Властелин колец — страница 5 из 8

Глава 1Приручение Смеагола

— Ну и положеньице, хозяин… — подавленно сказал Сэм Гискри. — Он понуро стоял рядом с Фродо и, прищурясь, вглядывался во мрак.

Пошел третий день, как они сбежали от товарищей, насколько можно было судить: они почти потеряли счет времени, с трудом карабкаясь по заусенчатым склонам, медленно пробираясь по осыпям Эмин-Муиля, порой возвращаясь, потому что заходили в тупик, порой замечая, что кружат на месте и снова пришли туда, где были уже много часов назад. И всё же они неуклонно продвигались к востоку, стараясь держаться как можно ближе к краю этой странно скрученной горной гряды. Но все склоны Привражья были высокими и крутыми, обрывисто нависая над равниной внизу; за ее взъерошенными краями лежали серо-багровые, отливающие синевой гнойники болот, над которыми не было видно даже птиц.

Хоббиты стояли на краю высокой отвесной скалы, голой, открытой всем ветрам, с клубящимся у подножия туманом; а позади них вздымались изломанные нагорья, увенчанные медленно плывущими облаками. С востока дул ознобный ветер. Ночь заволакивала бесформенные земли впереди; их блеклая зелень стемнилась в тускло-коричневую. Далеко справа скрылся во тьме весь день сверкавший на солнце Андуин. Но глаза хоббитов не были обращены к Реке, к Гондору, к друзьям, к землям Людей. На юго-восток смотрели они, туда, где за краем подступающей ночи висела полоса тьмы, подобная недвижным дымным горам. Время от времени там, впереди, на краю земли и неба, взблескивали крошечные багровые вспышки.

— Ну и положеньице! — повторил Сэм. — Нам бы никогда об этих землях не слышать, а мы сами в них лезем! И ведь никак нам туда не попасть. Это тупик. Вниз нам не спуститься; а коли и спустимся, угодим прямехонько в трясину, попомните мои слова! Фу! Чуете, как пахнет? — он потянул носом.

— Да, запах преотвратный, — согласился Фродо, но не шевельнулся, и глаза его были прикованы к темной черте и мерцающему пламени. — Мордор! — еле слышно пробормотал он. — Если уж выпало мне идти туда, хотел бы я дойти поскорей — и покончить со всем этим!

Он содрогнулся. Ветер был холодный, полный тяжелого запаха гнили.

— Ну ладно, — сказал он, отводя наконец глаза. — Мы не можем стоять здесь всю ночь, тупик это или не тупик. Надо найти местечко поукромнее и заночевать; быть может, следующий день укажет нам путь.

— Или следующий, и следующий, и следующий… — пробурчал Сэм. — Или никакой. Мы зашли в тупик.

— Ну что ты всё ворчишь? — сказал Фродо. — Видно, мне суждено идти туда, так что путь найдется. Но Свет или Тьма укажут мне его? Наша надежда была в быстроте. Задержка на руку Врагу — и вот он я: задержан. Уж не воля ли Черного Замка правит нами? Выбор был неверен. Я должен был уйти гораздо раньше и двигаться с севера восточным берегом в обход Привражья через Бурые Равнины к перевалам Мордора. Но сейчас нам с тобой не найти дороги назад, а на восточным берегу бродят орки. Уходят драгоценные дни. Я устал, Сэм. Я не знаю что делать… Осталась у нас какая-нибудь еда?

— Только этот, как бишь его, лембас, господин Фродо. Чудная еда. Но он всё-таки лучше, чем ничего, — для долгого пути. Вот уж не думал я, когда впервые запустил в него зубы, что захочу когда-нибудь чего другого. А сейчас вот хочу: кусок черного хлеба да кружка — чего там, хоть полкружки — пива пошли бы лучше. Я тащил котелок всю дорогу от последней стоянки — а что проку? Огонь развести нечем; да и варить нечего, травы и той нет!

Они повернули назад и спустились в каменистый овраг. Закатное солнце затянули тучи, быстро настала ночь. Было холодно. Хоббиты спали по очереди в углу меж двух иззубренных скал; по крайней мере они были укрыты от восточного ветра.

— Видели вы их опять, господин Фродо? — спросил Сэм, когда они окоченевшие и продрогшие, сидели, жуя лембас, в стылой серости раннего утра.

— Нет, — ответил Фродо, — ничего я не видел и ничего не слышал уже две ночи.

— И я, — сказал Сэм. — Бр-р! Эти глаза здорово меня беспокоят! И когда он только отвяжется от нас, лиходей проклятущий? Голлум! Я забью ему это самое голлм назад в глотку, дайте только до него добраться!

— Надеюсь, ты до него не доберешься, — заметил Фродо. — Не знаю, как он нас преследует, но, может быть, он нас опять потерял. На этой голой сухой земле не остается ни следов, ни знаков — даже для его вынюхивающего носа.

— Хорошо, если б так, — сказал Сэм. — Эх, избавиться бы нам от него на веки вечные!

— И я бы этого хотел, — вздохнул Фродо. — Но не он моя главная забота. Я всё думаю, как бы нам отсюда спуститься. Ненавижу эти холмы. Я совсем беззащитен здесь — и ничего, кроме мертвых равнин между мной и Царством Тьмы. Там Глаз… Идем! Так или иначе, но сегодня мы спустимся вниз.

Но день тянулся бесконечно и, когда он склонился к вечеру, хоббиты карабкались по хребту, так и не найдя дороги вниз.

Порой в тиши этой бесплодной земли им чудились слабые звуки позади: падение камня или шлепанье босых ног по скале. Но если они останавливались и прислушивались, то не слышали ничего, кроме пения ветра меж граней камней, — однако даже это напоминало им легкий свист дыхания сквозь острые стиснутые зубы.

Весь день внешний хребет Привражья постепенно заворачивал к северу. По его краю тянулась теперь широкая каменистая равнина с изборожденными ветром скалами; то и дело ее рассекали овраги, круто сбегающие в глубокие ущелья.

Отыскивая дорогу между этими трещинами, которые становились всё глубже и попадались всё чаще, Фродо и Сэм уклонились влево, довольно далеко от края, и не заметили, что уже несколько миль медленно, но неуклонно спускаются под гору: край обрыва снижался к лощине.

Наконец они остановились. Хребет резко свернул к северу, и его прорезала расселина. На другой ее стороне он снова вздыбливался — огромная скала смутно маячила перед ними, обрываясь отвесно, будто срезанная ножом. Вперед они двигаться не могли, надо было поворачивать к западу или востоку. Но путь назад не сулил ничего, кроме новых задержек; восточная же дорога привела бы их к внешней стене.

— Ничего не остается, кроме как идти вниз по этой лощине, Сэм, — сказал Фродо. — Поглядим, куда она приведет!

— Бьюсь об заклад, нам несладко придется, — мрачно откликнулся Сэм.

Лощина была длиннее и глубже, чем казалась. Немного ниже они увидели несколько сучковатых чахлых деревьев — первых, встреченных ими за многие дни: изогнутые березы, меж которыми кое-где стояли елки. Многие из них были иссушены и мертвы, источены восточными ветрами. Некогда, в светлые дни, в лощине, должно быть, рос чудесный лес; но сейчас через каких-нибудь пятьдесят ярдов деревья кончились, хотя старые изломанные стволы добрались до самого края обрыва. Дно лощины, лежащей вдоль его края, было усеяно обломками камней. Когда хоббиты подошли к откосу, Фродо нагнулся и заглянул вниз.

— Взгляни-ка! — сказал он. — То ли мы намного спустились, то стена стала ниже. Здесь обрыв гораздо меньше, чем был, и не такой крутой. Спускаться будет легче.

Сэм встал на колени и неохотно выглянул за край. Потом взглянул на высокую скалу слева.

— Легче!.. — проворчал он. — Это уж точно, спускаться куда легче, чем подниматься. Кто не слетит — спрыгнет.

— Глубоко прыгать придется, — усмехнулся Фродо. — Здесь около… — он остановился, меряя глазами обрыв, — около восемнадцати саженей. Всего-то.

— Хватит и этого! — Сэм отполз назад. — Ух! Терпеть не могу смотреть с высоты. Но смотреть всё же лучше, чем слезать.

— Всё едино, — сказал Фродо. — Думаю, здесь мы сможем спуститься; давай хоть попытаемся. Смотри — скала совсем не такая, как раньше. Она пологая и вся в трещинах.

И правда, внешний склон был уже не отвесным, а наклонно уходил вниз к равнине. Он походил на внезапно окаменевший морской вал, изборожденный морщинами, — они так и застыли, став уступами и трещинами.

— А уж если мы должны пробовать спускаться, надо пробовать сейчас же. Что — то рано темнеет. Кажется, близко гроза.

Дымные очертания гор на востоке заволоклись глубокой тьмой, уже протянувшей на запад длинные пальцы. Ветер принес дальнее рокотание грома. Фродо потянул носом и с сомнением взглянул на небо. Он туго затянул ремень поверх плаща и вскинул на плечи свой легкий мешок. Потом подступил к краю.

— Ну, я пошел, — сказал он.

— Очень хорошо! — хмыкнул Сэм. — Но первым пойду я.

— Ты? — удивился Фродо. — Ты ж не хотел спускаться. С чего это ты передумал?

— И не думал передумывать. Да только судите сами: я ж скорей могу оступиться, чем вы, значит, мне и лезть первому. Я вовсе не хочу свалиться вам на голову и пришибить вас.

Прежде чем Фродо успел остановить его, он уселся, свесил ноги с обрыва и извернулся, нащупывая пальцами опору. Вероятно, он никогда еще не был столь храбр — или столь глуп.

— Нет! Нет, Сэм, болван ты этакий! — заорал Фродо. — Ты убьешься так: тебе же ничего не видно! Вылезай, тебе говорю! — он подхватил Сэма под мышки и выволок его наверх. — Подожди немного, торопыга! — он лег наземь, высунулся и посмотрел вниз; однако свет быстро тускнел, хотя солнце еще не село. — Думаю, мы могли бы с этим справиться, — сказал он вскоре. — Я-то уж во всяком случае смогу; и ты сможешь, если соберешься и будешь следовать за мной по пятам.

— Вот уж не уверен, — пробурчал Сэм. — Яне увижу дна, а вы, выходит, увидите? А коли там никаких трещин, чтобы ухватиться, не окажется, а? Что вы тогда делать будете?

— Поднимусь наверх, — пожал плечами Фродо.

— Легко сказать, — возразил Сэм. — Лучше уж подождать до утра — может, тогда хоть чуток посветлеет.

— Нет! Никаких ожиданий! — проговорил Фродо с внезапной страстью. — Мне жаль каждого часа, каждой минуты. Я иду. Попробую спуститься. Не трогайся с места, пока я не позову.

Ухватившись руками за каменистую кромку обрыва, он тихонько сползал вниз, пока наконец, по-прежнему держась руками за край, не нащупал пальцами ног уступа.

— Одной ступенькой ниже! — сказал он. — И этот уступ расширяется. Я могу стоять, не держась. Я… — голос его прервался.

Быстро густеющая тьма накатилась с востока, пожирая небо. Над головой сухо треснул гром. Ветвящаяся молния ударила в холмы. Налетел бешеный ветер и, мешаясь с его ревом, донесся протяжный цепенящий вой — точно такой хоббиты слышали, удирая из Края. И даже тогда, в родных лесах, он оледенил им кровь. Здесь, в пустыне, жуть его стала непереносимой: она пронзила их холодными клинками ужаса и отчаянья, остановив сердце, прервав дыхание. Сэм повалился лицом вниз. Фродо невольно потерял опору, закрывая руками голову и уши. Он покачнулся, заскользил и с падающим криком скатился вниз.

Сэм услышал этот крик и с усилием подобрался к краю.

— Хозяин, хозяин! — позвал он. — Хозяин!!! — Молчание. Он понял, что дрожит, но набрал побольше воздуху и снова позвал:

— Хозяин!!!

Ветер вбивал ему голос назад в горло, но когда он с ревом унесся прочь по лощине, чуть слышный ответ достиг ушей Сэма:

— Всё хорошо, хорошо!.. Я здесь. Цел — только ничего не вижу.

Голос Фродо звучал слабо. На самом деле он был не так уж и далеко. Он соскользнул, а не упал, и встал на ноги на широкий выступ несколькими ярдами ниже. К счастью, скала в этом месте сильно наклонялась назад, и ветер прижал его к обрыву, не дав свалиться вниз. Он стоял, балансируя, вжавшись в камень, и сердце его неистово колотилось. Но то ли наступила полная тьма, то ли глаза его перестали видеть. Вокруг него всё было черно. Он подумал, не ослеп ли. И горько вздохнул.

— Возвращайтесь! Возвращайтесь!.. — сквозь черноту слышал он.

— Не могу, — сказал он. — Ничего не вижу. Мне не найти опоры. Я и двинуться-то боюсь.

— Что мне сделать, господин Фродо? — крикнул Сэм, свешиваясь вниз. Почему хозяин не видит? Вокруг, конечно, не больно-то светло, но не полная же тьма. Он видел внизу Фродо — серую одинокую фигурку, скорчившуюся у стены. Но рукой до него было не достать.

Снова прокатился гром; полил ледяной дождь. Широкой слепящей полосой, вперемешку с градом, ударил он в скалу.

— Я спускаюсь к вам! — крикнул Сэм, хотя вряд ли смог бы сказать, как он надеется помочь хозяину, оказавшись внизу.

— Нет, нет! Не смей! — отозвался Фродо. Голос его окреп. — Мне уже лучше! Подожди! Тебе всё равно ничего не сделать без веревки!

— Веревка!.. — радостно возопил Сэм, обращаясь в самому себе. — Да меня надо повесить на первом суку в назидание всем тупицам! Простофиля ты, Сэм, простофиля и больше никто, как говаривал мой старик. Веревка!..

— Прекрати болтать! — прикрикнул Фродо, смеясь и досадуя одновременно. — И забудь о своем старике! Ты хочешь сказать, что веревка у тебя в кармане? Ежели так — давай ее сюда.

— Да, господин Фродо, да, в кармане и всё такое. Это надо же: тащил ее сотни миль — и совсем о ней позабыл!

— Тогда брось мне конец!

Сэм скинул с плеч свой мешок и зарылся в него. Там, на самом дне, лежал моток шелковистой серой веревки — веревки Лориэна. Он кинул конец хозяину. Завеса тьмы поднялась с глаз Фродо, или он прозрел. Он смотрел на змеящуюся вниз серую полоску и думал, какой у нее красивый серебристый блеск. Теперь, когда во тьме просветилось оконце и ему было за что уцепиться взглядом, голова его почти перестала кружиться. Он поймал веревку, обмотал ее несколько раз вокруг пояса и вцепился в нее обеими руками. Сэм отступил от края и уперся ногами в пень в нескольких ярдах от обрыва. Наполовину волочась, наполовину карабкаясь, Фродо выбрался наверх и без сил опустился на землю.

Вдали рокотал и перекатывался гром, дождь хлестал не переставая. Хоббиты поплелись назад по лощине, но и там не нашли никакого укрытия. По дну ее струились ручьи; вскоре они слились в поток, плещущий и пенящийся на камнях; струи его срывались вниз с обрыва, как с огромной крыши.

— Я бы или захлебнулся, или бы меня смыло бы, — Фродо благодарно взглянул на Сэма. — Какое счастье, что у тебя нашлась веревка!

— Куда большее счастье, сударь, что я о ней вспомнил, — сказал Сэм. — Может, помните, они положили нам веревки в лодки, когда мы отплывали, — я говорю об эльфах. Ну, я и сунул один моток в свой мешок. Лет сто назад, не меньше!.. «Она не единожды вам пригодится», — так они сказали. И ведь верно сказали.

— Жаль, я не захватил еще одного, — вздохнул Фродо. — Но я покидал Отряд в такой спешке и смятении!.. Будь у нас довольно веревок, мы смогли бы спуститься. А сколько длины в твоей?

Сэм медленно размотал веревку, меряя ее руками.

— Пять… десять… двадцать… тридцать локтей, сударь, или около того.

— Кто бы мог подумать? — удивился Фродо.

— Кто, сударь? — переспросил Сэм. — А эльфы-то!.. Вот ведь, кажется совсем тонкой — а какая прочная; и рукам приятна, как молоко. Скрутишь ее — вовсе незаметная, и светла, как свет. Дивный народ и подумал, уж будьте уверены!

— Тридцать локтей… — задумчиво сказал Фродо. — Хватит, наверное. Если до ночи гроза уймется — я попробую спуститься.

— Дождь уже почти прошел, — сказал Сэм. — Но, право слово, не надо бы вам снова рисковать, господин Фродо. Темень-то какая! Да еще этот вой давеча. Ну ни дать ни взять Черный Всадник — да только те летать не умели, а тут будто кто на ветре верхом прилетел. Лучше уж нам здесь переждать, пока ночь не кончится, — так я думаю.

— А я думаю, что не должен торчать ни одной лишней секунды на этом хребте на виду у Царства Тьмы, — нахмурился Фродо.

Он вновь подошел к краю. Выглянул. Небо на востоке расчистилось. Края грозы поднялись, оборванные и влажные, и главный бой укатил далеко, раскинувшись над Привражьем, на котором задержались на миг черные думы Саурона. Там гроза повернула, градом и молниями ударив в Андуин, и угрозой войны нависла над Минас-Тирифом. Потом, снизившись над горами, она медленно перекатилась через Гондор и окраины Роханда — и за сотни лиг от Привражья всадники, несясь к западу, увидели ее черные бастионы, заслонившие солнце. А здесь, над дымной пустыней болот, вновь открылось глубокое темно — голубое вечернее небо, и несколько бледных звезд возникли, как крохотные прорехи в пологе прибывающей луны.

— Как же здорово смотреть и видеть! — Фродо дышал полной грудью. — А знаешь, я уж совсем было решил, что ослеп… От молнии, а может, и от чего похуже. Я не видел ничего, вообще ничего, пока не спустилась веревка. Она будто светилась.

— Да, вроде как серебро во тьме, — согласился Сэм. — Никогда этого раньше не замечал… Но, сударь, если вам так не терпится спуститься — чем она может помочь вам?

Фродо немного подумал.

— Привяжи-ка ее к этому пню, Сэм! — велел он. — Тогда ты, думается, сможешь сделать как хотел и спуститься первым. Я спущу тебя, а когда ты будешь внизу — спущусь сам. Я уже совсем пришел в себя.

— Очень хорошо, — скучно отозвался Сэм. — Чему быть — того не миновать, так пусть уж минует поскорей! — он схватил веревку и перекинул ее через пень рядом с кромкой обрыва; потом другой конец обвязал вокруг пояса. Затем неохотно повернулся и приготовился шагнуть вниз еще раз.

Кончилось всё, однако, вовсе не так плохо, как ему представлялось. Казалось, веревка придала ему уверенности, хоть он и не единожды зажмуривался, взглядывая вниз во время спуска. На стене было одно неудобное место: отвесное, без выступов, как бы даже скошенное внутрь; там он поскользнулся и повис на серебристой нити. Но Фродо опускал его медленно и осторожно. Больше всего Сэм боялся, что веревка кончится, когда он еще будет в воздухе, однако добрая половина ее оставалась в руках Фродо, когда Сэм достиг подножия и крикнул:

— Я внизу, сударь!

Голос Сэма слышался ясно, но Фродо не видел его: серый эльфийский плащ растворился в сумерках.

У самого Фродо спуск занял куда больше времени. Закрепленная наверху веревка была обмотана вокруг его пояса, и он укоротил ее так, чтобы остановиться, не достигнув земли; всё же он не хотел рисковать, да и Сэмовой веры в тонкую серую нить у него не было. В двух местах ему пришлось целиком положиться на нее: стена там гладко блестела, и даже его сильным хоббичьим пальцам не за что било уцепиться, а выступы остались в стороне. Однако в конце концов спустился и Фродо.

— Ну, вот мы и слезли! — воскликнул он. — А что же дальше? Чует мое сердце, что скоро мы вздохнем о твердых скалах под ногами.

Но Сэм не ответил: он уставился на обрыв.

— Дурни! Дурни твердолобые! Олухи из олухов! — повторял он. — Чудная моя веревочка! Она там привязана к пню, а мы здесь! Самая хорошая ступенька для этого треклятого Голлума! Лучше уж сразу ставить указательный столб!

— Сначала придумай, как нам обоим спуститься по веревке и забрать ее с собой, а потом уж называй меня твердолобым дурнем, или как тебя еще величает твой старик, — сказал Фродо. — Лезь да отвязывай ее, а потом спускайся, если хочешь!

Сэм поскреб в затылке.

— Не знаю я, как это сделать, простите уж вы меня, хозяин! — жалобно протянул он. — Да только не по душе мне ее оставлять, и всё тут! — он тихонько подергал веревку. — Тяжко мне расставаться с тем, что я принес из Благословенной Земли. Может, ее сплела сама Галадриэль… Галадриэль, — повторил он, печально качая головой. Он взглянул вверх и в последний раз дернул веревку, точно прощаясь с ней.

К их огромному удивлению, она соскользнула вниз. Сэм оступился и сел наземь, и серебристые кольца накрыли его. Фродо рассмеялся.

— Кто завязывал веревку? — спросил он. — Подумать, что я вверял свою жизнь твоему узлу!

Сэм не смеялся.

— Может, я и плохой скалолаз, господин Фродо, — обиженно сказал он, — но уж в чём-чём, а в узлах да в веревках разбираюсь. У нас это семейное, как сказали бы вы. Мой прадед и дядя Энди — ну, старший брат моего старика, может, слыхали? — они, почитай, всю жизнь на канате плясали. А я так укреплю веревку на пне, как никто этого не сделает — ни в Крае, ни вообще в Средиземье.

— Значит, веревка перетерлась, — сказал Фродо.

— Быть того не может, — еще более обиженно возразил Сэм. Он наклонился и осмотрел концы. — Ни прядки! — торжествующе заявил он.

— Тогда, боюсь, дело все-таки в узле, — улыбнулся Фродо.

Сэм затряс головой и не ответил. Он задумчиво пропускал веревку меж пальцев.

— Смейтесь, сколько хотите, сударь, — сказал он наконец, — а веревка-то пришла сама — на мой зов, — Он свернул ее и любовно упихнул в мешок.

— Она и правда пришла, — согласился Фродо, — и это главное. А сейчас нам надо подумать, куда двигаться дальше. Близится ночь До чего ж красивы луна и звезды!

— Просто сердце радуется, — Сэм взглянул вверх. — Звезды прямо-таки эльфийские. И луна прибывает. Мы ее не видели уж не знаю сколько времени. Она уже светит вовсю.

— Да, — кивнул Фродо. — Но она все-таки еще не полная. Не знаю, сможем ли мы перейти болота в её слабом свете.

Под первыми тенями ночи они снова двинулись в путь. Немного годя Сэм обернулся и взглянул на дорогу, которой они шли. Устье лощины чернело в тусклости скальной стены.

— Хорошо, что мы забрали веревку, — сказал он. — Задали мы задачку этому разбойнику. Обломал бы он на этих уступах свои поганые лапы, вот бы здорово!

Они пошли прочь от обрыва, пробираясь меж валунами и обломками камней, влажными и скользкими от недавнего ливня. Местность всё еще круто снижалась. Неожиданно перед ними открылась большая трещина, слишком широкая, чтобы перепрыгивать через нее в неверном ночном свете. В ее глубине журчала вода. Трещина изгибалась и уходила к северу, к холмам, отрезая хоббитам путь в этом направлении — во всяком случае, до утра.

— Пойдем-ка мы лучше на юг вдоль хребта, — сказал Сэм. — Надо бы найти какой-никакой закоулок, пещеру или вроде того.

— Надо бы, — согласился Фродо. — Я устал и вряд ли смогу долго карабкаться по камням — хоть мне и жаль каждой потерянной минуты. Была бы здесь ровная дорога — тогда я шел бы вперед, пока держат ноги!

Шагать вдоль подножий Взгорья оказалось немногим легче. Сэм не нашел ни закоулка, ни пещеры. Голые каменистые склоны хмуро глядели на путников, еще более высокие и крутые, чем прежде. Наконец измученные хоббиты почти упали наземь под защитой валуна недалеко от обрыва и сидели, печально прижавшись друг к другу, пока дрема не окутала их, несмотря на все ухищрения. Луна была теперь высока и ясна. Ее прозрачный белый свет заливал скалы, падал на обрывистые стены, обращая смутно просвечивающую угрозную тьму в холодную бледно-серую ширь с черными изломами теней.

— Вот что, — сказал Фродо, поднимаясь и плотнее запахивая плащ. — Ты поспи немного, Сэм, возьми мое одеяло. А я покараулю.

Вдруг он замер, нагнувшись и схватив Сэма за руку.

— Что это? — прошептал он. — Гляди, вон там — на скале!

Сэм взглянул.

— Ах, чтоб тебе! — резко выдохнул он. — Голлум это, вот кто. Гад ползучий! А я-то думал, что мы его озадачили! Поглядите вы на него!.. Ну, ни дать ни взять паук на стене.

Вниз по обрыву — в бледном лунном свете он казался совсем гладким — двигалась, неуклюже растопырившись, маленькая черная тень. Быть может, ее мягкие прилипчивые пальцы находили щели и выступы, каких не разглядеть хоббиту, но выглядело это так, будто огромное насекомое крадучись сползает по стене на клейких тонких лапах. И ползло оно головой вниз, точно вынюхивало дорогу. То и дело оно приподнимало голову на тощей шее, и хоббиты видели тусклое мерцание маленьких бледных огоньков — глаз, что вспыхивали на миг в лунном свете и тут же меркли.

— Он нас видит? — спросил Сэм.

— Не знаю, — тихо отозвался Фродо. — Может, чует, а не видит. И слышит он получше эльфов — Гэндальф говорил. Думаю, он что-то услышал — наши голоса, наверное. Мы здорово расшумелись, когда спускались; да и минуту назад говорили совсем не тихо.

— Ох, и утомил же он меня! — сказал Сэм. — Больно уж часто он появляется. Пойду перекинусь с ним словечком: тут ему не удрать.

И, надвинув капюшон на глаза, бесшумно шагнул к обрыву.

— Осторожно! — прошептал Фродо, идя следом. — Не спугни его! Он куда опасней, чем кажется.

Черная ползущая вниз тень одолела тем временем три четверти стены и была в каких-нибудь пятидесяти футах над землей. Хоббиты, окаменев, следили за нею из тени большого валуна. Казалось, что-то ее озадачило или встревожило. Они слышали, как она принюхивается; то и дело доносилось свистящее дыхание, похожее на проклятия. Она подняла голову — и им послышался звук плевка. Потом она снова поползла вперед. Теперь до них доносился скрипучий свистящий голос.

— Ах-х, с-с-с!.. Ос-сторожненько, моя прелес-сть!.. Больш-ше медли, меньш-ше торопись. Мы не хотим с-свернуть с-себе шейку, не хотим ведь, прелесть? Нет, прелесть, голлм! — он опять поднял голову, взглянув на луну, и быстро закрыл глаза. — Мы ненавидим свет! — прошипел он. — Гнус-сный, гнус-сный с-свет! Он с-следит за нами, моя прелесть, он с-слепит нас.

Он спускался всё ниже, и шипение его становилось всё явственней.

— Где оно, где: Прелессть, моя Прелес-сть? Оно наше, на-аш-ше, и мы хотим его. Воры, воры, мерз-ские воришки. Куда они унесли тебя, Прелесть? Ненавис-с-стные хоббиты!

— Непохоже, чтоб он знал, где мы, а, хозяин? — прошептал Сэм. — А что еще за Прелесть? Уж не шипит ли он о…

— Ш-ш-ш! — выдохнул Фродо. — Он близко, так близко, что расслышит и шепот.

И правда, Голлум вдруг снова остановился; его большая голова на костлявой шее покачивалась из стороны в сторону, точно он прислушивался. Белесые глаза были полузакрыты. Сэм пока сдерживался, хоть пальцы его и дергались. Взгляд его, полный отвращения и ярости, не отрывался от злосчастной твари, которая снова поползла, продолжая шептать и шипеть.

Наконец она оказалась не более чем в дюжине футов от земли, как раз над их головами. От этого места вел отвесный спуск, обрыв слегка наклонялся внутрь, и даже Голлум не смог найти в нём ни трещинки. Он попытался повернуться ногами вниз — и вдруг сорвался. Падая, он обхватил себя руками и ногами, как паук, нить которого оборвалась.

Как молния, выскочил Сэм из укрытия и в несколько прыжков был под стеной. Не успел Голлум опомниться, как он уселся на него. Но оказалось (чего он вовсе не ожидал), что Голлум, даже захваченный врасплох, настороже. Прежде, чем Сэм нашел опору, длинные руки и ноги оплели его, прижав руки к бокам, и цепкие тиски мягко, но с ужасающей силой сдавили его, подобные медленно затягивающимся путам; липкие холодные пальцы искали его горло. Острые зубы впились ему в плечо. Всё, что он мог сделать — со всей силы бить головой в морду твари. Голлум шипел и плевался, но не выпускал его.

Плохи были бы Сэмовы дела, будь он один. Но Фродо прыгнул вперед, вырвав из ножен Разитель. Левой рукой он запрокинул голову Голлума, ухватив его за редкие маслянистые волосы и обнажив длинную шею, принудив его уставиться в небо белесыми ядовитыми глазами.

— Выпусти его!.. Смотри, Голлум, это Разитель. Однажды ты уже видел его. Выпусти, не то познакомишься с ним поближе! Я тебя не помилую.

Голлум опал и расслабился, как мокрая бечевка. Сэм поднялся, зажимая плечо.

В глазах его тлела ярость, но отомстить за себя он не мог: жалкий его враг, хныча, скорчился на земле.

— Не обижайте нас! Не позволяй им обижать нас, Прелесть! Ведь они не обидят нас, правда же, не обидят, миленькие хоббитс-сы? Мы не замышляли зла, а они накинулись на нас, как коты на бедных мышек, как коты на мышек, прелесть. А мы так одиноки, голлм! Мы поможем им, если они помогут нам, да-с-с-с.

— Что с ним делать? — спросил Сэм. — По мне — связать да оставить здесь, чтоб неповадно было таскаться за нами.

— Но это убьет нас, убьет нас-с, — прохныкал Голлум. — Злые маленькие хоббиты! Связать нас и бросить здесь, на холодной жесткой земле, голлм, голлм… — Слезы клокотали у него в горле.

— Нет, — сказал Фродо. — Если убивать его, так убивать сразу. Но мы не можем этого сделать. Бедняга! Он не причинил нам зла.

— Ой ли! — Сэм потирал плечо. — Но замышлять-то он его замышлял, и теперь замышляет, уж будьте уверены. Спит и видит, как бы нас удавить.

— Так-то оно так, — сказал Фродо. — Но что он замышляет — дело другое. — Он остановился, раздумывая. Голлум по-прежнему лежал ничком, но хныкать перестал. Сэм сердито стоял над ним.

И тогда Фродо показалось, что из дальней дали прошлого до него донеслись голоса:

— Какая всё-таки жалость, что Бильбо не заколол этого мерзавца, когда был такой удобный случай!

— Жалость, говоришь? Да ведь именно жалость и остановила его руку. Жалость и милосердие: без крайней нужды убивать нельзя.

— Голлума жалеть глупо. Он заслужил смерть.

— Заслужить-то заслужил, спору нет. А сколько еще живущих заслужили ее! А посчитай-ка таких, кому надо бы жить да жить — но они мертвы. Их ты можешь воскресить — чтобы уж всем было по заслугам? А нет — так не торопись никого осуждать на смерть. Ибо даже мудрейшим не дано провидеть всё.

— Пусть так, — ответил он вслух, опуская меч. — Но мне всё-таки страшно. И однако, как видишь, я не тронул мерзавца. Потому что увидел его — и пожалел.

Сэм воззрился на хозяина, который говорил неизвестно с кем.

Голлум поднял голову.

— Бедненькие мы, — проскулил он. — Несчас-с-стненькие!.. Хоббиты не убьют нас, правда, прелесть, миленькие хоббиты!

— Не убьем, не убьем, — сказал Фродо, — но и не отпустим. Ты состоишь из коварства и злобы, Голлум. Ты пойдешь с нами, чтобы мы могли следить за тобой. Но ты должен помочь нам, если сможешь. Услуга за услугу.

— Ну да, ну да, — Голлум сел. — Славные хоббиты! Мы пойдем с ними. Найдем им безопас-сную тропку во тьме, найдем, прелесть, правда. А куда они идут, интерес-сно нам знать, очень интерес-сно? — он взглянул на хоббитов, и слабый свет хитрости и нетерпения вспыхнул на миг в белесых глазах.

Сэм, сжав зубы, хмуро глядел на него; ему показалось, что он начинает понимать хозяина, он будто почуял, что спорить с ним бесполезно. И всё равно ответ Фродо поразил его.

Фродо смотрел прямо в уклончивые изворотливые глаза Г оллума.

— Ты знаешь это или догадываешься, Смеагол! — спокойно и сурово произнес он. — Мы идем в Мордор. И, сдается мне, ты знаешь дорогу туда.

— Ах-х! С-с-с! — зашипел Голлум, затыкая уши ладонями, точно такой искренний, открытый разговор причинял ему боль. — Мы догадывались, да, мы догадывались, прелес-сть, — шептал он. — И мы не хотим, чтоб они шли, не хотим, правда ведь? Нет, моя прелесть, только не миленькие хоббитсы. Зола, зола, пыль — и это начало; и западни, западни, западни, и орки, тысячи орков. Славненькие хоббиты не должны… с-с-с… соваться туда.

— Так ты был там? — настаивал Фродо. — И выбрался назад, да?

— Выбралс-ся… Да. Нет! — взвизгнул Голлум. — Это было случайно, правда ведь, прелесть? С-случайно. Но мы не вернулись, нет, нет! — вдруг его голос и речь изменились, он всхлипнул и заговорил, но не с ними:

— Оставь нас, голлм! Ты истерзал меня. Бедные мои руки! Я… мы… я не хочу возвращаться. Я не могу его найти. Я устал. Я… мы… не нашли его, нет, нигде, голлм, голлм. Они все пробудились, Гномы, и Люди, и Эльфы, жуткие эльфы с ясными глазами. Я не могу его найти. Ах-х! — он вскочил и, сплетя длинные почти бесплотные руки в костистый узел, протянул их к востоку. — Мы не хотим! — вскрикнул он. — Не тебе! — он снова съежился. — Голлм, голлм, — хныкал он, водя лицом по земле. — Не смотри на нас! Уходи!.. Иди спать!

— Он не уйдет и не уснет по твоему приказу, Смеагол, — сказал Фродо. — Но если ты на самом деле хочешь освободиться от Него, помоги мне. А это, боюсь я, значит показать нам дорогу к Нему. Но тебе не надо идти до конца — проводи нас только до ворот Его земли.

Голлум снова уселся и взглянул на них из-под век.

— Он там, — хихикнул он. — Всегда там. Орки укажут вам путь. Орков легко найти к востоку от Реки. Не просите Смеагола. Бедный, бедный Смеагол! Он давно ушел. Они забрали у него Прелесть, и он заблудился.

— Быть может, мы найдем его, если ты пойдешь с нами, — сказал Фродо.

— Нет, нет, никогда! Он потерял Прелесть.

— Вставай! — велел Фродо.

Голлум поднялся и попятился к обрыву.

— Слушай! — продолжал Фродо. — Когда тебе легче идти — днем или ночью? Мы устали; но если ты выберешь ночь — мы выступим тотчас.

— Большие огни с-слепят нас, с-с-слепят, — плаксиво ответил Голлум. — Не под Белым Ликом, только не под ним!.. Он скоро уйдет, с-скоро. Отдохните немного, чудненькие хоббиты!

— Тогда садись, — сказал Фродо. — Да не вздумай удрать!

Хоббиты уселись по обе стороны от него, прислонившись к каменной стене и вытянув ноги. Об отдыхе не могло быть и речи: оба знали, что им нельзя уснуть ни на миг. Медленно плыла луна. От холмов упали тени, и всё в них окуталось тьмой. В небе ярко горели крупные звезды. Никто не двигался. Голлум сидел, подтянув колени к подбородку, упершись широкими ладонями и ступнями в землю, закрыв глаза; он казался напряженным, будто размышлял или прислушивался.

Фродо переглянулся с Сэмом. Глаза их встретились, и хоббиты поняли друг друга. Они расслабились, откинули головы, закрыли глаза — так, во всяком случае, казалось. Вскоре послышалось ровное, сонное дыхание. Руки Голлума дрогнули. Он едва заметно повел головой; один за другим открылись глаза-щелки. Хоббиты ничего не замечали.

Вдруг с удивительной быстротой и ловкостью Голлум, как саранча или лягушка, скакнул в темноту. Но Фродо и Сэм только этого и ждали. Не успел он пробежать и двух шагов после прыжка, как Сэм настиг его. Фродо подошел сзади, схватил беглеца за ноги и повалил.

— Твоей веревке снова нашлась работа, Сэм, — усмехнулся он.

Сэм вытащил веревку.

— И куда же это вы собрались на день глядя, да еще по таким холодным твердым землям, господин Голлум? — издевался он. — Интерес-сно, вес-сьма интерес-сно было бы узнать… Искать своих дружков-орков, небось? Гнус продажный! Веревка по тебе давно плачет, а о петле и говорить нечего: слезами изошла, бедная.

Голлум лежал тихо и больше не пытался хитрить. Он не ответил Сэму, только быстро, ядовито взглянул на него.

— Нам надо как-то его удержать, — размышлял вслух Фродо. — Мы хотим, чтобы он шел, поэтому ни рук, ни ног ему связывать нельзя. Давай так: обвяжи один конец вокруг его лодыжки, а другой не выпускай из рук.

Он стоял над Голлумом, пока Сэм завязывал узел. Результат удивил их обоих.

Голлум пронзительно закричал, его тонкий плачущий голос тяжко было слышать. Он корчился, пытаясь дотянуться ртом до лодыжки и перекусить веревку. Он вопил не переставая.

В конце концов Фродо поверил, что он мучается на самом деле, однако узел не мог быть причиной этого. Фродо осмотрел его и обнаружил, что он едва затянут. Сэм был мягче своих слов.

— Что с тобой? — спросил Фродо. — Если ты решил сбежать, нам придется тебя связать; но мы не хотим причинять тебе вред.

— Она ранит нас, ранит нас-с-с, — прошипел Голлум. — Замораживает, кусает!.. Эльфы сплели ее, проклятые эльфы! Скверные, злые хоббиты! Вот поэтому мы и хотели спастис-сь, поэтому, моя прелесть. Мы догадались, что это злые хоббитсы. Они были у эльфов, лютых эльфов с яркими глазами. Сними ее с нас! Она ранит нас!

— Нет, я не сниму ее с тебя, — покачал головой Фродо. — Не сниму, пока… — он задумался на мгновенье, — …пока не получу от тебя обещания, которому смогу поверить.

— Мы поклянемс-ся делать всё, что он захочет, да, да-с-с-с, — Голлум по-прежнему извивался, нащупывая лодыжку. — Нам больно!..

— Поклянешься? — переспросил Фродо.

— Смеагол, — сказал вдруг Г оллум совершенно ясно, и открыто, со странным светом в глазах, в упор посмотрел на Фродо, — Смеагол даст клятву на Прелести.

Фродо вытянулся, и Сэма опять поразили его слова и суровый голос.

— На Прелести? Ты решишься? — проговорил он. — Подумай! «Кольцо одно, чтоб всех сковать и в темноте свести». Вверишь ли ты этому свое слово, Смеагол? Оно удержит тебя. Но оно куда более изменчиво, чем ты сам. Оно может извратить твои слова. Берегись!

Голлум съежился.

— На Прелести, на Прелести! — повторил он.

— И в чем же ты поклянешься? — спросил Фродо.

— Быть совсем хорошим, — Голлум подкатился к ногам Фродо и скорчился перед ним, хрипло шепча; он дрожал, будто слова пронзали ужасом каждую его косточку. — Смеагол поклянется, что никогда, никогда не позволит Ему завладеть им. Никогда! Смеагол спасет его. Но он должен поклясться на Прелести.

— Нет! — сказал Фродо, с суровой жалостью глядя на него. — Всё, что ты хочешь, — это увидеть его и коснуться его, если сможешь, хоть и знаешь, что это сведет тебя с ума. Не на нем. Клянись им, если хочешь. Ибо ты знаешь, где оно. Да, Смеагол, знаешь. Оно перед тобой.

На мгновенье Сэму представилось, что хозяин его вырос, а Голлум съежился: высокая суровая тень, могущественный властитель, скрывающий свой свет под серым плащом, и маленький скулящий пес у его ног. Однако сейчас эти двое были близки, а не чужды: им дано было постигнуть мысли друг друга. Голлум приподнялся и, раболепствуя, обнял колени Фродо.

— Наземь! Наземь! — отстранился Фродо. — Теперь клянись!

— Мы клянемся, да, я клянусь, — сказал Голлум. — Я буду служить господину моей Прелести. Хороший хозяин, хороший Смеагол, голлм, голлм! — вдруг он снова заплакал и принялся кусать лодыжку.

— Сними веревку, Сэм! — велел Фродо.

Сэм неохотно послушался. Голлум тут же вскочил и шаловливо запрыгал вокруг, как побитая дворняжка, вдруг обласканная хозяином. С этого времени он переменился. Он меньше шипел и скулил, говоря с товарищами, и говорил с ними, а не только со «своей прелестью». Он мог съеживаться и вздрагивать, когда к нему подходили или делали резкое движение, он избегал прикосновения эльфийских плащей; но был дружелюбен и искренне старался услужить. Он мог хихикать и дурачиться, если слышал шутку или если Фродо ласково говорил с ним, и плакать, если Фродо выговаривал ему. Сэм с ним почти не говорил. Он подозревал его сильнее, чем прежде, и — если это возможно — лю бил нового Голлума, Смеагола, куда меньше старого.

— Ну, Голлум, или как тебя там, — хмуро сказал он. — Будет уж скакать! Луна зашла, а ночь проходит. Пора бы нам двигаться.

— Да, да, — согласился Голлум, прыгая вокруг. — Мы идем! Есть только одна тропка поперек болот между северным и южным их краем. Я отыщу ее, отыщу. Орки по ней не ходят, орки ее не знают. Вам повезло, что вы пошли этим путем. Вам повезло, что вы нашли Смеагола, да, повезло! Идите за Смеаголом!

Он отошел на несколько шагов и вопросительно оглянулся, как собака, зовущая хозяев на прогулку.

— Погоди, Голлум! — крикнул Сэм. — Не убегай далеко! Я пойду следом, и веревка у меня наготове, будь спокоен!

— Нет, нет! — сказал Голлум. — Смеагол поклялся.

Глубокой ночью под яркими звездами вновь вышли они в путь. Некоторое время Голлум вел их назад к северу; потом свернул вправо, прочь от отвесной кромки Привражья, спускаясь по каменистым осыпистым скатам к болотистой равнине внизу. Путники тихо и быстро растворились во тьме. Над многими лигами пустыни перед Вратами висела черная тишина.

Глава 2Через Болота

Голлум двигался быстро, вытянув шею, часто опускаясь на четвереньки. Фродо и Сэм едва поспевала за ним; однако он, казалось, раздумал бежать — и если они падали, оборачивался и ждал. Через некоторое время он привел их к краю узкой трещины, на которую они наткнулись прежде; но теперь они были дальше от холмов.

— Вот она! — крикнул Голлум. — Там есть тропка внизу. Мы пойдем по ней — пойдем туда, — он указал на юго-восток — на болота. С них тянуло тяжелым запахом гнили.

Он принялся шнырять взад-вперед по берегу и, наконец, позвал их.

— Здесь! Здесь можно спуститься. Смеагол знает дорогу: он шел этой тропой, прячась от орков.

Он показывал путь, и хоббиты следом за ним спустились во мрак. Это было нетрудно: трещина в том месте была всего каких-нибудь пятнадцати футов глубиной и дюжины — шириной. По дну ее бежала вода — это было русло одной из речек, сбегающих с нагорий и питающих стоячие болота и трясины. Голлум повернул направо, к югу, и зашлепал по мелкому каменистому ручью. Он казался ужасно довольным и посмеивался про себя, порой даже наквакивая что-то вроде песни:

Земля холодна,

Жжет руки она

Истерзаны ноги

О камни дороги,

И горный хребет —

Как голый скелет.

Но речки прохладны

И ранам отрадны.

Желали бы мы…

— Ха! Ха! Чего бы мы желали? — он искоса глянул на хоббитов. — Мы скажем вам, — квакнул он. — Он давно догадался об этом, Торбин-с, догадался. — Слабым светом взблеснули белесые глаза, и Сэм, уловивший этот блеск, подумал, что ничего хорошего он не сулит.

Без воздуха живет она

И как могила холодна,

Не пьет, хотя в воде сидит,

В броне, хотя и не звенит.

Ах, только бы знать,

Как рыбку поймать, —

Вот было б не грустно,

А сладко и вкусно!

Слова эти напомнили Сэму о том, что заботило его с того самого момента, как хозяин взял Голлума в проводники: о еде. Ему и в голову не приходило, что хозяин вспомнит о ней; но Голлум должен был вспомнить. И правда, как питался Голлум во время своих одиноких блужданий? «Не больно-то хорошо, — размышлял Сэм. — Вон он какой заморыш. Вот не найдет рыбки — так решит с голодухи хоббитом закусить… Шутки шутками, а ведь вполне может эта тварь захватить нас врасплох. Ну уж нет, не выйдет. Сэм Гискри, будь начеку!»

Они долго брели по темной извилистой расселине — во всяком случае, усталым ногам Сэма и Фродо путь этот показался долгим. Расселина заворачивала к востоку, делаясь постепенно шире и мельче Наконец небо слабо осветилось предутренней серостью. Голлум не выказывал признаков усталости, но теперь взглянул вверх и остановился.

— День рядом, — прошептал он, будто День был кем-то, кто мог накинуться на него. — Смеагол останется здесь: я останусь здесь, и Желтый Лик не увидит меня.

— Мы были бы рады увидеть солнце, — заметил Фродо. — Но мы тоже останемся здесь: мы слишком устали, чтобы идти дальше.

— Зря вы радуетесь Желтому Лику, — сказал Голлум. — Он выдает нас. Славненькие разумненькие хоббитсы останутся со Смеаголом. Кругом орки и мерзкие твари. Они видят далеко. Оставайтесь и прячьтесь со мной!

Трое путников устроились на отдых у подножия скальной стены расселины. Она была теперь немногим выше роста высокого человека, и по низу ее шли широкие, ровные и сухие каменные уступы; у другой стены в русле бежала вода. Фродо и Сэм уселись на один из уступов, чтобы дать отдохнуть спине. Голлум плескался в ручье.

— Надо немного поесть, — сказал Фродо. — Хочешь есть, Смеагол? Еды у нас немного, но мы поделимся с тобой.

При слове «еда» белесые глаза Голлума полыхнули зеленым светом и сделались куда больше его худого болезненного лица. На какой — то миг он вновь стал прежним шипящим Голлумом.

— Мы голодны, да, мы голодны, — заныл он. — Что они там куш-шают, моя прелес-сть?.. Уж-ш не рыбсу ли, с-сладкую, с-с-сочную рыбсу? — язык его высунулся меж острых желтых зубов, облизывая бесцветные губы.

— Рыбы у нас нет, — сказал Фродо. — У нас есть только это, — он показал на лембас, — и вода — если здешняя вода годится для питья.

— Годитс-с-ся, годит-с-ся, вкус-сная водица, — прошипел Голлум. — Пейте, пейте вс-сласть, пока мож-шно! А что у них там, прелесть? Оно хрустит? Оно вкус — сное?

Фродо отломил кусок лепешки и подал его Голлуму на листе-обертке. Голлум понюхал лист, и лицо его исказилось: судорога отвращения прошла по нему, намек на прежнюю злобу.

— Смеагол чует! — заявил он. — Листья из страны эльфов, тьфу! Они воняют. Он взбирался на их деревья — и не мог смыть запах с рук, своих славных рук, — отбросив лист, он взял краешек лепешки и надкусил его. Но тут же выплюнул и зашелся кашлем.

— Ах-х! Нет! — лопотал он. — Вы хотите задушить бедного Смеагола! Пыль и зола, он не может это есть. Он должен голодать. Но Смеаголу все равно. Чудные хоббиты! Смеагол поклялся. Он будет голодать. Он не может есть их еду. Он будет голодать. Бедный тощий Смеагол!

— Прости, — сказал Фродо. — Боюсь, мне нечем тебе помочь. Я думал, наша еда подойдет тебе, если ты ее попробуешь. Но, видно, ты даже пробовать ее пока не можешь.

Хоббиты молча жевали лембас. Сэм подумал, что они почему-то стали вкуснее: отвращение Голлума вновь привлекло его к эльфийскому хлебу. Но он не успокоился. Голлум провожал взглядом каждый кусок, как собака, жаждущая подачки с обеденного стола. Только когда они поели и укладывались спать, он поверил, что у них нет припрятанных лакомств. Тогда он отошел и сел поодаль, тихо похныкивая.

— Послушайте! — шепнул Сэм Фродо (не слишком тихо: его не волновало, слышит его Голлум или нет). — Нам надо поспать; но не обоим сразу — этот голодный злыдень под боком. Клятва или не клятва, Голлум или Смеагол, да только не верится мне, что он сразу так уж изменился. Вы спите, господин Фродо, а как у меня станут слипаться глаза — я вас разбужу. По очереди, как раньше, пока он на свободе.

— Может, ты и прав, Сэм, — Фродо говорил не таясь. — Он изменился, конечно, но насколько глубоко — еще не знаю. Хотя, правду сказать, не думаю, чтобы нам было чего бояться — сейчас. Впрочем, покарауль, если хочешь. Дай мне часа два, не больше, потом буди.

Таким усталым был Фродо, что голова его упала на грудь, едва он договорил.

Голлум, казалось, ничего уже не боялся; он свернулся и совершенно невозмутимо улегся спать. Дыхание его с тихим свистом вырывалось сквозь сжатые зубы, но лежал он неподвижно, как камень. Немного погодя, опасаясь, что он и сам уснет, если будет слушать посапывание товарищей, Сэм поднялся и легонько пнул Голлума. Руки того развернулись и задергались, но ничего больше не случилось. Сэм наклонился к его уху и прошептал: «Рыбка!» — ничего, даже дыхание Голлума не изменилось.

— Может, и вправду уснул, — пробормотал Сэм. — А ведь будь я как он — ему бы не проснуться… — он отогнал мысль о мече и веревке, отошел и уселся подле хозяина.

Когда он проснулся, небо было тусклым, темнее, а не светлее, чем когда они завтракали. Сэм вскочил. Он чувствовал бодрость и голод — и вдруг понял, что проспал весь день, не меньше девяти часов. Фродо всё еще спал, теперь лежа на боку. Голлума видно не было. Сэм обозвал себя всеми бранными словечками из богатых запасов своего старика; потом ему пришло в голову, что хозяин оказался прав: сторожить было не для чего и не от кого. Они оба были живы.

— Бедняга! — сказал он, наполовину раскаиваясь. — Где-то он теперь?

— Близ-с-с-ко, близ-ско! — раздался голос над ним. Он взглянул вверх и увидел на фоне вечернего неба силуэт Голлумовой большеухой головы.

— Эй, что ты там делаешь? — заорал Сэм, и подозрения вспыхнули в нем с новой силой.

— Смеагол голоден, — заявил Голлум. — Скоро вернется.

— Возвращайся немедля! — крикнул Сэм. — Ты!.. Вернись!

Но Голлум исчез.

Фродо проснулся от воплей Сэма и сел, протирая глаза.

— Привет! — сказал он. — Что стряслось? Который час?

— Я уснул, — повинился Сэм. — Сразу после восхода. А он удрал. Сказал, что голоден.

— Не волнуйся! — спокойно улыбнулся Фродо. — Вернется он, вот увидишь. Клятва пока удерживает его. Да и Прелести своей он не бросит.

Фродо еще более уверился в этом, когда узнал, что они проспали несколько часов — и рядом с ними был Голлум, причем Голлум свободный и страшно голодный.

— Не брани себя! — сказал он. — Ты уморился, но обернулось это добром: мы оба отдохнули. А впереди у нас трудный путь — труднейший из всех.

— Как быть с едой? — озабоченно спросил Сэм. — Долго ли нам еще делать это дело? А когда сделаем — что будем дальше-то делать? Этот дорожный хлеб, хоть и удерживает вас каким-то чудом на ногах, желудка не радует, не в обиду будь сказано тем, кто его пек. Но вы каждый день съедаете по кусочку, а обратно они не отрастают. Думаю, мы сможем растянуть их, скажем, недели на три или около того — и это подтянув пояса, учтите.

— Не знаю я, долго ли до конца, — проговорил Фродо. — Мы очень задержались в холмах. Но, Сэммиус Гискри, дорогой мой хоббит, — правда, Сэм, верный мой друг, стоит ли думать о том, что будет потом? Сделать дело, как ты сказал — есть ли надежда, что мы когда-нибудь сделаем его? И если сделаем — кто знает, что будет тогда? А если Кольцо отправится в огонь вместе с нами? Я спрашиваю тебя, Сэм, понадобится ли нам тогда хлеб? Думаю, нет. Если мы сможем заставить наши ноги донести нас до Роковой Горы — это всё, что мы сможем сделать. И это гораздо больше, чем могу я.

Сэм молча кивнул. Он взял руку хозяина и склонился над ней, но не поцеловал, хоть его слезы и упали на нее. Потом он отвернулся, провел рукавом по носу, встал и зашагал вокруг, пытаясь насвистывать что-то и приговаривая между безуспешными попытками:

— Да где же эта проклятая тварь?

На самом-то деле Голлум вернулся незадолго до того; но подошел он так тихо, что хоббиты ничего не слышали, пока он не встал между ними. Его лицо и пальцы были вымазаны черной грязью. Он всё еще жевал что-то, пуская слюни. Что он жевал — они не спрашивали и старались не думать.

«Червяков, или жуков, или еще какую склизкую дрянь из болотных ям, — решил Сэм. — Мерзкий тип; вот бедняга-то!»

Голлум не сказал им ни слова, пока не напился и не выкупался в ручье. Тогда он подошел к ним, облизывая губы.

— Теперь лучше, — сказал он. — Мы отдохнули? Готовы идти дальше? Славные хоббиты, как они чудесненько спали! Верите теперь Смеаголу? Отлично, преотличненько, очень, очень хорошо!

Следующая часть их пути была как две капли воды похожа на прежнюю. Трещина заметно мелела, наклон ее дна уменьшался, а само дно становилось всё менее каменистым. Стены ее медленно снизились в болотистые берега. Она начала плутать и извиваться. Ночь подходила к концу, но луну и звезды затянули тучи, и путники узнали о приближении дня лишь по рассеянному серому свету.

В холодный рассветный час они подошли к концу ручья. Берега превратились в покрытые мхом мягкие холмы. Вода с журчанием переливалась через последний каменистый уступ, падала в коричневую болотную жижу — и пропадала. Сухой тростник шуршал и потрескивал, хотя ветра не было и в помине.

По обеим сторонам и впереди лежали теперь обширные болота и топи, теряясь на юге и востоке в сумеречном полусвете. Туманы курились и клубились над темными зловонными омутами. Их испарения духотой висели в недвижном воздухе. Вдали, теперь прямо на юге, вздымались горные стены Мордора, подобные черной полосе изодранных туч, плывущих над мглистым, полным опасностей морем.

Хоббиты были сейчас целиком в лапах Голлума. Они не знали и не могли догадаться в этом мутном свете, что находятся у северных границ болот, главная часть которых лежала к югу от них. Они могли бы, знай они местность, вернуться немного назад и, повернув к востоку, выйти на пустынное Ратное Поле — край древних сражений перед вратами Мордора. Но на этой каменистой равнине негде было укрыться, и через нее шли все протоптанные орками и другими вражьими воинами дороги. Даже плащи Лориэна не скрыли бы их там.

— Куда мы двинемся теперь, Смеагол? — спросил Фродо. — Напрямик через эти вонючие болота?

— Ни к чему, вовсе ни к чему, — сказал Голлум. — Ни к чему, если хоббиты хотят добраться до гор тьмы и увидеться с Ним. Чуть-чуть назад и чуть-чуть вперед, — его тощая рука указала на северо-восток, — и вы выйдете на суровые холодные дороги к самым воротам иго страны. Множество Его слуг поджидают там гостей и готовы доставить их прямиком к Нему. Да, да. Его Глаз всё время следит за этим путем. Он поймал там Смеагола — очень, очень давно. — Голлум задрожал. — Но Смеагол много ползал, и бегал, и нюхал с тех пор, да, да; я ползал и нюхал с тех пор. Я знаю другие пути. Более трудные, не такие быстрые; но лучшие, если мы не хотим видеть Его. Идите за Смеаголом! Он проведет вас через болота, через туманы, чудные густые туманы. Идите за Смеаголом по пятам, и вы уйдете далеко, очень далеко, прежде чем Он заметит вас, вполне возможно, да.

Был уже день, безветренное мрачное утро, и болотные дымы лежали в глубоких затонах. Сквозь облачное небо не пробивались солнечные лучи, и Голлум, казалось, стремился тотчас продолжить поход. А потому после краткого отдыха они снова пошли вперед, и вскоре затерялись в призрачном безмолвном мире, отрезанные ото всего — и от холмов, с которых спустились, и от гор, к которым стремились. Они шли медленной молчаливой цепочкой: Голлум, Сэм, Фродо.

Фродо казался самым усталым из троих, и, хоть шли они медленно, часто отставал. Скоро хоббиты поняли, что то, что выглядело болотистой равниной, на деле было бесконечной сетью омутов, трясин и извилистых речных русел. Лишь очень хитрый ум и ловкие ноги могли найти средь них ускользающую тропу. Г оллум обладал и тем и другим и использовал всю свою искусность. Голова его на длинной шее всё время поворачивалась из стороны в сторону, он не переставая принюхиваться и бормотал что-то себе под нос. Изредка он поднимал руку и останавливал их, а сам пробирался вперед, ощупывая землю, или внимательно прислушивался, прижимаясь к ней ухом.

Было тоскливо и скучно до утомления. Холодная цепкая зима всё еще властвовала над этим покинутым краем. Единственной зеленью была пена сине — багровых сорняков на темной жирной глади угрюмых вод. Мертвые травы и гниющий тростник вставали во мгле, как изодранные тени давно позабытых весен.

Медленно тянулся день; свету немного прибавилось, и туманы поднялись, став прозрачней и тоньше. Над гнилью и мглой мира плыло солнце — золотое и высокое в светлых землях, покрытых ослепительным цветочным морем; но лишь тающий призрак его увидели путники — затуманенный, бледный, негреющий. Но даже и этому слабому его подобию Голлум погрозил взглядом; он дрожал. Они остановились и отдыхали, припав к земле, как маленькие загнанные зверьки, в зарослях жухлого камыша. Стояла глубокая тишина, лишь едва слышно поскрипывали полые стебли, да чуть шевелились на неощутимом ветерке лезвия трав.

— Ни птички! — уныло сказал Сэм.

— Нет птичек, нет, — подхватил Голлум. — Славненькие птички!.. — он облизнулся. — Нету здесь птичек. Здесь жучки, паучки, твари в омутах, мерз-ские твари… А птичек нет, — грустно закончил он. Сэм поглядел на него с отвращением.

Так прошел третий день их похода с Голлумом. Прежде чем вечерние тени протянулись к светлым землям, они вновь вышли в путь, всё вперед и вперед с редкими короткими остановками. Останавливались они не столько для отдыха, сколько чтобы помочь Голлуму; потому что теперь даже ему приходилось двигаться с большой осторожностью, и иногда он замирал в растерянности. Они пришли в самое сердце Гиблых Болот, и в нем была тьма.

Они шли медленно, пригнувшись, повторяя каждое движение Голлума. Болотистая равнина становилась всё более топкой, переходя в стоячие озера и трясины, меж которых всё труднее было отыскивать сухие места, где ноги не вязли бы в булькающей грязи. Путники были легки, иначе ни один из них никогда не прошел бы по тропе.

Вскоре наступила полнейшая темень: сам воздух, казалось, налился чернотой; дышать было трудно. Когда появились огни, Сэм протер глаза — он решил, что у него что-то не то с головой. Сперва краешком левого глаза он увидел один слева — жгут бледного сияния, тут же погасший; но другие не заставили себя ждать; некоторые были, как неявно светящийся дым, некоторые — как туманное пламя, медленно горящее над невидимыми свечами; тут и там они извивались, как призрачные полотнища, раскручиваемые скрытыми руками. Но никто из Сэмовых спутников не произнес ни слова.

Наконец Сэму стало невмоготу.

— Это еще что за новости, Голлум? — прошептал он. — Огни эти? Мы попались? Кто они?

Голлум поднял глаза. Перед ним была темная вода, и он тыкался из стороны в сторону в поисках дороги.

— Да, они вокруг, — ответил он. — Обманные огни. Свечи мертвецов, да, да. Не обращай внимания! Не смотри на них! Не ходи за ними!.. Где хозяин?

Сэм оглянулся и увидел, что Фродо опять отстал. Он прошел немного назад в темноте, не решаясь ни отходить далеко, ни звать громче, чем свистящим шепотом. Внезапно он наткнулся на Фродо — тот стоял, в раздумье глядя на бледные огни. Руки его безжизненно повисли; ил вода стекали с них.

— Пошли, господин Фродо! — потянул его Сэм. — Не глядите на них! Голлум говорит, нельзя это. Давайте-ка выбираться из этого проклятого места, да поскорей.

— Хорошо, — сказал Фродо, будто очнувшись ото сна. — Пошли. Я иду.

Поспешив вперед, Сэм споткнулся, запутавшись в густой траве. Он тяжело упал на руки; они утонули в липкой грязи, и лицо его коснулось темной топи. Раздался слабый шип, поплыло зловоние, огни мигнули, заплясали, закружились. На мгновение вода под ним стала как бы окном, покрытым дымным стеклом, — и он смотрел сквозь него. Вырвав руки из трясины, он с воплем отшатнулся.

— Там мертвецы, мертвецы, — твердил он в ужасе. — Мертвые лица!

Голлум засмеялся.

— Гиблые Болота, да, да; так их прозвали, — квакнул он. — Не смотрите вниз, когда горят свечи!

— Кто они? Что они? — дрожа, Сэм повернулся к подошедшему Фродо. — Не знаю, — как в бреду, отозвался тот. — Но я тоже их видел. В омутах, когда зажглись огни. Они лежат во всех омутах, бледные лики, глубоко-глубоко под темной водой. Я видел их: лики мрачные и зловещие, благородные и печальные. Многие горды и прекрасны в трауре серебристых волос. Но все грязные, все сгнившие, все мертвые. Смертью веет от них, — Фродо закрыл глаза руками. — Не знаю, кто они; но думаю, что видел людей и эльфов, и орков рядом с ними.

— Да, да, — сказал Голлум. — Все погибли, все сгнили. Эльфы, и люди, и орки. Гиблые Болота. Давным-давно здесь была великая рать — так говорили Смеаголу, когда он был молод, когда я был молод, а Прелести еще не было. Это была великая рать. Высокие люди с длинными мечами, и жуткие эльфы, и вопящие орки. Дни и месяцы бились они на равнине у Черных Ворот. Но Болота появились тут, поглотив могилы: всё скрыли, с-скрыли, с-с-скрыли.

— Но ведь с тех пор прошла целая Эпоха, а то и больше, — усомнился Сэм. — Не могут же, в самом-то деле, там быть мертвецы! Уж не лиходейское ли это колдовство Царства Тьмы?

— Кто знает? Смеагол не знает, — ответил Голлум. — До них не добраться, их не потрогать. Мы пытались однажды, да, моя прелесть, пытались. Я пытался, но не добрался. Только тени — видеть, а не трогать. Нет, прелесть! Все мертвы.

Сэм мрачно взглянул на него и снова вздрогнул, догадываясь, зачем Смеаголу понадобилось «трогать» их.

— Ну и ладно, по мне — так вовсе бы их не видеть, — сказал он. — Хватит, насмотрелся! Может, мы уже пойдем отсюда?

— Да, да, — закивал Голлум. — Но тихонько, тихонько. Осторожненько. А то хоббиты отправятся навещать мертвецов и зажигать свечи. Идите за Смеаголом.! Не смотрите на огни!

Он отполз вправо, нащупывая тропу в обход трясины. Они двигались за ним, вплотную, часто опираясь на руки — совсем, как он. «Еще чуток — и будет три прелестненьких Голлума вместо одного», — думал Сэм.

В конце концов они добрались до конца черной топи, переползая или перепрыгивая с одной предательской кочки на другую. Они часто оступались, падали и барахтались в воде, вонючей, как выгребная яма, пока сами не перемазались и не завоняли.

Поздней ночью они снова ступили на твердую землю. Голлум шипел и шептал что-то про себя, но видно было, что он доволен: каким-то чудом, благодаря смешанным чувствам осязания, обоняния и неизменной памяти на тени во тьме он, казалось, узнал место, где уже бывал, и был уверен в дороге.

— Теперь мы пойдем дальше, — сказал он. — Славные хоббиты! Храбрые хоббиты! Очень, очень устали, конечно; да, моя прелесть, мы все устали. Но мы должны поскорее увести хозяина от злых огней, да, прелесть, да, должны, — и он припустил вперед по тропе меж тростниковых стен почти рысью, так что хоббиты едва поспевали за ним. По через малое время он вдруг остановился и принюхался, шипя, будто что-то встревожило его.

— Что с тобой? — заворчал Сэм. — Что проку нюхать, скажи на милость? Эта вонь только что не валит с ног. Ты воняешь, и хозяин воняет; всё воняет.

— И Сэм воняет, — зловредно добавил Голлум. — Бедный Смеагол чует, но добрый Смеагол терпит. Помогает славному хозяину. Но не в этом дело. Воздух движется, перемены близко. Смеагол удивлен. И не рад, совсем, совс-сем не рад.

Он снова пошел, но тревога его росла, и он то и дело привставал и вытягивал шею, всматриваясь в юг и восток. Хоббиты не сразу поняли, что его волнует. Потом вдруг все трое застыли, замерев и прислушиваясь. Фродо и Сэму показалось, что до них донесся издалека долгий протяжный вой — высокий, тоскливый и жуткий. Их затрясло. И в тот же миг они ощутили движение воздуха; он становился все холоднее. Они стояли, вслушиваясь — и услыхали шум, подобный шуму подлетающего ветра. Туманные огни дрогнули, потускнели и угасли.

Голлум не двигался. Он трясся и невнятно бормотал что — то, пока на них с ревом не налетел ветер, шипя и рыча над болотами. Ночь стала светлее, достаточно светлой, чтобы разглядеть бесформенные клочья тумана, клубящиеся и извивающиеся; они накатились на путников и утянулись прочь. Взглянув вверх, они увидели рваные тучи; а потом высоко над югом замерцала луна, плывя меж летящих водорослей. На миг вид ее обласкал сердца хоббитов; но Голлум съежился, посылая проклятия Белому Лику. Потом Фродо и Сэм, смотревшие в небо и жадно глотавшие свежий воздух, увидели нечто: маленькую тучку, летящую от проклятых холмов; черную тень, выскользнувшую из Мордора; огромный силуэт, крылатый, зловещий. Он пронесся под луной и с мертвящим криком, обгоняя ветер, улетел назад на восток.

Они повалились ничком, прижавшись к земле. Но жуткая тень взвыла и вернулась, снизившись как раз над ними, пригибая крыльями болотный тростник. И исчезла, улетев назад в Мордор со скоростью Сауроновых призраков; а за ней умчался ветер, оставив Гиблые Болота пустыми и черными. Голую пустошь, насколько видел глаз, даже у дальних грозных гор, испестрили пятна лунного света.

Фродо и Сэм поднялись, прожирая глаза, как дети, очнувшиеся от ночного кошмара и увидевшие, что над миром по-прежнему висит тихая ночь. Но Голлум, как оглушенный, всё еще лежал на земле. Они с трудом подняли его, но лица он не открывал и всё время падал на колени, прикрывая затылок широкими ладонями.

— Призраки! — скулил он. — Крылатые призраки! Прелесть их господин. Они видят всё, всё. Ничего не скроется от них. Проклятый Белый Лик!.. И они доносят Ему обо всем. Он видит, Он знает. Ах-х, голлм, голлм, голлм! — он не вставал и не двигался с места, покуда луна не опустилась к западу, утонув за Тол-Брандиром.

С этого времени Сэм почуял новую перемену в Голлуме. Тот стал еще более ласков и мнимо дружелюбен; но Сэма порой удивляли странные взгляды, которые он бросал на Фродо; и всё чаще возвращался он к своей прежней манере говорить. И еще одно тревожило Сэма. Фродо казался усталым, усталым до изнеможения. Он молчал; по правде сказать, он вообще-то едва говорил; и он не жаловался, но шел, как бы придавленный тяжкой ношей, которая делалась день ото дня тяжелее; он тащился всё медленнее и медленнее, так что Сэму часто приходилось просить Г оллума подождать и не бросать хозяина.

В действительности с каждым шагом к воротам Мордора Фродо чувствовал, как наливается тяжестью висящее на его шее Кольцо. Теперь оно воистину стало для него бременем — и бремя это тянуло его к земле. Но куда больше заботил его Глаз. Это, а не тяга Кольца, заставляло его съеживаться и пригибаться. Глаз: жуткое растущее ощущение вражьей воли, стремящейся пронзить все тени туч, земли, плоти — и увидеть; и пригвоздить его мертвящим взором, обнаженного, неподвижного… Так тонки, так хрупки и тонки стали покровы, до сих пор скрывавшие их! Фродо знал, куда преклонена сейчас эта воля, так же точно, как знает слепец, где находится солнце: он стоял к ней лицом, и мощь ее билась о его лоб.

Голлум, должно быть, чувствовал нечто похожее. Но что творилось в его злосчастной душе, раздираемой давлением Глаза и зовом Кольца, которое было так близко, и раболепной клятвой, данной наполовину из страха перед холодом Разителя, — хоббиты не догадывались. Фродо об этом не думал; мысли же Сэма были целиком заняты его господином, и он едва замечал темное облако, окутавшее его собственную душу. Он шел теперь позади Фродо и внимательно следил за каждым его шагом, поддерживая его, если он оступался, стараясь подбодрить его неловкими речами.

Когда наконец настал день, хоббиты удивились, увидев, как приблизились угрозные горы. Воздух был чище и холоднее, и стены Мордора, хоть и далекие, не казались более облачной полосой у края земли, но как черные бастионы протянулись через угрюмую пустошь. Земля впереди поднималась долгими голыми склонами к пустыне перед вратами Саурона.

На день они, как черви, укрылись под черным валуном, чтобы крылатый ужас не выследил их своими жестокими глазами. Остаток пути был затемнен тенью гаснущего страха, в котором память не могла найти успокоения. Еще две ночи пробивались они утомительным бездорожьем. Воздух стал жестким и наполнился дымом, он перехватывал дыхание и сушил рот. Наконец, на пятое утро с той ночи, как они взяли Голлума в проводники, они еще раз остановились. Перед ними, темнея в рассвете, поднимались к облакам высокие горы. От ног путников начинались их могучие устои, и изломанные хребты были теперь едва в дюжине миль. Фродо в ужасе осматривался. Страшна, как Гиблые Болота, суха, как торфяники Безлюдья, куда более отвратительна, чем они все, была страна, которую открывал их прищуренным глазам наползающий день. Даже на Поле Мертвых Лиц могла бы прийти, пусть изнуренная, призрачная, но весна; здесь же никогда не наступали ни весна, ни лето. Здесь не жило ничто. Задыхающиеся озера были забиты золой и медленно наползающей тиной, нездорово-белой и серой, точно горы изрыгнули на окружающую землю всю грязь из своих недр. Высокие курганы сломанных, искрошенных в пыль скал, большие конусы опалённой, отравленной земли стояли бесконечными рядами, как бесстыдное кладбище, медленно проступающее в неверном свете.

Они пришли к пустоши, что лежала перед Мордором: вечный памятник темному труду его рабов, который сохранится, даже когда все Его замыслы обратятся в ничто; оскверненная, безнадежно больная земля — если только Великое Море не нахлынет на нее, омыв забвением.

— Ох и тошно же, — сказал Сэм. Фродо молчал.

Они постояли немного, как будто на грани сна, где их поджидают кошмары, хоть и знали, что утро только-только пробилось сквозь тени. Свет ширился и креп. Задушенные ямы и отравленные курганы стали отчетливы до отвращения. Солнце поднялось высоко, оно плыло меж облаков и длинных языков дыма, но даже солнечный свет был осквернен. Хоббиты не радовались этому свету: он казался враждебным, он убеждал их в их полной беспомощности — они были крошечными пищащими фигурками, бредущими по бесконечным пожарищам Черного Властелина.

Слишком усталые, чтобы идти вперед, они искали место, где можно передохнуть. Они посидели в тени шлакового кургана; но его тошнотворные испарения перехватывали им горло. Первым не выдержал Голлум. Плюясь и ругаясь, он вскочил и, не взглянув на хоббитов, на четвереньках молча пополз прочь. Хоббиты поползли за ним, пока не добрались до широкой, почти круглой ямы. Она была холодной и мертвой, и мерзкая пленка маслянистого многоцветного ила покрывала ее дно. В этой яме они и укрылись, надеясь спастись в ней от Глаза.

День тянулся медленно. Жажда томила их, но они отпили лишь по глотку из своих фляг, наполненных в лощине, — теперь она казалась хоббитам спокойным, мирным, прекрасным местом. Они по очереди стояли на часах. Сначала, уставшие до предела, они не могли спать; но когда солнце стало спускаться за тучи, Сэм задремал. Был черед Фродо караулить. Он откинулся назад, оперся на стенку ямы, но это не облегчило его ноши. Он смотрел вверх, на дымное небо — и видел странных призраков, темные скачущие фигуры и вышедшие из прошлого лица. Он потерял счет времени, находясь между сном и явью, пока забытье не окутало его.

Сэм проснулся внезапно: ему почудилось, что его зовет хозяин. Был вечер. Фродо не мог звать, потому что крепко спал и соскользнул почти на дно ямы. Рядом с ним был Голлум. Какой-то миг Сэм думал, что он пытается вытащить Фродо; потом увидел, что ошибся. Голлум говорил сам с собой. Смеагол спорил с тем, другим, который говорил его голосом, но квакал и шипел. Белесый и зеленый свет чередовались в его глазах.

— Смеагол поклялся, — сказал первый.

— Да, да, моя прелес-сть, — пришел ответ. — Мы поклялис-сь: с-спас-с-сти наш-шу Прелесть, не отдать Ему ее — никогда! Но она идет к Нему, да, вс-сё ближ-ше, ближ-ше. Что с-собираетс-ся с-сделать с-с-с ней хоббит, интерес-с-сно, да, оч-шень интерес-с-сно.

— Не знаю. И что я могу поделать? Оно у хозяина. Смеагол поклялся помогать хозяину.

— Да, да-с-с, помогать хозяину: хозяину Прелести. Но если хозяевами с-станем мы, мы с-смож-жем помогать с-себе — и не наруш-ш-шать клятвы.

— Но Смеагол сказал, что будет хорошим, очень-очень хорошим. Добрый хоббит! Он снял кусачую веревку с ноги Смеагола. Он говорит со мной ласково.

— Славно, с-славненько, а, моя прелес-сть? Будем хорош-ш-шими, с-сладкими, как рыбка, — но для с-себя. Не тронем с-славного хоббита, конечно, нет.

— Но Прелесть хранит клятву, — возразил голос Смеагола.

— Так возьми ее, — сказал другой. — И мы сохраним ее с-сами. Тогда мы будем хозяевами, голлм! Заставим поползать другого хоббита, мерз-ского подозрительного хоббита, да, голлм!

— Но не славного хоббита?

— Нет, нет — ес-сли нам не захочетс-ся. Всё-таки он Торбинс-с, да, моя прелес-сть, Торбинс-с-с. Торбинс украл его. Он нашел его, и не с-сказал нам ни с-слова, ни с-словечка не с-сказал нам, прелесть. Мы ненавидим Торбинс-с-сов.

— Нет, не этого Торбинса.

— Всех, вс-сех, вс-с-сех Торбинсов. Всех, кто владеет Прелестью. Мы долж-шны владеть им!

— Но Он увидит. Он узнает. Он отберет его у нас!

— Он видит. Он знает. Он слышал, как мы дали глупую клятву — против Его приказ-сов, да. Призраки ищут. Долж-шен отобрать.

— Не Ему!

— Нет, с-сладенький, нет. Пойми: если оно — у нас-с, тогда мы спас-сены, даже от Него. Возмож-шно, мы станем очень с-сильными, сильнее Приз-зраков. Властелин Смеагол? Голлум Великий? Просто — ГОЛЛУМ! Есть рыбку каждый день, триж-шды в день, свеж-шенькую, прямо из моря. Драгоценнейший Голлум! Должен взять его. Мы хотим, х-хотим, х-х-хотим его!

— Но их двое. Они быстро проснутся — и убьют нас, — сделал последнее усилие Смеагол. — Не сейчас. Нет еще.

— Мы хотим его! Но… — наступило долгое молчание. — Не сейчас, да? Пус-сть так. Она поможет. Она должна помочь, да.

— Нет, нет! Только не это! — завопил Смеагол.

— Да! Мы хотим его!..

Всякий раз, когда говорил второй, длинная рука Голлума тихо поднималась, ощупывая Фродо, и судорожно отдергивалась, когда заговаривал Смеагол. В конце концов обе руки с длинными пальцами — пальцы изгибались и подергивались — вцепились в шею Фродо.

Сэм лежал тихо, зачарованный спором, но внимательно следил из-под век за каждым движением Голлума. Его простому уму постоянный голод, желание «закусить» хоббитом казались самым опасным в «лиходее». Теперь он понял, что это не так: Голлума властно звало Кольцо. «Он» — это, ясное дело, Черный Властелин; но кто такая «Она»? Какая-нибудь мерзость из друзей, которыми обзавелся маленький негодяй в своих скитаниях, решил Сэм. Но он тут же забыл об этом, потому что дело зашло слишком далеко и становилось опасным. Тяжесть сковывала его; но он с усилием приподнялся. Что-то подсказало ему быть осторожным и не подавать виду, что он подслушал спор. Он потянулся и сел.

— Сколько времени? — сонно спросил он.

Голлум длинно зашипел сквозь зубы. На миг он напрягся, словно угрожая, потом съежился, пал на четвереньки и подполз к краю ямы.

— Миленькие хоббиты! Славненький Сэм! — залебезил он. — Сони, ну и сони! Оставили доброго Смеагола сторожить! Но уже вечер. Подбираются сумерки. Пора идти.

«Давно пора! — подумал Сэм. — И пора распрощаться с тобой». Тут ему опять пришло в голову, что Голлум на самом деле куда опасней, чем держится.

— Тварь проклятая! Чтоб ты сдох! — пробурчал он, спускаясь вниз, чтобы разбудить хозяина.

Фродо проснулся на удивление отдохнувшим. Он грезил. Темные тени сгинули, и дивное видение посетило его. И хоть ничего от этого видения не осталось в памяти, он чувствовал радость, и на сердце у него было легко. И ноша вроде бы меньше давила его. Голлум приветствовал его с собачьим восторгом. Он бормотал и хихикал, заламывал длинные пальцы и прижимался к коленям Фродо. Фродо улыбнулся ему.

— Идем, — сказал он. — Ты вел нас верно и хорошо. Осталось немного. Доведи нас до Ворот — и больше я ни о чем не попрошу тебя. Доведи нас до Ворот — и можешь идти, куда хочешь, только не к нашим врагам.

— До Ворот, а? — испуганно квакнул Голлум. — До Ворот, говорит Хозяин! Да, он так говорит. И добрый Смеагол сделает, как его просят, да, он сделает. Но когда мы подойдем — мы увидим, мы увидим тогда. Это совсем, совсем не хорошо! Нет, нет!

— Поговори у меня! — оборвал его Сэм. — Топай, куда велят!

В наступающих сумерках они выкарабкались из ямы и медленно побрели по мертвой земле. Не успели они отойти далеко, как их снова накрыл ужас, подобный тому, что они ощутили на болотах — когда пролетала крылатая тень. Они замерли, скорчившись на стылой зловонной земле; но в угрюмом вечернем небе ничего не было, и угроза вскоре миновала, быть может, улетев из Барад-Дура по каким-то срочным делам. Немного погодя Голлум, бормоча и трясясь, поднялся и снова пополз вперед.

Около часа пополуночи ужас пал на них в третий раз, но теперь он казался более далеким, словно проплыл высоко над облаками, быстрее ветра мчась на запад. Голлум тем не менее обессилел от страха и твердил, что их выследили и вот-вот схватят.

— Трижды! — хныкал он. — Трижды была угроза. Они чуют, что мы здесь, они чуют Прелесть. Прелесть их господин. Мы не можем идти вперед, нет, нет. Это бесполезно, бесполезно!..

Уговоры и мягкость ни к чему не привели. Голлум не сдвинулся с места, пока Фродо, рассердившись, не приказал ему встать, положив руку на эфес меча. Тогда наконец он с ворчанием поднялся и поплелся впереди, как побитый пес.

Так, спотыкаясь и запинаясь, двигались они сквозь утомительную ночь и, пока не настал следующий день страхов, шли в молчании, повесив голову, ничего не видя и ничего не слыша, кроме шипения ветра в ушах.

Глава 3Черные Ворота закрыты

Перед рассветом следующего дня путь их к Мордору закончился. Болота и пустошь остались позади. Впереди, темнея на бледном небе, высокие горы угрожающе возносили к облакам мрачные головы.

На западе Мордор ограждала угрюмая цепь Гор Тьмы, а на севере тянулись изломанные пики и голые кряжи Изгарных Гор, серые, как зола. Там, где эти хребты встречались, они вытягивали к северу длинные руки; между ними лежало глубокое ущелье. То был Кириф-Горгор, Перевал Страха, — вход в земли Врага. Высокие утесы снижались по обе стороны от него, а перед его устьем выдвигались вперед два отвесных холма, черные и голые. На них стояли Клыки Мордора — две высокие крепкие башни. Они были построены воинами Гондора в давно минувшие дни силы и славы, когда Саурон был побежден и бежал, чтобы не допустить Его возвращения. Но силы Гондора таяли, и башни надолго опустели. Потом вернулся Саурон. Разрушенные башни были отстроены; в них всегда стоял бдительный гарнизон. Их каменные лики следили за севером, востоком и западом бессонными глазами — бойницами.

Через устье ущелья, от обрыва до обрыва, Саурон возвел каменный вал. В нем были единственные железные ворота, а над ними по зубчатой площадке неусыпно ходили часовые. Под холмами по обе стороны гора была изрыта и источена: там жили в пещерах сотни орков, готовые по первому сигналу кинуться в бой, подобно полчищам черных муравьев. Никто не мог миновать Клыков Мордора без их укусов — если только не был призван Сауроном и не знал тайного Слова, открывающего Мораннон — черные ворота Его земли.

Два хоббита в отчаянье смотрели на башни. Даже издалека они видели в тусклом свете движение черных стражей на стене и дозор у ворот. Они лежали, выглядывая за край скалистой расщелины в тени самого северного отрога Изгарных Гор. Ворон, быть может, пролетел бы не больше фарлонга от их укрытия до черной вершины ближайшей башни. Слабый дым курился над ней, будто где-то под холмом тлел огонь.

Настал день, и солнце заблестело на безжизненных кряжах Изгарных Гор. Потом вдруг раздался вопль медных труб: они ревели со сторожевых башен, и издалека, из скрытых нор и Застав в горах неслись ответные зовы. А дальше, над пустынными землями, слабым, но глубоким и зловещим эхом откликнулись им мощные рога и барабаны Барад-Дура. Новый кошмарный день страха и непосильного труда пришел в Мордор; ночные стражи забрались в подземные норы и казематы, а дневные, зоркие и жестокие, заступили на свои посты. На зубчатой стене тускло мерцала сталь.

— Ну, вот мы и дошли! — сказал Сэм. — Вон они, Ворота, а сдается мне, так далеко от них мы еще не были. Увидел бы меня сейчас мой старик — уж он бы знал, что сказать. Он ведь мне вечно твердил, что добром я не кончу, если буду идти куда ноги несут. Да только, пожалуй, нам с ним больше не свидеться. Он упустил случай поучить меня еще разок… — Сэм вздохнул. — Пусть говорит что угодно, сколько угодно, лишь бы мне увидеть его снова. Но мне, думаю, придется сперва умыться — не то, глядишь, он меня и не признает.

Не стоит и спрашивать: «Каким путем мы пойдем?» Нам шагу вперед не сделать — ежели мы не хотим позвать орков на подмогу.

— Нет, нет! — откликнулся Голлум. — Это ни к чему. Мы не можем идти вперед. Смеагол сказал так, Он сказал: мы придем к Воротам — и тогда увидим. И вот мы видим. Да, моя прелесть, видим. Смеагол знал, что хоббитам не пройти этим путем. Да, Смеагол знал.

— Тогда чего ж ты нас сюда тащил, чтоб тебе пусто было? — в запальчивости Сэм не бывал ни справедлив, ни благоразумен.

— Хозяин велел. Хозяин сказал: «Доведи нас до Ворот». Так послу-ш-ненький Смеагол и сделал. Хозяин велел так, мудрый хозяин.

— Я велел, — проговорил Фродо. Лицо его было мрачным, но твердым и решительным. Он был грязен, изможден, придавлен усталостью, но более не съеживался, и глаза его были ясны. — Я велел так, потому что моя цель — войти в Мордор, а другой дороги я не знаю. Поэтому я пойду этим путем. Я не прошу никого идти со мной.

— Нет, хозяин, нет! — завопил Голлум, цепляясь за него, словно в глубоком горе. — Не ходи здесь! Не ходи! Не отдавай Прелесть Ему! Он сожрет нас всех, если получит его, сожрет весь мир! Храни его, славный хозяин, и будь добр к Смеаголу! Не отдавай Ему Прелесть! Или уйди, вернись в чудесный мир, а его верни бедненькому Смеаголу. Правда, хозяин, верни его, а? Смеагол сохранит его; он сделает много добра, особенно славненьким хоббитам. Хоббиты пойдут домой. Не пойдут к Воротам!

— Я должен идти в Мордор и пойду, — сказал Фродо. — Если туда ведет лишь одна дорога — я пойду по ней. А там — будь что будет.

Сэм молчал. Ему довольно было взгляда на лицо Фродо; он знал, что любые слова бесполезны. Да к тому же он никогда не надеялся, что дело это кончится добром; но он был жизнерадостен и вообще не думал о надежде, пока мог не думать об отчаянье. Сейчас они дошли до самого конца. Но он был верен хозяину, чем бы ни грозила дорога; это для него — главное, и он будет верен по-прежнему. Хозяин не пойдет в Мордор один — Сэм пойдет с ним, и уж во всяком случае, они избавятся от Голлума.

Голлум, однако, не собирался избавляться от них. Он ползал в ногах у Фродо, заламывал руки и причитал.

— Не этим путем! — умолял он. — Есть другой. Правда, правда есть. Другой путь, более темный, более трудный, более тайный. Но Смеагол знает, Смеагол покажет его. Позволь Смеаголу показать!

— Другой путь! — Фродо с сомнением взглянул на Голлума.

— Да! Чес-стное с-слово! Был другой путь! Смеагол нашел его. Пойдем, хозяин, пойдем — посмотрим, ес-с-сть ли он еще!

— Ты не говорил о нем прежде.

— Нет. Хозяин не спрашивал. Хозяин не говорил, что с-с-собралс-ся делать. Он ничего не сказал бедненькому Смеаголу. Он велел: «Доведи нас до Ворот — и прощай!» Смеагол мог уйти и быть хорошим. А теперь хозяин говорит: «Я пойду в Мордор — этим путем». Бедненькому Смеагол страшно. Он не хочет терять чудненького хозяина. И он поклялся, хозяин заставил его поклясться, спасти Прелесть. Но хозяин отдаст Прелесть Ему, прямо в черную руку отдаст Прелесть, если пойдет здесь. Смеагол должен спасти их обоих, и он вспомнил о втором пути, который был давным-давно. Славный хозяин, Смеагол очень хороший: всегда помогает.

Сэм нахмурился. Если бы он мог взглядом продырявить Голлума, в том давно бы не осталось бы живого места. Он сомневался. Судя по всему, Голлум искренне старался помочь Фродо. Но Сэм, памятуя о подслушанном споре, не мог заставить себя поверить, что Смеаголу удалось взять верх: во всяком случае, в споре последнее слово сказал не его голос. Должно быть, решил Сэм, половинки Смеагол и Голлум (он звал их про себя Злыдень и Скрытень) заключили временный союз: оба не хотели отдавать Кольцо; оба желали уберечь Фродо от плена и удерживать его при себе как можно дольше — пока чудненькому Голлуму не удастся наложить лапу на Прелесть. Был ли на самом деле второй путь в Мордор — Сэм сильно сомневался.

«И очень хорошо, что ни одна половинка негодяя не знает, что собирается сделать хозяин, — размышлял он. — Узнай он, что господин Фродо хочет навсегда разделаться с его Прелестью, — тут бы и быть беде. Но, как ни крути, старый Скрытень так боится Врага — а он был у него в подчинении, если не есть, — что скорее заведет нас куда, чем захочет попасться снова, помогая нам; а может, и чем позволит расплавить свою «Прелесть». По крайней мере, я так полагаю. Будем надеяться, хозяин внимательно обдумает это. Он мудрей многих, но мягкосердечен — что уж поделать, если он таков. Ни один Гискри и представить себе не сможет, что он сделает в следующую минуту».

Фродо не сразу ответил Голлуму. Пока в небыстром, но метком уме Сэма ворочались сомнения, он стоял, всматриваясь в серые утесы Кириф — Горгора. Расщелина, где они укрылись, зарывалась в бок пологого холма чуть выше похожей на ров долины, что лежала между ними и первыми горными бастионами. В центре долины чернело основание западной сторожевой башни. В утреннем свете ясно виднелись тусклые пыльные дороги, сходящиеся к воротам Мордора, — одна извивалась к северу; другая уходила на восток, во мглу, что клубилась в предгорьях Изгарных Гор; а третья была перед ним. Круто обогнув башню, она вползала в узкую долину и проходила неподалеку от расщелины, где они стояли. Она поворачивала вправо, на запад — по краю хребта — и скрывалась на юге, в глубоких тенях, окутывающих все западные склоны Эфель-Дуафа, а там, куда не мог проникнуть его взгляд, она шла по узкой низине меж горами и Великой Рекой.

Всматриваясь, Фродо заметил на равнине суету и движение. Казалось, все армии выступили в поход, хотя большую часть воинства скрывали тростник и болотные испарения. Но тут и там он видел блеск копий и шлемов; а по обочинам дорог множеством отрядов скакали всадники. Он вспомнил, что видел их издалека с Амон-Хена — всего несколько дней назад, хоть и казалось, что с той поры прошли годы. Тогда он понял, что напрасной была мгновенная надежда, вспыхнувшая в его душе. Трубы трубили не тревогу — приветствие. То были не воины Гондора, восставшие из могил на полях былой славы для штурма твердыни Черного Властелина. То был другой народ, пришедший из глубин Восточных Земель по призыву своего владыки. Армии, вставшие ночью лагерем у ворот, а теперь идущие крепить Его гордую мощь.

Словно осознав внезапно всю рискованность их положения — одиноких в подступающем свете дня, а опасность со всех сторон, — Фродо торопливо натянул на голову серый капюшон и отступил вглубь оврага. Потом повернулся к Гол пуму.

— Смеагол, — сказал он. — Я поверю тебе еще раз. Кажется, я обречен принимать твою помощь, а ты — помогать мне, за кем так долго охотился с черными целями. Пока ты заслужил только похвалу и верно хранил клятву. Да, верно хранил, — повторил он, взглянув на Сэма. — Потому что дважды мы были в твоей власти — и ты не причинил нам зла. Не пытался ты и забрать у меня то, чего жаждешь. Но говорю тебе, Смеагол: берегись! Ты в опасности.

— Да, да, хозяин! — квакнул Голлум. — В смертельной опасности! Каждая жилочка Смеагола дрожит, когда он о ней думает, но он не убегает. Он должен помочь славному хозяину.

— Я говорил не об опасности, которой подвергаемся мы все, а об опасности, которая грозит тебе. Ты поклялся тем, что зовешь Прелестью. Помни это! Оно удерживает тебя; но оно может повернуть тебя к гибели. Да ты уже повернут. Ты глупо выдал себя — только что: «Верни его Смеаголу», — сказал ты. Никогда не повторяй этого! Не позволяй этой мысли завладеть тобой! Ты не получишь его. В крайней нужде, Смеагол\, я надену его; а тобой Прелесть владеет до сих пор. Если бы я, надев его, приказал тебе — ты подчинился бы, прикажи я даже прыгнуть с обрыва или шагнуть в огонь. А я могу приказать. Так поостерегись, Смеагол!

Сэм глядел на хозяина с одобрением, но удивленно — хозяин говорил так, будто это и не он вовсе. Да и такого выражения лица у хозяина Сэм прежде не знал. Его всегдашнее мнение было, что добрее господина Фродо никого в свете нет и что доброта эта порой обора-слепотой. Само собой, это не могло поколебать его твердой веры, что господин Фродо — мудрейший из всех живущих (кроме разве что старого господина Бильбо и Гандальфа). Голлум — и ему это было куда более извинительно, потому что его знакомство с Фродо было куда менее близким — мог сделать ту же ошибку и принять доброту за слепоту. Как бы там ни было, речь эта смутила и напугала его. Он скорчился на земле и не мог выговорить ничего, кроме «славный хозяин».

Фродо терпеливо ждал, потом заговорил уже менее сурово:

— Ну же, Голлум — или Смеагол, если хочешь, — расскажи мне об этом втором пути и объясни, если сможешь, какие надежды скрыты в нем и достаточны ли они, чтобы я свернул с прямой дороги. Я тороплюсь.

Но Голлум был в жалком состоянии: угроза Фродо лишила его остатков душевного равновесия. Было невозможно разобрать что-либо в его бормотании и всхлипах; он то и дело начинал кататься по земле, умоляя их обоих «быть добренькими к бедненькому Смеаголу». Но через некоторое время он успокоился, и Фродо мало-помалу выжал из него, что если идти по дороге, огибающей с запада Горы Тьмы, то вскорости придешь к перекрестку в кольце темных деревьев. Дорога налево ведет к Осгилиафу и мостам через Андуин; центральная дорога уходит на юг.

— На юг, на юг, на юг, — повторил Голлум. — Мы никогда не ходили по ней, но говорят, через сотню лиг становится видна Великая Неспокойная Вода. Там много рыбы, и большие птицы едят рыбу — хорошие птицы; но мы никогда там не были, жаль, очень жаль! А еще дальше есть, говорят, еще земли, но Желтый Лик там страшно жесток, а тучки очень редки, и люди там жестоки и темнолицы. Мы не хотим видеть тех земель.

— Ты забрел не туда! — сказал Фродо. — Не сбивайся с пути! Куда сворачивает третья?

— Да, да, там есть третья дорога, — быстро закивал Голлум. — Дорога влево. Сперва она карабкается всё вверх, вверх, извивается и карабкается назад к длинным теням. Потом она заворачивает за черную скалу — и вы видите ее, вы вдруг видите ее, и вам хочется спрятаться.

— Видите ее, видите ее? Видите что?

— Древнюю крепость, очень древнюю, очень страшную сейчас. Мы слушали истории с юга, когда Смеагол был молод, очень молод, давным-давно. Да, мы слышали много историй, сидя вечером на берегу Великой Реки под ивами, когда Река тоже была молодой, голлм, голлм, — он продолжал бормотать и всхлипывать.

Хоббиты терпеливо ждали.

— Истории с юга, — повторил Голлум. — О высоких людях с сияющими глазами, и их дворцах, похожих на каменные холмы, и Серебряной Короне их Короля, и его Белом Дереве: дивные истории. Они строили высокие башни, и одна из них была снежно-белой, и в ней был камень, подобный луне, и ее окружали высокие белые стены. Да, да, много историй было о Крепости Луны.

— Это, должно быть, Минас-Ифиль, который построил Исильдур, сын Элендила, — молвил Фродо. — Тот Исильдур, что отрубил палец Врагу.

— Да, на Черной Руке всего четыре пальца, но Ему довольно и их, — Голлум с трудом подавил дрожь. — И он ненавидит город Исильдура.

— Что он не ненавидит? — сказал Фродо. — Но что нам за дело до Крепости Восходящей Луны?

— Так ведь, хозяин, они где были, там и остались: высокая башня, и белые дома, и стена; но теперь они не прекрасны, нет, не прекрасны. Он покорил ее давным-давно. И сейчас это жуткое место. Путники дрожат при виде ее, они отползают подальше, они избегают ее тени. Но хозяин должен идти тем путем. Это единственный путь, потому что там горы снижаются, и древняя тропа идет вверх и вверх, до темного перевала на вершине, а потом вниз, вниз — к полям Горгорофа. — Голос его перешел в шепот, он задрожал.

— А толку-то? — спросил Сэм. — Уж наверное, Враг всё знает о своих горах, и дорога, небось, охраняется получше этой. Крепость ведь не пустая, а?

— Нет, нет, не пустая, — прошептал Голлум. — Она кажется пустой, но она не пустая. Нет, нет! Там живут жуткие твари. Орки, всюду орки; но еще другие, еще другие твари — хуже, много хуже. Дорога идет в тени стен и минует ворота. Ничто не пройдет по дороге, чтобы они не заметили. Чтобы Безмолвные Стражи не заметили.

— И ты советуешь нам, — прищурился Сэм, — тащиться на юг, чтобы попасть там в такую же — или даже похуже — ловушку, в какой ока-мсь мы здесь?

— Нет, нет, не так, — заторопился Голлум. — Хоббиты должны понять, должны постараться понять. Он не ждет там нападения. Глаз кругом, но он смотрит на одни земли и почти не замечает других, не может видеть всё сразу. Понимаете, Он покорил весь край к западу от Гор Тьмы и вниз по Реке и теперь владеет мостами. Он думает, никто не подойдет к Лунному Городу без большой драки у мостов или без переправы на лодках — и о том, и о другом Он тут же узнает.

— Уж больно много ты знаешь о том, что Он делает и что думает, — насмешливо заметил Сэм. — Ты что, недавно с Ним беседовал? Или завел дружбу с орками?

— Плохой хоббит, вовсе глупый, — Голлум одарил Сэма злющим взглядом и повернулся к Фродо. — Смеагол говорил с орками, конечно, говорил — до того, как встретил чудненького хозяина, И еще со многими говорил: он зашел далеко. И то, что говорит он, сейчас говорят многие. Великий страх Его здесь, на севере — и наш страх тоже. Скоро, очень скоро Он выйдет из Черных Ворот. Только здесь может пройти большое войско. Но там, на западе, он не боится, и там Безмолвные Стражи.

— Так-так! — снова влез Сэм, отделаться от которого было не так-то просто. — И мы, значит, должны идти и стучать в их дверь, чтобы справиться, не здесь ли дорога в Мордор? Или они до того безмолвные, что не ответят? К чему всё это? Мы можем сделать это и тут — всё меньше ходить.

— Не ш-шути с-с-с этим, — зашипел Голлум. — Это не смеш-ш-шно. Вовс-се не с-с-смеш-шно. Нет, это не забава, нет. К чему вообще идти в Мордор? Но хозяин говорит: «Я должен идти» или «Я пойду», — и мы должны найти путь. Но в жуткий город не надо идти, нет, конечно, нет. Здесь-то и поможет Смеагол, славненький Смеагол, хоть никто и не говорит ему, зачем всё это. Смеагср поможет опять. Он найдет. Он знает, где.

— Что ты найдешь? — спросил Фродо.

Голлум согнулся и зашептал:

— Маленькую тропку в горы; а после — ступени, узкие ступени. Да, да, долгие и узкие. А потом еще. А потом, — голос Голлума стал едва слышен, — лаз, темный лаз; и, наконец, маленькую расселину и тропку высоко над главным перевалом. Этой тропой Смеагол выбрался из тьмы. Но это было давно. Тропка могла пропасть. Но не думаю, не думаю.

— Не по душе мне это, — пробурчал Сэм. — Уж больно все просто. Если тропка и есть — ее должны сторожить. Ее разве не стерегут, Голлум? — не успел он это сказать, как заметил (или ему показалось, что заметил) зеленый блеск в Г оллумовых глазах. Голлум бормотал что-то, на вопрос не отвечал.

— Она не охраняется? — сурово повторил Фродо. — И выбрался ли ты из тьмы, Смеагол? Может, тебе позволили это сделать — да притом с заданием? Во всяком случае, так считал Арагорн, поймавший тебя у Гиблых Болот.

— Лож-ш-шь! — прошипел Голлум, и злобный свет вспыхнул в его глазах при имени Арагорна. — Он оболгал меня. Он оболгал меня, да, да. Я выбралс-с-ся, с-сам выбралс-ся. Правда, мне велели найти Прелесть, правда; и я ис-с-скал, вс-сё время ис-скал. Но не для Черной Руки. Прелес-сть наш-ша, наш-ш-ша, говорю вам. Я выбралс-ся.

Фродо чувствовал необъяснимую уверенность, что по крайней мере в этом Голлум не так далек от истины, как можно было думать; что он как-то нашел выход из Мордора, и нашел его собственной хитростью. Голлум говорил «я», а это обычно бывало знаком, что остатки былой правдивости взяли верх. Но, даже если Г оллум не врал, Фродо помнил о Вражьих уловках. «Бегство» могло быть позволено или подстроено, и известно в Черном Замке. И в любом случае, Голлума назад тянуло многое.

— Я спрашиваю тебя еще раз, — сказал он. — Этот тайный путь не охраняется?

Однако имя Арагорна ввергло Голлума в мрачную угрюмость. Он был обижен, что ему не поверили как раз тогда, когда он сказал правду — или часть ее. Он не ответил.

— Он не охраняется? — повторил Фродо.

— Да, да, возможно. Нет безопасных мест, — угрюмо сказал Голлум. — Нет безопасных мест в этой стране. Но хозяину придется идти — или поворачивать домой. Другого пути нет. — Больше от него ничего не удалось добиться. Названия места и перевала он не мог — или не желал — говорить.

Название его было Кириф-Унгол — и недобрые слухи шли о нем. Арагорн, возможно, поведал бы им об этом имени и его смысле; Гэндальф предостерег бы их. Но они были одни. Арагорн был далеко, и Гэндальф, стоя на развалинах Исенгарда, боролся с Саруманом; однако даже когда он в последний раз обратился к Саруману, и объятый пламенем палантир рухнул на ступени Ортханка — мысль его всегда была преклонена к Фродо и Сэммиусу, через многие и многие лиги дух его искал их в надежде и печали.

Возможно, Фродо, не зная, почувствовал это, как на Амон-Хене, хоть он и считал, что Гэндальф сгинул, навеки сгинул во тьме Мории. Он долго сидел на земле, молча склонив голову, стараясь припомнить всё, что говорил ему маг. Однако совета на этот случай не вспоминалось. Воистину, Гандальф ушел слишком быстро, слишком, когда Царство Тьмы было еще очень далеко. Как им войти в него, Гэндальф не сказал. А может, и не мог сказать. Он рискнул однажды проникнуть в Северный оплот Врага, в Дол-Гулдур. Но в Мордор, к Огненной Горе, к Барад-Дуру, с тех пор, как воспрянул Черный Властелин — заходил ли он когда-нибудь туда? Фродо думалось, нет. И вот он, крохотный полурослик из Края, простой хоббит с тихой окраины, сидит здесь, надеясь отыскать путь там, где великие не могли — или не смели — пройти. Злая судьба. Но он сам взвалил ее на себя в собственной гостиной давней весной минувшего года, такой далекой сейчас, что она казалась частью рассказа о юности мира, когда Золотое и Серебряное Древа были в цвету. Это были тяжкие раздумья. Какой путь избрать? И зачем выбирать, если оба они ведут к ужасу и смерти?

День всё тянулся. Глубокая тишина нависла над маленьким оврагом, где они лежали — так близко от границ земли страха; тишина, ощутимая как толстое покрывало, отделившее их от окружающего мира. Над ними был свод бледного неба с плывущими дымками, но он казался высоким и дальним, будто они смотрели на него сквозь глубины полного тяжких дум воздуха.

Даже орел, парящий под солнцем, не заметил бы хоббитов, сидящих молча, неподвижных, придавленных роком, кутающихся в тонкие серые плащи. Он задержался бы на миг, чтобы разглядеть Голлума — крошечную фигурку, распростертую на земле, — и, быть может, принял бы его за скелет ребенка.

Голова Фродо склонилась к коленям, а Сэм откинулся назад, вглядываясь из-под капюшона в пустое небо. Оно было пустым довольно долго. Потом Сэм решил было, что видит темный птичий силуэт, кружащийся, парящий и снова кружащийся. Появились еще двое и, наконец, четвертый. Они казались совсем маленькими — и тем не менее он почему-то знал, что они огромны — просто летают очень высоко. Он закрыл глаза и согнулся. Его скрутил страх — тот самый, которым веяло от Черных Всадников, обессиливающий ужас, что принесли вой ветра и затмившая луну тень, хоть сейчас он и не был таким невыносимо разрушающим: угроза была более отдаленной. Но это была угроза. Фродо тоже почуял ее: мысли его смешались. Он дрожал, но вверх не смотрел. Голлум свернулся, как сбитый паук. Крылатые тени взвыли и, быстро снизясь, унеслись назад в Мордор.

Сэм глубоко вздохнул..

— Снова-здорово! Теперь уж они в воздухе, — громко прошептал он. — Я их видел. Могли они нас углядеть, как по-вашему? Они были жуть как высоко. А ежели это Черные Всадники — так днем-то они не больно хорошо видят, так ведь?

— Они — нет, — сказал Фродо. — Но их кони видят. А эти крылатые твари, на которых они скачут теперь, — они, должно быть, зорче даже орлов… Они что-то высматривали; боюсь, Враг настороже.

Черный ужас отступил, но и окутавшая их тишина сломалась. Какое-то время они были отсечены от мира, будто сидели на невидимом острове; теперь они снова стали видимы, опасность вернулась. Фродо не говорил с Голлумом и выбора не сделал. Глаза его были закрыты, точно он спал или вглядывался в свою душу и память. Наконец он вздрогнул и поднялся и, казалось, готов уже заговорить и решить.

— Чу! — сказал он. — Что это?

Новый страх надвигался на них. Слышалось пение и громкие крики. Сперва они казались далекими, но они приближались. Всем троим пришло в голову, что Черные Всадники выследили их и послали вооруженных солдат схватить их: никакая скорость не казалась слишком больной для этих чудовищных слуг Саурона. Хоббиты съежились и прислушались. Голоса, лязг оружия и доспехов были совсем рядом. Фродо и Сэм обнажили маленькие мечи. Удирать было некуда.

Голлум медленно поднялся и на четвереньках подобрался к краю оврага. Он полз очень осторожно, фут за футом, пока не выглянул меж двух обломков скалы. Некоторое время он неподвижно лежал там, а голоса стали вдруг удаляться и смолкли вдали. Над валом Мораннона протрубил рог. Тогда Голлум соскользнул обратно.

— В Мордор пришли новые воины, — тихо доложил он. — Темнолицые, мы никогда раньше не видали таких людей, нет, Смеагол не видал. Они свирепые. У них черные глаза и длинные черные волосы, и золотые серьги в ушах; да, много чудненького золота. А у некоторых красные рисунки на щеках и красные плащи; и знамена у них красные, и древки копий; а щиты круглые, и желтые и черные, с большими шипами. Плохие, очень плохие и жестокие люди. Почти такие же плохие, как орки, но куда выше ростом. Смеагол думает, они пришли с Юга, из Пустынь за устьем Великой Реки: они двигались той дорогой. Они прошли к Черным Воротам; но могут прийти другие. Всё больше людей идет в Мордор; когда-нибудь все народы соберутся за его стенами.

— Были там слониусы? — спросил Сэм, позабыв о страхе в жажде новостей о неведомых странах.

— Нет, никаких слониусов. Что такое слониус? — сказал Голлум.

— Их еще слонами называют… — Сэм встал, заложил руки за спину (как всегда, когда начинал «говорить стихами») и начал:

Серый, как мышь,

Дорос выше крыш,

Нос, как змея,

Трясу землю я,

Траву прибивая,

Деревья ломая,

С рогами во рту,

Люблю теплоту,

И хлопать ушами

Способен годами.

Топчусь и топчусь,

Никогда не ложусь,

И стоя умру

Однажды к утру.

«Слон» я зовусь недаром —

Толстый, высокий, старый.

Увидев меня хоть раз, —

Забыть не выйдет у вас.[3]

А кто не видел меня — не верь.

Я слон, я могучий зверь.

— Вот, — сказал Сэм, кончив читать. — Такой вот стишок есть в Крае. Может, чушь, а может — и нет. Но до нас, знаешь ли, тоже доходят истории и всякие новости с юга. В старину хоббиты тоже путешествовали. Возвращались, ясное дело, не все, и не всему, что они порассказали, можно верить. Даже и присловье пошло: в Усаде услышал — шесть раз проверь. Но я слыхал о высоких людях из пустынь. Мы зовем их чернегами; говорят, они ездят на слониусах, когда воюют. Они строят дома и башии на спинах слониусов, и те мечут друг в друга скалы и деревья. Поэтому, когда ты сказал: «Люди с Юга, все в красном и золоте», я спросил: «Были там слониусы?» Потому что если бы были — я вылез бы посмотреть, как бы там опасно не было. Но теперь я уж не надеюсь когда-нибудь встретить слониуса. Может, такого зверя и вовсе нет, — он вздохнул.

— Нет, не было слониусов, — снова сказал Голлум. — Смеагол не слышал о них. Он не хочет их видеть. Он не хочет, чтоб они были. Смеагол хочет уйти отсюда и увести чудненького хозяина. Славный хозяин, разве он не пойдет со Смеаголом?

Фродо поднялся. Он рассмеялся среди всех своих дум, когда Сэм выпалил старый стишок про слониуса, которым бабки и дедки потчевали хоббитят у камина, — и смех избавил его от колебаний.

— Хотел бы я, чтобы здесь была сейчас тысяча слониусов, и чтобы на первом — белом — ехал Гандальф, — проговорил он. — Тогда мы проломили бы себе дорогу в этой лиходейской земле. Но их нет; а есть только наши усталые ноги. Что ж, Смеагол, третья попытка, быть может, окажется самой удачной. Я пойду с тобой.

— Хороший хозяин, добрый хозяин, мудрый хозяин! — завопил в восторге Голлум, обнимая колени Фродо. — Славный хозяин!.. Тогда отдыхайте, миленькие хоббиты, отдыхайте в тени камней! Отдыхайте, да лежите тихо, пока не уйдет Желтый Лик. Потом мы сможем идти быстро. Тихо и быстро, как призраки, — так должны мы идти!

Глава 4О травах и тушеном кролике

Несколько оставшихся дневных часов они отдыхали, передвигаясь вместе с тенью, пока наконец она не упала с западного края лощины, накрыв их овраг целиком. Тогда они немного поели и попили. Голлум не ел ничего, но с радостью принял воду.

— Скоро ее будет больше, — сказал он, облизываясь. — Хорошая вода бежит к Великой Реке, вкусная вода в землях, куда мы идем. Смеагол наестся там до отвала, да, да. Он очень голоден, да, голл! — он положил широкие ладони на ссохшийся живот, и бледный зеленый свет мелькнул в его глазах.

Были глубокие сумерки, когда они снова тронулись в путь, перебравшись через западный край лощины, и растаяли, как призраки, в ухабистом каменистом краю за дорогой. Оставалось три ночи до полнолуния, но луна еще не перевалила через горы, и ранняя ночь была темной. Одинокий багровый огонь горел высоко на Башнях Клыков, но ни звука не доносилось со стороны Мораннона.

Многие мили багровый глаз, казалось, следил за ними — как они шли, спотыкаясь, по голой земле. Они не решились идти по дороге, но всё время держались слева от нее, стараясь не уходить далеко. Наконец, когда ночь подходила к концу и они утомились, потому что отдыхали лишь один раз, и то недолго, глаз превратился в пылающую точку, а потом исчез: они обогнули темный северный отрог пологих гор и направились к югу.

Хоббиты отдыхали, и на сердце у них было необъяснимо легко. Отдых был коротким. Для Голлума они шли недостаточно быстро. По его расчетам, от Мораннона до Перекрестка было около тридцати лиг, и он надеялся покрыть их за четыре перехода. Так что вскоре они опять двинулись и шли, пока рассвет не озарил серую пустыню вокруг. К этому времени они прошли почти восемь лиг, и хоббиты не смогли бы сделать ни шагу, даже если бы решились идти днем.

Разгорающийся свет открыл им уже не такой пустынный и разоренный край. Слева по-прежнему зловеще вздымались горы, но совсем рядом виднелась южная дорога, теперь соскользнувшая с черных подножий холмов и ведущая на запад. Склоны над ней покрывали темные, как тучи, деревья, а вокруг них лежали луга, поросшие цветущим вереском, ракитником, кизилом и другими кустами, которых они не знали. Тут и там они видели группы высоких сосен. Сердца хоббитов забились сильнее, несмотря на усталость: воздух был свежим и ароматным и напомнил им далекие нагорья Северного Удела. Так приятно было отдохнуть, идя по землам, которые всего несколько лет как попали во власть Черного Властелина и еще не совсем пришли в упадок. Но путники не забыли ни об опасности, ни о Черных Воротах, которые были рядом, хоть их и скрывали мрачные холмы. Они высматривали укрытие, где могли бы спрятаться от злых глаз.

Время едва двигалось. Они лежали в вереске и считали долгие часы, не замечая перемен; потому что они были всё еще в тени Эфель-Дуафа, и солнце скрывала дымная пелена. Временами Фродо глубоко и мирно засыпал — то ли доверяя Голлуму, то ли слишком усталый, чтобы думать о нем; но Сэм считал, что не может себе позволить больше, чем дремать, даже когда Голлум совершенно явно спал, хныча и извиваясь во сне. Быть может, голод более, чем недоверие, не давал Сэму уснуть: он начал тосковать о куске домашнего жаркого, «горячем кусочке из котелочка».

Как только землю окутала сумеречная серость, они снова вышли в путь. Голлум повел их вниз, на южную дорогу, и они зашагали гораздо быстрей, хоть опасность и возросла. Уши их ловили звук шагов или подков; но ночь проходила — а они так и не услышали ни конного, ни пешего. Дорога была проложена в незапамятные времена и восстановлена миль на тридцать от Мораннона, но, по мере продвижения на юг, пустошь все более вторгалась на нее. Работа людей древности всё еще виделась в ее прямом уверенном беге: то и дело она врубалась в склоны холмов или перепрыгивала речку по широкой красивой арке, кладка которой была крепка по-прежнему; но в конце концов все следы каменной работы исчезли — лишь сломанные столбы тут и там выглядывали из кустов, да древняя брусчатка пряталась меж мха и сорняков. Вереск, деревья и папоротник карабкались по берегам и стлались по земле. Наконец дорога стала заброшенным шляхом; но она не извивалась — была пряма, как и раньше, и уверенно вела их быстрейшим путем.

Так они миновали северные границы земли, которую люди некогда нарекли Ифилиэном — дивной страны горных лесов и быстрых рек. Чудной ночью, под звездами и полной луной, шли они вперед, и хоббитам казалось, что воздух благоухает всё сильнее; из нытья и бормотания Голлума они поняли, что он тоже это заметил и что ему это вовсе не по вкусу. С первыми лучами дня остановились опять. Они подошли к концу длинного глубокого оврага с отвесными стенами, которым дорога прорубала себе путь сквозь каменную гряду. Путники вскарабкались на западный склон и осмотрелись.

День сиял уже вовсю, и они увидели, что горы остались далеко позади, длинным изгибом отступив к востоку. Хоббиты повернулись на запад — перед ними пологие склоны мягко сбегали в туманную мглу. Вокруг были рощицы смолистых деревьев: ели, кедры, кипарисы и еще какие-то, неизвестные в Крае; и всюду — изобилие трав и кустов. Долгий поход из Светлояра завел их далеко на юг от родных земель, но только здесь, в этом укрытом от непогоды краю, ощутили хоббиты перемену климата. Тут хлопотала весна: ростки пробивали мох и рыхлую землю, лиственницы озеленили пальцы, в дерне раскрывались первоцветы, пели птицы. Ифилиэн, сад Гондора, опустошенный сейчас, сохранил свое прежнее очарование и походил на только что очнувшуюся от зимнего сна немного встрепанную дриаду.

На юг и запад тянулся он по теплым низинам Андуина, огражденный с востока щитом Гор Тьмы, но еще не под их тенью, с севера защищенный Эмин — Муилем, открытый южный вихрям и влажным морским ветрам. Там росло множество огромных деревьев, посаженных давным-давно, доживших до преклонных лет среди бунтующих беззаботных потомков; и рощи, и заросли кустарника — тамариска и едкого скипидарника, маслин и лавра; были там и можжевельник, и мирт, и тимьян, который растет кустами или заплетает камни гобеленами ползучих стеблей; шалфей вытянул к солнцу голубые, алые, бледно-зеленые цветы; и майоран, и дикая петрушка, и другие травы, о которых даже садовник Сэм Гискри слыхом не слыхивал. Гроты и скалистые стены поросли камнеломкой и очитком. В чаще орешника проснулись примулы и анемоны; из травы кивали полураскрытыми головками лилии и асфоделии; глубокие изумрудные травы окружали озера, где в прохладе отдыхали бегущие к Андуину ручьи и реки.

Путники сошли с дороги и спустились под гору. Пока они шли, расчищая себе путь, через траву и кустарник, дивные запахи окутывали их. Голлум кашлял и давился; но хоббиты дышали полной грудью, и Сэм вдруг рассмеялся — легко и непритворно. Они шли по ручью, и вскоре он привел их к маленькому чистому озерку в неглубокой лесистой лощине: оно лежало в развалинах древнего каменного бассейна, раздробленный край которого почти целиком скрыли куманика и мох; мечи ирисов стояли вокруг, по темной воде плавали листья кувшинок, она была глубокой и прохладной, и тихо переливала через каменный край в дальнем конце водоема.

Путники вымылись под маленьким водопадом и напились досыта. Потом стали искать, где бы отдохнуть и укрыться; потому что этот край, всё еще прекрасный, был всё же землей Врага. Они отошли не так уж далеко от дороги, и однако даже на столь кратком расстоянии видели шрамы древних битв и свежие раны, нанесенные орками и другими прислужниками Черного Властелина: яму нечистот и отбросов; деревья, бессмысленно срубленные и брошенные умирать, с грубо вырезанными на стволах лиходейскими рунами или знаком свирепого Глаза.

Сэм, который ползал чуть ниже водопада, обнюхивая и ощупывая незнакомые травы и деревья, совершенно позабыл о Мордоре — и внезапно постоянная опасность напомнила ему о себе. Он наткнулся на кострище — и увидел в центре его груду обугленных, искромсанных костей и черепов. Быстрая поросль шиповника и свисающего ломоноса уже набросила покров на место жуткой резни и пира, но оно не было давним. Сэм поспешил назад к товарищам, однако не сказал им ни слова: кости должны покоиться в мире, а не доставаться на обед Голлуму.

— Надо найти укромное местечко и залечь, — сказал он. — И, по мне, чем выше — тем лучше.

Чуть повыше озера они отыскали темно-бурое ложе прошлогодних папоротников. Над ними сошлись ветви лавра; кустарник карабкался на крутой откос, увенчанный старыми кедрами. Здесь они решили отдохнуть и провести день, обещавший быть ясным и теплым. В такой день хорошо было бы идти по рощам и лугам Ифилиэна; но, хоть орки и избегают дневного света, тут наверняка есть места, где они смогут устроить засаду; да и кроме них у Саурона немало прислужников. Голлум, во всяком случае, не собирался двигаться под Желтым Ликом. Скоро тот выглянет из-за хребтов Эфель-Дуафа, и Голлум заранее слабел и ежился.

Сэм был всерьез озабочен, где бы раздобыть чего-нибудь съестного — мысли эти занимали его всю дорогу. Теперь, когда отчаянье непроходимых Ворот было позади, он был совсем не склонен, подобно хозяину, откладывать думы о пропитании до конца похода; да и к тому же он считал, что не мешает поберечь эльфийский хлеб про черный день. Из трех недель, на которые он надеялся растянуть их скудные запасы, прошло уже шесть дней или около того.

«Ежели мы доберемся до Огня за это время — нам здорово повезет, — размышлял он. — А есть ведь еще и обратный путь!»

Кроме того, после долгого ночного перехода, выкупавшись и напившись, он был голоден, как никогда. Ужин или завтрак перед очагом в старой кухонке в Исторбинке — вот чего ему хотелось больше всего на свете. И тут его осенило. Он повернулся к Голлуму. Голлум как раз собрался позаботиться о себе и торопливо уползал в папоротник.

— Эй! Голлум! — окликнул его Сэм. — Куда это ты? На охоту? Слушай, старый мошенник, ты нашу еду не признаешь, да и я был бы не прочь поесть чего другого.

Твое новое правило: «Всегда к вашим услугам». Можешь ты раздобыть что-нибудь для голодного хоббита?

— Может, и смогу, — хмыкнул Голлум. — Смеагол всегда помогает, если его попросят — если его хорошенько попросят.

— Ладно уж, — сказал Сэм. — Я прошу. А если тебе этого мало — я умоляю.

Голлум исчез. Его не было довольно долго, и Фродо, пожевав лембас, зарылся глубоко в бурый папоротник и уснул. Сэм смотрел на него. Ранний свет только — только пробился под тень деревьев, но он ясно различал лицо хозяина и его спокойно лежащие на земле руки. Он вдруг вспомнил, как спал Фродо в замке Эльронда, после той страшной раны. Тогда, сидя у его постели, Сэм заметил, что его как бы озарял изнутри слабый свет; а теперь свет этот был еще сильней и ярче. Лицо Фродо было спокойно, следы страха и забот покинули его; но оно казалось древним, древним и прекрасным, будто долгие годы-ваятели покрыли его чудными штрихами, досель незамеченными, не изменив при этом ни черточки. Ясное дело, Сэм Гискри не думал такими словами. Он тряхнул головой, точно слова были не нужны, и пробормотал:

— Я люблю его. Что ж с того, что он такой и почему-то светится… Я всё равно люблю его.

Тихо вернулся Голлум и заглянул через Сэмово плечо. Взглянув на Фродо, он зажмурился и без звука уполз прочь. Чуть позже Сэм подошел к нему; он что — то жевал и бурчал себе под нос. Перед ним на земле лежали два маленьких кролика, и он жадно на них поглядывал.

— Смеагол всегда помогает, — сказал он. — Он принес кроликов — вкусненьких кроликов. Но хозяин заснул, и Сэм, наверное, тоже хочет спать. Кролики не нужны? Смеагол старался помочь, но он не может ловить их каждую минуту.

Сэм ничего не имел против кроликов; он так и сказал. Во всяком случае, против вареных кроликов. Готовить умеют все хоббиты, потому что начинают изучать это искусство прежде грамоты (до которой, к слову, дело порой вообще не доходит); но Сэм был повар, каких мало, даже по хоббичьим меркам, к тому же за время пути он неплохо освоил походную кухню. Ни на что не надеясь, он всё же тащил в мешке кое-что из кухонной утвари: небольшую металлическую коробку с трутом, сталью и кремнем; две маленькие кастрюли, меньшую в большей; в них лежали деревянная ложка, короткая двузубая вилка и несколько палочек для жарки мяса; и, упрятанной на самое дно, плоскую деревянную коробку с драгоценнейшим сокровищем — щепоткой соли. Но ему нужен был огонь и кое-что еще. Он размышлял над этим, пока свежевал кроликов. Он не хотел ни на минуту оставлять спящего Фродо.

— Ну, Голлум, — сказал он, — вот тебе еще работенка. Отправляйся и наполни водой эти кастрюли.

— Голлум принесет воду, — согласился тот. — Но зачем хоббиту столько воды? Он напился, он умылся.

— Не твоя забота, — отрезал Сэм. — Если не можешь сообразить — скоро увидишь. Чем скорей принесешь воду — тем скорей увидишь. Да не утопи кастрюли, не то я из тебя котлету сделаю.

Пока Голлума не было, Сэм снова взглянул на Фродо. Он спал всё так же спокойно, но его худоба больно задела Сэма. «Совсем высох, — пробормотал он. — Куда ж это годится, чтоб хоббит таким худым был!.. Вот приготовлю кроликов — и разбужу его».

Сэм нагреб кучу сухих папоротников и полез по склону вверх, собирая прутья и сломанные ветки; упавший ствол кедра подал ему мысль. Он вырезал немного дерна у подножия склона близ папоротниковой чащи, сделал неглубокую яму и сложил туда топливо. Имея под рукой трут и огниво, он быстро разжег маленький костер. Он почти не дымил, но благоухал на всю округу. Сэм как раз склонился над огнем, раздувая его и подкармливая веточками, когда вернулся Голлум, с великим бережением неся кастрюли.

Он поставил их наземь и вдруг заметил, что делает Сэм. Он тонко завопил и, казалось, был одновременно и рассержен и напуган.

— Ах-х! С-с-с, нет! — кричал он. — Нет! Глупые хоббиты! Дураки, да, дураки! Они не должны это делать!

— Делать — что? — удивленно обернулся Сэм.

— Гнус-сные крас-сные языки, — шипел Голлум. — Огонь, огонь! Он опас-сен, да, да. Он сжигает, он убивает! И он привлечет врагов, привлечет, привлечет!

— Не думаю, — сказал Сэм. — Не сможет он никого привлечь, если ты не кинешь в него сырую деревяшку. Но если и так — пускай. Я хочу сварить этих кроликов.

— Сварить кроликов! — в смятении квакнул Голлум. — Отравить чудесное мясо, которое добыл Смеагол, бедненький голодненький Смеагол! Зачем? Зачем, глупый хоббит? Они молоденькие, мягкие, вкусные. Ешь их, ешь! — он вцепился в ближайшего кролика, который был уже освежеван и лежал у огня.

— Ну уж нет! — вырвал у него тушку Сэм. — Каждый по-своему. Наш хлеб поперек горла тебе, а сырые кролики — мне. Коли ты мне дал кролика, так он мой, понимаешь? Я могу с ним делать, что хочу, — жарить, парить, варить… И я сделаю. Ничего за мной шпионить. Отправляйся и лови еще, и ешь, как тебе нравится — только где-нибудь подальше отсюда. Тогда ты не увидишь огня, а я не увижу тебя, и сдается, ни ты, ни я плакать не станем. Я пригляжу за огнем, чтобы не дымил, если это утешит тебя.

Голлум перестал ворчать и улепетнул в заросли. Сэм занялся кастрюльками. «Что нужно хоббиту к кролику? — спросил он себя. — Немного трав и кореньев и, конечно, картошка — о хлебе я уж и не говорю. Травок мы сейчас раздобудем».

— Голлум! — тихо позвал он. — Третий раз за все платит. Мне нужны травки.

Голова Голлума вылезла из папоротников, но взгляд его был отнюдь не дружелюбным.

— Немного лаврового листа, тимьяна и шалфея — только побыстрей, пока вода не закипела.

— Нет! — сказал Голлум. — Смеагол не нравится. Смеагол не любит пахучих листьев. Он не ест ни травы, ни корней, нет, прелесть, пока не заболеет, пока очень не заболеет, бедненький Смеагол!

— Смеагол угодит прямехонько в кипяток, как только закипит вода, — тихо зарычал Сэм, — если только не будет делать, о чем его просят. Сэм окунет его туда, да, да, прелесть. И я заставил бы его искать репу, и морковь, и картошку, будь сейчас другое время года. Бьюсь об заклад, здесь растет всё, что растет на свете! Чего бы я сейчас не дал за шесть картошин!..

— Смеагол не пойдет, нет, прелесть, не сейчас-с, — зашипел Голлум. — Он боитс-ся, и он очень ус-стал, а этот хоббит — нехороший, совсем нехорош-ший хоббит! Смеагол не будет выкапывать корни и морковь, и — картошины. Что такое картошины, а, прелесть, что это такое?

— Кар-то-фель, — сказал Сэм. — Старик мой его обожает, да это и правда лучшая набивка для пустого брюха. Но ты не найдешь ни одной, так что тебе их видеть не обязательно. Но будь хорошим, принеси мне травок, и я стану думать о тебе лучше. Даже больше: если ты исправишься, я на днях угощу тебя картошкой, угощу: рыба с жареным картофелем, приготовленная Сэмом Гискри. Не станешь же ты отказываться от этого.

— С-станем, с-станем. Травить вкус-с-сную рыбку, жарить ее!.. Дай мне рыбку, да, сейчас, а картош-шины ос-ставь себе, мерз-ские картошины!

— Ты безнадежен! — махнул рукой Сэм. — Отправляйся спать!

В конце концов ему пришлось искать всё самому; но он не решался отойти далеко от спящего Фродо. Сэм сидел, задумавшись, и поддерживал огонь, пока не закипела вода. День разгорался, и воздух теплел; роса постепенно исчезала с трав и листвы. Вскоре разрезанные кролики кипели в кастрюльках вместе с пучками трав. Время тянулось медленно, Сэма клонило в сон. Он дал им повариться с час, то и дело помешивая и пробуя бульон.

Когда он решил, что всё готово, то снял кастрюли с огня и тихо подошел к Фродо. Фродо приоткрыл глаза, а потом и совсем проснулся — оборвалась еще одна мирная греза.

— Привет, Сэм! — сказал он. — Не спишь? Что-нибудь не так? Который час?

— Всего несколько часов, как рассвело, — ответил Сэм. — Ну, может, полдевятого или около того. По норгордским часам, конечно. Всё так, да не совсем так, как надо: ни приправ, ни луку, ни картошки… Я тут кое-что сготовил для вас, господин Фродо: немного мяса и бульон. Подкрепитесь чуток. Придется, правда, хлебать из кружки или кастрюльки, когда остынет — я не захватил мисок.

Фродо зевнул и потянулся.

— Ты должен был отдохнуть, Сэм, — сказал он. — Да и жечь в этих местах костер очень опасно. Но я и вправду проголодался. Какой запах!.. А что ты сварил?

— «Подарочек от Смеагола», — голосом Голлума сказал Сэм. — Пару крольчат. Сам-то он их теперь в рот не возьмет. Кушайте, сударь, хотя какое это жаркое без травок?

Сэм и его хозяин сидели в самой чаще папоротника и ели из кастрюль варево, по-братски деля вилку и ложку. Они позволили себе лишь по кусочку эльфийской лепешки. Это был пир.

— Фью-ю-ю! Голлум! — позвал Сэм и тихо посвистал. — Передумывай, пока не поздно. Тут еще кое-что осталось, если хочешь попробовать тушеного кролика.

— Он, наверно, удрал ловить что-нибудь для себя, — сказал Сэм. — Мы можем доесть всё это.

— И потом ты поспишь, — когда Фродо говорил таким тоном, спорить с ним было бесполезно.

— Только вы уж не спите тогда, господин Фродо. Не верю я ему. Слишком уж крепко сидит в нем Скрытень — Голлум этот треклятый, если вы понимаете, про что я толкую, — и он опять берет верх. Не я буду, если он не попытается меня придушить. Мы с ним по-разному смотрим на вещи, и Сэм ему вовсе не по вкусу, нет, прелесть, вовс-се.

Они поели, и Сэм спустился к ручью ополоснуть посуду. Когда он поднялся, чтобы вернуться, он оглянулся на склон. Солнце проглянуло сквозь дымку, туман, марево, что бы это ни было, и протянуло золотистые лучи к лугам и деревьям. И тогда Сэм заметил дымную спираль, серо-голубую струйку, ясно видимую в солнечном свете, поднимающуюся из кустов над ним. С ужасом он понял, что это дым костра, который он забыл погасить.

— Быть не может!.. Никогда бы не подумал, что будет так заметно! — пробормотал он и заторопился назад. Вдруг он застыл и прислушался. Слышал он свист или нет? Или это был зов птицы? Если это был свист, то шел он не со стороны Фродо. А вот и опять — с другой стороны! Сэм со всех ног побежал в гору.

Он увидел, что маленькая головешка, догорев, подожгла папоротник, и этот папоротник дымит. Он торопливо затоптал то, что осталось от костра, и закидал яму дерном. Потом подполз к Фродо.

— Слышали вы свист? — спросил он. — На него вроде и ответ был. Я, правда, надеюсь, что это всего лишь птица, но кто его знает: не больно похоже, скорее, будто кто птицей прикидывается. И, боюсь, костер мой дымил. Выходит, я беду — то накликал! Никогда себе не прощу!

— Тише ты! — прошептал Фродо. — Мне послышались голоса.

Хоббиты затянули мешки, надели их, готовые бежать, и заползли подальше в папоротник. Там они, прислушиваясь, прижались к земле.

Никакого сомнения: голоса. Они звучали тихо, затаенно, но были близки и всё приближались. Потом вдруг раздались совсем рядом.

— Здесь! Дым шел отсюда, — сказал один. — Они где-то рядом. В папоротнике, без сомнения. Мы их поймаем, как кроликов. Тогда и поглядим, что они такое.

— Ага, и что они знают! — подхватил второй.

Сразу четверо принялись с разных сторон прочесывать папоротники. Когда ни бежать, ни прятаться стало невозможно, Фродо и Сэм вскочили, став спиной к спине, и выхватили мечи.

Если они и были поражены увиденным, противники их были поражены не меньше. Четверо высоких Людей стояли вокруг. Двое сжимали копья с широкими блестящими наконечниками. У двоих были огромные, почти в их рост, луки и колчаны с длинными зеленоперыми стрелами. Все имели мечи и были одеты в зеленое и коричневое разных оттенков, словно для того, чтобы невидимыми бродить по Ифилиэну. На руках у них были зеленые перчатки, на затененных капюшонами лицах — зеленые маски, сквозь прорези которых смотрели суровые ясные глаза. Фродо сразу вспомнился Боромир — люди эти походили на него и обликом, и манерой говорить.

— Мы нашли не тех, кого искали, — сказал один. — Но кого же мы нашли?

— Не орков, — сказал другой, выпуская эфес меча, за который схватился, увидев Разитель в руках Фродо.

— Эльфов?.. — с сомнением предположил третий.

— Нет! Не эльфов, — сказал четвертый, самый высокий и, как оказалось, главный среди них. — Эльфы не станут бродить по Ифилиэну в эти дни. И эльфы дивно прекрасны — так говорят.

— В смысле, что мы — нет, сколько я понял, — влез вдруг Сэм. — Благодарю покорно. Но, может, когда вы кончите нас обсуждать, вы скажете всё — таки, кто вы и почему не даете двум усталым путникам отдохнуть?

Высокий зеленый человек мрачно рассмеялся.

— Я — Фарамир, Капитан Гондора, — сказал он. — Однако в этой земле не бывает странников — только слуги Черной или Белой Крепости.

— Но мы не те и не другие, — возразил Фродо. — Мы именно странники, что бы ни говорил Капитан Фарамир.

— Тогда поспешите назвать себя и объяснить, что привело вас сюда, — потребовал Фарамир. — У нас много дел, а здесь не время и не место для загадок и долгих бесед. Ну же? Где третий?

— Третий?..

— Да, такая ползучая дрянь, мы его видели внизу. Вид у него отвратительный. Какой-нибудь орочий выкормыш, полагаю. Но он ускользнул от нас.

— Понятия не имею, где он, — пожал плечами Фродо. — Он лишь случайный спутник, и я за него не в ответе. Если он вам попадется, пожалейте его. Принесите или пошлите его к нам. Он всего лишь несчастное прогнившее создание, но я взял его на время под свою опеку. Что же до нас, мы хоббиты из Края, что лежит далеко на северо-западе, за многими реками. Я зовусь Фродо, сын Дрого, и со мной мой слуга Сэммиус. Мы прошли долгий путь из Светлояра — или Имладриса, как его еще называют. — Фарамир вздрогнул и стал слушать внимательней. — У нас было семеро товарищей: одного мы потеряли в Мории, с другими расстались на Парф-Галене, за Рауросом. Двое из них — моего народа; был там и гном, и эльф, и двое людей. Это Арагорн и Боромир, который сказал, что пришел из Минас-Тирифа, города на юге.

— Боромир!.. — вскричали трое воинов.

— Боромир, сын Князя Дэнэтора? — молвил Фарамир, и лицо его странно посуровело. — Вы шли с ним? Это действительно новость, если только это правда. Знайте, маленькие незнакомцы, что Боромир, сын Дэнэтора, был Верховным Стражем Белой Крепости и нашим Капитаном: тяжко нам было потерять его. Но кто же вы тогда, и что вы с ним сделали? Поторопитесь, ибо солнце встает!

— Известны ли вам загадочные слова, что принес в Светлояр Боромир? — и Фродо проговорил нараспев:

Меч-что-был-Сломан найти сумей,

Он — Имладриса дар.

— Слова мне известны, — в изумлении сказал Фарамир. — И то, что вы их знаете, говорит, что вы сказали правду.

— Арагорн, о котором я говорил, был хранителем Сломанного Меча, — продолжал Фродо. — А мы — полурослики, о которых говорит пророчество.

— Это я вижу, — Фарамир был в задумчивости. — Или вижу, что это может быть так. А что такое Проклятие Исильдура?

— Это скрыто, — отвечал Фродо. — Но в свое время, без сомнения, прояснится.

— Мы должны узнать об этом больше, — сказал Фарамир. — …И узнать, что занесло вас так далеко к востоку под тень, — он махнул рукой, но не назвал имени. — Но не теперь. Нас ждут дела. Вы в опасности, и не стоит вам идти сегодня дальше по дороге или по полю. Здесь будет жаркая сеча. Потом — смерть или быстрый отход за Андуин. Я оставлю двоих охранять вас, так будет лучше и для вас, и для меня. Мудрый не станет доверять случайным встречам в этом краю. Если мне суждено вернуться, я еще побеседую с вами.

— Прощай! — низко поклонился Фродо. — Думай что хочешь, но я — друг всех врагов Всеобщего Врага. Мы могли бы пойти с тобой, если только полурослики могут надеяться услужить чем-то столь доблестному воину, каким кажешься ты, и если дело мое позволит. Свет да горит на ваших мечах!

— Полурослики — учтивый народ, кем бы они ни были, — проговорил Фарамир. — Прощай!

Хоббиты снова уселись, но не стали делиться друг с другом своими думами. Совсем близко, в пестрой тени лавра, остались двое стражей. Они то и дело снимали маски, чтобы охладить их, и Фродо видел, что они красивы; светлокожие, темноволосые и сероглазые, с лицами печальными и гордыми. Они тихо говорили о чем-то между собой, сначала на Всеобщем языке, только немного измененном, а потом перешли на другой язык, вероятно, родной. И тут, вслушиваясь, Фродо с удивлением понял, что говорят они на древнем эльфийском наречии или на языке, почти от него не отличимом. И он посмотрел на них с интересом, ибо понял тогда, что это дунаданы юга, потомки властителей Нуменора.

Немного спустя он заговорил с ними; но они отвечали медленно и осторожно. Они назвались Маблунгом и Дамродом, солдатами Гондора, они были лесными стражами Ифилиэна, потому что были роддом из племени, жившего здесь до того, как Ифилиэн был опустошен. Из таких людей Князь Дэнэтор набирал летучие отряды, тайно пересекавшие Андуин (где и как — они не сказали), чтобы быстро налетать на бродящие между Эфель-Дуафом и Рекой орды врагов — и так же быстро скрываться.

— Мы редко заходим так далеко, — сказал Маблунг. — Но в этот раз у нас новое задание: мы пришли устроить засаду на харадримцев, будь они прокляты!

— Проклятые южане! — поддержал его Даррод. — Говорят, в старину между Гондором и их княжеством были какие-то дела, хоть дружбы и не было. В те дни наши границы лежали далеко на юге, за устьем Андуина, и Умбар, ближайшее из их владений, признавало нашу власть. Но это было давно. Много людских жизней минуло с тех пор. А недавно мы узнали, что Враг побывал у них, и они переметнулись к Нему — или возвратились, потому что всегда были готовы служить Ему, как многие на Востоке. Я не сомневаюсь теперь, что дни Гондора сочтены, и Минас-Тириф обречен, так велики Его сила и колдовская власть.

— И всё же мы не бездействуем и не позволяем Ему творить всё, что Ему вздумается, — возразил Маблунг. — Эти проклятые южане пришли по древним дорогам, которые проложили гондорцы. И они шли не таясь — мы знаем об этом — считая, что власть их нового господина столь велика, что самая тень Его гор защитит их. Нам стало известно, что много харадримцев несколько дней назад ушло на север. И один из их полков должен возвратиться сегодня около полудня. Они пойдут по дороге над нами. Дорога-то пройдет, а они — нет! Никогда, пока Фарамир наш Капитан. Он первый в самых опасных делах. Но то ли он заговорен, то ли ему сужден другой конец.

Разговор оборвался. Казалось, всё стихло и насторожилось. Сэм притаился за краем папоротниковой чащи и осторожно выглянул. Его зоркие хоббичьи глаза разглядели множество людей: они карабкались по склонам, стараясь держаться в тени деревьев и кустарника, или ползли по траве, едва заметные в своих зеленых и коричневых одеждах. Все были в капюшонах, масках и перчатках, и вооружены, как Фара-мир и его товарищи. Вскоре они прошли мимо и исчезли. Солнце поднималось и было почти в зените. Тени укоротились.

«Хотел бы я знать, где этот окаянный Голлум? — думал Сэм. — Его или подстрелят, как орка, или поджарит Желтый Лик… Ну, а мне-то что за дело? Пусть сам о себе позаботится.»

Он улегся подле Фродо и задремал.

Разбудили его звуки рогов. Он сел. Перевалило за полдень. Настороженные гондорцы стояли в тени деревьев. Рога затрубили громче — откуда-то из-за склона. Сэму показалось, что он слышит еще и крики, и дикие вопли, но звуки были еле слышны. Потом вдруг шум битвы подкатился к убежищу. Сэм ясно слышал звон стали о сталь, лязг мечей на железных шапках, тупые удары клинков в щиты. Воины вопили и кричали, а один чистый голос восклицал:

— Гондор! Гондор!

— Будто сотня кузнецов в одной кузне, — шепнул Сэм Фродо. — И что-то мне не хочется знакомиться с ними поближе…

Но шум битвы приближался.

— Они близко! — крикнул Дамрод. — Глядите! Несколько южан прорвалось! Вон они!.. Наши их преследуют, Капитан впереди всех!

Сэм, желал видеть как можно больше, присоединился к стражам. Он вскарабкался на один из лавров — невысоко, конечно. И тут же увидел смуглых людей в красном, бегущих вниз по склону; за ними неслись одетые в зеленое воины и рубили тех, кого догоняли. В воздухе свистели стрелы. Внезапно прямо на краю их ложбинки упал человек, подмяв тонкие деревца. Он лежал мертвый в папоротниках, лицом вниз, зеленое оперение стрелы дрожало над золотой гривной. Его алые одежды изорвались, панцирь из перекрывающих друг друга пластин был во многих местах прорублен, на черных, перевитых золотыми нитями волосах запеклась кровь. Темная рука все еще сжимала эфес меча.

Впервые видел Сэм, как Люди бьются с Людьми, и битва эта совсем ему не нравилась. Он был рад, что не видел лица убитого. Интересно, как его звали и откуда он пришел; и правда ли зло угнездилось в его сердце — или какая-то ложь или чары увели его из дому; и не лучше ли было ему прийти сюда с миром — все эти вопросы вспыхнули в сэмовой голове и унеслись прочь. Потому что, когда Маблунг подступил к телу, раздался новый звук. Громкие крики и вопли. Среди них Сэм расслышал пронзительный трубный рев. А за ним — глухие тяжелые удары, будто кто вколачивал в землю огромные сваи.

— Берегись! Берегись! — крикнул товарищу Дамрод. — Отойди! В сторону, в сторону! Мумак!

К своему изумлению, ужасу и восторгу, Сэм увидел, как из — за деревьев выломилась громадная тень и во весь опор помчалась вниз по склону. Большой, как дом, куда больше, чем дом, показалась она ему — серой бегущей горой. Страх и удивление, быть может, увеличили его в глазах хоббита, но мумак и правда был гигантским зверем, и подобных ему не найти нынче в Средиземье; его племя, которое сохранилось и по сей день, — не более чем воспоминание о его размерю и величии. Он мчался вперед, прямо на зрителей, и свернул в сторону, не добежав нескольких ярдов, вздыбив землю у их ног; огромные ноги его были как деревья, чудовищные уши развернулись парусами, длинный хобот поднялся, как готовая к атаке змея, маленькие глазки горели яростью. Его загнутые клыки были увиты золотыми лентами и окрашены кровью. Ало-золотая попона, изодранная в клочья, хлопала его по бокам. Развалины того, что казалось военной башней, лежали на широкой спине, вдребезги разбитые во время пробега по лесу, а высоко на его шее всё еще держалась маленькая фигурка — тело могучего воина, великана-южанина.

Громадный зверь в слепой ярости несся через озерки и кустарники. Стрелы отскакивали и ломались о складчатую шкуру его боков, не причиняя вреда. Воины обеих сторон разбегались перед ним, но многих он повалил и затоптал. Вскоре он скрылся с глаз, но долго еще доносились издалека топот и трубный рев. Что с ним сталось, Сэм никогда не узнал: спасся ли он и какое-то время бродил на воле, пока не умер вдали от дома; или добежал до Великой Реки, кинулся в нее и захлебнулся.

Сэм глубоко вздохнул.

— Это был слониус! Выходит, есть слониусы, и одного я видел. Ну и жизнь!.. Но дома-то мне всё равно никто не поверит, видь не видь. Ладно, если всё кончилось, я немного посплю.

— Спи, пока можно, — сказал Маблунг. — Но Капитан вернется, если он жив; а когда он придет, мы должны будем быстро отходить. За нами погонятся, едва весть о нашем походе достигнет ушей Врага, а это не замедлит.

— Уходите потише! — попросил Сэм. — Не будите меня. Я шел всю ночь.

Маблунг засмеялся.

— Не думаю, что Капитан оставит тебя здесь, мастер Сэммиус, — ответил он. — Но посмотрим.

Глава 5Окно на Запад

Сэму казалось, что он продремал всего несколько минут, а когда он проснулся, то понял, что полдень давно миновал и Фарамир вернулся. Он привел с собой две или три сотни воинов — наверное, все участники набега собрались на склоне неподалеку. Они сидели широким полукругом, в центре которого на земле расположился Фарамир, а перед ним стоял Фродо. Всё это сильно смахивало на допрос пленника.

Сэм вылез из папоротника, но никто не обратил на него внимания, и он приткнулся на краю полукруга воинов, откуда ему всё было видно и слышно. Он внимательно смотрел и слушал, готовый каждую минуту кинуться на помощь хозяину. Он видел лицо Фарамира без маски: оно было повелительным и суровым, а за изучающими взглядами скрывался острый ум. С сомнением смотрели на Фродо спокойные серые глаза.

Скоро Сэм понял, что Капитана не устраивают объяснения Фродо: он хотел знать, какую роль играл хоббит в вышедшем из Светлояра Отряде; почему он оставил Боромира и куда он идет теперь. Особенно часто возвращался он к Проклятию Исильдура. Он ясно видел, что Фродо хочет скрыть от него нечто чрезвычайно важное.

— Но именно с приходом Полурослика должно найтись Проклятие Исильдура, во всяком случае, так может быть истолковано пророчество, — настаивал он. — Тогда, если ты полурослик, о котором говорится, ты, без сомнения, принес эту вещь — что бы это ни было — на Совет, и там Боромир видел ее. Ты это отрицаешь?

Фродо не ответил.

— Так! — сказал Фарамир. — Тогда я хотел бы узнать о ней побольше; ибо всё, что касается Боромира, касается меня. Орочья стрела сразила Исильдура; так говорят древние предания. Но орочьих стрел множество, и вряд ли одна из них могла быть принята Боромиром Гондорским за знак Рока. Ты хранишь эту вещь? Она скрыта, сказал ты; но не потому ли, что ты хочешь скрыть ее?

— Нет, не потому, что я хочу этого, — отвечал Фродо. — Она не принадлежит никому из смертных, будь он великаном или полуросликом; хотя, если кто — нибудь и мог бы потребовать ее, то только Арагорн, сын Арафорна, о котором я говорил, — вождь нашего Отряда от Мории до Рауроса.

— Почему он, а не Боромир, князь Гондора, что был основан сыновьями Элендиля?

— Потому что Арагорн — прямой наследник самого Исильдура, сына Элендиля, и его меч — меч Элендиля.

Ропот изумления пробежал по кольцу воинов. Раздались громкие крики:

— Меч Элендиля! Меч Элендиля идет в Минас-Тириф! Великая весть!

Но лицо Фарамира было недвижимо.

— Может быть, — сказал он. — Однако такое утверждение требует ясных доказательств — и их потребуют, если этот Арагорн когда-нибудь придет в Минас-Тириф. Но он не приходил, как никто из твоего Отряда — так было шесть дней назад, когда я покидал город.

— Но Боромир удовлетворился этим утверждением, — возразил Фродо. — Честное слово, будь здесь Боромир, он ответил бы на все твои вопросы. А он был у Рауроса много дней назад и собирался идти оттуда прямиком в ваш город; и, может статься, ты узнаешь ответы, когда вернешься. Моя роль в Отряде известна ему, как и всем остальным, ибо была назначена мне самим Эльрондом из Имладриса перед всем Советом. С этой миссией пришел я сюда — однако не волен открыть ее никому вне Отряда. Но те, кто зовет себя врагами Врага, не стали бы препятствовать мне.

Что бы Фродо ни чувствовал, говорил он гордо, и Сэм одобрял его; но Фарамира это не успокоило.

— Так! — снова произнес он. — Ты предлагаешь мне возвращаться домой и не лезть не в свое дело, а тебя оставить в покое. Боромир расскажет обо всём, когда придет. Когда придет, сказал ты! Друг ли ты Боромиру?

В памяти Фродо живо вспыхнуло видение: Боромир грозил ему; на миг он заколебался. Следящие за ним глаза Фарамира отвердели.

— Боромир был доблестным членом Отряда, — сказал Фродо наконец. — Да, я был ему другом.

Фарамир хмуро улыбнулся.

— Значит, ты опечалился бы, узнав, что Боромир мертв?

— Я опечалился бы, — ответил Фродо. И вдруг поймал взгляд Фарамира — и запнулся. — Мертв?! — переспросил он. — Ты хочешь сказать, что он умер и ты знаешь об этом?.. Ты пытался поймать меня на слове? Или обманываешь меня?

— Я не стал бы обманывать даже орка, — сказал Фарамир.

— Как же он мог умереть и как ты узнал об этом? Ты только что сказал, что никто из Отряда не приходил при тебе в город.

— Что до того, как он умер — я надеялся, об этом расскажет мне его друг и товарищ.

— Но он был жив и полон сил, когда мы расставались. И он всё еще жив, сколько я знаю. Хотя в мире и правда немало опасностей.

— Истинно так, — кивнул Фарамир. — И предательство — не последняя из них.

Тревога и злость всё более захлестывали Сэма. Последних слов Фарамира он снести не мог и, кинувшись в центр круга, подбежал к хозяину.

— Прошу прощения, господин Фродо, — сказал он. — А только не имеет он права так с вами говорить. Вы ж идете и для него, и для этих Громадин — для всех, одним словом.

Слушайте, Капитан! — он встал перед Фарамиром, подбоченившись, с таким выражением лица, точно обращался к хоббитенку, посмевшему дерзко учить его уходу за садом. По кольцу прошел шумок, и некоторые зеленолицые воины приподнялись, всматриваясь: зрелище их Капитана, сидящего на земле нос к носу с кипящим яростью хоббитом, было для них чем-то совершенно невероятным. — Слушайте! — повторил Сэм. — К чему это вы клоните? Говорите прямо, пока все орки Мордора не налетели на нас! Ежели вы думаете, что мой хозяин убил этого Боромира и удрал, так вы самый распоследний глупец; но давайте, обвините нас в этом — и дело с концом! Да не забудьте нам сказать, что вы собираетесь делать. Но, право слово, жаль, что народ, как говорят, дерущийся с Врагом, не дает другим делать то же — на свой лад. Ох, и обрадовался бы Он, если бы увидел вас сейчас! Чего доброго, решил бы, что у него завелись новые друзья.

— Терпение! — воскликнул Фарамир, но гнева в его голосе не было. — Не перебивай своего господина, чья мудрость выше твоей. И я не нуждаюсь в напоминаниях об опасности. Я трачу драгоценное время, чтобы судить справедливо. Будь я тороплив, как ты, — я давно уже убил бы вас. Потому что мне приказано убивать всякого, кто встретится мне в этом краю. Но я не убиваю без нужды ни людей, ни животных, и даже необходимое убийство не радует меня. И я не бросаю слов на ветер. Так что успокойся. Сядь возле хозяина и молчи!

Сэм, покраснев, тяжело опустился на траву. Фарамир вновь повернулся к Фродо.

— Ты спросил, как узнал я, что сын Дэнэтора умер. У вестей о смерти быстрые крылья. Слышал присловье: «Кровь общая течет — ночь вести принесет?» Боромир был моим братом.

Тень скорби прошла по его лицу.

— Не помнишь ли какого-нибудь знака, вещи, которую нес с собой Боромир?

Фродо на миг задумался, опасаясь новой ловушки и дивясь, куда в конце концов повернула беседа. Он едва уберег Кольцо от властных гордых рук Боромира и не представлял, что будет делать сейчас среди стольких людей, воинственных и сильных. Однако он чувствовал, что Фарамир, хоть и походил внешне на брата, был менее эгоистичен, одновременно суровее и мудрее его.

— Я помню, Боромир нес рог, — вымолвил он наконец.

— Ты вспомнил верно; похоже, ты и правда видел брата, — сказал Фарамир. — Значит, ты сможешь увидеть его внутренним взором: большой рог дикого быка, оправленный в серебро, покрытый древними письменами. Из поколение в поколение рог этот носили старшие сыновья нашего дома; и, говорят, если он протрубит в нужде в пределах древнего княжества Гондор, — голос его будет услышан.

За пять дней до похода, одиннадцать дней назад, в этот час, я услышал зов этого рога: он шел с севера, но был смутен, словно бы эхо отдалось в уме. Предвестием беды сочли мы это, мой отец и я, ибо мы ничего не знали о Боромире с того времени, как он ушел, и ни один из стражей на границах не видал его. А на третью ночь после того другая — и престранная — история приключилась со мной.

Я сидел ночью у Андуина, в серой тьме под бледной молодой луной, и глядел на вечнотекущие воды; печально шуршали камыши. Так мы всегда стережем берега рядом с Осгилиатом, который сейчас захватил Враг, и из которого он делает набеги на наши земли. Но этой полночью мир спал. И тогда я увидел — или мне показалось — плывущую по реке серебристо мерцающую лодку, маленькую лодку с высоким носом, и ею никто не правил.

Благоговейный трепет охватил меня, ибо слабое сияние исходило от нее. Но я поднялся и подошел к берегу, и вошел в воду, потому что меня тянуло к ней. Тогда лодка повернула ко мне и замедлила бег, и медленно проплывала мимо; я мог бы протянуть руку и коснуться ее, но я не дерзнул этого сделать. Она глубоко сидела в воде, словно тяжело нагруженная, и мне показалось, что она полна чистой водой, от которой шел свет; и, погружен в воду, в лодке спал витязь.

Сломанный меч лежал на его коленях; я видел, что он жестоко изранен. То был Боромир, мой брат, — мертвый. Я узнал его снаряжение, узнал его любимое лицо. Одной лишь вещи не увидел я: рога. Одной лишь вещи не знал: дивного пояса, сотканного из золотых листьев.

«Боромир! — вскричал я. — Где твой рог? Куда идешь ты? О Боромир!»

Но он был мертв. Лодка вернулась на стремнину и, мерцая, уплыла прочь. Это было, как сон — и, однако, не сон, ибо пробуждения не было. И я не сомневаюсь, что он умер и уплыл по Реке в Море.

— Увы! — сказал Фродо. — Это на самом деле был Боромир, каким я его знал. Потому что золотой пояс был подарен ему в Лотлориэне Владычицей Галадриэлью. Это она одела нас в эльфийские плащи. Эта пряжка той же работы, — он дотронулся до серебристо-зеленоги листа, который скреплял ворот плаща.

Фарамир пригляделся к ней.

— Чудо как хороша, — сказал он. — И сработана столь же искусно. Так значит, вы прошли через Лориэн?.. Лаурелиндоренан звался он в древности, но давно скрыт этот край от глаз людей, — тихо добавил он, с новым интересом пристально глядя на Фродо. — Я начинаю теперь понимать многое. Не расскажешь ли ты мне больше? Потому что горька мысль, что Боромир умер в пределах родной земли.

— Не могу я сказать тебе больше, чем сказал, — со вздохом ответил Фродо. — Хотя твой рассказ наполнил меня дурными предчувствиями. То, что явилось тебе, было, я думаю, видением, предвестием злой судьбы, что сбылась — или может сбыться. Если только это не лиходейская хитрость Врага. Я видел лики прекрасных витязей древности в омутах Гиблых Болот — но, быть может, это только чудилось мне под Его черными чарами.

— Это не так, — возразил Фарамир. — Его порождения наполняют душу отвращением — я же чувствовал печаль и жалость.

— Однако как могло произойти это на самом деле? — спросил Фродо. — Ни одной лодки нельзя перенести через каменистые нагорья от Тол-Брандира; и Боромир собирался идти домой через Энтицу и равнины Роханда. И как может любое судно миновать ярящуюся стремнину водопадов и не утонуть в кипящих омутах?

— Не знаю, — сказал Фарамир. — А откуда пришла лодка?

— Из Лориэна, — отозвался Фродо. — В трех таких лодках мы спустились по Андуину к водопадам. Они тоже сделаны эльфами.

— Вы прошли через Скрытые Земли, — проговорил Фарамир, — но, кажется, не сознаете их власти… Если люди встречают Царицу Чар, что живет в Золотом Лесу, — они не должны дивиться непонятному. Ибо опасно смертному ходить под тем солнцем, и немногие выходили оттуда такими же, как вошли, — так говорят древние предания.

Боромир, о Боромир! — вскричал он. — Что она сказала тебе, бессмертная Владычица? Что увидела? Что прочитала в твоем сердце? Почему пошел ты в Лаурелиндоренан, а не избрал свой путь, прискакав на рассвете в родной дом?..

Потом он опять повернулся к Фродо и снова заговорил спокойно:

— На эти вопросы, как я полагаю, у тебя есть ответы, Фродо, сын Дрого. Но отвечать тебе не здесь и не сейчас. А чтобы ты не думал, что рассказ мой — видение, я скажу тебе вот что. Рог Боромира вернулся — в яви, а не во сне. Рог вернулся, но разрубленным пополам, точно мечом или топором. Части его были найдены у берега: одна — стражами в камышах севернее порогов Энтицы, другую выловили в потоке. Странный случай, но, как говорится, шила в мешке не утаишь.

И теперь боевой рог старшего сына — две половины его рога — лежат на коленях Дэнэтора, сидящего на троне в ожидании вестей. Так тебе нечего поведать мне о том, как был сломан рог?

— Я ничего об этом не знаю, — развел руками Фродо. — Но день, когда ты услышал его зов, если счет твой верен, был днем нашего расставания, когда мой слуга и я покинули Отряд. И теперь рассказ твой наполняет меня ужасом. Потому что, если Боромир попал в беду и был убит, то, значит, и все мои товарищи погибли. А они были мне друзьями и родичами.

Ты не отбросишь сомнений, не отпустишь меня? Я устал, мне грустно и страшно. Но я должен сделать дело, должен хотя бы попытаться — прежде чем тоже погибну. И надо торопиться, если двое полуросликов — всё, что осталось от Отряда.

Возвращайся же, Фарамир, доблестный Капитан Гондора, и защищай свой город, пока можешь, а мне позволь идти туда, куда влечет меня мой Рок.

— Наша беседа не успокоила меня, — сказал Фарамир. — Но ты, без сомнения, видишь в этом большее лихо, чем есть. Если только народ Лориэна не пришел к нему — кто снарядил Боромира в последний путь? Не орки же и не прислужники Безымянного. Кто-то из твоего Отряда, думаю, жив до сих пор.

Но что бы ни случилось у Северного Предела — в тебе, Фродо, я больше не сомневаюсь. Если трудные дни научили меня судить о людях по их речам и лицам, то я могу понять и полуросликов! Хотя, — тут он улыбнулся, — есть в тебе что-то странное, Фродо, — эльфийский дух, быть может… Однако в нашей беседе скрыто больше, чем я сперва думал. Я должен был бы взять тебя в Минас-Тириф, чтобы ты ответил там Дэнэтору, и жизнь моя будет по справедливости отнята, если я сейчас изберу путь, гибельный для моего города. А потому я не стану решать второпях. Теперь же нам надо двигаться и без промедления.

Он вскочил на ноги и отдал какой-то приказ. Тотчас воины, что собрались вокруг, разбились на маленькие группки и разошлись, быстро исчезнув меж деревьев и скал. Вскоре на лужайке остались лишь Маблунг и Дамрод.

— Сейчас ты, Фродо, пойдешь со мной и моими стражами, — продолжал Фарамир. — По дороге на юг тебе не пройти. Несколько дней дорога эта будет небезопасна, и следить за ней станут пристальней, чем всегда — после нашего набега. И сегодня, думаю я, вы всё равно не пойдете дальше, ибо устали. Устали и мы. Мы идем сейчас в тайное укрытие, немногим более десяти миль отсюда. Орки и шпионы Врага о нем покуда не знают — а ежели и отыщут — мы сможем продержаться там долго, даже против многих. Там мы отдохнем, и вы отдохнете с нами. А утром я решу, как мне лучше поступить.

Фродо не оставалось ничего, кроме как последовать этому приглашению — или приказу. Сейчас это казалось самым разумным, потому что набег воинов Гондора сделал путь по Ифилиэну куда более опасным, чем прежде.

Они двинулись: Маблунг и Дамрод впереди, Фарамир с Фродо и Сэмом сзади. Обойдя по краю озеро, где купались хоббиты, они пересекли поток и углубились в зеленые сумерки леса, что вел всё вниз и вниз — на запад. Шли небыстро, чтоб хоббиты поспевали, и всю дорогу приглушенно звучали голоса.

— Я прервал нашу беседу, — говорил Фарамир, — не только потому, что времени было в обрез, о чем мне любезно напомнил мастер Сэммиус, но и потому, что мы коснулись вещей, которых лучше не обсуждать открыто. По этой — то причине я и свернул на разговор о брате, оставив на время Проклятие Исильдура. Ты не был откровенен со мной до конца, Фродо.

— Я не лгал; а сказал, что мог.

— Я не упрекаю тебя, — покачал головой Фарамир. — В трудном положении ты держался достойно и мудро. Но я узнал — или догадался — о большем, чем сказали твои слова. Ты не был расположен к Боромиру или, во всяком случае, не дружил с ним. У тебя, да и у мастера Сэммиуса, лежит на душе обида. Я нежно любил брата, и с радостью отомстил бы за его смерть, но я хорошо его знаю. Проклятие Исильдура — рискну предположить, что это оно легло меж вами и стало причиной раздора в вашем Отряде. Ясно, что это драгоценное наследие, которое, как о том и говорят древние предания, не принесет мира союзникам. Я попал в цель?

— Попал, — согласился Фродо. — Но не в яблочко. Раздора в Отряде не было, хотя были сомнения — сомнения, каким путем идти от Привражья. Но, как бы там ни было, древние предания предостерегают нас и об опасности неосторожных речей о таких вещах, как — наследия.

— Значит, всё и правда так, как я думал: обида твоя связана лишь с Боромиром. Он хотел принести это в Минас-Тириф. Увы! Поворот судьбы запечатал твои уста — того, кто видел его последним, — и скрыл от меня то, что я жаждал знать: что было в его сердце и думах в те последние часы. Согрешил ли он, или нет, в одном я уверен: он умер хорошо, исполнив свой долг. Лицо его было более прекрасным, чем в жизни.

Но, Фродо, я долго мучал тебя расспросами о Проклятии Исильдура! Прости! Это было неразумно в тот час и в том месте. У меня не было времени подумать. Битва была тяжела, и мысли мои занимало иное. Однако, говоря с тобой, я слишком близко подошел к запретной теме, а потому вынужден был стрелять шире. Ибо многое из Древних Летописей сохранилось среди Правителей города, неизвестное чужестранцам. Мы не наследники Элендиля, хотя в нас и течет кровь нуменорцев. Мы ведем свой род от Мардиля — Наместника Короля, которого тот оставил за себя, уходя на войну. То был Князь Эарнур, последний из дома Анариона, он был бездетен и не вернулся с войны. С тех пор Гондором правят Наместники, хоть это и было много поколений назад.

Я помню, когда Боромир был еще мальчиком и мы вместе учили повесть о наших предках и историю нашего города, его всегда задевало, что отец его — не Король.

«Сколько сотен лет надобно, чтобы сделать Наместника Королем, если Король не возвращается?» — спрашивал он.

«Немного — в землях, где королевское достоинство утрачено, — отвечал отец. — В Гондоре и десять тысяч лет ничего не изменят».

Бедный, бедный Боромир!.. Сказало ли тебе это что-нибудь о нем?

— Сказало, — кивнул Фродо. — Однако он всегда относился к Арагорну с почтением.

— Иначе и быть не могло, — сказал Фарамир. — Если, как ты сказал, он признал права Арагорна — он должен был очень почитать его. Но Отряд не пришел. Они еще не добрались до Минас-Тирифа.

Но я отвлекся. Мы — в доме Дэнэтора — знаем немало древних преданий, и еще больше собрано в наших хранилищах: книги и таблички, написанные на иссохшем пергаменте, камне, на золотых листьях неведомыми письменами. Некоторых из них не прочесть никому; другие читаются редко — и немногими. Я могу кое-что разобрать в них, ибо меня учили. Эти-то Летописи и привели к нам Серебристого Странника. Впервые я увидел его, когда был ребенком, а с тех пор он приходил дважды или трижды.

— Серебристый Странник? — вздрогнул Фродо. — Было у него имя?

— Мы звали его по-эльфийски Мифрандиром, — отвечал Фарамир, — и он не противился. «У меня много имен в разных странах, — говорил он. — Мифрандир для эльфов, Таркун — для гномов; Олорином был я на Западе в дни позабытой юности. На Юге я Инканус, на Севере — Гандальф; на Восток я не хожу».

— Гандальф! — воскликнул Фродо. — Я так и понял, что это он, — Гандальф Серый, лучший из советчиков. Вождь нашего Отряда. Он погиб в Мории.

— Мифрандир погиб! — приостановился Фарамир. — Кажется, злой рок преследует ваш Отряд. Не верится, чтобы такой великий чародей — ибо много дивного сотворил он среди нас — умер, и столько мудрости покинуло мир. Уверен ли ты в этом и в том, что он сгинул, а не ушел, куда должен был?

— Увы — да! — сказал Фродо. — Я видел, как он канул в пропасть.

— Видно, за этим стоит долгая и мрачная повесть, — заметил Фарамир, — которую, быть может, ты расскажешь мне вечером. Этот Мифрандир, как я понял теперь, был не просто книгознатцем — великий зачинатель дел, что творятся в наши дни. Будь он среди нас — он истолковал бы наш сон, и посланец бы не понадобился. Однако, быть может, он не стал бы этого делать, и Боромиру был сужден поход. Мифрандир никогда не говорил нам, что будет, никогда не открывал своих дум. Он получил от Дэнэтора разрешение — как, я не знаю, — заглянуть в тайны нашего Хранилища, и я кое-что узнал от него, когда он учил меня (бывало это, правда, нечасто). Он всегда искал и расспрашивал нас обо всём, что касалось Великой Битвы на Ратном Поле у Врат Мордора, где был повержен Тот, Кого мы не называем. И с большой охотой слушал он рассказы об Исильдуре, хотя о нем нам почти нечего было сказать, потому что ничего наверное не известно нам о его конце.

Фарамир перешел на шепот.

— Но об одном яузнал, или догадался, и до сих пор хранил в тайне в глубине сердца: Исильдур взял нечто из рук Безымянного, прежде чем навеки покинул Гондор… Здесь-то, думаю, и скрывался ответ на вопросы Мифрандира. Но тогда это казалось важным лишь для книгознатцев-знатоков древних преданий. Даже обсуждая таинственные слова из нашего сна, не думал я о Проклятии Исильдура и той вещи, как об одном и том же. Потому что Исильдур попал в засаду и был сражен орочьими стрелами: так гласит единственное известное нам предание, а Мифрандир никогда не говорил мне большего.

Что это за вещь — я не знаю; но, должно быть, она — наследие, таящее власть и опасность. Утраченное оружие, невольное завещание Черного Властелина. Если вещь эта дает преимущество в битве, я могу поверить, что Боромир, гордый и бесстрашный, подчас неосторожный, всегда стремящийся к победе Минас-Тирифа (и личной славе), возжелал ее и был завлечен ею. Зачем взял он на себя это дело?! Отец и старейшины должны были послать меня, но он вызвался сам, как старший и сильнейший — и не уступил бы.

Но не бойся! Я не взял бы этой вещи, лежи она у меня на дороге. Не взял бы, даже если бы Минас-Тириф обратился бы в развалины и один я мог бы спасти его, использовав оружие Черного Властелина к возрождению крепости и своей славе. Нет, такие победы не нужны мне, Фродо, сын Дрого.

— Не нужны они и Совету, — сказал Фродо. — Не нужны и мне. И я бы не поднял ее — да что поделать?..

— Что до меня, — продолжал Фарамир, — я хотел бы увидеть Белое Дерево зацветшим вновь, и возвратившуюся Серебряную Корону, и Минас-Тириф в мире — древнюю крепость Минас-Анор, полную света, высокую и прекрасную, как королева среди королев: не повелительницу среди рабов, нет, даже не добрую повелительницу желающих того рабов. Война должна длиться, пока мы защищаемся против разрушителя, который жаждет попрать всё; но я не люблю ни меча за его остроту, ни стрелы за ее быстроту, ни воина за его славу. Я люблю ту, что они защищают: Крепость нуменорцев; я полюбил ее за ее память, за ее древность и красоту, за ее сегодняшнюю мудрость.

Поэтому не бойся меня! Я не стану просить тебя рассказывать мне о большем. Не стану даже спрашивать, попал ли я в цель. Но если ты доверишься мне, я, быть может, сумею дать тебе добрый совет в поисках — что бы ты ни искал — и даже… да, даже помочь тебе.

Фродо не ответил. Он почти решился попросить помощи и совета, рассказать этому печальному юноше, чьи речи казались столь мудрыми и прекрасными, обо всем, что лежало на сердце. Но что-то сдерживало его. Страх и скорбь грызли его: если и правда они с Сэмом — всё, что осталось от Девяти Путников, то единственно верным будет сохранить их цели в тайне. Лучше незаслуженное недоверие, чем опрометчивые слова. Да и память о Боромире, о его ужасной перемене перед соблазном Кольца, оживала в хоббите, когда он смотрел на Фарамира. Они были непохожи — и очень близки.

Некоторое время они шли молча, серыми и зелеными тенями мелькая между старыми деревьями, и шаги их были беззвучны; над ними пели птицы, а солнце блестело на глянцевой листве вечнозеленых лесов Ифилиэна.

Сэм не принимал участия в беседе, хотя и слышал всё; в то же время он внимательно следил за неясными лесными шорохами вокруг. Он приметил, что за весь разговор имя Голлума ни разу не всплыло. Он тихо порадовался, хотя и понимал, что мало надежды не услышать его больше никогда. Скоро он понял, что, хоть и шли они одни, вокруг было множество воинов: не только Маблунг и Дамрод, но и по обе стороны — все быстро и тайно шли они к какому-то им одним известному месту.

Однажды, вдруг оглянувшись, будто чей-то взгляд кольнул его, Сэм поймал быстрый промельк маленькой тени меж стволов. Он открыл было рот — и закрыл его. «Я не уверен, — сказал он себе. — И зачем мне напоминать о старом мерзавце, ежели им угодно забыть о нем? И не подумаю!»

Так они шли, пока лес не поредел, а тропка не повела под уклон. Тогда они снова свернули в сторону, вправо, и быстро подошли к маленькой речке в узком ущелье: той самой, что вдалеке вытекала из круглого озера, где купались хоббиты. Теперь она стала стремительным потоком, несясь в каменистом русле, а над ней склонялись падуб и темный самшит. Глядя на запад, они видели внизу в легкой дымке дальние долины и заливные луга, и мерцающую под закатным солнцем широкую ленту Андуина.

— Очень жаль, но мне придется быть неучтивым, — Фарамир остановился. — Надеюсь, вы простите того, кто настолько забыл о приказах учтивости, что не убил и не связал вас. Но ни один чужак, даже роандиец (а они бьются вместе с нами), не должен видеть пути, которым мы сейчас пойдем. Я должен завязать вам глаза.

— Как пожелаешь, — ответил Фродо. — Даже эльфы поступают так, и с завязанными глазами пересекли мы границы дивного Лориэна. Гном Гимли, правда, разобиделся, но хоббиты снесли это спокойно.

— Место, куда я поведу вас, не столь прекрасно, — сказал Фарамир. — Но я рад, что не придется принуждать вас.

Он тихо позвал, и из теней деревьев выступили Маблунг и Дамрод и приблизились к нему.

— Завяжите гостям глаза, — велел Фарамир. — Надежно, но не причиняя беспокойства. И рук не связывайте. Они дадут слово не пытаться увидеть. Я позволил бы им просто зажмуриться, но глаз может открыться, если нога споткнется. Ведите их, чтоб они не упали.

Зелеными шарфами стражи завязали хоббитам глаза и надвинули капюшоны чуть ли не до рта; потом быстро подхватили каждого под руку и продолжали путь. Об этой последней миле Фродо и Сэм могли лишь догадываться. Немного спутся они поняли, что дорога круто снижается; вскоре она стала столь узкой, что они шли гуськом, задевая каменистые стены; стражи направляли их, крепко положив им руки на плечи. Тропа то и дело становилась неровной, и тогда их на время приподнимали, а потом ставили обратно. И всё время справа слышался шум воды, становясь громче и ближе. В конце концов они остановились. Маблунг и Дамрод быстро повернули их несколько раз, так что они совсем потеряли представление о направлении. Они немного поднялись вверх: потянуло холодом, и шум голосов ослаб. Потом их подняли и понесли: вниз, вниз, длинной лестницей и за угол. Вдруг снова послышалась вода, теперь громко — она неслась и плескалась. Казалось, она вокруг, и хоббиты чувствовали легкий дождик на руках и щеках. Наконец их снова поставили на ноги. Мгновение они стояли так, почти испуганные, с повязками на глазах, не зная, где они и что их ждет. И все молчали. Потом совсем рядом раздался голос Фарамира:

— Пусть смотрят!

Повязки были сдернуты, капюшоны откинуты, хоббиты поморгали — и взглянули.

Они стояли на влажном полу из блестящего камня, на пороге грубо вырубленных в скале ворот, темно зияющих позади. А впереди ниспадала плотная завеса воды, так близко, что Фродо мог бы коснуться ее. Она была обращена к западу. Прямые стрелы заходящего солнца ломались о нее, и алый свет дробился множеством мерцающих переливчатых лучей. Будто они стояли у окна эльфийской башни, занавешенного покрывалом из серебра и золота, унизанным рубинами, сапфирами и аметистами, охваченного незатухающим огнем.

— Мы пришли вовремя, и этот миг вознаградит ваше терпение, — промолвил Фарамир. — Это Зеркало Заката, Хеннет-Аннун по-нашему, красивейший из водопадов Ифилиэна. Немногие чужестранцы видели его… Однако позади не королевские палаты. И всё же входите!

Как раз когда он говорил, солнце село, и огонь угас в струящейся воде. Они повернулись, прошли под низким грозящим сводом и оказались в просторном горном гроте с неровным уступчатым потолком. Горели факелы, бросая смутный свет на мерцающие стены. Многие воины уже были там. Другие входили по двое — трое через низкую дверь в одной из стен. Когда глаза их привыкли к полутьме, хоббиты увидели, что пещера больше, чем они предполагали, и полна оружием и припасами.

— Ну, вот мы и в убежище, — сказал Фарамир. — Удобств немного, но здесь вы сможете спокойно отдохнуть. Тут сухо и есть еда, хоть и нет огня. Когда-то вода текла через эту пещеру, но древние мастера направили поток в ущелье, и он низвергается оттуда водопадом. Все дороги к этому гроту были тогда скрыты под водой или запечатаны неведомым образом — все, кроме одной. Сейчас отсюда ведут два выхода: тот, которым провели вас, и через занавес Зеркала — в глубокую чащу, усеянную каменными кинжалами. А теперь отдохните немного, пока готовится ужин.

Хоббитов отвели в угол и указали на низкое ложе. Тем временем воины занялись делами — тихо, спокойно и быстро легкие столешницы были сняты со стен, положены на козлы и уставлены посудой. Она была простой, без украшений, но сделана добротно и красиво: круглые блюда, тарелки и миски из глазированной глины или точеного самшита, чистые и гладкие. Тут и там стояли блестящие бронзовые тазы; а перед креслом Капитана в центре стола был поставлен простой серебряный кубок.

Фарамир ходил меж воинов, тихо расспрашивая каждого входящего. Некоторые вернулись после погони за южанами; другие, оставленные разведчиками близ дороги, подошли позже. Пути каждого южанина были известны, и только о гиганте мумаке никто ничего не знал. У врага передвижений не было; даже орочьи шпионы не показывались.

— Ты ничего не видел, Анборн? — спросил Фарамир у пришедшего последним.

— Нет, Капитан, — отвечал тот. — Ва всяком случае, не орков. Но я видел — или мне почудилось — что-то странное. Уже глубокие сумерки, всё и глазам видится большим, чем есть. Так что это, может, всего лишь белка, — Сэм навострил уши. — Однако белка эта была черной, и я не заметил хвоста. Она юркнула за ствол, когда я подошел, и быстро вскарабкалась вверх. Вы не позволяете нам без нужды убивать зверей, поэтому стрелять я не стал. Да и темно было, наверняка не прицелишься… Тварь спряталась в кроне. А я немного постоял — очень уж чудным мне всё это показалось, и поспешил сюда; а тварь шипела мне вслед. Может, и белка. Под вражью завесу могли явиться чудища из Лихолесья, а там, поговаривают, и черные бесхвостые белки водятся.

— Всё возможно, — нахмурился Фарамир. — Но это дурной знак. Пришельцам из Лихолесья нечего делать в Ифилиэне.

Сэму почудился быстрый взгляд в их сторону; но Сэм промолчал. Некоторое время они с Фродо лежали, глядя на свет факелов, а воины ходили взад и вперед, разговаривая приглушенными голосами. Потом Фродо вдруг заснул.

Сэм боролся со сном, всячески самого себя уговаривая. «Может, и можно ему верить, — размышлял он. — А может, и нет. Сладкими речами и гнилую душу прикрыть можно… — Он зевнул. — Я мог бы проспать неделю, если бы мог. Но что ж поделать, ежели мне нельзя спать, ежели я один, а кругом столько Громадин? Придется тебе, видно, не спать, Сэм Гискри, ничего не попишешь». И это ему каким — то чудом удалось. Свет таял за дверями пещеры, и завеса падающей воды меркла, растворяясь в подступающих тенях. Вода всегда шумит, не меняя своего напева, будь то утро, или вечер, или ночь. Она бормочет и нашептывает сны. Сэм из всех сил тер глаза — и не спал.

Зажглось много факелов. Почали бочонок вина. Вскрыли бочки с едой. Воины принесли воды из-под водопада. Кое-кто ополаскивал руки в тазах. Широкую бронзовую чашу и кусок белого полотна поднесли Фарамиру, и он умылся.

— Будите наших гостей, — сказал он. — И дайте им воды. Время ужинать.

Фродо сел, зевнул и потянулся. Сэм, не привыкший к слугам, с некоторым удивлением глядел на высокого воина, который склонился, держа перед ним таз с водой.

— Поставьте его на землю, сударь, пожалуйста, — попросил он. — И мне, и вам легче будет. — Потом, к удивлению и веселью людей, он окунул голову в таз и облил холодной водой шею и уши.

— В ваших краях принято мыть голову перед ужином? — полюбопытствовал прислуживавший хоббитам воин.

— Нет, перед завтраком, — ответил Сэм. — Но ежели вы засыпаете на ходу, холодная вода на шее — что дождик привядшему салату. Ну вот! Теперь-то уж я не засну за ужином.

Их подвели к сиденьям рядом с Фарамиром: бочонкам, покрытым шкурами и достаточно высоким, чтобы хоббитам было удобно. Перед едой Фарамир и все его воины повернулись к западу и мгновенье стояли молча. Фарамир знаком показал Фродо и Сэму, чтобы они поступили так же.

— Так мы делаем всегда, — объяснил он, когда все уселись. — Обращаемся к Нуменору, что был, к Благословенной Земле, что есть, и к тому, чего еще нет, но что будет. У вас нет такого обычая?

— Нет, — отвечал Фродо, чувствуя себя неотесанным деревенщиной. — Но если мы бываем в гостях, мы кланяемся хозяину, а после еды встаем и благодарим его.

— Мы поступаем так же, — сказал Фарамир.

После столь долгого пути, ночевок и дневок в голой пустыне, вечерняя эта трапеза показалась хоббитам пиром: пить легкое золотистое вино, прохладное и душистое, есть хлеб с маслом и соленое мясо, и сухие фрукты, и красный сыр — есть чистыми руками и с чистых тарелок. Ни Фродо, ни Сэм не отказывались ни от чего, что предлагалось — ни от второй, ни от третьей порции. Вино растекалось по их жилам и усталым членам, и им было радостно и легко на душе — они не чувствовали ничего подобного со дня ухода из Лориэна.

Когда ужин кончился, Фарамир отвел гостей в нишу в конце пещеры, полускрытую занавесом; туда принесли кресло и два стула. Горел маленький глиняный светильник.

— Вы скоро захотите спать, — сказал Фарамир, — и особенно славный Сэммиус, который не сомкнул глаз до еды — то ли из страха притупить благородный голод, то ли из страха передо мной, не знаю. Но вредно спать сразу после еды: потом придется попоститься. Давайте немного побеседуем. На пути из Светлояра вам встречалось многое, о чем можно рассказать. И, быть может, вы заходите узнать что — то о нас и о землях, куда пришли. Расскажите мне о моем брате Боромире, о старом Мифрандире, о Дивном Народе Лориэна.

Фродо совсем расхотелось спать и захотелось поговорить. Но, хотя еда и вино успокоили его, он не забыл об осторожности. Сэм улыбался во весь рот и бормотал что-то себе под нос, но когда говорил Фродо — слушал внимательно, изредка отваживаясь вставить одобрительное словечко.

Фродо рассказывал о многом, однако всё время старался отводить разговор от целей Отряда и от Кольца, подчеркивая доблестную роль, которую сыграл во всех их приключениях Боромир: с волколаками, в снегах Карадраса, в копях Мории, где погиб Гэндальф. Больше всего Фарамира задел рассказ о битве на Мосту.

— Боромира должно было злить бегство от орков, — заметил он. — Или даже от той свирепой твари, что ты назвал Балрогом, даже если он отступил последним.

— Он отступил последним, — сказал Фродо. — Был вынужден отступить; Арагорн торопился вывести нас. Он один знал дорогу после гибели Гэндальфа. Но не будь там нас, о ком надо было заботиться, — не думаю, что он или Боромир отошли бы.

— Быть может, было бы лучше, если бы Боромир пал там вместе с Мифрандиром, — задумчиво проговорил Фарамир, — а не шел навстречу Року, поджидавшему его над порогами Рауроса.

— Может быть… Однако теперь ты расскажи мне о вас, — попросил Фродо, еще раз сворачивая в сторону. — Я хотел бы побольше узнать о Минас-Ифиле, и Осгилиафе, и стойком Минас-Тирифе. Есть ли надежда для твоего города в этой бесконечной войне?

— Есть ли надежда? — тихо проговорил Фарамир. — Мы давно простились с надеждой. Меч Элендиля, если он действительно вернется, сможет возжечь ее, но не думаю, чтобы ему удалось сделать большее, чем отодвинуть зловещий час, если только другая — нежданная — помощь не придет вместе с ним. Ибо Враг крепнет — мы же слабеем. Для моего народа настала безвёсная осень.

Нуменорцы широко расселились по побережью, но большею частью впали во зло и безумие. Многие были зачарованы Тьмой и черным колдовством; других одолели лень и беспечность, а некоторые дрались меж собой, пока, обессиленные, не были завоеваны дикарями.

Нигде не сказано, что гондорцы когда-нибудь творили лихо или поклонялись Безымянному Врагу; и древняя Мудрость и Красота, вынесенные с Заокраинного Запада, долго жили во владениях сыновей Элендиля Прекрасного, и живы по сей день — хоть и недолго им осталось жить.

И всё же Гондор сам повинен в своем закате, впав постепенно в старческое слабоумие, считая, что Враг — которого лишь изгнали, но не уничтожили — сгинул навеки. Смерть царила всюду, ибо нуменорцы по-прежнему, как и в своем старом королевстве, жаждали вечной и неизменной жизни. Князья возводили усыпальницы более прекрасные, чем дома живых, и почитали древние имена в свитках своих родословных более дорогими, чем имена сыновей. Бездетные властители восседали в обветшалых дворцах, углубясь в геральдику; в тайных палатах ведуны составляли колдовские эликсиры или в высоких холодных башнях вопрошали звезды. И последний Король из дома Анариона не оставил наследника.

Но Наместники были мудрее и удачливее. Мудрее, ибо пополнили силы нашего народа за счет стойких жителей Приморья и бесстрашных горцев Эред — Нимраса. И они заключили перемирие с гордыми народами Севера, которые часто нападали на нас, воинами неистовой доблести и нашими дальними сородичами, непохожими на диких вастаков и жестоких харадримцев.

Во времена Кириона — Двенадцатого Наместника (а мой отец — Двадцать Шестой) — они впервые прискакали к нам на помощь и разгромили на Полях Келебранта врага, захватившего наши северные области. Это народ всадников, Повелителей Коней, как мы их называем; и мы отдали им во владение степи Каленардона, что с тех пор зовется Рохандом, ибо область эта почти не была заселена. И они стали нашими союзниками и всегда были верны нам, помогая в нужде и храня наши северные границы и Роандийский Проход.

Из наших учений и обычаев они взяли что пожелали, и их князья, если надо, говорят на нашем языке; однако большею частью они живут по законам своих отцов и говорят на собственном северном наречии. Мы любим их: высоких мужчин и прекрасных женщин, одинаково храбрых, золотоволосых, ясноглазых и сильных; они напоминают нам юность Людей, какими были они в Первую Эпоху. Наши книгознатцы утверждают, что между нами — идущее исстари родовое сходство, и что они произошли если не от самого Хадора Златовласа, Друга Эльфов, как нуменорцы, то от одного из его сыновей.

Ибо так делим мы Людские Народы в своих Летописях, зовя их Высшими, или Западными, Рыцарями, какими были нуменорцы; и Срединными Народами, Сумеречными Витязями — таковы роандийцы и их северные сородичи; и Дикарями, Воинами Тьмы.

Однако сейчас, если роандийцы кое в чем сравнялись с нами, возвысившись в искусствах и великодушии, то мы тоже сравнялись с ними и едва ли можем зваться Высшими. Мы стали Срединными, Сумеречными Витязями, но с памятью об ином. Потому что, как и роандийцы, мы любим теперь войну и доблесть за них самих, как игру и цель; и хотя мы еще помним, что рыцарю должно иметь больше умений и знаний, чем одно искусство — владения оружием и одна наука — убивать, мы почитаем рыцаря именно за это и ставим его выше людей иного ремесла и иных знаний. Таково наше время. Таким был даже мой брат Боромир; доблестный воин, признанный за это лучшим человеком Гондора. И он был воистину доблестен: ни один из наследников в Минас-Тирифе не был столь неутомим в труде, столь отважен в битве, ни один не извлекал столь чистых звуков из Большого Рога… — Фарамир вздохнул и умолк.

— А ведь вы ничегошеньки не сказали про эльфов, сударь, — Сэм вдруг расхрабрился. Он подметил, что Фарамир, кажется, относится к эльфам с почтением, и это больше, чем его учтивость, еда и вино, завоевало Сэмово уважение и уняло подозрения.

— Не сказал, мастер Сэммиус, — согласился Фарамир. — Я не знаток эльфийских преданий, но ты коснулся боли всего Средиземья — не одного Нуменора. Ибо, как ты, должно быть, знаешь, если Мифрандир был твоим спутником и ты говорил с Эльрондом, праотцы нуменорцев бились вместе с эльфами в первых войнах. Но потом Средиземье накрыла Тьма, и Черные Годы разобщили Людей и Эльфов — лиходейские уловки Врага да медленнотекущее время развели их. Сейчас люди боятся эльфов и не доверяют им, и знают о них немного. Мы в Гондоре такие же, как все, такие же, как роандийцы; ибо даже они, враги Черного Властелина, избегают эльфов и с ужасом говорят о Золотом Лесе.

Однако есть среди нас такие, что общаются с эльфами, и порой кое-кто тайно уходит в Лориэн — и редко возвращается. Не я. Потому что я считаю опасным для Смертного по своей воле искать Перворожденных. И все же я завидую вам — вы говорили с Белой Дамой.

— Владычица Лориэна! Галадриэль! — воскликнул Сэм. — Вы должны увидеть ее, сударь, право слово, должны. Я всего лишь хоббит, сударь, и дома приглядываю за садом, если вы понимаете, про что я толкую, и я не силен в поэзии — два-три смешных стишка не стихи, конечно, — так что я и объяснить-то вам ничего толком не сумею. Об этом надо петь. Вам бы с Бродником потолковать, с Арагорном то есть, или со старым господином Бильбо… А хотел бы я сложить о ней песню! Она красива, сударь! Прекрасна! Порой — как яблонька в цвету, порой — как белый нарцисс. Тверда, как алмаз, мягка, как лунный свет. Тепла, как солнечный луч, холодна, как свет со звезд. Горда и далека, как горная вершина, а уж веселей я никого не видал, с вплетенными в косы маргаритками… Но всё это чепуха, сударь, всё мимо цели.

— Тогда она действительно прекрасна, — проговорил Фарамир. — Опасно прекрасна.

— Не знаю я, где там опасность, — насупился Сэм. — Обидно, право слово обидно, сударь, что люди ждут опасностей от Лориэна и находят их там — те самые, что приносят в себе. Но, может, вы и назвали бы ее опасной, потому что она сильна и тверда. Вы… вы могли бы разбиться об нее на куски, как корабль о скалу, или утопнуть, как хоббит в речке. Но вы ж не станете обвинять ни скалу, ни речку. Вот и Боро… — он осекся и покраснел.

— Да? «Вот и Боромир», — хотел ты сказать? — подстегнул его Фарамир. — Что ты хотел сказать? Он принес опасность в себе?

— Да, сударь, простите уж вы меня, и такой отличный человек, как ваш брат, с позволения сказать… Да вы ж это всё время чуяли, потому и выведывали. Так вот, я следил за Боромиром и слушал его всю дорогу от Светлояра — приглядывая за хозяином, как вы понимаете, и не желая Боромиру зла, — и вот что я думаю: в Лориэне он впервые ясно понял, чего ему желается. А желалось ему — с первой минуты — Вражье Кольцо!

— Сэм!.. — в ужасе вскрикнул Фродо. Он глубоко ушел в раздумья и вернулся внезапно — и поздно.

— Ох, вражья сила! — Сэм сперва побелел, как полотно, а потом залился алым. — Опять я, выходит, оплошал. «Когда тебе взбредет в голову открыть пасть — затыкай её ногой», — твердил мне мой старик и был прав… Что ж делать-то теперь?.. — бормотал он.

— Послушайте, сударь! — он повернулся, готовый встретить Фарамира со всем мужеством, какое мог собрать. — Вы уж не гневайтесь на моего господина потому только, что слуга его — дурак, каких мало. Говорили вы красиво и заговорили мне зубы, толкуя об эльфах и обо всем таком. Но, как говорится, судят не по словам, а по делам. Пришел вам случай показать себя.

— Кажется, так, — медленно и очень тихо проговорил Фарамир со странной улыбкой. — Так вот как отгадываются загадки!.. Кольцо Всевластья, что считалось сгинувшим навек! И Боромир пытался силой завладеть им? А вы сбежали? И бежали всю дорогу — ко мне! И здесь, в пустыне, вы у меня: двое полуросликов, и мои воины, и Кольцо Колец! Дивный поворот судьбы!.. Случай Фарамиру, Капитану Гондору, показать себя! Ха!.. — он поднялся, высокий и суровый, его серые глаза сверкали.

Фродо и Сэм вскочили и вжались в стену, нащупывая эфесы мечей. Все воины замолчали и в удивлении повернулись к ним. Но Фарамир с мягким смехом вновь опустился в кресло — и вдруг опять стал печальным.

— Бедный Боромир! Испытание было слишком тяжким! — промолвил он. — Как же вы увеличили мою скорбь, вы — маленькие пришельцы из далекой страны, хранящие искушение! Но вы худшие судьи людей, чем я — полуросликов. Мы, гондорцы, не лжем. Мы редко хвалимся, а потом исполняем сказанное — или умираем, исполняя. «Я не взял бы его, лежи оно у меня на дороге», — сказал я. Даже если бы я был человеком, способным пожелать его — и пожалеть о своих словах, ибо я не знал тогда, о чем говорю, — я всё же считал бы свои слова клятвой и не нарушил бы их.

Но я не таков. Или я достаточно мудр, чтобы понимать, что есть опасности, от которых человек должен бежать. Всё в порядке. Успокойся, Сэммиус! Если ты считаешь, что оступился, — считай, что так было суждено. Сердце твое столь же проницательно, сколь преданно, и видит дальше глаз. Потому что, хоть это и кажется невероятным, мне ты можешь поведать о нем без опаски. Это только поможет твоему любимому хозяину. Это принесет ему пользу и помощь, если только это в моей власти. Поэтому успокойся. Но никогда больше не говори о нем вслух. Одного раза довольно.

Хоббиты вернулись к стульям и спокойно уселись. Воины вернулись к вину и беседе, поняв, что их Капитан и маленькие гости затеяли какую-то шутку и всё в порядке.

— Что ж, Фродо, теперь мы, наконец, поняли друг друга, — продолжал Фарамир. — Если ты взял это на себя не по своей воле, а по просьбе других, знай: я сочувствую тебе и преклоняюсь перед тобой. И я дивлюсь на тебя: хранить его и прятать — и не воспользоваться им. Неужто все твои сородичи таковы? Вы для меня новый народ и новый мир. Твоя земля должна быть землей мира и спокойствия, и садовники там должны быть очень почитаемы.

— Не всё ладно в наших краях, — ответил Фродо. — Но садовники у нас и правда в чести.

— Но люди устают всюду, даже в садах. А вы давно из дому и утомлены. Хватит на сегодня. Спите, спите оба — спокойно, если сможете! Не бойтесь. Я не хочу ни видеть его, ни трогать его, ни знать о нем больше, чем знаю (этого довольно), чтобы не оказаться в испытании ниже, чем Фродо, сын Дрого. Идите отдыхать — но сперва скажи мне, Фродо, если хочешь, куда лежит твой путь и что ты собираешься делать. Ибо я должен быть на страже, ждать и думать. Время уходит. Утром нам предстоит разойтись, и каждый пойдет своим путем.

Когда страх отпустил его, Фродо почувствовал, что дрожит. Огромная усталость облаком накрыла его. Он не мог больше притворяться и скрытничать.

— Путь мой лежит в Мордор, — голос его был едва слышен. — Я должен идти в Горгороф. Я должен отыскать Роковую Гору и бросить его в огонь. Так сказал Гэндальф. Сам я не верю, что смогу добраться туда.

Фарамир смотрел на него широко раскрытыми глазами — печаль и изумление были в них… Внезапно Фродо пошатнулся. Фарамир легко подхватил его, отнес на ложе, уложил и тепло укутал одеялом. Хоббит мгновенно уснул.

Рядом с его ложем поставили еще одно — для слуги. Сэм заколебался было, потом поклонился до земли.

— Доброй ночи, господин Капитан, — сказал он. — Вы воспользовались случаем, сударь.

— Так ли? — спросил Фарамир.

— Да, сударь, и показали себя: выше я никого не видал.

Фарамир улыбнулся.

— Ты дерзок, мастер Сэммиус. Впрочем, нет — похвала от достойного похвалы превыше любой награды. Однако тут не за что хвалить. Я не мог поступить иначе, чем поступил.

— Ну и ладно, сударь, — сказал Сэм. — Вы сказали, в моем хозяине эльфийский дух; сказано хорошо, а уж верно!.. Но вот что я вам скажу: и в вас ведь есть дух, сударь, и он напоминает мне… что ж, Гэндальфа… ну, Мудрых, одним словом.

— Возможно, — задумчиво проговорил Фарамир. — Возможно, ты учуял издалека дух нуменорцев. Доброй ночи!

Глава 6Запретное озеро

Фродо проснулся и увидел склонившегося к нему Фарамира. Прежние страхи сжали его — он сел и отшатнулся.

— Бояться нечего, — ласково улыбнулся Фарамир.

— Уже утро? — спросил Фродо, зевая.

— Нет еще, но ночь близится к концу, и взошла полная луна. Не хочешь ли взглянуть на нее? И, кроме того, мне надо с тобой посоветоваться. Прости, что бужу тебя; ты пойдешь?

— Пойду, — Фродо, чуть дрожа, вылез из-под одеяла и шкур. В пещере было холодно. В спокойной тишине громко шумела вода. Хоббит набросил плащ и пошел за Фарамиром.

Сэм, разбуженный вдруг природным чутьем, увидел, что ложе его хозяина пусто, и вскочил. И тут только заметил две темные фигуры — Фродо и человека — обрамленные аркой, теперь полной бледным светом. Он поспешил за ними мимо рядов спящих вдоль стен воинов. Выйдя из пещеры, он увидел, что Занавес стал теперь ослепительным покрывалом, сотканным из шелка, перламутра и серебра: тающие лунные сосульки. Но он не остановился полюбоваться ими, а свернул и последовал за хозяином через узкий проем в стене пещеры.

Сперва они шли темным проходом, потом вверх по многим сырым ступеням и вышли наконец на небольшую ровную площадку, вырубленную в скале и освещенную бледным небом, мерцающим далеко вверху сквозь узкую глубокую шахту. С площадки вели две лестницы: одна уходила вверх, к высокому берегу реки; другая сворачивала влево. Они пошли по ней. Лестница круто извивалась: казалось, они поднимаются на башню.

В конце концов они выбрались из каменной тьмы и огляделись. Они стояли на широкой ровной скале без ограды и перил. Справа, на востоке, падал стремительный поток, плеща по террасам, а потом, стекая крутым руслом, наполнял гладко вырубленный канал темной силой пенной воды, клокочущей и ревущей у самых их ног — низвергался отвесно через край, что зиял справа. Там, у края, стоял воин и молча вглядывался вниз.

Фродо повернулся проследить за водяными струйками: они извивались и прыгали вниз. Потом поднял глаза и взглянул вперед. Мир был тих и холоден; близился рассвет. Далеко на западе садилась круглая белая луна. Белесая мгла мерцала в огромной долине внизу: водоворот серебристого пара, под которым катил спокойные ночные воды Андуин. Черная тьма вздымалась по ту сторону, и в ней тут и там просверкивали холодные, острые, далекие пики Эред-Нимраса, Белых Гор княжества Гондор, увенчанные вечными снегами.

Некоторое время Фродо стоял на высоком утесе, дрожа от холода, страстно желая узнать, где в огромности ночных земель затерялись его друзья: идут ли они, спят ли, лежат ли мертвыми в саване тумана. Зачем привели его сюда, вырвав из забвения сна?

Сэм задавал себе тот же вопрос и не смог удержаться от бурчания — слышал-то его, как ему казалось, один хозяин:

— Вид, конечно, красивый, господин Фродо, но уж больно холодно — сердце и то зябнет, о костях я и не говорю. Дальше-то что?

Ответил ему Фарамир.

— Лунный закат над Гондором. Дивная Ифиль, уходя из Средиземья, смотрит на седые локоны древнего Миндоллуина. Чтобы увидеть это, стоит померзнуть. Но я привел вас взглянуть не на это — кстати, Сэммиус, тебя я не приводил, ты пожинаешь плоды собственной бдительности. Глоток вина вознаградит тебя… Идем посмотрим.

Он встал рядом с молчащим часовым, и Фродо подошел следом. Сэм попятился. Он и так чувствовал себя ненадежно на этой высокой сырой платформе.

Фарамир и Фродо смотрели вниз. Далеко под собой они видели белые воды, что падали в пенную чашу и темным водоворотом кружили в овальном, сжатом скалами водоеме, пока не вырывались через узкое ущелье и не убегали прочь, курясь и бурля — к спокойствию равнинных плесов. Лунный свет всё еще косо падал к подножию водопада и мерцал на ряби водоема. Вдруг Фродо заметил маленькую черную тварь на ближнем берегу, но едва он взглянул на нее, как она нырнула и исчезла в кипении водопада, рассекая темную воду так же легко, как стрела или сорвавшийся камень.

Фарамир повернулся к воину.

— Что ты скажешь теперь, Анборн? Что это — белка или зимородок? Водятся ли в Лихолесье черные зимородки?

— Что бы это ни было, это не птица, — ответил Анборн. — У твари четыре лапы, и ныряет она вроде как человек; и мастерски ныряет, скажу я. Чего ей надо? Ищет путь за Занавес, в наше укрытие? Похоже, нас всё-таки выследили. У меня с собой лук, и я расставил стрелков не хуже себя на другом берегу. Мы ждем только вашего приказа, Капитан.

— Должны мы стрелять? — спросил Фарамир, быстро поворачиваясь к Фродо.

Тот задумался.

— Нет! — через мгновенье сказал он. — Нет! Умоляю вас!

Если бы Сэм решился, он закричал бы «Да!». Хоть он и не видел, но по разговору понял, о чем идет речь и кого они увидели.

— Значит, ты знаешь, что это за тварь? — полуутвердительно проговорил Фарамир. — Ну, теперь ты видел — объясни, почему мы должны жалеть его. За всю нашу беседу ты ни словом не обмолвился о своем мерзком спутнике, и я не стал говорить о нем. Он мог подождать, пока его поймают и принесут мне. Я послал на поиски своих самых зорких охотников, но он ускользнул от них, и они ничего не знали о нем — кроме Анборна, видевшего его вчера вечером. Но теперь он согрешил больше, чем просто охотился за кроликами в холмах: он осмелился прийти к Хеннет-Аннуну — и поплатится жизнью. Но я удивлен: такая скрытная и лукавая тварь резвится в озере перед самым нашим окном. Он что, считает, что Люди спят без охраны? Что за странный поступок?

— Думаю, есть два ответа, — сказал Фродо. — Во-первых, он мало знает Людей и, хоть он и хитер, ваше убежище так искусно скрыто, что он понятия не имеет, что здесь есть люди. Во-вторых, его притягивает сюда властный зов, сильнее осторожности.

— Притягивает, сказал ты? — тихо переспросил Фарамир. — Может ли… знает ли он о твоей ноше?

— Знает. Он сам хранил его долгие годы.

— Он хранил его? — Фарамир часто дышал. — Воистину, чем больше узнаешь об этом деле, тем загадочней оно кажется! Значит, он охотится за ним?

— Может быть. Оно манит его… Но хватит об этом.

— Тогда что же он ищет?

— Рыбу, — усмехнулся Фродо. — Смотри!

Они взглянули на темное озеро. Маленькая черная голова показалась в дальнем конце водоема. Чуть взбурлила вода, пробежала легкая рябь… Голова подплыла к берегу, и из воды с удивительным проворством выбралась похожая на лягушку фигура и вскарабкалась на откос. Там она уселась и принялась грызть что — то маленькое и блестящее: последние лунные лучи освещали каменную стену на краю озера.

Фарамир тихо рассмеялся.

— Рыбу! — повторил он. — Этот голод не столь опасен. А быть может, и нет: рыба из озера Хеннет-Аннуна может стоить ему всего, что у него есть.

— Я держу его на прицеле, — вмешался Анборн. — Мне стрелять, Капитан? Для тех, кто приходит сюда незваными, у нас одно приветствие: смерть.

— Погоди, Анборн, — велел Фарамир. — Дело это сложнее, чем кажется. Что ты можешь сказать, Фродо? Почему мы должны щадить его?

— Тварь несчастна и голодна, — сказал Фродо. — И не знает об опасности. Гандальф — ваш Мифрандир — тоже просил бы вас не убивать его: и поэтому, и по другим причинам. Он запретил эльфам делать это. Почему — точно не знаю, и не здесь говорить, о чем я догадываюсь. Но эта тварь каким — то образом связана с Походом. Пока вы не нашли и не увели нас, он был моим проводником.

— Твоим проводником! — поразился Фарамир. — Дело становится всё более странным. Я многое сделал бы для тебя, Фродо, но этого допустить не могу: позволить этому хитроумному бродяге невредимым уйти отсюда, чтобы он потом встретился с тобой — или попался оркам и рассказал им под пыткой всё, что знает. Он должен быть убит или пойман. Убит, если его не удастся быстро поймать. Но что может перехватить эту скользкую многоликую тварь, кроме оперенной стрелы?

— Позволь мне тихо спуститься к нему, — попросил Фродо. — Можете держать луки наготове и стрелять, если я побегу. Но я не побегу.

— Иди и поторопись! — сказал Фарамир. — Если он останется жив, то должен будет служить тебе верой и правдой до конца своей злосчастной жизни. Проводи Фродо на берег, Анборн, да идите потише: у твари есть нос и уши. Оставь мне лук.

Анборн заворчал и пошел вперед по винтовой лестнице до площадки, а оттуда — вверх по другой лестнице, пока наконец они не добрались до узкого прохода, скрытого густым кустарником. Тихо проскользнув сквозь заросли, Фродо оказался на гребне южного берега над озером. Было темно, и водопад смутно серел, отражая умирающую лунную зарю. Голлума видно не было. Фродо сделал несколько шагов, и Анборн неслышно догнал его.

— Иди, — он дышал в самое ухо Фродо. — Да держись подальше от берега. Свалишься — никто тебе не поможет, разве что дружок-рыболов. И не забудь, что лучники рядом, хоть ты их и не видишь.

Фродо крался вперед, как Голлум, касаясь земли руками, чтобы не оступиться. Скалы были ровными и гладкими, но скользкими. Он остановился, вслушиваясь. Сначала был слышен лишь немолчный шорох водопада. Потом — совсем близко — раздалось шипящее бормотание.

— Рыбка, вкус-сная рыбка… Белый Лик скрылс-ся, моя прелесть, скрылс-ся наконец, да. Мы можем спокойно с-скуш-шать рыбку… Нет, не с-с-спокойно, прелесть. Потому что Прелесть потерялась; да, по-терялас-сь. Грязные хоббиты, гнус-сные хоббиты… Ушли и бросили нас, голлм; и Прелесть уш-шла… Бедный Смеагол совс-сем один… Нету Прелести. Мерзкие Люди, они взяли ее, стащ-щили мою Прелес-сть. Воры, вориш-ш-шки… Мы ненавидим их… Рыбка, сладкая рыбка… Сделает нас-с сильными. Сделает глаза зоркими, пальцы гибкими, да. Удавим их, прелесть. Вс-сех, вс-сех-х удавим… С-сладкая рыбка. Вкус-сная рыбка!..

Так оно и продолжалось, почти непрерывно, под шум водопада, с небольшими паузами, когда слышалось тихое чмоканье и бульканье. Фродо дрожал от жалости и отвращения. Больше всего на свете ему хотелось не слышать этого голоса. Анборн был недалеко, хоббит мог подойти к нему и попросить дать знак лучникам. Они, наверное, подобрались достаточно близко, пока Голлум булькал, забыв об осторожности. Лишь один верный выстрел — и Фродо навсегда избавится от жалкого голоса. Но нет. Он в ответе за Голлума. Хозяин всегда в ответе за слугу, даже если тот служит из страха. Они не прошли бы Гиблыми Болотами, если бы не Голлум. И потом, Фродо каким-то непонятным образом знал, что Гандальф не хотел бы этого.

— Смеагол! — тихо позвал он.

— Вкус-сная, вкус-сная рыбка, — сказал голос.

— Смеагол! — позвал он чуть громче. Голос смолк.

— Смеагол, хозяин пришел за тобой. Хозяин здесь. Иди сюда, Смеагол!

Никакого ответа, только тихое шипение, как затаенное дыхание.

— Иди сюда, Смеагол! — звал Фродо. — Мы в опасности. Люди убьют тебя, если найдут здесь. Иди скорей, если хочешь спастись. Иди к хозяину!

— Нет! — ответил голос. — Плохой хозяин. Бросил бедненького Смеагола. Уш-шел с новыми друзьями. Хозяин подождет. Смеагол не наелся.

— Нет времени, — настаивал Фродо. — Забирай рыбу с собой. Идем!

— Нет! Должен доесть рыбу.

— Смеагол! — безнадежно позвал Фродо. — Прелесть рассердится. Я возьму Прелесть и скажу: пусть он гложет кости и давится ими. Никогда не ест рыбы. Иди же, Прелесть ждет!

Раздался резкий шип. Из тьмы на четвереньках, как виноватый пес, выполз Голлум. Во рту он тащил недоеденную рыбу, и еще одна была у него в руке. Он приблизился к Фродо и обнюхал его. Его белесые глаза сияли. Потом он вынул рыбу изо рта и встал.

— Славный хозяин! — прошептал он. — Славный хоббит, вернулся к бедненькому Смеаголу. Хороший Смеагол, пришел. А теперь идем, идем быстрей под деревья, пока Лики темны. Да, идем, идем!

— Мы скоро пойдем, — сказал Фродо. — Но не сразу. Я пойду с тобой, как обещал. И опять обещаю. Но не сейчас. Ты в опасности. Я спасу тебя, но ты должен поверить мне.

— Мы должны поверить хозяину? — с сомнением протянул Голлум. — Зачем? Где другой, ослушный хоббит? Где он?

— Там, наверху, — Фродо указал на водопад. — Без него я не пойду. Мы должны вернуться за ним.

Сердце его упало. Это был обман. Он не боялся, что Фарамир прикажет убить Голлума, но уж конечно свяжет его и бросит в темницу, и то, что делает сейчас Фродо, покажется предательством бедному вероломному созданию. Вряд ли он поймет когда-нибудь, что Фродо спас ему жизнь — и что это был единственный путь к спасению. Что еще может он сделать? Сохранить, насколько возможно, верность обеим сторонам.

— Идем, — позвал он снова. — Или Прелесть рассердится. Мы пойдем вверх по реке. Иди, иди же, ступай вперед!

Голлум прополз немного по кромке берега, принюхиваясь с подозрением. Вдруг он остановился и поднял голову.

— Тут кто-то есть, — сказал он. — Не хоббит. — Неожиданно он обернулся. — Ах-х-с-с-с, хозяин, — прошипел он. — Ш-ш-шутник! Обманщ-щик! Предатель! — он фыркнул и выбросил вперед длинные руки с белыми змеящимися пальцами…

…И в тот же миг огромная черная тень Анборна выросла у него за спиной. Тяжелая сильная ладонь легла ему на затылок и прижала к земле. Он извернулся с быстротой молнии, весь в жидкой слизи, извиваясь, как угорь, кусаясь и царапаясь, как дикий кот. Но из тьмы вышло еще двое воинов.

— Лежи смирно! — прикрикнул один. — Не то превратишься в ежа. Лежи смирно, говорю!

Голлум затих и принялся скулить и хныкать. Воины связали его и туго затянули веревки.

— Легче, легче! — сказал Фродо. — Он вам не соперник. Не пораньте его. Он уже успокоился. Смеагол! Они тебя не тронут. Я иду с тобой, тебе не причинят зла. Или им придется сначала убить меня. Верь хозяину!

Голлум повернулся и плюнул в него. Воины подняли пленника, накинули ему на голову капюшон и понесли.

Фродо шел следом, чувствуя себя совершенно несчастным. Они прошли сквозь проход за кустами, вниз по лестницам и переходам — в пещеру. Горело несколько факелов. Воины взволнованно шевелились. Сэм был там, он бросил подозрительный взгляд на принесенный тюк.

— Поймали его? — шепнул он Фродо.

— Да… Хотя нет, я его не ловил. Он пришел ко мне, боюсь, потому, что впервые поверил. Я не хотел, чтобы его связывали. Надеюсь, всё обойдется; но всё равно это дело мне не по душе.

— Да и мне, — отозвался Сэм. — Ох, и хлебнем мы еще горя с этим куском несчастья, помяните мое слово! Обойдется… Как бы не так!

Подошел воин и отвел их в нишу в конце пещеры. Там уже сидел в кресле Фарамир, и над его головой горел светильник. Капитан кивнул на стулья рядом с собой.

— Вина гостям, — велел он. — И давайте сюда пленника.

Принесли вино, и тогда подошел Анборн, таща Голлума. Он стянул покрывало с Голлумовой головы и поставил тварь на ноги, а сам встал позади. Голлум заморгал, пряча злость под тяжелыми веками. Он выглядел несчастнейшим созданием: мокрый, пропахший рыбой (одну рыбину он так и сжимал в руке); редкие волосы свисали ему на лоб, как сорная трава; он хлюпал носом, пуская сопли.

— Развяжите вас! Развяжите! — хныкал он. — Веревка ранит нас, да, ранит нас-с-с, а мы ведь ничего не сделали.

— Ничего? — Фарамир остро взглянул на злосчастную тварь, но на лице Капитана не было ни гнева, ни жалости, ни удивления. — Ничего? Неужели за всю жизнь ты не сделал ничего, заслуживающего наказания?.. Впрочем, не мне об этом судить — к счастью. Но сегодня ночью ты пришел туда, откуда уходят лишь мертвыми. Рыба из этого озера стоит дорого.

Голлум уронил рыбу.

— Не хочу рыбы, — сказал он.

— Дело не в рыбе, — продолжал Фарамир. — За один только приход сюда платят смертью. Я пощадил тебя по просьбе Фродо — он говорит, что чем-то тебе обязан. Но ты должен убедить и меня. Как твое имя? Откуда ты пришел? Куда идешь? И по какому делу?

— Мы потерялис-сь, — заявил Голлум. — Нет имени. Нет дел. Нет Прелес-с-сти. Ничего нет. Одна пус-стота. Один голод; да, мы голодны. Несколько рыбок, маленьких, костлявых рыбок для бедненького создания, и они говорят: смерть. Они так мудры, так справедливы, так ужас-сно с-справедливы.

— Не так уж мудры, — проговорил Фарамир, — но справедливы; да, справедливы, насколько позволяет нам наша маленькая мудрость. Развяжи его, Фродо! — Фарамир вынул из-за пояса небольшой кинжал и протянул его Фродо.

Голлум решил, что пришел его последний час, пронзительно вскрикнул и валился.

— Сейчас, Смеагол, — сказал Фродо. — Верь мне. Я не оставлю тебя. Отвечай честно, если можешь. Тебе же лучше будет. — Он перерезал веревки на лодыжках и запястьях Голлума и поднял его на ноги.

— Подойди ближе! — приказал Фарамир. — Смотри на меня! Бывал ты здесь прежде? Знаешь, как зовется это место?

Голлум медленно и неохотно поднял на Фарамира белесые глаза. Свет их погас, они потускнели и мгновение были прикованы к ясным твердым глазам гондорского воина. Стояла полная тишина. Потом Голлум отшатнулся, опустил голову и, дрожа, припал к земле.

— Мы не знаем и не хотим знать, — проскулил он. — Никогда не ходили сюда; никогда не придем опять.

— Темны комнаты в твоей голове, — устало сказал Фарамир. — И двери в них заперты, а окна наглухо закрыты. Но тут ты сказал правду. Тем лучше. Какую клятву ты дашь, что никогда не вернешься сюда сам и не укажешь дороги сюда никому живому — ни словом, ни делом?

— Хозяин знает, — Голлум искоса глянул на Фродо. — Да, он знает. Мы поклянемся хозяину, если он с-спасет нас. Поклянемся ему, да, — он подполз к ногам Фродо. — С-спас-си нас-с, добренький хозяин! — скулил он. — Смеагол обещ-щает, да, он обещ-щает Прелес-сти, он клянетс-ся, клянетс-ся! Никогда не придет, никогда не скажет, нет, никогда! Нет, прелесть, нет!

— Ты доволен? — спросил Фарамир.

— Да, — ответил Фродо. — Ты должен или принять эту клятву, или выполнить повеление закона. Большего ты не добьешься. Но я поклялся, что если он пойдет со мной, его не тронут. И мне не хочется быть вероломным.

Фарамир задумался.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Я возвращаю тебя твоему господину, Фродо, сыну Дрого. Пусть он скажет, что сделает с тобой.

— Но, Капитан Фарамир, — молвил Фродо, кланяясь. — Вы еще не объявили своей воли касательно упомянутого Фродо, а до тех пор он не может строить планов для себя и своих спутников. Ваш суд был отложен до утра; но оно близко.

— Тогда я объявляю приговор, — Фарамир поднялся. — Что до тебя, Фродо, то данной мне властью я объявляю тебя свободным в княжестве Гондор — всюду до самой дальней из его древних границ; но только если ни ты сам, ни кто из твоих спутников не придет сюда без дозволения. Приговор этот будет действителен один год и один день, а потом действие его прекратится, если до тех пор ты не придешь в Минас-Тириф, чтобы предстать перед судом Князя-Наместника Гондора. Тогда я буду молить его утвердить этот приговор и сделать его пожизненным. Кого бы ты ни взял в это время под свое покровительство — он будет под моим покровительством и под защитой Гондора. Ты удовлетворен?

Фродо низко поклонился.

— Удовлетворен, — отвечал он. — И я всегда к твоим услугам, если только это чего-нибудь стоит для человека такой высоты и благородства.

— Это стоит многого, — сказал Фарамир. — А теперь: берешь ли ты это создание, Смеагола, под свое покровительство?

— Я беру Смеагола под свое покровительство.

Сэм громко вздохнул. И не из-за учтивости, которую, как всякий хоббит, он очень даже одобрял. Правда, в Хоббитоне такое дело потребовало бы куда больше слов и поклонов.

— Тогда вот мое слово, — Фарамир повернулся к Голлуму. — Ты под угрозой смерти; но пока ты идешь с Фродо, можешь не бояться нас. Однако если когда-нибудь ты попадешься воинам Гондора без него — рок настигнет тебя. И пусть смерть поразит тебя, в Гондоре или за его пределами, если ты не будешь верно служить ему. А теперь отвечай: куда ты пойдешь? По его словам, ты был его проводником. Куда ты вел его?

Голлум не ответил.

— Я не потерплю, чтобы это осталось в тайне, — проговорил Фарамир. — Отвечай, или я изменю приговор!

Голлум молчал по-прежнему.

— Я скажу за него, — вмешался Фродо. — По моей просьбе он привел меня к Черным Воротам; но там было не пройти.

— Нет открытых ворот в земли Врага, — заметил Фарамир.

— Видя это, мы свернули в сторону и пошли по южной дороге, — продолжал Фродо. — Потому что он сказал, что есть — или возможно есть — проход возле Минас-Ифиля.

— Минас-Моргула, — поправил Фарамир.

— Не знаю точно, — сказал Фродо, — но думаю, дорога уходит в горы в северном конце той долины, где стоит древний город. Она ведет вверх, к высокой расселине, а оттуда вниз к… к тому, что позади.

— Известно тебе название этого перевала?

— Нет, — Фродо был удивлен.

— Он зовется Кириф-Унголом, — Голлум резко зашипел и забормотал. — Разве не таково его имя? — резко спросил у него Фарамир.

— Нет! — квакнул Голлум, и вдруг взвизгнул, будто его ударили. — Да, да, мы слышали это имя. Но что нам до имени? Хозяин сказал, мы должны войти. И мы пытаемся войти. Пытаемс-с-ся. Другого пути нет, нет.

— Нет другого пути? Откуда ты знаешь? Кто изучал рубежи этой черной земли? — Капитан долго, задумчиво смотрел на Голлума. Потом заговорил снова.

— Забери эту тварь, Анборн. Обращайся с ним мягко, но следи за ним… Не вздумай нырять в водопад, Смеагол. Там у скал такие зубы, что ты умрешь до срока. Оставь нас, да прихвати свою рыбу! Анборн вышел, и Голлум, ежась от страха, потрусил перед ним. Занавес опустился, скрыв нишу.

— Фродо, я думаю, ты поступаешь очень неразумно, — озабоченно проговорил Фарамир. — Мне кажется, ты не должен идти с этой тварью. Он лиходей.

— Нет, не совсем, — возразил Фродо.

— Не совсем, возможно, — неохотно согласился Фарамир. — Но злоба гложет его, как язва, а темные силы всё сильней. Дорога с ним — дорога к лиху. Если ты согласишься расстаться с ним, я дам ему охранный лист и провожатого до любого места в границах Гондора.

— Он не примет его, — сказал Фродо. — Он пойдет за мной, как шел всё время. И я уж не помню сколько раз обещал ему взять его под опеку и идти, куда он поведет. Ты же не станешь просить меня нарушить слово?

— Не стану, — вздохнул Фарамир. — Но сердце мое станет. Потому что посоветовать другому нарушить слово кажется меньшим грехом, чем поступить так самому — особенно если видишь, что друг, пусть невольно, тянется ко злу. Но нет: если ему идти с тобой, ты должен мириться с ним. Но я считаю, тебе не следует идти через Кириф-Унгол, о котором он, кстати, сказал тебе много меньше, чем знает. Это многое я ясно ощутил в его голове. Не ходи к Кириф-Унголу!

— Тогда куда же мне идти? Назад, к Черным Воротам, — чтобы самому отдаться в лапы Вражьих стражей? Что ты знаешь об этом месте, почему имя его внушает ужас?

— Ничего определенного, — сказал Фарамир. — Мы в Гондоре не ходим по Восточному Тракту; никто из молодых никогда не ходил туда, как никто никогда не поднимался в Горы Тьмы. О них мы знаем лишь древние рассказы да слухи давно минувших дней. Но ущелья над Минас-Моргулом — обиталище темного ужаса. Если назван Кириф-Унгол — старики и книгознатцы бледнеют и умолкают.

Долина Минас-Моргула давно стала лихим местом и была угрозой и ужасом, пока изгнанный Враг таился вдали и Ифилиэн был в наших руках. Как ты знаешь, город этот был некогда величавой крепостью, гордой и прекрасной, Минас — Ифилем, близнецом нашего города. Но его захватили свирепые воины, первые, кого покорил Враг, — после его падения они остались без господина и бродили бездомно. Говорят, повелители их были нуменорцы, впавшие в черное лиходейство: им Враг роздал Кольца Власти, и они стали живыми призраками, жуткими и зловещими. После Его бегства они захватили Минас-Ифиль и поселились там, и заполнили его и долину вокруг тлением: она кажется пустой, но не пуста, ибо развоплощенный ужас живет в разрушенных стенах. Там было Девятеро Владык, и после возвращения их Господина (которое они втайне готовили) они вновь обрели силу. А потом из ворот страха выехало Девятеро Всадников, и мы не смогли противостоять им. Не приближайся к их цитадели. Тебя выследят. Это место бессонной злобы, полное несмыкаемых глаз. Не ходи тем путем!

— Тогда куда же мне идти? — повторил Фродо. — Сам ты, по твоим словам, не можешь проводить меня даже до гор — а ведь мне нужно через. Я должен идти через горы, я связан обязательством перед Советом и должен отыскать путь — или сгинуть в поисках. А если я поверну назад, убоявшись трудного пути — как стану я жить среди Людей и Эльфов? И куда я пойду? Допустишь ли ты меня в Гондор с этой Вещью — Вещью, что свела с ума твоего брата? Какие чары наведет оно на Минас — Тириф? Неужто два Минас-Моргула будут скалиться друг на друга через мертвые гнилые земли?

— Только не это! — содрогнулся Фарамир.

— Тогда что же ты посоветуешь мне?

— Не знаю. Но мне горько отпускать тебя на муки и смерть. И еще… думается, Мифрандир не выбрал бы этого пути.

— Однако с тех пор, как он погиб, я должен идти теми путями, какие могу отыскать. А долго искать некогда.

— Тяжек твой путь, — проговорил Фарамир. — Но прими от меня хотя бы предостережение: не доверяй своему проводнику. Убийство ему не в диковинку. Я прочел это в нем, — Он вздохнул. — Что ж, вот мы и расстаемся, Фродо, сын Дрого. Утешные речи ни к чему тебе: я не надеюсь увидеть тебя снова под этим солнцем. Но ты уносишь с собой мое благословление. Отдохни немного, пока вам готовят еду.

Мне очень хочется знать, как этот ползучий Смеагол заполучил Вещь, о которой мы говорили, и как он ее потерял, но я не стану тревожить тебя. Если, вопреки всему, ты вернешься, и мы продолжим нашу беседу, сидя на солнце у стены и смеясь над старыми печалями, ты поведаешь мне об этом. До того времени — или какого-то другого, которого не увидеть даже во Всевидящем Камне Нуменора, — прощай!

Он поднялся, низко поклонился Фродо и, отдернув занавес, вышел в пещеру.

Глава 7Путь к Перекрестку

Фродо и Сэм вернулись к своим ложам и лежали в молчании, отдыхая, покуда воины поднимались и начинали дневные дела. Немного погодя им принесли воду и пригласили к накрытому на троих столу. Фарамир разговелся с ними. Он не спал со дня битвы, однако не выглядел усталым.

Они поели и поднялись.

— Пусть голод не тревожит вас в пути, — молвил Фарамир. — Еды у вас было мало, но я велел положить вам в мешки немного снеди, годной для странников. Пока вы в Ифилиэне — недостатка в воде не будет, но не пейте ни из одной реки, текущей из Имлад-Моргула, Долины Терзаний. И вот еще что я должен сказать вам. Мои разведчики и наблюдатели вернулись — все, даже те, которые подобрались к Мораннону. Они рассказывают странные вещи. Земли пусты. Ничто не движется по дороге; нигде не слышно ни шума шагов, ни сигналов боевых рогов, ни пения тетивы… Тишина нависла над Забвенной Землей. Я не знаю, что она предвещает. Но дело идет к развязке, и идет быстро. Грядет буря. Так спешите, пока можете! Если вы готовы — идем. Солнце скоро взойдет.

Хоббитам принесли их мешки (которые стали чуть тяжелее, чем были) и два крепких посоха из блестящего дерева, подбитых железом, с резными верхушками, сквозь которые были продеты плетеные кожаные ремни.

— Мне нечем одарить вас на прощанье, — сказал Фарамир, — но примите эти посохи. Они сослужат добрую службу тем, кто отправится в дикие горы. Ими пользуется народ Белых Гор; эти, правда, подрезали на ваш рост и подбили заново. Они сделаны из дивного дерева лебефрона, любимого резчиками Гондора, и на них наложено заклятие Торного Пути. Пусть же заклятие это не исчезнет и во Тьме, в которую вы вступаете!

Хоббиты поклонились.

— Любезнейший хозяин… — голос Фродо дрогнул. — Мне было предсказано Эльрондом, что я найду в пути друзей, тайных и невидимых. Но такой дружбы, как твоя, я даже не надеялся встретить. И то, что она отыскалась, обращает лихо в великое благо.

Теперь они были готовы к расставанию. Голлума вытащили из какого — то закутка, и он казался более довольным, чем был, хоть и держался поближе к Фродо и избегал взгляда Фарамира.

— Твоему проводнику завяжут глаза, — сказал Фарамир. — Но тебя, Фродо, и твоего слугу Сэммиуса я освобожу от этого — если пожелаешь.

Голлум извивался, визжал и хватался за Фродо, когда к нему подходили с повязкой; и Фродо попросил:

— Завяжите глаза нам всем, и мне первому: может, тогда он поймет, что лиха не затевается.

Так и сделали, и вывели их из пещеры Хеннет-Аннуна. Миновав переходы и лестницы, они вдохнули прохладный утренний воздух, свежий и душистый. Всё еще в повязках они прошли еще немного вверх, а потом вниз пологим скатом. Наконец голос Фарамира приказал развязать им глаза.

Они опять стояли под кронами леса. Шум водопада не доносился сюда: его скрывал длинный южный склон и ущелье, в котором пенился поток. С запада сквозь деревья лился мягкий свет, будто мир неожиданно кончался там, и крутой откос обрывался в небо.

— Здесь наши дороги расходятся, — сказал Фарамир. — Если вы примете мой совет, не сворачивайте пока к востоку. Идите прямо: тогда на многие мили лес прикроет вас. К западу от вас опушка выводит на обширные равнины — иногда крутым обрывом, иногда долгими холмистыми спусками. Держитесь ближе к этой опушке. В начале пути вы сможете идти даже днем. Земли дремлют в обманном сне; зло на время ушло. Прощайте же, и да будет удачен ваш путь!

Он обнял хоббитов по обычаю своего народа: склонился, положив руки им на плечи, и поцеловал каждого в лоб.

— Примите благословление всех добрых людей!

Они поклонились до земли. Капитан повернулся и, не оглядываясь, зашагал к стражам, которые стояли поодаль. Не успели хоббиты моргнуть, как зеленые воины исчезли. Лес, где только что стоял Фарамир, казался пустынным и мрачным, будто развеялся волшебный сон.

Фродо вздохнул и повернулся к югу. Точно выказывая пренебрежение ко всем этим церемониям, Голлум копался в рыхлой земле меж корней дерева.

«Неужто голоден? — подумал Сэм. — Опять он за свое!»

— Ушли они наконец? — спросил Голлум. — Гнус-сные, злые люди! Шейка Смеагола болит до сих пор, нежная шейка! Идем!

— Да, идем, — отозвался Фродо. — Но если ты можешь только ругать тех, кто пожалел тебя — молчи!

— Чудненький хозяин! — кинулся к нему Голлум. — Смеагол пошутил. Он прощ-щает, да, да, всё прощ-щает, даже маленькие шуточки добренького хозяина. Да, да, хороший хозяин, хороший Смеагол!

Фродо и Сэм не ответили. Подняв мешки и взяв в руки посохи, они углубились в леса Ифилиэна.

Дважды за этот день они отдыхали и закусывали тем, что дал им в дорогу Фарамир: сухих фруктов и соленого мяса должно было хватить надолго. Голлум не ел ничего.

Солнце взошло, прошло невидимкою над головой и склонилось к закату; и свет меж деревьев на западе стал темно-золотым; а они всё шли в прохладном зеленом сумраке, и вокруг были тишина. Птицы то ли улетели куда-то, то ли онемели.

Ранняя тьма опустилась на молчащие леса, и перед наступлением ночи путники остановились, усталые, потому что прошли более семи лиг от Хеннет-Аннуна. Фродо улегся и спокойно проспал всю ночь на мягкой земле под древним деревом. Сэму спалось не так хорошо: он то и дело просыпался, но Голлума видно не было — едва они улеглись, его и след простыл. Спал ли он в какой-нибудь норе неподалеку или бродил, крадучись, вокруг, он не сказал, но вернулся с первым лучом солнца и поднял спутников.

— Должны вставать, должны! — приговаривал он. — Идти ещ-ще долго, на юг и на вос-сток. Хоббитам надо спеш-шить!

Этот день был похож на предыдущий, как две капли воды, только тишина еще более сгустилась; воздух налился тяжестью, под деревьями становилось душно. Чувствовалось приближение грома. Голлум часто останавливался, нюхая воздух, а потом начинал бормотать и подгонять их.

Когда миновал полдень, лес поредел, деревья стали выше и ветвистей. Гигантские многообхватные каменные дубы стояли темные и важные на широких прогалинах, тут и там меж ними высились древние ясени, а буки — великаны только что выгнали коричнево-зеленые почки. Вкруг деревьев лежали поляны зеленой травы, усеянные чистотелом и анемонами, белыми и голубыми, сейчас склоненными во сне; многие акры были покрыты листвой лесных гиацинтов: их гладкие колокольчатые стебли уже пробились сквозь рыхлую землю. Ни одной живой твари — ни зверя, ни птицы — не встречалось путникам, но в этих открытых местах Голлум отчаянно трусил, и они шли осторожно, перескальзывая из одной долгой тени в другую.

Когда они подошли к концу леса, быстро темнело. Они уселись под древним кривым дубом, чьи корни змеились вниз по крутому осыпчатому берегу. Глубокая мглистая долина лежала перед ними. На другой ее стороне вновь вставали леса, серо-голубые в сумерках, и уходили к югу. Справа, далеко на западе, раскаленно мерцали под озаренным огнем небом горы Гондора. Налево простерлась тьма: горные бастионы Мордора; и из этой тьмы вытягивалась длинная долина, крутым желобом спускаясь к Андуину. По ее дну бежал торопливый поток: сквозь тишину до Фродо доносился его перепев; а рядом, на ближней стороне, бледной лентой извивалась дорога, уходя вниз, в знобкий серый туман, нетронутый закатными лучами. И там, вдали, Фродо почудились плывущие, как в тумане, высокие тусклые шпили и сломанные башни древней крепости, заброшенные и темные.

Он повернулся к Голлуму.

— Ты знаешь, где мы?

— Да, хозяин. Опасные места. Это дорога из Крепости Луны, хозяин, к развалинам города на берегу Реки. Развалины города, да, гнус-с-сное место, полным-полно врагов. Не надо было слуш-шать людских советов. Хоббиты уклонилис-сь далеко в с-сторону. Должны теперь идти на вос-сток, вверх, вон туда, — он махнул тощей рукой к темнеющим горам. — А этой дорогой идти нельзя. Нет, нет! По ней ходит жестокий народ, народ из Крепости.

Фродо смотрел вниз на дорогу. Она казалась одинокой и покинутой, бегущей в туман к пустым руинам. Но в воздухе висело зло, точно и впрямь дорогой бродили незримые твари. Фродо содрогнулся, снова взглянув на дальние шпили, теперь тающие в ночи; голос воды был холоден и жесток: то был голос Моргулдуина, Реки Скверны, что текла из Долины Терзаний.

— Что будем делать? — спросил Фродо. — Мы шли долго и прошли много.

Найдем в лесу местечко, чтобы спрятаться и отдохнуть?

— Зачем прятатьс-ся ночью? — отозвался Голлум. — Сейчас-с не день, чтобы прятатьс-ся, хоббитам не нуж-шно прятатьс-ся.

— Слушай, ты! — сказал Сэм. — Хоббитам нуж-шно малость отдохнуть, даже если мы проспим до полуночи. Тебе и тогда хватит темноты, чтобы увести нас далеко, если ты знаешь дорогу.

Голлум неохотно согласился, и хоббит вернулся под деревья и прошел немного к востоку всхолмленной опушкой. Он не хотел отдыхать на земле, да еще так близко от «лиходейской дороги», и после недолгого спора все взобрались на развилку развесистого каменного дуба, вполне уютно устроившись среди толстых ветвей. Смеркалось, и под пологом дерева было совершенно темно. Фродо и Сэм немного закусили хлебом и сухими фруктами и отпили по глотку из фляг, а Голлум свернулся и тут же уснул. Хоббиты не смыкали глаз.

Было немногим больше полуночи, когда Голлум проснулся: они вдруг заметили его мерцающие белесые глаза. Он прислушивался и принюхивался — они уже знали, что так он по ночам определяет время.

— Мы отдохнули? Мы выспались? — осведомился он. — Тогда идем!

— Ни то, ни другое, — пробурчал Сэм. — Но мы пойдем, если время идти.

Голлум тут же спрыгнул с дерева, упав на четвереньки; хоббиты последовали за ним — правда, не так быстро и куда менее ловко.

Как только они спустились, Голлум снова повел их на восток, вверх по темным, отлого поднимающимся склонам. Почти ничего не было видно, силуэты деревьев можно было различить, лишь натыкаясь на деревья. Местность стала более пересеченной, идти становилось всё труднее, но Голлума это, казалось, ничуть не смущало. Он вел их сквозь кусты и поросшие куманикой пустоши; порой в обход глубокого оврага или темной ямы, порой вниз, в кустистые долины и снова вверх; но если спускались они ненамного, то противоположный склон всегда был длиннее и круче. Они неуклонно поднимались в горы. На первом привале они оглянулись — покинутый лес смутно виднелся позади, подобный огромной плотной тени темнее ночной тьмы.

По пустому небу расползалась пришедшая с Востока чернота, медленно пожирая слабые неясные звезды. Чуть позже из-за тучи вынырнула ущербная луна, но она была окружена нездоровым желтым сиянием.

Наконец Голлум повернулся к хоббитам.

— Скоро день, — сообщил он. — Хоббиты должны поспешить. Опасно оставаться здесь днем без укрытия. Торопитесь!

Он прибавил скорость, и они устало последовали за ним. Вскоре начался подъем на крутой горный хребет. Он густо зарос дроком и черникой, и низким жестким боярышником, но там и сям попадались прогалины — шрамы недавних костров. Ближе к вершине кусты дрока стали гуще; они были очень старыми и высокими, тонкими у корней, но густыми вверху; и на них уже распустились желтые цветы, мерцающие в темноте и издающие слабый аромат. Колючие кусты были так высоки, что хоббиты шли прямо под ними, проходя через длинные иссохшие острова, устланные рыхлой колкой землей.

В дальнем конце этого обширного гребня они остановились и заползли под спутанный клубок боярышника. Искривленные сучья тянулись к земле, и их перехлестывала путаница старого шиповника. Глубоко внутри была пустота — впадина, устланная сухими ветвями и куманикой, укрытая первой листвой и весенними побегами. Там путники и улеглись, слишком усталые, чтобы есть; и, глядя сквозь дыры в «крыше», ожидали, когда медленно разгорится день.

Но день не пришел — лишь гиблые бурые сумерки. На востоке, под низкими тучами, разлилось тусклое багровое зарево — то был не багрянец зари. Через смятые земли протянулись к ним Горы Тьмы, черные и бесформенные у подножий, где густо лежала не желающая уходить ночь, с зубчатыми вершинами и резко очерченными огненным сполохом острыми краями. Вдали справа вставал высокий горный отрог, мрачно темнея меж протянувшихся к западу теней.

— И куда же нам теперь? — спросил Фродо. — Это, что ли, вход в… в Моргульскую Долину — там, вдали, под той черной грядой?

— А к чему нам сейчас об этом думать? — отозвался Сэм. — Мы ж, наверное, никуда сегодня не двинемся, в этакий-то денек — его и днем-то не назовешь.

— Не назовешь, не назовешь, — сказал Голлум. — Но мы должны скоро идти к Перекрестку. Да, к Перекрес-стку. Так прош-шла дорога, да, хозяин.

Багровое зарево над Мордором угасло. Сумерки спустились и огромной туманной розой нависли над ними. Фродо и Сэм поели и улеглись. Но Голлум не отдыхал. Их еды он в рот не брал, но воды выпил и теперь ползал под кустами, принюхиваясь и ворча. Потом он вдруг исчез.

— Сбежал охотиться, — отметил Сэм и зевнул. Была его очередь спать первым, и вскоре глубокий сон овладел им. Ему снилось, что он в саду Торбы — на-Круче, и ищет там что-то; но на спине его был тяжелый мешок, заставляющий его сгибаться. Вокруг почему-то бурно разрослись сорняки, а боярышник и орляк захватили грядки у изгороди.

— Ну и работки здесь, как я погляжу; а я так устал… — продолжал он говорить. И вдруг вспомнил, что ищет. — Моя трубка! — сказал он и проснулся.

— Дурошлеп! — обругал он себя, открыв глаза и удивляясь, почему лежит под изгородью. — Она же в твоем мешке!

Тут он сообразил; сначала — что трубка, может, и в мешке, а вот табаку там нет; а потом — что от Торбы его отделяют сотни миль. Он сел. Была непроглядная тьма. Почему хозяин позволил ему проспать до вечера, не разбудил вовремя?

— Вы что ж, совсем не спали, господин Фродо? — укоризненно и недовольно проговорил он. — Сколько времени? Кажется, поздно…

— Нет, — откликнулся Фродо. — Но день становится темнее, а не светлее: темней и темней. Насколько я понимаю, еще нет и полудня, и спал ты не больше трех часов.

— Хотел бы я знать, что происходит, — сказал Сэм. — Неужто надвигается буря? Ежели так, она будет пострашней всех, какие мы видели. Хорошо, что мы в норе сидим, а не приткнулись под изгородью… — он прислушался. — Что это? Гром, что ли, или барабаны?..

— Не знаю, — ответил Фродо. — Это началось давным-давно. И земля иногда трясется, и уши словно бы закладывает.

Сэм огляделся.

— Где Голлум? Не приходил?

— Ни слуха, ни духу не было.

— Терпеть его не могу, — проворчал Сэм. — Честное слово, ничего другого не потерял бы с таким удовольствием. Но это как раз в его духе: потеряться именно сейчас, когда он нужен нам больше всего — если от него вообще была хоть какая-то польза, в чем я сомневаюсь.

— Ты забыл Болота, — сказал Фродо. — Надеюсь, с ним ничего не случилось.

— А я надеюсь, что он никого не предал. И еще надеюсь, что он не попал в лапы к нашим врагам. Потому что если попал — нам несладко придется.

В это время снова послышались громовые раскаты, теперь громче и глубже. Земля мелко дрожала.

— Думаю, нам уже несладко, — мрачно заметил Фродо. — Боюсь, Поход подошел к концу.

— Может, оно и так, — спокойно сказал Сэм. — Но «где жизнь — там надежда», как говаривал мой старик; «а потому не мешает подкрепиться», как он всегда добавлял. Вот вы и подкрепитесь немного, господин Фродо, и поспите чуток.

Послеполуденное время — во всяком случае, Сэм полагал, что оно должно так зваться, — тянулось бесконечно. Выглядывая из укрытия, он видел лишь серо — коричневый призрачный мир, медленно тонущий в тусклой бесцветной мгле. Было душно, но не тепло. Фродо спал беспокойно, вертелся и метался. Дважды Сэму послышалось имя Гэндальфа. Время, казалось, застыло на месте. Вдруг Сэм услыхал шипение позади — это был Голлум на четвереньках, глядящий на хоббитов мерцающими глазами.

— Просыпайтес-сь, прос-сыпайтес-сь! Просыпайтесь, сони! — прошептал он. — Просыпайтесь! Времени терять нельзя. Надо идти, да, надо идти тотчас-с-с. Времени терять нельзя!

Сэм подозрительно взглянул на него: он казался испуганным и взволнованным.

— Идти сейчас? Ты что удумал? Еще не время. Еще не время даже для чая — по крайней мере, в мирных краях, где пьют чай.

— Дурак! — зашипел Голлум. — Мы не в мирных краях. Время истощ-щается, да, время летит быс-стро. Нельзя терять времени! Мы должны идти. Просыпайтес-сь! — он уцепился за Фродо; и Фродо, вырванный из сна, вдруг сел и схватил его за руку. Голлум вырвался и отпрянул.

— Не надо быть глупыми, — шипел он. — Мы должны идти. Нельзя терять времени!

Ничего больше от него добиться не удалось. Где он был и какие надвигающиеся тучи заставляют его так спешить — он не желал говорить. Сэму все это казалось весьма подозрительным, и он этого не скрывал; но Фродо не обращал внимания на то, что творилось в Сэмовой душе. Он вздохнул, поднял мешок и приготовился выйти во всё густеющую тьму.

Совершенно бесшумно Голлум вел их вниз по склону, держась, где можно, под навесом кустов и перебегая, почти стелясь по земле, через открытые места; но свет был теперь таким тусклым, что даже зоркому зверю пустыни трудно было разглядеть одетых в серые плащи и капюшоны хоббитов, а еще труднее — услышать их, идущих осторожно, как умеет ходить лишь их маленький народ. Ветка не хрустнула, не прошелестел лист — а они прошли и исчезли.

Около часа шли они молча, угнетенные мглой и тишиной этих земель, нарушаемой изредка слабым рокотом — будто где-то в дальней горной лощине гремели барабаны. Они спустились вниз и, повернув к югу, зашагали прямо — насколько прямой путь мог отыскать Голлум через длинный изломанный склон, что тянулся к горам. Вдруг, недалеко впереди, они увидели вздымающийся подобно черной стене пояс деревьев. Подойдя ближе, путники поняли, что они огромны и древни — и по-прежнему высоки, хотя вершины их были обожжены и обломаны, точно буря и огненный смерч пронеслись над ними, но не смогли ни убить их, ни выворотить их бездонные корни.

— Перекресток, да, — прошептал Голлум; то были первые его слова с тех пор, как они покинули убежище. — Мы должны идти той дорогой. — Повернув к востоку, он повел их по склону и потом — неожиданно — глазам их предстал Южный Тракт, вьющийся вдоль внешнего края гор, пока не вливался в огромное кольцо деревьев.

— Это единственный путь, — сказал Голлум тихо. — Нет троп вне дороги. Нет. Мы должны идти к Перекрестку. Но торопитесь! И молчите!

Тайно, как разведчики во вражеском лагере, они прокрались вниз — на дорогу и заскользили вдоль ее западного края под каменистым склоном, сами серые, как камни, и бесшумные, как коты на охоте. Наконец они достигли деревьев и увидели, что стоят в большом кольце, открытом посередине навстречу пасмурному небу; промежутки меж необъятными стволами казались огромными темными арками рухнувшего дворца. В самом центре встречались четыре дороги. Позади путников лежала дорога к Мораннону; перед ними она начинала свой долгий путь к югу; справа карабкалась дорога из древнего Осгилиафа и исчезала на востоке за перекрестком — четвертый путь, дорога, которой им предстояло идти. Постояв с минуту, охваченный ужасом, Фродо понял, что сияет свет — он видел блеск его на лице Сэма. Повернувшись, он увидел за аркой ветвей дорогу к Осгилиафу, бегущую прямо, как натянутая лента, — всё вниз и вниз, на запад. Там, вдали, за печальным Гондором, сейчас скрытым в тени, садилось солнце, отыскав наконец край огромного медленно катящегося покрова туч. Слабый свет упал на высокую сидящую фигуру, спокойную и важную, как Каменные Гиганты. Годы источили ее, неистовые руки искалечили ее. Головы не было, а на ее место положили большой грубо обтесанный камень, примитивно расписанный неумелыми руками — изображение оскаленного в ухмылке лица с багровым глазом во лбу. Колени, и трон, и весь пьедестал покрывали каракули, перемешанные с мерзкими эмблемами, какими пользуется народ Мордора.

Внезапно Фродо заметил освещенную косыми лучами голову древнего короля: она откатилась и лежала у обочины.

— Смотри, Сэм!.. — вскрикнул он громко. — Смотри! Корона вернулась к Королю!

Глазницы были пусты, а искусно вырезанная борода сломана, но вкруг высокого сурового чела сиял венец из золота и серебра. Длинная плеть с маленькими белыми цветами-звездочками обвила лоб, словно в знак почтения к павшему королю, а в трещинах его каменных волос мерцал желтый очиток.

— Им никогда не победить! — сказал Фродо.

И тут слабый свет вдруг потух. Солнце скрылось, и будто дождавшись, когда угаснет светильник, опустилась непроглядная ночь.

Глава 8Ступени Кириф-Унгола

Голлум дергал Фродо за плащ и шипел со страхом и нетерпением:

— Мы должны идти, — твердил он. — Не должны стоять здесь. Торопитесь!

Фродо неохотно повернулся спиной к западу и пошел за проводником во тьму Востока. Они оставили кольцо деревьев и побрели вверх по дороге к горам. Эта дорога сперва бежала прямо, но вскоре стала забирать вправо, пока не привела к тому самому отрогу, который путники видели издали. Мрачный и неприступный, высился он над ними — темнее черного ночного неба. Дорога вползала в его тень и, обойдя вокруг, снова устремлялась к востоку и круто карабкалась вверх.

Фродо и Сэм тащились с тяжелым сердцем, не в силах более думать об опасности. Голова Фродо склонилась; ноша его опять тянула его к земле. Едва они миновали Перекресток, вес ее, почти позабытый в Ифилиэне, снова стал расти. Теперь, чувствуя, как круто бежит ему под ноги дорога, Фродо устало взглянул вверх; и тогда увидел его — как и говорил Голлум — город Призраков Кольца. Фродо съёжился на каменистом склоне.

Длинная наклонная долина, глубокий залив мглы, уходила далеко в горы. У дальнего края ее, высоко в горной седловине, на темных коленях Черных Гор стояли стены и башня Минас-Моргула. Темны были земля и небо вокруг него, но сам он был залит светом. Не плененным лунным светом, пробивавшимся некогда сквозь мраморные стены Минас-Ифиля, Крепости Восходящей Луны, дивно сиявшей в лунной долине. Бледнее лунного, затемненный какой-то медленной болезнью, дрожащим и дымным, как нездоровые испарения, был теперь этот трупный свет, освещающий ничто. В стенах и башни зияли дыры, как бессчетные черные окна, глядящие в пустоту; но на вершине башни медленно вращалась, сначала в одну сторону, потом — в другую, большая призрачная голова, всматриваясь в ночь. Какой — то миг трое путников стояли, дрожа, против воли глядя вверх. Голлум очнулся первым. Он снова настойчиво дергал их за плащи, но не говорил ни слова. Он почти тянул их вперед. Каждый шаг делался скрепя сердце, и время, казалось, замедлило бег, так что между поднятием ноги и ее опусканием на землю проходили томительные минуты.

Они медленно подходили к белому мосту. Здесь дорога, слабо мерцая, пересекала реку в центре долины и шла дальше, извивами приближаясь к воротам города: черной разверстой пасти во внешнем круге северной стены. Широкие пустоши лежали по берегам, туманные луга, заросшие бледными цветами. Они были светящимися, красивыми и жуткими одновременно, как сумасшедшие видения кошмарного сна; и от них исходил слабый запах тления: воздух был полон им. Мост перепрыгивал с луга на луг. У его начала стояли искусно высеченные статуи — фигуры людей и животных, но все оскверненные и отвратительные. Вода текла тихо и курилась, но пар, что поднимался от нее, клубясь вкруг моста, дышал смертным холодом. Фродо ощутил, что чувства его тупеют, а разум омрачается. Потом, будто чья-то воля овладела им, он вдруг заспешил, неверными шагами стремясь вперед, вытянув ищущие руки; голова его качалась. Сэм и Голлум рванулись за ним. Сэм схватил хозяина в объятия, когда тот споткнулся и едва не упал — у самого порога моста.

— Не туда! Нет, не туда! — прошептал Голлум, но дыхание, казалось, свистом прорезало тяжкую тишину, и он в ужасе скорчился на земле.

— Стойте, господин Фродо! — выдохнул Сэм в ухо хозяину. — Вернемся! Не туда. Голлум говорит: нет, и я впервые согласен с ним.

Фродо провел рукой по лбу и отвел глаза от города на холме. Светящаяся крепость манила его, он боролся с желанием помчаться вверх по светящейся дороге — к воротам. Наконец он с усилием повернулся и тут же почувствовал, что Кольцо сопротивляется ему, натянув цепочку; и глаза, когда он отвел их, на миг ослепли. Непроглядная тьма была перед ним.

Голлум, скорчившийся на земле, как испуганный зверек, исчез во мгле. Сэм поддерживал и вел спотыкающегося хозяина, спешившего за ним изо всех сил. Недалеко от ближнего берега в каменной ограде был проход. Они прошли сквозь него, и Сэм увидал узкую тропу, которая мерцала, подобно главной дороге, пока не погасала, карабкаясь по лугам предсмертников; дальше она вилась во тьме, уходя в северный конец долины.

Хоббиты с трудом шли рядом по этой тропе, неспособные разглядеть впереди Голлума, пока он не обернулся подогнать их. Глаза его светились бледно — зелеными сполохами, отражая, быть может, трупный свет Минас-Моргула, или вспыхивая в ответ на какие-то движения в крепости. Этот призрачный свет и темные бойницы держали Фродо и Сэма в постоянном напряжении, заставляя то и дело оглядываться через плечо и отыскивать глазами темнеющую тропу. Они медленно двигались вперед. Когда они вышли из смрадных испарений отравленной реки, дышать стало легче, и головы немного очистились; но члены их налились теперь смертной усталостью, точно хоббиты всю ночь тащили тяжелый груз или переплывали реку с сильным течением. Они не могли сделать больше ни шагу.

Фродо остановился и сел на камень. Они взобрались на вершину большого горба голой скалы. Впереди был залив в склоне долины, и тропа обегала его по краю: широкий уступ с пропастью справа; по острому южному склону горы карабкалась она вверх, пока не исчезала во тьме.

— Я должен немножко отдохнуть, Сэм, — прошептал Фродо. — Мне тяжело, старина, очень тяжело. Интересно, далеко ли смогу я унести его?.. Но сейчас я должен отдохнуть, прежде чем полезу туда, — он указал вперед.

— С-с-с-сш, с-с-с-ш! — зашипел Голлум, подбегая к ним. — С-с-с-ш! — пальцы он прижимал к губам и настойчиво тряс головой. Дергая Фродо за рукав, он указывал на тропу; но Фродо не двигался.

— Не сейчас, — сказал он. — Не сейчас… — Усталость и нечто большее, чем усталость, придавило его; казалось, тяжкое заклятье наложено на его дух и плоть. — Я должен отдохнуть, — пробормотал он.

При этом Голлумовы ужас и тревога стали столь велики, что он снова заговорил, прикрывая рот, словно хотел скрыть слова от невидимых слухачей:

— Не здесь, нет. Здесь нельзя отдыхать. Дурачьё! Глаза увидят нас. Когда они подойдут к мосту, они увидят нас. Идем отсюда! Вверх, вверх! Идем!

— Идемте, господин Фродо, — неожиданно поддержал Голлума Сэм. — Он ведь опять прав. Ни к чему нам тут оставаться.

— Ладно, — сказал Фродо издалека, точно в полусне. — Я попытаюсь, — он устало поднялся на ноги.

Но было поздно. Гора под ними дрогнула и затряслась. Оглушительный грохот прокатился в глубинах земли, и эхом откликнулись горы. Потом с опаляющей внезапностью полыхнуло багровое пламя. Далеко над восточными горами оно вонзилось в небо и озарило низкие тучи темным огнем. В этой долине призраков и холодного мертвого света он казался нестерпимо неистовым и лютым. Вершины скал и хребтов, как зазубренные кинжалы, вырвались из густой тьмы, освещенные буйными сполохами над Горгорофом. Громко треснул гром.

И Минас-Моргул ответил. Ярко вспыхнули живые огни: ветви голубого пламени взметнулись из крепости и ближних холмов и взлетели к угрюмым тучам. Земля стонала; и из города донесся вопль. Смешавшись с резкими высокими голосами, похожими на голоса хищных птиц и пронзительным ржанием бешеных от ярости и ужаса коней, раздался раздирающий вой, дрожащий, поднявшийся до немыслимой высоты почти за гранью слышимого. Хоббиты обернулись на него — и повалились ничком, зажав уши.

Когда жуткий крик смолк, опав долгим болезненным стоном, Фродо медленно поднял голову. Пересекая узкую долину, стояли стены зловещего города, и его подобные пещере ворота были распахнуты настежь, как раскрытая пасть со сверкающими клыками. И из ворот выходило войско.

Все ратники были в саванах и черны, как ночь. На фоне тусклых серых стен и светящейся дороги Фродо отчетливо видел их — маленькие четкие фигурки, быстро и молча уходящие вдаль бесконечным потоком. Перед ними двигались конники, строй призраков, а во главе ехал один, больший, чем все: Всадник, весь в черном; шлем его венчала горящая недобрым огнем корона. Он был уже рядом с мостом, и Фродо впился в него глазами — ни моргнуть, ни отвести взгляд… Был ли то Предводитель Девятерых, вернувшийся на землю, чтобы вести в бой свое призрачное воинство? Да, несомненно, здесь был он — бледный король, чья холодная рука пронзила Хранителя Кольца смертоносным клинком. Старая рана налилась болью, леденящий холод пополз к сердцу Фродо.

Как раз когда эти мысли поразили его ужасом и сковали, точно заклятием, Всадник внизу вдруг остановился — он стоял у самого въезда на мост, и за ним стояло всё его войско. Повисла мертвая тишь. Может быть, Кольцо позвало Предводителя Призраков, или он забеспокоился на миг, ощутив чью — то чужую власть в своей долине.

Он медленно поворачивал темную, коронованную страхом голову, озирая тени невидящими глазами. Фродо ждал, как птица ждет приближения змеи, не в силах шевельнуться. И, пока он ждал, он ощутил более властный, чем всегда, приказ надеть Кольцо. Но, хотя тяга была велика, он не собирался поддаваться ей. Он знал: Кольцо только предало бы его, и даже если бы Фродо надел его — у него недостало бы сил противостоять Моргульскому Королю. Его воля не подчинялась более этому приказу, хоть и была смята ужасом, и он чувствовал лишь, как давит на него извне огромная тяжкая сила. Она завладела его рукой и, точно Фродо следил за чем — то издалека, не желая этого, но в нерешительности, потащила ее к цепочке на шее. И тут вмешалась его собственная воля; она медленно, борясь, оттянула руку назад и заставила ее искать другую вещь, тоже укрытую на груди. Она казалась холодной и твердой, когда Фродо нащупал ее: Фиал Галадриэли, так долго хранимый, совсем позабытый до этого часа. Едва он коснулся его — мысли о Кольце развеялись. Он вздохнул и склонил голову.

В этот миг Призрачный Король повернулся, пришпорил коня и переехал мост. Его темное войско последовало за ним. Быть может, эльфийские капюшоны укрыли хоббитов от невидящих глаз, и дума его о маленьком враге, окрепшая было, истаяла в глубинах его памяти. Но он спешил. Час пробил, и по воле своего Властелина он шел на Запад войной.

Скоро он отдалился, скрылся, как тень среди теней, уходя вниз, по извивам дороги, а позади него переходила мост черная рать. Такое огромное войско никогда со времен Исильдура не изливалось из этой долины; ни одна сила, столь жестокая и хорошо вооруженная, не штурмовала прежде переправы через Андуин; и однако это было всего одно — и не самое большое — из тех полчищ, которые сейчас слал вперед Мордор.

Фродо пошевелился. И внезапно потянулся душой к Фарамиру. «Буря наконец разразилась, — подумал он. — Все эти войска движутся к Осгилиату. Успеет ли Фарамир переправиться? Он догадывался об этом, но знал ли час? И кто сможет удержать броды, когда подойдет Предводитель Девятерых? А ведь следом придут еще армии… Я опоздал. Всё погибло. Слишком долго я мешкал. Все погибло. Даже если я сделаю, что должен, никто всё равно ни о чем не узнает. Мне некому будет рассказать. Всё впустую». Побежденный слабостью, он заплакал. Армии Моргула все шли через мост.

Потом далеко-далеко, будто вынырнув из воспоминаний о Крае, возникло раннее солнечное утро, когда на зов дня отворяются двери, и он услыхал голос Сэма:

— Просыпайтесь, господин Фродо! Просыпайтесь!..

Добавь голос: «Завтрак на столе», — он вряд ли бы удивился. Сэм был настойчив.

— Просыпайтесь, сударь! Они ушли, — сказал он.

Донесся глухой лязг. Ворота Минас-Моргула захлопнулись. Последние ряды копейщиков скрылись за поворотом. Крепость всё так же скалилась на долину, но огонь в ней угас. Город вернулся во тьму и окутался молчанием. Однако по — прежнему он был бдителен и насторожен.

— Проснитесь, господин Фродо! Они ушли, и нам тоже лучше уйти. Здесь еще осталось что-то живое, что-то с глазами, какие-то зрячие духи, если вы меня понимаете; и чем дольше мы будем торчать на месте, тем скорей они нас высмотрят. Идемте, хозяин, идемте!

Фродо поднял голову и встал. Отчаянье не оставило его, но слабость прошла. Он даже мрачно улыбнулся, чувствуя сейчас, так же ясно, как мгновенье назад чувствовал обратное, что то, что он должен сделать, — он должен сделать, если сумеет, и неважно, узнают ли об этом Фарамир, или Арагорн, или Эльронд, или Галадриэль, или Гэндальф, или кто-нибудь еще. Он взял посох в одну руку, а фиал — в другую. Когда он увидел, что яркий свет пробивается сквозь пальцы, он засунул светильник за пазуху, поближе к сердцу. Потом, отвернувшись от Крепости Темных Сил, слабо серебрящейся во мгле долины, приготовился ступить на уходящую вверх тропу.

Голлум, как видно, уполз за выступ, когда растворились ворота Минас-Моргула, оставив хоббитов лежать, где лежали. Теперь он пробрался назад, зубы его клацали, пальцы тряслись.

— Глупцы! Дурачье! — шипел он. — Спеш-шите! Не должны думать, что опасность прош-шла. Она не прош-шла. Спеш-ш-шите!

Они не ответили, но последовали за ним к крутому поднимающемуся уступу. Подъем мало понравился хоббитам, тем более после всех перенесенных ими опасностей; но он был не долог. Скоро тропа обогнула скалу и неожиданно ввела в узкий проход в горе. Они подошли к первой лестнице, про которую говорил Голлум. Тьма была полной, они не видели ничего на расстоянии вытянутой руки; но глаза Голлума бледно светились несколькими футами выше, когда он повернулся к ним.

— Осторожно! — прошептал он. — Много ступеней. Осторожней!

Осторожность и правда была нужна. Фродо и Сэм сперва почувствовали облегчение — что ни говори, а с обеих сторон были теперь стены — но лестница была крута, как трап, и чем выше они взбирались, тем чаще и чаще виделась им глубокая черная пропасть внизу. А ступени были узкими, с неравными промежутками, и часто предательские: скользкие, истертые по краям, некоторые — сломанные, а некоторые ломались, стоило поставить на них ногу. Хоббиты пробивались вперед, пока наконец не стали отчаянно хвататься руками за ступени вверху, заставляя невыносимо болящие колени сгибаться и разгибаться; и чем глубже лестница врубалась в гору, тем выше поднимались над их головами скалистые стены.

Наконец, когда они поняли, что не могут больше, перед ними вновь вспыхнули Голлумовы глаза.

— Мы влез-сли, — прошептал он. — Первая лестница кончилась. Умненькие хоббиты, влез-сли так высоко, очень умненькие хоббиты. Еще несколько маленьких лес-с-сенок и всё, да.

Вконец разбитый Сэм, а за ним — Фродо вскарабкались на последнюю ступень и уселись, растирая колени и ноги. Головы их кружились. Они были в глубоком темном проходе, по-прежнему ведущем вверх — хотя не так круто и без ступеней. Голлум не позволил им отдыхать долго.

— Есть еще одна лестница, — сказал он. — Гораздо длиннее. Отдохнете, когда дойдем до конца другой лестницы. Не сейчас-с.

Сэм застонал.

— Длиннее, говоришь?

— Да, да, длиннее, — подтвердил Голлум. — Но не такая трудная. Хоббиты влез-сли на Прямую Лестницу. Впереди — Ветреный Подъем, потом Змеис-стая Лес-с-стница.

— А потом что? — скучно спросил Сэм.

— Увидим, — тихо ответил Голлум. — Да, мы увидим!

— Помнится, ты говорил, там какой-то ход, — сказал Сэм. — Там разве нет хода или чего-нибудь, через что можно пройти?

— Да, там ход, да, — заспешил Голлум. — Но хоббиты смогут отдохнуть, прежде чем пойдут туда. Если они пройдут сквозь него, они будут почти на гребне. Почти на гребне, если пройдут. Да, да!

Фродо дрожал. Он вспотел во время подъема, а сейчас ужасно мерз — в проходе был ознобный сквозняк, тянущий с невидимых высот. Он встал и встряхнулся.

— Ну, идем! — сказал он. — Засиживаться тут не стоит.

Проход, казалось, тянется мили и мили, и всё время вдоль него дул холодный ветер, наливаясь постепенно ураганной силой. Горы будто старались испугать их своим смертоносным дыханием, отогнать прочь от тайных мест — или сдуть во тьму. Они лишь тогда поняли, что добрались до конца, когда не увидели справа стены.

Видно было немного. Огромные черные силуэты и глубокие мглистые тени громоздились кругом, но время от времени тусклый багровый свет вспыхивал под низкими облаками, и в эти мгновения путники видели впереди и вокруг высокие пики, точно колонны, подпиравшие необъятную провисшую крышу. Они вскарабкались на много сотен футов к широкому уступу. Слева от них была скала, справа — пропасть.

Голлум вел их вплотную к скале. Они пока никуда не карабкались, но земля была теперь более неровной, усыпанной глыбами и осколками камня. Шли медленно и осторожно. Сколько прошло времени с тех пор, как они вошли в Моргульскую Долину — ни Сэм, ни Фродо не смогли бы сказать. Ночь казалась бесконечной.

В конце концов они увидели перед собой еще одну стену — и еще одну лестницу. Они снова остановились и снова начали карабкаться. Подъем был долгим и утомительным; однако на сей раз лестница не зарывалась в скалу. Здесь высокая гора отклонялась назад, и тропа, как змея, извивалась по ней. В одном месте она подползла к самому краю темной пропасти, и Фродо, заглянув вниз, увидел большое ущелье в начале Долины Призраков. По нему, мерцая, как светляк, пробиралась от Мертвого Города к Забвенному Перевалу призрачная дорога. Фродо поспешно отвернулся.

Лестница всё вилась, всё ползла вперед и вверх, пока наконец последним коротким прямым пролетом не выбралась снова на плато. Тропа уводила в сторону от главного перевала в большом ущелье и шла своим опасным путем по дну меньшей расселины, лежащей высоко в Горах Тьмы. Хоббиты смутно различали гигантские каменные столбы и иззубренные башни по обеим сторонам, между которыми были щели и трещины темнее ночи, где позабытые зимы глодали и точили не знающий солнца камень. И багровый отсвет в небе казался теперь ярче; хотя они не сумели бы сказать, пришло ли в эти гиблые места утро, или же они видят пламя ярости Саурона, бушующее в Горгороте. Всё еще далеко и всё еще высоко увидел Фродо — как он догадался, взглянув вверх — самый конец этой мучительной дороги. На фоне угрюмой красноты восточного неба расселина врисовывалась в последний хребет — узкая, глубоко прорезавшая черную скалу; а на каждом плече скалы стоял каменный рог.

Фродо остановился и пригляделся повнимательней. Левый рог был высоким и стройным; и в нем горел багровый свет — или свет, что горел в землях позади, просвечивая сквозь дыру. Теперь хоббит видел: то была черная башня, нависшая над перевалом. Он схватил Сэма за руку и указал вверх.

— Не нравится мне это! — нахмурился тот. — Выходит, этот тайный путь все-таки охраняется, — проворчал он, поворачиваясь к Г оллуму. — И ты об этом знал, а?

— Все пути охраняются, — сказал Голлум. — Конечно, охраняются. Но хоббитам надо как-то пройти. Этот путь охраняется меньш-ше. Они, наверное, все ушли на войну, все уш-шли, наверное.

— Наверное, — пробурчал Сэм, меряя дорогу взглядом. — Это нам еще идти и идти, пока мы дотуда дойдем. А потом ведь еще «ход»… Надо бы вам отдохнуть, господин Фродо. Не знаю, который теперь час дня или ночи, но отшагали мы немало.

— Да, мы должны отдохнуть, — согласился Фродо. — Давайте найдем какой-нибудь уголок без ветра и соберемся с силами — для последнего броска. — Потому что сейчас это было правдой для него. Ужасы лежащего впереди края и дело, которое надо будет сделать там, казались далекими, слишком еще далекими, чтобы думать о них всерьез. Все мысли его были заняты непроходимой стеной и стражей: мимо них надо было пройти. Если ему удастся совершить эту невозможную вещь — тогда и главное его дело как-нибудь сделается — так, во всяком случае, мнилось ему в тот черный усталый час, тихо тянувшийся в каменистой тьме под Кириф-Унголом.

В темной щели между двумя гигантскими скальными столбами они уселись: Сэм и Фродо чуть в глубине, а Голлум свернулся на земле у входа. Здесь хоббиты поели — в последний раз перед тем, как войти в Забвенные Земли, а может быть — и вообще в последний раз. Они съели понемножку гондорской еды и по кусочку эльфийских галет и отпили по глотку из фляг. Воду надо было беречь, и они лишь смочили иссушенные рты.

— Интересно, когда мы опять найдем воду? — озабоченно спросил Сэм. — И найдем ли?.. Но ведь они там, наверное, тоже пьют? Орки пьют или нет?

— Они-то пьют, — отозвался Фродо. — Но их питье не для нас.

— Тогда нам тем более надо наполнить фляги, — Сэм хмуро оглядывался. — Да вот беда; нету здесь воды, я уж сколько прислушиваюсь — не журчит. И Фарамир не велел нам пить моргульскую воду.

— «Не пейте ни из одной реки, текущей из Имлад-Моргула», — так он сказал, — проговорил Фродо. — А сейчас мы уже не в долине, и если набредем на ручеек — так он будет течь туда, а не оттуда.

— Я не поверю ни одному здешнему ручью, — уперся Сэм, — до тех пор, пока не буду умирать от жажды. Здесь везде зло, — он принюхался. — Ну и вонища! Чуете? Очень подозрительный запах. Не нравится он мне.

— Мне здесь вообще ничего не нравится, — вздохнул Фродо. — Тут камня стук — что кости звук. Земля, вода, воздух, — кажется, всё проклято. Но так уж пролег наш путь.

— Это-то так, — сказал Сэм. — А пожалуй, знай мы больше, когда уходили — нас бы здесь не было вовсе. Но, сдается мне, это всегда так. Геройские дела в старых сказках и песнях, господин Фродо: я их зову похождениями. Я — то прежде думал, что все эти дела герои совершали и искали их потому, что хотели этого, потому что жизнь была малость скучновата, а им не сиделось дома — что-то вроде развлечения, как сказали бы вы. А оказывается, всё вовсе не так. Герои-то, кажется, обычно просто попадали в них — так уж пролегал их путь. И у них, верно, было много возможностей, вроде как у нас, повернуть назад, только они не поворачивали. А коли поворачивали — так мы про то не знаем, потому что про них позабыли. Мы слышим о тех, кто шел вперед — и не всегда к счастливому концу, заметьте себе; во всяком случае, не всегда к тому концу, который сами назвали бы счастливым. Знаете: вернуться домой и узнать, что всё в порядке, хоть и изменилось немного, — как вернулся старый господин Бильбо. Однако эти сказки не всегда самые интересные, хоть оказаться-то в них, должно быть, интересней всего! Да, сударь, хотелось бы мне знать, в какую сказку угодили мы?..

— И мне бы хотелось, — ответил Фродо. — Но я не знаю. Как и во всякой настоящей сказке. Припомни-ка любую, ты ж ими битком набит. Ты можешь знать, или догадываться, какая это сказка: со счастливым концом или с грустным, но герои — то ее этого не знают. И ты не захочешь, чтоб они знали.

— Понятное дело, не захочу, сударь. Взять хоть Берена: он и думать не думал, что ему придется добывать Сильмариль из Железной Короны в Тангородриме — и однако добыл, а ведь это было лихое место, и опасность ему грозила куда чернее, чем нам. Но это долгое сказание, и идет из счастья в печаль и за них — история Сильмариля продолжалась, пока не дошла до Эарендиля… Вот так штука, сударь! Как же я раньше-то не подумал! У нас… у вас ведь с собой немножко его света в светильнике, который дала вам Владычица в дорогу! Ежели так — то мы, значит, в той же сказке?! Она продолжается. Неужто великие предания не имеют конца?

— Они не кончаются, как предания, — сказал Фродо. — Но герои их приходят и уходят, сыграв свои роли. Наша роль тоже кончится позже — или раньше.

— И тогда мы чуток отдохнем и поспим, — Сэм мрачно рассмеялся. — Я только это и имел в виду, господин Фродо. Я имел в виду: просто отдыхать, и спать, и просыпаться, чтобы поработать утром в саду. Я ведь все время только об этом и думаю. Все эти огромные важные планы не для меня. Но всё же хочется знать, попадем ли когда-нибудь в песню или предание? Мы и так в одном, конечно; я хотел сказать: в те, что рассказывают вечером у огня или читают по большим книгам с красными и черными буквами годы и годы спустя. И люди скажут: «Послушаем историю о Фродо и Кольце!» И кто-нибудь скажет: «Это моя самая любимая сказка. Фродо был очень смелым, правда, дед?» — «Да, малыш, славнейшим из хоббитов, а это говорит о многом».

— Это говорит о слишком многом, — сказал Фродо и засмеялся. Подобный звук не раздавался в этих местах с тех пор, как Саурон явился в Средиземье. Сэму вдруг почудилось, что все камни прислушиваются, а высокие скалы склоняются к ним. Но Фродо не обращал на них внимания; он опять засмеялся.

— Ну и Сэм, — едва выговорил он. — Вот послушаешь тебя — и решишь, что история уже написана. Но ты позабыл об одном из главных героев — Сэммиусе Отважное Сердце. «Мне хочется услышать побольше о Сэме, дед. Я его люблю, меня веселят его разговоры. Почему о нем так мало? Фродо не ушел бы без него далеко, правда, дед?»

— Зря вы смеетесь, господин Фродо, — хмуро сказал Сэм. — Я ведь серьезно.

— И я серьезно, — перестал смеяться Фродо. — Мы немного поторопились. Мы с тобой, Сэм, всё еще в худшем из мест предания, и очень похоже, что кто — нибудь скажет сейчас: «Закрой книгу, дед. Мы не хотим читать дальше».

— Очень может быть, — сказал Сэм, — Но я на месте «кого-то» не сказал бы этого. То, что происходит в преданиях и на самом деле — вещи разные… Даже Голлум был бы хорош в предании, куда лучше, чем здесь с вами. И он сам иногда рассказывает легенды. Интересно, кем он себя считает: героем или плутом?

Голлум! — позвал он. — Хочешь быть героем?.. Эй, а куда это он опять запропал?

У входа в трещину его не было, не было и во тьме неподалеку. Он отказался от их еды, хотя, как всегда, принял воду; а потом свернулся, чтобы спать. Вчерашнее его отсутствие можно было объяснить поисками еды; а сейчас он снова ускользнул. Но зачем на сей раз?

— Не нравятся мне эти его тайные уползания, — заметил Сэм. — И особенно теперь. Не может же он охотиться — тут даже мха нет!

— Ты напрасно не доверяешь ему, — возразил Фродо. — Мы не пришли бы сюда, даже не увидели бы перевала, если б не он, а поэтому должны мириться с ним. Если он предатель — он предатель.

— Всё равно я предпочел бы иметь его перед глазами, — заупрямился Сэм. — И уж тем более если он предатель. Помните, он ведь так и не сказал, охраняется тропа или нет? А сейчас мы видим там башню — она, может, пустая, а может, и наоборот. Уж не отправился ли он за орками, как по-вашему?

— Вряд ли, — усомнился Фродо. — Даже если он замыслил какое-нибудь лиходейство — а это вполне может быть — не думаю, чтоб он привел нас к оркам или другим вражьим прислужникам. Зачем ждать до сих пор и проходить через все опасности, и приближаться к земле, которой боишься? Он мог уже сто раз предать нас оркам с тех пор, как мы встретились. Нет, если уж тут что и кроется — это, должно быть, его собственная маленькая хитрость, которую он держит в тайне.

— А ведь вы, наверное правы, господин Фродо, — после короткого раздумья согласился Сэм. — Не скажу, правда, чтоб это сильно меня успокоило. Уверен: он охотно бы отдал оркам меня. Но я забыл: его прелесть. Как я понимаю, оно всю дорогу было Прелестью для бедненького Смеагола. Это — главное во всех его планах, если они у него есть. Но зачем ему понадобилось тащить нас так далеко — ума не приложу.

— Очень похоже, что он и сам этого не знает, — сказал Фродо. — Да и вряд ли в голове у него есть хоть один ясный план. Я думаю, он и правда старается уберечь от Врага Прелесть. Потому что попади оно к Врагу — это будет гибельно для него самого. А с другой стороны, возможно, он только ждет удобного случая.

— Да, Злыдень и Скрытень, как я говорил, — кивнул Сэм. — Но чем ближе они к Вражьим землям, тем больше Злыдень делается похож на Скрытня. Попомните мои слова: ежели мы и доберемся до перевала, он не даст нам перенести прелес-сть через границу, не сделав какой-нибудь пакости.

— Мы еще не добрались.

— Нет, но лучше нам до тех пор смотреть в оба. Если нас застигнут врасплох, Скрытень быстро возьмет верх. Небезопасно вам дремать сейчас, сударь. Если только вы прижметесь ко мне… Я был бы рад, если бы вы поспали. Я постерегу: а если вы ляжете поближе, чтобы я мог обнять вас, никто вас не тронет, чтоб ваш Сэм не узнал об этом.

— Спать!.. — Фродо вздохнул, будто в пустыне ему привиделась прохладная зелень. — Да, даже здесь я смог бы уснуть.

— Так спите, сударь! Кладите голову мне на колени.

Такими Голлум и увидал их несколько часов спустя, вынырнув из окружающего мрака. Сэм сидел, прислонившись к скале, голова его склонилась набок, он ровно посапывал. На его коленях лежала голова Фродо, погруженного в глубокий сон; на его белом лбу лежала одна из обветренных Сэмовых рук, а другая ласково обнимала хозяйские плечи. Лица хоббитов дышали покоем.

Голлум смотрел на них. Странное выражение прошло по его худому, голодному лицу. Свет в его глазах померк, они сделались тусклыми и седыми, древними и усталыми. Мучительная судорога, казалось, скрутила его, он отвернулся, всматриваясь в перевал и тряся головой, будто занятый каким — то внутренним спором. Потом вернулся и, медленно протянув трясущуюся руку, очень осторожно притронулся к колену Фродо — и прикосновение это было почти лаской. Краткий миг — но если бы спящие могли увидеть его в этот миг, они решили бы, что видят старого усталого хоббита, согнутого годами, что унесли его далеко от его времени, от друзей и родных, от полей и ручьев юности — старое, изголодавшееся, жалкое создание.

Но при этом прикосновении Фродо вздрогнул и тихо вскрикнул во сне — и Сэм проснулся. Первое, что он увидел, был Голлум — «тронувший хозяина», как он решил.

— Эй ты! — грубо сказал он. — Что это ты делаешь?

— Ничего, ничего, — тихо ответил Голлум. — Славный хозяин!

— Еще бы не славный! — хмыкнул Сэм. — Но куда ты ползал и откуда приполз, старый подлец?

Голлум отпрянул, и зеленый огонь вспыхнул под набрякшими веками. Он был теперь совсем как паук с выпученными глазами, отползающий назад на изогнутых лапах. Миг миновал — невозвратимо.

— Подлец, подлец!.. — прошипел он. — Хоббиты вс-сегда вежливы. Чудненькие хоббиты! Смеагол ведет их тайными тропами, которых никто не знает. Он устал, он высох; да, высох, — но он ведет их, и ищет путь, а они говорят подлец, подлец. Чудненькие друзья, да, прелесть, чудненькие.

Сэм почувствовал раскаянье, хоть и не стал доверчивей.

— Прости, — сказал он. — Прости, но ты разбудил меня, а я не должен был спать и разозлился. Но господин Фродо — он устал, я уговорил его поспать; так всё и вышло. Прости. А всё-таки: где ты был?

— Ползал, — ответил Голлум, и зеленый огонь в его глазах не потух.

— Ну, что ж, — вздохнул Сэм. — Пусть так. А сейчас нам надо бы уползать отсюда всем вместе. Сколько времени? Сейчас сегодня или завтра?

— Завтра, — сказал Голлум. — И было завтра, когда хоббиты улеглись спать. Очень глупо, очень опасно — если бы бедненький Смеагол не ползал вокруг, чтобы сторожить.

— Мы скоро устанем от этого слова, — проворчал Сэм. — Ну да всё равно. Я разбужу хозяина. — Он ласково откинул волосы со лба Фродо и, нагнувшись, тихо позвал: — Просыпайтесь, господин Фродо! Просыпайтесь!

Фродо вздрогнул, открыл глаза и улыбнулся, увидев склоненное над собой лицо Сэма.

— Что-то рано ты меня будишь, Сэм. Еще темно!

— Да тут всегда темно, — сказал Сэм. — Но Голлум вернулся, господин Фродо, и говорит: уже завтра. Так что нам пора идти. Последний кусок.

Фродо глубоко вздохнул и сел.

— Последний кусок! — повторил он. — Привет, Смеагол! Нашел ты еду?

Отдохнул хоть немного?

— Ни еды, ни отдыха, ничего для Смеагола, — заявил Голлум. — Он подлец.

Сэм прищелкнул языком, но сдержался.

— Не давай себе кличек, Смеагол, — поморщился Фродо. — Это неумно, справедливы они или ложны.

— Смеагол не дает себе ничего — ему дают, — ответил Голлум. Так прозвал его добренький Сэммиус, хоббит-всезнайка.

Фродо взглянул на Сэма.

— Да, сударь, — сказал тот. — Я проснулся и вдруг увидел его рядом — ну, и сорвалось с языка… Но я извинился, хоть и готов об этом пожалеть.

— Ну, так забудем это, — молвил Фродо. — Но, Смеагол, теперь мы с тобой подходим к главному. Скажи мне: можем ли мы сами пройти оставшийся путь? Мы совсем близко от перевала, от входа туда, и если мы можем войти сами, договор наш теряет силу. Ты свободен: свободен идти назад, к еде и отдыху, идти, куда хочешь, только не к нашим врагам. И когда-нибудь я вознагражу тебя — я или те, кто вспомнит меня.

— Нет, нет, не сейчас, — проскулил Голлум. — Нет! Самим им не войти, правда? Нет, не войти. Там проход. Смеагол должен идти вперед. Без еды. Без отдыха. Не сейчас.

Глава 9Логово Аракны

Может быть, сейчас и правда был день, как сказал Голлум, но хоббиты почти не видели разницы — разве что тяжкое небо над головой было не таким непроглядночерным, больше похожим на дымную крышу; да вместо глубокой тьмы ночи, которая всё еще таилась в ямах и трещинах, серая размытая тень окутала мир. Они пошли дальше; Голлум — впереди, хоббиты — бок в бок, вверх по длинной расселине между столбами и колоннами изодранных, выветренных скал, стоящих, как высокие бесформенные статуи, по обе стороны тропы. Ниоткуда не доносилось ни звука. Чуть дальше, в миле или около того, была большая черная стена, последняя вздыбленная горами груда камней. Она становилась всё темнее, вздымалась всё круче по мере того, как хоббиты подходили к ней, пока не воздвиглась над ними, закрыв собой всё, что лежало позади. Глубокая тень залегла у ее подножия. Сэм принюхался.

— Ух! Ну и запах! — сморщился он. — И чем дальше — тем сильней.

Вскоре они вошли в тень и в центре ее увидели отверстие пещеры.

— Это дорога туда, — сказал Голлум. — Это проход.

Он не сказал, что ход этот зовется Торех-Унголом, Логовом Аракны. Из пещеры исходило зловоние — не тошнотворный аромат тления, как в лугах Моргула, а отвратительная вонь, словно отбросы или другая мерзость валами скапливалась и хранилась в пещерной тьме.

— Это единственный путь, Смеагол? — спросил Фродо.

— Да, да, — отвечал тот. — Да, нам надо идти этим путем.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что пролез через эту нору? — насмешливо поинтересовался Сэм. — Ну и ну!.. Хотя ты, может, и не помнил о запахе: тебе-то он не мешает, а?

Глаза Голлума блеснули.

— Он не знает, о чем мы помним, правда, прелесть? Нет, не знает. Но Смеагол может кое-что хранить… Он прошел насквозь. Это единственный путь.

— И что это там так воняет, интересно знать? — спросил Сэм в пустоту. — Это похоже… даже говорить неохота, на что. Гнусная орочья нора, помяните мое слово, со всей мерзостью, какая только может в ней скопиться… Тьфу!

— Ну ладно, — сказал Фродо. — Орки или не орки, если это единственная дорога, мы пойдем по ней.

Они глубоко вздохнули и нырнули внутрь. В несколько шагов они оказались в совершеннейшей, непроглядной тьме. Только в неосвещенных коридорах Мории видели Фродо и Сэм такую тьму, но здесь она была еще глубже и гуще. Там — там было движение воздуха, и эхо, и ощущение пустоты. Здесь воздух был недвижным, застойным, тяжелым, а звуки умирали. Они шли, точно в черном тумане, порожденном самой Тьмой, словно Тьма ослепила не только их глаза, но и разум, так что даже память о цвете, форме, свете истаяла навек. Ночь была всегда, ночь была всюду, ночь была всё.

Но пока они еще чувствовали, и чувствительность их ног и пальцев обострилась почти мучительно. Стены, к их удивлению, оказались гладкими, а пол — за исключением двух-трех ступенек — был гладким и ровным, ведя всё вверх и вверх неуклонным подъемом. Туннель был таким высоким и широким, что, хотя хоббиты шли рядом, касаясь стен руками, тьма разделила их.

Голлум исчез, но был, казалось, всего в нескольких шагах. До тех пор, пока они могли обращать на это внимание, они слышали впереди его шипящее, затрудненное дыхание. Но шло время — чувства их притупились, осязание и слух оцепенели, а они всё брели, нащупывая путь, и только усилие воли, страстное желание выйти наконец к высокому перевалу поддерживало их.

Они отошли, наверное, уже далеко — время и расстояние стали для них неизмеримы, — когда Сэм, шедший у правой стены, понял, что в ней есть отверстие: на миг он ощутил слабое дуновение свежего воздуха — и всё пропало.

— Сдается мне, тут не один проход, — прошептал он с усилием: слова с трудом сползали с его губ. — Должно, такая же орочья нора, как и всюду здесь!

После этого сначала он справа, потом Фродо слева прошли еще несколько таких же отверстий: то побольше, то поменьше; однако сомнений, куда идти, не было, потому что путь был прямым, никуда не сворачивал и по-прежнему круто поднимался вверх. Но долог ли он, сколько им придется еще выносить — и сколько они смогут вынести? Бездыханность воздуха росла по мере подъема; и теперь они часто ощущали в кромешной тьме препятствие покрепче мерзкого духа. Иногда что-то легко касалось их рук и лиц: длинные щупальца или свисающие растения, наверное, — хоббиты не смогли бы сказать, что это было. А смрад усиливался. Он становился всё сильней, пока им не начало казаться, что вонь — единственное ощущение, оставленное им, да и то, чтобы помучить. Час, два, три — сколько еще идти им этой темной норой? Часы казались днями… нет — неделями. Сэм оттолкнулся от стенки, коснулся Фродо, и руки их встретились и сцепились, и дальше они шли вместе.

В конце концов Фродо, ощупывая стену, неожиданно наткнулся на пустоту. Он едва не свалился туда. Здесь было отверстие, куда шире всех прежних; оттуда исходило зловоние столь мерзкое, а чувство затаенной злобы столь сильное, что Фродо пошатнулся. И в этот миг Сэм качнулся и упал.

Поборов тошноту и страх, Фродо дернул Сэма за руку.

— Вставай! — хрипло выдохнул он, не слыша собственного голоса. — Оно всё идет отсюда: и вонь, и опасность. Вставай же! Быстрей!

Собрав оставшиеся силы и решимость, он рывком поднял Сэма на ноги и принудил двигаться себя самого. Сэм спотыкался рядом. Один шаг… Два… три… наконец, шесть шагов. Может быть, они миновали жуткую невидимую дыру, но так это было или нет, а идти вдруг стало легче, точно чья-то злая воля выпустила их. Они шли вперед, по-прежнему держась за руки.

И тут же — новая трудность. Тоннель разветвлялся, во всяком случае, так казалось, и они не могли понять, какой коридор шире или прямее. Куда идти — направо или налево? Они не знали, что может указать им путь, а между тем неверный выбор неминуемо привел бы их к гибели.

— Каким, интересно, путем пошел Голлум? — Сэм тяжело дышал. — И почему он не подождал?

— Смеагол! — позвал Фродо. — Смеагол! — Голос его прозвучал вороньим карком, и имя умерло, едва сорвавшись с губ. В ответ — ни звука, ни эха, воздух даже не шелохнулся.

— Кажись, теперь он и в самом деле сгинул, — пробормотал Сэм. — И сдается, именно сюда он и хотел нас завести. Голлум! Ты еще пожалеешь об этом — дай только до тебя добраться…

Двигаясь ощупью во тьме, они вдруг обнаружили, что левый проход закрыт: то ли это был тупик, то ли сверху свалился камень и перегородил коридор.

— Это не тот путь, — прошептал Фродо. — Верен он или нет, но нам надо идти другим.

— И быстро! — задохнулся Сэм. — Вокруг что-то… кто-то пострашнее Голлума. Я чую, что за нами следят.

Они не прошли и нескольких ярдов, когда сзади послышался звук, дрожащий и жуткий в тяжёлой ватной тиши: булькающий, клокочущий шум и долгое ядовитое шипение. Они обернулись — и ничего не увидели. Они стояли окаменев, уставясь во мрак, ожидая сами не зная чего.

— Ловушка! — сказал Сэм и положил руку на эфес меча; и едва он сделал это, как вспомнил о тьме Могильника. «Чего бы я хотел — это чтоб старина Том был рядом!» — подумал он. Потом, когда он стоял во тьме, а отчаянье и гнев слепили ему душу, ему привиделся свет: он вспыхнул в Сэмовой голове, непереносимо яркий поначалу. Затем свет расцветился: зеленое, золотое, серебристое, белое. Из дальнего далека проступила картина: Владычица Галадриэль, стоящая на траве Лориэна, и дары в ее руках. «Для тебя, Хранитель, — отдаленно, но явственно прозвучал ее голос, — для тебя я приготовила это».

Клокочущее шипение придвинулось ближе, донесся скрип, словно что-то огромное, суставчатое с медленной угрозой надвигалось из мрака.

— Хозяин, хозяин! — вскрикнул Сэм, и жизнь и настойчивость вернулись к его голосу. — Дар Владычицы! Эльфийский Светильник! Она ж сказала, он будет вам звездой во тьме! Эльфийский Светильник!..

— Светильник?.. — пробормотал Фродо, будто вырванный из сна. — Конечно же!.. Как это я о нем позабыл? «Если на твоем пути померкнут другие источники света — Эльфийский Светильник поможет тебе!» А сейчас нас только свет и может спасти!

Рука его скользнула за пазуху, и он медленно поднял над головой Фиал Галадриэли. Какой-то миг тот мерцал, слабый, точно звезда, пробившаяся сквозь туманную восточную мглу, а потом, когда сила его возросла и надежда возродилась в душе Фродо, вспыхнул и разгорелся серебряным пламенем — маленькое сердце ослепительного сияния, будто сам Эарендиль спустился с небесных троп с вечерней звездой — Сильмарилем во лбу. Тьма отступила перед ним, и Фиал стал центром воздушного хрустального шара, и рука, что держала его, искрилась белым огнем.

Фродо в изумлении взирал на этот волшебный дар, который он носил при себе так долго, не подозревая о его истинной ценности и могуществе. Он редко вспоминал о нем по пути, пока они не пришли в Моргульскую Долину, и никогда не пользовался им, потому что свет выдаст их. Аийя Эарендиль Эленион Анкалима! — вскричал он, сам не зная, что кричит; казалось, чей-то голос рвался из его груди — чистый, незамутненный смрадным туннельным воздухом.

Но в Средиземье были иные силы, силы ночи, и они были древними и могучими. И Она, что шла сейчас во мраке, услышала эльфийский клич, который раздавался давным-давно в глубинах времен и не трогал ее; не испугал он ее и теперь. Когда Фродо заговорил, он ощутил огромную злобу, и жуткий взгляд ощупал его. Немного вниз по туннелю, между ними и дырой, у которой они споткнулись, он увидел два глаза — два громадных пучка бессчетных глаз. Подползающая угроза стала наконец явной. Сияние Фиала сломалось и отразилось от их тысяч зрачков, но позади этого сияния бледным заревом занялся в них смертный огонь, пламя, вспыхнувшее в глубокой яме злобных дум. Глаза были чудовищными, омерзительными, звериными — и однако полные ясной целью и зловещим восторгом: они пожирали взглядом жертву, пойманную в ловушку, откуда ей не было выхода.

Фродо и Сэм, скованные ужасом, медленно пятились, не в силах отвести взгляд от жуткого упорства гибельных глаз; но когда они пятились — глаза придвигались. Рука Фродо дрогнула, Фиал опустился. Потом вдруг, точно освободившись от чар, Хоббиты пустились бежать; но на бегу Фродо оглянулся через плечо и с трепетом увидел, что глаза прыжком рванулись вслед. Запах смерти облаком окутал его.

— Стой! Стой!.. — отчаянно закричал он. — Бежать бесполезно!

Глаза медленно приближались.

— Галадриэль! — воззвал он и, собрав все свое мужество, снова поднял Фиал. Глаза замерли. На миг их пристальный взор приугас, словно намек на сомнение замутил их. Тогда сердце Фродо загорелось, и, не думая, что делает, — глупость ли это, отчаянье или храбрость, — он взял Фиал в левую руку, а правой обнажил меч. Разитель выскользнул из ножен, и нетупеющий эльфийский клинок заискрился в серебристом свете, мерцая по краям голубым огнем. Тогда, высоко подняв Светильник и выставив вперед ясный клинок, Фродо, хоббит из Края, твердо пошел навстречу глазам.

И они дрогнули. Сомнение росло в них с приближением света. Они тускнели один за другим и медленно отступали. Никогда прежде такая яркость не поражала их. От солнца, луны и звезд они укрывались под землей, но теперь звезда спустилась под землю. Она приближалась — и глаза струсили. Один за другим они погасли; они повернули прочь; они исчезли.

— Хозяин! Хозяин! — вскричал Сэм. Он был совсем рядом, тоже с обнаженным мечом. — Звёзды и слава! Эльфы сложат об этом песню, если узнают. Вот бы мне дожить и услышать, как они поют!.. Но не ходите вперед, хозяин. Не спускайтесь в ту берлогу! Давайте-ка выбираться из этой гнусной ямы, пока можно.

И они снова повернули назад, сперва пошли, а потом побежали, потому что пол круто поднимался вверх, и с каждым шагом они всё больше удалялись от зловония невидимого логова, и к их членам и сердцу возвращались силы. Но по-прежнему кралась за ними ненависть Стража, ослепшего ненадолго, быть может, но непобежденного, готового убивать. Однако сейчас навстречу им повеял ветерок — прохладный, едва уловимый. Отверстие, конец туннеля — наконец-то!..

Задыхаясь, томясь по открытому месту, они бросились вперед — и были отброшены назад. Выход закрывало что-то, но не из камня: оно казалось мягким и даже податливым, и однако было непроницаемо крепким: воздух сквозь него проходил, а свет — нет; они снова кинулись — и снова отлетели прочь.

Держа Фиал над головой, Фродо взглянул — и увидел перед собой серость, которую лучи Светильника не смогли ни пронзить, ни осветить, точно это была тень, созданная без света — и свету неподвластная. От стены до стены во всю высоту коридора протянулась гигантская паутина, сотканная каким — то невероятным пауком: плотная, толстая — каждая нить толщиной с канат.

Сэм невесело рассмеялся.

— Паутина? И только?.. Но каков паук, пропади он пропадом! Ну да ладно: он сплел — мы порвем!

В бешенстве он ударил мечом по паутине, но нить не перерубилась. Она лишь подалась немного — и распрямилась, как натянутая тетива, отшвырнув и меч, и руку, что держала его. Трижды Сэм бил изо всех сил, и наконец одна из бесчисленных веревок оборвалась и закачалась, кружась и рассекая воздух. Один конец хлестнул Сэма по руке, и хоббит отпрянул, вскрикнув и прижимая руку ко рту.

— Чтоб очистить эту дорожку, надобен не один день, — сказал он сквозь зубы. — Что ж делать-то?.. Глаза вернулись?

— Пока не видно, — откликнулся Фродо. — Но я всё еще чувствую, что они за мной следят — или думают обо мне: строят планы, как нас сожрать, наверное. Если этот свет ослабеет или, того хуже, погаснет — тут же явятся.

— Это ж надо — попасться в самом конце! — в голосе Сэма слышалась горечь; гнев его снова пробивался сквозь отчаянье и усталость. — Комары в паутине… Пусть проклятие Фарамира настигнет Голлума, и настигнет быстро!

— Нам это сейчас не поможет, — заметил Фродо. — Что ж! Посмотрим, что сможет сделать Разитель. Как-никак это эльфийский клинок. Ему знакомы сети ужаса: он был откован в темных расселинах Белерианда. Но тебе придется посторожить и отгонять глаза, если они вылезут. Вот, держи Светильник. Не бойся. Подними его, да гляди в оба!

Фродо подступил к огромной серой сети, рассек ее широким стремительным ударом, быстро проведя лезвием по туго натянутым веревкам, и тут же отпрыгнул. Голубовато мерцающий клинок прошел сквозь сеть, как коса сквозь траву, и нити забились и закорчились — и спокойно повисли. В сети зияла большая дыра.

Он наносил удар за ударом, пока паутина не распалась, и верхняя часть ее повисла, качаясь, как обвисший занавес. Ловушка была сломана.

— Идем! — вскричал Фродо. — Вперед! Вперед!.. Дикая радость освобождения из самой пасти отчаяния внезапно захлестнула его. Голова кружилась, будто он хлебнул крепкого вина. Он прыгнул вперед, крича на бегу.

Его глазам, прошедшим сквозь берлогу ночи, мгла этих темных земель казалась светом. Огромные дымы поднимались, клубились и истончались: тянулись последние часы пасмурного дня, багровое зарево Мордора утонуло в угрюмом мраке. И однако Фродо показалось, что он видит зарю надежды. Он почти достиг верха стены. Ущелье Зла, Кириф-Унгол, было перед ним: тусклая расселина в черной скале, и каменные рога темнели по обе его стороны. Короткий пробег, быстрый рывок — и они пройдут!

— Перевал, Сэм! — кричал он, не замечая пронзительности своего голоса, что освободился от удушливого воздуха туннеля и был теперь высок и громок. — Перевал! Бежим, бежим, и мы пройдем прежде, чем нас успеют остановить!

Сэм поспевал следом так быстро, как позволяли его усталые ноги; но, хоть он и рад был свободе, беспокойство не оставило его, и он на бегу оглядывался назад, на темную арку туннеля, боясь увидеть глаза или тень — какую, он и представить не мог — мчащуюся вдогон. Слишком мало он и его хозяин знали о хитрости Аракны. Из Ее логова было много выходов.

Она обитала там с незапамятных времен, злой дух в обличье паука, такая же, как те, которых некогда победил Берен в Горах Ужаса в Дориате. Как Аракна добралась сюда, избежав гибели, не говорит ни одно предание, ибо немногие предания пережили Великую Тьму. Но однако она была здесь — до Саурона, до первых камней Барад-Дура; и она не служила никому, кроме себя, высасывая кровь Людей и Эльфов, раздуваясь и толстея, бесконечно плетя призрачные сети: ибо всё живущее служило ей пищей, а ее извергла Тьма. Далеко и широко расселилось ее отродье, потомки несчастных самцов, убитых ею, ползли из долины в долину, от Эмин-Муиля к восточным холмам, к Дол-Гулдуру и чащобам Лихолесья. Но никто не мог превзойти ее, Аракну Великую, последнее дитя Унголианты, рожденную тревожить несчастный мир.

Голлум уже видел ее прежде, Смеагол, который лез во все темные ямы, и в былые дни он поклонялся ей и почитал ее, и тьма ее злой воли прошла рядом с ним по всем дорогам, отсекая его от света и раскаянья. И он обещал принести ей еду. Но его страсть не была ее страстью. Она мало знала — да они ее и не заботили — о всяких крепостях, кольцах и всём остальном, сотворенном разумом и руками: она желала смерти всему иному, духу и плоти, а себе — нескончаемой жизни в одиночестве, раздуваясь, пока горы не откажутся ее носить, а тьма не перестанет ее скрывать.

Но покуда мечты оставались мечтами, и она подолгу голодала, прячась в своем логове, пока сила Саурона росла, а свет и живые твари покинули его границы; город в долине был мертв, и ни эльфы, ни люди не приходили, только злосчастные орки, а они были осторожными и невкусными. Но ей надо было кушать, и как бы ни старались они проложить новые тропки от перевала к городу и обратно, она всегда умудрялась ловить их. Но ей хотелось мяса послаще. И Голлум привел ей его.

«Посмотрим, пос-смотрим, — частенько говорил он себе, когда злоба захлестывала его по пути от Привражья к Моргульской Долине. — Пос-с-смотрим. Может быть, да, вполне может быть, что, когда Она выплюнет кости и пустые шкурки, мы найдем его, Прелесть, награду бедненькому Смеаголу, который приносит вкусненькую еду, и мы спасем Прелесть, как обещ-щали. Да, да. И когда мы спасем его, тогда Она узнает, да, тогда мы рас-сплатимс-ся с ней, Прелесть. Со вс-с-семи рас-с-сплатимс-ся!..»

Эти мысли он таил в глубине своего хитроумия и надеялся скрыть их от нее, даже когда приполз и раболепно склонился перед ней, пока его спутники спали.

Что до Саурона, он знал, где она прячется. Ему нравилось, что она живет там, голодная, неутомимо злобная — лучший страж древнего пути в его земли: лучшего не смог бы создать и он сам. А орки… они, конечно, верные и полезные рабы, но их у него множество. И если время от времени Аракна закусывала парочкой, он не имел ничего против. А иногда он угощал свою кошечку (своей кошечкой звал он ее, но она не принадлежала ему), подбрасывая ей пленников-людей: их приводили к ее норе, и после рассказывали ему, как она с ними играла.

Так они и жили, развлекаясь каждый на свой лад, не боясь ни нападения, ни чар, ни того, что их лиходействам придет конец. Ни одна муха не вырывалась до сих пор из сетей Аракны: тем сильнее были сейчас ее ярость и голод.

Но Сэм ничего не знал об этом взбаламученном ими болоте зла — разве что страх рос в нем, смутное ощущение невидимой угрозы; и таким весом навалилась она на него, что ноги его налились свинцом, и он не мог бежать.

Ужас был вокруг, и враги были впереди — а хозяин в безумстве открыто несся им навстречу. Отведя глаза от тени позади и от мрака под левым обрывом, Сэм взглянул вперед и увидел две вещи, которые испугали его еще больше: меч, который Фродо не спрятал в ножны, горел голубым огнем; а в башне, хоть небо за ней и стало темным, по-прежнему кроваво мерцало окно.

— Орки! — пробормотал он. — Так нам не пройти. Они тут всюду — а может, и не только они, а и кое-что похуже.

Тут он вспомнил, что надо прятаться, и торопливо прикрыл рукой драгоценный Фиал, который всё еще нес. На миг ладонь его вспыхнула алой живой кровью, а потом он засунул Светильник глубоко в нагрудный карман и запахнул плащ. Теперь он старался идти быстрее. Хозяин опередил его: он был уже шагов на двадцать впереди: того и гляди, совсем исчезнет из виду.

Едва Сэм спрятал Фиал, как Она явилась. Он вдруг увидел, что слева и чуть впереди выползает из-под обрыва самая отвратительная тень из всех, какие он видел, более жуткая, чем видение кошмарного сна. Она походила на паука, но была больше любого зверя и страшнее их, потому что злобная жажда была в ее безжалостных глазах. Тех самых глазах, которые Сэм считал потухшими и побежденными — теперь они снова светились смертным огнем, гроздьями окружая ее торчащую голову. У нее были большие рога, а за кареткой стеблевидной шеи шло толстое разбухшее тело — огромный жирный надутый мешок, свисающий между ногами; оно было черным, покрытым мертвенно-синими пятнами, а живот был белесым, светился, и от него струился смрад. Ее изогнутые ноги поднимали высоко над землей низковатые колени, и каждая нога кончалась когтем.

Как только ее согнутые ноги и мягкое тело протиснулись через выход из логова, она понеслась с бешеной скоростью, то бегом, то делая внезапные скачки. Она была между Сэмом и его хозяином. То ли она не заметила Сэма, то ли решила не связываться пока с тем, кто держит свет, сосредоточить внимание на другой жертве, на Фродо, открыто бегущем вверх по тропе, не знающем об опасности. Он бежал быстро, но Аракна была быстрее; в несколько скачков она догонит его.

Сэм открыл рот и набрал побольше воздуха.

— Оглянитесь, хозяин! — заорал он. — Оглянитесь!.. Я… — и вдруг крик его оборвался.

Длинная липкая рука зажала ему рот, и в то же время что-то оплелось вокруг его ног. Он зашатался и упал назад — в лапы врага.

— Попалс-ся! — зашипел Голлум ему в ухо. — Наконец, моя прелесть, мы поймали его, мерз-с-ского хоббита. Да-с-с-с. Нам досталс-ся этот. Она получит другого. Да, Аракна схватит его, не Смеагол: он поклялс-ся; он не тронул хозяина. Но он поймал тебя, гнус-с-сный маленький подлец! — брызгал он слюной в шею Сэма.

Бешеная ненависть к предателю и отчаянье при мысли, что он задержан, когда хозяину его грозит смертельная опасность, вдохнули в Сэма такую неистовую силу, какой Голлум никак не ожидал от медлительного туповатого хоббита — а именно таким он считал Сэма. Сам Голлум не смог бы извернуться так проворно и яростно. Рука, зажавшая Сэму рот, соскользнула, и Сэм, быстро наклонив голову, рванулся, стараясь сбросить с шеи руку-удавку. Меч всё еще был у него в руке, а левей он держал Фарамиров посох. Он отчаянно пытался повернуться и проткнуть врага. Но Голлум был слишком быстр.

Его правая рука метнулась к запястью Сэма: пальцы были как тиски; медленно, безжалостно сгибал он Сэмову руку вперед и вниз, пока с мучительным вскриком Сэм не выпустил меча; и всё это время другая рука сжимала Сэмово горло.

Тогда Сэм испробовал последнюю уловку. Он рванулся изо всех сил и крепко уперся ногами в землю; потом вдруг оттолкнулся и всем весом опрокинулся на спину.

Не ожидая от Сэма даже такой простенькой хитрости, Голлум повалился — Сэм сверху — и ощутил своим животом вес крепкого хоббита. Резкий шип вырвался из него, и на миг тиски на шее Сэма ослабли; но Голлумовы пальцы с еще большей силой вцепились в руку, державшую меч. Сэм метнулся вперед и вбок, вскочил и повернулся вправо, завертевшись на руке, которую держал Голлум. Покрепче ухватив посох левой рукой, Сэм поднял его — и со свистом опустил на вытянутую Голлумову лапу, чуть пониже локтя.

Голлум с воплем отцепился. Тогда Сэм напал снова, не перекладывая посоха из руки в руку, он нанес еще один свирепый удар. Быстро, как змея, Голлум скользнул вбок, и удар, нацеленный в голову, пришелся по спине. Посох хрустнул и сломался. Но Голлуму было довольно и этого. Захват сзади был его старой, любимой игрой, и часто он побеждал в ней. Однако в этот раз, от злости, он сделал ошибку, подав голос и начав злорадствовать прежде, чем обе его руки сомкнулись на горле жертвы. Этот неожиданный, ужасный свет во тьме — он разрушил все его замыслы, его чудненький план не удался, и теперь он был лицом к лицу с разъяренным врагом, немногим меньше его самого. Эта драка не для него. Сэм подобрал с земли меч и замахнулся. Голлум взвизгнул и на четвереньках кинулся в сторону, отпрыгнув подальше, как лягушка — одним длинным прыжком. Прежде, чем Сэм настиг его, он удрал, с редкой прытью улепетывая по туннелю.

С мечом в руке Сэм бросился за ним. На какой-то миг он забыл обо всем, кроме ярости, сжигавшей его мозг, и страстного желания прикончить Голлума. Но Голлум исчез. И тут, когда Сэм стоял перед темной дырой и зловоние текло ему навстречу, внезапно, как удар грома, мысль о Фродо и Чудище оглушила его. Он повернулся и сломя голову понесся вверх по тропе, зовя и зовя хозяина. Он опоздал. План Голлума удался.

Глава 10Выбор Сэма Гискри

Фродо лежал на земле лицом вниз, а чудище склонилось над ним, так занятое своей жертвой, что не обратило внимание на крики Сэма, пока тот не оказался совсем рядом. Когда он подбежал, то увидел, что Фродо весь, от лодыжек до плеч, обмотан веревками, и чудище передними ногами то ли приподнимает, то ли подтаскивает к себе его тело.

Рядом с ним лежал, мерцая на земле, эльфийский клинок — там, где он, бесполезный, выпал из его руки. Сэм не стал дожидаться и выяснять, что будет дальше: он был слишком верен, или слишком храбр, или слишком большая ярость кипела в нем. С пронзительным воплем он прыгнул вперед и схватил левой рукой хозяйский меч. Он разъярился. Никогда не видели в диком мире зверей атаки более бешеной, чем эта: крохотное отчаянное создание, вооруженное одним-единственным зубом, кидалось на башню из рогов и брони, что стояла над его поверженным товарищем.

Вырванная его тонким воплем из злорадных грез, она медленно обратила к нему смертную злобу своего взгляда. Но не успела она понять, что перед ней ярость большая, чем ей приходилось видеть за все свои несчетные годы, сверкающий меч ударил ее по ноге, отрубив коготь. Сэм прыгнул внутрь, под арки ее ног, быстро поднял другую руку и пронзил пучок глаз на ее склонённой голове. Одно огромное око потухло.

Несчастное создание было сейчас прямо под ней, и она не могла дотянуться до него ни жалом, ни когтями. Ее широкое брюхо нависло над ним, гнило светясь, смрад почти валил его с ног. Однако ярости его хватило еще на один удар, и прежде чем она опустилась на него, раздавив его и всё его опрометчивое мужество, он с отчаянной силой полоснул ее ясным эльфийским клинком.

Но Аракна была не то что драконы, и, кроме глаз, мягких мест в ней не было. Вековую ее броню покрывали наросты и трещины, но она всё время утолщалась внутри новыми слоями. Клинок рассек ее страшной раной, но пронзить эти жуткие складки было не под силу никому, хотя бы сталь была откована эльфами или гномами.

Аракна подалась под ударом, а потом вознесла громадный мешок своего тулова высоко над Сэмовой головой. Рана сочилась ядом. Согнув ноги, она снова опустила на хоббита толстое брюхо. Слишком быстро. Потому что Сэм всё еще стоял на ногах и, отбросив свой меч, обеими руками держал эльфийский клинок, уставив его прямо вверх, острием в кошмарную крышу; и Аракна со всей силой своей жестокой воли, с силой, большей, чем в руке любого воина, осела на это острие.

Ни разу за свою долгую злобную жизнь не испытывала Аракна подобных мук. Ни самый отважный из воинов древнего Г ондора, ни самый дикий из пойманных ею орков никогда не вонзал клинка в лелеемое ею тело. Она содрогнулась. Снова поднявшись, дергаясь от боли, она метнулась назад судорожным прыжком.

Сэм упал на колени у самой головы Фродо, чувства его потонули в зловонном смраде, руками он по-прежнему сжимал эфес меча. Сквозь застилающий глаза туман он видел лицо Фродо и упрямо боролся с собой, вытаскивая себя из подступающей дурноты. Он медленно поднял голову — и увидел ее в нескольких шагах, она уставилась на него, по клюву стекала ядовитая слюна, зеленый гной капал из раненого глаза. Она затаилась, прижавшись брюхом к земле, гигантские луки ее ног подрагивали, она готовилась к новому прыжку — чтобы ужалить насмерть: не капелькой яда, чтобы успокоить бьющуюся жертву; на сей раз — чтобы убить и разорвать.

Когда Сэм пригнулся, глядя на нее, увидев свою смерть в ее глазах, он словно бы услыхал далекий голос, и рука его потянулась к груди, и он нашел, что искал: холодным и твердым казался он на ощупь в этой призрачной земле ужаса — Фиал Галадриэли.

— Галадриэль! — слабо выговорил он и услышал голоса, далекие, но ясные: шутки и громкий смех эльфов, когда они шли под звёздами в лесах родного Края, и музыку эльфов, которая доносилась к нему сквозь сон в Каминном Зале замка Эльронда.

Гилфониэль а Эльберет!

И тогда наречие его было забыто, и он вскричал на языке, которого не знал:

А Эльберет Гильфониэль,

О мэнэль палан-дириэль,

Ле наллон си ди'нгурутос!

А тиро лин, Фануилос!

И с этим он вскочил на ноги и снова был хоббитом Сэммиусом, сыном Хэмфаста.

— Иди сюда, тварь! — заорал он. — Ты посмела тронуть моего хозяина, скотина, и заплатишь за это! Мы пойдем дальше; но сперва разберемся с тобой! Иди сюда, иди, отведай этого еще разок!..

И, точно Сэмов неукротимый дух разжег его, Светильник вспыхнул вдруг белым факелом в его руке. Он сиял, как звезда, что, спрыгнув с небосвода, озарила темный воздух нестерпимым блеском. Никогда прежде такой сошедший с небес ужас не пылал в лицо Аракны. Лучи его проникли в ее раненую голову и жгли ее невыносимой мукой, и гибельная зараза света поразила глаза. Она отступила, взбивая воздух передними лапами, ослепленная, разум ее умирал. Повернув искалеченную голову, она поползла, коготь за коготь, к отверстию под черной стеной.

Сэм шел следом. Он шатался, как пьяный, но шел следом. И Аракна наконец смирилась, потерпев поражение, судорожно дергаясь и трясясь, поспешала от него. Она добралась до норы и, протиснувшись внутрь, оставив желто-зеленый слизистый след, исчезла как раз тогда, когда Сэм наносил последний удар по ее вздрагивающим ногам. Потом он упал навзничь.

Аракна сгинула. Лежала ли она в своем логове, нянча злобу и оплакивая несчастную судьбу, долгими годами излечивая во тьме самое себя, отращивая новые глаза, пока не выползла, голодная, как смерть, в долины Эфель-Дуафа — об этом здесь речи нет.

Сэм остался один. Когда вечер Забвенной Земли опустился над полем битвы, он устало пополз к хозяину.

— Хозяин, дорогой хозяин… — сказал он, не Фродо не отозвался. Когда он бежал, нетерпеливо радуясь свободе, Аракна с жуткой быстротой догнала его и одним стремительным ударом клюнула в шею. Теперь он лежал бледный, не слышал голоса слуги, не двигался.

— Хозяин, милый хозяин! — повторил Сэм, и долго-долго ждал, и ждал напрасно.

Тогда быстро, как только мог, он разрубил веревки и приложил ухо к груди Фродо и к его рту — но не смог уловить ни единого движения жизни, ни единого — самого слабого — удара сердца. То и дело он тер руки и ноги хозяина, щупал его лоб — они оставались холодны.

— Фродо, господин Фродо!.. — звал он. — Не оставляйте меня тут одного! Ваш Сэм зовет вас. Не уходите, куда я не смогу пойти с вами!.. Очнитесь, господин Фродо! Очнись, Фродо, дорогой мой, родной… Очнись!

Потом в нем поднялся гнев, и он забегал вокруг тела хозяина, колотя воздух, рубя камни, выкрикивая угрозы. Вдруг он пришел в себя и нагнулся над лицом Фродо: оно било бледным в густых сумерках. И тут — внезапно — он понял, что эту самую картину видел он в зеркале Галадриэли перед уходом из Лориэна: Фродо с мертвенно-бледным лицом, лежащего у темной стены — спящего глубоким сном, как тогда показалось Сэму.

— Он умер! — проговорил он. — Не спит — умер!

И едва он сказал это, ему померещилось, точно слова заставили отраву снова приняться за дело, что цвет лица Фродо подернулся зеленью.

И тогда черное отчаянье окутало его, и Сэм склонился к земле, и натянул серый капюшон себе на голову, и ночь вошла в его сердце, и больше он ничего не чувствовал.

Когда тьма наконец рассеялась, Сэм огляделся и увидел, что тени вокруг сгустились; но на сколько минут — или часов — постарел мир, он вряд ли смог бы сказать. Он был в том же самом месте, и хозяин по-прежнему лежал рядом с ним — мертвый. Горы не искрошились, а земля не превратилась в развалины.

— Что ж теперь делать-то? — прошептал он. — Такой мы с ним путь прошли — неужто зря?..

И тут Сэму вспомнились его собственные слова — в то время, в начале похода, он и сам их не понимал: «Я ведь непременно вам пригожусь, сударь — и не здесь, не в Крае, если вы понимаете, про что я толкую».

— Но что я могу? Уйти домой и унести господина Фродо?.. Или идти дальше? Дальше?.. — повторил он и содрогнулся в сомнениях и страхе. — Дальше? Неужто я должен это сделать? И бросить его?

Он наконец заплакал; и, подойдя к Фродо, уложил его тело, сложил на груди холодные руки и набросил на него плащ; и положил с одного бока свой меч, а с другого — подаренный Фарамиром посох.

— Ежели мне идти, — сказал он, — так придется мне взять ваш меч, с вашего позволения, господин Фродо, но я оставляю вам вот этот — он, помните, лежал рядом с королем в Могильнике; и кольчуга будет при вас — та самая, мифрильная, что господин Бильбо подарил. А ваш светильник, вы ведь мне его одолжили, господин Фродо, и он очень мне нужен, потому что теперь я всё время во тьме. Он слишком хорош для меня, конечно, и Владычица дала его вам, но, может, она поймет… Вы — то понимаете меня, господин Фродо?.. Я иду дальше.

Но пока еще он не мог уйти. Он опустился на колени, взял Фродо за руку — и не мог выпустить ее. Время шло, в он по-прежнему стоял на коленях, держа руку хозяина, и в душе его шел спор.

Сейчас он старался найти силы, оттащить себя прочь и продолжать одинокий поход — чтобы мстить. Если бы он мог уйти, ярость вела бы его по всем дорогам, вдогон, пока он наконец не настиг бы его — Голлума. И тогда Голлум подох бы в каком-нибудь углу…

Но не это он должен был сделать. Было бы недостойно покидать хозяина ради этого. Этим его не вернешь. Ничем не вернешь. Лучше бы им умереть обоим. И это тоже будет одинокий поход.

Сэм взглянул на яркий кончик меча. Он подумал об иных краях, где черный берег и пустой водопад в ничто. Это не выход. Никакой не выход — даже для скорби. Это совсем не то, что он должен сделать.

— Что же мне тогда делать?! — опять вскрикнул он и ясно услышал суровый ответ: пригождаться. Еще один одинокий поход, самый страшный из всех.

«Что?! — мне, одному, идти к Роковой Горе? — он всё еще трусил, но решимость росла. — Мне взять Кольцо у него? Совет доверил его ему…»

Ответ пришел немедля.

«И Совет дал ему товарищей, чтобы дело не погибло. А ты — последний из Отряда. Дело не должно погибнуть».

«Хотел бы я не быть последним, — он застонал. — Хотел бы я, чтобы здесь был господин Гандальф или хоть кто-нибудь. Почему я должен решать один? Я ж наверняка сделаю не то. Да и не по мне это: брать Кольцо, вылезать вперед…»

«Да ты ведь не лезешь вперед — тебя выпихивают. А что до того, что ты не тот, который нужен, — вспомни-ка о господине Фродо, да и о старом господине Бильбо не забудь. Они не выбирали себя».

«Стало быть, надо мне решать самому. Ладно. Я решу. Да только ведь наверняка ошибусь: посоветоваться-то не с кем, кроме как с собой.

Пораскинь мозгами, Сэм: ежели нас здесь найдут, или найдут господина Фродо, и оно будет при нем — лучшего подарка Врагу и не придумать. И тогда конец нам всем: Лориэну, Светлояру, Краю… всему, одним словом. И мешкать никак нельзя — не то опять-таки конец всем нам. Война началась, и, похоже, всё сейчас идет по Вражьему умыслу. Нечего и думать топать с ним назад за советом и помощью. Нет, сидеть тут и ждать, пока придут и прикончат меня над телом хозяина, и заберут его; или взять его и идти, — он глубоко вздохнул. — Выходит, брать да идти!»

Он нагнулся. Тихонько расстегнул пряжку на шее и скользнул рукой за ворот рубашки Фродо; потом, другой рукой приподняв его голову, поцеловал холодный лоб и осторожно снял цепочку. А потом голова покойно опустилась назад. Застывшее лицо не изменилось, и это больше, чем все другие приметы, убедило Сэма, что Фродо умер.

— До свиданья, хозяин, родной мой, — пробормотал он. — Простите своего Сэма. Он вернется, когда сделает дело. — если сделает. И тогда уж он больше не бросит вас. Отдыхайте спокойно, пока я вернусь; и пусть никакая тварь не мучит вас! А если б Владычица услыхала меня и подарила мне одно-единственное желание — я пожелал бы вернуться и найти вас здесь. До свиданья!»

Затем он согнул шею и надел на нее цепочку — и голова его склонилась к земле под тяжестью Кольца. Но медленно, точно вес этот уменьшился или новые силы влились в него, он поднял голову, а потом и встал — с усилием, правда, но встал на ноги и понял, что может идти и нести ношу. На миг он поднял Фиал и взглянул на хозяина, и мягкий свет струился, как свет далеких звезд, и лицо Фродо было дивно прекрасным, бледным, но красивым эльфийской красотой, как у того, кто долго шел сквозь Тени и Тьму. И с горьким спокойствием, рожденным этим последним взглядом, Сэм повернулся, спрятал Светильник и, запинаясь, побрел в темноту.

Он отошел недалеко. Тоннель был немного позади; Ущелье — сотней-другой ярдов впереди. Тропа виднелась во тьме — глубокая борозда, проторенная в прошедшие века, она некруто поднималась теперь по длинному желобу меж отвесных обрывистых стен. Желоб быстро сужался. Вскоре Сэм подошел к долгой череде широких плоских ступеней. Орочья башня была теперь прямо над ним, темно насупленная, с тускло светящимся багровым глазом. Сейчас хоббит был скрыт ее глубокой тенью. Он поднялся по ступеням — и был, наконец, в Ущелье.

«Я решился», — говорил он себе. Не это было не так. Хоть он и сделал всё, что мог, чтобы продумать всё до конца, то, что он делал, было не по нему. «Неужто я все-таки ошибся?» — бормотал он. — «Но что ж мне тогда надо было делать?»

Когда отвесные стены Ущелья сомкнулись над ним, прежде, чем взойти на вершину, прежде, чем взглянуть, наконец, на путь в Забвенные Земли, он обернулся. Мгновенье, застыв в невыносимом сомнении, глядел он назад. Он всё еще видел — темным пятном в густеющем мраке — пасть туннеля; и ему казалось, что он видит, или догадывается, где лежит Фродо. Ему мерещилось там слабое мерцание — или, быть может, его слепили слезы, когда он всматривался в это высокое каменистое место, где его жизнь разбилась в куски.

«Одно желание, одно-единственное, — он вздохнул. — Вернуться и найти его!» Потом повернулся к дороге и сделал несколько шагов вперед: самых тяжких и неохотных шагов за всю свою жизнь.

Лишь несколько шагов, а теперь еще несколько — и он спустится вниз, и никогда больше не увидит этого перевал… И тут вдруг ему послышались голоса. Он окаменел. Орочьи голоса. И впереди, и сзади. Шум топающих ног и дикие крики: орки подходили к Ущелью. Топающие ноги и шум позади. Сэм завертелся волчком. Увидел маленькие огоньки, факелы, мигающие у выхода из туннеля. Охота, наконец, кончается. Багровый глаз башни не был слеп. Его обнаружили.

Теперь мигание приближающихся факелов и лязг стали впереди были совсем близко. Еще немного — и достигнут вершины, и доберутся до него. Слишком он замешкался, решаясь — вот и поплатятся теперь. Как же ему спастись, уберечь себя, уберечь Кольцо?.. Кольцо. Он ни о чем не задумывался, ни на что не решался — просто понял вдруг, что вытянул цепочку и держит Кольцо в руке. Голова орочьего отряда вползла в Ущелье. Тогда он надел его.

Мир изменился, и каждый миг был заполнен часами раздумий. Сэм сразу понял, что слух обострился, тогда как зрение потускнело, но иначе, чем в логове Аракны. Тьмы не было — смутный сумрак; а сам он был один в сером неясном мире, как маленький твердый черный утес, и Кольцо, что оттягивало левую руку, было подобно кругу горячего золота. И он вовсе не чувствовал себя невидимым — жутко, невероятно видимым был он, и знал, что где-то Глаз ищет его.

Он слышал хруст камней и бормотание воды в Моргульской Долине, а внизу под скалой — кипящее страдание Аракны, ощупью втиснувшейся в какую — то темную дыру; и голоса в крепостных башнях; и вопли орков, когда те выходили из туннеля; и оглушительно гремящий в ушах грохот ног и звон орочьего оружия. Сэм пристыл к скале. Но они шли, как отряд призраков, серые расплывчатые тени во тьме — тени страха с блеклыми огнями в лапах. Они проходили мимо. Он съежился, пытаясь заползти в какую-нибудь щель и укрыться там.

Он слушал. Орки, вышедшие из туннеля, и другие, те, что спускались, заметили друг друга, и оба отряда торопились и орали. Он ясно слышал всех и понимал, что они говорят. Возможно, Кольцо давало понимание языков или просто понимание слуг того, кто его создал, — Саурона, так что он, спрятавшись, мог читать их мысли. Конечно, сила Кольца возросла стократ, когда оно вернулось туда, где было отковано; но одной вещи оно не могло даровать — мужества. Сейчас Сэм думал только, как бы схорониться получше, перележать всю эту кутерьму; и слушал он с тревогой. Он не мог бы сказать, близко голоса или далеко; слова, казалось, звучали прямо в его ушах.

— О-ла-ла! Горбаг! Что ты тут делаешь? Уже устал от войны?

— Приказ, увалень ты этакий. А сам ты что тут делаешь, Шаграт? Устал сидеть в башенной засаде? Думаешь, как бы удрать на войну?

— Приказы — для тебя. Я командую перевалом. Так что будь повежливей. Что ты можешь доложить?

— Ничего.

— Хэй! Хэй! Йой-и!!! — вопль ворвался в разговор вожаков. Задние орки что-то углядели. Помчались туда. А за ними все остальные.

— Хай! Хэй! Од-ла! Здесь что-то есть!.. Прямо на дороге!.. Шпион, шпион!

Донесся ворчливый посвист рожков и галдеж лающих голосов.

Сэм мигом забыл, что надо прятаться. Они увидели хозяина. Что они станут делать? От рассказов, которые ему доводилось слышать про орков, кровь стыла в жилах. Это было невыносимо. Он вскочил. Он отбросил все решения и сомнения. И страх заодно. Теперь он знал, где его место: рядом с хозяином, хоть и неясно было, что он сможет там сделать. Он опрометью бросился назад, вниз по ступенькам, вниз по тропе — к Фродо.

«Сколько их там? — соображал он на бегу. — Тридцать-сорок из башни да вдвое больше снизу. Скольких я смогу убить, прежде чем прикончат меня? Они увидят пламя меча, едва я его вытащу — и рано или поздно до меня доберутся. Интересно, скажут об этом хоть в одной песне: «Как Сэммиус пал на Высоком Перевале, возведя стену из вражьих тел вокруг своего хозяина? Да нет, какое! Ведь Кольцо найдут, а тогда уж, ясное дело, песен не будет. Ноя ничем не могу помочь. Мое место рядом с господином Фродо. Они должны понять это — Эльронд, и Совет, и все великие Владыки и Владычицы, со всей их мудростью. Их план не удался. Я не могу быть Хранителем. Не могу — без Фродо».

Но орки уже скрылись в тусклом мареве. У Сэма не было времени считаться с собой, но теперь он понял, что устал, устал почти до изнеможения: ноги несли его слишком медленно. Тропа, казалось, протянулась на мили. Куда они все подевались во мгле?

Вот они где! Ох и далеко же… Скопище фигур вокруг чего — то, лежащего на земле; некоторые, пригнувшись, метались взад-вперед — как псы над следом. Сэм попытался наддать ходу.

«Двигайся, Сэм, — понукал он себя. — Не то опять опоздаешь!» — он нащупал меч. Еще минута — и он обнажит его, и тогда…

Послышались шум, смех, улюлюканье, будто что-то поднимали с земли.

— Йа-хой! Йа-харри-хой! Раз! Два!

Потом голос скомандовал:

— Теперь — прочь! Скорым путем. Назад к Нижним Воротам! Она не тронет нас этой ночью, по всему видно.

Орда двинулась. В середине четверо несли на плечах тело. — Йа-хой!

Они забрали тело Фродо. Они уходили. Он не смог остановить их. Но все равно шел вперед: медленно, с трудом. Орки достигли туннеля. Те, что несли груз, вошли первыми, следом, давясь и дерясь — все остальные. Сэм шел. Он обнажил меч, голубое сияние дрожало в его руке, но они не видели его. Как раз, когда он, задыхаясь, подошел ко входу, последний орк исчез в черной дыре.

С минуту Сэм стоял, держась за грудь. Потом провел рукавом по лицу, стирая пот, грязь и слезы.

— Гады проклятые!.. — сказал он и прыгнул вслед им во мрак.

Теперь, однако, в туннеле было вовсе не так темно, словно бы он шагнул из прозрачной мглы в густой туман. Усталость Сэма росла, но воля всё крепла. Ему казалось, он видит чуть впереди свет факелов, но, торопясь изо всех сил, он не мог нагнать их. Орки ходят быстро, а этот туннель они к тому же хорошо знали, потому что, несмотря на Аракну, частенько пользовались им как быстрейшим путем из Мертвого Города. В какие стародавние времена был пробит главный туннель и большая круглая яма, где укрывалась Аракна, они не знали; но много обходов проделали они сами, чтобы избежать логова в походах туда и оттуда. Этой ночью они не собирались заходить далеко, а торопились отыскать боковой проход, что вел назад — к сторожевой башне на скале. Большинство ликовало, в восторге от того, что они видели и нашли, и потому вопили и бормотали на бегу. Сэм слышал резкие голоса, громкие даже в стоячем воздухе, и различал среди них два: они были словно бы громче и ближе. Вожаки отрядов замыкали шествие, разговаривая на ходу.

— Можешь ты приказать своему сброду не гомонить так, Шаграт? — проворчал один. — Они ж накличут Аракну.

— Шагай, Горбат! Твои гомонят не меньше, — отозвался другой. — Но пусть себе! Аракне сейчас немного не до нас, как я понимаю. Она, кажется, наткнулась на коготь, и мы не станем рыдать об этом. Разве не видишь: мерзкая грязь на всём пути до ее проклятой щели? Так пусть себе ржут! Нам ведь всё — таки повезло: заполучили то, что надобно Лугбурзу.

— Надобно Лугбурзу?.. А кто это, как ты думаешь? Вроде эльфа, только недомерок… Что в нем опасного?

— Я вообще не знал, что это, пока не увидел.

— Ого! Так тебе, выходит, не сказали, чего ожидать? Они не говорят нам всего, что знают, верно? Даже и половины не говорят. Но ведь и они могут ошибаться — даже Глава может.

— Ш-ш-ш, Горбат! — голос Шаграта стал таким тихим, что даже Сэм своим обостренным слухом едва слышал его. — Мочь-то они могут, но у них всюду глаза и уши; и среди моих олухов они тоже найдутся, уж поверь. Но в чем нет сомнения — так это в том, что они беспокоятся. Назгул внизу волнуется, чтоб ты знал; и Лугбурз тоже. Что-то почти проскользнуло.

— Почти, говоришь?..

— Именно, — подтвердил Шаграт. — Но об этом мы поговорим позже. Подожди, пока дойдем до Нижней Тропы. Там есть местечко, где мы сможем потолковать, а наши ребята пойдут дальше.

Вскоре Сэм увидел, что факелы исчезли. Потом раздался грохот и, когда он заторопился, — глухой удар. Он догадался, что орки прошли тем самым проходом, который они с Фродо посчитали закрытым. Он был закрыт по-прежнему.

Казалось, дорога перегорожена огромным камнем, но орки как-то прошли сквозь него — их голоса слышались по другую сторону. Они всё так же уходили вперед, глубже и глубже в гору, назад, к башне. Сэма охватило отчаянье. Тело его хозяина уносят с какими-то гнусными целями — а он не может преследовать похитителей! Он нажимал на камень, толкал, кидался на него — тот не поддавался. Потом изнутри опять донеслись голоса атаманов. Он застыл и прислушался, надеясь узнать что-нибудь полезное. Может, Горбат, который, кажется, обретается в Минас-Моргуле, выйдет, и Сэму удастся проскользнуть внутрь.

-.. Нет, не знаю, — сказал голос Горбага. — Донесения обычно доходят быстрее, чем кто-нибудь сможет долететь. Но я этим не интересуюсь. Так безопаснее. Бр — р-р! От этих Назгулов мороз по коже. Они взглядом сдирают с тебя шкуру и бросают одного в темноте — замерзать. Но Он — такой же; они его любимчики, так что ворчать бес толку. Да, скажу тебе, служба внизу не игрушка.

— Тебе бы здесь послужить, вместе с Аракной.

— Мне бы служить там, где нет никого из них. Но сейчас война, а когда она кончится, так, может, нам полегчает.

— Говорят, она идет успешно.

— Они скажут, — проворчал Горбаг. — Увидим. Но так или иначе, если она идет успешно, места-то будет побольше. Что ты скажешь?.. — если мы рискнем, ты и я, удерем да засядем где-нибудь сами по себе с несколькими верными парнями — где-нибудь, где много добычи и нет больших начальников?

— Ах!.. — вздохнул Шаграт. — Как в доброе старое время!

— Да, — сказал Горбат. — Но не надейся на это. Мне неспокойно. Как я говорил, Большие Начальники… — он перешел на шепот, — ай, даже Наивысший, могут ошибаться. Почти проскользнуло, сказал ты. Я же скажу — что-то проскользнуло. А мы должны следить. Вечно мы исправляем чужие ошибки; а где благодарность? Но не забудь: враги любят нас не больше, чем Его, и ежели Его одолеют, то и мы пропали… Слушай: когда тебе приказали выступить?

— Около часа назад, как раз перед там, как вы нас встретили. Пришла весть: «Назгул обеспокоен. Ждите шпионов. Удвойте бдительность. Патруль на Лестницы». Я тут же выступил.

— Плохо дело, — пробурчал Горбаг. — Слушай: наши Безмолвные Стражи забеспокоились более двух дней назад, это я знаю. Но мне не велели выступать и не послали известия в Лугбурз — из-за Великого Сигнала, потому что Предводитель Назгулов отправился на войну и всё такое. И потом, они довольно долго не могли заставить Лугбурз обратить на это внимание — так мне говорили.

— Глаз был занят где-то еще, полагаю, — сказал Шаграт. — Говорят, на западе творятся большие дела.

— Еще бы, — хмыкнул Горбат. — А в это время враги поднимаются по Лестницам. А где был ты? Ты-то ведь, кажется, должен караулить, не так ли, есть приказ или нет? Ты-то здесь зачем?

— Довольно! Не учи меня служить! Мы в свое время были настороже. И знали, что нас ждут веселые дела.

— Веселей некуда!

— Ты прав, некуда: огни, крики и всё в этом духе. Но на пути была Аракна. Мои парни видели ее и ее выползка.

— Выползка?.. Это еще что?

— Ты его должен был видеть: маленький, черный, тощий. Вроде паука, а может — как заморенная лягушка. Он уже бывал здесь. Сначала — давным-давно — вышел из Лугбурза, и нам было приказано пропустить его. С тех пор он раз или два поднимался по Лестницам, но мы его не трогали: он, кажется, снюхался с Ее Милостью. Думаю, он невкусен: ей-то наплевать на приказы Сверху. Но хорошо же ты охраняешь долину — он был здесь за день до этой заварухи. Мы видели его вчера в сумерки. Так или иначе, мои ребята доложили, что Ее Милость собирается повеселиться, и мне этого казалось вполне достаточно — пока не пришла весть. Я думал, выползок принес ей игрушку или вы прислали в подарок пленника. Я не вмешиваюсь, когда она играет. Мимо Аракны ничто не проскользнет, если она на охоте.

— Ничто! У тебя что, глаз нет? Говорю тебе: я беспокоюсь. Кто бы ни шел по Лестницам — он прошел. Он разрубил ее сеть и ловко выбрался из норы. Есть о чем подумать!

— Так ведь она его в конце концов поймала, разве нет?

— Поймала его? Поймала кого? Этого недомерка? Но если бы он был один, она давно уволокла бы его в берлогу, и он бы был сейчас там. А ежели он надобен Лугбурзу — тебе пришлось бы лезть и доставать его. Приятная работка… Но он был не один.

Сэм стал слушать внимательней, даже прижал к камню ухо.

— Кто разрезал веревки, которыми она его обмотала, Шаграт? Тот же, кто разрубил сеть. Неужто ты этого не понял? И кто вонзил в Ее Милость булавку? Тот же самый, мыслю я. А где он? Где он, Шаграт?

Шаграт не ответил.

— Повари-ка своим котелком, если он у тебя есть. Смеяться тут не над чем. Никто — никто! — никогда не вонзал в Аракну булавок, как тебе известно. Печалиться не о чем, но подумай: тут поблизости кто-то поопасней всех треклятых мятежников, какие появлялись со времен Великой Осады. Кто-то прошел.

— И кто же это?

— По всем признакам, атаман Шаграт, я скажу, что это большой воин, скорее всего — эльф, с эльфийским клинком, а может, и с топором; он ускользнул и от тебя, и тебе его никогда не поймать. Очень весело! — Горбат сплюнул.

Сэм мрачно улыбнулся на это описание себя.

— Да ладно, у тебя все — мрак. Толкуй знаки, как хочешь, но их наверняка можно объяснить и по-другому. Как бы там ни было, у меня всюду стражи, и я не собираюсь заниматься всем сразу. Вот взгляну, кого мы поймали, — тогда и буду думать о другом.

— Кажется мне, ты не найдешь в этом малыше ничего интересного, — заметил Горбат. — Он, скорее всего, не имеет ничего общего с истинной опасностью. Большой воин с острым мечом, кажется, ценил его не так уж высоко — и оставил лежать: обычная эльфийская уловка.

— Посмотрим! Идем! Мы и так заболтались. Идем взглянем на пленника.

— Что ты собираешься с ним делать? Не забудь, первым увидел его я. Если намечается веселье — бери и нас с ребятами в долю.

— Тише, тише, — заворчал Шаграт. — У меня приказ. Он не для нашего с тобой пуза. Любой лазутчик, пойманный стражей, должен содержаться в башне. Пленника надо ободрать. Полное описание — одежда, оружие, письма, кольца и остальное, что найдется, — послать в Лугбурз, и только в Лугбурз. А пленника сохранять целым и невредимым, под страхом смерти для любого стражника, пока Он не пришлет за ним или не придет Сам. Всё это достаточно ясно, и так я и собираюсь поступить.

— Ободрать, а? — хмыкнул Горбат. — Что: зубы, ногти, волосы и всё прочее?

— Ничего подобного. Говорят тебе: он для Лугбурза. Он нужен целым и невредимым.

— Это уже труднее, — хохотнул Горбаг. — Он же не больше, чем труп. Что Лугбурзу делать с этой дрянью? Ему одна дорога — в котел.

— Идиот, — издевательски ласково сказал Шаграт. — Рассуждать ты горазд, а вот что все знают — не знаешь. Ты сам отправишься в котел или к Аракне, если не поостережешься. Труп!.. Это всё, что ты знаешь о Ее Милости? Если она обматывает веревками — она сыта. Она не ест мертвечины, да и крови холодной не пьет. Этот парень не умер!

Сэм вцепился в камень; всё плыло перед его глазами. Казалось, весь темный мир перевернулся вверх дном. Он почти лишился чувств — так велик был удар; но, даже борясь с собой, слышал в глубине души голос: «Ты осел, он не умер, и сердце твое чуяло это. Не доверяй своей башке, Сэммиус, она не лучшее, что у тебя есть. Твоя беда в том, что ты никогда по-настоящему не надеялся. Что ж теперь делать?» Сейчас — ничего, только прижаться головой к недвижному камню и слушать, слушать омерзительные орочьи голоса.

— Гарн! — рыкнул Шаграт. — У нее ведь не один яд. Когда она охотится, то клюет их в шею, и они делаются мягкими, как рыба без костей, и тогда она с ними играет. Помнишь старого Уфхака? Мы потеряли его несколько дней тому. А потом нашли; он висел в углу, но был в себе и ругался. Как мы смеялись! Она, наверное, забыла о нем, но мы его не тронули: не хотелось с ней связываться. Нар — этот гаденыш очнется через пару часов; и будет здоровехонек, может, только голова немного поболит. Будет, если Лугбурз оставит его в покое. Ну и, конечно, он не будет знать, где он и что с ним случилось.

— И что с ним случится, — засмеялся Горбаг. — Во всяком случае, мы ему кое-что расскажем, если уж остальное запрещено. Не думаю, чтоб он когда-нибудь бывал в нашем чудном Лугбурзе, так что ему будет интересно узнать, что его ждет. Дело становится забавней, чем я считал. Пошли!

— Тут не до веселья, говорят тебе, — возразил Шаграт. — Он должен быть цел, не то мы сами станем трупами.

— Прекрасно!.. Но будь я на твоем месте, я все-таки поймал бы того, что потерялся, прежде чем посылать в Лугбурз донесение. Мало приятного сознаваться, что ты поймал котенка и упустил кота.

Голоса стали удаляться. Сэм слышал звук уходящих шагов. Он оправился от потрясения, и теперь дикая ярость владела им.

— Все я сделал не так! — вскричал он. — Я ж знал, что так будет! Теперь вот они схватили его, гады окаянные! Никогда не бросай хозяина, никогда, никогда, никогда: это было моей правдой. Я нес это в сердце. Нет мне прощенья!.. Теперь я должен вернуться к нему. Несмотря ни на что, ни на что!

Он снова вытащил меч и принялся колотить по камню эфесом, но слышал лишь тупой звук. Меч, однако, сиял сейчас так ярко, что он стал кое — что видеть в его свете. К своему удивлению, он заметил, что огромный камень очень похож на тяжелую дверь, чуть выше двух его ростов. Между верхним ее краем и низкой аркой прохода зияла черная пустота. Скорее всего, это была всего лишь преграда для Аракны, замыкающаяся изнутри на засов или щеколду. Сэм собрал все силы, подпрыгнул, ухватился за верхний край, вскарабкался и спрыгнул — и тут же помчался, как сумасшедший, с мерцающим мечом в руках — за угол и вверх извилистым проходом.

Весть, что хозяин его всё еще жив, подняла его на последнее усилие, превыше мук и усталости. Он ничего не видел впереди — новый проход то и дело поворачивал; но ему казалось, что он вот-вот нагонит орков: голоса их снова приблизились. Теперь они звучали совсем рядом.

— Вот что я собираюсь делать, — сердито говорил Шаграт. — Посадить его в самый верхний каземат.

— К чему? — заворчал Горбаг. — У тебя что, нет темниц внизу?

— Он должен быть в безопасности, сколько тебе повторять? — ответил Шаграт. — Понял? Он — драгоценность. Я не доверяю ни своим, ни твоим парням; да и тебе тоже — уж больно ты охоч до развлечений. Он отправится, куда я его отправлю, и куда ты не доберешься, если не будешь вежливым. На самый верх, я сказал. Там — то уж он уцелеет.

— Ой ли? — сказал Сэм. — Ты забыл о великом эльфийском витязе, который потерялся!

С этими словами он обогнул последний угол — только чтобы понять, что то ли коридор, то ли острый слух обманули его: он ошибся в расстоянии.

Две орочьи фигуры были всё еще далеки. Теперь он видел их, черные и приземистые в багровом сумраке. Проход вел прямо вверх; а в конце широко распахнулись огромные двойные двери, ведущие, должно быть, в глубокие подвалы сторожевой башни. Орки с их ношей уже вошли внутрь. Горбаг и Шаграт подходили к воротам.

Сэм слышал хриплое пение, рев рогов, гортанные звоны гонгов. Горбаг и Шаграт переступили порог.

Сэм завопил и взмахнул Разителем, но его слабый голос потонул в шуме. Никто не заметил его.

Огромные двери захлопнулись. Бум-м. Железные засовы внутри опустились. Кланг. Ворота были закрыты. Сэм бросился на сомкнутые бронзовые плиты и без чувств упал наземь. Тьма накрыла его. Фродо был жив — и в руках Врага.

Возвращение Короля