте хоббиты ушли от берега.

— Что же нам делать? — спросил Гимли. — Не гнаться же за ними через весь Фангорн? Еды у нас мало. Если мы не отыщем их в ближайшее время, всей нашей помощи и будет, что доказывать свою дружбу, севши рядышком и вместе помирая с голоду.

— Так мы и поступим, если ничего больше не останется, — спокойно молвил Арагорн. — Идем!

Наконец они подошли к крутому обрыву холма Древобрада и взглянули на скалистую стену с грубыми ступенями, ведущими на высокий уступ. Блики солнца прорывались сквозь бегущие тучи и лес казался теперь менее серым и мрачным.

— Давайте поднимемся и оглядимся, — предложил Леголас. — Я всё еще задыхаюсь. Мне нужен хоть глоток свежего воздуха.

Товарищи поднялись наверх. Арагорн шел последним — он внимательно осматривал ступени и выступы.

— Я почти уверен, что хоббиты поднимались сюда, — сказал он. — Но здесь есть и другие отпечатки, странные и непонятные. Увидим ли мы с этого уступа что-нибудь, наводящее на след наших друзей?

Он стоял и оглядывался, но так и не нашел ничего, что могло бы указать им путь. Уступ был обращен к юго-востоку, но вид открывался лишь на восток. Они видели кроны деревьев, рядами спускающихся к равнине, с которой они пришли.

— Мы сделали большой крюк, — заметил Леголас. — Мы могли бы прийти сюда все вместе, если бы на второй или третий день ушли от Великой Реки и направились на запад. Не многим дано предвидеть куда приведет их дорога, пока они не пройдут ее до конца.

— Но мы не собирались заходить в Фангорн, — возразил Гимли.

— Однако мы здесь — и попались в ловушку. Смотри!

— Куда? — завертел головой гном.

— Вон — меж тех деревьев.

— Да где? У меня глаза не эльфийские!

— Тише! Тише, я тебе говорю, смотри! — Леголас вытянул руку. — В лесу, там, пад нами, откуда мы пришли. Это он. Неужели ты не видишь, как он идет меж деревьев?

— Вижу, теперь я вижу, — прошипел Гимли. — Гляди, Арагорн! Или я не предостерегал тебя? Там тот старик. Одет в грязно-серые лохмотья, потому я его и не заметил.

Арагорн взглянул вниз и увидел согбенного, медленно идущего человека. Он был недалеко и походил на старого нищего, что устало бредет, опираясь на грубый посох. Голова его была опущена, и в их сторону он не смотрел. В другое время и в другом месте Охотники бы дружески приветствовали его; теперь же они стояли молча, в странном ожидании: приближалось нечто, обладающее силой — или таящее угрозу.

Гимли широко раскрытыми глазами следил, как подходит старик. Потом внезапно, не в силах более сдерживаться, крикнул:

— Где твой лук, Леголас? Натяни его! Это Саруман. Не позволяй ему заговорить — он же наведет на нас чары! Опереди его — стреляй!

Леголас натянул лук — медленно, словно чья-то воля удерживала его. Он вертел в руках стрелу, но не торопился наложить ее на тетиву. Арагорн настороженно молчал.

— Чего ты ждешь? Что с тобой? — свистящим шепотом спросил Гимли.

— Леголас прав, — успокаивающе проговорил Арагорн. — Нельзя стрелять в старика просто так — внезапно, без вызова, какой бы страх ни владел нами. Будьте осторожны!

В мгновение ока старик ускорил шаг и удивительно быстро подошел к подножию скалистой стены. Потом он вдруг взглянул вверх — а они стояли, глядя вниз, не в силах пошевелиться. Никто не издал ни звука.

Лица его они не увидели — он был в капюшоне, а поверх капюшона — в широкополой шляпе, затеняющей всё лицо, кроме кончика носа и белой бороды. Но Арагорну почудился ясный, острый блеск глаз из-под надвинутого на брови капюшона.

— Истинно счастливая встреча, друзья мои, — мягко проговорил старик. — Мне надо побеседовать с вами. Спуститесь ли вы вниз, или мне подняться к вам? — и, не дожидаясь ответа, начал подъем.

— Ну же! — почти беззвучно вскрикнул Гимли. — Останови его, Леголас!

— Не сказал ли я, что хочу говорить с вами? — сказал старик чуть более жестко. — Убери-ка лук, господин эльф!

Лук и стрела выпали из бессильно повисших рук Леголаса.

— А ты, господин гном, придержи-ка свой острый топор, покуда я не поднимусь. Подобные доводы вам не понадобятся.

Гимли вздрогнул и окаменел, уставясь на старика. Тот проворно взбирался по неровным ступеням. Казалось, усталость покинула его. Когда он вступил на площадку, на мгновенье сверкнул белый свет, словно приоткрылось на миг белое одеянье, скрытое под серыми лохмотьями. Тишину нарушало лишь прерывистое дыханье Гимли.

***

— Счастливая встреча, сказал я — и повторяю это! — произнес старик, подходя к Охотникам. Когда он был в нескольких футах от них, он остановился, опершись на посох, и внимательно вгляделся в них из-под капюшона. — Что занесло вас в эти места? Эльф, человек и гном, и все в эльфийской одежде. Не сомневаюсь, ваша история стоит того, чтоб ее выслушать. Такое здесь не часто встретишь.

— Ты говоришь так, словно хорошо знаешь Фангорн, — заговорил Арагорн впервые с его появления. — Так ли это?

— Не совсем, — отвечал старик. — Для того, чтоб узнать его, надо много жизней. Но порой я прихожу сюда.

— Можем ли мы узнать твое имя и услышать, о чём ты хочешь поведать нам? — спросил Арагорн. — Утро проходит, а дело наше не терпит отлагательств.

— Всё, что я хотел сказать, я уже сказал — что привело вас сюда и что вы можете поведать мне о себе? Что до моего имени!.. — он остановился и залился долгим мягким смехом.

Арагорн вздрогнул — странный внутренний озноб охватил его, когда он услышал этот смех; но чувство его не было страхом, а напоминало скорее глоток бодрящего воздуха или внезапный холодный дождь, пробудивший его от тяжкого сна.

— Мое имя! — повторил старик. — Неужели до сих пор не догадались? Думаю я, вы слышали его прежде. Да, вы слышали его. Ну, так какова же ваша история?

Трое Охотников молчали.

— Кое-кто усомнился сейчас, что о вашем деле стоит рассказывать, — продолжал старик. — Ну да я и так кое-что знаю. Вы идете по следам двоих юных хоббитов. Да, хоббитов. Не делайте удивленных глаз, словно впервые слышите это слово! Вы его слышали, да и я тоже. Что ж, позавчера они поднимались сюда и здесь встретили кое-кого, о ком не могли и помыслить. Вы успокоились? Теперь вы, конечно, хотите узнать, куда они делись. Возможно, я расскажу вам и об этом. Но что же мы стоим? Дело ваше, видите ли, не столь срочное, как вы об этом думаете. Давайте сядем и побеседуем спокойно, — старик повернулся и направился к груде камней и осколков скал. Мгновенно, словно освободившись от чар, Охотники зашевелились. Гимли снова сжал рукоять топора, Арагорн обнажил меч, Леголас поднял лук и натянул тетиву.

Старик не обратил на это внимания. Остановясь, он сел на широкий камень. При этом его серый плащ распахнулся, и они увидели белые одежды.

— Саруман! — вскричал Гимли, подскочив к нему с топором в руке. — Говори! Куда ты запрятал наших друзей? Что ты сделал с ними? Отвечай, не то я так примну твою шляпу, что даже чародею трудновато будет выправить ее!

Старик оказался на редкость прыток. Он вскочил и вспрыгнул на вершину камня — и внезапно вырос, нависнув над Охотниками. Его плащ и капюшон отлетели прочь. Сияние исходило от его белых одежд. Он поднял жезл — и топор Гимли соскочил с топорища, и, зазвенев, упал наземь. Меч Арагорна, застывший в его руке, налился внезапным огнем. Леголас вскрикнул и выпустил стрелу в небо — она исчезла во всплеске пламени.

— Мифрандир! — вскричал эльф. — Мифрандир!

— Счастливая встреча, я уже устал повторять это, Леголас, — ответил старик.

Все уставились на него. Волосы его были подобны снегу, и ослепительной белизной сияли его одежды, глаза под густыми бровями смотрели ясно и пронзительно, словно солнечные лучи. Власть была в его руках. Удивление, радость, страх смешались в душах друзей — они стояли, не зная, что сказать.

Наконец Арагорн шевельнулся.

— Гэндальф! — проговорил он. — Сбылось то, на что я не смел надеяться — ты вернулся к нам во дни великой нужды! Где были мои глаза? Гэндальф!..

Гимли не сказал ничего, но опустился на колени, закрыв глаза.

— Гэндальф… — медленно проговорил старик, будто вызывая из глубин памяти забытое слово. — Да, таково было мое имя. Я был Гэндальфом.

Он спустился с камня, поднял серый плащ и накинул на себя — словно солнце скрылось за тучей.

— Вы можете по-прежнему звать меня Гэндальфом, — сказал он, и голос его снова был голосом их старого друга и вождя. — Встань, мой славный Гимли! Ты не виноват и не причинил мне вреда. Никакое ваше оружие не может повредить мне, друзья мои. Мы встретились — так будьте же веселее! События принимают другой оборот. Грядет великая буря, и мы стоим у ее порога, — он положил руку на голову Гимли, гном поднял глаза и вдруг рассмеялся.

— Гэндальф! — сказал он. — И весь в белом.

— Теперь я — Белый, — кивнул мат. — Я — Саруман, каким он должен быть. Но довольно. Расскажите мне о себе. С тех пор, как мы расстались, я прошел огонь и воду. Я забыл многое из того, что знал, и узнал многое о том, что позабыл. Я вижу то, что далеко впереди, и не вижу порой того, что рядом. Расскажите же о себе!

— Что ты хочешь узнать? — спросил Арагорн. — Если говорить обо всём, что случилось за время нашей разлуки, повесть будет долгой. Не расскажешь ли ты нам сперва о хоббитах? Ты нашел их? Они в безопасности?

— Я не нашел их, — качнул головой Гэндальф. — Привражье затемнено, и я не знал об их похищении, пока мне не поведал о нем орел.

— Орел! — воскликнул Леголас. — Я видел орла более трех дней назад — он парил в вышине над Великой Стеной.

— Именно так, — согласился Гэндальф. — То был Гвайхир Ветробой, что унес меня когда-то из Ортханка. Я послал его вперед — следить за рекой и вызнавать новости. Зрение его остро, но от него сокрыто происходящее под пологом гор и кронами леса. Кое о чём рассказал мне он, кое — что узнал я сам. Я не могу ныне помочь Хранителю Кольца, как не может этого никто из Отряда. Враг обнаружил Кольцо, но ему удалось ускользнуть. В этом есть и моя заслуга, ибо я находился очень высоко и боролся с силами Тьмы. И тени отступили. Но я устал, смертельно устал, и думы мои были черны.

— Так ты знаешь про Фродо! — придвинулся к магу Гимли. — Как у него дела?

— Не знаю. Он избежал огромной опасности, но многое ждет его впереди. Он твердо решил идти в Мордор один — и пошел; вот всё, что я могу сказать.

— Он не один, — возразил Леголас. — Мы думаем, что Сэм с ним.

— Вот как, — протянул Гэндальф, и глаза его блеснули, а по губам скользнула улыбка. — Сэм с ним? Это для меня новость, но я не удивлен. Хорошо! Очень хорошо! На сердце у меня полегчало. Вы должны рассказать мне обо всем. Садитесь рядом и поведайте мне историю вашего похода.

Товарищи уселись на землю у его ног, и Арагорн повел рассказ. Гэндальф слушал молча, не задавая вопросов. Руки его лежали на коленях, глаза были закрыты. Лишь когда Арагорн заговорил о гибели Боромира и его последнем пути по Великой Реке, маг вздохнул.

— Ты сказал мне не всё, что знаешь — или о чём догадываешься, друг мой Арагорн, — спокойно заметил он. — Бедный Боромир! А я не знал, что с ним сталось. Тяжкое испытание выпало на его долю, а ведь он был воином и вождем. Галадриэль говорила мне, что он в опасности. Но он спасся, и я рад этому. Юные хоббиты не напрасно пошли с нами, если даже и не помогли ни в чём, кроме успокоения его совести. Однако это не единственная их заслуга. Они появились в Фангорне, и явление их было подобно падению мелких камешков, вызывающих горные обвалы. Даже во время нашей беседы я слышу шум первых оползней. И лучше бы Саруману не сидеть дома, когда плотина рухнет!

— В одном ты, во всяком случае, не изменился, добрый друг, — улыбнулся Арагорн. — Как прежде, говоришь загадками.

— Загадками?.. — переспросил Гэндальф. — Вовсе нет! Я просто говорил сам с собою. Старикам свойственно выбирать для беседы мудрейшего — объяснять что-либо молодым весьма утомительно! — он рассмеялся, и смех его был теплым и мягким, как сияние солнца.

— Я уже не молод даже для людей из Заморья, — проговорил Арагорн. — Не откроешь ли ты мне своих дум?

— Что мне сказать? — Гэндальф помолчал, размышляя. — Если тебя интересуют мои мысли, то вот что я вижу и думаю — Врагу, несомненно, давно известно, что Кольцо в пути и что его несет хоббит. Он знает и об Отряде, что вышел из Светлояра, и о каждом из нас. Но цели наши Ему не ясны. Он предполагает, что мы все вместе пойдем в Минас-Тириф, ибо так поступил бы Он сам на нашем месте. И, как Он думает, там начнется восстание против Его власти. Сейчас Он в великом страхе, ибо некто могущественный может объявиться внезапно, завладев Кольцом, и, победив Его, занять Его трон. Что мы хотим уничтожить Его и не занимать Его трона — Ему это в голову не приходит. Он пока и помыслить не может, что мы попытаемся уничтожить Кольцо. И в этом наша счастливая судьба и наша надежда. Что до замышляемой войны — Он развяжет ее без промедления, ибо если первый нанесенный Им удар окажется достаточно сильным, то больше ударов не потребуется. А посему Он отдал приказ всем собранным Им армиям — выступать в поход раньше, чем предполагалось. Мудрый глупец! Ибо брось Он все эти силы на охрану Мордора, направь всё свое черное коварство на поиски Кольца — надежды наши рухнули бы в тот же час: ни Кольцо ни Хранитель не укрылись бы от Него. Однако сейчас Око обращено на Светлые земли, а не на собственную страну — и особенно пристально вглядывается в Минас-Тириф. Очень скоро вся Его мощь обрушится, подобно буре, на Белую Крепость.

Потому что Ему уже известно, что те, кого послал Он остановить Отряд, вновь потерпели неудачу. Они не нашли Кольца. Они не привели заложников. Сделай они хотя бы это, и нам был бы нанесен серьезный удар, может быть — роковой. Но не будем тревожиться заботами верных прислужников Тьмы. Ибо Враг падет — и скоро. Спасибо Саруману.

— Значит, Саруман не предатель? — удивился Гимли.

— Предатель, — отвечал гному Гэндальф. — Дважды предатель. Но не странно ли? Ни одна из прошлых бед не казалась нам столь мучительной, как измена Сарумана. Будучи властелином Исенгарда и главой Совета, Саруман стал весьма силен. Он угрожает роандийцам и, если с востока грядет буря, помешает им помочь Минас-Тирифу. Оружие предательства — самое опасное, и оно опасно даже самому предателю. Саруман также желал завладеть Кольцом или хотя бы заполучить хоббитов, чтобы использовать их в своих лиходейских замыслах. Схватившись между собою, наши враги только и сумели, что доставить Пина и Мерри в Фангорн, куда сами хоббиты нипочем бы не добрались.

К тому же планы их порушились, и ныне они полны сомнений. Благодаря роандийцам вести о битве до Мордора не дошли. Но Черный Властелин знает, что двоих хоббитов перенесли через Привражье и потащили в Исенгард — против воли Его слуг. Теперь Он боится Исенгарда не меньше, чем Минас-Тирифа. И если Минас-Тириф падет — Саруману не поздоровится.

— Бедные наши друзья! — вздохнул Гимли. — Попали они меж молотом и наковальней. Если бы ничто не разделяло Мордор и Исенгард! Пусть бы себе бились сколько угодно — а мы поглядывали бы и выжидали.

— Победитель вышел бы из схватки сильнее и безогляднее, чем прежде, — сказал Гэндальф. — Да и Исенгарду не победить Мордора, если только Саруман не завладеет Кольцом. Теперь этому не бывать. Он и сам не знает, какая опасность ему грозит. Он многого не знает. Он так торопился обрести свое сокровище, что сам вышел встречать своих посланцев — не смог усидеть дома. Но опоздал, и битва кончилась без его участия. Он понял только, что всадники перебили и сожгли всех орков, которые были на поле боя, но так и не узнал, добыли ли орки пленников. Не знает он и о ссоре меж его слугами и мордорскими урхами; не знает и о Крылатом Вестнике.

— Крылатый Вестник! — ахнул Леголас. — Я подстрелил его из лориэнского лука у Сарн-Гебира. Он наполнил наши сердца страхом. Что это за новый Ужас?

— Тот, против кого бессильны стрелы, — сказал Гэндальф. — Ты сумел лишь подстрелить его коня — но Всадник скоро обретет нового. То был назгул, один из Девяти — теперь у них крылатые кони. Скоро Ужас, затемнив солнце, тенью ляжет на последние армии Светлых Сил. Но пока им запрещено пересекать Реку, и Саруману ничего не известно о новом обличье Призрачных Кольценосцев. Мысли его заняты Кольцом. Было ли оно на поле битвы? Найдено ли? Что, если Теодэн, Сеньор Марки, нашел его и прознал о его силе? Этого он испугался и поспешил назад — в Исенгард, чтоб удвоить и утроить натиск на Роханд. А между тем рядом всё время стоит иная опасность — но он не замечает ее, занятый своими страхами. Он забыл о Древобраде.

— Опять ты беседуешь сам с собою, — улыбнулся Арагорн. — Древобрада я не знаю и могу лишь отчасти догадываться о двойной измене Сарумана. И потом, я так и не понял, что дал нам приход хоббитов в Фангорн — кроме долгих и бесплодных поисков?

— Погоди! — перебил его Гимли. — Я вот что хочу выяснить прежде всего. Кого мы видели прошлой ночью — тебя, Гэндальф, или Сарумана?

— Меня вы видеть не могли, — отвечал маг. — Стало быть, Сарумана. Очевидно, мы стали слишком похожи — так что я прощаю тебе покушение на мою шляпу.

— Как хорошо! — обрадовался Гимли. — Я рад, что это был не ты.

Гэндальф снова рассмеялся.

— Да, мой славный гном, — проговорил он. — Приятно знать, что ты не во всем заблуждался. Уж кому, как мне, не знать этого! Не бойся — я никогда не упрекну тебя за то, как ты меня встретил. Разве сам я не советовал друзьям, имея дело с Врагом, не доверять даже собственным рукам? Повезло тебе, Гимли, сын Глоина. Быть может, настанет день — и ты увидишь нас рядом, и будешь судьей между нами.

— А хоббиты? — вмешался Леголас. — Мы столько прошли, чтобы отыскать их, а ты, сдается мне, знаешь, где они. Так где же?

— С Древобрадом и энтами, — сказал Гэндальф.

— Энты!.. — вскричал Арагорн. — Так значит, правдивы древние предания о лесных великанах — пастырях древ? Неужто есть еще в мире энты? Я считал их далеким прошлым, если не роандийской легендой.

— Роандийской легендой!.. — живо повернулся к нему Леголас. — Эльфы Лихолесья поют песни о племени онодримов и его бесконечной печали. Но даже для нас они стали только воспоминанием. Если б мне встретить хоть одного из них — вот когда я б на самом деле помолодел! Но ведь «Древобрад» — это перевод слова «Фангорн» на Всеобщее Наречье. Ты же говорил о нем, как о чём — то живом. Кто это — Древобрад?

— А! Ты хочешь знать слишком много, — промолвил Гэндальф. — Если я начну рассказывать о нем — выйдет длинная повесть, а у нас нет времени. Древобрад — это Фангорн, страж леса, старейший из энтов, старейший из всех живущих и когда-либо живших в Средиземье. Я надеюсь, Леголас, что ты встретишься с ним. Мерри и Пину посчастливилось увидеть его на этом самом месте, два дня назад. Он забрал их с собою, в свой дом у подножия гор. Древобрад частенько приходит сюда, особенно когда его одолевают нелегкие мысли или тревожат слухи из внешнего мира. Я видел его четыре дня назад — он шагал по лесу, и мне показалось, что он также заметил меня, ибо остановился; но я молчал, ибо думы отягощали меня, и я был утомлен борьбой с Оком Врага. Промолчал и он и ушел, не окликнув меня.

— Возможно, он тоже принял тебя за Сарумана? — предположил Гимли. — Но ты говоришь о нем, как о друге. А я считал, что Фангорн опасен.

— Опасен! — воскликнул Гэндальф. — А я не опасен? Опаснее всех, с кем тебе приходилось встречаться. И Арагорн опасен, и Леголас. Ты окружен опасностями, Гимли, сын Глоина, да и сам ты по-своему опасен. Лес Фангорна и вправду полон опасностей и ловушек — для тех, кто бездумно и поспешно хватается за топор; да и Фангорн опасен, и всё же добр и дружелюбен. Однако сейчас его долго копившаяся ярость перелилась через край, и лес полон ею. Появление хоббитов и принесенные ими вести переполнили чашу: еще немного — и гнев разольется половодьем. Но направлен он на Сарумана и исенгардские топоры. Случилось то, чего не случалось с древности, — энты проснулись и вспомнили, что сильны.

— Что же они собираются делать? — изумленный, спросил Леголас.

— Не знаю, — ответил Гэндальф. — И не думаю, чтоб они сами это знали. — Он умолк, склонив в раздумье голову.

***

Друзья смотрели на него. Пробившийся сквозь тучи солнечный луч упал на руки мага, лежавшие на коленях ладонями вверх, и Охотникам показалось, что они полны светом, как чаша водой. Наконец Гэндальф поднял глаза и прямо взглянул на Солнце.

— Утро проходит, — сказал он. — Пора и нам.

— Пойдем ли мы вслед за нашими маленькими друзьями? — спросил Арагорн.

— Нет, — ответил Гэндальф, — иной путь предстоит вам. Я говорил с вами словами надежды. Но только надежды, а надежда — еще не победа. Над нами и нашими друзьями нависла война — война, в которой лишь Кольцо может дать уверенность в победе. Я предвижу это с великой скорбью и страхом — многое будет разрушено, и еще больше — потеряно. Я Гэндальф, Гэндальф Белый, но Тьма покуда еще сильнее меня.

Он поднялся и посмотрел на восток, сощурясь, будто пытался увидеть в дальней дали нечто, недоступное ничьему взору. Потом тряхнул головой.

— Нет, — сказал он тихо. — Оно вне пределов досягаемости. Будем же рады хотя бы этому. Искушение воспользоваться Кольцом более не грозит нам. Мы должны идти навстречу опасностям, встречать их лицом к лицу, умирать от отчаянья… но главная, смертельная опасность унесена далеко. — Маг обернулся.

— Ободрись, Арагорн, сын Арафорна! Не раскаивайся в выборе, что был сделан в долине у Эмин-Муиля, не считай вашу погоню тщетной. Среди сомнений избрал ты путь, оказавшийся верным: выбор был справедлив, и он вознагражден. Ибо мы повстречались вовремя — а могли встретиться слишком поздно. Но поиски хоббитов окончены, и твой новый путь определило данное тобою слово. Ты должен идти в Эдорас, во дворец князя Теодэна. Ты нужен там. Свет Андуриля должен вспыхнуть в битве, которой он заждался. Роханду грозят война и пагубное лихо, и гибель стережет Теодэна.

— Значит, нам никогда больше не увидеть наших маленьких веселых друзей? — с грустью спросил Леголас.

— Я этого не сказал, — возразил Гэндальф. — Кто знает? Наберитесь терпения. Идите, куда ведет вас долг, и надейтесь. В Эдорас! Я иду с вами.

— Молод или стар путник, а дорога эта для него нелегка, — заметил Арагорн. — Боюсь, битва окончится прежде, чем я доберусь туда.

— Посмотрим, посмотрим, — чуть улыбнулся Гэндальф. — Так ты идешь со мною?

— Мы выступаем вместе, — сказал Арагорн. — Но ты, без сомнения, будешь там раньше меня, если захочешь, — он поднялся и долгим взглядом посмотрел на Гэндальфа. Гимли и Леголас молча смотрели, как они стоят лицом к лицу — фигура Арагорна, сына Арафорна была высока, сурова и словно высечена из камня, рука его лежала на эфесе меча; казалось, король, выйдя из туманов моря, ступил на берег земли, населенной малым народом. Перед ним стоял старик в сияющих белых одеяниях, словно озаренных внутренним светом, — сутулый, отягощенный годами, но владеющий силой превыше власти королей.

— Был ли я неправ, Гэндальф, — проговорил наконец Арагорн, — был ли я неправ, говоря, что ты можешь оказаться где угодно быстрее меня? И вот еще что скажу я — ты наш вождь и знамя. У Черного Властелина есть Девятеро. У нас же Один, но могущественней Девяти — Белый Всадник. Он прошел сквозь пламя и бездны, и Девятеро убоятся его. Мы пойдем за ним всюду.

— Да, мы все пойдем за тобою, — подтвердил Леголас. — Но прежде — это ободрит меня — расскажи нам, Гэндальф, что приключилось с тобой в Мории.

Неужели ты не задержишься даже для того, чтобы рассказать друзьям историю своего избавления?

— Я и так уж надолго задержался, — проворчал Гэндальф. — Время не терпит. Даже если б мы могли пробыть здесь целый год — я и тогда не рассказал бы вам всего.

— Тогда расскажи то, что хочешь ты и что позволит время, — поддержал эльфа Гимли. — Ну же, Гэндальф, как расчелся ты с Балрогом?

— Не называй этого имени, — промолвил маг, и на лицо его набежала мгновенная тень страдания; он молчал и казался древним, как мир. — Долго я падал, — начал он наконец; воспоминания давались ему нелегко. — Долго я падал, и он падал со мной. Его пламя охватило меня, и я пылал. Затем стало темно — мы погрузились в глубокие воды. Холоден был этот поток смерти — сердце мое заледенело, — он остановился.

— Глубока бездна под мостом Дарина, и никто не измерил ее, — нараспев проговорил Гимли.

— И всё же у ней есть дно, хоть в это и трудно поверить, — продолжал Гэндальф. — Туда я и попал в конце концов — к каменному основанию гор. Враг мой всё еще был со мною. Огонь его приугас, но он весь был покрыт слизью — точь-в-точь как змея-душитель.

Глубоко под землей бились мы, и чудилось мне, что время остановилось. Порой ему удавалось схватить меня, порою — мне нанести удар ему, пока он не отступил в темные проходы. Они были вырублены не племенем Дарина, Гимли. Глубоко, много ниже глубочайших ярусов царства гномов, мир источен неведомыми существами. Даже Саурон не знает о них — они древнее его. Я прошел там, но не стану рассказывать ничего, дабы не затемнять света дня. В том отчаянном положении враг мой стал для меня единственной надеждой, и я неотступно преследовал его. Так он вывел меня к тайным тропам Казад-Дума; он знал их все. Выше и выше поднимались мы, пока не пришли к Бесконечной Лестнице.

— Давным-давно забыты пути к ней, — тихо, будто про себя, сказал Гимли. — Многие считают, что она и не существовала никогда, разве только в преданиях; иные говорят — она разрушена.

— Она существует и по сей день, — отозвался Гэндальф. — От самого нижнего яруса к вершине пика ведет она, скручиваясь многоступенчатой спиралью, и вливается в Крепость Дарина, высеченную внутри Зиракзигиля, под самой вершиной Серебристого.

Там, на Келебдиле, вырублена во льду бойница, а пред нею — узкая площадка, орлиное гнездо над мглой мира. Неистово сияло солнце, но земля была сокрыта облаками. Враг выпрыгнул, я последовал за ним, но едва я приблизился — пламя его взметнулось с новой силой. Жаль, что некому было это видеть, а то бы в грядущем слагали песни о Битве на Вершине, — внезапно Гэндальф рассмеялся. — Впрочем, о чём же поведать в песне? Те, кто смотрел снизу, подумали, наверно, что на вершине буря. Они слышали гром и видели вспышки молний, бьющих в Келебдиль и отступающих россыпью огненных языков. Разве этого недостаточно? Вкруг нас клубился пар. Снег выпал дождем. Я сбросил врага вниз, он свалился с огромной высоты и разбился о бок горы. Потом тьма окутала меня, и я заблудился в ней, и долго бродил путями времен и раздумий, о которых ничего не скажу.

Нагим я вернулся назад — на срок, покуда не исполнится моя миссия. Нагим лежал я на вершине. Бойница — ход в Крепость — исчезла, засыпанная каменной пылью, разрушенные ступени были завалены обожженными обломками. Я был один, покинутый и забытый, без надежды на спасение — на каменном роге земном. Так лежал я, глядя ввысь, и звезды кружились надо мною, и каждый день был равен жизни мира. Слабо доносились до меня звуки и шорохи изо всех земель — звуки цветения и умирания, рыданья и песни, и медленные, бесконечные стоны могильных камней. В конце концов меня вновь отыскал Гвайхир Ветробой; он подхватил меня и понес прочь.

— Я обречен быть твоей ношей, верный друг, — сказал я ему.

— Ношей ты был, — поправил он. — Теперь не то. Ты стал легче лебяжьего пуха. Солнце просвечивает тебя насквозь. Знаешь, я всё думаю, нужна ли тебе моя помощь: если я тебя отпущу, ты, пожалуй, и сам полетишь по ветру.

— Не бросай меня! — взмолился я, ибо вновь ощутил себя живым. — Отнеси меня в Лориэн.

— О том же просила меня Владычица Галадриэль, посылая на поиски, — отвечал он.

Вот так и случилось, что я оказался в Карас-Галадоне всего на несколько дней позже вас. Я надолго остался в безвременье этой земли, где дни несут исцеление. Я исцелился и был облачен в белое. Совет я дал и совет получил. Неведомыми путями шел я оттуда и принес вам послания. Вот что должен был я сказать Арагорну:

Где теперь твой народ, ты ответь, Элессар?

Почему от тебя он вдали?

Близок час. Позабытые выйдут из скал

И взойдут на твои корабли.

Долгий труд, страшный путь — всё тебе суждено.

Мчится с Севера Серый Отряд.

Вновь поднимутся те, кто был проклят давно,

К Морю путь вам они преградят.

Леголасу прислала она такие слова:

О Леголас Зеленолист! В густой тени лесов

Ты в счастье жил. Но берегись — опасен Моря зов.

И если сердцу твоему услышать суждено

Плач чаек — то в глуши лесной не отдохнет оно.

Гэндальф умолк и закрыл глаза.

— А мне она ничего не передала, — тихонько вздохнул Гимли и поник головой.

— Темны ее слова, — сказал Леголас, — и немногое говорят тем, кому посланы.

— Малое утешение, — отозвался Гимли, не поднимая головы.

— Ты предпочел бы, чтоб она предрекла твою смерть?

— Да, если ей больше нечего сказать.

— Что такое? — встрепенулся Гэндальф. — А! Кажется, я догадываюсь, что означали ее слова. Прости, Гимли! Я задумался над ее посланиями. Но она послала Слово и тебе:

«Гимли, сыну Глоина, — сказала она, — передай привет от его Дамы. Хранитель Локона, куда бы ты ни пошел, думы мои пребудут с тобой. Но остерегись направить свой топор на верное дерево!»

— В счастливый час вернулся ты к нам, Гэндальф! — кричал Гимли, прыгая и напевая что-то на своем гортанном языке. — Ну, ну, подходите! — дурачился он, размахивая топором. — Если уж голова Гэндальфа стала неприкосновенной, так найдите мне что-нибудь, чтобы мой топор не скучал!

— Долго искать не придется! — Гэндальф поднялся. — Мы славно провели время, друзья, но теперь надо идти.

***

Он снова закутался в серый изодранный плащ и двинулся вперед. В молчании все следовали за ним — прочь от уступа, по лесу и вниз по Энтице — покуда не вышли на опушку Фангорна. Коней всё еще не было видно.

— Они не вернулись, — вздохнул Леголас. — Нас ждет утомительный путь.

— Я не пойду пешком, — сказал Гэндальф. — Время не ждет.

Он поднял голову — и долгий, чистый и высокий звук прорезал воздух. Маг свистнул трижды, и им почудилось, что восточный ветер принес из дали полей слабое ржание. Они ждали. Скоро донесся стук копыт — сперва едва ощутимым дрожанием земли, внятным лишь Арагорну (он приник ухом к земле), затем всё громче и громче.

— Конь не один, — заметил Арагорн, выпрямляясь.

— Истинно, — слегка улыбнулся Гэндальф. — Мы четверо — слишком тяжкая ноша для одного коня.

— Их трое, — сказал Леголас, глядя на равнину. — Как они мчатся! Да это Хазуфель и моя подружка Арод! Но с ними еще один конь, он бежит впереди — прекраснее коня я не встречал!

— И не встретишь, — согласился Гэндальф. — Это Ночиветр, вождь меарасов, царственных коней, и даже Теодэну, князю Роханда, не доводилось видеть лучшего коня. Он сверкает, как серебро, а бег его плавен, словно теченье равнинной реки. Он пришел ко мне — это конь Белого Всадника. Вместе мы вступим в битву.

Пока старый маг говорил, конь приблизился, летя по склону; шкура его сияла, грива стелилась по ветру. Двое других следовали за ним. Едва Ночиветр заметил Гэндальфа, он остановился и громко заржал; потом медленно подошел и, склонив гордую голову, прижался мордой к шее старика.

Гэндальф погладил его.

— Долог путь из Светлояра, друг мой, — проговорил он. — Но ты мудр и скор и пришел вовремя. Долгий путь предстоит нам, мы пройдем его вместе и не расстанемся более в этой жизни!

Приблизились и другие кони. Они стояли чуть поодаль, словно ожидая приказов.

— Мы отправимся сейчас в Медузэлд, дворец вашего господина Теодэна, — серьезно обратился к ним Гэндальф. Они склонили головы. — Времени у нас мало, поэтому, с вашего позволения, друзья мои, мы поедем верхом. Мы просим вас бежать как можно быстрее. Хазуфель понесет Арагорна, Арод — Леголаса. Гимли поедет со мной — Ночиветр согласится нести нас обоих. Мы задержимся лишь для того, чтобы вы напились.

— Теперь мне ясна хотя бы часть вчерашней загадки, — заметил Леголас, легко вспрыгивая на спину Арод. — От страха они убежали вначале или нет — наши кони встретили Ночиветра, своего вождя, и радостно приветствовали его. Знал ты, что он рядом, Гэндальф?

— Знал, — отвечал маг, — Я мысленно звал его и попросил поспешить; ибо вчера он был далеко на юге. И вот он примчался ко мне, и снова несет меня!

***

Гэндальф говорил с Ночиветром, а конь летел так, что спутники едва поспевали за ним. Немного он погодя он неожиданно свернул, отыскал на берегу пологий спуск и, переплыв реку, повел их к югу по гладкой безлесной равнине. Ветер гнал серые волны по травам бесконечных степей. Нигде не было и следа тропинки или тракта, однако Ночиветр не останавливался и не колебался.

— Он бежит прямо к замку Теодэна, что в предгорьях Белых Гор, — сказал Гэндальф. — Так гораздо быстрее. На востоке, где пролег Главный Восточный Тракт, земля тверже, но Ночиветру ведомы пути через все лощины и топи.

Много часов скакали они по степи и заливным лугам. Часто трава бывала столь высока, что достигала коленей всадников, и, казалось, кони плывут в серозеленом море. Они проезжали скрытые заводи, обширные заросли осоки над предательскими трясинами; но Ночиветр всегда находил дорогу, и другие кони следовали за ним. Солнце медленно клонилось к западу. Оглядывая просторы роандийских равнин, всадники увидели мгновенный всплеск багрового пламени, тотчас же утонувший в травах. Далеко у горизонта плечи гор с двух сторон мерцали багрянцем. Оттуда поднимался дым, окрашивая в цвет крови солнечный диск, и казалось, трава загорается под его лучами.

— Там лежит Роандийский Проход, — сказал Гэндальф, ни к кому не обращаясь. — Там лежит Исенгард.

— Я вижу клубы дыма, — пробормотал Леголас. — Что бы это могло быть?

— Война и битва, — отвечал Гэндальф. — Вперед!

Глава 6В Золотом Дворце

Они скакали сквозь закат, и сумерки, и опускающуюся ночь. Когда, наконец, они остановились и спешились, даже Арагорн был измотан до предела. Гэндальф позволил им отдохнуть лишь несколько часов. Леголас и Гимли спали; Арагорн лежал на спине, раскинув руки; но Гэндальф стоял, опершись на Жезл, вглядываясь в темноту. Ни единый шорох не нарушал ночной тишины. Когда они поднялись, небо было затянуто тучами, принесенными студеным ветром. В холодном лунном свете вновь вышли они в путь, мчась так же быстро, как при свете дня.

Проходили часы, а скачка продолжалась. Гимли задремал и упал бы с седла, если бы Гэндальф не встряхнул его. Хазуфель и Арод, усталые, но гордые, следовали за своим неутомимым вождем, серой тенью скользящим в ночи. Лиги летели под копыта. Восковая луна скрылась за тучами. Жестокий холод пронизывал воздух. На востоке тьма медленно растворялась в стылой серости. Алые копья света взлетели над черной стеной Привражья слева от них. Вставал рассвет, яркий и чистый; ветер пересекал их путь, шурша в клонящихся травах. Внезапно Ночиветр остановился и заржал. Гэндальф указал вперед.

— Смотрите! — вскричал он, и они подняли усталые глаза. Перед всадниками стояли горы юга, увенчанные снегами, испещренные черными полосами. Степи докатывались до холмов, что теснились у их подножий, и разделялись на множество узких долин, всё еще мглистых и темных, пробивающих свой извилистый путь к сердцу великих гор. Прямо перед путешественниками лежала обширнейшая из этих долин, подобная длинному заливу меж берегов-холмов. В глубине ее они заметили группу гор с высоким пиком. У входа в долину, подобно стражу, стоял одинокий холм. Вокруг его подножия вился, блестя серебром, поток, вытекающий из долины; на его склоне они уловили далекий блеск, мерцание золота.

— Говори, Леголас! — обратился к эльфу Гэндальф. — Скажи, что ты видишь?

Леголас вгляделся, заслонив глаза от лучей восходящего солнца.

— Я вижу белый поток, текущий с ледников, — сказал он. — На востоке, там, где он вытекает из долины, поднимается зеленый холм. Ров и мощные стены окружают его, а перед рвом насажена колючая изгородь. Внутри видны крыши домов. А в центре, на высокой зеленой террасе, стоит большой дворец. И мне кажется, он крыт золотом. Там стоят воины в светлых кольчугах; но остальные дворы спят.

— Дворы эти зовутся Эдорасом, — кивнул Гэндальф. — А золотой дворец — Медузэлд. Там живет князь Теодэн, Сеньор Роандиийской Марки. Мы двинемся с приходом дня. Перед нами прямой путь. Но необходима осторожность, ибо идет война и роандийцы, властители коней, не дремлют, как может показаться. Мой совет всем вам: забудьте об оружии, оставьте надменность, пока мы не предстанем перед князем.

***

Ясным и чистым светом горело утро, пели птицы, когда путешественники подъехали к реке. Они быстро бежала по долине, изгибаясь у подножия холмов широкой петлей и, повернув, уходила к востоку, к заросшему тростником ложу Энтицы. Земля была зеленой; во влажных лугах и вдоль травяных берегов росло много ив. Здесь, на юге, они уже почувствовали приближение весны и закраснелись концами веток. Реку пересекал брод, утоптанный табунами. Путешественники миновали его и неожиданно наткнулись на широкий, изрезанный колеями тракт, ведущий к нагорьям.

У подножия Крепостного Холма дорога шла в тени высоких зеленоскатных курганов. На их западных склонах трава была белой точно запорошенная снегом: множество маленьких цветов расцвело там, подобно звездам в траве.

— Взгляните! — мягко улыбнулся Гэндальф. — Как прекрасны ясные глаза трав! Незабудками зовутся они, симбелминэ на языке этой страны, ибо цветут они круглый год и только там, где спят уснувшие вечным сном. Здесь покоятся предки Теодэна.

— Семь курганов слева, девять — справа, — заметил Арагорн. — Много поколений сменилось с тех пор, как был возведен Золотой Дворец.

— Пятьсот раз краснели и опадали листья в моем родном Лихолесье с тех пор, — обернулся к нему Леголас. — И кратким показалось нам это время.

— Но для всадников Марки оно было долгим, — сказал Арагорн. — Таким долгим, что рассказ о возведении этого дворца стал преданием, а всё, что было до того, затерялось во мгле столетий. Теперь они зовут эту землю своим домом, и язык их отличен от языка их северной родни. — И он тихо запел на медленном, незнакомом товарищам языке, — однако эльф и гном слушали, потому что звучали в этом напеве сила и скрытая боль.

— Это, наверно, язык Роханда, — проговорил Леголас. — Он похож на эту землю: порой — плодородную и мягкую, порой — твердую и суровую. Но я не понимаю, о чём эта песнь — кроме того, что сложена она с печалью Смертных.

— Вот как она звучит на Всеобщем языке, — сказал Арагорн. — Переводчик я неважный… ну да слушайте:

Где всадник? Где конь? Где рога звук?

По ветру волос сверканье?

Где алый огонь и летящий стук,

И жил под рукой дрожанье?

Где бурные травы нашей весны?

Прошли, как дожди долины…

Укрылись в горах, как благие сны,

Упали в поток стремнины.

Погасший костер кто увидит с гор?

Где голос становищ давних?

Пески продолжают с цветеньем спор,

Развалин зловещи камни.

Так пел когда-то забытый роандийский бард, вспоминая, как высок и прекрасен был Эорл Юный, пришедший сюда с севера; крылатым был его конь Фелароф, отец коней. Так поют роандийцы и по сей день, сидя вечером у огня.

Беседуя, друзья миновали курганы. Дорога вела отряд по зеленым плечам холмов, встречь ветру, и вскоре они подъехали к ветроломным стенам и высоким воротам Эдораса.

Их охраняли стражники в светлых кольчугах. Они мгновенно вскочили с земли и преградили копьями путь.

— Остановитесь, незнакомцы! — вскричали они на языке Роханда, требуя у товарищей, чтобы те назвали свои имена и цель приезда. Удивлённы и враждебны были их взгляды; хмуро смотрели они на Гэндальфа.

— Хорошо, что я понимаю ваш язык, — ответил он по-роандийски, — но ведь не все чужестранцы владеют им. Почему вы не говорите на Всеобщем языке, если хотите получить ответ?

— Такова воля князя Теодэна. Никто не войдет в эти ворота, кроме тех, кто говорит по-нашему и, значит, является нашим другом, — ответил один из стражей. — Никого не зовем мы сюда в дни войны — только наших воинов и тех, кто идет из Гондора. Кто вы, опрометчиво пересекшие равнину, скачущие на конях, подобных нашим коням? Давно заметили мы вас. Мы не видели прежде ни таких странных всадников, ни такого гордого коня, как один из тех, что несут вас. Он из рода Феларофа, если глаза не обманывают нас. Скажи, не колдун ли ты, не шпион ли Сарумана, не призрак ли? Отвечай, да поживее!

— Мы не призраки, — сказал Арагорн. — И глаза ваши не лгут вам. Ибо это действительно ваши кони, и, думаю, вы знали об этом, задавая вопрос. Но вор не стал бы возвращать украденное. Это Хазуфель и Арод, что два дня назад одолжил нам Йомер, третий Маршал Роандийской Марки. Мы привели их назад, как обещали. Разве Йомер не вернулся и не предупредил о нашем приходе?

В глазах стража мелькнула тревога.

— О Йомере я говорить не стану, — ответил он. — Если то, что ты сказал мне, — правда, тогда, без сомнения, Теодэн должен об этом знать. Быть может ваше появление не так уж непредвиденно. Две ночи назад к нам приходил Червослов и передал, что по велению князя ни один чужестранец не должен войти в эти ворота.

— Червослов? — остро взглянул на воина Гэндальф. — Ни слова больше! Миссия моя касается не Червослова, но Сеньора Марки и только его. Не пошлешь ли ты кого-нибудь доложить о нашем приезде? — глаза мага сверкнули под густыми бровями, и он в упор посмотрел на стража.

— Я пойду сам, — медленно проговорил тот. — Но какое имя должен я назвать? И что должен я сказать о тебе? Ты кажешься старым и усталым, но думаю я, ты можешь быть суровым и непреклонным.

— Зорок ты и сказал верно, — кивнул маг. — Ибо я — Гэндальф. Я вернулся. И — взгляни! — я тоже привел назад коня. Это Ночиветр Великий, которого ни одна другая рука не может укротить. А рядом со мной Арагорн, сын Арафорна, наследник королей, и эльф Леголас, и гном Гимли. А теперь ступай и скажи своему господину, что мы стоим у ворот и хотели бы говорить с ним — если только он позволит нам войти в его дворец.

— Удивительные имена назвал ты! Но я передам их, как ты велишь, и узнаю волю моего господина. Подождите здесь немного, и я принесу вам его ответ. Но не надейтесь на многое! Стоят лихие дни! — Страж быстро зашагал прочь, оставив пришельцев под бдительными взглядами товарища.

Спустя некоторое время он возвратился.

— Следуйте за мной! — сказал он. — Теодэн позволил вам войти, но любое оружие, будь то всего лишь посох, вам придется оставить у порога. Стражи Дверей сохранят его.

***

Темные ворота распахнулись. Путешественники спешились и вошли. Они увидели широкую дорогу, мощеную дробленым камнем; она извивами вела вверх, кое-где переходя в пологие ступени. Друзья миновали много деревянных домов и темных дверей. Рядом с дорогой в каменном русле тек светлый говорливый ручей. Наконец они подошли к вершине холма. Там над зеленым склоном высилась веранда, у подножия которой из каменной лошадиной головы бил фонтан; перед ним был широкий бассейн, и вода изливалась из него водопадом. По зеленой террасе вверх шла каменная лестница, крутая и широкая; по обе стороны верхней ступени в камне были высечены скамьи. На этих скамьях сидели стражи с обнаженными мечами на коленях. Золотистые волосы падали им на плечи; знак солнца украшал изумрудно-зеленые щиты, длинные латы ясно горели и, когда они поднялись, то показались путникам выше смертных людей.

***

— Двери перед вами, — сказал проводник. — Я должен вернуться на пост у ворот. Прощайте! Да будет князь Теодэн милостив к вам! — И он ушел вниз по дороге. А остальные стали подниматься по лестнице под взглядами высоких стражей. Молча стояли они наверху, пока Гэндальф не ступил на мощеную веранду, которой оканчивалась лестница. Тогда внезапно они чистыми голосами прокричали учтивое приветствие на своем языке.

— Привет вам, пришельцы издалека! — воскликнули они и повернули мечи эфесами к странникам в знак мира. На солнце блеснули зеленые самоцветы. Затем один из воинов выступил вперед и заговорил на Всеобщем языке.

— Я Страж Дверей князя Теодэна. Зовут меня Хама. Я предлагаю вам оставить здесь оружие.

Леголас передал ему кинжал с инкрустированной серебром рукоятью, лук и колчан.

— Хорошенько храните их, — молвил он. — Это дар Владычицы Золотого Леса.

Изумление вспыхнуло в глазах стража. Он торопливо положил оружие к стене, словно боясь держать его в руках.

— Никто не дотронется до них, клянусь вам, — ответил он.

Арагорн колебался.

— Не желал бы я, — сказал он, — расставаться со своим мечом или отдавать Андуриль в руки другого.

— Но того желает Теодэн, — учтиво возразил Хама.

— Мне не совсем ясно, как воля Теодэна, сына Тэнгела, будь он даже Сеньором Марки, сможет восторжествовать над волей Арагорна, сына Арафорна, наследника Элендиля Гондорского.

— Это дворец Теодэна, а не Арагорна, будь он даже князем Гондора на престоле Дэнетора, — сказал Хама, быстро отступая к дверям и преграждая дорогу. Меч его был теперь обращен к чужестранцам клинком.

— Пустой разговор, — вмешался Гэндальф. — Требование Теодэна бессмысленно, но еще более бессмысленно отказываться выполнить его. Не вноси свой закон в чужие стены, мой друг.

— Ты прав, — согласился Арагорн, — и я поступил бы как велит мне хозяин дома, находись я даже в хижине дровосека, — если бы речь не шла об Андуриле.

— Каково бы ни было его имя, — со спокойной угрозой произнес Хама, — вам придется оставить его здесь, если вы не хотите биться в одиночку против всех воинов Эдораса.

— Не в одиночку, — Гимли мрачно взглянул снизу вверх на стража, словно тот был деревом, которое гном собрался повалить. — Не в одиночку!.. — повторил он, сжимая рукоять топора.

— Тише, тише! — мягко воскликнул Гэндальф. — Здесь все друзья. Или должны ими быть: ибо великую радость доставит Мордору наша ссора. Дело мое не ждет. Вот мой меч, добрый Хама. Храни его. Он зовется Гламдрингом и был выкован эльфами в незапамятные времена. А теперь дай мне пройти. Ну же, Арагорн!

Медленно расстегнул Арагорн пояс и сам прислонил меч к стене.

— Здесь оставляю я его, — сказал он. — Но берегись его тронуть! В этих эльфийских ножнах покоится Меч, что был Сломан и откован вновь, — и смерть поразит всякого, кроме наследника Элендиля, кто дерзнет прикоснуться к нему.

Страж отступил и в изумлении посмотрел на Арагорна.

— Вы словно вышли из древних преданий, — потрясенно пробормотал он. — Всё будет исполнено по Вашему слову, сьер.

— Что ж, — с явным облегчением вздохнул Гимли. — Если уж вам доверили Андуридь, мой топор тоже может остаться здесь.

Страж, однако, всё еще колебался.

— Твой жезл, — обратился он к Гэндальфу. — Прости, но его тоже надо оставить.

— Глупости! — отрезал Гэндальф. — Предусмотрительность — одно дело, неучтивость — другое. Я стар. Если я не буду опираться на посох, мне придется сидеть здесь, покуда князь Теодэн сам не выйдет ко мне.

Арагорн расмеялся.

— У каждого есть нечто, слишком дорогое его сердцу, чтобы доверять это кому-либо. Неужели вы отнимите у старика его опору?.. Ну что, можем мы войти?

— Жезл в руках мудреца может оказаться большим, чем просто опора, — заметил Хама, с недоверием глядя на ясеневый посох Гэндальфа. — Однако в сомнениях люди чести должны доверять своему разуму. Вы кажетесь мне достойными уважения. Входите!

***

Стражи подняли тяжелые засовы, и створки дверей с глухим рокотом разошлись. Странники вошли во дворец. После свежего воздуха и ясного света внутри было темно и душно. Дворец был обширен, полон неясных теней и неярких огней; мощные колонны поддерживали высокий свод. Но тут и там яркие солнечные лучи, сверкая, проникали сквозь восточные окна, затененные глубокими нишами. Сквозь щели в крыше сияло бледно-голубое небо. Когда глаза привыкли к полумраку, товарищи заметили, что пол выложен из разноцветного камня; ветвящиеся руны и неведомые знаки сплетались под их ногами. Они разглядели богатую инкрустацию колонн, мерцающих тусклым золотом и нежными полутонами мрамора. Стены украшали тканые картины — они изображали героев древних сказаний; некоторые потускнели с годами, некоторые скрывались в тени. Но одно изображение было ярко освещено: юноша на белом коне. Он трубил в большой рог, и светло-русые волосы его струились по ветру. Голова коня была вскинута, ноздри его раздувались; он чуял битву. Бело-зеленый поток стремительно вихрился вокруг его коленей.

— Это Эорл Юный, — сказал спутникам Арагорн. — Таким прискакал он с севера, чтобы вступить в битву на полях Келебранта.

Четверо товарищей прошли мимо яркого огня, горящего в очаге в центре зала. Потом остановились. В дальнем конце зала, за очагом, был помост. К нему вели три ступени. На помосте стояло широкое позолоченное кресло. В нем сидел человек, столь согбенный, что казался гномом; его густые волосы длинными прядями спадали из-под тонкого золотого обруча, охватывавшего лоб. В центре обруча сиял белый бриллиант. Борода покрывала колени старца подобно снегу; глаза его, всё еще горящие ясным огнем, сверкнули при взгляде на чужестранцев. За его креслом стояла женщина в белом. У его ног на ступенях сидел человек в одеждах чародея; лицо его было бледно, глаза прикрыты тяжелыми веками.

Стояла тишина. Старец недвижно сидел в кресле. Наконец Гэндальф заговорил.

— Привет тебе, Теодэн, сын Тэнгела! Я вернулся. Ибо грядет буря, и друзья должны собраться вместе, чтобы не погибнуть.

Старец медленно поднялся, тяжело опираясь на черную трость с костяной рукоятью; теперь странники увидели, что, хотя годы согнули его, он всё еще был высок, и в юности, должно быть, держался прямо и гордо.

— Я приветствую вас, — сказал он. — И, возможно, вы ждете доброго приема. Но мне нелегко искренне приветствовать тебя, мастер Гэндальф. Ты всегда был глашатаем войны. Беды следуют за тобой подобно воронам, и одна ужаснее другой.

Не стану обманывать тебя: когда я узнал, что Ночиветр вернулся один, я обрадовался не только возвращению коня, но и отсутствию всадника; и когда Йомер принес весть о твоей гибели, я не скорбел. Но вести издалека редко бывают правдивы. Ты снова здесь! А с тобой, как я полагаю — и новые беды, еще более пагубные, чем прежде. Так почему я должен приветствовать тебя, Буревест? Объясни, если сможешь. — И медленно опустился в кресло.

— Вы говорили справедливо, сеньор, — поддержал его бледный человек, сидящий на ступенях помоста. — Не прошло и пяти дней, как вы получили известие о гибели у Западных Болот вашего сына Теодреда: вашей правой руки, Второго Маршала Марки. На Йомера надежды мало. Если бы ему было доверено командование, немногих оставил бы он охранять стены этого города. А из Гондора идут вести о близкой войне с Черным Властелином. Воистину этот чародей не смог бы выбрать лучшего часа для возвращения! Правда, Гэндальф Буревест, почему мы должны привечать тебя? Как говорится: дурные вести — дурные гости. — Он мрачно рассмеялся и, приподняв на мгновение тяжелые веки, кинул на товарищей темный взгляд.

— Ты — сосуд мудрости, друг мой Червослов, — смиренно ответил Гэндальф, — и, без сомнения истинная опора своему господину. Однако у человека, несущего злые вести, есть два пути: создателя зла или друга, пришедшего предупредить и помочь.

— Это так, — протянул Червослов, — но есть и третий путь: собирателя костей, стервятника, жиреющего на войнах. Какую помощь приносил ты нам? И какую помощь принес ты сейчас? В прошлый раз, помнится, мы помогли тебе. Тогда князь позволил тебе выбрать любого скакуна; к нашему удивлению, ты выбрал Ночиветра. Мой господин был глубоко опечален; однако, решили мы, это не слишком высокая плата за то, чтобы ты убрался с нашей земли. Кажется мне, история повторяется: ты нуждаешься в помощи, а не принес ее. Привел ли ты воинов? Принес ли ты мечи, копья, луки? Или ты пригнал коней? Ибо всё это необходимо сейчас, и это я назову помощью.

Но кто следует за тобой? Трое бродяг в серых лохмотьях, и ты — самый нищий из четверых!

— Учтивость твоего дома тает на глазах, Теодэн, сын Тэнгела, — проговорил Гэндальф. — Разве начальник караула не назвал моих спутников? Мало кому из князей Роханда доводилось принимать трех таких гостей. Оружие, что они сложили у твоих дверей, достойно величайших из смертных. Серы их одежды, ибо сотканы эльфами, и они дошли в них сюда сквозь мглу многих бед и страданий.

— Значит, правда то, о чём рассказал Йомер, и вы в сговоре с колдунами Золотого Леса? — вкрадчиво спросил Червослов. — Удивляться нечему: паутина лжи всегда плелась в Двимордэне.

Гимли резко шагнул вперед, но внезапно ощутил на своем плече руку Гэндальфа — и окаменел.

— В Двимордэне, в Лориэне

Не скользят людские тени.

Смертным в веренице лет

Редко тот сияет свет.

В ясном свете тех земель

Явен зов: «Галадриэль!»

В родниках чиста вода,

И в руках бела звезда.

Непорочны листья сени

В Двимордэне, в Лориэне.

Той не знают красоты

Смертных дерзкие мечты, —

— тихо пропел Гэндальф — и вдруг преобразился. Отбросив изодранный плащ, он выпрямился, более не опираясь на Жезл, и голос его был теперь чист и холоден.

— Мудрый говорит лишь о том, что знает, Грима, сын Гельмуда. Неразумным червем стал ты. А потому молчи и держи свой грязный язык за зубами. Не затем шел я сквозь пламя и смерть, чтобы выслушивать поносные речи от слуги, да еще при свете дня.

Он поднял Жезл. Прокатился гром. Свет померк в восточных окнах. В зале сгустилась тьма. Огонь погас — лишь сердито краснели угли. Виден был только Гэндальф, чья озаренная белым фигура высилась перед почерневшим очагом.

Во мгле послышалось шипение Червослова:

— Не советовал ли я вам, господин, отобрать у него Жезл? Этот идиот Хама предал нас!

Ослепительная вспышка озарила зал — будто молния расколола крышу. Потом стало тихо. Червослов лежал лицом вниз.

— Теперь, Теодэн, сын Тэнгела, выслушаешь ли ты меня? — спросил Гэндальф. — Попросишь ли о помощи? — Он опустил Жезл и указал на высокое окно. Казалось, тьма там немного расчистилась, и сквозь просвет в ней стал виден далекий кусочек сияющего неба. — Не всё затемнено. Будь мужествен, Сеньор Марки, ибо лучшей помощи тебе не найти. Мне нечего посоветовать тому, кто предался отчаянию. Но тебе я скажу Слово и дам совет. Выслушаешь ли ты их? Они предназначены не для всех ушей. Но сначала выйди на веранду, оглядись! Слишком долго сидел ты среди теней, внимая кривотолкам и лживым клятвам.

Теодэн медленно поднялся. В зале снова вспыхнул слабый свет. Женщина быстро подошла к князю, взяла под руку, и старец неверными шагами спустился с помоста и медленно пошел через зал. Червослов остался лежать на полу. Они приблизились к дверям, и Гэндальф постучал.

— Отворите! — крикнул он. — Дорогу Сеньору Марки!

Двери отворились, и свежий воздух ворвался в зал. Над холмом свистел ветер.

— Отошли стражу к подножию лестницы, — сказал маг. — И ты, дева, оставь меня наедине с ним. Я позабочусь о нем.

— Ступай, Йовин, сестрична, — мягко произнес старый князь. — Время страхов прошло.

Женщина медленно пошла во дворец. На пороге она остановилась и оглянулась. Она задумчиво смотрела на князя, и в спокойных глазах ее была печаль.

Прекрасно было ее лицо, а волосы струились подобно золотому потоку. Стройной и высокой была она в своем белом, подпоясанном серебряным шнуром платье; и однако она казалась сильной и гибкой, как сталь. Такой Арагорн впервые увидел при свете дня Йовин, княжну Роханда, и подумал, что красота ее, прекрасная и холодная, как утро ранней весны, не расцвела еще, и женственность ее еще дремлет. Но именно тогда была она разбужена им — высоким наследником королей, умудренным многими зимами, таящим под серыми лохмотьями Силу и Власть, которые ей дано было ощутить в этот час. На мгновение она застыла, потом повернулась и быстро ушла.

— А теперь, сеньор, — сказал Гэндальф, — огляди свои земли! Вдохни вновь свежий воздух степей!

С веранды на вершине холма они видели за рекой зеленые роандийские равнины, уходящие вдаль и тающие в серой дымке. Упали первые капли принесенного ветром дождя. Небо над ними было темным, предгрозовым; с запада донесся гром, и далекая молния ударила в вершину одного из холмов. Но ветер сменился на северный, и пришедшая с востока гроза укатилась на юг, к морю. Внезапно сквозь разрыв в тучах прорвался поток солнечных лучей — и струи дождя озарились серебром, а река вдали замерцала, подобно драгоценному стеклу.

— Здесь не так уж темно, — проговорил Теодэн.

— Не так уж, — согласился маг. — И годы не так давят на твои плечи, как кое-кто заставлял тебя думать. Оставь свою подпорку!

Черная трость со стуком упала на камни. Князь медленно распрямлялся, как человек, долгое время придавленный тяжкой ношей. Теперь он снова был высок и прям, и глаза его ясно синели, словно отражая небесную голубизну.

— Темны были мои мысли, — сказал он. — А сейчас я точно родился заново. И сейчас мне хотелось бы, чтобы ты пришел раньше, Гэндальф. Потому что, боюсь я, ты увидишь лишь закат моего дома. Недолго осталось стоять этим высоким стенам. Огонь пожрет трон отцов. Что можно сделать?..

— Многое, — откликнулся Гэндальф. — И прежде всего пошли за Йомером. Правильно ли я понял, что ты заточил его в темницу по совету Гримы — того, кого все, кроме тебя, зовут Червословом?

— Это правда, — вздохнул Теодэн. — Он восставал против моих приказов и угрожал смертью Гриме в моем дворце.

— Он может любить тебя и не любить Червослова с его советами.

— Может быть и так. Я исполню твою просьбу. Позови сюда Хаму. Он не смог быть стражем дверей — так быть ему на посылках. Пусть один виновный приведет на суд другого, — голос его звучал мрачно, но он взглянул на Гэндальфа и улыбнулся, и избороздившие его лицо морщины разгладились навсегда.

Когда Хама был вызван и отослан, Гэндальф усадил Теодэна на каменную скамью, а сам сел у его ног, на верхнюю ступень лестницы. Арагорн с товарищами стояли рядом.

— Сейчас не время рассказывать всё, что тебе надо было бы знать, — начал Гэндальф. — Но если надежды мои не обманут меня, скоро придет время, когда я смогу говорить более подробно. Слушай же! Тебе грозит опасность — большая, чем та, в которую заставляла тебя поверить лиходейская мудрость Червослова, что оплела и усыпила тебя. Но ты не спишь более! Ты живешь. Гондору и Роханду не выстоять поодиночке. Враг много сильнее, чем мы считали — и однако, у нас есть надежда, о которой он не подозревает.

Гэндальф заговорил тихо и быстро, и никто кроме князя не слышал его слов. Но, пока маг говорил, в глазах Теодэна разгорался ясный огонь, и в конце концов он поднялся со скамьи, выпрямившись в полный рост, и Гэндальф встал рядом, и они вместе взглянули на восток.

— Поистине, — сильно и ясно прозвучали слова Гэндальфа. — Надежда наша там, где наш величайший страх. Судьба светлых земель висит на волоске. Однако надежда по-прежнему существует — если нам удастся продержаться еще немного.

Теперь взоры всех были обращены на восток. Над лигами освещенных солнцем земель, за край зримого смотрели они, и страх и надежду несли их думы через затемненные горы в царство тьмы. Где сейчас Хранитель Кольца? Как тонок волос, на котором всё еще висит судьба! Леголасу, когда он напряг свои зоркие глаза, показалось, что он видит далекий белый блеск — солнечный луч, упавший на шпиль Охранной Башни. А впереди — бесконечно далекой — однако реальной — угрозой вспыхивали маленькие языки темного пламени.

Теодэн вновь опустился на скамью, медленно, словно усталость всё еще боролась в нем с волей Гэндальфа. Он обернулся и окинул взглядом свой величественный дворец.

— Увы! — прошептал он, — злые дни выпали мне на долю, и пришли они, когда я состарился. Жаль Боромира! Юные уходят, а старикам — жить, — он обхватил колени сжатыми руками.

— Пальцы твои быстрее вспомнят былую силу, если сожмут эфес меча, — негромко сказал Гэндальф.

Теодэн поднялся и потянулся к боку, но меча на поясе не было.

— Куда Грима запрятал его? — пробормотал князь.

— Возьми этот, Сеньор, — раздался чистый голос. — Он всегда к твоим услугам. — Двое людей неслышно поднялись по лестнице и стояли теперь несколькими ступенями ниже веранды. Один из них был Йомер. На голове юноши не было шлема, грудь не прикрывала кольчуга, но в руке он держал обнаженный меч и, став на одно колено, он протянул его эфесом вперед своему сюзерену.

— Откуда он у тебя? — сурово спросил Теодэн. Он повернулся к Йомеру, и воины в изумлении воззрились на него, стоящего прямо и гордо. Куда девался старец, которого они покинули скрюченным в кресле, дрожащей рукой опирающимся на палку?

— Это моя вина, — ответил Хама, дрожа. — Я понял, что Йомер освобожден. И такая радость была в моем сердце, что, возможно, я снова согрешил. Но, так как он получил свободу и является Маршалом Марки, я возвратил ему меч, как он меня просил.

— Чтобы положить его к твоим ногам, Сеньор, — молвил Йомер.

Мгновение Теодэн молча смотрел на коленопреклоненного Йомера. Никто не двигался.

— Ты не примешь меча? — тихо произнес за его спиной Гэндальф.

Теодэн медленно протянул руку. Когда пальцы его сжали эфес, стоящим вокруг показалось, что к иссохшим рукам вернулись гибкость и сила. Неожиданно он поднял клинок и со свистом рассек воздух. Потом громко вскрикнул — и голос его зазвенел в древнем боевом кличе:

— Вставайте, вставайте, Всадники!

Зло пробуждается, тьма на востоке!

Седлайте коней, трубите в рога!

Вперед, Эорлинги!

Стражи взбежали по ступеням, думая, что князь зовет их. В изумлении смотрели они на своего повелителя, потом все как один обнажили мечи.

— Веди нас!

— Весту Теодэн хал! — вскричал Йомер. — Великая радость для нас видеть, что ты снова стал собой. Никто более не скажет, Гэндальф, что ты приносишь беду!

— Возьми свой меч, Йомер, сын сестры! — сказал князь. — Ступай, Хама, отыщи мой меч! Грима припрятал его. Приведи заодно и его самого. Гэндальф, ты говорил, что можешь дать мне совет, если я пожелаю его услышать. Так что за совет?

— Ты уже взял его сам, — улыбнулся Гэндальф. — Доверять Йомеру больше, чем человеку с кривыми мыслями. Оставить сожаления и страх. Вершить дела самому. Всех, кто может держаться в седле, немедленно послать на запад, как тебе советовал Йомер: мы должны покончить с Саруманом, пока есть еще время. Если мы потерпим поражение — мы погибли. Если победим — придет черед следующей заботе. Раненых, а также женщин, детей и стариков надо тотчас же укрыть в горах. Готовы ли убежища? Пусть люди возьмут еду, но не мешкают и не тащат с собой драгоценностей. Ставка в этой игре их жизнь.

— Теперь твой совет кажется мне полезным, — сказал Теодэн. — Мой народ последует ему немедля. Но вы, мои гости, — верно сказал ты, Гэндальф, что учтивость покинула мой дом! Вы скакали всю ночь, и утро на исходе, — а вам не предложили ни отдыха, ни еды. Покои, где вы сможете отдохнуть после завтрака, готовы.

— Нет, князь, — покачал головой Арагорн. — Не пришло еще время, когда усталые смогут отдохнуть. Всадники Роханда должны выступить сегодня же, и мы выступим с вами — Меч, Топор и Лук. Мы принесли их не для отдыха у стен вашего Дворца, Сеньор Марки. И давно обещал я Йомеру, что наши мечи будут сверкать рядом.

— Теперь действительно есть надежда победить! — обрадовался Йомер.

— Надежда, да, — сумрачно улыбнулся Гэндальф. — Но Исенгард силен, и другие опасности всё ближе. Не мешкай, Теодэн, когда мы уйдем. Быстрей уводи народ в горы, в Урочище Духов!

— Нет, Гэндальф! — возразил князь. — Ты сам не знаешь, какой ты искусный целитель. Всё будет не так. Я сам поведу в бой моих всадников и, возможно, паду в пылу сражения. Но тем спокойнее будет мой сон.

— Тогда даже поражение Роханда будет воспето бардами, — заметил Арагорн.

Воины, стоящие вокруг, загремели оружием, восклицая:

— Сеньор Марки ведет нас! Вперед, Эорлинги!

— Ты не должен лишать свой народ одновременно и защиты, и пастыря, — предостерег маг. — Кто будет вести и направлять его в твое отсутствие?

— Я подумаю об этом, — кивнул Теодэн. — А сейчас сюда идет мой советник.

***

Из дворца вышел Хама. За ним, раболепно съежившись, шел Грима Червослов. Лицо его было совсем белым. Глаза щурились от солнечного света. Хама преклонил колени и подал Теодэну длинный меч в ножнах, изукрашенных изумрудами и золотом.

— Вот, сеньор, меч твоих предков, Херугрим, — сказал воин. — Его нашли в сундуке этого человека. Очень не хотелось ему расставаться с ключами. И там нашлось еще многое из того, что потеряли другие.

— Ты лжешь, — не глядя на него, заявил Червослов. — Меч этот твой господин сам отдал мне на хранение.

— А теперь он забирает его у тебя, — проговорил Теодэн. — Это неприятно тебе?

— Разумеется нет, сеньор, — отвечал Червослов. — Я забочусь о вас, как могу. Но не утомляйте себя, не напрягайте чрезмерно своих сил. Позвольте другим разобраться с этими надоедливыми гостями. Стол ваш накрыт и завтрак ждет. Идете ли вы?

— Иду, — сказал Теодэн. — И распорядись, чтобы гостям тоже подали завтрак. Они будут есть за моим столом. Войско выступает сегодня. Вышли вперед герольдов! Пусть созывают всех, кто живет неподалеку. Всех мужчин и юношей, которые могут носить оружие, всех, у кого есть кони. Пусть велят им собраться у ворот Эдораса к двум часам пополудни.

— Сеньор! — возопил Червослов. — Этого-то я и боялся! Этот чародей околдовал вас! Неужели никто не останется защищать Золотой Дворец — жилище ваших предков? Никто, чтобы охранять Сеньора Марки?

— Если это и колдовство, — сказал Теодэн, — оно кажется мне более полезным, чем твой шепот. Твое знахарство слишком долго заставляло меня ходить на четвереньках, как зверя. Нет, здесь не останется никого — даже Гримы. Грима тоже отправится на войну. Ступай! У тебя еще довольно времени, чтобы очистить свой меч от ржи.

— Милосердия, сьер! — проскулил Червослов, падая ниц. — Сжальтесь над тем, кто не жалел себя, служа вам! Не отсылайте меня от себя! Я и один сумею защитить вас, если остальные уйдут. Не отсылайте вашего преданного Гриму!

— Мне жаль тебя, — серьезно сказал Теодэн. — И я не хочу отсылать тебя от себя. Я веду воинов в бой. Следуй за мной и делом докажи свою преданность.

Взгляд Червослова перебегал с лица на лицо. Глаза его были глазами затравленного зверя, лихорадочно ищущего лазейку в кольце врагов. Он часто облизывал губы длинным бледным языком.

— Подобную решимость можно ожидать от князя из Дома Эорла, хоть он и стар. Но тот, кто истинно любит его, пощадит его преклонные годы. Однако я вижу, что пришел слишком поздно. Те, кого, быть может, не опечалит смерть моего господина, сумели убедить его. Если я не могу разрушить содеянного ими, услышьте меня хоть сейчас, сеньор! В Эдорасе должен остаться тот, кому ведомы ваши замыслы и кто станет беспрекословно выполнять ваши приказы. Назначьте вашего преданного слугу. Позвольте своему советнику Гриме хранить дом до вашего возвращения — и я молю, чтобы мы увидали его, хотя ни один мудрец не станет надеяться на это.

Йомер рассмеялся.

— А если и этот предлог не избавит тебя от войны, благороднейший Червослов, — осведомился он, — какую еще менее почетную службу найдешь ты себе тогда? Таскать в горы мешки с едой — если кто-нибудь доверит их тебе?

— Нет, мой Йомер, ты не понял истинных замыслов мастера Червослова, — Гэндальф обратил на того пронзительный взгляд. — Он коварен и нагл. Даже сейчас он играет с опасностью — и выиграл… пинок. Терпение мое истекло. Ниц, змея! — внезапно приказал он голосом, от которого мороз пробежал у всех по коже. — Ниц, на брюхо! Когда Саруман купил тебя? Что он тебе посулил? Что, когда все погибнут, ты получишь часть сокровищ — и женщину, которую дерзнул пожелать? Слишком долго следил ты за ней из-под век и бродил за ней по пятам.

Йомер схватился за меч.

— Я знал об этом, — пробормотал он. — И прежде я убил бы его за одно это, забыв законы нашего дома. Но теперь есть и другие причины. — Юноша шагнул вперед, но Гэндальф рукой задержал его.

— Йовин в безопасности, — сказал он обычным своим голосом. — Но ты, Червослов, ты сделал всё, что мог, для своего верного господина. Надо воздать тебе по заслугам. Однако Саруман склонен забывать о своих сделках. Я советовал бы тебе поскорее отправиться к нему и напомнить о своей преданности — не то он и не вспомнит об оказанной тобой услуге.

— Ты лжешь, — неуверенно возразил Червослов.

— Слово это слишком часто слетает с твоих губ, — холодно заметил Гэндальф. — Я не лгу. Смотри, Теодэн, перед тобой змея. Ты не можешь без риска взять его с собой или оставить позади. Убить его было бы справедливо. Но он не всегда был тем, чем стал сейчас. Когда-то он был человеком и служил тебе, как мог. Так дай ему коня, и пусть он сам выбирает свой путь. Что выберет — то получит.

— Ты слышал, Червослов? — князь не смотрел на распростертого у его ног человека. — Выбирай: отправишься ли ты с нами на войну и делом докажешь свою преданность, или уйдешь сейчас, куда пожелаешь. Но знай: если мы снова встретимся, я забуду о милосердии.

Червослов медленно поднялся. Он смотрел на воинов, полуприкрыв глаза. Пристально поглядел он на Теодэна, раскрыл рот, точно собираясь что — то сказать — и вдруг выпрямился. Руки его двигались. Глаза сверкали. Такая ярость клокотала в нем, что люди отступили от него. Он заскрежетал зубами; потом, дыша с присвистом, плюнул под ноги князю и, метнувшись в сторону, кинулся вниз по лестнице.

— За ним! — велел Теодэн. — Последите, чтобы он не причинил никому зла, но не трогайте и не задерживайте его. Дайте ему коня, если он пожелает.

— …И если хоть один из них пожелает нести его, — добавил Йомер.

Один из стражей сбежал по ступеням. Другой спустился к водоему у подножия веранды, принес в шлеме воды и начисто вымыл оскверненные Червословом камни.

***

— А теперь, гости мои, идем! — пригласил Теодэн. — Идем и подкрепимся, насколько позволяет время.

Они вернулись во дворец. Внизу, в городе, слышались голоса герольдов и звучно трубили рога: князь хотел выступить, как только люди города и предместий вооружатся и соберутся у ворот.

За столом князя сидел Йомер и четверо гостей. Была там и Йовин. Все торопливо ели и пили. Теодэн расспрашивал Гэндальфа о Сарумане, остальные молчали.

— Кто знает, как давно началось его предательство? — задумчиво говорил маг. — Не всегда он был лиходеем. Когда-то я не сомневался, что он друг Роханда; и даже когда душа его заледенела, он всё-таки был вам полезен. Но давно замыслил он сокрушить вас, хоть и носил личину дружбы, пока не подготовился к войне. В те годы служба Червослова была легка, и все твои поступки тут же становились известны Исенгарду. Потому что земли твои были открыты, и чужестранцы свободно проходили через них. И всегда рядом с тобой был Червослов, шепотом своим отравляя твои думы, холодя сердце, ослабляя члены, а остальные могли лишь молча наблюдать, как ты гибнешь, ибо ты постоянно желал видеть его рядом.

Но когда я бежал и предостерег тебя — маска была скинута. После этого Червослов повел опасную игру, всё время стараясь задерживать тебя, не давая тебе собраться с силами. Он был ловок: притуплял беспокойство, играл на страхах.

Помнишь, как легко он убедил тебя, что нельзя посылать людей на север в погоню за недостижимым, когда постоянная опасность грозит с запада? Он уговорил тебя запретить Йомеру преследовать орков. Если бы Йомер не решился открыто противостоять ему, говорящему твоими устами — орки были бы уже в Исенгарде, и с большой добычей. Нет, не с той, которую жаждет Саруман превыше всего, — но с двумя членами моего отряда, долей той тайной надежды, о которой даже с тобой, сьер, я не могу говорить открыто. Отважишься ли ты представить себе все страдания, которые могли выпасть на их долю, или то, что мог бы знать сейчас Саруман — чтобы уничтожить нас?

— Я многим обязан Йомеру, — сокрушенно вздохнул Теодэн. — Поздно понял я, что у преданного сердца может быть упрямый язык.

— Скажи еще, — откликнулся Гэндальф, — что кривым глазам правда всегда видится кривдой.

— Воистину слепы были мои глаза, — молвил Теодэн. — Более всех обязан я тебе, гость мой. Снова ты успел вовремя. Я отдам тебе всё, чтобы ты ни выбрал: только назови. Лишь меч оставляю я себе.

— Успел ли я вовремя — покажет время, — сказал Гэндальф. — Что до подарка, князь, я выбираю то, что мне нужнее всего: быстроту и верность. Дай мне Ночиветра! Прежде он был лишь одолжен, если это можно назвать займом. Теперь же я отправляюсь на нем встречь великим опасностям, противопоставив Свет Тьме: я не стану рисковать тем, что мне не принадлежит. К тому же нас связывают узы дружбы.

— Ты хорошо выбрал, — отвечал Теодэн. — Я отдаю его с радостью. Однако это великий дар. Нет коня, подобного Ночиветру. В нем воплотился один из лучших скакунов прошлого. И ему не вернуться вновь… А вам, остальные гости, я предлагаю всё, что найдется в моем арсенале. Мечи вам не нужны; но взгляните на шлемы и кольчуги искусной работы — дары моим предкам от Гондора. Выбирайте, что пожелаете, — и да охранят они вас в битве!

***

Вошли люди, неся одеяния войны из складов князя, и облачили Арагорна и Леголаса в сияющие кольчуги; гости выбрали также шлемы и круглые щиты: рельефы на них были выложены золотом и украшены драгоценными камнями. Гэндальф оружия не взял; Гимли же не нуждался в рубахе из колец, потому что не было в кладовых Эдораса кольчуги лучше, чем его короткие латы, откованные в кузницах Под Горой. Однако он взял железную шапку и небольшой круглый щит с изображением белого коня в зеленом поле — гербом Дома Эорла.

— Пусть он хранит тебя! — сказал Теодэн. — Его изготовили для меня во времена Тэнгела, когда я был ребенком.

Гимли поклонился.

— Великая честь для меня, Сеньор Марки, нести твой герб. — Он усмехнулся. — Истинно: лучше уж мне нести коня, чем коню — меня. Я больше доверяю собственным ногам. И, быть может, еще доберусь туда, где смогу драться, стоя на земле.

— Вполне возможно, — согласился Теодэн.

Князь поднялся, и сразу вперед выступила Йовин, держа на подносе кубок с вином.

— Тэрту Теодэн хал! — произнесла она. — Прими этот кубок и осуши его в счастливый час. Да пребудет с тобой здоровье на всём пути!

Теодэн выпил кубок, и она стала обносить им гостей. Остановившись против Арагорна, она запнулась на мгновение и подняла глаза, и взгляд ее сиял. И он взглянул на ее прекрасное лицо и улыбнулся; но когда он взял кубок, руки их встретились, и он почувствовал, как дрогнула она от этого прикосновения.

— Здрав будь, Арагорн, сын Арафорна! — воскликнула она.

— Здрава будь, княжна Роханда! — ответил он, но лицо его было взволнованно, и он не улыбался более.

Когда кубок обошел гостей, князь направился к дверям. Там ожидали его стражи, и герольды, и все сеньоры и вожди, что жили в Эдорасе или недалеко от него.

— Слушайте! — заговорил Теодэн, и герольды подхватили его слова. — Я выступаю с предчувствием, что это мой последний поход. Детей у меня нет. Мой сын Теодред погиб. Я называю Йомера, сына сестры, своим наследником. Если же не вернемся мы оба — изберите нового князя. Но я должен сейчас вверить кому-то мой народ, чтобы он правил им в мое отсутствие. Кто из вас останется здесь?

Воины молчали.

— Неужели же вам некого назвать? В кого верит мой народ?

— В Дом Эорла, — ответил Хама.

— Но Йомера я не могу отпустить, да он и сам не останется, — сказал князь. — А он последний из нашего дома.

— Я говорил не о Йомере, — возразил Хама, — и он не последний. Есть еще его сестра, Йовин, дочь Йомунда. Она бесстрашна и высока душой. Народ любит ее. Оставь ее повелевать Эорлингами, пока нас не будет.

— Быть по сему, — решил Теодэн. — Пусть герольды объявят, что Йовин будет править Рохандом.

Потом князь опустился на скамью, а Йовин преклонила колени и приняла от него меч и латы.

— Прощай, племянница! — обратился к ней князь. — Темен этот час, однако, быть может, мы вернемся в Золотой Дворец. Но в Урочище Духов люди могут продержаться долго, и если битва будет проиграна, туда придут все, кто уцелеет.

— Не говори так! — отвечала она. — По дням пересчитаю я год, что минует до вашего возвращения. — Но, говоря это, она смотрела на стоящего неподалеку Арагорна.

— Не страшись! — сказал он. — Князь вернется. Не на Западе, но на Востоке подстерегает нас Рок.

Князь спускался по лестнице, и Гэндальф шел рядом с ним. Остальные двинулись следом. По дороге к воротам Арагорн обернулся — Йовин стояла одна на вершине лестницы, опираясь на меч. Она была в кольчуге, и фигура ее сверкала под солнцем, словно отлитая из серебра.

Гимли с топором на плече шагал рядом с Леголасом.

— Как много предисловий нужно людям, чтобы приняться за дело! Мой топор так и рвется из рук. Я, конечно, не сомневаюсь, что роандийцы беспощадны в бою. Однако это не та война, что подходит мне. Как вступлю я в битву? Я хотел бы идти, а не трястись подобно переметной суме на луке Гэндальфова седла.

— Думается, место это безопаснее многих, — сказал Леголас. — Однако Гэндальф, без сомнения, с радостью спустит тебя на землю, когда начнется бой, или Ночиветр сделает это сам. Топор не оружие для всадника.

— А гном не всадник. Я собираюсь рубить головы оркам, а не снимать скальпы с людей, — и Гимли сжал рукоять топора.

У Ворот они увидели огромную толпу; все, старые и молодые, были уже в седле. Всего собралось более тысячи воинов.

Упруги были их копья. Громким радостным кличем встретили они Теодэна. Кто-то держал под уздцы Среброгривого — коня князя, другие — коней Арагорна и Леголаса. Гимли нахмурился, чувствуя себя неловко, и в этот момент к нему, ведя коня, подошел Йомер.

— Хей, Гимли, сын Глоина! — воскликнул он. — У меня нет времени учиться вежливости под твоей розгой, как ты обещал. Но не могли бы мы кончить нашу ссору? Я никогда не скажу ничего дурного о Владычице Лориэна.

— Я забуду на время о своем гневе, Йомер, сын Йомунда, — ответил Гимли. — Но если когда-нибудь ты увидишь Владычицу Галадриэль, ты должен будешь признать ее прекраснейшей в мире — или дружбе нашей придет конец.

— Быть по сему, — улыбнулся Йомер. — А до тех пор прости меня, и в знак примирения я предлагаю тебе свое седло — Гэндальф поедет впереди с Сеньором Марки, но если пожелаешь, конь мой Огненог понесет нас обоих.

— Благодарю тебя, — польщенно сказал Гимли, — я с удовольствием поеду с тобой, если мой друг Леголас поскачет рядом.

— Хорошо, — согласился Йомер. — Леголас слева от меня, а Арагорн — справа; и горе тем, кто дерзнет заступить нам путь!

— Где Ночиветр? — спросил Гэндальф.

— Пасется в степи, — ответили ему. — Он не позволил никому подойти к себе.

Гэндальф свистнул и громко позвал коня. Издалека донеслось ржание, и скакун понесся к войску, как выпущенная из лука стрела.

— Если бы Западный ветер обрел плоть, он появлялся бы так же, — проговорил Йомер, когда Ночиветр промчался мимо и остановился перед магом.

— Подарок вручен, — сказал Теодэн. — Но слушайте все! Здесь, перед вами, называю я гостя моего, Гэндальфа Серого, мудрейшим из советников, самым уважаемым среди мудрецов, сьером Марки, вождем Эорлингов — пока существует наш род; и я дарю ему Ночиветра — короля табунов.

— Благодарю, князь Теодэн, — молвил Гэндальф. Затем внезапно скинул плащ, отбросил шляпу и вскочил в седло. Он был без шлема и лат. Снежной белизной мерцали струящиеся по ветру волосы мага, ослепительно сверкали на солнце его белые одежды.

— Узрите Белого Всадника! — вскричал Арагорн, и все подхватили его слова.

— Наш князь и Белый Всадник! — возглашали они. — Вперед, Эорлинги!

Ревели трубы. Храпели и ржали кони. Копья ударялись в щиты. Потом князь поднял руку, и стремительно, как налетевшая буря, последнее войско Роханда помчалось на Запад.

Стоя в одиночестве на пороге опустевшего дворца, Йовин видела в мареве степей дальний блеск их копий.

Глава 7Хельмова Бездна

Когда они выехали из Эдораса, солнце склонялось к западу и свет его бил им в глаза, затягивая раскинувшиеся вокруг роандийские равнины золотой дымкой. В предгорьях Белых Гор на северо-запад вел проторенный тракт, и они скакали по нему, спускаясь и поднимаясь по склонам холмов, пересекая маленькие быстрые реки. Далеко впереди и справа неясно маячил Мглистый Хребет; всё темнее и выше становился он с каждой пройденной милей. За него медленно садилось солнце. Наступал вечер.

Войско скакало вперед. Боясь опоздать, всадники неслись так быстро, как только могли, почти не делая остановок. Быстры и выносливы были кони Роханда, но слишком длинен был путь. Более сорока лиг отделяло Эдорас от бродов реки Исен, где они надеялись найти воинов князя, сдерживающих напор Сарумановых полчищ.

Ночь сомкнулась над всадниками. Наконец они остановились на отдых. Они скакали около пяти часов и далеко продвинулись к западу, однако более половины пути по-прежнему лежало впереди. Под звездным небом в восковом лунном свете они разбили лагерь. Огня не зажигали; но выставили вокруг бивуака кольцо верховых стражей и разослали разведчиков. Медленно проходила ночь — ни известий, ни тревоги… На рассвете зазвучали рога, и через час войско снова вышло в путь.

***

В небе еще не было туч, а воздух уже налился тяжестью и невесенней жарой. Восходящее солнце затуманивала дымка, а за ним, медленно затягивая небо, разрасталась тьма, словно с востока шла великая гроза. А вдалеке, на северо — западе, клубилась мгла, медленно выползающая из Колдовской Долины.

Гэндальф покинул свое место во главе войска и подъехал к Леголасу. Эльф скакал рядом с Йомером.

— У тебя зоркие глаза Дивного Народа, Леголас, — обратился к нему маг. — За много лиг различаешь ты воробья в стае птиц. Видишь ли ты что — нибудь вон там, вдалеке, на границе владений Сарумана?

— Много лиг разделяют нас, — Леголас вгляделся, заслонив глаза рукой. — Я вижу тьму и какие-то огромные неясные тени в ней: они движутся по реке; но что они такое — сказать не могу. Чья-то воля опустила над теми землями туманную завесу. Будто сумерки из-под полога бесконечного леса расползаются по холмам.

— А сзади надвигается черная мордорская гроза, — озабоченно хмурясь, проговорил Гэндальф. — Нас ждет лихая ночь.

Тянулся второй день похода. Воздух становился всё тяжелее. К полудню темные тучи настигли войско: мрачный полог со вздыбленными краями в пятнах ослепительного света. Солнце скатывалось с небес, кроваво — красное в дымном мареве. Копья всадников вспыхнули огнем, когда последние лучи озарили каменный лик Триглава — совсем рядом, на северном отроге Белых Гор, три зубчатых рога пристально смотрели в закатное небо. В багровом свете всадники головной сотни увидели черную точку, всадника, скачущего к ним. Они остановились и ожидали его.

И он приблизился: усталый воин в помятом шлеме, с прорубленным щитом. Он сполз с коня и некоторое время жадно ловил ртом воздух. Потом заговорил:

— Здесь ли Йомер? — спросил он. — Вы пришли наконец… Слишком поздно. И слишком малы силы. Всё пошло прахом, когда погиб Теодред. Вчера нас оттеснили за Исен. Потери велики: многие погибли при переправе. А ночью свежие силы врага перешли реку к нашему лагерю. Исенгард, должно быть, опустел, но Саруман вооружил дикарей — горцев и пастухов с Поравнинья — и бросил их на нас. Защитные валы не сдержали их. Нас опрокинули, Эркенбранд Вэйсанский с теми, кого он успел собрать, отступил в свою крепость в Хельмовой Бездне. Остальное войско рассеяно.

Где Йомер? Скажите ему, что впереди надежд нет. Он должен вернуться в Эдорас прежде, чем туда придут волки Исенгарда.

Теодэн сидел молча, скрытый стражами от глаз воина; теперь он выехал вперед.

— Приблизься, Кеорл! — велел он. — Здесь я. Последнее войско эорлингов идет вперед. Оно не вернется без битвы.

Лицо воина осветилось радостным удивлением. Он выпрямился, потом опустился на колени, протягивая князю иззубренный меч.

— Приказывайте, сеньор! — воскликнул он. — И простите меня! Я думал…

— Ты думал, что я остался в Медузэлде, согбенный, как старое дерево под снегом. Так и было, когда ты уходил на войну. Но западный ветер отряс ветви, — проговорил Теодэн. — Дайте этому воину свежего коня! Мы выступаем на помощь Эркенбранду.

***

Пока Теодэн говорил, Гэндальф проехал немного вперед, пристально всглядываясь в северные земли — он смотрел в сторону Исенгарда и на запад, туда, где садилось солнце. Теперь он вернулся.

— Скачи, Теодэн, — промолвил он. — Скачи к Хельмовой Бездне! Не ходи к Исенским Бродам, не мешкай на равнине! Мне придется на время покинуть тебя. Я отправляюсь по неотложным делам. — И, обернувшись к Арагорну, Йомеру и воинам свиты, воскликнул:

— Охраняйте же Сеньора Марки, пока я не вернусь. Ждите меня у Врат Хельма! Прощайте!

Он сказал что-то Ночиветру, и, как стрела из лука, великий конь понесся прочь. Не успели они моргнуть, как он исчез: взблеск серебра в закате, ветер над степными травами, тень, что мелькнула и пропала из глаз. Среброгривый ржал и бил копытами, порываясь бежать следом, но лишь стрижу под силу было угнаться за Ночиветром.

***

— Что бы это значило? — полюбопытствовал один из стражей.

— То, что Гэндальф Серый куда-то торопится, — ответил Хама. — Он имеет привычку приходить и уходить, когда захочет.

— Будь здесь Червослов, он не затруднился бы объяснить это.

— Что до меня, — отрезал Хама, — я подожду, пока не увижу Гэндальфа снова.

— Смотри не заждись, — недобро хмыкнул страж.

Войско покинуло тракт и свернуло к югу. Спускалась ночь, но они всё двигались вперед. Холмы придвинулись, а высокие пики Триглава смутно рисовались на чернеющем небе. Несколькими лигами дальше, в самом конце Вэйсанской Долины, длинным заливом уходило в горы зеленое ущелье. Здешние жители называли его Хельмовой Бездной — в честь героя давних войн, построившего там Сторожевую Крепость. Крутое и узкое, заворачивало оно с севера под тень Триглава, пока обрывы — убежища воронов — не вставали, подобно мощным башням, по обе стороны, затмевая свет.

У Врат Хельма, перед жерлом Бездны, высилась скала, внешний ее край прикрывал северный откос. Там, на вершине, стояли высокие древние стены, окружая горделивую башню. Говорили, что в легендарные дни славы Гондора Короли из Заморья возвели эту Крепость руками гигантов. Хорнбург, или Гудящий Форпост, звалась она, ибо звук труб пел в дни войны над башней, отдаваясь в ущелье, словно из подгорных пещер выступали в поход давно забытые армии древних владык. Северный и Южный склоны, преграждая вход в Бездну, соединяла сложенная древними строителями стена. Под ней в широкой трубе текла река. Она извивалась вдоль подножия Гудящей Скалы и стекала в ров у Хельмова Заслона. Оттуда Предущельным Оврагом она бежала к Вэйсанской долине. Там, в Хорнбурге у Врат Хельма, жил ныне Эркенбранд Вэйсанский — страж западных границ Марки. Когда дни затемнила угроза войны, он вновь отстроил стену и укрепил Форпост.

***

Всадники были уже в низине перед жерлом Ущелья, когда раздались тревожные звуки рогов и крики высланных вперед разведчиков. Во тьме засвистели стрелы. Галопом прискакал один из разведчиков: в низине были волколаки, а от Бродов Исен на юг торопилось войско орков и дикарей — кажется, собирались штурмовать Хельмову Бездну.

— Мы нашли много наших — они погибли, пытаясь укрыться там, — докладывал разведчик. — И нам встретились остатки рассеянных отрядов: они растеряны, мечутся туда-сюда. Что сталось с Эркенбрандом, похоже, никто не знает. Скорее всего, его настигли у Врат Хельма — если он не погиб раньше.

— Видел ли кто-нибудь Гэндальфа? — спросил Теодэн.

— Да, сеньор. Многие видели старика в белом на белом коне, появляющегося то здесь, то там на равнине, подобно ветру над травой. Некоторые думают, что это Саруман. Говорят, прежде, чем пала ночь, он ускакал к Исенгарду. И кое — кто говорит, что еще до того видел Червослова; он шел к северу с отрядом орков.

— Червослову не поздоровится, если его повстречает Гэндальф, — заметил Теодэн. — Но, как бы там ни было, я лишился обоих советников: и старого, и нового. Однако в нашем положении у нас нет иного выбора, чем идти вперед, как говорил Гэндальф, к Вратам Хельма — есть ли там Эркенбранд или нет. Велико ли войско, что идет с Севера?

— Огромно, — сказал разведчик. — Тот, кто бежит, считает каждого врага за двоих, но я говорил и со стойкими воинами — и не сомневаюсь, что главные силы врага во много раз превосходят наши.

— В таком случае поторопимся, — сказал Йомер. — Надо прорываться сквозь тех врагов, которые сейчас преграждают нам путь к Крепости. В пещерах Хельмовой Бездны могут укрыться многие сотни; и тайные тропы ведут оттуда на вершины холмов.

— Не доверяй тайным тропам, — предостерег юношу князь. — Саруман долго следил за этими землями… Однако там мы сможем обороняться дольше. Едем!

***

Арагорн и Леголас вместе с Йомером скакали теперь впереди войска. Вперед, сквозь тьму скакали они, всё медленнее и медленнее: тьма сгущалась, и путь их заворачивал к югу в глубину мглистых долин предгорий. Врагов им почти не встречалось. Тут и там они наезжали на рыщущие орочьи орды, но те ускользали прежде, чем всадники успевали захватить и перебить их.

— Боюсь, так будет недолго, — сумрачно сказал Йомер. — Лишь до тех пор, пока весть о появлении нашего войска не дойдет до ушей Сарумана или тех, кого он поставил во главе.

Шум войны разрастался за их спиной. Теперь сквозь тьму до них доносились резкие звуки песни. Они далеко углубились в Предущельный Овраг и оглянулись. Они увидели вспышки, бесчисленные огненные точки в черноте степей позади, разбросанные подобно багровым цветам или змеящиеся длинными мерцающими рядами. То тут, то там вспыхивало яркое пламя.

— Это огромное войско, и оно упорно преследует нас, — с тревогой сказал Арагорн.

— Они несут огонь, — в голосе Теодэна звучала боль. — И поджигают всё на своем пути. Скирды, хижины, деревья — всё будет предано огню. В этой плодородной долине было немало усадеб. Горе, горе!.. Бедный мой народ!

— Если бы мы могли обрушиться на них с гор, подобно буре! — воскликнул Арагорн. — Бегство от них угнетает меня.

— Дальше бежать не придется, — откликнулся Йомер. — Немного вперед — и мы будем у Хельмова Заслона — древнего рва и вала поперек ущелья, двумя фарлонгами ниже Врат. Там мы сможем развернуться и дать бой.

— Нас слишком мало, чтобы удержать Заслон, — возразил Теодэн. — Он больше мили в длину, и проход в нем широк.

— Наш арьергард станет в проходе, если мы поспешим, — сказал Йомер.

Не было ни звезд, ни луны, когда всадники подъехали к проходу в Заслоне; оттуда выбегала река, вдоль нее шла дорога из Хорнбурга. Неожиданно перед ними встал вал — высокая тень за темным рвом. Когда они подскакали, их окликнул часовой.

— Сеньор Марки идет к Вратам Хельма, — ответил Йомер. — Это говорю я, Йомер, сын Йомунда.

— Добрая весть. Мы уже не надеялись, — сказал часовой. — Торопитесь! Враг наступает вам на пятки.

Войско втянулось в проход и остановилось на травяном откосе наверху. Теперь, к радости своей, они узнали, что Эркенбранд оставил многих воинов охранять Врата Хельма, и многие еще успели укрыться тут.

— Здесь около тысячи способных сражаться в пешем строю, — сказал старый Гэмлинг, предводитель защитников Заслона. — Но большинство из них видело или слишком много зим, как я, или слишком мало, как сын моего сына. Что слышно об Эркенбранде? Вчера прошел слух, что он отступил с теми, кто уцелел. Но он не пришел.

— Боюсь, теперь ему не прийти, — хмуро отозвался Йомер. — Наши разведчики ничего не узнали о нем, а вражье воинство уже в долине.

— Хотел бы я, чтобы он спасся, — проговорил Теодэн. — Он был могучий воин. В нем возродилась доблесть Хельма Победителя. Но ждать его мы не можем. Надо стянуть за стенами все наши силы. Как у вас с припасами? У нас еды мало: мы готовились к битве, а не к осаде.

— За нами, в пещерах Бездны укрыт народ Вэйсана: юнцы и старики, женщины и дети, — ответил князю Гэмлинг. — Но там же собрано много животных и корма для них.

— Хорошо, — кивнул Йомер. — Всё, что осталось в долине, орки сожгут и разрушат.

— Ежели они явятся к Хельмовым Вратам за нашим товаром — им придется дорого заплатить за него, — спокойно сказал Гэмлинг.

***

Князь и его всадники двинулись вперед. У пересекающей реку плотины они спешились. Длинной вереницей, ведя коней в поводу, поднялись они по пологому склону и вошли в ворота Хорнбурга. Там их встретили с радостью и ожившей надеждой: потому что теперь воинов было достаточно, чтобы защищать и крепость, и стену.

Йомер быстро привел войско в готовность. Князь и воины его дома бывали в Хорнбурге, также, как большинство вэйсанцев. На Заградной Стене и ее башне Йомер разместил большую часть своих сил, потому что здесь оборона вызывала наибольшие сомнения, если атака будет решительной и враг двинет вперед большое войско. Коней отвели в глубину ущелья и оставили нескольких воинов охранять их.

Заградная Стена была двенадцати футов высотой и так толста, что четыре человека могли идти по ней в ряд под прикрытием парапета; выглянуть за него мог лишь очень высокий человек. Тут и там в камне были бойницы, через которые стреляли лучники. Добраться туда можно было по лестнице, идущей из внешнего двора Хорнбурга; три лестничных пролета вели на стену также и из Бездны. Спереди она была гладкой, и огромные камни были уложены столь искусно, что на их стыках нельзя было найти ни единой трещины, а у вершины они нависали, подобно утесу над морем.

***

Гимли стоял, опершись на стену против парапета. Леголас сидел на парапете верхом, крутя в руках лук и вглядываясь во мглу.

— Это мне больше по душе, — сказал гном, притопнув. — Сердце мое бьется сильней, когда мы приближаемся к горам. Здесь славная порода. У этой земли крепкие кости. Я ощутил их ногами, когда мы поднимались от рва. Дайте мне год и сотню гномов — я так укреплю это место, что любые рати откатятся от него, как вода.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся Леголас. — Но ты гном, а гномы — странный народ. Мне это место и днем не понравится. Однако ты успокоил меня, Гимли: я рад, что ты стоишь рядом — на крепких ногах и с острым топором. Хотелось бы, чтобы здесь сейчас было побольше твоего народа. Но я отдам всё за сотню лучников из Лихолесья. Они нам понадобятся. У роандийцев есть неплохие стрелки, но здесь их слишком мало, слишком.

— Тесновато для стрельбы, — зевнул Гимли. — Самое бы время поспать. Сон!.. Я хочу спать, как никогда не хотел ни один гном. Езда верхом — утомительное дело… Но устал я, а не мой топор. Дайте мне побольше орочьих шей и место, чтобы развернуться, — и сна у меня не останется ни в одном глазу.

Медленно тянулось время. Далеко внизу, в долине, по — прежнему горели разбросанные огни. Воинство Исенгарда надвигалось в полном молчании. Факелы их множеством рядов змеились вверх по оврагам.

Внезапно от Заслона донеслись пронзительные вопли и яростные боевые кличи воинов. Прыгающие головни возникли над краем и тесно сгрудились у прохода. Потом они рассеялись и исчезли. Во весь опор пронеслись воины: галопом через плотину и вверх по склону к воротам форпоста. В крепость прискакал арьергард вэйсанцев.

— Враг рядом! — донесли они. — Мы расстреляли все стрелы, что имели. Ров заполнен орками. Но надолго это их не остановит. Они уже облепили берег густо, как муравьи. Но мы отучили их приносить факелы.

***

Миновала полночь. Небо было непроницаемо темным, недвижная тяжесть воздуха предвещала грозу. Вдруг тучи опалило темное пламя. Ветвящаяся молния ударила в восточные склоны. На краткий миг ослепительная вспышка озарила пространство меж скалой и Заслоном: оно кипело и бурлило черными тенями, где — приземистыми, словно расплющенными, где — высокими и зловещими с остроконечными шлемами и воронеными щитами. И еще сотни и сотни вливались в Проход и перехлестывали Заслон. Темный прилив подступил к Стене, затопив ущелье. По долине прокатился гром. Хлынул ливень.

И ливень стрел со свистом перелетел через зубцы и, звеня и сверкая, упал на камни. Кое-кто был ранен. Штурм Хельмовой Бездны начался, но ни звука, ни отклика не доносилось изнутри, и ответных стрел не было.

Атакующие остановились, поставленные в тупик молчаливой угрозой скалы и стены. То и дело тьму прорезали молнии. Потом орки пронзительно заорали, размахивая мечами и копьями и осыпая тучей стрел всех, кто открыто стоял на парапете; и воины Марки в изумлении взглянули на, как им показалось, огромное поле темной пшеницы, взметенное бурей войны, и каждый колос сверкал колючим огнем.

Прозвучали медные трубы. Враги ринулись вперед: некоторые — на Заградную Стену, другие — к плотине и склону, ведущему к воротам Хорнбурга. Там собрались сильнейшие орки и дикари с Поравнинья. Сверкнула молния и высветила на каждом щите и шлеме мертвенно-белую руку Исенгарда. Они достигли вершины скалы; они ползли к воротам.

Тогда, наконец, пришел ответ: буря стрел встретила их и град камней. Они качнулись, рассыпались и отступили, потом атаковали снова, вновь рассыпались и вновь атаковали. И каждый раз, как приливное море, они останавливались всё выше. Опять прозвучали трубы — и ревущая толпа устремилась вперед. Они держали над собой щиты как крышу, а в центре несли два мощных древесных ствола. За ними укрывались орки-лучники, посылая град дротиков в стрелков на стенах. Они достигли ворот. Деревья, раскачиваемые сильными руками, ударили в изгородь с раздирающим грохотом. Если кто-нибудь из атакующих падал, сраженный камнем, брошенным сверху, место его занимали двое. Снова и снова огромные тараны откатывались и ударяли.

***

Йомер и Арагорн стояли рядом на Заградной Стене. Они слышали рев голосов и глухие удары таранов; и затем, во внезапной вспышке молнии, увидели опасность у ворот.

— Пора! — сказал Арагорн. — Пришел час нашим мечам засверкать рядом!

Как огонь, промчались они по стене и вниз по ступеням лестницы и вбежали во внешний двор на Скале. По дороге они собрали горстку стойких фехтовальщиков. В углу крепостной стены, на западе, где склон вытягивался ей навстречу, была маленькая калитка. С этой стороны узкая тропа, зажатая между стеной и обрывом, вела к главным воротам. Арагорн и Йомер вместе проскочили через дверь, их воины следом. Мечи выскользнули из ножен одновременно.

— Гутвин! — вскричал Йомер. — Гутвин за Марку!

— Андуриль! — откликнулся Арагорн. — Андуриль за Нуменор!

Напав сбоку, они бросились на дикарей. Андуриль поднимался и падал, мерцая белым огнем. Со Стены и из крепости донеслись крики:

— Андуриль! Андуриль вступил в бой! Меч, что был Сломан, сияет вновь!

Таранщики в ужасе бросили деревья и развернулись к бою, но стена щитов разлетелась вдребезги, как от удара молнии, и они были отброшены, порублены и скинуты со скалы вниз — на камни ущельной реки. Орки-лучники, беспорядочно выпустив последний залп, бежали.

На краткий миг Йомер и Арагорн остановились перед воротами. Вдали гремел гром. Молнии сверкали между гор на юге. С севера опять дул пронизывающий ветер. Тучи были разорваны и разогнаны, выглянули звезды, а над холмами Приущелья встала бледная луна, тускло-желтая в лохмотьях грозы.

— Мы могли опоздать, — Арагорн глядел на ворота. Их огромные петли и железные засовы были вырваны и погнуты, многие бревна дали трещины.

— Однако мы не можем оставаться под стенами и защищать их, — сказал Йомер. — Смотри! — он указал на плотину. Огромная толпа орков и дикарей снова собралась по ту сторону реки. Засвистели стрелы и запрыгали по камням вокруг воинов. — Идем! Надо вернуться и посмотреть, что мы сможем сделать, чтобы укрепить ворота изнутри. Идем же!

Они повернулись и побежали. В этот момент около дюжины орков неподвижно лежавших на склоне, вскочили и с молчаливой быстротой устремились вперед. Двое упали под ноги Йомеру, схватили его и в мгновение ока уселись вверху. Но невысокая темная фигура, которой никто не заметил, выпрыгнула из тени и издала хриплый клич:

— Барук-Казад! Казад-аи-мену!

С размаха опустился топор. Головы двух орков покатились по склону. Остальные враги отступили. Йомер с трудом поднялся, как раз когда Арагорн примчался ему на помощь.

***

Калитка была вновь закрыта, железная дверь заперта и заложена изнутри камнями. Когда внутри стало безопасно, Йомер обернулся:

— Благодарю тебя, Гимли, сын Глоина! — сказал он. — Я не знал, что ты был с нами в сече. Но часто незваный гость оказывается лучшим гостем. Как ты там оказался?

— Я последовал за вами, чтобы разогнать сон, — небрежно ответил Гимли. — Но взглянул на горцев, и они показались мне слишком высокими — вот я и присел на камень, чтобы полюбоваться, как вы фехтуете.

— Мне никогда не расплатиться с тобой.

— Таких случаев представится немало, пока не кончится ночь, — рассмеялся гном. — Но я доволен. С тех пор, как я покинул Морию, я не рубил ничего, кроме дерева.

***

— Два! — сказал Гимли, похлопывая по топору. Он возвратился на свое место на стене.

— Два? — переспросил Леголас. — Я сделал больше, хотя теперь должен искать потраченные стрелы: мои все вышли. Всё же у меня на счету по меньшей мере двадцать. Но это лишь горстка листьев в лесу.

***

Небо быстро очищалось, и заходящая луна светила ярко. Но свет не принес надежд всадникам Марки. Вражеское воинство прибывало быстрее, чем таяло, и всё новые толпы вливались в проход из долины. Сеча на Скале дала лишь передышку. Под Заградной Стеной ревело, ярилось исенгардское море. Орки и дикари кишели у ее подножия. Веревки с кошками перелетали через стену быстрей, чем воины успевали рубить их или скидывать вниз. Сотни длинных лестниц поднялись вверх. Многие были сброшены, но еще больше стало на их место, и орки возникли на них, как обезьяны в темных лесах юга. Перед стеной, как галька в буре, были навалены мертвые и порубленные, всё выше поднимались жуткие курганы, а враги прибывали по-прежнему.

Усталость воинов Роханда возрастала. Все их стрелы были расстреляны, мечи — иззубрены, щиты — расколоты. Трижды Арагорн и Йомер поднимали их, и трижды вспыхивал Андуриль в отчаянной атаке, отбрасывая врагов от стены.

А потом позади, в Бездне, поднялся крик. Орки, как крысы, проползли сквозь трубу, в которой бежала река. Они затаились в тени откосов до тех пор, пока атака наверху не стала жаркой и почти все защитники не бросились на вершину стены. Тогда они выскочили. Часть их проникла вглубь Бездны и рубилась со стражами коней.

Гимли спрыгнул вниз с яростным криком, отдавшимся со склонов:

— Назад! Назад!

Дела ему теперь было достаточно.

— Назад! — кричал он. — Орки за стеной! Сюда, Леголас! Дела здесь хватит нам обоим. Казад-аи-мену!

Гэмлинг Старый взглянул вниз из Хорнбурга, заслышав раскатившийся над шумом битвы громкий голос гнома.

— Орки в Бездне! — вскричал он. — Хельм! Хельм! Вперед, Хельминги! — и он сбежал по лестнице со скалы; много воинов Вэйсана последовало за ним.

Их натиск был яростен и неожидан, и орки отступили. Вскоре их оттеснили в расщелины и перебили, или загнали в глубину Бездны, где они пали от рук стражей тайных пещер.

— Двадцать один! — воскликнул Гимли. Он обеими руками занес топор и уложил себе под ноги последнего орка. — Счет мой опять выше, чем у мастера Леголаса!

— Надо заткнуть эту крысиную нору, — сказал Гэмлинг. — Говорят, гномы ловкий народ по части камня. Помогите нам, господин!

— Мы не дробим камня ни боевыми топорами, ни пальцами, — ворчливо ответил Гимли. — Но я сделаю, что смогу.

Они набрали мелких камней и обломков, которые валялись вокруг, и под руководством Гимли заложили внутренний конец трубы, оставив маленький сток. Тогда ущельная река, набухшая от дождя, вспенилась и заволновалась в перекрытом русле, и медленно растеклась меж откосов холодным озерком.

— Суше будет наверху, — хмыкнул Гимли. — Ну, Гэмлинг, посмотрим, что творится на стене!

Он поднялся и нашел Леголаса рядом с Арагорном и Йомером. Эльф точил свой длинный кинжал. В штурме наступил перерыв с тех пор, как захлебнулась попытка прорваться через трубу.

— Двадцать один! — заявил Гимли.

— Хорошо, — кивнул Леголас. — Но мой счет теперь — две дюжины. Здесь пришлось поработать кинжалом.

***

Йомер и Арагорн устало оперлись на мечи. Слева на скале снова поднялся шум. Но Гудящий Форпост стойко держался, подобный острову в море. Ворота его лежали в развалинах, однако за баррикаду из балок и камней не проник пока ни один из врагов.

Арагорн взглянул на бледные звезды, на луну, теперь склонившуюся к ограждающим долину холмам.

— Эта ночь равна годам, — сказал он. — Сколько еще будет мешкать день?

— Рассвет скоро, — Гэмлинг подошел и встал рядом. — Да только боюсь, не поможет он нам.

— Однако заря всегда дарит людям надежду, — сказал Арагорн.

— Но эти создания Исенгарда, эти полуорки и люди-гоблины, порожденные колдовским искусством Сарумана, — их солнце не испугает, — сказал Гэмлинг. — А уж дикарей — и подавно. Вы что, не слышите их голосов?

— Я слышу, — ответил Йомер. — Однако мне они говорят не больше, чем щебет птиц или рычание диких зверей.

— Многие кричат на языке Поравнинья, — сказал Гэмлинг. — Я знаю его. Это древнее наречие, и когда-то на нем говорили во многих западных долинах Марки. Слушайте! Они ненавидят нас и рады, потому что гибель наша кажется им неизбежной. «Князь, князь! — вопят они. — Мы захватим их князя! Смерть лошадникам! Смерть пеговолосым! Смерть грабителям севера!» Так они называют нас. И за полтыщи лет они не забыли обиды на то, что властители Гондора отдали Марку Эорлу Юному и заключили с ним Союз. Это ненавистный Саруман не давал угаснуть огню. Ярость их не знает жалости. Они не отступят ни в сумерках, ни на рассвете, пока не захватят Теодэна — или не полягут все под этими стенами.

— И всё же заря принесет мне надежду, — сказал Арагорн. — Не сказано разве, что врагу не взять Хорнбург, покуда воины защищают его?

— Так поют наши барды, — пожал плечами Йомер.

— Так будем же защищать его — и надеяться! — сказал Арагорн.

***

Пока они разговаривали, донесся рев труб. Потом раздался грохот и взметнулись языки огня и дыма. Воды ущельной реки вырвались наружу, шипя и пенясь: запруды более не существовало, широкая брешь зияла в Стене. Темная орда вливалась в нее.

— Черные чары Сарумана! — воскликнул Арагорн. — Орки опять проползли в трубу и зажгли под нашими ногами огонь Ортханка. Элендиль! Элендиль! — с этим криком он спрыгнул в пролом; но как раз когда он это сделал, сотня лестниц вновь встала к зубцам. Над стеной и под стеной начался последний штурм, подобный темной волне, накатывающей на песчаный холм. Оборона была сметена. Некоторые роандийцы отступали всё дальше в Бездну, сражаясь и погибая за каждый фут, шаг за шагом отступая к пещерам. Другие прорубали себе путь к Форпосту.

Широкая лестница вела из Бездны на Скалу, к западным воротам Хорнбурга. У ее подножья стоял Арагорн. В руках его по-прежнему мерцал Андуриль, и ужас перед мечом сдерживал врагов, пока те, кто смог добраться до лестницы, поднимались к воротам. Позади, несколькими ступенями выше, припал на колено Леголас. Лук его был натянут, но у него осталась лишь одна стрела, и теперь он всматривался во тьму, готовый выстрелить в первого же орка, дерзнувшего вступить на лестницу.

— Все, кто мог, укрылись внутри, Арагорн, — позвал он. — Отходи!

Арагорн повернулся и взбежал по лестнице, но на бегу споткнулся от усталости. Враги тут же бросились вперед. Орки с радостным воем протягивали лапы, чтобы схватить его. Первый свалился со стрелой Леголаса в горле, но остальные перескочили через вожака. Тогда огромный валун, сброшенный с внешней стены, с грохотом рухнул на ступени, отбросив врагов назад, в Бездну. Арагорн достиг двери, и она быстро захлопнулась за ним.

— Плохи дела, друзья мои, — обреченно сказал он, отирая пот со лба.

— Плохи, — согласился Леголас, — но еще не безнадежны, пока ты с нами. Где Гимли?

— Не знаю, — сказал Арагорн. — Когда я в последний раз видел его, он дрался на земле за Стеной, но враги разделили нас.

— Злая весть, — нахмурился Леголас.

— Он крепок и силен, — Арагорн положил руку на плечо эльфа. — Будем надеяться, он укрылся в пещерах. Там он будет в безопасности — в большей, кстати, чем мы. Такое убежище должно быть по душе гному.

— Будем надеяться на это, — вздохнул Леголас. — Но я желал бы, чтобы он пришел сюда. Мне не терпится сообщить мастеру Гимли, что мой счет равен уже тридцати девяти.

— Если он пробился в пещеры, он обгонит тебя, — рассмеялся Арагорн. — Никогда еще не видел я столь неистового топора.

— Пойду набрать стрел, — сказал Леголас. — Кончится же когда-нибудь эта ночь, а при свете я смогу целиться лучше.

***

Арагорн прошел из внешнего двора в цитадель. Там, к своему ужасу, он узнал, что Йомер не вернулся в Хорнбург.

— Нет, к Скале он не приходил, — сказал один из вэйсанцев. — Я видел, как он собирал людей и рубился в жерле Бездны. С ним были Гэмлинг и гном, а я не смог присоединиться к ним.

Арагорн пересек внутренний двор и поднялся в высокую палату в башне. Там, темным силуэтом в проеме окна, стоял князь, глядя сверху на долину.

— Какие новости, Арагорн? — спросил он.

— Заградная Стена взята, сьер, защитники смяты; но многим удалось спастись на скале.

— Йомер здесь?

— Нет, сьер. Но много ваших людей отступило в Бездну; говорят, Йомер среди них. В расщелинах они могут отбросить врага и укрыться в пещерах. Не знаю, правда, будет ли у них тогда хоть какая-то надежда.

— Большая, чем у нас. Хорошая еда. И свежий воздух; из пещер в расселины выходят отдушины. Никому не взять вход силой, если его охраняют стойкие воины. Они смогут продержаться долго.

— Но орки принесли из Ортханка колдовское зло, — сказал Арагорн. — У них взрывной огонь; без него им бы Стену не взять. Если они и не войдут в пещеры, то завалят тех, кто внутри. Однако нам сейчас надо обратить все помыслы на собственную оборону.

— Я измучился в этой тюрьме, — сказал Теодэн. — Если бы я мог повести своих воинов в атаку, несясь по степи впереди них, возможно, я вновь ощутил бы радость битвы — чтобы с нею уйти. А здесь я не нужен.

— Здесь вы, по крайней мере, под защитой сильнейшей из крепостей Марки, — сказал Арагорн. — У нас больше надежд защитить вас в Хорнбурге, чем в Эдорасе, или даже в горном Урочище Духов.

— Говорят, Хорнбург никто никогда не брал штурмом, — Теодэн отошел от окна. — Но теперь душа моя полна сомнений. Мир изменился; всё, что некогда было крепко, становится ненадежно. Может ли какая-нибудь крепость устоять против такой силы и такой безудержной ненависти? Знай я, что мощь Исенгарда так велика, я, быть может, не кинулся бы ей навстречу так опрометчиво, несмотря на всю хитрость Гэндальфа. Совет его кажется мне теперь не таким хорошим, каким казался при свете утра.

— Не торопитесь судить о советах Гэндальфа, пока не всё кончено, сьер, — сказал Арагорн.

— Конец не замедлит, — ответил князь. — Но я не стану ждать его здесь, пойманный в ловушку, как старый барсук. Среброгривый, и Хазуфель, и кони моей свиты во внутреннем дворе. Когда взойдет заря, я велю протрубить в Рог Хельма — и выйду в поле. Пойдешь ли ты со мной тогда, сын Арафорна? Возможно, мы прорубим дорогу, или найдем конец, достойный песни, — если хоть кто-нибудь уцелеет, чтобы спеть о нас.

— Я пойду с тобой, — сказал Арагорн.

Получив разрешение, он вернулся на стену и двинулся вокруг, ободряя воинов, помогая всюду, где штурм был жарок. Леголас шел с ним. Языки огня выметнулись снизу. Поднялись штурмовые лестницы, полетели веревки. Опять и опять достигали орки вершины внешней стены, и опять и опять защитники отбрасывали их.

***

Наконец Арагорн остановился над главными воротами. Взглянув вперед, он увидел, что небо на востоке побледнело. Тогда он поднял пустую руку вперед ладонью в знак того, что хочет говорить.

Орки глумились и выли.

— Спускайся, спускайся! — кричали они. — Если хочешь говорить с нами — спустись к нам! Выдай нам своего князя! Мы — боевые Урук-Хаи! Мы сами придем в его нору, если он не выйдет к нам! Тащи его сюда!

— Князь выходит или остается по собственной воле, — сказал Арагорн.

— Тогда что ты здесь делаешь? — ответили снизу. — Чего тебе надо? Хочешь убедиться в мощи нашего воинства? Мы — боевые Урук-Хаи!

— Я хочу увидеть рассвет.

— Что изменит рассвет? — издевались они. — Мы — Урук-Хаи: нас не остановит ни ночь, ни день, ни тишь, ни буря. Мы пришли убивать — под солнцем или под луной. Что изменит рассвет?

— Никто не знает, что принесет ему новый день, — ответил Арагорн. — Уходите, пока он не принес вам гибель.

— Убирайся, не то мы подстрелим тебя! — завопили они. — Это не переговоры. Тебе нечего сказать!

— Мне есть что сказать, — отвечал Арагорн. — Никогда еще враг не владел Хорнбургом. Уходите, иначе никто из вас не будет пощажен. Ни один не останется в живых, чтобы доставить эту весть на север. Вы не знаете, что грозит вам.

Такая сила, такое королевское достоинство открылись в Арагорне, когда он стоял над развалинами ворот перед полчищами врагов, что многие горцы заколебались и оглянулись на долину, и некоторые с сомнением взглянули на небо. Но орки захохотали, и град дротиков и стрел просвистел над стеной, когда Арагорн спрыгнул вниз.

Раздался грохот, взметнулся столб огня. Надвратная арка, на которой он стоял за миг до того, распалась и рухнула в дыму и пыли. Баррикада была разметена, как от удара молнии. Арагорн поспешил к башне князя.

Но когда ворота пали и орки вокруг них взвыли, готовясь к атаке, ропот поднялся за их спинами, словно далекий ветер, и обратился в шум многих голосов, принесших на рассвете неожиданные вести. Орки на скале, заслышав крики ужаса, дрогнули и обернулись. И тогда, внезапно и жутко, с башни наверху протрубил Рог Хельма.

Все, кто слышал этот звук, содрогнулись. Многие орки повалились лицом вниз и заткнули уши когтистыми лапами. Сзади, из Бездны, донеслось эхо, звук догонял звук, они смешивались и пересекались — словно на каждом обрыве и на каждом холме стоял могучий герольд. Но воины на стенах удивленно переглядывались и прислушивались: эхо не умирало. Всюду меж холмов гудели рога; ближе и громче перекликались они теперь, и яростной и вольной была их песня.

— Хельм! Хельм! — пронеслось между всадников. — Хельм восстал и идет на войну; Хельм за князя Теодэна!

И с этим криком появился князь. Конь его был белым, как снег, вызолочен был его щит, длинным было его копье. По правую руку от него ехал Арагорн, сын Арафорна, наследник Элендиля, позади двигались сьеры дома Эорла Юного. Свет залил небо. Ночь ушла.

— Вперед, Эорлинги!

С громким кличем бросились они в атаку. Ревущей волной устремились они вниз, через плотину, и пронеслись сквозь полчища Исенгарда, подобно ветру меж трав. За ними, из Бездны, донесся неумолимый суровый крик воинов, вышедших из пещер и кинувшихся на врага. Наружу вылились все воины, которые были оставлены на Скале. И всё время звучал над ними гуд боевых рогов, эхо отдавалось в холмах.

Они скакали вперед — князь и его товарищи. Предводители и бойцы падали и отступали перед ними. Ни орк, ни человек не заступил им дороги. Спины врагов были открыты мечам и копьям всадников, лица обращены к долине. Они кричали и выли, ибо страх и огромное удивление объяли их с приходом дня.

Так князь Теодэн выехал из Хельмовой Бездны и пробил себе путь к Заслону. Там отряд остановился. Свет ярко озарял его. Лучи солнца горели над восточными холмами и мерцали на копьях воинов. Но они в молчании сидели на конях, глядя вниз, в Предущелье.

Земли изменились. Где прежде лежал зеленый дол, раскинувшись по склонам холмов, теперь поднимался лес. Огромные деревья, оголенные и молчаливые, стояли ряд за рядом, с искривленными стволами и седыми кронами; их изогнутые корни скрывала длинная шелковистая трава. Тьма была под ними. Заслон и полог неведомого леса разделяло всего около двух фарлонгов. Сейчас там собралось гордое воинство Сарумана, в ужасе перед князем и в еще большем ужасе перед деревьями. Орки вытекали из Врат Хельма, пока место вокруг заслона не очистилось; но внизу они сбились, как роящиеся пчелы. Тщетно карабкались они на склоны ущелья, пытаясь спастись. На востоке склоны были слишком круты и каменисты; слева и с запада к ним приближался рок.

Там, на гребне, внезапно возник всадник в белых одеждах, сияя в лучах восходящего солнца. Над низкими холмами трубили рога. За ним, спеша вниз по склонам, шло около тысячи пеших воинов; обнаженные мечи были в их руках. Впереди шагал высокий сильный человек. Алым был его щит. Подойдя к краю долины, он поднес к губам большой черный рог и протрубил певучий призыв.

— Эркенбранд! — зашумели всадники. — Эркенбранд!

— Узрите Белого Всадника! — вскричал Арагорн. — Гэндальф вернулся!

— Мифрандир, Мифрандир! — молвил Леголас. — Вот поистине чудо! Хотел бы я заглянуть в этот лес, пока не рассеялись чары.

Полчища Исенгарда ревели, кидаясь туда и сюда, мечась между страхом и ужасом. Вновь из Крепости прозвучал Рог. Сквозь проход в Заслоне ринулся в атаку отряд князя. С холмов надвигался Эркенбранд, сьер Вэйсана. Подобно оленю, мчался Ночиветр. На нем скакал Белый Всадник, и ужас перед его приближением поразил врагов безумием. Дикари-горцы пали ниц перед ним. Орки кружились и пронзительно вопили, и бросали наземь мечи и копья. Они бежали, как черный дым, гонимый горным ветром. С воем скрылись они под ожидающей тенью деревьев; и никто не вышел из этой тени назад.

Глава 8Дорога на Исенгард

Так встретились в свете утра на зеленом берегу ущельной реки князь Теодэн и Гэндальф — Белый Всадник. Были там и Арагорн сын Арафорна, и эльф Леголас, и Эркенбранд Вэйсанский, и сьеры Золотого Дворца. Вокруг них собрались роандийцы, всадники Марки: удивление превзошло радость победы, и глаза их были обращены на лес.

Внезапно раздался громкий шум, и с вала спустились те, кто был оттеснен в Бездну. Среди них шли Гэмлинг Старый и Йомер, сын Йомунда, а рядом шагал гном Гимли. Он был без шлема, голову его охватывала полотняная повязка, вся в запекшейся крови, но голос был громок и силен.

— Сорок два, мастер Леголас, — крикнул он. — Увы, топор мой зазубрился: у сорок второго на шее был железный воротник. А как у тебя?

— Ты обогнал меня на одного, — ответил Леголас. — Но я не завидую — так рад видеть тебя снова, и на ногах!

— Подойди, Йомер, сын сестры! — сказал Теодэн. — Лишь теперь, увидев тебя невредимым, я действительно радуюсь.

— Привет тебе, Сеньор Марки! — воскликнул Йомер. — Темная ночь миновала, и день сияет вновь. Но он принес диковинные вести. — Он обернулся и в изумлении поглядел сперва на лес, потом на Гэндальфа. — Снова пришел ты неожиданно в час нужды, — сказал он.

— Неожиданно?.. — переспросил Гэндальф. — Я сказал, что вернусь и встречу вас здесь.

— Но ты не назвал часа, не предсказал, как ты придешь. Необычную помощь принес ты. Ты великий маг, Гэндальф Белый!

— Может быть. Но если так, я еще ничем не доказал этого. Я дал добрый совет в опасности и воспользовался быстротой Ночиветра. Куда больше сделала ваша доблесть и крепкие ноги вэйсанских воинов, шедших сюда всю ночь.

Тогда все уставились на Гэндальфа в великом изумлении. Некоторые мрачно взглянули на лес и провели рукой по лбу, словно думали, что их глаза видят иное, чем его.

Гэндальф рассмеялся и смеялся долго и весело.

— Деревья? — сказал он наконец. — Нет, я вижу лес также ясно, как вы. Но это не мое дело. Такое превыше совета мудреца. Оно превыше моих сил, превыше всего, на что я мог надеяться.

— Но если не твое, то чье же это колдовство? — спросил Теодэн. — Не Сарумана, понятно. Не появился ли более могущественный маг, о котором мы пока не знаем?

— Это не колдовство, но древняя сила, — сказал Гэндальф. — Сила, что была на земле прежде песен эльфов и молотов гномов.

Прежде, чем найдено было железо и дерево пало,

Во времена, когда молоды были подлунные горы,

Прежде, чем сковано было Кольцо, причинившее горе,

Знали глухие леса этой силы скитанье.

— И как же разгадывается твоя загадка? — спросил Теодэн.

— Чтобы узнать это, вам придется отправиться со мной в Исенгард, — ответил Гэндальф.

— В Исенгард?! — вскричали они.

— Да, — сказал Гэндальф. — Я возвращаюсь в Исенгард, и те, кто пожелает, могут идти со мной. Там нас ждет много неожиданного.

— Но во всей Марке не наберется достаточно сил, даже если мы соберемся все, и излечимся от ран и усталости, чтобы штурмовать твердыню Сарумана, — возразил Теодэн.

— Как бы там ни было, я иду в Исенгард, — повторил Гэндальф. — Я не задержусь там. Путь мой лежит на восток. Ждите меня в Эдорасе прежде, чем умрет луна.

— Нет! — молвил Теодэн. — В темный предрассветный час сомнения одолели меня. Теперь же мы не расстанемся. Я пойду с тобой, если таков твой совет.

— Я хочу говорить с Саруманом как можно скорее, — сказал Гэндальф. — И поскольку он нанес тебе великий вред, было бы вполне справедливо тебе оказаться там. Но как скоро можешь ты выступить, и как быстро можешь ты двигаться?

— Мои воины утомлены битвой, — ответил князь, — да и сам я устал. Я долго скакал и мало спал. Увы! Моя старость не выдумана и не нашептана Червословом. Этой болезни не излечить никому — даже Гэндальфу.

— Тогда пусть все, кто пойдет со мной, отдыхают, — сказал Гэндальф. — Мы выступим к вечеру — так будет лучше, ибо все наши действия впредь должны быть тайными: таков мой совет. Но не бери особой много людей, Теодэн. Мы едем на переговоры, не в бой.

Князь отобрал тех воинов, которые были не ранены и имели резвых коней, и разослал их с вестью о победе по всем долинам Марки; они также несли клич, призывая всех воинов, старых и молода, поспешить в Эдорас. Сеньор Марки собирает там всех, кто может носить оружие, на второй день после полнолуния. В Исенгард князь взял с собой Йомера и двадцать воинов своего дома. С Гэндальфом должны были идти Арагорн, Леголас и Гимли. Несмотря на свою рану, гном не пожелал остаться.

— Это был скользящий удар, и шапка отвела его, — заявил он. — Чтобы я остался, нужно нечто большее, чем орочья царапина.

— Я залечу ее за время отдыха, — сказал Арагорн.

Князь возвратился в Хорнбург и теперь спал — и сон его был так спокоен, как не был долгие годы; и те, кто должен был ехать с ним, тоже отдыхали. Но остальные, все, кто не был ранен, начали скорбный труд: ибо многие пали в битве и лежали на поле или в Бездне.

Никто из орков не остался в живых; тела их были бессчетны. Но многие горцы сдались в плен: они были испуганы и молили о милосердии. Всадники Марки обезоружили их и заставили взяться за работу.

— Помогите возместить зло, которое вы принесли, — сказал Эркенбранд. — Потом вы дадите клятву никогда более не переходить Исен с оружием в руках и не заключать союза с врагами Людей, и тогда мы отпустим вас. Вы были обмануты Саруманом. Многие из вас получили смерть в награду за преданность ему; но если бы вы победили, заработок ваш был бы немногим лучше.

Воины Поравнинья были поражены, так как Саруман внушил им, что роандийцы жестоки и сжигают пленных живьем.

Посреди поля перед Хорнбургом поднялись два кургана, и под ними лежали все всадники, павшие в битве: с одной стороны те, кто пришел с восточных долин, с другой — вэйсанцы. В отдельной могиле, в тени Гудящей Скалы, покоился Хама, капитан стражи князя. Он пал у ворот.

Орков собрали в огромные кучи неподалеку от полога леса. Люди были в затруднении, потому что кучи эти оказались слишком велики для захоронения или сожжения. Для костров не было дерева, и никто не рискнул бы дотронуться топором до неведомых деревьев, даже если бы Гэндальф не предостерег их от рубки под угрозой смертельной опасности.

— Оставьте орков лежать, — сказал Гэндальф. — Утро вечера мудренее.

В полдень отряд князя приготовился к отъезду. Погребение тогда только началось; и Теодэн скорбел об утрате Хамы, своего капитана, и первым бросил горсть земли на его могилу.

— Воистину великий вред нанес Саруман мне и всем этим землям, — сказал он. — И я вспомню об этом, когда мы встретимся.

Солнце уже приблизилось к холмам на западе ущелья, когда, наконец, Теодэн, Гэндальф и их товарищи спустились с Заслона. За ними собралась огромная толпа из всадников и вэйсанцев, юных и старых, женщин и детей, что вышли из пещер Бездны. Чистыми голосами пели они песнь победы; но потом смолкли в удивлении, потом что увидели деревья и испугались их.

Всадники приблизились к лесу и остановились. Ни людям, ни коням не хотелось въезжать в него. Деревья стояли серой угрожающей стеной, и тени или туман клубились меж ними. Концы их длинных кривых ветвей свисали как шарящие пальцы, их корни выступали из-под земли, как члены неведомых чудовищ, и темные провалы открывались под ними. Но Гэндальф ехал вперед, ведя отряд, и там, где дорога из Хорнбурга встречала деревья, всадники видели теперь проём, подобный арке под мощными ветвями; Гэндальф въехал в него, и все последовали за ним. Тогда, к своему удивлению, они обнаружили, что дорога бежит вперед, и рядом с ней струится ущельная река; а над ними было небо, залитое золотистым светом. Но с обеих сторон огромные острова леса уже окутывал сумрак, переходящий в непроглядную тьму, и оттуда доносились скрипы и стоны ветвей, и далекие крики, и шум неявных голосов, и зловещий ропот. Ни орков, ни других живых существ видно не было.

Леголас и Гимли снова скакали на одном коне; они держались рядом с Гэндальфом, потому что Гимли боялся леса.

— Жарко здесь, — сказал Леголас Гэндальфу. — Я чую вокруг великую ярость. Чувствуешь, как бьется воздух в ушах?

— Да, — кивнул Гэндальф.

— Что сталось со злосчастными орками? — спросил Леголас.

— Этого, я думаю, никто никогда не узнает, — ответил Гэндальф.

Некоторое время ехали в молчании, но Леголас то и дело озирался по сторонам и остановился бы не один раз, чтобы послушать голоса леса, если бы Гимли позволил ему.

— Это самые странные деревья из всех, какие я видел, — сказал эльф. — А я видел много дубов, доросших от желудя до разрушительных лет. Хотел бы я быть сейчас свободным, чтобы побродить среди них: у них есть голоса, и со временем я понял бы их мысли.

— Нет, нет! — вскричал Гимли. — Давай покинем их! Я и так знаю их мысли: ненависть ко всему, что ходит на двух ногах, а разговор у них идет о разрушении и удушении.

— Не ко всему, что ходит на двух ногах, — возразил Леголас. — Они ненавидят орков. Они не отсюда и мало знают об эльфах и людях. Далеки долины, где они выросли. Они вышли из самых глубин Фангорна, Гимли, вот что я думаю.

— Тогда это самый опасный лес в Средиземье, — сказал Гимли. — Я благодарен им за то, что они сделали, но я не люблю их. Ты можешь считать их чудом, но я видел величайшее чудо этой земли, много прекраснее любых рощ и прогалин: душа моя до сих пор полна им.

Странны пути Людей, Леголас! Здесь, рядом с ними — одно из самых дивных мест северного мира, и что говорят они о нем? Провалы, говорят они. Провалы! Норы, чтобы укрываться на время войны, склады корма для скота. Славный мой Леголас, знаешь ли ты, что пещеры Хельмовой Бездны обширны и прекрасны? Узнай о них гномы — сюда началось бы бесконечное паломничество, только бы взглянуть на них. Ах, поистине, они платили бы чистым золотом за краткий взгляд!

— И я заплатил бы золотом за твое прощение, — сказал Леголас. — Но вдвое — чтобы выйти на свет, если бы заблудился там!

— Ты не видел их, только потому я прощаю твою шутку, — сказал Гимли. — Но ты говоришь как глупец. Считаешь ли ты прекрасными те залы под горой в Лихолесье, где живет твой владыка и которые когда-то помогли построить гномы? Они не более чем лачуги в сравнении со здешними пещерами: громадны залы, полные вечной музыкой воды, что звенит, стекая в озера, прекрасные, как Келед-Зарам в свете звезд.

И, Леголас, когда вспыхнули факелы и люди ступили на песчаные полы под гулкими сводами — ах! — тогда, Леголас, камни, и кристаллы, и жилы древних руд замерцали в гладких стенах; и огни просвечивали сквозь изгибы мрамора, подобного тонкой скорлупе, полупрозрачного, как живые руки Владычицы Галадриэли. Там белые, и шафрановые, и розовые, как заря, колонны, Леголас, плоёные и скрученные в непредставимых формах: они вырастают из многоцветных полов, навстречу сверкающим подвескам крыши: крылья, ленты, занавесы, прекрасные, как замерзшие облака; копья, знамена, башни висячих дворцов! Тихие воды отражают их: мерцающий мир смотрит из темных озер, покрытых прозрачным стеклом; залы, какие едва ли могли бы представиться Дарину в его сне, тянутся сквозь коридоры и окаймленные колоннами дворы, в темные ниши и альковы, куда не заглядывает свет. Потом приходит вечер: они меркнут и гаснут. Но факелы проходят в другую палату — и в другой сон. Там палата следует за палатой, Леголас; зал переходит в зал, свод в свод, ступени в ступени. И есть еще пути, ведущие в сердце гор. Провалы!.. Пещеры Хельмовой Бездны! Счастливый случай привел меня туда! Я плакал, оставляя их.

— Тогда я пожелаю тебе, для твоего же спокойствия, Гимли, — проговорил эльф, — прийти невредимым с войны и возвратиться сюда, чтобы снова увидеть их. Но не говори о них своему народу! Им там нечего делать. Может быть, правы люди этой земли, говоря: «Семейка гномов с долотом просеет гору решетом».

— Да нет же, ты не понял, — сказал Гимли. — Ни одного гнома не оставит равнодушным такая красота. Никто из даринского народа не стал бы добывать в тех пещерах камень или руду, даже если бы нашлись в них алмазы и золото. Будешь ты рубить весной для костра цветущие деревья? Мы заботились бы об этих полянах цветущего камня, а не дробили бы их. С осторожным мастерством, удар за ударом, по небольшому кусочку горы за целый день труда — так работали бы мы, и, когда пролетели бы годы, мы провели бы новые дороги и открыли новые палаты, до сей поры темные. И свет, Леголас! Мы сделали бы светильники, подобные тем, что когда-то сияли в Казад-Думе; и тогда мы смогли бы прогнать прочь ночь, лежащую под холмами со времен сотворения мира, а во время отдыха мы позволяли бы ночи вернуться.

— Ты поколебал меня, Гимли, — признался Леголас. — Прежде ты никогда не говорил так. Ты заставил меня пожалеть, что я не видел этих пещер. Ладно! Давай заключим сделку: если мы оба невредимыми вернемся из всех опасностей, что ожидают нас, мы немного попутешествуем вместе. Ты навестишь вместе со мной Фангорн, а я приду с тобой в Хельмову Бездну.

— Я выбрал бы не такой путь для возвращения, — проворчал Гимли. — Но вытерплю Фангорн, если получу твое обещание вернуться в пещеры и разделить со мной их дивную красоту.

— Обещание мое ты получил, — сказал Леголас. — Но увы! Сейчас мы должны покинуть на время и лес и пещеры. Смотри! Деревья кончаются. Далеко ли до Исенгарда, Гэндальф?

— Около пятнадцати лиг полета для воронов Сарумана, — оглянулся тот. — Пять от Предущельного Оврага до Бродов и еще десять оттуда до ворот Исенгарда. Но за ночь мы весь путь не пройдем.

— А что мы увидим, когда придем туда? — не утерпел Гимли. — Ты, может быть, знаешь, а я не могу даже предположить.

— Я сам ничего не знаю наверняка. — отвечал маг. — Я был там вчера в сумерки, но с тех пор могло произойти многое, Однако не думаю, что ты назовешь поход напрасным — хоть Агларонд, Мерцающие Пещеры, и остались позади.

***

Наконец отряд миновал деревья и оказался у подножия Предущельного Оврага, где дорога из Хельмовой Бездны разветвлялась: один путь вел на восток — в Эдорас, другой — на север, к бродам реки Исен. Когда всадники выехали из-под полога леса, Леголас остановился и с сожалением оглянулся назад. И внезапно громко вскрикнул.

— Там глаза! — воскликнул он. — Глаза взглянули из тени ветвей! Я никогда не видал таких глаз!

Остальные, удивленные его возгласом, остановились и обернулись, а Леголас погнал коня назад.

— Нет, нет! — закричал Гимли. — Поступай как хочешь в своем безумии, но сначала спусти меня на землю! Я не хочу видеть никаких глаз!

— Стой, Леголас Зеленолист! — приказал Гэндальф. — Не возвращайся туда! Твое время еще не пришло.

В это время из-за деревьев выступили три странные фигуры. Они были высоки, как тролли, не меньше двенадцати футов в высоту; их сильные тела, крепкие, как молодые деревья, казались покрытыми облегающими одеяниями или кожей серо-коричневого цвета. На длинных руках было по многу пальцев; волосы были густыми и жесткими, а бороды — серо-зелеными, как мох. На всадников они не смотрели: глаза их были обращены к северу.

Внезапно они поднесли руки ко рту — и прозвучал звенящий зов, чистый, как звук рога, но еще более певучий и переливчатый. На зов ответили и, снова повернувшись, всадники увидели еще несколько таких же существ, шагающих по траве. Они быстро приближались с севера, шагая как болотные цапли, но не со скоростью цапель: ноги их в мерном шаге поднимались и опускались быстрее птичьих крыльев. Всадники закричали в изумлении, и некоторые схватились за мечи.

— Оставьте оружие! — сказал Гэндальф. — Это всего лишь пастухи. Они не враги, им попросту нет дела до нас.

Казалось, так оно и есть, ибо пока он говорил, высокие существа, не взглянув на всадников, прошагали мимо них в лес и исчезли.

— Пастухи!.. — недоверчиво сказал Теодэн. — Где же их стадо? Что они такое, Гэндальф? Я вижу, тебе они не в диковинку.

— Они — пастыри деревьев, — ответил Гэндальф. — Давно ли внимал ты преданиям, сидя у камина? Дети этой страны смогли бы отыскать на извилистых тропинках истории ответ на твой вопрос. Ты видел энтов, о князь, энтов из Фангорна, что на вашем языке зовется Энтвуд. Ты думаешь, это имя — беспочвенная фантазия? Нет, Теодэн, всё наоборот: для них ты не больше, чем мимолетная сказка: годы от Эорла Юного до Теодэна Старого — лишь мгновение для них; и все дела твоего дома не больше, чем малые песчинки.

Князь молчал.

— Энты!.. — проговорил он наконец. — Я начинаю понемногу понимать диво деревьев — из теней легенд. Я дожил до необыкновенных дней. Долгие годы пеклись мы о наших полях и конях, возводили дома, обрабатывали металлы и спешили на помощь Минас-Тирифу, когда приходила война. Это был наш мир, мы жили в нем и не искали иного. Мы не интересовались тем, что лежит вне наших границ. В наших песнях поется об этом, но мы позабыли песни и поем их только детям — по привычке. А сейчас песни вышли к нам из неведомых мест и, ожившие, ходят под солнцем.

— Ты должен радоваться, князь Теодэн, — сказал Гэндальф. — Ибо сейчас в опасности не только короткие человеческие жизни, но и жизни этих существ, которых ты считал достояниями легенд. У тебя есть союзники, хоть ты и не знаешь о них.

— Однако я должен также и грустить, — сказал Теодэн. — Ибо, как бы ни сложилась судьба войны, не может ли она окончиться тем, что всё прекрасное и чудесное навеки покинет Средиземье?

— Может, — сказал Гэндальф. — Причиненное Сауроном зло нельзя ни полностью залечить, ни обратить в ничто. Но грядущие дни — наша судьба, и от нее не уйти. А теперь давай продолжим начатый путь!

***

Отряд отвернулся от оврага и леса и поскакал по дороге к Исенским Бродам. Леголас неохотно последовал за всеми. Солнце садилось; оно уже скатывалось за край мира, но, когда они выехали из тени холмов и взглянули на запад, на Роандийский Проход, небо всё еще было красным, и огненный отсвет лежал на летящих тучах. Под ними темным облаком кружились чернокрылые птицы. Некоторые с мрачными криками проносились над самой головой, возвращаясь к своим гнездам между скал.

— Стервятники слетаются к полю битвы, — заметил Йомер.

Они скакали легкой рысью; на степи вокруг опускалась тьма. Медленно взошла почти полная луна, и в ее холодном свете колеблющаяся травяная равнина стала подобна бесконечному серому морю. Часа через четыре после того, как они миновали развилку, всадники подъехали к бродам. Пологие склоны сбегали туда, где пенилась на каменистых мелях река. С высоких травянистых берегов ветер доносил волчий вой. Сердца воинов сжались; они вспомнили тех, кто полег здесь в битве.

Дорога углублялась в овраг меж вздымающихся берегов, прорезая свой путь через террасы к потоку и снова вверх по другой стороне. Три ряда широких камней и между ними конские броды вели с каждого берега на голый островок в центре реки. Всадники взглянули вниз и насторожились: что — то было не так; над Бродами всегда висел шум клокочущей на камнях воды; теперь же вокруг стояла тишина. Русло потока было сухо — пустыня из голышей и серого сыпучего песка.

— Печальным и мрачным стало это место, — сказал Йомер. — Какал болезнь иссушила реку? Много прекрасного уничтожил Саруман: не погубил ли он и ключей Исен?

— Похоже, что так, — отвечал Гэндальф.

— Увы! — сказал Теодэн. — Должны ли мы идти путем, где пожиратели падали истребили много лучших всадников Роханда?

— Таков наш путь, — проговорил Гэндальф. — Достойно скорби то, что пали твои воины, но знай, они не достались в поживу горным волкам. Те угощаются своими приятелями-орками; своеобразное доказательство дружбы. Едем!

Они спустились к реке, и волки, перестав выть, разбежались. Страх напал на них при виде Гэндальфа на Ночиветре: конь и всадник сияли в лунном свете. Отряд перебрался на островок, а вокруг по берегам тускло мерцали настороженные парные огоньки.

— Смотрите! — сказал Гэндальф. — Здесь потрудились друзья.

И они увидели в центре островка курган, окруженный камнями и усаженный множеством копий.

— Здесь лежат все воины Марки, что погибли близ этого места, — тихо и торжественно сказал Гэндальф.

— Да будет спокоен их сон! — отозвался Йомер. — И когда сгниют и проржавеют их копья — курган будет вечным стражем Исенских бродов!

— Это тоже твое дело, друг мой Гэндальф? — спросил Теодэн. — Многое совершил ты за вечер и ночь!

— С помощью Ночиветра и других, — ответил маг. — Я объехал много земель, и объехал быстро. Но здесь, у кургана, я хочу успокоить тебя: многие пали в сражениях за Исен, но всё же не столько, сколько говорят: у страха, как известно, глаза велики. Рассеяно больше, чем убито, и я собрал всех, кого смог найти. Некоторым я велел присоединиться к Эркенбранду; Гримбольд из Вэйсана повел их. Некоторых отправил сюда — возвести курган. Сейчас они, как и многие другие всадники, скачут по моему приказу в Эдорас. Ведет их твой маршал Эльфхельм. Я знаю, что Саруман послал против тебя все свои силы и его слуги, бросив другие дела, повернули к Хельмовой Бездне: земли на много лиг очищены от врага; однако я опасался, что волколаки и грабители могут всё же напасть на Медузэлд, пока он не защищен. Но теперь опасность миновала: во дворце будут рады твоему возвращению.

— И я буду рад вновь увидеть свой дом, — сказал Теодэн, — хотя нет сомнений, что пребывание мое там будет мимолетным.

С этим отряд покинул островок, отсалютовав кургану, переправился через реку и поднялся на противоположный берег. Они опять скакали вперед, радуясь, что мрачные броды остались позади. За их спиной вновь завыли волки.

***

Древний тракт соединял Исенгард с переправой. Некоторое время он тянулся вдоль реки, заворачивая к востоку, а потом — к северу; но в конце концов уходил с берега и вел прямо к воротам Исенгарда: они были на западе долины, в шестнадцати милях от входа в нее. Всадники следовали этому тракту, но не скакали по нему, потому что земля рядом была твердой и ровной, на многие мили ее покрывал короткий пружинящий дерн. Они скакали быстрей, чем прежде, и к полуночи их отделяло от Бродов почти пять лиг. Тогда они остановились, потому что князь устал. Они подъехали к подножию Мглистых Гор, и длинные руки Нан-Курунира протянулись им навстречу. Темной лежала перед ними долина: луна склонилась к западу и скрылась за горами. Но из глубокой тьмы долины поднимались клубящиеся спирали дыма и пара; они попадали в лучи скрытой за горами луны и растекались по звездному небу мерцающими серебристо-черными волнами.

— Что это значит, Гэндальф? — спросил Арагорн. — Можно подумать, что Колдовская Долина объята пожаром.

— Последнее время над ней постоянно висел дым, — сказал Йомер. — Но ничего подобного я прежде не видел. Это скорее испарения, чем дым. Саруман варит колдовское варево, чтобы угостить нас. Может быть, он вскипятил всю воду Исен, потому река и высохла.

— Может быть, — кивнул Гэндальф. — Завтра узнаем, что он там делает. А сейчас давайте отдохнем, пока можно.

Они разбили лагерь возле русла Исен; вокруг было тихо и пусто. Но поздней ночью закричали часовые — и все проснулись. Луна зашла. Небо усыпали звезды; но по земле ползла тьма, чернее, чем ночь, по обеим берегам реки накатывалась она на лагерь, двигаясь к северу.

— Стойте где стоите! — крикнул Гэндальф. — Не вынимайте оружия! Ждите — и оно минует вас!

Мгла сгустилась вокруг них. В вышине ярко сияло несколько звезд; но с обеих сторон вздымались стены непроницаемого мрака, воины были в узком коридоре меж движущихся башен тьмы. Им слышались голоса, шепоты и вскрики и бесконечный шелестящий шорох; земля дрожала. Казалось, они сидят так очень долго, но тьма в конце концов ушла и скрылась в тени гор.

***

Далеко на юге, в Хорнбурге, люди услыхали в полночь великий шум, словно ураган поднялся в долине; тряслась земля. Все были напуганы, и никто не рискнул выглянуть. Но утром они вышли и были поражены: убитые орки исчезли вместе с деревьями. Далеко по долине Бездны трава была вытоптана и пожухла, точно пастухи-великаны прогнали там свои стада; а милей выше Заслона была вырыта глубокая яма, засыпанная горой камней. Воины решили, что там погребены убитые ими орки; но так ли это — никто не смог бы сказать, потому что никогда нога человека не вступала на тот холм. Холмом Мертвых назвали его, и трава не росла на его склонах. А неведомые деревья больше не появлялись в Предущельном Овраге. Ночью они вернулись в темные долы Фангорна. Так они отомстили оркам.

***

Князь и его отряд так и не уснули этой ночью; но больше ничего странного они не видели и не слышали, если не считать одного: возле них вдруг опять зашумела река. Вода заклокотала, пробиваясь через камни, а когда шум смолк, Исен текла и пенилась как всегда.

На рассвете всадники продолжали путь. Бледный серый свет заливал всё кругом, и они не видели солнца. В воздухе висел туман, дым стлался по земле вокруг. Они медленно ехали вперед, теперь двигаясь по тракту. Он был широк и хорошо утоптан. Сквозь мглу смутно виднелась слева длинная горная рука: они въехали в Нан-Курунир, Колдовскую Долину. Она была закрыта со всех сторон и открывалась только на юг. Когда-то она была зеленой и прекрасной, и через нее текла Исен, тогда могучая и полноводная, потому что ее питали многие ключи и мелкие горные речки — а по берегам ее лежали изобильные земли.

Всё изменилось. Под стенами Исенгарда по-прежнему зеленели поля, на которых трудились рабы Сарумана, но большая часть долины превратилась в пустыню, заросшую сорняками и колючками. Куманика стлалась по земле или карабкалась на кусты и речные берега, образуя косматые пещеры, где прятались маленькие зверьки. Деревьев не было; но среди сорных трав виднелись обожженные, разрубленные пни древних рощ. Это была печальная страна, безмолвная, если не считать быстрого журчания воды в каменистом русле. Дымы и испарения стекались в мрачные тучи, таящиеся в лощинах. Всадники не разговаривали. Многие роптали в душе, удивляясь, к какому унылому концу пришел их поход.

Через несколько миль тракт превратился в широкую дорогу, мощеную большими плоскими камнями, искусно обтесанными и уложенными. Ни травинки не пробивалось меж ними. Глубокие узкие каналы, полные журчащей водой, бежали по обе стороны. Внезапно перед всадниками возник высокий черный столб. На нем была укреплена каменная Белая Рука с указывающим на север пальцем. Теперь они знали, что ворота Исенгарда должны быть недалеко, и на сердце у них лежала тяжесть; но глаза не могли пронзить клубящийся впереди туман.

***

В тени горного отрога внутри Колдовской Долины издревле стоял город-крепость, названный людьми Исенгардом. Отчасти он был образован горами, но много труда вложили в него некогда люди запада; да и Саруман, живший здесь долгие годы, не терял времени даром.

Высокая каменная стена, подобно крепостным обрывам, выступала из-под полога гор и, замыкая круг, возвращалась туда с другой стороны. Лишь один вход был сделан в ней — арка в южной стене; там сквозь черную скалу был прорублен длинный коридор, с обоих концов закрытый массивными железными дверями. Они были так искусно сработаны и навешены на стальные петли, укрепленные в камне, что, когда они были отперты, достаточно было легкого толчка, чтобы они бесшумно распахнулись. Перед тем, кто прошел бы гулким коридором, предстала бы наконец равнина, огромный круг, немного похожий на мелкую пустую чашу, примерно с лигу шириной. Когда-то она была зеленой, с тропинками и рощами цветущих деревьев; их поили мелкие речки, во множестве стекавшие с гор и впадавшие в озеро. Но в последние годы Саруман истребил всю зелень. Дороги были вымощены большими камнями, а вместо деревьев на обочинах выстроились столбы — мраморные, медные, железные — соединенные тяжелыми цепями. Внутри стен было вырублено множество домов, залов и галерей, так что весь круг просматривался из бесчисленных окон и темных дверей. Тысячи могли жить здесь — мастера, слуги, рабы и воины с огромными складами оружия и орудий: в глубоких берлогах внизу жили и кормились волкалаки. Равнина была вся перекопана. Шахты вгрызались глубоко в землю; их отверстия были скрыты под низкими курганами и каменными куполами, так что в лунном свете Кольцо Исенгарда казалось кладбищем бессонных мертвецов, ибо земля дрожала. Шахты уходили вниз множеством спусков и спиральных лестниц — в пещеры, где были сокровищницы, склады, арсеналы и кузни Сарумана. Бесконечно вращались железные колеса и стучали молоты. По ночам султаны пара вырывались из отдушин, освещенные снизу красным, или голубым, или ядовито-зеленым светом.

К центру сбегались огражденные цепями дороги. Там стояла башня удивительных очертаний. Возвели ее древние зодчие, построившие Кольцо Исенгарда, и до сих пор казалась она не делом человеческих рук, а порождением земли, в муках извергнутым горами: пик на скальном острове, черный, пронзительно сияющий — четыре массивных многогранных каменных столба были сведены в один, но у вершины они расходились четырьмя рогами, и острия их были остры, как концы копий, а грани заточены, как ножи. Узкая площадка меж ними, с полом, исчерченным неведомыми письменами, возвышалась на пятьсот футов над равниной. То был Ортханк, цитадель Сарумана, чье название, волею случая, имело двойное значение: на языке эльфов Ортханк означает Горный Клык, а на древнем наречии Марки — Коварный Разум.

Мощной и удивительной крепостью был Исенгард, и долгое время был он прекрасен; великие властители жили в нем, западные стражи Гондора и мудрецы, наблюдавшие звезды. Однако Саруман медленно, но верно приспособил его к своим изменившимся целям, улучшив его, как мнилось ему в ослеплении — ибо все те искусные и хитроумные приспособления, на которые он променял свою прежнюю мудрость и которые почитал своими, были подсказаны ему Мордором; и потому то, что он сделал, было не более чем маленькая копия, детская модель или рабское подражание огромной крепости, арсеналу, тюрьме, оплоту великой власти — Барад-Дуру, Черному Замку, который не боялся соперников и смеялся над подделкой, ожидая удобного случая, спокойный в своей гордыне, уверенный в мощи своих неисчислимых воинств.

Такова была твердыня Сарумана, как о ней говорила молва — ибо на памяти людей ни один роандиец не входил в ее ворота — за исключением нескольких, таких, как Червослов, которые проникли в тайное и никогда не рассказывали никому о том, что видели.

***

Гэндальф миновал столб со знаком Руки; и тогда, к своему удивлению, всадники увидели, что рука перестала быть белой. Ее точно запятнала запекшаяся кровь, и, приглядевшись внимательней, они поняли, что ногти ее окровавлены. Гэндальф, не обращая на это внимания, ехал вперед, и они неохотно последовали за ним. Вокруг, словно после внезапного паводка, лежали в ямах по сторонам дороги широкие лужи, и ручейки с журчанием змеились меж камней.

Наконец Гэндальф остановился и обернулся к спутникам; они догнали мага и увидели, что туман впереди рассеялся и светит бледное солнце. Был час пополудни. Они подошли к дверям Исенгарда.

Но двери, сорванные с петель и искореженные, валялись на земле. Всё вокруг было усыпано разбитыми, искрошенными камнями. Арка всё еще стояла, но теперь она возвышалась над проломом: каменный коридор был раскрыт, и в стенах-утесах зияли большие трещины и проломы; крепостные башни были разбиты в пыль. Если бы Великое Море поднялось и в ярости обрушилось на горы, оно не причинило бы больших разрушений. Круглую равнину впереди покрывала курящаяся вода, и равнина напоминала булькающий котел, в котором крутились и плавали обломки брусьев, перекладин, сундуков, бочек, сломанных механизмов. Скрученные вывернутые столбы кое-где поднимали над озером свои разбитые стволы, но все дороги были затоплены. Далеко впереди, полускрытый пеленой несущихся облаков, вздымался скалистый остров. Башня Ортханка стояла, не тронутая бурей, по-прежнему высокая и темная, и волны плескались у ее подножия.

***

Князь и его воины молча сидели на конях, изумленные тем, что власть Сарумана низвергнута; но как — этого они не могли представить себе. Они взглянули на проход под аркой и на руины ворот. Возле них была навалена большая куча обломков, и всадники вдруг увидели две маленькие фигурки, покойно лежащие на ней, одетые в серое, едва заметные меж камней. Рядом с ними стояли бутылки, чаши, тарелки, словно они только что хорошо закусили и теперь отдыхали от трудов.

Одна казалась спящей, другая, скрестив ноги и закинув руки за голову, прислонилась к большому обломку и выпускала изо рта тонкие длинные струйки и маленькие колечки голубоватого дыма.

Несколько минут Теодэн, Йомер и их воины глядели на них в полном изумлении. Среди развалин Исенгарда это зрелище казалось совершенно невероятным. Но прежде чем князь заговорил, маленький курильщик заметил их, молча стоящих на границе тумана. Он вскочил на ноги. Он выглядел юношей, хотя ростом был не больше ребенка; голову его покрывали каштановые кудри, а одет он был в дорожный плащ, точно такой же, в каких прискакали в Эдорас товарищи Гэндальфа. Он низко поклонился, приложив руку к груди. Потом, не замечая, казалось, Гэндальфа и его друзей, повернулся к Йомеру и князю.

— Добро пожаловать в Исенгард, господа, — промолвил он. — Мы стражи дверей. Меня зовут Мерриадок, сын Сарадока, а имя моего товарища (он, увы, сражен усталостью) — его имя Перегрин, сын Паладина из рода Хватов. Далеко на севере наш дом. Господин Саруман внутри; но сейчас он заперт вместе с неким Червословом, иначе, без сомнения, вышел бы встречать столь почетных гостей.

— Без сомнения, — рассмеялся Гэндальф. — Уж не Саруман ли приказал вам стеречь сломанные двери и следить за прибытием гостей, когда ваше внимание оторвется от тарелок и бутылок?

— Нет, сударь, случай избавил его от этого, — ответил Мерри. — Он был очень занят. Мы выполняли поручение Древобрада, который принял на себя управление Исенгардом. Он велел мне приветствовать князя Роханда надлежащей речью. Я сделал, что мог.

— А как быть с твоими товарищами? Как быть со мной и Леголасом? — взорвался Гимли, не в силах более сдерживаться. — Мошенники вы, лентяи шерстоногие! Вы заставили нас чудесно поохотиться! Две сотни лиг, сквозь степи и лес, битву и смерть, чтобы выручить вас! И вот мы нашли вас — и что же? Вы прохлаждаетесь тут и курите! Курите!.. Где вы взяли табак, плуты вы этакие? Молот и клещи! Я разрываюсь между гневом и радостью, и чудо будет, если не разорвусь!

— Ты сказал за меня, Гимли, — засмеялся Леголас. — Хотя мне было бы куда интереснее узнать, откуда у них вино.

— Одного во время охоты вы наверняка не нашли, — Пин открыл один глаз. — Ясности ума. Вы находите нас сидящими на поле победы, среди военной добычи — и вас удивляет, как нам удалось отыскать несколько вполне заслуженных удобств!

— Заслуженных? — прищурился Гимли. — Не верится что-то!

Всадники хохотали до слёз.

— Не сомневаюсь, что мы свидетели встречи старых друзей, — сказал Теодэн. — Так это и есть потерянные члены твоего отряда, Гэндальф? Этим дням суждено заполниться чудесами. Я уже многое видел с тех пор, как покинул Золотой Дворец, а сейчас передо мной стоит еще одна легенда… Ведь это полурослики, которых некоторые из нас называют холбитлане?

— Хоббиты, с вашего позволения, сударь, — сказал Пин.

— Хоббиты? — переспросил Теодэн. — Язык ваш странно изменился, впрочем, название не стало от этого хуже. Хоббиты! Ни один из слухов, что доходили до меня, не может сравниться с правдой.

Мерри поклонился. Пин встал и тоже поклонился.

— Вы очень добры, сударь, — сказал он. — Надеюсь, я правильно понял ваши слова. Но это чудо! Я прошел много земель с тех пор, как ушел из дому, и нигде до сих пор не встречал народа, знающего что-нибудь о хоббитах.

— Мой народ в древности пришел с севера, — сказал Теодэн. — Но не стану вас обманывать: у нас нет преданий о хоббитах. Нам известно лишь, что далеко-далеко за горами и реками живет маленький народец, обитающий в дюнных норах. Но сказаний об их подвигах нет, потому что, говорят, дела их малы, и они избегают людей, растворяясь в мерцании. А еще они могут менять голос и щебетать, как птицы. Это всё. Но, кажется мне, сказать можно много больше.

— Воистину так, сударь, — сказал Мерри.

— Вот, например, — обратился к нему Теодэн. — Я никогда не слышал, что они могут выпускать изо рта дым.

— Это неудивительно, — отвечал Мерри. — Это искусство нам самим известно не так уж давно. Тобольд Дудкинс из Долгой Низины в Южном Уделе первым вырастил в своем саду настоящий табак — было это около 1070 года по нашему счету. Где старый Тоби взял рассаду…

— Ты не знаешь, что тебе грозит, Теодэн, — сдерживая улыбку, вмешался Гэндальф. — Эти хоббиты будут сидеть у порога развалин и упоенно обсуждать радости застолья или маленькие дела своих отцов, дедов, прадедов, прапрапрадедов и дальних родичей не знаю уж в каком колене, если ты не ко времени поощришь их в этом. Об истории курения поговорим в другое время… Где Древобрад, Мерри?

— Где-то на северной стороне, полагаю. Он отправился глотнуть чистой воды. Большинство других энтов всё еще трудятся — вон там, — Мерри махнул рукой в сторону дымного озера; и они услыхали дальний треск и грохот, словно лавина спускалась с гор. Издалека донеслось торжествующее хуум-хом.

— Ортханк не охраняется? — спросил Гэндальф.

— Там кругом вода, — сказал Мерри. — Но Торопыга и другие следят за ним. Не все те столбы, что на равнине, поставлены Саруманом. Торопыга, насколько я знаю, сейчас возле скал у подножия лестницы.

— Да, там стоит высокий серый энт, — подтвердил Леголас. — Но руки его опущены, и более всего он похож на сторожевой столб.

— Миновал полдень, — заметил Гэндальф. — А последний раз мы ели перед рассветом. Но я хочу прежде всего повидать Древобрада. Оставил он мне послание, или эти тарелки и бутылки вышибли его из твоей памяти?

— Он оставил послание, — обиженно сказал Мерри. — Я как раз собирался его передать, когда другие вопросы отвлекли меня. Я должен сказать, что если князь Роханда и Гэндальф приедут к северной стене, они найдут там Древобрада, и он будет рад приветствовать их. Могу добавить, что их ждет там также прекрасная еда, найденная и отобранная вашими преданными слугами, — он поклонился.

Гэндальф рассмеялся.

— Так-то лучше, — кивнул он и обернулся к князю. — Ну, Теодэн, едешь ли ты со мной к Древобраду? Придется объехать вокруг, но это не так уж далеко. Увидев Древобрада, ты многое поймешь. Ибо Древобрад — это Фангорн, старейшина и вождь энтов, и когда ты поговоришь с ним, ты услышишь речь старейшего из всех живущих.

— Я еду с тобой, — сказал Теодэн. — Прощайте, мои хоббиты! Мы должны вновь встретиться в моем дворце! Там вы сядете подле меня и поведаете обо всем, о чём пожелаете: о славных делах ваших предков, подробно, как только сможете; и тогда мы поговорим и о Тобольде Старом и его растениях. Прощайте!

Хоббиты низко поклонились.

— Так вот он какой, князь Роханда! — пробормотал себе под нос Пин. — Славный старикан! А как любезен…

Глава 9Обломки

Гэндальф и князь с отрядом ускакали, повернув к востоку — в объезд разрушенных стен Исенгарда. А Арагорн, Гимли и Леголас остались. Пустив Арод и Хазуфеля пастись, они подошли и уселись рядом с хоббитами.

— Очень хорошо! Охота закончена, и мы снова встретились — там, где никто из нас и помыслить не мог, — сказал Арагорн.

— И теперь, когда великие мира сего удалились обсуждать свои высокие дела, — сказал Леголас, — нам, быть может, удастся узнать, как решаются наши маленькие загадки? Мы проследили ваш путь до леса — но есть кое-что, о чём я бы хотел знать истину.

— А нам очень хочется узнать, как дела у вас! — воскликнул Мерри. — Кое-что мы, правда, узнали от Древобрада, но нам этого мало.

— Всему свое время, — ответил Леголас. — Мы охотились, и вы должны рассказать о себе первыми.

— Или вторыми, — хмуро вмешался Гимли. — После еды легче рассказывать и слушать. У меня болит голова; и уже миновал полдень. Этим мошенникам следовало бы поделиться с нами добычей, о которой они говорили. Еда и питье помогли бы мне забыть обиду.

— Тогда ты получишь и то, и другое, — сказал Пин. — Где ты будешь есть, здесь или в караульне — она вон там, под аркой? Мы-то закусывали здесь, чтобы следить за дорогой.

— Хорошо же вы за ней следили! — проворчал Гимли. — Но я не хочу ни заходить в орочий дом, ни есть их пищу.

— Мы тебе этого и не предлагаем, — сказал Мерри. — Мы так от них натерпелись — до конца жизни хватит. Но в Исенгарде жило много другого народа. У Сарумана достало мудрости не доверять оркам. Ворота охраняли люди — вернейшие и любимейшие из его слуг, как я понимаю. Во всяком случае, еда у них отменная.

— И табак? — ехидно спроил Гимли.

— Нет, — рассмеялся Мерри, — но это уже другая история, и она подождет, пока мы позавтракаем.

— Тогда пошли завтракать! — воскликнул гном.

***

Хоббиты показывали дорогу; они прошли под арку и по маленькой лестнице поднялись к широкой двери. Она открывалась прямо в большой зал с несколькими дверьми поменьше в дальнем конце и с камином и очагом у стены. Зал был вырублен в скале; когда-то в нем было темно, потому что окна его выходили только в каменный коридор. Но сейчас свет проникал сквозь сломанную крышу. В камине пылали дрова.

— Я разжег огонь, — проговорил Пин. — Он ободрит вас в тумане. Здесь было немного хвороста, а все дрова, которые мы нашли, отсырели. Но в зале, по счастью, был сквозняк. Огонь под рукой. Я поджарю хлеб: боюсь, он трех-, а то и четырехдневной давности.

Арагорн с товарищами уселись за длинный стол, а хоббиты скрылись за одной из внутренних дверей.

— Там склад. И наводнение его пощадило, — объяснил Пин, выныривая оттуда нагруженный мисками, чашками, бутылями и разнообразной снедью.

— Не стоит вам воротить нос от пищи, господин гном, — сказал Мерри, появляясь следом и подходя к столу. — Это не орочьи помои, а человечья еда, как говорит Древобрад. Что вы предпочитаете — вино или пиво? Там его целый бочонок — и довольно сносного. А вот прекрасная соленая свинина. Если хотите, можно отрезать несколько ломтиков грудинки — я ее мигом поджарю. Извините, что нет овощей: в последние дни поставки прекратились. Не могу предложить вам ничего больше, кроме масла и меда — и, разумеется, хлеба. Вы довольны? — Вполне, — улыбнулся Гимли. — Обида почти позабыта.

Трое занялись едой; и двое хоббитов не отставали от них, без смущения завтракая во второй раз.

— Должны же мы составить компанию гостям! — заявили они.

— Вы сегодня сама любезность, — засмеялся Леголас. — Но ведь если бы мы не приехали, вам опять пришлось бы составлять компанию друг другу.

— Очень может быть; и почему нет? — сказал Пин. — Не могу сказать, чтобы орки нас хорошо кормили, и после того мы питались немногим лучше. Давненько не приходилось нам есть вволю.

— Однако большого вреда вам это не принесло, — заметил Арагорн. — Вид у вас цветущий.

— Истинная правда, — поддержал Арагорна Гимли, взглянув на них поверх кубка. — Волосы ваши куда гуще и курчавей, чем были при нашем расставании; и я могу поклясться, что вы оба подросли, если только это возможно в ваши годы. Этот Древобрад голодом вас не морил.

— Нет, конечно, — поморщился Мерри, — но энты только пьют, а чтобы получить удовольствие — одних напитков мало. Напитки Древобрада очень питательны, но нам всё время не хватало чего-нибудь поплотнее.

— Вы пили воду энтов, да? — подался вперед Леголас. — О, тогда я думаю, что глаза Гимли не обманули его. Странные песни поют о напитках Фангорна.

— И странные слухи ходят об этой земле, — сказал Арагорн. — Я никогда в ней не был. Ну же, расскажите мне о ней и об энтах!

— Энты, — задумчиво протянул Пин, — энты… ну, во-первых, они все разные. А глаза их… глаза у них очень странные… — он промямлил что-то еще и умолк. — Вы уже видели некоторых в пути — и они тоже видели вас и предупредили о вашем приближении, — и вы увидите еще многих, прежде чем уйдете отсюда. Так смотрите и думайте.

— Стойте, стойте! — воскликнул Гимли. — Рассказ начат с середины! А я хочу услышать его сначала — с того дня, когда распался наш Отряд.

— Услышишь, если будет время, — сказал Мерри. — Но сперва — если вы наелись — набейте и раскурите трубки. И тогда — пусть ненадолго — мы сможем представить себе, что все мы невредимыми вернулись в Усад или в Светлояр.

Он вытащил маленький кисет, полный табаку.

— У нас его навалом, — объявил он. — И когда мы соберемся уходить, вы все возьмете, сколько захотите. Мы с Пином сегодня всё утро работали спасателями. Здесь плавает немало добра. Вот Пин и выудил два небольших бочонка. Чем только они его привлекли? Когда мы их вскрыли, обнаружилось, что они доверху полны вот этим: прекрасный табак, как видите, и совсем сухой.

Гимли отсыпал немного на ладонь, размял и понюхал.

— Хорош на ощупь, и пахнет приятно, — сказал он.

— Еще бы! — довольно улыбнулся Мерри. — Милый мой Гимли, это же лучший хоббичий табак! На бочонках даже клейма есть. Как он сюда попал — не представляю. Наверное, для личного пользования Сарумана. Не ожидал я, что он забредет так далеко от дома. Но пришел он как раз вовремя, правда?

— Правда, — вздохнул Гимли. — Эх, будь у меня трубка!.. К несчастью, я потерял ее, то ли в Мории, то ли где еще. В ваших трофеях трубки не найдется?

— Боюсь, что нет, — развел руками Мерри. — Мы не нашли ни одной даже здесь, в караульне. Кажется, Саруман хранил это удовольствие для себя. И я не вижу прока стучаться в двери Ортханка, чтобы одолжить у него трубку. Я дам тебе покурить из своей, ты же мой друг.

— Полминутки! — вмешался Пин. Запустив руку за отворот рубашки, он вытащил маленький мягкий мешочек на шнурке. — Я хранил эти сокровища на груди, — молвил он. — Они не менее дороги мне, чем Кольца — их Хранителям. Вот одно: моя старая деревянная трубка. А вот и другое: совсем новая. Сам не знаю, почему я хранил ее столько времени. Я никогда не надеялся отыскать табак во время Похода. Но, оказывается, берег её не зря. — Он вытащил трубку с широкой плоской чашечкой и протянул ее Гимли. — Забудешь ли ты теперь свою обиду, друг? — тихо спросил он.

— Забуду ли! — вскричал Гимли. — Почтеннейший хоббит, я твой вечный должник!

— Ну, я пошел на чистый воздух, взглянуть, что делают ветер и небо, — Леголас поднялся.

— Мы идем с тобой, — сказал Арагорн.

Они вышли и уселись на разбитые камни у ворот. Перед ними расстилалась долина: туман поднялся, и его унес ветер.

— Давайте ненадолго предадимся лени, — предложил Арагорн. Он усмехнулся. — Будем сидеть у порога развалин и беседовать, как сказал Гэндальф, — пока он где-то чем-то занят. Я устал, как редко уставал прежде. — Он завернулся в плащ и вытянул длинные ноги. Потом откинулся назад и выпустил в небо тонкую струйку дыма.

— Гляди-ка, Бродник вернулся! — хмыкнул Пин.

— Он никуда и не уходил, — отозвался Арагорн. — Я Бродник и Дунадан, гондорец и северянин одновременно.

***

Некоторое время они курили молча, и косые солнечные лучи освещали их, пробиваясь в долину из-за высоких белых облаков. Леголас лежал навзничь, спокойно глядя в небо, и тихонько напевал что-то. Наконец он сел.

— Ну же! — проговорил он. — Время тянется медленно, и туман уплыл прочь — или уплыл бы, если бы вы не окутывали себя дымом. Что за странный народ!.. Будете вы рассказывать или нет?

— Рассказ мой начинается с пробуждения во тьме, связанным, в лагере орков, — отозвался Пин. — Какой теперь день?

— Пятое марта по вашему счету, — сказал Арагорн.

Пин посчитал на пальцах.

— Всего девять дней назад! — воскликнул он. — Кажется, год минул с того дня, как нас схватили. Что ж, хотя добрая половина их была подобна страшному сну, этих кошмарных дней было всего три. Мерри поправит меня, если я забуду что — нибудь важное; мне не хочется вдаваться в подробности: бичи, грязь и зловоние — не самые приятные воспоминания. — И он повел рассказ о последнем бое Боромира и об орочьем марше от Роандийской Стены до Леса. Охотники кивали, когда отдельные места рассказа совпадали с их догадками.

— Вы потеряли несколько сокровищ, — сказал Арагорн. — И думаю, были бы рады получить их назад. — Он откинул плац и снял с пояса два длинных кинжала в черных ножнах.

— Славно! — радостно выговорил Мерри. — Вот уж чего не ожидал — так это опять увидеть их. Несколько орков надолго их запомнят; но Углюк их у нас отобрал. Как он бесился! Сперва я подумал, что он заколет меня, но он отбросил их, будто они его обожгли.

— А вот и твоя пряжка, Пин, — продолжал Арагорн. — Я сохранил ее. Это очень ценная вещь.

— Знаю, — вздохнул Пин. — Мне было больно бросать ее. Но что еще я мог сделать?

— Ничего больше, — ответил Арагорн. — Тот, кто не может в нужде расстаться с сокровищем, связан по рукам и ногам. Ты поступил верно.

— Какой ты молодец, что изловчился разрезать веревки!.. — улыбнулся Гимли. — Счастье улыбнулось тебе; но ты, как говорится, сумел схватить удачу обеими руками.

— И задал нам прелестную загадку, — добавил Леголас. — Я уж решил было, что у вас выросли крылья.

— К несчастью, нет, — сразу помрачнел Пин. — Просто вы не знали о Гришнакхе, — он содрогнулся и замолчал, предоставив Мерри рассказывать о последних, самых страшных мгновениях: о шарящих холодных пальцах, обжигающем дыхании и убийственной силе волосатых лап Гришнакха.

— То, что вы рассказываете об урхах Барад-Дура (они называют его Лугбурз), тревожит меня всё сильней, — хмуро признался Арагорн. — Черный Властелин знает уже слишком много, да и слуги его кое о чём проведали; и Гришнакх наверняка отправил за Реку донесение после ссоры. Багровый Глаз должен обратиться на Исенгард. Но Саруман, в любом случае, попался в яму, которую сам выкопал.

— Да, какая бы сторона не победила, — согласился Мерри. — Дела его пошли плохо с тех пор, как орки вступили на землю Роханда.

— Мы видели призрак старого колдуна — на это намекал Гэндальф, — сказал Гимли. — На краю Леса.

— Когда это было? — быстро спросил Пин.

— Пять ночей назад, — ответил Арагорн.

— Дайте подумать, — сказал Мерри. — Пять ночей назад, — ну, теперь мы подходим к той части рассказа, о которой вы ничего не знаете. Тем утром, после битвы, мы встретили Древобрада; а ту ночь провели в Дивном Чертоге, одном из энтийских домов. На следующее утро мы отправились на энтмут — это сход энтов, самое странное из всего, что я видел в жизни. Он длился весь день, и следующий тоже; ночи мы проводили с энтом по прозвищу Торопыга. А потом, чуть позже полудня третьего дня, энты вдруг поднялись. Это было поразительно. Лес напрягся, точно в нем собрались грозовые тучи; потом всё взорвалось. Хотел бы я, чтобы вы услышали песню, с которой они шли.

— Услышь ее Саруман, он был бы сейчас за сотню лиг отсюда, даже если бы бежал пешком, — вставил Пин.

На Исенгард! Хоть камневрат!

Идем, не ждем, врата снесем,

Та-румба-румба-румба-ром!

— Там было еще много куплетов. Но большая часть песни слов не имела и была похожа на музыку рогов и бой барабанов. Она будоражила. Но я считал ее всего лишь походным маршем, вроде песни, — пока не пришел сюда. Теперь меня не проведешь.

— Когда спустилась ночь, мы перевалили через последний хребет в Нан-Курунир, — продолжал Мерри. — И тогда я впервые почувствовал, что сам Лес идет за нами. Я решил, что сплю и вижу энтийский сон, но вот и Пин видел то же самое. Мы перепугались; но так и не узнали ничего о нем — до недавнего времени.

Это было дивье — так их называют энты. Древобрад не захотел много говорить о них, но я думаю, что это энты, только они стали как деревья. Они молча стоят там и сям в лесу и на опушках, вечно охраняя лес. Но мне кажется — в глубине темных долов их сотни и сотни.

В них скрыта великая сила и, кажется, они могут превращаться в призраков: во время движения их увидеть невозможно. Но они движутся. Вы стоите, спокойно любуетесь небом и слушаете шепот ветра — и вдруг оказываетесь в самом центре леса, среди шарящих ветвей. У них до сих пор есть голоса, и они говорят с энтами, — но с ними что-то неладно: они стали дикими. И опасными. Я побоялся бы встретиться с ними, если бы истинные энты на ними не присматривали.

Ну так вот. Ранней ночью мы прокрались по длинной лощине в верхний конец Колдовской Долины, — энты и всё их шелестящее воинство. Мы их, конечно, не видели, но воздух наполняли скрипы. Была темная, пасмурная ночь. Едва горы остались позади, они понеслись, как ураган. Луна не показывалась, и вскоре после полуночи высокий лес поднялся у северной стены Исенгарда. Врагов не было видно, тревоги никто не поднимал. Лишь высоко в башне тускло мерцало окно.

Древобрад вместе с несколькими энтами тихонько подобрались к большим воротам. Мы с Пином были с ним: сидели у него на плечах; я чувствовал, как он напряжен. Но, даже восстав, энты могут быть очень осторожны и терпеливы. Они стояли, замерев, будто вырубленные из камня, и вслушивались во тьму.

Потом вдруг поднялась ужасная суматоха. Загудели трубы, и эхом откликнулись стены Исенгарда. Мы решили, что обнаружены и что битва вот-вот начнется. Но ничего подобного. Всё Саруманово воинство во отмаршировало прочь. Я мало что знаю об этой войне и всадниках Роханда, но Саруман, видимо, решил покончить с князем и его воинами одним последним ударом. Он опустошил Исенгард. Я видел, как шел враг: бесконечные ряды шагающих орков. А замыкали их шествие стаи волколаков. Были там и отряды людей. Многие несли факелы, и пламя освещало их лица. Большинство было обычными людьми, очень высокими и темноволосыми, с лицами мрачными, но вовсе не лиходейскими. Но были и еще какие-то, имевшие вид истинно зловещий: люди, но с орочьими лицами: болезненножелтыми, большеротыми, косоглазыми. И знаете, они сразу напомнили мне Бита Осинника из Усада; тот, правда, не был так похож на орков.

— Я тоже подумал о нем, — кивнул Арагорн. — Нам пришлось столкнуться с этими полуорками в Хельмовой Бездне. Теперь-то мне ясно, что этот Осинник — Саруманов шпион; но я не знаю, шпионил ли он и для Черных Всадников или только для Сарумана. У этих лиходеев не поймешь, состоят они в сговоре или собираются предать друг друга.

— Ну а всех вместе, — сказал Мерри, — их было никак не меньше десяти тысяч. Целый час они шли через ворота. Некоторые двинулись по тракту вниз к Бродам; а остальные повернули и отправились на восток — там через глубокое ущелье, в котором бежит река, перекинут мост. Если встанете, сможете его увидеть. И все они пели пронзительными голосами и смеялись — шум был страшный. Я подумал, что для Роханда настали черные дни. Но Древобрад не двигался. Он сказал: «Этой ночью я занят Исенгардом — скалами и камнями».

Но, хотя я и не видел, что делалось в темноте, я понял, что дивье двинулось к югу, как только ворота захлопнулись. Наверное, сводить счеты с орками. Утром они были в долине; во всяком случае, там стояла непроглядная мгла.

Как только Саруман услал свое воинство, пришел наш черед. Древобрад спустил нас вниз, подошел к воротам и принялся колотить в них, зовя Сарумана.

Никакого ответа; только камни и стрелы со стен. Но стрелы — не защита от энтов. Они задевают и раздражают их, конечно, так же, как нас укусы мух. И энт может весь быть утыкан орочьими стрелами, но они не принесут ему серьезного вреда. Отравить энтов нельзя, а кожа у них упругая и толстая, плотнее, чем кора. Чтобы серьезно их ранить, нужны острый топор и сильная рука; но ни один дровосек, единожды тронувший энта, никогда не нанесет второго удара. Кулак энта сминает железо, как тонкую жесть.

Когда в Древобрада вонзилось несколько стрел, он разгорячился — «стал очень тороплив», как сказал бы он сам. Он громко протрубил: «хуум-хом», — и к нему подошло еще около дюжины энтов. Разгневанный энт ужасен. Их пальцы вцепились в скалу, и они изорвали ее, как хлебную корку. То, на что древесным корням понадобились бы столетия, заняло у них несколько мгновений.

Они толкали, тащили, трясли, колотили — и в пять минут огромные ворота обратились в развалины; некоторые начали уже вгрызаться в стены, как кролики в капусту. Не знаю, что подумал Саруман, но что поделать с этим — он не знал. Должно быть, за последнее время его колдовская сила уменьшилась, во всяком случае, он, по-моему, не обладает ни твердостью, ни открытым мужеством — один, в опасности, без армии рабов, механизмов и других вещей, если вы понимаете, о чём я говорю. Он совсем другой, чем старина Гэндальф. Хотел бы я знать, не обязан ли он своей славой главным образом своему ловкому воцарению в Исенгарде.

— Нет, — возразил Арагорн. — Когда-то он был достоин своей славы. Знания его были глубоки, ум остер, руки удивительно искусны; и сила его превышала разум других. Мудрых он убеждал, остальных — запугивал. Силу свою он сохранил до сих пор. Не многие в Средиземье остались бы невредимы, решись они побеседовать с ним один на один даже сейчас, когда он потерпел поражение. Гэндальф, Эльронд и, возможно, Галадриэль — теперь, когда лиходейство его обнаружилось — да еще кое-кто.

— Энты невредимы, — сказал Пин. — Один раз он почти сумел обойти их, — но только один раз. И во всяком случае, он их не понял; и сделал огромную ошибку, не приняв их в расчет. Он не имел никаких планов насчет них, и поздно было придумывать что-то, когда они взялись за дело. Когда началась наша атака, немногие крысы, которые еще оставались в Исенгарде, полезли из всех щелей — стоило только энтам пробить их. Людей энты отпускали после допроса, две или три дюжины ушло только с этой стороны. Но я не думаю, что хотя бы нескольким оркам удалось спастись. От дивья не уйти; а лес вокруг был полон ими, так же как тот, что спустился в долину.

Когда энты разбили в пыль порядочный кусок южной стены, а слуги сбежали и бросили его, Саруман запаниковал. Он, наверно, был у ворот, когда мы прибыли: вышел полюбоваться на свое достославное воинство. Когда энты пробились внутрь, он быстро отступил. Они сперва не заметили его. Но небо открылось, звезды светили ярко, и Торопыга вдруг закричал: «Убийца деревьев! Держите убийцу деревьев!» Вообще-то Торопыга существо мягкое, но Сарумана он ненавидит люто: его народ жестоко пострадал от орочьих топоров. Он прыгнул вперед, а он может нестись как ветер, когда разъярится. По дороге от внутренних ворот торопилась бледная фигура, мелькая меж теней столбов, и она уже почти достигла лестницы к башенной двери. Дверь была близка… к несчастью. Торопыга так торопился за чародеем, что лишь несколько ступеней отделяло того от плена и удушения, когда он проскользнул в дверь.

Саруман укрылся в Ортханке и вскоре запустил некоторые из своих распрекрасных механизмов. К тому времени в Исенгарде собралось немало энтов: некоторые последовали за Торопыгой, некоторые ворвались с севера и с востока; они бродили вокруг и делали славное дело разрушения. Вдруг в воздух взвилось пламя и столбы грязного дыма: отдушины и шахты по всей долине раскрылись, началось извержение. Несколько энтов обожглись, кожа их покрылась волдырями. Один из них (его, кажется, звали Трескучий Бук) — статный красивый энт — попал в столб жидкого пламени и вспыхнул, как факел: жуткое зрелище.

И они обезумели. Я думал прежде, что они восстали, но я ошибался. Теперь я, наконец, увидел, как это выглядит. Это было потрясающе. Они гремели, гудели, трубили — пока камни не стали лопаться и падать просто от их грохота. Мы с Мерри лежали на земле, заткнув уши плащами. Вокруг Ортханка бродили энты и бушевали, как ревущий ураган, ломая столбы и башни, обрушивая на шахты лавины обломков, взметая в воздух каменные плиты, как листья. Башня была в центре кружащегося вихря. Я видел железные столбы и куски каменной кладки, что взлетали на сотни футов и разбивались между окон Ортханка. Но Древобрад сохранил ясную голову. Он, к счастью, не обжегся. Он вовсе не хотел, чтобы народ его в ярости уничтожил сам себя, и вовсе не хотел, чтобы в этой заварухе Саруман удрал через какую — нибудь тайную дыру. Многие энты кидались на скалы Ортханка и расшибались. Скалы эти очень гладкие и крепкие. В них кроются какие — то чары, возможно, древней и сильней Сарумановых. Во всяком случае, энты не могли ни ухватиться за них, ни пробить их; они лишь побились и поранились.

Древобрад вышел из кольца и закричал. Его сильный голос перекрыл шум, и вдруг наступила мертвая тишина. Мы услышали резкий хохот из высокого башенного окна. Он странно подействовал на энтов. Прежде они клокотали; теперь же стали мрачными, холодными, как лед — и спокойными. Они покинули равнину и собрались вокруг стоящего невдалеке Древобрада. Он немного поговорил с ними на своем языке; думаю, объяснял им замысел, давно созревший в его древней голове. Потом они молча исчезли в сером свете. Начинался рассвет.

Полагаю, они поставили стражей смотреть за башней, но стражи так хорошо укрывались в тени и стояли так тихо, что я ни одного не заметил. Остальные ушли на север. Весь тот день они были заняты, а мы почти всё время оставались одни. Нам было отчаянно скучно; мы немного побродили вокруг, стараясь не попадаться на глаза окнам Ортханка: они смотрели на нас с угрозой. Довольно много времени мы провели в поисках еды. Ну, и еще мы сидели и болтали о том, что творится сейчас на юге, в Роханде, и о том, что сталось с нашим Отрядом. Иногда до нас доносился шум падающих камней и глухие голоса, эхом отдающиеся от горных склонов.

В полдень мы обошли круг и отправились взглянуть, что делается в долине. В ее начале стоял большой темный лес дивья, и еще один — у северной стены. Мы не решились войти, но оттуда несся оглушительный шум работы. Энты и дивье копали большие ямы и рвы, устраивали пруды и перемычки, собирая всю воду Исен и всех родников и речек, какие они сумели найти. Мы оставили их за этим занятием.

В сумерки Древобрад вернулся к воротам. Он ворчал и гудел что — то про себя и выглядел очень довольным. Он остановился, вытянул длинные руки и ноги и глубоко вздохнул. Я спросил, не устал ли он.

«Устал? — отвечал он. — Устал? Нет, не устал, но высох. Мне нужен добрый глоток энтийского напитка. Мы славно потрудились; за сегодняшний день мы разбили столько камней и перекопали столько земли, сколько не разбивали и не перекапывали за все прежние годы. Но работа почти закончена. Когда наступит ночь, не ложитесь ни возле ворот, ни в старом коридоре! Через них пронесется вода, сперва злая, пока вся саруманова грязь не смоется. Тогда очищенная Исен снова потечет своим путем». И он еще немного поразбивал стену — от нечего делать, для забавы.

Мы как раз размышляли, где бы нам улечься, чтобы поспать в безопасности, когда произошло самое удивительное. С дороги раздался быстрый перестук копыт — приближался какой-то всадник. Мы с Мерри прижались к земле. Вдруг, как серебристое пламя, перед нами возник высокий конь. Было уже темно, но я ясно видел лицо всадника: казалось, оно светится, как и его белые одежды. Я уселся, вытаращив глаза и открыв рот. Попытался окликнуть его — и не смог.

В этом не было необходимости. Он остановился как раз возле нас и взглянул вниз.

«Гэндальф? — сказал я наконец, но изо рта моего вырвался только шепот. Вы думаете, он сказал: «Привет, Пин! Вот так встреча!»? Ничуть не бывало! Он сказал: «Просыпайся, дуралей! Где, во имя чуда, находится Древобрад? Он мне нужен.

Отвечай быстрей!»

Древобрад услышал его голос и сразу же вышел из тьмы; встреча была очень странной. Я был удивлен, потому что, кажется, ни один из них удивлен не был. Гэндальф, ясное дело, рассчитывал найти здесь Древобрада; и Древобрад, должно быть, замешкался у ворот, чтобы с ним встретиться. Но ведь мы же рассказали старому энту о Мории! Но потом я припомнил, как странно он тогда смотрел на нас. Остается предположить, что он уже тогда видел Гэндальфа или знал о нем что — то — и просто не пожелал в спешке говорить об этом. «Не торопиться» — это его девиз, но никто, даже эльфы, не может уследить за Гэндальфом.

«Хуум! Гэндальф! — воскликнул Древобрад. — Я рад, что ты пришел. Мне покорны Лес и Вода, вещи и камни; но здесь надо укротить Чародея».

«Древобрад, — сказал Гэндальф. — Мне нужна твоя помощь. Ты сделал многое, но мне надо еще больше. Мне надо укротить десять тысяч орков».

Тогда эти двое отошли совещаться в какой-то угол. Совет их, наверное, показался Древобраду «очень поспешным», потому что Гэндальф ужасно торопился и говорил быстро. Они отсутствовали каких-нибудь четверть часа. А потом Гэндальф вернулся к нам и казался почти веселым — он точно сбросил с плеч тяжкий груз. Ну, и тут уж он сказал, что рад нас видеть.

«Но, Гэндальф, — завопил я. — Где же ты был?! А других ты видел?»

«Где бы я ни был, я вернулся, — отвечал он в своей всегдашней манере. — Да, кое-кого я видел. Однако новости могут подождать. Это очень опасная ночь, и я должен торопиться. Но, может быть, рассвет будет ясным. Если так, мы встретится снова. Берегите себя и берегитесь Ортханка! До свидания!»

После отъезда Гэндальфа Древобрад глубоко задумался. Очевидно, он узнал многое в малое время и теперь переваривал это. Он посмотрел на нас и прогудел: «Хм, что ж, не такой уж вы торопливый народ, как я думал. Вы сказали много меньше, чем могли, и не больше, чем должны были. Хм, целая вязанка новостей, несомненно! Что ж, Древо-браду снова придется поработать».

Пока он не ушел, мы выжали из него кое-какие новости; и они вовсе нас не обрадовали. Но в ту минуту мы больше думали о вас троих, чем о Фродо и Сэме, или о бедном Боромире. Потому что мы сообразили, что грядет великая битва — если еще не началась — и что вы в ней участвуете и, может быть, не выйдете из нее живыми.

«Дивье поможет», — бросил Древобрад. С тем он и ушел, и мы не видели его до сегодняшнего утра.

***

Была глубокая ночь. Мы лежали на вершине этой груды камней и не могли разглядеть ничего в двух шагах. Туманная мгла закрыла всё вокруг плотным покрывалом. Воздух казался тяжелым и жарким; он был полон шелестом, скрипом, шорохами. Наверное, дивье проходило мимо, чтобы помочь в бою. Позже на юге тяжело раскатился гром, далеко над Рохандом засверкали молнии. Время от времени мы видели далекие горные вершины, прорезающие тьму и внезапно исчезающие. И за нами в горах тоже громыхало — но по-другому. Порой этому грохоту откликалась долина.

Было около полуночи, когда энты сломали плотины и пустили всю собранную воду через северный пролом вниз — в Исенгард. Дивье прошло, и гром укатился за ним. Луна садилась за западные горы.

Исенгард стал наполняться черными змеящимися ручьями и лужами. Они мерцали в последнем свете луны, растекаясь по долине. Вода то и дело проникала вниз через шахты и отдушины. Взвивались белые столбы. Клубами поднимался пар. Что-то взрывалось, сверкал огонь. Одна огромная дымная спираль взлетела, кружась, вверх и обвилась вокруг Ортханка, и башня стала похожа на высокий облачный пик, огненный у земли, просвеченный луной у вершины. А вода всё лилась и лилась, и в конце концов Исенгард превратился в гигантскую кастрюлю, бурлящую и дымящую.

— Мы видели облака дыма и пара прошлой ночью, когда въезжали в Нан — Курунир, — кивнул Арагорн. — И опасались, не готовит ли нам Саруман какую-нибудь новую пакость.

— Только не он! — сказал Пин. — Он, вероятно, подавился собственным смехом. Утром — вчерашним утром — вода залила все норы, и тут был непроглядный туман. Мы укрылись в караульне и были слегка испуганы. Озеро переполнилось и изливалось через коридор, и вода быстро заливала ступени. Мы решили было, что попались в ловушку, как орки, но в задней комнате нашлась винтовая лестница, и она вывела нас на арку. Протиснуться там было трудновато, потому что проход растрескался и был завален камнями. Мы уселись на вершине над потоком и любовались видом Исенгарда. Энты продолжали гнать внутрь воду, пока огни не потухли, а пещеры не заполнились. Туман медленно сгущался в гигантский облачный зонт, никак не меньше мили шириной. Вечером над восточными горами повисла большая радуга; а потом закат был стерт густым моросящим дождем. Всё было спокойно. Где-то далеко заунывно выли волколаки. Ночью энты остановили потоп и отпустили Исен в прежнее русло. Тем всё и кончилось.

С тех пор вода стала спадать. Где-то под землей, в пещерах должны быть стоки — так я думаю. Ежели Саруман выглянет из какого-нибудь окна, он увидит совершеннейший развал — мрачная картина. Нам было очень одиноко. Ни одного энта, даже поболтать не с кем; и никаких новостей. Мы чувствовали: вот-вот должно что-то случиться. Саруман по-прежнему в своей башне. Ночью был шум, точно ветер прошел по долине: полагаю, вернулись энты и дивье — те, что уходили вам на помощь; но куда они все подевались, понятия не имею. Было мглистое, сырое утро, когда мы спустились вниз, и снова огляделись, и никого не увидели. Вот почти и всё. Здесь теперь, кажется, совсем спокойно — после ночной суматохи. И как-то безопаснее — с тех пор, как вернулся Гэндальф. Мне наконец удалось поспать.

Некоторое время все молчали. Гимли опять набил трубку.

— Теперь меня интересует только одно, — сказал он, высекая огонь и поднося трут к трубке, — Червослов. Вы сказали Теодэну, что он у Сарумана. Как он туда попал?

— Ах, да! Совсем позабыл, — хлопнул себя по лбу Пин. — Его не было до сегодняшнего утра. Мы как раз развели огонь и завтракали, когда появился Древобрад. Мы услышали, как он гудит и зовет нас снаружи. «Я обошел вокруг взглянуть, как вы тут, мальчуганы, — сказал он, — и хочу кое-что вам рассказать. Дивье вернулось. Всё хорошо; ай-йя, всё просто отлично! — Он засмеялся и хлопнул себя по бедрам. — Нет больше орков в Исенгарде, нет больше топоров! И сюда идут люди — они будут здесь, прежде чем состарится день; кое-кто, кого вы рады будете видеть».

Едва он это сказал, как с дороги раздался стук подков. Мы выскочили к воротам, я стоял и всматривался, ожидая увидеть Гэндальфа с Бродником, скачущих во главе войска. Но из тумана выехал человек на старой худой кляче; да и сам он был какой-то вывихнутый. Больше никого не было. Ну, когда он выехал из тумана и узрел перед собой все эти развалины и обломки, он просто-таки позеленел. Он был настолько ошарашен, что, кажется, не сразу заметил нас. А когда заметил — закричал и попытался повернуть лошадь и ускакать. Но Древобрад сделал три шага, протянул длинную руку и поднял его с седла. Кляча его в ужасе понесла, а он грохнулся на землю. Он сказал, что он — Грима, друг и советник князя, и что он послан с важным известием от Теодэна к Саруману.

«И никто больше не рискнул бы отправиться в путь через земли, полные этих гнусных орков, — заявил он. — Поэтому послали меня. И я прошел сей опасный путь, я голоден и устал. Я уклонился к северу, чтобы избежать встречи с волками».

Я поймал косой взгляд, брошенный им на Древобрада, и сказал себе: «Врет!» Древобрад, по своей привычке, долго смотрел на него, до тех пор, пока негодяй не начал корчиться на земле. Наконец Древобрад сказал: «Ха, хм, я ждал тебя, Червослов». Человек подскочил при этом имени. «Гэндальф опередил тебя. Я знаю о тебе всё, что надо знать, и знаю, что с тобой сделать. Посади всех крыс в одну крысоловку, сказал Гэндальф; и я посажу. Хозяин Исенгарда — я, а Саруман заперт в своей башне; но ты можешь пойти туда и передать ему всё, что пожелаешь».

«Так пропустите же меня, — рванулся Червослов. — Я знаю дорогу».

«Разумеется, знаешь, — сказал Древобрад. — Но здесь всё немного изменилось. Иди взгляни!»

Он отпустил Червослова. Тот прохромал через арку (мы шли за ним по пятам) и увидел воды, отделяющие его от Ортханка. Тогда он обернулся к нам.

«Отпустите меня! — проскулил он. — Отпустите! Известия мои теперь никому не нужны».

«Истинно так, — сказал Древобрад. — Но у тебя только два выхода: остаться со мной до прибытия Гэндальфа и твоего господина или пересечь озеро. Что ты выберешь?»

Человек содрогнулся при мысли о господине и ступил в воду. Но тут же вылез.

«Я не умею плавать», — сказал он.

«Тут неглубоко, — усмехнулся Древобрад. — Правда, грязно, но тебе это не повредит, Червослов. Ступай!»

И негодяй бултыхнулся в проток. Вода дошла ему почти до шеи. Последнее, что я видел — это как он цеплялся за пустые бочонки и куски дерева, а потом скрылся из глаз. Но Древобрад шел за ним и следил за его успехами.

«Что же, он добрался, — сказал он, вернувшись. — Я видел, как он взбирался по лестнице, точно грязная крыса. В башне кто-то есть: чья-то рука втащила его внутрь. Так что он там, и, кажется, его ждет достойный прием. Теперь я должен пойти и очиститься от ильной слизи. Я буду у северной стены, если кто — нибудь захочет меня видеть. Здесь мало чистой воды, энт даже напиться не сможет, не то что выкупаться, и поэтому я прошу вас, мальчуганы, подождать тех, кто приезжает. Это будет Сеньор Роандийских степей, заметьте себе! Вы должны приветствовать его, как подобает: его воины победили орков в великой битве. Может быть, вы лучше энтов знаете, как надо говорить с такими людьми. В мое время в степях было множество властителей, но я так и не запомнил ни их наречий, ни их имен. Им, конечно, потребуется человечья еда — а вы об этом всё знаете. Так поищите и постарайтесь найти что-нибудь подходящее для стола князя», — Пин встал, поклонился и снова сел. — Мой рассказ кончен. Хотя мне ужасно любопытно, кто такой этот Червослов. Он что, правда советник князя?

— Советник, — поморщился Арагорн. — А еще Саруманов соглядатай и правая рука в Роханде. Судьба обошлась с ним не мягче, чем он заслужил. Одно лишь зрелище развалин всего, что он почитал таким сильным и великолепным, уже было достаточным наказанием. Но, боюсь, удел его куда злее.

— Да я и не думаю, чтобы Древобрад пропустил его в Ортханк по доброте душевной, — заметил Мерри. — Он казался мрачно довольным этим делом и посмеивался про себя, когда пошел купаться и пить. Ну, а мы потратили после этого немало времени, обыскивая обломки и мусор. Мы нашли неподалеку два — три незалитых склада. Но Древобрад прислал нескольких энтов, и они много утащили.

«Нам нужна человечья пища для двадцати пяти людей», — сказал энт. Как видите, кто-то внимательно пересчитал ваш отряд еще до того, как он прибыл. Вы трое, ясное дело, должны были попасть в круг вершителей судеб. Но вы ничего не потеряли. Мы сохранили еду не хуже, чем отдали, смею вас заверить. И даже лучше: питья мы не посылали.

«Как с напитками?» — спросил я энтов.

«Здесь течет Исен, — отвечали они. — Ее воды вполне достаточно и людям, и энтам». Но я надеюсь, что энты нашли время принести из горных ключей свои напитки, и что борода Гэндальфа закурчавится, когда он вернется. После ухода энтов мы почувствовали усталость и голод. Но мы не ворчали — труды наши вознаграждены сполна. Именно во время поисков «человечьей пищи» Пин отыскал среди обломков самый ценный трофей: эти дудстонские бочонки. «После еды нет ничего лучше трубки», сказал Пин, потому вы и нашли нас курящими.

— Вот теперь мы всё поняли, — сказал Гимли.

— За исключением пустяка, — хмуро возразил Арагорн. — Табак из Южного Удела — в Исенгарде. Чем больше я об этом думаю, тем меньше мне это нравится. Я никогда не был в Исенгарде, но я исходил все эти земли и знаю, какие пустынные области лежат между Краем и Маркой. Долгие годы ни товары, ни люди не пересекали их — в открытую не пересекали. Кажется мне, Саруман поддерживает с кем-то в Крае тайную связь. Червословов можно отыскать не только в княжеских палатах… Была на бочонках дата?

— Была, — кивнул Пин. — Урожай 1417 года, прошлого, нет, прости, теперь уж, конечно, позапрошлого: славный был год.

— Ну ладно, надеюсь, все беды плетутся пешком, потому что нам сейчас не до них, — сказал Арагорн. — Однако, я думаю, что должен рассказать об этом Гэндальфу, хотя это — лишь малое дельце среди его великих дел.

— Хотел бы я знать, каким делом он сейчас занят, — отозвался Мерри. — Полдень давно прошел. Идемте посмотрим! Ты можешь войти в Исенгард, Бродник, — если пожелаешь. Но это зрелище не из приятных.

Глава 10Голос Сарумана

Они прошли разрушенным коридором и остановились на груде камней, глядя на темную многооконную башню Ортханка, грозную даже сейчас, среди окружающего ее запустения. Почти вся вода сошла. Тут и там поблескивали озерки, покрытые пеной и обломками, но большая часть широкого луга уже обнажилась: илистая пустыня, заваленная осколками скал, изрытая чернеющими норами, усеянная пьяно склонившимися столбами и башнями. По краю разрушенной чаши поднимались курганы и склоны, как наметенные штормом груды гальки; а за ними зеленая долина сбегала в длинную лощину между темными рукавами гор. Через пустырь скакали всадники; они приближались с севера и уже достигли Ортханка.

— Это Гэндальф, Теодэн и его воины! — сказал Леголас. — Идемте им навстречу!

— Идите осторожнее! — предупредил Мерри. — Здесь есть обманные плиты, оглянуться не успеете, как окажетесь в яме.

Они медленно шли по тому, что когда-то было дорогой от ворот к Ортханку. Заметив их, всадники остановились в тени скал. Гэндальф выехал навстречу.

— Что ж, мы с Древобрадом весьма интересно побеседовали и обсудили кое-какие планы, — сказал он. — И немного отдохнули, конечно. Теперь мы должны продолжить путь. Надеюсь, друзья мои, вы тоже отдохнули и подкрепились?

— Само собой, — кивнул Мерри. — Наша беседа началась и кончилась курением. А потому злость наша на Сарумана поутихла.

— Вот как? — остро взглянул на них Гэндальф. — Моя — нет. Мне осталось сделать одно дело перед отъездом — нанести прощальный визит Саруману. Опасный, возможно — бесполезный; но он должен быть сделан. Кто пожелает, может пойти со мной — но берегитесь! И не шутите! Сейчас не время для шуток.

— Я пойду, — сказал Гимли. — Я хочу увидеть его и узнать, правда ли он так похож на тебя.

— А как ты это узнаешь, мастер гном? — прищурился Гэндальф. — Саруман может стать похожим на меня в твоих глазах, — ежели ему это будет выгодно. Достаточно ли ты мудр, чтобы распознать все его притворства? Что ж, посмотрим. Он может побояться показаться стольким глазам сразу. Но я велел энтам скрыться из глаз, так что, возможно, мы и уговорим его выйти.

— А что за опасность? — не утерпел Пин. — Он станет в нас стрелять или будет лить нам на головы огонь из окна? Или опутает нас чарами?

— Последнее наиболее вероятно, если ты подойдешь к его дверям с открытым сердцем, — ответил Гэндальф, — но никто не знает, что он сделает — или попытается сделать. Опасно подходить к загнанному в угол зверю. А Саруман владеет силами, каких вы и представить себе не можете. Остерегайтесь его голоса!

Они подошли к подножью Ортханка. Башня была черной, скальные стены влажно блестели. Лезвия многогранных камней были остры, будто недавно заточенные. Лишь несколько бороздок да маленькие чешуйки-осколки у подножья — вот и всё, что напоминало о неистовой ярости энтов.

На восточной стороне, в углу меж двух столбов, высоко над землей была большая дверь; а над ней — затворенное окно, выходящее на балкон, огражденный железными перилами. К порогу двери вела лестница из двадцати семи широких ступеней, вырубленных чьим-то неведомым искусством в том же черном камне. Это был единственный вход в башню; но множество узких, подобных маленьким глазам, окон глядели из глубоких амбразур отвесных стен.

В начале лестницы Гэндальф и князь спешились.

— Я иду, — сказал Гэндальф. — Я бывал в Ортханке и знаю, что мне грозит.

— Иду и я, — отозвался князь. — Я стар, и опасностям не испугать меня. Я хочу говорить с врагом, который причинил мне столько зла. Йомер пойдет со мной и увидит, что мои старые ноги не споткнутся.

— Как пожелаешь, — ответил Гэндальф. — Со мной пойдет Арагорн. Остальные пусть ожидают нас у подножия лестницы. Они увидят и услышат достаточно — если будет что видеть и слышать.

— Нет! — сказал Гимли. — Мы с Леголасом хотим видеть подробности. Мы представляем свои народы. Мы тоже пойдем.

— Тогда идем! — И Гэндальф двинулся вверх по лестнице, и Теодэн шел рядом с ним.

Роандийцы сидели верхом по обе стороны лестницы и с сумрачным беспокойством смотрели на башню, боясь, что с их сеньором вот-вот что-нибудь случится. Мерри и Пин присели на нижнюю ступени и чувствовали себя весьма неуютно.

— Отсюда до ворот с полмили! — пробормотал Пин. — Хотел бы я невидимкой проскользнуть назад в караульню! Зачем мы здесь? Вовсе ни к чему.

Гэндальф остановился перед дверями Ортханка и ударил в них Жезлом. Они гулко зазвенели.

— Саруман! Саруман! — громко, повелительно крикнул он. — Выходи, Саруман!

Никакого ответа. Наконец окно над дверью растворили, но в его темном провале никто не показывался.

— Кто там? — спросил голос. — Что вам надо?

Теодэн вздрогнул.

— Этот голос мне знаком, — сказал он. — И я проклинаю день, когда впервые услышал его.

— Пойди и вызови Сарумана, коли уж ты теперь у него на посылках, Грима Червослов! — проговорил Гэндальф. — Не испытывай наше терпение.

Окно захлопнулось. Они ждали. Внезапно раздался другой Голос, тихий и мелодичный, каждый звук его очаровывал. Те, кто неосторожно вслушивался в него, редко могли пересказать потом речи, которым внимали; а если могли — удивлялись, как мало силы осталось в них. Обычно они вспоминали только, что было наслаждением слушать звучащий Г олос, что всё, что он говорил, казалось мудрым и справедливым, и просыпалось желание сейчас же согласиться с тем, что казалось уже справедливым им самим. Любой другой голос казался им резким и грубым; а едва вновь слышался Голос, гнев утихал, как под действием чар. Для некоторых чары длились только пока Голос обращался к ним, а когда он заговаривал с другими, они усмехались, как люди, видящие насквозь трюки фокусника, тогда как другие дивятся на них. Но для многих одного только звука Голоса было достаточно, чтобы стать его рабом; а на тех, кого он покорил, чары действовали даже тогда, когда люди были далеко, и вкрадчивый Голос всё время нашептывал им что — то или убеждал их. Но никто не остался равнодушным, никто не избежал его очарования, не отверг его приказов без усилия разума и воли, пока его господин был властен над ним.

— Ну? — спросил Голос с тихим упреком. — Зачем нарушаете вы мой отдых? Неужели вы не дадите мне покоя ни ночью, ни днем? — В его тоне слышалось горькое недоумение доброй души, удрученной незаслуженной обидой.

Они взглянули вверх, пораженные, потому что не слышали, как он приблизился; и увидели фигуру, стоящую у перил, глядящую на них сверху вниз: старика, облаченного в широкую мантию, определить цвет которой было бы трудно, потому что он изменялся при каждом его движении. Лицо его было длинным, с сильным подбородном, с темными непроницаемо-бездонными глазами, хотя смотрели они сейчас печально, доброжелательно и немного устало. Волосы и борода его были белы, но черные пряди всё еще обрамляли глаза и губы.

— Похож, да не похож, — пробормотал Гимли.

— Но постойте, — молвил мягкий Голос. — По крайней мере двоих из вас я знаю. Гэндальфа я знаю слишком хорошо, чтобы надеяться, что он ищет здесь помощи или совета. Но ты, Теодэн, Сеньор Роандийской Марки, известен своим благородством, а еще более — бесстрашной прямотой Дома Эорла. О, достойный сын Тэнгела Преславного! Почему не пришел ты раньше, как друг? Часто жаждал я видеть тебя, могущественный владетель западных земель, особенно в последние годы — чтобы уберечь от неблагоразумных и пагубных советов, что окружали тебя. Неужели уже слишком поздно? Несмотря на нанесенные мне обиды, в которые воины Роханда — увы! — внесли свою лепту, я всё же хотел бы спасти тебя и избавить от гибели, которая постигнет тебя, если ты не сойдешь с пути, которым скачешь. Воистину я один могу помочь тебе сейчас.

Теодэн открыл рот, точно собираясь заговорить, но ничего не сказал. Он взглянул в лицо Сарумана с темными спокойными глазами, опущенными на него, а потом — на стоящего рядом с собой Гэндальфа; казалось, он колебался.

Гэндальф не двигался; стоял молча, как каменный, будто ожидая какого — то зова, который еще не пришел. Всадники заволновались, зароптали, соглашаясь с речью Сарумана; а потом смолкли и они, точно очарованные. Им казалось, что Гэндальф никогда не говорил с их сеньором столь честно и достойно. Грубым и гордым казалось им теперь его обхождение с Теодэном. И души их заволокла тень, страх великой беды: гибели Марки во тьме, куда ввергал их Гэндальф, в то время, как Саруман стоял у двери спасения, наполовину приоткрыв ее — так, что виден был свет. Повисло тяжелое молчание.

Нарушил его гном Гимли.

— Слова этого колдуна опутали их души, — неожиданно проворчал он, сжимая рукоять топора. — Неужто не ясно, что на языке Ортханка помощь означает гибель, а спасение — убиение? Не просить помощи пришли мы сюда.

— Тише! — произнес Саруман, и голос его на миг стал менее вкрадчивым, и мгновенный свет вспыхнул в глазах — и погас. — С тобой я не говорил еще, Гимли, сын Глоина, — сказал он. — Далеко отсюда твой дом, и мало касаются тебя заботы этой земли. Но не по собственному умыслу впутался ты в них, а потому я не стану упрекать тебя за роль, которую ты сыграл — доблестно, без сомнения. Но прошу тебя, позволь мне сначала поговорить с князем Роханда, моим соседом и — некогда — другом.

Что скажешь ты, князь Теодэн? Примешь ли ты мое предложение мира, а с ним и всю ту мощь, какую могут дать мои знания, копившиеся долгие годы? Будем ли мы вместе противостоять злу этих дней и загладим ли наши обиды доброй волей, чтобы владения наши расцвели еще краше, чем прежде?

Теодэн по-прежнему не отвечал. Борется он со страхом или сомнениями — сказать было невозможно. Заговорил Йомер.

— Услышь меня, Сеньор, — молвил он. — Теперь мы ощутили опасность, от которой нас предостерегали. Скакали ли мы к победе лишь затем, чтобы в растерянности встать наконец перед старым лжецом с медом на раздвоенном языке?

Так говорил бы с гончими загнанный волк, если бы мог. Поистине, великую помощь окажет он тебе! Всё, чего он желает, это спастись из твоей ловушки. Вступишь ли ты в переговоры с мастером предательств и убийств? Вспомни Теодреда у Бродов, вспомни могилу Хамы в Хельмовой Бездне — вспомни их!

— Если говорить об отравленных языках — что должен я сказать о твоем, змееныш? — сказал Саруман, и гневное пламя взметнулось в его глазах. — Но тише, Йомер, сын Йомунда! — продолжал он по-прежнему мягко. — Каждому свое. Тебе — доблесть в бою, и этим заслужил ты славу. Карай тех, кого твой господин зовет врагами, и удовлетворись этим. Не вмешивайся в дела, которых не понимаешь. Но, возможно, если ты станешь князем, ты поймешь, что он должен с осторожностью выбирать друзей. Дружбу Сарумана и силу Ортханка не отбросишь легко, какие бы обиды, действительные или мнимые, не лежали позади. Ты выиграл битву, но не войну — с помощью, на которую никогда более не сможешь рассчитывать. В следующий раз Призрачный Лес может встать у твоих дверей: он своенравен и бесчувствен, и не питает любви к людям.

Сеньор Роханда, можно ли назвать меня убийцей только лишь потому, что доблестные воины пали в бою? Если ты вступил в войну — ненужную, ибо я не желал ее, — воины твои должны были погибнуть. Но если считать убийцей меня — тогда Дом Эорла погряз в убийствах, потому что они воевали часто и нападали на тех, кто не повиновался им. Однако с некоторыми они потом заключали мир, что было куда более умно. Я спрашиваю, князь Теодэн: заключим ли мы союз дружбы и мира — ты и я? Ибо здесь решаем мы.

— Мы заключим союз, — хрипло, с усилием отвечал наконец Теодэн. Некоторые всадники радостно закричали. — Да, мы заключим союз, — проговорил он на этот раз ясно, — и меж нами настанет мир, — когда ты и все твои дела сгинут — и дела твоего черного господина, которому ты хотел предать нас. Ты лжец, Саруман, ты обольститель людских душ. Ты протянул мне руку — а я увидел лишь палец когтистой лапы Мордора. Даже если твоя война со мной справедлива, — а это не так, ибо будь ты и вдесятеро мудрее, ты не имел бы права распоряжаться мной и принадлежащим мне по своей воле и для своей выгоды, — но будь она даже справедливой, что скажешь ты о факелах в Вэйсане, о детях, что сгорели там? Что скажешь ты о надругательстве над телом Хамы — твои орки разрубили его перед воротами Хорнбурга, когда он пал? Когда ты повесишься на своем окне на радость собственным воронам — только тогда между мною и Ортханком настанет мир. Довольно о Доме Эорла! Я лишь младший потомок великого рода, но я не стану лизать твоих пальцев. Обращайся к кому угодно. Но, боюсь, Голос твой утратил свои чары.

***

Всадники уставились на Теодэна, точно пробужденные ото сна. После музыки Саруманова голоса речь их господина звучала им карканьем старого ворона. А Саруман какое-то время был вне себя от ярости. Он перегнулся через перила, словно желая поразить князя жезлом. И некоторым вдруг показалось, что они видят свернувшуюся в спираль перед боем змею.

— Вороны и виселицы! — прошипел он, и все содрогнулись от ужасной перемены. — Старый безумец! Что такое Дом Эорла, как не крытый соломой сарай, где в дыму и вони напиваются бандиты, а их отродья катаются по полу между псов? Слишком долго ухоронялись они от виселицы! Однако петля близко, медленно затягивается она — но тем туже и крепче затянется. Вешайся, если хочешь!.. — Теперь голос его изменился, словно он медленно брал себя в руки. — Не знаю, откуда взялось у меня терпение говорить с тобой. Ибо мне не нужен ни ты, ни твоя свора, Теодэн Лошадник. Давно предлагал я тебе положение превыше твоих заслуг и твоего ума. Я предложил его снова, чтобы те, кого ты обманул, увидели все пути. Ты ответил мне оскорблениями и хвастовством. Быть по сему. Возвращайся в свои лачуги!

Но ты, Гэндальф! Я глубоко опечален, видя и чувствуя твой позор. Как можешь ты выносить подобное окружение? Ведь ты горд, Гэндальф, — и не без основания; ум твой благороден, а глаза видят и вдаль, и вглубь. Не выслушаешь ли ты мой совет хотя бы сейчас?

Гэндальф пошевелился и взглянул вверх.

— Что можешь ты сказать, чего не сказал в нашу прошлую встречу? — спросил он. — Или ты хочешь отречься от сказанного?

Саруман остановился.

— Отречься?.. — Он задумался, точно поставленный в тупик. — Отречься? Я старался наставить тебя для твоей же пользы, но едва ли ты услышал меня. Ты горд и не любишь наставлений, обладая поистине изобилием собственной мудрости. Но в этом случае ты ошибся, как я теперь понимаю, в упрямстве неправильно истолковав мои намерения. Боюсь, в своем рвении убедить тебя я потерял терпение. И я сожалею об этом. Ибо я не желал тебе зла; не желаю и сейчас, хотя ты вернулся ко мне в окружении неистовства и грубости. Как я могу?.. Разве мы оба не члены высокого и древнего ордена, высочайшего в Средиземье? Дружба наша выгодна нам обоим. Многое можем мы свершить вместе, чтобы исправить беспорядочность мира. Так постараемся понять друг друга, и отгоним прочь мысли обо всех малых народах! Пусть ждут наших решений! Для всеобщего блага хочу я исправить прошлое и принять тебя. Ты согласен держать совет со мной? Согласен войти?

***

Такую силу вложил Саруман в эту последнюю попытку, что ни один из слушавших его не остался равнодушным. Но чары теперь были иными. Они слышали, как добрый король мягко увещевал заблудшего, но сердечно любимого министра. Но сами они были вне беседы, слушая у дверей слова, к ним не обращенные: дурно воспитанные дети или туповатые слуги, подслушивающие ускользающие речи старших и дивящиеся, как могут эти речи повлиять на их судьбу. Эти двое были отлиты из особого металла: возвышенны и мудры. Союз между ними казался неизбежным. Гэндальф поднимется в башню обсуждать в высоких залах Ортханка вещи глубже и выше их понимания. Двери захлопнутся, и они останутся снаружи, обреченные ожидать назначенной работы — или наказания. Даже в голове Теодэна пронеслось, как тень сомнения: «Он предаст нас. Он уйдет — мы погибнем».

И тут Гэндальф рассмеялся. Наваждение истаяло, как колечко дыма.

— Саруман, Саруман! — сквозь смех выговорил Гэндальф. — Саруман, ты всю жизнь шел не по тому пути. Тебе надо было стать королевским шутом и зарабатывать свой хлеб (и колотушки), передразнивая его советников. Каков! — Он веселился от души. — Понять друг друга!.. Боюсь, я выше твоего понимания. Зато тебя, Саруман, я теперь понимаю преотлично. Я лучше помню твои доводы и поступки, чем ты думаешь. Когда я в последний раз пришел к тебе, ты был тюремщиком Мордора, и туда собирался отослать меня. Нет, гость, единожды спасшийся с крыши, дважды подумает прежде, чем вновь переступит порог. Нет, я не войду. Но слушай, Саруман, в последний раз! Не выйдешь ли ты? Исенгард оказался не таким крепким, каким делали его твои надежды и воображение. Так может случиться и с остальным, во что ты всё еще веришь. Не лучше ли оставить это на время? Обратиться к новому? Хорошенько подумай, Саруман! Спустишься ли ты?

Тень прошла по лицу Сарумана, потом оно стало мертвенно-бледным. Прежде чем он успел их скрыть, сквозь маску проступили муки смятенного ума, не желающего оставаться — и страшащегося оставить убежище. Мгновение он колебался, и никто не дышал. Потом он заговорил; голос его был резок и холоден. Гордыня и ненависть взяли верх.

— Спущусь ли я? — насмешливо переспросил он. — Выйдет ли безоружный к шайке разбойников? Я хорошо слышу вас и отсюда. Я не дурак, и я не доверяю тебе, Гэндальф. Хоть они и не стоят открыто у лестницы, я знаю, где по твоему приказу затаились демоны леса.

— Предатель всюду видит предательство, — устало сказал Гэндальф. — Но не бойся за свою шкуру. Я не хочу ни убивать тебя, ни причинять тебе зло, ты мог бы знать это, если действительно понимаешь меня. У меня хватит сил защитить тебя. Я даю тебе последний шанс. Ты можешь свободным покинуть Ортханк, если пожелаешь.

— Звучит прекрасно, — продолжал глумиться Саруман. — Вполне в стиле Гэндальфа Серого: столь снисходительно, столь великодушно! Не сомневаюсь, Ортханк показался бы тебе удобным, как и мой уход. Но почему должен я уйти? И что ты подразумеваешь под «свободой»? Полагаю, есть некие условия?

— Поводы для ухода ты можешь увидеть из окон, — ответил Гэндальф. — Слуги твои уничтожены или разогнаны; соседей своих ты обратил во врагов; а новому своему господину ты изменил или пытался изменить. Когда Око его обратится сюда — оно будет красным от гнева. А когда я говорил «свобода», Саруман, я имел ввиду именно свободу: свободу от оков, цепей и приказов, свободу идти куда пожелаешь — даже в Мордор, Саруман, если решишься. Но сперва ты отдашь мне Ключи Ортханка и свой Магический Жезл. Они станут залогом твоего поведения и будут возвращены позже, если ты того заслужишь.

Лицо Сарумана побледнело до синевы, его исказила ярость, багровым пламенем вспыхнули глаза.

Он дико захохотал.

— Позже! — взвизгнул он. — Позже!.. Ну, разумеется, когда сам ты получишь Ключи Барад-Дура, и Короны Семи Королей, и Жезлы Пяти Мудрецов! Скромный план. Едва ли не единственный, где требуется моя помощь! Но у меня найдутся другие дела. Не будь глупцом. Если хочешь иметь дело со мной, пока есть возможность — уходи, и возвращайся, когда протрезвеешь. И оставь где-нибудь этих головорезов и своих маленьких прихвостней, что волокутся за тобой, как лохмотья за оборванцем! А до тех пор — прощай! — Он повернулся и ушел с балкона.

— Вернись, Саруман! — повелительно проговорил Гэндальф. К изумлению остальных, Саруман повернул назад, словно против воли, вновь медленно подошел к железным перилам и оперся на них, тяжело дыша. Лицо его избороздили морщины. Рукой, как лапой, он сжимал тяжелый черный жезл.

— Я не позволял тебе уйти, — сурово сказал Гэндальф. — Я не закончил. Ты стал глупцом, Саруман, и жалким глупцом. Ты мог бы отвернуться от зла и безрассудств и стать полезным, но ты предпочел остаться и пожинать плоды своих заговоров. Оставайся! Но предостерегаю тебя: тебе нелегко будет выйти отсюда. Нелегко, даже если с востока протянутся черные руки, чтобы тебя вытащить. Саруман! — воскликнул он и голос его налился властностью и силой. — Взгляни на меня! Я не Гэндальф Серый, которого ты предал. Я Гэндальф Белый, прошедший сквозь смерть. Ты потерял свой цвет, и я изгоняю тебя из Ордена и из Совета.

Он поднял руку и говорил теперь медленно, ясно и холодно.

— Саруман, твой Жезл сломан.

Раздался треск, жезл в руках Сарумана разлетелся на куски, и навершие его упало к ногам Гэндальфа.

— Прочь! — сказал маг. Саруман с криком откачнулся от перил и, едва передвигая ноги, ушел в башню. В этот момент что-то тяжелое и сверкающее со свистом прорезало воздух. Зацепив железные перила, оно пролетело рядом с головой Гэндальфа и раздробило ступень, где он стоял. Перила гудели и тряслись. Ступень треснула и выбросила рой сверкающих каменных чешуек. Но шар остался невредим: он катился вниз по лестнице, кристальный, темный, но с тлеющим огнем в сердце.

Когда он, подскакивая на ухабах, направился к луже, Пин нагнал и поднял его.

— Кровавый негодяй! — вскричал Йомер.

Гэндальф не шевельнулся.

— Его бросил не Саруман, — проговорил он. — И думаю, даже без его соизволения. Он вылетел из дальнего окна. Прощальный выстрел почтеннейшего Червослова, как я полагаю. Да прицел плох.

— Прицел плох, возможно, оттого, что он сам не знает, кого ненавидит больше — тебя или Сарумана, — усмехнулся Арагорн.

— Может быть и так, — согласился Гэндальф. — Малое удовольствие найдут эти двое в компании друг друга: они изгложут один другого. Жаль, лишь словами… Но такова кара. Если Червослов когда-нибудь выйдет из Ортханка, это будет больше, чем он заслужил… Сюда, малыш, я возьму его! Я не просил тебя его трогать! — вскричал маг, резко обернувшись и увидев, что Пин медленно, будто с тяжелой ношей, поднимается по лестнице. Он торопливо забрал шар у хоббита и завернул его в полу плаща. — Я позабочусь о нем. Это не та вещь, с которой Саруману хотелось бы расстаться, — заметил он.

— Но он может захотеть расстаться с чем-нибудь другим, — сказал Гимли. — Если это конец беседы, давайте уйдем подальше от летающих камней.

— Это конец, — чуть улыбнулся Гэндальф. — Идем!

***

Они повернулись спиной к дверям Ортханка и сошли вниз. Роандийцы радостно приветствовали князя и салютовали Гэндальфу. Чары Сарумана рассеялись: всадники видели его вернувшимся по зову и ушедшим по повелению.

— Что ж, дело сделано, — облегченно сказал Гэндальф. — Теперь я должен отыскать Древобрада и рассказать ему, чем всё кончилось.

— Он может догадаться, верно? — спросил Мерри. — Могло ли оно кончиться иначе?

— Не могло, — ответил Гэндальф. — Хотя и висело на волоске. Но у меня было основание для последней попытки; немного милосердия — излишнего, вероятно. Сначала Саруман убедился, что сила его голоса иссякла. Он не смог стать одновременно тираном и мудрым советником. Созревший заговор перестает быть тайным. Но всё же он расставил сети и попытался разделаться со своими жертвами поодиночке, пока остальные заслушались. Потом я предложил ему выбор: отречься от Мордора и от своих притязаний и исправить содеянное, помогая нам. Он мог бы оказать огромные услуги. Но он предпочел отказаться и владеть Ортханком. Служить он не желает, только повелевать. Теперь он живет в страхе перед тьмой Мордора, и однако всё еще мечтает оседлать бурю. Дурак несчастный! Если лапа Востока протянется к Исенгарду — он погиб. Мы не сумели разрушить Ортханк, но Саурон — кто знает, что может он?

— А если отступит и Саурон? Что ты с ним сделаешь? — спросил Пин.

— Я? Ничего! — сказал Гэндальф. — Я не сделаю с ним ничего. Я не желаю господства. Что с ним будет? Не знаю. Мне горько, ибо то, что прежде было благом, гниет теперь в башне. Тем не менее для нас всё пока идет неплохо. Странны повороты судьбы! Как часто ненависть ранит сама себя! Думается, даже войдя в Ортханк, мы не нашли бы в нем сокровища драгоценнее того, что метнул в меня Червослов.

Истошный вопль донесся из открытых окон — и вдруг оборвался.

— Кажется, Саруман согласен со мной, — улыбнулся Гэндальф. — Давайте оставим их!

***

Они вернулись к развалинам ворот. Едва они миновали арку, как из тени разбитых стен выступил Древобрад и остальные энты. Арагорн, Гимли и Леголас в изумлении уставились на них.

— Вот трое моих товарищей, Древобрад, — проговорил Гэндальф. — Я рассказывал о них, но ты их пока не видел. — Он назвал всех по именам.

Старый энт изучающе оглядел их и немного поговорил с каждым. Последним он повернулся к Леголасу.

— Так ты пришел из Лихолесья, славный мой эльф? Это был огромный лес!

— Таков он и сейчас, — промолвил Леголас. — Но всё же он не так велик, чтобы мы — те, кто живет там, — когда-нибудь пресыщались видом новых деревьев. Мне бы очень хотелось побродить в лесу Фангорна. Я едва вошел под его полог и не желал уходить.

Глаза Древобрада довольно блеснули.

— Надеюсь, желание твое сбудется прежде, чем горы успеют состариться, — сказал он.

— Я приду, если позволит судьба, — отвечал Леголас. — Мы договорились с другом, что, если всё кончится хорошо, мы вместе навестим Фангорн, — с твоего соизволения.

— Мы рады приветствовать любого эльфа.

— Друг, о котором я говорю, — не эльф, — сказал Леголас. — Это Гимли, сын Глоина.

Гимли низко поклонился, и топор, выскользнув из-за его пояса, со звоном упал на землю.

— Хуум, хом! — громыхнул Древобрад, сумрачно глядя на него. — Гном, да еще с топором! Хуум! Я люблю эльфов, но ты просишь многого. Это странная дружба.

— Она может показаться странной, — сказал Леголас. — Но пока жив Гимли, я не войду в Фангорн один. Этот топор рубит не деревья, а головы орков, о Фангорн, владыка Фангорна! Сорока двух зарубил он в битве.

— Хуу! Вот как! — прогудел Древобрад. — Это уже лучше. Что ж, что ж, пусть всё идет своим чередом, не стоит торопить судьбу. Но мы должны расстаться на время. День близится к концу, однако Гэндальф сказал, что вы должны уйти до ночи, потому что Сеньор Марки торопится в свой дворец.

— Да, мы уходим, и тотчас, — сказал Гэндальф. — Боюсь, Древобрад, мне придется забрать твоих привратников. Но ты вполне обойдешься без них.

— Возможно, обойдусь, — вздохнул Древобрад. — Но мне будет не хватать их. Мы сдружились так быстро, что я подумал, уж не вернулся ли я в юность. Ведь они были первой диковинкой, которую я увидел за долгие годы. Я не забуду их. Я включу их имена в Долгий Список, и энты заучат его.

… Древние энты, землею рожденные,

Странники вечные, пьющие воду,

И вечно голодные юные хоббиты,

Веселый народ, малыши-люди.

Они останутся друзьями, пока возрождаются листья. Прощайте же! Но если в своей дивной земле, в Крае, вы услышите хоть что-нибудь — дайте мне знать! Вы понимаете, о чём я говорю: хоть слово хоть знак, хоть воспоминание об энтийках. И приходите сами, если сможете!

— Обязательно! — одновременно ответили Пин и Мерри и поспешно отвернулись. Древобрад молча смотрел на них, задумчиво качая головой. Потом повернулся к Гэндальфу.

— Итак, Саруман не ушел? — спросил он. — Я так и думал. Душа его прогнила насквозь и так же трухлява, как черные души дивья. Однако, если бы я был побежден, я забился бы в нору и не вышел бы оттуда, покуда в ней оставался бы хоть один темный угол.

— Верно, — кивнул Гэндальф. — Но ты не замышлял покрыть весь мир своими деревьями и извести других живущих. А там — Саруман продолжает лелеять свою ненависть и вновь плетет сети. Ключи Ортханка у него. Но он не должен ускользнуть.

— Разумеется, нет! Энты присмотрят за ним. Саруман не сделает ни шагу со скалы без моего разрешения.

— Хорошо! — сказал Гэндальф. — На это я и надеялся. Одной заботой меньше. Теперь я могу уйти и заняться другими делами. Но будь осторожен. Вода сошла. Боюсь, мало будет просто расставить часовых вокруг башни. Не сомневаюсь, что под Ортханком прорыты подземные пути, и Саруман надеется приходить и уходить незамеченным. Если ты возьмешься за это, я просил бы тебя опять пустить сюда воду, и делай так, пока Исенгард не станет озером или ты не найдешь стоков. Когда все подземелья будут затоплены, а все стоки заткнуты — тогда Саруману придется сидеть взаперти и выглядывать из окон.

— Предоставь это энтам! — прогудел Древобрад. — Мы обшарим долину сверху донизу, заглянем под каждый булыжник. Сюда вернутся деревья — древние деревья, дикие деревья. Часовым Лесом назовем мы их. Даже белка не пробежит здесь без того, чтобы я не узнал о ней. Предоставь это энтам! Пока не минут семь раз те годы, какие он мучил нас, мы не устанем стеречь его.

Глава 11Палантир

Солнце закатывалось за длинный западный отрог, когда Гэндальф, его товарищи и князь с отрядом вновь выехали из Исенгарда. Гэндальф посадил позади себя Мерри, а Арагорн — Пина. Двое воинов поскакали вперед и вскоре затерялись на равнине. Остальные ехали легкой рысью.

Энты, подобно статуям, торжественной шеренгой стояли у ворот; руки их были подняты, но они не произнесли ни звука. Проехав немного по извилистой дороге, Пин и Мерри оглянулись. Закатный свет всё еще сиял на небе, но долгие тени уже тянулись к Исенгарду: серые развалины утонули во тьме. Древобрад стоял там теперь один, похожий издали на ствол древнего дерева: хоббитам вспомнилась их первая встреча на залитом солнцем уступе — далеко отсюда, на границе Фангорна.

Они подъехали к столбу Белой Руки. Столб стоял по-прежнему, но каменная рука была сброшена и разбита в куски. Посреди дороги, белея в пыли, лежал длинный указательный палец, его кровавый ноготь стемнился в черноту.

— Энты обращают внимание на каждую мелочь! — заметил Гэндальф.

Они скакали вперед, а в долине сгущался вечер.

***

— Долго нам еще скакать, Гэндальф? — спросил Мерри немного погодя. — Не знаю, что чувствуешь ты, когда за тобой волокутся лохмотья, но прихвостень устал и рад был бы перестать волочиться и лечь спать.

— Так ты слышал? — сказал Гэндальф. — Не казнись! Скажи спасибо, что никакие другие речи не целили в вас. Он вас заметил. Если это успокоит твою гордость, я скажу, что вы с Пином занимаете его куда больше, чем все мы. Кто вы; как вы там оказались и почему; что вам известно; были ли вы в плену, а если да, то как спаслись, когда все орки сгинули — над этими маленькими загадками бьется сейчас великий ум Сарумана. Его насмешка, Мерриадок, — это похвала, если его внимание лестно для тебя.

— Благодарю покорно! — фыркнул Мерри. — Куда более лестно волочиться за тобой, Гэндальф. Хотя бы потому, что в этом положении можно задавать вопросы по второму разу. Долго ли нам еще скакать?

Гэндальф рассмеялся.

— Несбиваемый хоббит! Каждому Мудрецу надо бы иметь при себе парочку-другую хоббитов — объяснять им значения слов и поправлять их. Прости. Что делать — приходится мне думать даже о таких простых вещах… Мы будем скакать несколько часов — тихо, пока не подъедем к концу долины. Завтра мы должны ехать быстро.

Когда мы шли сюда, мы собирались возвращаться из Исенгарда в Эдорас напрямик через степи — дорога двух дней. Но потом подумали и изменили план. Гонцы поскакали в Хельмову Бездну, упредить о завтрашнем возвращении князя. Горными тропами он уйдет оттуда со многими воинами в Урочище Духов. Отныне никто не должен появляться на равнине открыто более, чем вдвоем или втроем, если этого можно избежать.

— Ничего — или всё сразу, иначе ты не можешь! — сказал Мерри. — Боюсь, спать мне сегодня не придется. Где и что такое Хельмова Бездна и всё остальное? Я же ничего не знаю об этой земле.

— Тогда узнай что-нибудь, если хочешь понимать, что происходит. Но не сейчас и не от меня: мне и без того хватает о чём думать.

— Ладно, на стоянке возьмусь за Бродника: он не такой вспыльчивый. Но к чему все эти тайны? Я думал, мы победили!

— Победили, но лишь в первом бою, и это еще увеличивает опасность. Существует связующее звено между Мордором и Исенгардом, которого я еще не нашел. Я не знаю, как они обменивались новостями; однако обменивались — это ясно. Думаю, Глаз Барад-Дура будет нетерпеливо вглядываться в Колдовскую Долину; и в Роханд. Чем меньше он увидит — тем лучше.

***

Дорога медленно уходила назад, кружа по долине. То ближе, то дальше шумела в своем каменистом русле Исен. С гор спускалась ночь. Туманы рассеялись. Дул студеный ветер. Полная луна заливала восточный край неба бледным холодным сиянием. Плечи горы справа незаметно перескользнули в гряду голых холмов. Серые степи широко развернулись перед всадниками.

Наконец отряд остановился. Потом свернул с тракта и вновь ступил в мягкий дерн. Проскакав к востоку милю или около того, они въехали в узкую долину. Она открывалась на юг, полого сбегая назад к склонам круглого Дол-Барана, последнего холма северных отрогов, зеленого у подножия, увенчанного вереском. Края долины были в лохмотьях прошлогоднего кустарника, меж которых уже пробивались туго скрученные ростки весенних папоротников. Заросли боярышника густо покрывали низкий берег, и в их тени воины разбили лагерь за час или два до полуночи. Они разожгли костер в ложбине под корнями раскидистого боярышникового куста, высокого, как дерево, скорченного под бременем лет, но здорового и крепкого. На конце каждой ветки набухли почки.

Выставили часовых, по двое в стражу. Остальные, поужинав, завернулись в плащи и одеяла и уснули. Хоббиты вдвоем лежали в уголке, на куче старых веток. Мерри клевал носом, а на Пина напала непонятная бессонница. Ветви трещали и скрипели при каждом его повороте; а он вертелся и крутился всё время.

— Чего тебе не лежится? — не выдержал Мерри. — Муравейник под тобой, что ли?

— Мне неуютно, — пожаловался Пин. — Сколько времени прошло, как я в последний раз спал в постели, хотел бы я знать?

Мерри зевнул.

— Возьми да посчитай! — сказал он. — Хотя надо бы вспомнить, когда мы ушли из Лориэна.

— Ах, это! — отмахнулся Пин. — Я говорю о настоящей постели — в спальне.

— Ну, тогда из Светлояра. Но, право же, этой ночью я смогу заснуть где угодно.

— Тебе везет, Мерри, — тихо сказал Пин немного погодя. — Ты ехал с Гэндальфом.

— И что с того?

— Узнал ты от него что-нибудь?

— Да, порядком. Больше, чем всегда. Но ты слышал всё или почти всё: вы были рядом, а мы не секретничали. Можешь завтра поехать с ним сам, если надеешься выжать из него что-нибудь еще и если он тебя возьмет.

— Можно?! Отлично! А он всё так же замкнут, да? Совсем не изменился.

— Он изменился, — Мерри слегка встряхнулся и попытался понять, что тревожит друга. — Он вырос… или не знаю, как сказать. Стал одновременно добрее и настороженнее, веселее и серьезнее, чем прежде. Он изменился; просто пока мы не имели случая увидеть, насколько. Но подумай, чем кончился его визит к Саруману! Вспомни, когда-то Саруман стоял выше Гэндальфа: глава Совета — что бы это ни значило. Он был Саруманом Белым. Теперь Белый Гэндальф. Саруман пришел по его зову, и Жезл его был сломан, а потом ему велели уйти, и он ушел!

— Если Гэндальф и изменился, то лишь в том, что стал еще более скрытным, — стоял на своем Пин. — Взять хотя бы стеклянный шар. Он казалась, чрезвычайно обрадовался ему. Он что-то знает о нем — или догадывается. Но сказал ли он нам об этом? Ни полслова. А ведь поднял его я, я не дал ему скатиться в лужу. «Сюда, я возьму его, малыш», — и это всё. Хотел бы я знать, что это такое? Он был очень тяжел, — голос Пина стал еле слышен, точно он заговорил сам с собой.

— Вот оно что! — протянул Мерри. — Вот что тебя грызет!.. Ну-ка, старина, припомни Гилдорово присловье (его еще Сэм обожает): «В дела Мудрецов носа не суй — голову потеряешь».

— Все последние месяцы мы только и делаем, что суем нос в дела Мудрецов, — проворчал Пин. — Я хочу не только рисковать, но и знать. Я хочу взглянуть на тот шар.

— Спи уж ты! — сказал Мерри. — Рано или поздно обо всём узнаешь. Милый мой Пин, никогда еще ни один Хват не мог упрекнуть Брендизайков в нелюбопытстве, но время ли сейчас, спрошу тебя?

— Ладно! Что за беда в том, что я сказал тебе о желании взглянуть на шар? Я знаю, что мне его не получить, ведь Гэндальф сидит на нем, как наседка на яйцах. Но мало радости было услышать от тебя: «Тебе-его-не-видать, а-потому-отправляйся-спать!»

— Ну, а что я еще могу сказать? — сонно пробормотал Мерри. — Прости, Пин, но тебе и правда лучше подождать до утра. После завтрака я буду к твоим услугам и помогу, чем смогу. А сейчас я хочу спать. Если я зевну еще хоть раз, то разорвусь до ушей. Доброй ночи!

***

Пин умолк. Теперь он лежал смирно, но сон к нему по — прежнему не шел; не помогало даже тихое посапывание Мерри, уснувшего, не успев сказать «Доброй ночи!». Мысли о темном шаре, казалось, делались тем неотвязнее, чем спокойнее становилось вокруг. Пин вновь чувствовал в руках его тяжесть, вновь видел таинственную багровую глубь, куда заглянул на краткий миг. Он метался и вертелся, тщетно пытаясь думать о чём-нибудь другом.

Он не мог больше выносить это. Он поднялся и огляделся. Было холодно, и он завернулся в плащ. Бледная луна освещала долину, в ее стылом блеске чернели тени кустов. Кругом лежали спящие. Часовых видно не было: они, наверное, поднялись на холм или затаились в кустах. Повинуясь необъяснимому притяжению, Пин тихо пошел туда, где лежал Гэндальф. Маг казался спящим, но веки его не были сомкнуты до конца: под длинными ресницами блестели глаза. Пин поспешно отступил. Но Гэндальф не шевелился; и снова двинувшись вперед — наполовину против воли — хоббит прокрался мимо его головы. Маг закутался в одеяло, набросив поверх плащ; а рядом с ним, между правым боком и согнутой рукой, был холмик, нечто завернутое в темную ткань; казалось, рука мага только что соскользнула с него.

Едва дыша, Пин подбирался всё ближе и ближе. Наконец он встал на колени. Потом бесшумно протянул руки и медленно поднял ком: он оказался не таким тяжелым, как предполагая хоббит. «Может, это всего — то и есть, что узел с тряпьем», — подумал он со странным чувством облегчения, но узла обратно не положил. Постоял немного, сжимая его. Потом в голову ему пришла какая — то мысль. Он на цыпочках отошел, отыскал большой булыжник и вернулся.

Он быстро сорвал ткань, обернул ею камень и осторожно положил сверток на прежнее место. И тогда взглянул на то, что держал в руках. Это был он: гладкий кристальный шар, сейчас темный и мертвый, лежал на коленях Пина. Пин поднял его, торопливо прикрыл собственным плащом и собрался было идти к своему ложу. В это время Гэндальф пошевелился и что-то пробормотал во сне на незнакомом языке; рука его нащупала завернутый камень — он вздохнул и больше не двигался.

«Дурак несчастный! — ужаснулся про себя Пин. — Ты лезешь в жуткую беду. Живо положи его назад!». Но тут ощутил, что колени его дрожат и он не решится вернуться к магу и снова сменить камни.

«Мне его ни за что не положить, не разбудив его, — подумал он. — Не стоит и пробовать, пока не успокоюсь. Так что я вполне могу взглянуть на него. Но, конечно, не здесь!» Он бесшумно скользнул прочь и уселся на пригорок, неподалеку от своего ложа. Через край лощины заглядывала луна.

Пин сидел, положив шар на колени. Он низко склонился к нему, как жадный ребенок склоняется над миской с едой, спрятавшись в угол — подальше от других. Он откинул плащ и взглянул. Воздух вокруг сгустился и замер. Сперва шар был черен, темен как смоль, лишь лунные блики мерцали на его боках. Потом откуда-то возник слабый тлеющий свет, и всполыхнулся в самом сердце его, и приковал к себе взгляд Пина, и он уже не мог отвести глаз. Вскоре весь шар изнутри охватило пламя; шар вращался — или кружились внутри него огни. Внезапно огни исчезли. Пин задохнулся и дернулся, но остался склоненным, сжимая шар обеими руками. Он нагибался всё ниже и ниже, а потом словно окостенел; губы его беззвучно двигались. Вдруг с придушенным криком он упал навзничь и замер.

Крик был ужасен. Стражи спрыгнули с берега; весь лагерь пришел в движение.

***

— Так вот кто вор! — сказал Гэндальф. Он поспешно набросил плащ на шар. — Пин!.. Печальный поворот событий! — он опустился на колени рядом с телом Пина: хоббит лежал на спине, окостенев, уставя в небо невидящие глаза. — Шалость! Какие беды навлек он на свою и наши головы? — осунувшееся лицо мага исказилось страданием. Он взял руку Пина и нагнулся к его лицу, вслушиваясь в дыхание; затем положил ладони ему на лоб. Хоббит вздрогнул. Его глаза закрылись. Он вскрикнул и сел, в смятении уставясь на окружающие его бледные в лунном свете лица.

— Оно не для тебя, Саруман! — воскликнул он резким, бесстрастным голосом, отпрянув от Гэндальфа. — Я сейчас же пришлю за ним! Ты понял? Передай в точности! — он попытался вскочить и убежать, но Гэндальф ласково, но твердо удержал его.

— Перегрин Хват! — сказал он. — Очнись!

Хоббит обмяк и качнулся вперед, вцепившись в руку мага.

— Гэндальф! — вскричал он. — Гэндальф! Прости меня!

— Простить тебя? — сказал маг. — Скажи сначала, что ты сделал?

— Я… я взял шар и посмотрел в него, — с запинкой пробормотал Пин, — …и увидел тварей. Я испугался… Хотел убежать, но не смог. А потом возник он и допрашивал меня, и… и больше я ничего не помню…

— Так не пойдет, — сурово сказал Гэндальф. — Что ты видел и что сказал?

Пин закрыл глаза и задрожал, но не ответил ни слова. Все молча смотрели на него, кроме Мерри — тот отвернулся. Но лицо Гэндальфа было жестко.

— Говори! — приказал он.

Медленно, запинаясь, Пин заговорил снова, и тихая речь его постепенно становилась яснее и громче:

— Я видел темное небо и высокие укрепления… — сказал он, — и мутные звезды… Они казались очень далекими и… давними… однако ясными и резкими. Потом звезды пропали — их затмили какие-то крылатые твари… Огромные… но в стекле они были не больше летучих мышей, кружащих над крепостью. Мне показалось, их девять. Одна тварь полетела прямо на меня… и всё росла, росла… У нее ужасный… нет, нет! Не могу…

Я попытался убежать, решил, что она вылетит… но когда она закрыла весь шар, то исчезла. Потом возник он. Он не говорил… просто смотрел, и я понимал.

«Итак, ты вернулся? Почему ты столь долго пренебрегал донесениями?»

Я не ответил. Он сказал: «Кто ты?» Я молчал по-прежнему, но мне было тяжко; и он надавил на меня, и я сказал: «Хоббит».

А потом мне вдруг показалось, что он видит меня и смеется надо мной. Это было жестоко: словно… словно меня кромсали ножом. А он сказал: «Погоди! Скоро мы опять встретимся. Передай Саруману — это лакомство не для него. Я тотчас пришлю за ним. Ты понял? Передай в точности!»

Потом… Потом он пожрал меня глазами. Я чувствовал, что распадаюсь… Нет, нет! Больше я ничего не скажу. Больше я ничего не помню.

— Взгляни на меня! — велел Гэндальф.

Пин посмотрел ему прямо в глаза. Мгновение — и лицо мага смягчилось, появилась тень улыбки. Он ласково положил руку на голову Пина.

— Хорошо! — сказал он. — Не говори больше! Тебя не изменили. Глаза твои не лгут, как я боялся. Но Он не говорил с тобой долго. Дурак, но честный дурак — им ты был, им и останешься, Перегрин Хват. Мудрый мог бы принести в таком положении куда больше зла. Но запомни это! Ты спасся, и все твои друзья тоже, лишь благодаря счастливой случайности. Второй раз можешь на нее не рассчитывать. Если бы он допросил тебя — ты рассказал бы всё, что знаешь, — и погубил бы нас. Но он был слишком нетерпелив. Ему не нужны были просто вести, ему нужен был ты и как можно быстрее, чтобы он мог заняться тобой, медленно, в Черном Замке. Не трясись! Коли уж сунул нос в дела Мудрецов — будь готов потерять голову. Но успокойся! Я тебя прощаю. Ободрись! Всё обернулось не так плохо, как могло бы.

Он мягко поднял Пина и отнес его назад на ложе. Подошел Мерри и уселся рядом.

— Лежи и отдыхай, если можешь, Пин! — сказал Гэндальф. — Доверься мне. Если еще когда-нибудь почувствуешь зуд в ладонях, приди и скажи. Такие вещи излечимы. Но как бы там ни было, дорогой мой хоббит, не подкладывай мне больше камней под бок! А теперь я оставляю вас вдвоем.

***

Гэндальф вернулся к остальным. Они по-прежнему стояли вокруг камня из Ортханка, погруженные в тяжкие раздумья.

— Опасность подкралась в ночи, когда меньше всего можно было ожидать, — сказал маг. — Мы едва спаслись.

— Как хоббит, Пин? — спросил Арагорн.

— Думаю, всё обойдется, — отвечал Гэндальф. — Им владели недолго, а хоббиты имеют удивительные силы к возрождению. Память или ужас этого изгладятся скоро. Слишком скоро, быть может. Возьмешься ли ты, Арагорн, стеречь сей камень? Это опасная стража.

— Истинно опасная, но не для всех, — возразил Арагорн. — Здесь тот, кто может владеть им по праву. Ибо это, несомненно Палантир Ортханка из сокровищницы Элендиля, оставленный здесь Королями Гондора. Мой час близок. Я возьму его.

Гэндальф взглянул на Арагорна, а потом, к удивлению остальных, поднял закрытый камень и поклонился, как бы преподнося его.

— Прими его, лэйрд! — молвил он. — В залог всего, что будет возвращено. Но если позволишь дать тебе совет, не пользуйся им — пока! Будь осторожен!

— Когда я был тороплив или неосторожен? Кто ждал и готовился в эти долгие годы? — сказал Арагорн.

— Еще не время. Смотри, не оступись в конце пути, — ответил Гэндальф. — Но, по крайней мере, храни его втайне. Ты, и все остальные, стоящие здесь! Хоббит Перегрин ни в коем случае не должен узнать, где он спрятан. Лиходейское безумие вновь может поразить его. Ибо — увы! — он держал его и смотрел в него, чего не должно было случиться. Он не должен был дотрагиваться до него в Исенгарде — мне следовало бы быть попроворнее. Но ум мой был занят Саруманом, и я не сразу разгадал природу камня. Потом я устал и, когда лежал, размышляя над этим, меня сморил сон. Теперь я знаю!

— Да, сомнений нет, — согласился Арагорн. — Мы, наконец, нашли связь между Исенгардом и Мордором. Многое объяснилось.

— Неведомыми силами обладают наши враги и неведомыми слабостями! — сказал Теодэн. — Но давно сказано: «Часто зло кончает злом».

— Мы не единожды убеждались в этом, — кивнул Гэндальф. — Но на этот раз нам удивительно везет. Быть может, этот хоббит, сам того не ведая, вытащил меня из могилы. Я размышлял, не испытать ли мне камень самому. Поступи я так — я сам открылся бы Ему. Я не готов к такому испытанию и не знаю, буду ли когда-нибудь готов. Но даже если бы я нашел силы отстоять себя — мне показаться Ему было бы гибельно, пока не настал час, когда тайна перестанет быть тайной.

— Час настал, думается мне, — сказал Арагорн.

— Нет еще, — возразил Гэндальф. — Краткое время Он будет в неведении — и это время мы должны использовать. Враг, это ясно, думает, что Камень в Ортханке — где же ему еще быть? И, значит, хоббит там, он пойман, и Саруман принуждал его смотреть в шар, чтобы помучить. Этот темный ум занят сейчас лишь хоббитом, его голосом, лицом и предвкушением; пройдет какое-то время, пока он поймет, что ошибся. Нам нельзя упускать этого времени. Мы и так замешкались. Соседство с Исенгардом — не место для задержки, особенно сейчас. Я выезжаю немедленно с Перегрином. Ему это принесет больше пользы, чем ночная бессонница.

— Со мной останутся Йомер и десять всадников, — решил князь. — Мы выйдем на рассвете. Остальные могут следовать за Арагорном и выступить так скоро, как захотят.

— Как пожелаешь, — ответил Гэндальф. — Но торопись, торопись, как только можешь! Скачи быстрей под защиту холмов, в Хельмову Бездну!

***

И в это время их накрыл мрак. Лунный свет погас, как отрезанный. Несколько роандийцев закричало и пригнулось, прикрыв головы руками словно защищаясь от удара сверху. Слепой страх и смертный холод пал на них. Съежившись, они взглянули вверх. Огромная крылатая тень, подобная черной туче, медленно миновала луну. Она описала круг и полетела к северу быстрее самого быстрого ветра в Средиземье. Перед ней меркли звезды. Она исчезла.

***

Они стояли, окаменев. Гэндальф вглядывался в небо, руки его были опущены, сжатые пальцы окостенели.

— Назгул! — вскричал он. — Посланец Мордора. Грядет буря. Назгул пересек Реку! Скачите! Не ждите рассвета! И пусть быстрые не ждут слабых! Скачите!

Он кинулся прочь, на бегу зовя Ночиветра. Арагорн последовал за ним. Подбежав к Пину, Гэндальф подхватил его на руки.

— На сей раз ты поедешь со мной, — сказал он. — Посмотришь, как может мчаться Ночиветр. — Перекинув через плечо небольшой мешок, маг побежал назад, туда, где спал. Там уже стоял Ночиветр. Гэндальф вскочил на коня. Арагорн поднял Пина, закутанного в одеяло и плащ, и устроил его меж рук Гэндальфа.

— Прощайте! Торопитесь! — крикнул Гэндальф. — Вперед, Ночиветр!

Скакун мотнул головой. Его струящийся хвост блеснул в лунном свете. Потом он прянул вперед, прыгнул и умчался, как горный северный ветер.

— Прекрасная, спокойная ночь! — сказал Мерри Арагорну. — Кое-кому здорово повезло. Он не хотел спать и хотел ехать с Гэндальфом — и уехал! Вместо того, чтобы обратиться в камень и стоять тут вечным предостережением.

— Если бы ты, а не он, первым поднял Камень — что было бы тогда? — холодно спросил Арагорн. — Быть может, ты причинил бы куда больше зла. Кто знает? А сейчас, боюсь, тебе повезло лишь в одном: ты поедешь со мной. Немедленно. Иди и соберись, и прихвати всё, что оставил Пин. Да торопись!

***

Ночиветр летел по степи, не нуждаясь ни в понуканиях, ни в руководстве. Прошло менее часа — а они уже достигли Исенских Бродов и миновали их. Курган всадников с холодно мерцающими копьями серел позади.

Пин оживал. Ему было тепло, а лицо обдувал ласковый свежий ветер. Он был с Гэндальфом. Ужас Камня и смертная тень, окутавшая луну, истаяли, исчезли позади в горной мгле или в прошедшем сне. Он глубоко вздохнул.

— Я не знал, что ты ездишь без седла, Гэндальф, — заметил он. — Да у тебя и уздечки нет?

— Я езжу по-эльфийски только на Ночиветре, — откликнулся Гэндальф. — Ночиветру не нужна сбруя. Не ты едешь на нем: он желает тебя нести — или нет. Если желает, этого достаточно. Тогда уж его дело следить, чтобы ты оставался на его спине, если только ты не взлетишь в воздух.

— Быстро ли он бежит? — спросил Пин. — Как ветер, но очень мягко. И как легка его поступь!

— Сейчас он бежит, как самая быстрая лошадь, — ответил Гэндальф, — однако, для него это не быстро. Здесь небольшой подъем и земля более изрыта, чем за рекой. Но взгляни, как приближаются Белые Горы! Вон там — Триглав: пики блестят под звездами, как черные копья. Скоро мы минуем развилку и въедем в Предущелье, где две ночи назад шел бой.

Пин умолк на время. Он слышал, как Гэндальф тихо напевает что — то, бормоча короткие обрывки рифм на разных языках, пока мили стлались перед ними. Наконец маг начал песню, слова которой хоббит разобрал: несколько строк донеслись до него сквозь свист ветра:

Высокие лодьи и высокие короли,

Что неподвластным векам

Они принесли от древней земли

По бурным морям?

Семь камней, и семь звезд,

И единое Белое Древо.

— Что ты говоришь, Гэндальф? — спросил Пин.

— Я перебирал в памяти стихи Летописных Сводов, — отозвался маг. — Хоббиты, полагаю, забыли их, даже если и знали когда-то.

— Нет, не все, — сказал Пин. — И у нас есть свои, да только тебе они, наверное, не интересны. Но этого я не слыхал. О чём это: семь звезд и семь камней?

— О палантирах древних королей.

— А что они такое?

— Название означает: «Тот, что видит далеко». Камень Ортханка — один из них.

— Значит он… он сделан… — Пин колебался, — …не Врагом?

— Нет, — сказал Гэндальф. — И не Саруманом. Это превыше его мудрости, да пожалуй, и мудрости Саурона. Палантиры пришли с Заокраинного Запада, из Эльдамара. Сотворили их нолдоры, быть может, и сам Феанор — столь давно, что время это не исчислишь годами. Но нет вещи, которой Саурон не обернул бы во зло. Жаль Сарумана! Это стало причиной его падения, как я теперь понимаю. Всё, сотворенное искусством глубже нашего, таит опасность для нас. Однако он должен быть наказан. Глупец! Держать его в секрете, для собственной выгоды! Он никогда ни словом не обмолвился о нем на Совете. Мы не знали, что в разрушительных войнах Гондора палантиры его уцелели. Люди позабыли о них давным-давно. Даже в Гондоре они — тайное знание избранных; в Арноре о них упоминают лишь Летописи Дунаданов.

— А для чего их использовали люди древности? — спросил Пин в удивлении и восторге от неожиданной разговорчивости мага; он гадал только, долго ли это будет продолжаться.

— Чтобы видеть далеко и мысленно беседовать друг с другом, — сказал Гэндальф. — Так они охраняли и объединяли Гондорское княжество. Они поместили Камни в Минас-Аноре и в Минас-Ифиле, и в Ортханке, в кольце Исенгарда. Главнейший из них находился под Звездным Сводом в Осгилиафе, пока крепость не разрушили. Три других были далеко на севере. В замке Эльронда говорят, что они в Аннуминасе и в Амон-Суле, а Камень Элендиля — на Крепостных Холмах, что обращены к Мифлонду, Серебристой Гавани, где на водах залива покоятся серые корабли.

Один палантир отвечает другому, но в Гондоре все они были всегда открыты взгляду Осгилиафа. Теперь выходит, что, как устояла скала Ортханка в бурях времени, так сохранился и ее палантир. Но один он может лишь видеть то, что далеко — и в пространстве и во времени. Без сомнения, это было очень полезно Саруману, однако он, кажется, не был удовлетворен. Жадно всматривался он всё дальше и дальше в чужие земли — пока не вгляделся в Барад-Дур. Тогда он попался!

Кто знает, где могут лежать сейчас потерянные камни Арнора и Гондора, погребены ли они или скрыты под водой? Но по крайней мере один Саурон добыл и приспособил для своих целей. Думаю, это Ифильский камень, потому что Он давно овладел Минас-Ифилем и обратил его в лихое место: Минас-Моргулом зовется он ныне.

Сейчас легко догадаться, как блуждающий взгляд Сарумана был пойман и схвачен; и как с тех пор его убеждали, а если уговоры не действовали — запугивали. Ловец в ловушке, ястреб в когтях орла, паук в стальных сетях! Интересно, как давно принудили его часто подходить к стеклу для наблюдений и наставлений, и так склонили Камень Ортханка к Барад-Дуру, что если кто-либо, не обладающий железной волей, посмотрит в него, шар быстро доносит туда его мысли и взгляд? А как он притягивает к себе! Не чувствовал ли я этого? Даже теперь душа моя жаждет испытать мою волю на нем, проверить, не смогу ли я вырвать его оттуда и повернуть, куда хочу я, — взглянуть через бездонные моря вод и времен на Тирион Прекрасный и увидеть невообразимые руки и дух Феанора за работой, когда Серебряное и Золотое Деревья были в цвету!.. — Он вздохнул и умолк.

— Хотел бы я знать всё это прежде, — сказал Пин. — Я никогда не сделал бы того, что сделал.

— Сделал бы, — мрачно возразил Гэндальф. — Ты знал, что поступаешь неверно и глупо; и ты твердил себе это — но не послушался. Я не сказал тебе об этом раньше, потому что понял всё, что случилось, только что, размышляя над этим во время нашей скачки. Но даже заговори я об этом прежде — это не уменьшило бы твоего влечения, ты всё равно не смог бы противостоять ему. Наоборот! Нет, обожженная рука — лучший учитель. После этого слова об огне доходят до сердца.

— Они дошли, — кивнул Пин. — Если передо мной будут лежать все семь камней — я зажмурю глаза и засуну руки в карманы.

— Прекрасно, — сказал Гэндальф. — На это я и надеялся.

— Но мне хотелось бы знать…

— Пощади! — вскричал Гэндальф. — Если мой рассказ не излечил твое любопытство — мне придется провести остаток дней, отвечая тебе. Что еще хочешь ты знать?

— Имена всех звезд и всего живущего, и историю Средиземья, и Заморья, и Раздельных Морей, — засмеялся Пин. — Конечно! Никак не меньше. Но это потом. Сейчас меня занимает черная тень. Я слышал, ты крикнул: «Посланец Мордора». Что он такое? Чего ему надо в Изенгарде?

— Это крылатый Черный Всадник — Назгул, — сказал Гэндальф. — Он должен был забрать тебя в Черный Замок.

— Но он же не прилетит за мной, правда? — голос Пина задрожал. Я хочу сказать, он не знает, что я…

— Конечно нет, — мягко прервал его Гэндальф. — Больше двухсот лиг прямого полета между Ортханком и Барад-Дуром, и даже у Назгула уйдет несколько часов на такой перелет. Но Саруман, конечно же, смотрел в Камень во время орочьей вылазки, и все его тайные мысли, не сомневаюсь, были прочитаны. Посланец должен узнать, что он делает. А после того, что случилось этой ночью, явится еще один — и скоро. Так что тиски, в которых оказался Саруман, сжались до конца. Пленника он отослать не сможет. Камня у него нет, и на зов он не ответит. Саурон решит, что он хочет задержать пленника и потому перестал пользоваться Камнем. Даже если Саруман расскажет посланцу правду, это ему не поможет. Пусть Исенгард разрушен — сам-то он, однако, уцелел. Так что, хочет он того или нет, а его сочтут бунтовщиком. Он отказался от нас, чтобы избежать этого! Что он станет делать в таком положении, не представляю. У него хватит сил — пока он в Ортханке — противостоять Девятерым. И он попытается это сделать. Он может попытаться поймать Назгула или, на худой конец, уничтожить тварь, на которой тот скачет по воздуху. В таком случае, пусть роандийцы присмотрят за своими конями!

Но я не знаю, чем обернется это для нас — добром или бедой. Возможно, замыслы Врага спутаются, или их затмит ярость на Сарумана. Возможно, он узнает, что я был там и стоял на ступенях Ортханка — с хоббитами-прихвостнями. Или что наследник Элендиля жив и стоял подле меня. Если Червослова не обманули роандийские доспехи, он вспомнит Арагорна и то, как он себя назвал. Вот чего я боюсь. И сейчас мы несемся из огня да в полымя. Каждый шаг Ночиветра приближает тебя к Царству Тьмы, Перегрин.

Пин не ответил, но запахнул плащ, словно внезапный озноб охватил его. Серые земли проносились мимо.

— Смотри! — сказал Гэндальф. — Перед нами долины Вэйсана. Здесь мы свернем на Восточный Тракт. Темная тень вон там — начало Предущельного Оврага. Там — дальше — лежат Мерцающие Пещеры, Агларонд. Не спрашивай о них у меня. Спроси у Гимли, если вы снова встретитесь, и впервые ты услышишь ответ куда длиннее, чем захочешь. Сам ты этих пещер не увидишь, нам не по пути. Скоро они будут далеко позади.

— А я думал, ты собираешься остановиться в Хельмовой Бездне! — удивился Пин. — Куда же ты тогда?

— В Минас-Тириф, пока море войны не захлестнуло его.

— Ох ты!.. А это далеко?

— Лиги и лиги, — ответил Гэндальф. — Трижды столько, сколько до владений князя Теодэна, а они отсюда более чем в ста милях полета мордорских вестников. Ночиветру предстоит пробежать больше. Кто поспеет первым? Мы будем скакать до рассвета, а до него еще несколько часов. Потом даже Ночиветру нужно будет отдохнуть в какой-нибудь лощине в горах: надеюсь, в Эдорасе. Спи, если можешь! Ты увидишь первый блеск солнца на Золотой Крыше Дворца Эорла. А два дня спустя ты увидишь багряную тень горы Миндоллуин и стены крепости Дэнэтора, белеющие в свете утра.

Вперед, Ночиветр! Беги, великое сердце, беги, как не бегал никогда! Теперь мы на земле, где ты родился, где знаешь каждый камень. Беги же! Надежда в быстроте!

Ночиветр мотнул головой и громко заржал, словно труба звала его в бой. Потом прыгнул вперед. Огонь летел из-под его копыт; ночь проносилась мимо.

Медленно погружаясь в сон, Пин был охвачен странным чувством: он и Гэндальф окаменели, сидя на статуе бегущего коня, под ноги которого в свисте и шуме ветра катился мир.

Книга четвертая