Властелин колец — страница 7 из 8

Глава 1Застава Кириф-Унгол

Сэм с трудом поднялся с земли. Где это я, — подумал он — и тут отчаянье и боль вернулись к нему. Он был в глубокой тьме у подземных ворот орочьей твердыни; и их бронзовые створки сомкнулись наглухо. Он, должно быть, упал оглушенный, когда бросился на них; сколько он пролежал здесь — он не знал. Тогда он горел в огне ярости; теперь его тряс озноб. Он подобрался к воротам и прижался к ним ухом.

Далеко внутри слабо слышались вопли орков, но вскоре всё стихло — то ли они замолчали, то ли ушли слишком далеко. Голова Сэма болела, в глазах мельтешили огоньки, но он заставил себя успокоиться и подумать. Ясное дело, через эти ворота ему в башню не попасть; неизвестно, сколько придется ждать, пока они откроются, а ждать времени нет. Он больше не сомневался, что должен делать: освободить хозяина или умереть.

«Погибнуть тут проще простого, и уж наверняка легче, чем освободить его», — сказал он себе, пряча Разитель в ножны и отходя от ворот. Он медленно поплелся назад по проходу — во тьме: пользоваться Эльфийским Светильником он не рискнул; и по пути пытался сообразить, сколько прошло времени, как он и Фродо ушли от Перекрестка и собрать воедино всё, что произошло с ними с тех пор. Он давно потерял счет времени: он был в Царстве Тьмы, где день позабыт — и все, кто вступал в него, тоже казались позабытыми.

— Интересно, думают ли о нас хоть немного? — пробормотал он. — И что с ними со всеми приключилось? — он неопределенно помахал рукой. К слову сказать, смотрел он сейчас на юг, а не на запад.

А там время шло к полудню четырнадцатого дня марта по счету Края, как раз сейчас Арагорн вел черные суда от Пеларгира, а Мерри скакал с роандийцами по Извозному Долу — покуда Минас-Тириф пылал, а Пин видел, как растет безумие в глазах Дэнэтора. Однако среди всех своих забот и страхов мысли друзей то и дело обращались к Фродо и Сэму. О них не забыли. Но ни одна мысль не могла прийти на помощь Сэму Гискри — слишком далеко забрались он и его хозяин. Он был совсем один.

Он вернулся к каменной двери орочьего прохода и, не найдя ни замка, ни засова, перебрался поверху, как раньше, и тихо спрыгнул наземь. Потом бесшумно пошел к выходу из туннеля, где все еще мотались на холодном ветру лохмотья паутины. После зловонной тьмы Сэму стало холодно; но дыхание ветра освежило его.

Он осторожно двинулся вперед.

Вокруг была зловещая тишь. Света — не больше, чем в сумерки пасмурного дня. Гигантские дымы вставали над Мордором и устремлялись к западу, низко летя над головой — широкая череда туч, подсвеченная тускло-багровым.

Сэм взглянул вверх, на башню орков, и вдруг в ее узких окнах вспыхнули огни. Не сигнал ли это?.. Все его страхи — он позабыл о них в отчаянье и ярости — вернулись к нему. Насколько он понял, для него существовал только один путь — идти туда и постараться отыскать вход в башню; но колени его ослабли и он понял, что дрожит. Отведя глаза от Заставы и Перевала, он принудил непослушные ноги двигаться и медленно, прислушиваясь к каждому шороху, вглядываясь в плотные тени, вновь прошел мимо места, где упал Фродо и до сих пор воняло Аракной, — мимо и вверх, пока не оказался на самом перевале, где недавно надел Кольцо и смотрел, как проходит мимо отряд Шаграта.

Он остановился и сел. Он не мог идти дальше. Он чувствовал; стоит ему перейти перевал и вступить в Мордор — возврата не будет. Ни о чем не думая, он вытащил Кольцо и опять надел его. И тут же ощутил его вес, и сызнова почуял — стократ сильнее — злобу Глаза Мордора — ищущего, стремящегося пронзить тучи, им же самим созданные; сейчас они были помехой ему.

Как и раньше, слух Сэма обострился, а вокруг всё выцвело и истончилось. Скалистые стены тропы размылись, будто в тумане; но резко и ясно — и совсем близко — звучал лязг металла. Он вскочил и вжался в стену. Он был рад, что Кольцо с ним: еще один отряд орков шел по тропе. Или так ему сперва показалось. Потом вдруг он понял, что слух обманул его: крики орков доносились из башни, чей рог был сейчас как раз над ним.

Сэм вздрогнул и попытался заставить себя сдвинуться с места.

Там наверняка творилось какое-то лихо. Быть может, несмотря на все приказы, жестокость орков взяла верх, и они пытали Фродо или даже разорвали его. Он слушал; и постепенно надежда разгоралась в нем. Сомневаться не приходилооь: в башне шел бой, орки передрались между собой, Шаграт и Горбаг схватились врукопашную. Пусть надежда была слаба — она подняла его. Это мог быть тот самый счастливый случай. Его любовь к хозяину была сильнее всех остальных дум — он позабыл об опасности и громко закричал:

— Я иду, господин Фродо!

Он побежал по тропе. Дорога свернула влево и круто пошла под уклон. Сэм вступил в Мордор.

Он снял Кольцо, движимый каким-то глубинным предчувствием опасности, хоть и говорил себе, что хочет всего лишь видеть более ясно.

— Лучше уж смотреть самому худшему в глаза, — бормотал он. — Мало радости плестись наощупь в этом тумане!

Сурова и жестока была земля, представшая его взгляду. Под его ногами высочайший хребет Черных Гор спадал глубокими ущельями в темный желоб, по другую сторону которого поднимался еще один хребет, много ниже — иззубренный и изрезанный, со скалами, подобными клинкам, он стоял на фоне кровавого света: мрачный Моргай, внутреннее кольцо ограды Царства Тьмы. Вдали, но почти напротив, через широкое озеро мрака, испещренное крошечными огнями, виделось зарево; из него поднимались громадные столбы клубящегося дыма, тускло-багровые у корней, черные вверху, где они сливались в полог, нависший над всей проклятой землей.

Сэм смотрел на Ородруин, Гору Огня. Время от времени, далеко внизу, под тлеющим конусом, жарко вспыхивали ее топки и с шумом извергали из расселин реки расплавленного камня. — Иные, пылая, текли к Барад-Дуру по широким каналам; другие извилисто сбегали на каменистую равнину, пока не застывали силуэтами древних драконов. Такой увидел Сэм Роковую Гору, и свет ее, отсеченный Черными Горами от тех, кто шел с запада, сверкал теперь на застывших ликах гор, так что они казались обагренными кровью.

Сэм стоял в этом жутком свете, пораженный страхом, потому что, взглянув налево, увидал Заставу Кириф-Унгол во всей ее мощи. Рог, который он видел с другой стороны, был всего лишь ее верхней башней. С востока она вставала из ущелья тремя ярусами, спиной прижимаясь к обрыву и отходя от него расположенными один над другим бастионами — они уменьшались с высотой — с отвесными стенами искусной кладки. На самом нижнем ярусе, где стоял Сэм, зубчатая стена окружала узкий двор. Ворота на ближней юго-восточной стороне открывались на широкую дорогу — она бежала по краю обрыва, пока не сворачивала к югу и не уходила вниз, на встречу с главной дорогой, идущей от Моргульской Долины. Потом переваливала через зубчатый хребет Моргай на плато Горгороф и шла к Барад-Дуру. Узкая верхняя тропа, на которой стоял Сэм, спрыгивала вниз и под нахмуренными стенами торопилась к тракту.

Глядя на Заставу, Сэм вдруг понял, что твердыня эта была возведена не для того, чтобы не впускать врага, а для того, чтобы не выпускать его. То было творение древнего Гондора, его восточный аванпост в защите Ифилиэна, возведенный во дни Последнего Союза, когда Рыцари из Заморья следили за этим лиходейским краем.

Но и здесь, как в Наркосте и Каркосте, — Башнях Клыков — бдительность притупилась, и предательство сдало Заставу Предводителю Кольценосцев — и долгие годы ею владели Призрачные Прислужники. Когда вернулся Саурон, он нашел это весьма полезным; ибо слуг у него было немного, а рабов — множество, и главной Его целью было не дать им удрать из Мордора. Хотя — если враг был настолько отчаян, чтобы попытаться войти здесь — Застава была также последним стражем против любого, кто ускользнул бы от глаз Моргула и от Аракны.

Слишком ясно видел сейчас Сэм, как опасно спускаться под многоглазыми стенами и проходить мимо ворот. И даже если ему это удалось бы, далеко по дороге ему все равно не уйти. Но, хоть путь этот и был безнадежен, то, что предстояло ему, было куда хуже: не огибать ворота и бежать, а идти туда — одному.

Думы его обратились к Кольцу, но и здесь не было покоя — лишь страх и опасность. Как только он увидел Роковую Гору, пылающую вдали, он почувствовал, как изменилась его ноша. Оно приближалось к месту, где было отковано — и сила Кольца росла, становилась неукротимой, подвластная лишь могучей воле. Сэм стоял и — хоть Кольцо висело сейчас у него на шее — казался себе выросшим: гигантская искаженная тень самого себя, зловещая угроза, вставшая у стен Мордора. Он ощущал, что отныне у него лишь два пути: отказаться от Кольца, хоть это и принесет ему муки; или взять его — и вызвать на бой Силу, что засела в темном укрывище за долиной мрака. Кольцо искушало его, подтачивая волю и дух. Он уже видел Сэммиуса Сильного, Героя Эпохи, шагающего с пылающим мечом по затемненной земле — и армии стекались на его зов, когда он шел низвергать Барад-Дур. А потом тучи раскатились, и засияло ясное солнце, и по его приказу Горгороф обратился в дивный сад благоухающих цветов и плодоносных деревьев… Надо было только надеть Кольцо — и пожелать.

В этот час испытания единственным, что помогло ему сохранить твердость, была любовь к хозяину; да и его здравый хоббичий смысл не покорился. В глубине души он знал, что такая ноша ему не по силам — даже не будь все это сплошным обманом, чтобы предать его. Один-единственный садик и вольный садовник — вот и всё, что ему надо; а не садище размером в королевство. Он хочет ходить за ним сам — рабы ему ни к чему.

«Как ни крути, а всё одно — ловушка; а значит, и думать о том нечего, — сказал он себе. — И пикнуть не успеешь, как тебя словят — надень ты в Мордоре Кольцо. Да, скажу я, всё безнадежно, как снег по весне… Вот сейчас бы мне стать невидимым — так нельзя! Что ж теперь делать-то?»

Но он не колебался. Он знал, что должен идти вниз, к воротам — и не мешкать. Поведя плечами, точно стряхнув тьму и видения, он начал медленный спуск. С каждым шагом он уменьшался. Не прошло и нескольких минут, как он снова был маленьким испуганным хоббитом.

Он проходил под самыми стенами заставы, и вопли и шум битвы слышал невооруженным ухом. Сейчас они доносились, казалось, из двора за внешней стеной.

Сэм прошел уже половину пути, когда из темной подворотни выскочили два орка. Они бежали не к нему. Они неслись к главной дороге; но вот один, а потом другой споткнулись, упали наземь и остались лежать. Стрел Сэм не видел, но их наверняка подстрелили — со стен или из подвратной тьмы. Он пошел дальше, держась за стену. Ему хватило одного взгляда вверх: каменная кладка поднималась футов на тридцать — и ни щели, ни уступа… Нечего и думать взбираться здесь. Ворота были единственным входом.

Он крался вперед, и по пути пытался сообразить, сколько орков жило на заставе и сколько пришло туда с Горбагом, и из-за чего они передрались. В отряде Шаграта было орков сорок, у Горбага — вдвое больше, но патруль был, конечно, лишь частью гарнизона Заставы. Перессорились они наверняка из — за Фродо и добычи. Сэм снова остановился: он вдруг понял, как всё было — точно сам всё видел. Мифрильная кольчуга! Ну, конечно: Фродо носил ее и они ее нашли. И Горбаг возжелал ее. Приказы Черного Замка были сейчас единственным спасением Фродо — если про них забыли, хозяин может быть убит каждую минуту.

«Двигайся, лодырь несчастный! — прикрикнул на себя Сэм. — Поторапливайся!»

Он обнажил Разитель и побежал к открытым воротам. Но едва он собрался миновать арку, как что-то остановило его: он точно влетел в паутину вроде араньей — только невидимую. Никакого препятствия вроде не было — но что-то превыше его воли преграждало путь. Он огляделся — и увидел в тени ворот Двух Стражей.

Две огромные фигуры сидели на тронах. У каждой было три торса и три головы, глядящих внутрь, наружу и прямо — под арку. Лиц у Стражей не было — клювы, как у стервятников; а на коленях лежали когтистые лапы. Они казались высеченными из камня, недвижными, и, однако, были живыми: какой-то лиходейский дух обитал в них. Они чуяли врага. Видимый или невидимый — никто не прошел бы незамеченным. Они заградили бы ему путь.

Собрав всю волю, Сэм снова кинулся вперед — и резко остановился, будто получив удар в грудь. Тогда, рискуя, потому что больше ничего ему в голову не приходило, повинуясь внезапной мысли, он медленно вытащил Фиал Галадриэли и поднял его над головой. Занялся белый свет, и тени под аркой истаяли. Чудовищные Стражи застыли.

На миг Сэм заметил мерцание в черных каменных глазницах; потом их грозная воля поколебалась, и он шмыгнул во двор.

Он прошел; но едва он упрятал Фиал за пазуху, как почуял — точно стальной засов опустился позади — окрепшую бдительность Стражей. Из их клювов вырвался высокий пронзительный вопль, отдавшийся от вздымающихся впереди стен. И далеко вверху ответным сигналом резко лязгнул колокол.

— Дело сделано! — воскликнул Сэм. — Я позвонил у дверей. Эй, кто-нибудь! Скажите атаману Шаграту, что пришел великий эльфийский воин и зовет его!

Никакого ответа. Сэм двинулся вперед. Разитель голубовато мерцал в руке. Двор лежал в глубокой тени, но видно было, что плиты его усеяны трупами. Прямо под ногами валялись два орка-лучника с ножами в спинах. Дальше их валялось множество: кто — в одиночку, зарубленные и застреленные, кто — сжав друг друга в смертельных объятиях, умерев, лупя, кусая, душа один другого. Камни были скользкими от крови.

Сэм заметил два знака на их одеждах: Багровый Глаз и Луну, обезображенную страшным ликом Смерти; но останавливаться и приглядываться не стал. По другую сторону двора сквозь полуоткрытую дверь пробивался красный свет; огромный орк лежал на пороге. Сэм перепрыгнул через тело и вошел; и остановился, растерянно озираясь.

Широкий гулкий коридор вел от двери внутрь горы. Он был тускло освещен факелами, но дальний его конец терялся во мраке. Тут и там виднелись двери и проходы; но коридор был пуст. Из разговора атаманов Сэм знал, что Фродо, живой или мертвый, должен быть в верхней башне; но ему понадобится не меньше дня, чтобы отыскать туда дорогу.

— Она, небось, где-то сзади… — бормотал хоббит. — Вся эта Застава стоит задом наперед… Да и вообще, лучше уж мне идти за огнями.

Он шел по коридору, медленно, с каждым шагов все осторожнее. Ужас вновь охватил его. Никаких звуков, кроме его шагов — они отдавались от стен, как хлопки великанских ладоней по камням. Мертвые тела; пустота; сырые черные стены — в свете факелов они, казалось, сочились кровью; страх внезапной смерти, таящейся за дверью или в тени; и превыше всего — ожидающая бессонная злоба у ворот. Даже битва была бы лучше — конечно, не со всеми врагами сразу — чем эта жуткая неизвестность. Сэм заставил себя думать о Фродо, лежащем где — то рядом связанным, страдающим — или мертвым… Он шел вперед.

Он дошел за факелами почти до огромных ворот — выхода из подземелья, как он верно догадался — когда сверху донесся страшный придушенный вскрик. Сэм застыл. И тогда услыхал шаги. Кто-то торопливо сбегал по гулкой лестнице.

Воля его была слишком слаба, чтобы задержать руку. Она вытащила цепочку и взялась за Кольцо… Но Сэм не надел его, потому что едва рука сжалась, вниз с топотом скатился орк. Выскочив из темного правого прохода, он понесся прямо на Сэма. Он был в шести шагах, когда, подняв голову, увидел его; Сэм услышал прерывистое дыхание, поймал блеск налитых кровью глаз… Орк замер в ужасе. Он видел не маленького перепуганного хоббита — перед ним была огромная безмолвная тень, окутанная серым, смутно видимая в неверном свете; в одной руке она держала меч, один блеск которого был пыткой, другую прижимала к груди — но в ней таились угроза, сила, рок.

На миг орк съежился, а потом с пронзительным визгом повернулся и кинулся назад. Никогда ни один пес не радовался так, увидев хвост своего врага, как Сэм при этом внезапном бегстве. Он с шумом бросился в погоню.

— Витязь-эльф на свободе! — кричал он на бегу. — Я иду! Показывай мне дорогу, живо, не то я шесть шкур с тебя спущу!..

Но орк был в своем логове, проворен и сыт. Сэм был чужак, голодный и усталый. Ступени винтовой лестницы были высоки и круты.

Сэм стал задыхаться. Орка он скоро потерял из виду, и теперь слышал только слабый шум его шагов. Время от времени тот взвизгивал, и эхо отдавалось от стен. Но постепенно всё стихло.

Сэм тащился вперед. Он чуял, что на верном пути, и слегка ободрился. Он выпустил Кольцо и затянул пояс.

«Отлично, отлично! — говорил он себе. — Если они все станут так ошибаться — может, все кончится лучше, чем я думал. Да и вообще, сдается мне, Горбаг, Шаграт и их шайки сделали почти всю работу за меня. Кроме этой испуганной крысы здесь, кажись, вовсе никого живого нет!

И тут он замер. До него дошел истинный смысл этих слов. Никого живого! Чей это был смертный вскрик?

— Фродо! Фродо! Хозяин!! — он чуть не плакал. — Если они вас убили — что я буду делать? Ну, ладно, вот влезу наверх — поглядим, на что я годен!

Он шел все вверх и вверх. Тьма была — хоть глаз выколи, лишь кое-где у поворота или входа на один из этажей тускло взблескивал факел. Сэм пытался сосчитать ступени, но сбился, дойдя до двухсот.

Он шел тихо: ему почудились голоса. Кажется, не одна крыса уцелела в этой норе.

И вдруг, когда он понял, что не может ни вздохнуть, ни заставить колени гнуться, лестница кончилась. Он замер. Голоса были громкими и совсем рядом. Сэм озирался кругом. Он взобрался на широкую крышу третьей — самой высокой башни Заставы: открытую площадку ярдов двадцати шириной, с низким барьером вокруг. Лестницу скрывал невысокий свод; двери из-под него вели на запад и восток. На востоке Сэм видел темные равнины Мордора и Гору Огня вдали. Гул копился в ее расселинах, а реки пламени сверкали так яростно, что освещали вершину Заставы. На западе всё заслоняло подножие гигантской башни, что стояла в конце верхнего двора, поднимая свой рог высоко над гребнем окружающих гор. Свет мерцал в узком окне. Вход был ярдах в десяти от места, где стоял Сэм. Из-под арки доносились голоса.

Поначалу Сэм не вслушивался; он вышел из восточного проема и осмотрелся. Он сразу понял — самый жаркий бой был здесь. Двор был завален мертвыми орками, их головами, телами, руками. Пахло смертью… Рычание, глухой удар и вскрик заставили его снова спрятаться. Он узнал голос, резкий, грубый, холодный. Говорил Шаграт — Атаман Заставы.

— Не пойдешь, говоришь? Будь ты проклят, Снага… Ежели ты решил, что я так ранен, что можно безопасно надо мной смеяться — так ты ошибся. Подойди сюда, дрянь, и я выдавлю твои глаза… А когда подойдут ребята — рассчитаюсь с тобой сполна: отправлю тебя Аракне…

— Они не придут — во всяком случае, пока ты не сдохнешь, — угрюмо ответил Снага. — Я уж дважды тебе говорил, что свиньи Горбага добрались до ворот первыми, и никому из наших не удалось прорваться. Лугдуф и Музгаш проскочили было — да их подстрелили. Я видел это из окна, говорю тебе. А они были последними.

— Значит, должен идти ты. Я должен быть здесь. Да и ранен я… Чтоб этот бунтовщик Горбаг провалился в тартарары!.. — Шаграт зашелся бессвязными проклятиями. — Он ударил меня ножом, навозник, прежде чем я его придушил… Топай, не то я тобой пообедаю. Вести должны дойти до Лугбурза, иначе нам не поздоровится. Да — и тебе. Прячься — не прячься, от него не скроешься.

— Я больше вниз не пойду, — проворчал Снага, — атаман ты или нет. Эй-эй! Убери лапы с ножа — или получишь стрелу в брюхо. Атаманом тебе не бывать, если они узнают… Я бился за Заставу против этих гнусных моргульских крыс, а кашу-то заварили два атамана, подравшись за добычу…

— Хватит! — Рявкнул Шаграт. — У меня был приказ. Начал всё Горбаг — далась ему эта шкурка…

— Ну, и ты положил его на обе лопатки — ты так могуч! А ведь он соображал получше тебя. Он сто раз твердил тебе, что самый опасный из шпионов удрал. А ты и слушать не желал. И сейчас не желаешь. Горбаг был прав, говорю тебе: здесь рядом великий воин, один из этих кровожадных эльфов. Он идет сюда, говорю тебе. Ты слышал колокол. Он умудрился миновать Стражей. Он на лестнице. И пока он там, я не пойду вниз, будь ты хоть назгулом — не пойду, и баста.

— Вот как? — зловеще протянул Шаграт. — Не пойдешь, говоришь? А когда он явится — сбежишь и бросишь меня? Не выйдет! Сперва я продырявлю твое брюхо…

Из дверей башни выскочил маленький орк. Позади мчался Шаграт — огромный, с длинными лапами — на бегу он касался или земли. Одна лапа беспомощно висела и, кажется, кровоточила; в другой он сжимал большой черный тюк. В багровом свете Сэм, спрятавшийся под сводом лестницы, успел заметить жуткую морду: она была покрыта шрамами, исполосована когтями, залита кровью; слюна капала с длинных клыков; из пасти рвался звериный рев.

Насколько Сэм мог видеть, Шаграт гонял Снагу по крыше, пока тот, увертываясь и ускользая, не шмыгнул назад в башню. Тогда Шаграт остановился. Сэм увидел, как он, задыхаясь, наклонился над барьером; левая лапа слабо сжималась и разжималась. Правой лапой он опустил тюк на пол и вонзил в него длинный, весь в пятнах, нож. Он смотрел вниз, во внешний двор. Потом дважды крикнул, но никто не отозвался.

Когда Шаграт нагнулся над барьером, Сэм, к своему удивлению, увидел, что один из трупов движется. Он полз. Он протянул когтистую лапу и схватил тюк. Он приподнялся. В лапе он сжимал копье с обломанным древком. Он готовился к броску. Но в этот миг шипенье рвалось у него меж зубов, вздох боли или ненависти. С быстротой змеи Шаграт скользнул вбок, повернулся и метнул нож в горло врага.

— Будь ты проклят! — гаркнул он. — Не подох еще?.. Сейчас я тебя прикончу!

Он вспрыгнул на тело и в ярости принялся скакать по нему, то и дело вонзая в него нож. Удовлетворившись, наконец, он закинул голову и испустил жуткий клокочущий победный вопль. Потом облизал нож, зажал его в зубах и, подхватив тюк, длинными прыжками побежал к лестнице.

Времени у Сэма не было. Он мог выскользнуть из другого проема — но едва ли остался бы незамеченным; и не мог же он всё время играть в прятки с этим ужасным орком. Он сделал лучшее из того что мог сделать: с криком прыгнул навстречу Шаграту. Кольца на пальце у него не было — но оно было с ним — тайная власть, скрытая угроза для рабов Мордора; а в руке он держал Разитель — и блеск его поразил глаза орка, как блеск эльфийских звезд в Благословенном Краю, одна лишь мысль о котором была холодным кошмаром для всего орочьего племени. И Шаграт не мог одновременно драться и держать свое сокровище. Он остановился, рыча, ощерив клыки. Потом снова, как принято у орков, прыгнул вбок и, когда Сэм бросился на него, ударил противника тюком по лицу… Сэм пошатнулся и не успел опомниться, как Шаграт проскочил мимо и понесся вниз.

Сэм, ругаясь, помчался следом; но далеко не ушел. Думы о Фродо вдруг вернулись к нему: он вспомнил, что второй орк удрал в башню.

Еще один выбор — и размышлять времени нет. Если Шаграт уйдет — то скоро вернется с подкреплением. Но если Сэм погонится за ним — другой орк, чего доброго, натворит дел наверху… Да и потом: если Сэм не выпустит Шаграта, тот его просто-напросто прикончит. Хоббит повернулся и побежал вверх.

«Снова я, наверное, ошибся, — он вздохнул. — Но сейчас я должен взобраться на вершину — а там будь, что будет».

Внизу Шаграт скатился с лестницы, перебежал двор и миновал ворота, таща свою драгоценную ношу. Знай, Сэм, сколько горя принесет его спасение, он содрогнулся бы. Но он думал лишь о близком конце поисков. Он осторожно прошел ко входу в башню. За ним была тьма. Но вскоре Сэм увидел справа тусклый свет. Он выбивался из про хода ведущего к другой лестнице, темной и узкой: она винтом уходила вверх вдоль стены башни. Факел мерцал откуда-то сверху.

Сэм начал подъем. Он добрался до оплывшего факела, закрепленного над дверью слева: свет его падал в окно, обращенное на запад: то самое, которое Фродо и Сэм видели от входа в туннель. Сам быстро миновал дверь и ступил на второй этаж, боясь каждый миг ощутить на шее пальцы-удавку. Следующее окно смотрело на восток, и против него над дверью тоже горел факел — коридор от него вел через центр башни. Дверь была открыта, коридор — темен, если не считать мигающего факела да света, пробивающегося снаружи сквозь узкое окно. Здесь лестница кончалась. Сэм прокрался в коридор. По обе его стороны были низкие дверцы: обе заперты. И никаких звуков.

— Тупик, — проворчал Сэм. — Стоило-таки карабкаться!.. Да нет: не может это быть вершиной. Но что же мне теперь делать?

Он кинулся на нижний этаж и подергал дверь — она не поддалась.

Он снова взбежал наверх. Пот градом катился по лицу. Каждая минута на счету, а вот они уходят — и он ничего не может сделать!.. Он не думал ни о Шаграте, ни о Снаге, ни обо всех остальных орках — только бы увидеть хозяина, заглянуть ему в лицо, тронуть за руку…

Наконец, усталый и совсем разбитый, он уселся на ступеньку чуть ниже этажа с коридором и уронил голову на руки. Стояла тишина жуткая тишина. Факел зачадил и потух; и тьма покрывалом накрыла Сэма. И тогда, в конце бесполезного пути, в черной тоске он тихо запел — и сам удивился этому.

Голос его был тонким и дрожал в холоде башни; голос отчаявшегося, измученного хоббита, который ни один орк не спутает с ясной песней эльфа. Он бормотал старые детские песенки, обрывки стихов Бильбо, которые проносились в его голове, напоминая о доме. А потом вдруг новая сила вспыхнула в нем, и голос его окреп, и собственные слова легли на простой мотив.

На западе, в краю родном

Цветы весною цветут,

Деревья шумят, ручьи бегут,

Веселые птицы поют.

А может быть — там ясная ночь

Качает дубовые кроны.

Эльфийские звезды белым-белы

Над их зеленой короной.

Пускай я умру в конце пути,

Во тьме погребен глубоко, —

Над всеми заставами этой земли,

Над горной грядою далекой,

Над всеми тенями Солнце взойдет,

Звездам светить всегда;

И я не скажу, что сгинул День,

Погаснуть звезде не дам.

«Над всеми заставами этой земли…» — начал он снова — и осекся. Ему почудился слабый ответ… Но сейчас он ничего не слышал. Нет, слышал — но не голос. Приближались шаги. Наверху в коридоре открылась дверь: заскрипели петли. Сэм пополз вниз. Дверь закрылась с глухим лязгом; потом донесся голос орка.

— О-ла! Эй ты, подгорная крыса! Прекрати пищать, не то получишь! Слышишь, ты?

Никакого ответа.

— Отлично, — прорычал Снага. — Но я все-таки взгляну на тебя — что ты там замышляешь?..

Опять заскрипели петли, и Сэм, выглянув из-за края площадки, увидел мигающий свет в открытой двери и силуэт выходящего орка. Тот тащил веревочную лестницу. И вдруг Сэм понял: до верхнего каземата можно добраться только так, через люк в потолке коридора. Снага подбросил лестницу вверх, натянул ее и исчез из виду. Отодвинулся засов. Потом кошмарный голос заговорил снова.

— Лежи тихо, ты! Немного тебе осталось покоя, но коли не хочешь, чтоб забава началась теперь — держи пасть закрытой, понял? А это тебе задаток! — свистнул бич.

Ярость захлестнула Сэма. Он рванулся вперед и взлетел по лестнице, как кот. Голова его вынырнула в центре пола большой круглой комнаты. С потолка свисал багрово-красный светильник; западное оконце было темным. Что-то лежало на полу под окном, а над ним, широко расставив ноги, стоял орк. Он снова поднял бич — но ударить не успел.

С диким воплем Сэм выпрыгнул из люка, сжимая Разитель. Орк оглянулся, но не успел двинуться, как Сэм отсек руку с бичом. Воя от боли и страха, орк отчаянно бросился на него. Следующий удар Сэма прошел мимо, хоббит потерял равновесие и свалился, вцепившись в орка, когда тот споткнулся об него. Не успел он подняться, как услышал крик и удар. Второпях орк оступился. Сэм тут же забыл о нем. Он подбежал к простертой на полу фигуре. То был Фродо.

Он был голым, лежал на куче каких-то лохмотьев; одна рука поднята, защищая голову, на боку — уродливый рубец.

— Фродо! Господин Фродо, родной мой! — вскрикнул Сэм; слёзы слепили его. — Это Сэм, я пришел! — Он приподнял хозяина и прижал к груди. Фродо открыл глаза.

— Я все еще сплю? — пролепетал он. — Но другие сны были страшны…

— Вы не спите, хозяин, — сказал Сэм. — Это правда. Это я. Я пришел.

— Не верится… — Фродо ощупывал его. — Приходит орк с бичом и оборачивается Сэмом! Значит, песня мне не приснилась? Это был ты?

— Я, хозяин, я… Я почти совсем потерял надежду… Никак не мог найти вас.

— Нашел же все-таки, Сэм… милый Сэм, — сказал Фродо и откинулся в ласковых объятиях Сэма, закрыв глаза, отдыхая, как ребенок, когда любящий голос отгонит ночной кошмар.

Сэм чувствовал, что может сидеть так бесконечно; но этого счастья он позволить себе не мог. Мало было найти хозяина — надо было спасти его. Он поцеловал Фродо в лоб.

— Ну-ка, ну-ка, господин Фродо, просыпайтесь! — Он постарался, чтобы голос его звучал бодро, как, бывало, в Торбе, когда он будил поутру хозяина, раздергивая шторы.

Фродо вздохнул и сел.

— Где это мы? Как я сюда попал?

— Времени на рассказы нет, господин Фродо, — сказал Сэм. — Но вы в той башне, которую мы, помните, видели от туннеля — перед тем, как орки вас схватили. Давно ли — не знаю. День, может, чуть больше…

— Только-то? Мне казалось — недели… Ты мне всё расскажешь… Если удастся. Что-то меня ударило, да? И я провалился во тьму и зловещие сны — а когда проснулся, явь оказалась еще страшнее. Вокруг были орки. Они влили мне в горло какой-то жгучий настой. Голова стала ясной, но я весь горел. Они содрали с меня всё; а потом пришли еще двое — огромные — и допрашивали, допрашивали меня, пожирая глазами, играя ножами… Я едва не сошел с ума, Сэм! Никогда не забуду их когти и глаза…

— Не забудете, сударь, если будете об этом говорить, — сказал Сэм. — А ежели мы не хотим опять их увидеть — чем скорей мы отсюда уберемся, тем лучше. Можете вы идти?

— Могу, — Фродо медленно поднялся. — Я не ранен, Сэм. Я только очень устал, и у меня болит вот здесь, — он положил ладонь на шею над левым плечом. Сэму вдруг показалось, что он одет пламенем: голая кожа алела в свете потолочного светильника. Фродо прошелся по темнице.

— Так-то лучше! — Голос его немного повеселел. — Я боялся шелохнуться, когда оставался один, а уж когда являлись стражи… Пока не начались шум и драка. Эти два зверя, наверно, поругались. Из-за меня и моих вещей. Мне было страшно. А потом стало тихо, и это было хуже всего.

— Ясное дело, поругались, — согласился Сэм. — Здесь было не меньше сотни этих тварей. Многовато работенки для одного Сэма… Да только они все сами себя поубивали. Повезло, конечно; жаль времени нет поговорить об этом… Что делать дальше? Вы ж не можете идти по Царству Тьмы нагишом, господин Фродо.

— Они забрали всё, Сэм, — с тихим отчаяньем проговорил Фродо. — Понимаешь?.. Всё! — Он скорчился на полу, склонив голову, точно беда сокрушила его. — Дело погибло, Сэм. Даже если мы выйдем отсюда — нам не спастись. Только эльфы спасутся. Там, далеко, за Морем… если оно удержит Завесу Тьмы.

— Нет, не всё, господин Фродо. И ничего еще не погибло. Я взял его, господин Фродо, простите уж вы меня. Я сберег его. Оно у меня на шее — и нелегкая это ноша, скажу я! — Сэм нащупал Кольцо и цепочку. — Но, видать, пора мне вернуть его вам. — Теперь, когда до этого дошло, Сэму очень не хотелось отдавать Кольцо, снова наваливать на хозяина этот груз.

— Ты взял его? — Фродо задохнулся. — И принес сюда? Сэм, ты чудо! — тут голос и тон его изменились. — Отдай его мне! — крикнул он, протянув дрожащую руку. — Отдай! Ты не можешь носить его.

— Ладно, господин Фродо, — удивленно сказал Сэм. — Вот оно, — он вынул Кольцо и снял цепочку. — Но вы в Мордоре, сударь; вот выйдем — увидите Огненную Гору и всё другое. Кольцо сейчас очень опасное, и нести его трудно. Так может, я могу разделить этот груз с вами?

— Нет, нет! — Фродо выхватил Кольцо из рук Сэма. — Ишь, чего захотел… вор! — он тяжело дышал, глядя на Сэма расширенными от страха и ненависти глазами. Потом вдруг зажал Кольцо в кулаке — и замер, пораженный. Туман перед глазами рассеялся, он провел рукой по горящему лбу. Кошмарное видение — оно одурманило его… Сэм снова обратился в орка, тянущего лапы к его сокровищу — маленькую мерзкую тварь с косыми глазами и слюнявым ртом. Но теперь всё прошло. Перед ним на коленях стоял Сэм, и слезы катились по его искаженному мукой лицу.

— О Сэм! — вскрикнул Фродо. — Что я сказал? Что сделал? Прости меня! После всего, что ты совершил… Это всё власть Кольца. Лучше бы оно никогда, никогда не находилось. Но забудь, Сэм, прошу тебя. Я должен нести это бремя до конца. Не становись между мной и роком.

— Все в порядке, господин Фродо, — Сэм провел рукавом по глазам. — Я понял. Но помочь-то я могу, правда ведь? Я выведу вас отсюда. Сейчас же! Но сперва вам надо одеться и раздобыть какое-никакое оружие. Да и поесть не мешает. С одежкой проще всего: коли мы в Мордоре, так и нарядимся по-мордорски, выбора-то все равно нет. Придется вам одеться в орочье барахло, господин Фродо. И мне токе. Если мы пойдем вместе — дело сделается скорее… Завернитесь пока!

Сэм расстегнул серый плащ и набросил его на Фродо. Потом, сняв мешок, положил его на пол. Клинок Разителя чуть светился.

— Совсем забыл, господин Фродо, — сказал Сэм. — Они забрали не всё! Вы одолжили мне Разитель, если помните, и Эльфийский Светильник. Они оба целы. Но можно им еще побыть у меня? Я пойду погляжу, может что и найдется. Вы оставайтесь тут. Подвигайтесь, ноги-то, небось, занемели. Я скоро. Далеко не пойду.

— Осторожней, Сэм! — попросил Фродо. — И быстрей приходи! Здесь могли остаться живые орки.

— Вот и проверю, — Сэм шагнул к люку и скользнул по лестнице вниз. Но через миг голова его появилась опять. Он бросил на пол длинный нож. — Возьмите, может пригодится. Он умер — тот, кто бил вас: сломал шею, кажись. Втяните лестницу, если можете, господин Фродо; и не опускайте, пока я вас не окликну. Я позову: эльберет. Ни одному орку не додуматься.

Фродо сидел и дрожал, зловещие мысли так и лезли в голову. Потом он поднялся, завернулся в эльфийский плащ и, чтобы хоть как-то отвлечься, заходил по каземату, заглядывая во все углы. Вскорости — а ему показалось, что прошло не меньше часа — сэмов голос тихо позвал снизу: эльберет! Фродо спустил лестницу. Сэм поднялся, отдуваясь: на голове он тащил большой узел, который с облегчением бросил на пол.

— Быстрей, господин Фродо! — сказал он. — Пришлось повозиться, прежде чем сыскалось что-то годное. Одевайтесь! Надо спешить. Живого здесь никого и ничего, но мне что-то не по себе. Будто следит кто… Объяснить я вряд ли сумею… ну, вот: вроде бы опять эти Крылатые Всадники, только кружат на высоте, в этой тьме не видать.

Он развязал узел. Фродо с отвращением смотрел на его содержимое, но делать было нечего: или он наденет эти вещи, или пойдет голым. Длинные волосатые штаны, засаленная кожаная рубаха… Фродо натянул их. Поверх — крепкая кольчуга, коротковатая для рослого орка, слишком длинная и тяжелая для Фродо. Он застегнул пояс с коротким широким мечом и вздохнул: было тяжело. Сэм принес еще несколько шлемов. Один из них вполне подошел Фродо: черная шапка с железным гребнем и железными, покрытыми кожей, обручами, на которых над клювовидным забралом был нарисован Глаз.

Доспехи Горбага были лучше, — заметил Сэм. — Но я рассудил, что не стоит носить сейчас в Мордоре знаков Моргула — после этой заварухи. Ну, вот вы и готовы, господин Фродо. Чудный маленький орк простите мое нахальство — только вот опустить забрало, чуток удлинить руки да искривить ноги. А это укроет вас от доносчиков — он набросил на Фродо большой черный плащ. Всё! Щит поднимете по пути.

— А ты, Сэм? — сказал Фродо. — Разве мы не должны быть похожи?

— Я вот что думаю, господин Фродо. Лучше мне не бросать здесь своей одежки, уничтожить-то мы ее не сможем. А орочью кольчугу мне поверх всего не надеть. Я только прикроюсь.

Он встал на колени и аккуратно свернул эльфийский плащ. Сверток оказался на удивление маленьким. Сэм спрятал его в мешок. Поднявшись,| он забросил мешок за спину, надел орочий шлем и накинул на плечи черный плащ.

— Теперь мы похожи — вполне сойдем! — заявил он. — Пора идти!

— Я не могу бежать, Сэм, — криво улыбнулся Фродо. — Надеюсь, ты пошарил в придорожных трактирах? Или ты совсем забыл о еде?

— А ведь и правда забыл! — присвистнул Сэм. — Когда вы исчезли, господин Фродо, мне только и думалось, что о еде… Да я не помню, когда ел и пил в последний раз. Обо всем позабыл, пока искал вас. Но погодите! Когда я в последний раз лазал в мешок, там было еще порядочно дорожного хлеба и еды, что дал Капитан Фарамир, — мне одному хватило бы, пожалуй, на пару недель. А вот воды в баклаге совсем на донышке. На двоих не хватит. Орки что — не едят? Не пьют? Или они сыты дурным воздухом?

— Едят и пьют, Сэм. Завеса Тьмы, породившая их, может лишь подражать, но не создавать. Не думаю, чтоб она сотворила их — она юс погубила и исказила. И если уж они вообще живут — то как все живые существа. Они едят гнилую пищу и пьют затхлую воду, если ничего лучшего не попадается — но это не яд. Они кормили меня, так что я знаю, что говорю. Здесь где-то есть еда и вода.

— Но нет времени их искать, — напомнил Сэм.

— Дело обстоит лучше, чем ты думаешь, — сказал Фродо. — Мне посчастливилось найти в этом тряпье свой мешок. Они в нем порылись, конечно. Но, кажется, от лембаса они шарахались еще почище Голлума. Лепешки подавлены и сломаны, но я всё собрал. Их чуть меньше, чем у тебя. Но эти твари сожрали всё, что дал Фарамир и вылакали всю воду.

— Довольно для начала, — сказал Сэм. — А вот с водой плохо… Но идем, господин Фродо! Надо двигаться, а то и целое озеро нам не поможет.

— С места не сдвинусь, пока ты не поешь, Сэм, — твердо объявил Фродо. — Вот, держи лепешку и допей, что там у тебя осталось. Дело совсем безнадежно, так что не стоит думать о завтрашнем дне. Его, может, и вовсе не будет.

Наконец они двинулись. Спустились по веревочной лестнице, а потом Сэм сдернул ее и забросил за труп орка. Лестница в башне была темной, но на крыше по-прежнему пылал отсвет Горы. Они подняли два щита, и пошли дальше.

Они ползли по большой лестнице. Каземат, где они встретились, казался теперь почти уютным: они опять вышли на открытый воздух, и ужас лился со стен. Всё было мертво на заставе Кириф-Унгол — но страх и зловещая тишь затопили ее.

Наконец беглецы приблизились к выходу во внешний двор, — и остановились. Даже здесь они ощущали злобу Стражей, черных безмолвных фигур по обе стороны ворот. Каждый шаг давался с трудом. Не дойдя до арки, они вынуждены были остановиться. Движения стали мукой, утомленная воля не слушалась.

У Фродо не было сил на такую борьбу. Он опустился на землю.

— Не могу, Сэм, — пробормотал он, — ноги не идут… Совсем я ослаб…

— Держитесь, господин Фродо! Это всё ворота. Там в них какое — то лиходейство… Но я вошел — и выйду. Опасней, чем раньше, они не стали. Вперед!

Сэм снова вытащил Фиал Галадриэли. Будто в его честь, чтобы наградить верную хоббичью руку, Светильник внезапно вспыхнул — и темный Двор озарился, как молнией, мерцающим сиянием, ровным и неугасимым.

— Гильтониэль, а Эльберет! — крикнул Сэм. Потому что думы его вдруг обратились назад — к Лесному Пределу в родном Краю и к эльфам, чья песня спугнула тогда Черного Всадника.

— Аийя Эарендиль эленион анкалима! — подхватил позади Фродо.

Воля Стражей сломалась, точно лопнула натянутая струна; Фродо и Сэм качнулись вперед. Потом побежали. Через ворота, мимо огромных сидящих фигур с взблескивающими глазами. Раздался треск. Ключевой камень выпал, стена поползла — и рухнула.

Они едва спаслись. Ударил колокол; Стражи завыли протяжно и жутко. И из темной выси им ответил такой же высокий цепенящий вой. С неба, разметав тучи, стрелой упала крылатая тень.

Глава 2Царство Тьмы

У Сэма хватило ума сунуть Фиал обратно за пазуху.

— Бегите, господин Фродо! — закричал он. — Не туда: обрыв!.. За мной!

Они неслись от ворот крутой дорогой. Шагов через пятьдесят, быстро обогнув уступ, она укрыла их от Заставы. Они были спасены… на миг.

Спрятавшись за скалой, они перевели дух — и вдруг схватились за сердце. Усевшийся на стену назгул испустил зловещий вопль, и горное эхо ответило ему. У хоббитов подогнулись колени.

Вскоре дорога резко свернула к востоку и вновь вывела их под стены. Оглянувшись, они увидели на укреплениях огромную черную тень; а потом решительно зашагали вниз по крутой расселине к Моргульскому Тракту. По пути к перекрестку им не встретился ни один орк; и крики назгула пока оставались без ответа. Но беглецы понимали, что затишье будет недолгим. Охота могла начаться каждую минуту.

— Так дело не пойдет, Сэм, — сказал Фродо. — Если мы настоящие орки, то должны идти к Заставе, а не от нее. Первый же враг признает нас. Надо уходить с этого тракта.

— Не выйдет, — откликнулся Сэм. — Крыльев-то у нас нет.

Восточные склоны Эфель Дуафа были отвесными, обрывы ниспадали в пропасти, а те вливались в темный желоб, лежащий меж ними и внутренним хребтом. Чуть дальше, за перекрестком, крутой скат подводил к каменному мосту через ущелье; по нему дорога перебиралась в складки утесов и оврагов Моргая. Фродо и Сэм во весь дух помчались по мосту; но не успели добежать до конца, как услышали шум погони. Позади, высоко на горе, смутно рисовалась Застава Кириф-Унгола, камни ее тускло светились. Вдруг снова резко ударил колокол — и рассыпался дребезжащим перезвоном. Затрубили рога. От края моста донеслись ответные крики. Отрезанные от зарева Ородруина, Фродо и Сэм ничего не видели впереди, но уже слышали тяжкую поступь обутых в железо ног и быстрый перестук копыт по дороге.

— Быстрей, Сэм! Мы спрыгнем! — крикнул Фродо. Они вскарабкались на низкий парапет моста. К счастью, отвесного обрыва под ними не было: склоны Моргая поднимались до уровня дороги; но тьма не позволяла определить глубину.

— Ну, я пошел, господин Фродо, — сказал Сэм. — Не поминайте лихом!

Он прыгнул. Фродо — за ним. И тотчас по мосту загремели копыта и затопали бегущие орки. Но Сэм рассмеялся бы — если б решился. Хоббиты летели с высоты в дюжину футов, боясь разбиться о камни — а угодили прямехонько в заросли колючего кустарника. Там Сэм и лежал, тихо посасывая расцарапанную руку.

Когда копыта и ноги прошли, он отважился на шепот.

— Вот уж не думал, сударь, что в Мордоре что-нибудь растет! Но что верно, то верно: колючкам этим самое здесь место. Они проткнули всё, что на мне было. Вот когда пожалеешь, что ты не в кольчуге!..

— Кольчуга от них не спасает, — ответил Фродо. — И кожаная куртка тоже.

Им пришлось продираться сквозь кусты. Колючки и шипы были крепкими, как проволока и цепкими, как когти. Когда хоббиты вырвались на свободу, от их плащей остались лохмотья.

— Теперь пошли вниз, Сэм, — прошептал Фродо. — Вниз, в долину — и на север, да побыстрее.

К миру снова пришел день, и Солнце вставало над восточным краем Средиземья; но здесь стояла полночная тьма. Гора курилась, ее огни угасали. Зарево на склоне исчезло. Восточный ветер, что дул все время со дня их ухода из Ифилиэна, утих. Медленно, с трудом шли они вниз: ощупью, спотыкаясь, пробираясь между скатами и зарослями колючек мертвого леса — всё вниз и вниз в кромешной тьме, пока силы не изменили им.

Тогда они остановились и уселись бок о бок под большим валуном. Оба хотели пить.

— Если бы Шаграт предложил мне стакан воды, я пожал бы ему лапу, — сказал Сэм.

— Не надо, Сэм! — попросил Фродо. — От этого становится только хуже.

Он умолк и вытянулся, голова у него кружилась. Наконец он с усилием поднялся и тут увидел, что Сэм спит.

— Просыпайся, Сэм! — позвал он. — Пора идти.

Сэм встал, оперлись на валун.

— Сам не знаю, что на меня нашло, — сказал он. — Я как провалился. Глаза закрываются сами собой…

Фродо шел теперь впереди, стараясь идти на север по густо усыпанному камнями дну большого оврага. И вдруг снова остановился.

— Нет, Сэм, — проговорил он. — Это не по мне. Я говорю о кольчуге. Даже мифрильная кольчуга бывала мне тяжеловата в усталости. А эта ведь тяжелее. И какой от нее прок? Дракой нам все равно не победить.

— Но драться нам придется, попомните мои слова. А у тех и ножи, и луки со стрелами… Да и Голлум не подох еще, чует мое сердце. Очень мне не по нраву мысль, что между вами и копьем во тьме ни будет ничего, кроме куртки.

— Пойми, Сэм, милый мой, — умоляюще повернулся к нему Фродо. — Я устал, я уже ни во что не верю и надежды никакой не осталось. Но я должен идти вперед, к Горе — пока ноги держат меня. Кольца мне довольно. Добавочный вес убивает меня. Не считай меня неблагодарным. Жутко подумать, чего стоило тебе отыскать ее среди тех трупов…

— Не говорите об этом, господин Фродо! Что вы! Я понес бы вас, если б мог… Ладно, снимайте ее.

Фродо снял плащ и кольчугу и отбросил ее. Он дрожал.

— Если я сейчас чего-то хочу — так это согреться, — сказал он. — То ли холодней стало, то ли меня продуло…

— Возьмите мой плащ, господин Фродо, — Сэм спустил с плеч мешок и вытащил эльфийский плащ. — Знаете что? Завернитесь в эти орочьи лохмотья да подпояшьтесь потуже. А поверх набросьте его. На орка вы, правда, не очень теперь похожи, но хоть согреетесь; и, пожалуй, что и от беды он вас укроет лучше, чем любая кольчуга. Его ж Владычица делала.

Фродо накинул плащ и застегнул пряжку.

— Другое дело! — сказал он. — Теперь я опять могу идти. Но эта тьма, кажется, залила мне душу. Когда я лежал в темнице, Сэм, я пытался вспомнить Берендуин, Лесной Предел и мельницу в Приречье. Но теперь я их не вижу…

— Теперь о воде говорите вы, господин Фродо, — заметил Сэм. — Если б Владычица увидала или услыхала нас, я сказал бы ей: «Ваша милость, всё, что нам надо — свет и вода; чистая вода и ясный день лучше любых сокровищ, простите уж вы меня». Но до Лориэна долгий путь, — Сэм вздохнул и махнул рукой куда-то к вершинам Черных Гор, едва видимым в глубокой тьме на фоне черного неба.

Они снова тронулись в путь, но не прошли и нескольких шагов, как Фродо застыл.

— Над нами Черный Всадник, — сказал он. — Я его чую. Лучше нам спрятаться.

Они забились под большой камень и примолкли. Потом Фродо с облегчением вздохнул:

— Улетел.

И тут же замер, пораженный. Далеко слева, на юге, небо посерело. За черными пиками большого хребта разгорался свет. Он полз к северу, сминая и оттесняя тучи Мордора. В небесах шла битва. Ветер живого мира гнал мглу и дымы назад в Царство Тьмы. Тусклый свет заглянул в Мордор, под его жуткий полог — как бледное утро в мрачное тюремное оконце.

— Глядите, господин Фродо! — Сэм не мог отвести глаз от неба. — Глядите! Ветер сменился. Что-то случилось. Значит, не всё по-Его делается! Тьму-то Его малость потеснили… Эх, знать бы, что там творится!..

То было утро пятнадцатого марта — Солнце всходило над Долиной Андуина, поднявшись над восточной мглой, и дул юго-западный ветер. А в полях Пеленнора лежал умирающий Теодэн.

Фродо и Сэм стояли и смотрели — а свет всё ширился за краем Гор Тьмы; а потом они увидели тень, несущуюся с запада — сперва лишь точку, но она росла, пока не промчалась над ними, издав долгий леденящий вопль. То был голос назгула, но он не испугал хоббитов: в нем звучали лишь горе и отчаянье — злые вести для Черного Замка. Предводитель Кольценосцев встретил свой Рок.

— Что я вам сказал? Что-то случилось! — повторил Сэм. — «Война идет успешно», — сказал Шаграт; но Горбаг уверен в этом не был — и оказался прав. Дела идут на лад, господин Фродо. Не прибавилось у вас надежде?

— Пожалуй, что и нет, Сэм, — Фродо вздохнул. — Это всё далеко, за горами. Мы же идем не на запад, а на восток. А я устал. А Кольцо все тяжелее. И знаешь, Сэм — я всё время вижу его, оно кружится у меня перед глазами и горит огнем…

Сэмова радость мигом угасла. Он тревожно глянул на хозяина и взял его за руку.

— Идем, господин Фродо! Я получил, что хотел: немного света. Он нам поможет, конечно — боюсь только, как бы не погубил. Еще чуть-чуть, а потом ляжем и отдохнем. Но сперва поешьте, кусочек эльфийской лепешки вас подкрепит.

Разделив лембас и с трудом прожевав его иссушенными ртами, Фродо и Сэм двинулись дальше. В тусклом сумеречном свете они видели, что идут по глубокой долине меж гор. Она полого поднималась к северу, а по дну ее вилось русло пересохшей реки. За ее каменистым ложем они заметили проторенную тропу, идущую вдоль подножий западных скал. Они могли бы достичь ее гораздо раньше — тропа эта отходила от главного Моргульского Тракта у западного края моста и длинной вырубленной в скале лестницей спускалась на дно долины. Ею пользовались патрули и вестники, чтобы быстрее добраться до дальних северных постов и застав, разбросанных между Кириф-Унголом и Льдистоустьем — теснинами за Перевалом Духов.

Хоббитам опасно было идти этим путем, но они торопились, и Фродо чувствовал, что не сможет карабкаться по осыпям и бездорожью Моргая. Да к тому же, рассудил он, погоня не ждет, что они свернут на север. Восточная дорога и перевал — вот где их станут искать в первую очередь. Только когда он отойдет от Заставы на север достаточно далеко — только тогда он повернет и станет искать путь к востоку, путь к концу Похода. Поэтому они пересекли каменистое русло и пошли по орочьей тропе. Утесы западных обрывов нависали над ней, и сверху хоббитов было не увидеть; не тропа часто поворачивала, и на каждом изгибе беглецы хватались за эфесы и замедляли шаг.

Светлее не стало, потому что Ородруин по-прежнему выбрасывал вверх дым — он поднимался все выше, пока не всплыл над ветром и не влился в неизмеримую крышу. Они тащились уже больше часа, когда неожиданный звук заставил их остановиться. Невероятно — но верно. Журчала вода. Из узкой расселины — такой узкой, что обрыв казался разрубленным великанским топором — стекал ручеек: последние капли, быть может, того дождя, что пришел с Морей, но был обречен пролиться над стенами Царства Тьмы, и бесплодно уйти в пыль. Здесь он крохотным водопадом прыгал со скаты, пересекал тропу и быстро бежал к югу, чтобы затеряться в камнях.

Сэм рванулся к нему.

— Если я когда-нибудь еще увижу Владычицу, я расскажу ей! — крикнул он. — Свет и вода! — он замер на полушаге. — Позвольте мне выпить первым, господин Фродо.

— Пей, пожалуйста, — но здесь хватит места двоим.

— Я не о том, сударь, — сказал Сэм. — Если она ядовитая, или в ней какое еще лихо — лучше уж я, чем вы, если вы меня понимаете.

— Давай-ка попытаем счастья вместе, Сэм. Все же поберегись: она может быть очень холодной.

Вода была прохладной, но не ледяной, и имела неприятный привкус, одновременно жгучий и жирный, дома они ее в рот бы не взяли. Здесь она казалась выше всяких похвал. Они напились до изнеможения, забыв о страхе и благоразумии, а потом Сэм наполнил баклагу. Фродо стало легче, и они прошли еще несколько миль, пока расширившаяся тропа и начало грубой стены на обочине не предупредили их, что неподалеку орочья крепость.

— Здесь мы свернем, Сэм, — сказал Фродо. — И свернем к востоку, — он вздохнул, глядя на угрюмые кряжи, пересекавшие долину. — У меня хватит сил, только чтобы отыскать там наверху какую-нибудь нору.

Русло реки ушло вниз. Хоббиты по осыпи съехали туда и побрели через него. Кое-где, к своему удивлению, они натыкались на тёмные озерки — туда с чуть слышным журчанием впадали нити ручейков из какого-то источника в долине. На ее внешнем краю под западными горами Мордор был умирающей землей — но еще не умершей. Здесь кое-что росло, боролось за жизнь — твердое, изогнутое, колкое. В ущельях Моргая по другую сторону долины таились низкие чахлые деревья, острая серая трава воевала с камнями, иссохший мох опутывал их; и всюду стлались изодранные, спутанные стебли куманики, у некоторых были длинные шипы, другие вооружились кривыми колючками. Сморщенные прошлогодние листья скрипели и шуршали на них, но почки только раскрылись. Мухи, мертвенно-серые или черные, жужжали и кусались. Над куманикой тучами висело голодной комарье.

— Тонковаты доспехи у орков, — Сэм отмахивался обеими руками. — Нам бы их шкуру!..

В конце концов Фродо выбился из сил. Они взбирались по узкой пологой лощине, но до последнего гребня было еще далеко.

— Я должен отдохнуть, Сэм, — проговорил Фродо. — И поспать — если смогу.

Он огляделся, но в этом мрачном краю и зверю, казалось, было негде укрыться. Наконец, утомленные, они заползли под занавес куманики, что свешивался с низкой скалы.

Там они поели. Лембас берегли «про черный день»; поэтому Сэм развязал свой мешок и достал немного сушеных фруктов и вяленого мяса, и хоббиты отпили по глотку воды. Они пили еще раз из озер в долине, но жажда не прошла. Едкий привкус воздуха сушил рот. Когда Сим думал о воде, он падал духом. За Моргаем лежало плато Горгороф — и его надо было пересечь.

— Спите сначала вы, господин Фродо, — сказал Сэм. — Опять темнеет. Верно, день кончился.

Фродо зевнул — и спал, не успел Сэм договорить. Сэм боролся с усталостью и взял Фродо за руку; так он и сидел, пока не настала глубокая ночь. Потом, чтобы не уснуть, выполз из-под укрытия и осмотрелся. Что-то трещало, скрипело и чавкало, но ни шагов, ни голосов было не слыхать. Над вершинами Гор Тьмы тускло светилось ночное западное небо. Там, в вышине, выглянув в разрыв туч, мигала белая звезда. Красота ее поразила Сэма в самое сердце, он словно бы вновь взглянул на покинутые земли, и надежда вернулась к нему, ибо ясная и холодная, точно копье, пронзила его мысль, что Завеса Тьмы, в конце концов, вещь проходящая; всегда будут в мире Свет и Краса, до которых ей не дотянуться.

Его песня в башне Заставы была вызовом, а не надеждой, потому что тогда он думал о себе. Теперь — на миг — своя судьба и даже судьба хозяина перестали тревожить его. Он заполз назад в куманику, улегся рядом с Фродо и забылся глубоким спокойным сном.

Они проснулись вместе, рука в руке. Сэм был свеж; но Фродо зевал. Во сне его мучили кошмары, видения огня — и пробуждение не принесло покоя. И все же сон подлечил его: он стал сильнее, мог нести свою ношу дальше — до конца. Хоббиты не знали ни сколько теперь времени, ни сколько они проспали; но, хлебнув воды, снова пошли по лощине, пока она не оборвалась отвесной скользкой осыпью. Тут уже не было ничего живого; вершины Моргая были голыми, иззубренными, бесплодными, как грифельная доска. Побродив и поискав, они нашли тропку и, после сотни футов цеплянья и карабканья, были наверху. Они подошли к расселине меж темных утесов и, миновав ее, оказались на самом краю последней ограды Мордора. У подножия обрыва, в пятнадцати сотнях футов под ними, лежала равнина — она протянулась в бесформенный мрак за гранью видимого. Ветер дул с запада, и огромные тучи уплывали на восток; но лишь мутный серый свет проникал в Горгороф. Там дымы нисходили на землю и таились в низинах, а трещины курились мглой.

Все еще далеко, не меньше чем в сорока милях, пылала Роковая Гора — подножье в тлеющих обломках, вершина пробила тучи. Огни ее приугасли, и она стояла в дымной дреме, как грозный опасный зверь. Позади неё повисла тьма, зловещая, как грозовая туча — завеса Барад-Дура, возведенного на протянутом с севера отроге Изгарных Гор. Черный Властелин глубоко задумался, и Глаз был обращен вовнутрь в сомнениях и страхе: Он видел ясный клинок и суровое, благородное лицо — и какое-то время все его помыслы были обращены на это; и над всей Его великой твердыней нависла мгла.

С отвращеньем и интересом смотрели Фродо и Сэм на ненавистные земли. Между ними и дымной горой все казалось мертвым — выжженная пустошь.

Интересно, думалось хоббитам, как Властелин этого царства умудряется содержать рабов и воинов. Однако у него были и те и другие. Повсюду, куда ни кинь взгляд, вдоль обрывов Моргая и дальше на юг, стояли лагеря, некоторые из палаток, некоторые — как маленькие поселки. Один из самых больших лагерей был как раз под ними. Он теснился на равнине, как огромное осиное гнездо, вдоль мрачных прямых улиц которого тянулись хижины и низкие тускло — коричневые дома. Вокруг них кишел народ; широкая дорога бежала оттуда на юго — восток, к Моргульскому тракту, и по ней торопились ряды маленьких черных фигурок.

— Не по мне все это, — проворчал Сэм. — Безнадежное дело — не считая того, конечно, что где столько народу — там и вода будет, и само собой, еда. Там ведь и орки и люди, если я не ослеп.

Ни он, ни Фродо не знали ни об огромных, возделываемых рабами полях далеко на юге Его владений, за дымами Горы, у темных вод озера Веред; ни о широких трактах, что вели на восток и юг в обложенные данью земли — оттуда солдаты Мордора привозили фургоны добра и снеди, пригоняли рабов. Здесь, в северных районах, были копи, кузни, военные лагеря; и здесь Черный Властелин собирал воедино свои рати. Первые уже двинулись на север — а на смену им подходили новые; Он собрал их вокруг Кириф-Горгора для решительного удара. А если его целью была защита Горы от любого вторжения — Он преуспел и в этом.

— Ну, ладно, — продолжал Сэм. — Что бы они там ни пили — нам этого все равно не видать. Спуска-то нет. И потом — не можем же мы ползти через эту пустошь на глазах у стольких врагов, даже если бы и спустились.

— Однако мы должны попытаться, — настойчиво сказал Фродо. — Дела идут не хуже, чем я ожидал. Я никогда не надеялся пересечь плато. Не надеюсь и теперь. Но я должен сделать все, что смогу. Сейчас надо постараться не попасть им в лапы как можно дольше. Так что мы опять пойдем на север и поглядим, что будет, когда равнина станет поуже.

— Лучше не станет, — мрачно заявил Сэм. — Там, где она сузится, орк будет сидеть на орке, человек — на человеке, а все вместе — друг на друге. Увидите, господин Фродо.

— Увижу, конечно, — если мы туда когда-нибудь дойдем, — Фродо пошел прочь.

Вскоре они поняли, что по бездорожью гребней Моргая им не пройти; пришлось возвращаться той же лощиной и искать тропу по долине. Трудный путь: они не рискнули снова идти по дороге. Через пару миль они увидели небрежно втиснутую в обрыв заставу орков — стену и кучку каменных хижин перед темным устьем расселины. Движения хоббиты не заметили, но крались осторожно, таясь за колючими кустами, которыми густо поросло древнее русло.

Еще две-три мили — и застава скрылась из виду; но едва они вздохнули свободней, как услышали громкие и резкие орочьи голоса. Хоббиты быстро нырнули в бурые чахлые кусты. Голоса приближались. Внезапно появились два орка. Один — в коричневых лохмотьях, чернокожий, с роговым луком; ноздри его короткого широкого носа раздувались — ну точно ищейка, подумали хоббиты. Другой был солдат, вроде Шаграта, со знаком Глаза на плаще. За спиной у него тоже висел лук, а в лапе он держал короткое копье. Как обычно, они ссорились — а так как были из разных племен, то ругались на Всеобщем языке.

Маленький орк остановился шагах в двадцати от места, где затаились хоббиты.

— Нар! — проворчал он. — Я иду домой, — он кивнул через долину на заставу. Незачем мне утомлять нос на камнях. Здесь следов нет и не было. Говорю тебе: оно ушло, поднялось в горы, а не вдоль долины.

— Немного же от вас пользы, маленькие носачи! — сказал большой орк. — По мне — так глаза лучше любого нюха.

— И много ты ими разглядел? — зарычал второй. — Гарн! Ты ведь даже не знаешь, что ищешь.

— А чья это вина? — огрызнулся солдат. — Не моя. Это все идет от Вышнего. Сперва говорят: эльф в сияющей кольчуге; потом — что-то вроде гномов; еще потом — кучка восставших урхов; а может, тут все они вместе.

— Они там все головы потеряли, — пробурчал нюхач. — А некоторые начальники и шкуру скоро потеряют. Слыхал я, на Заставу был налет, добрая сотня ребят там полегла, а пленник удрал. Если ваше племя такое же удачливое в бою — нечего удивляться плохим вестям.

— А кто говорит, что вести плохи?! — взвился солдат.

— А кто говорит, что нет?

— Это изменнические разговоры, и я тебя заткну, если сам не заткнешься, понял?

— Ладно, ладно, — сказал нюхач. — Думать ты мне все равно не запретишь… Но что с этого получит черный выползок? Тот непонятно-кто на шлепающих лапах?

— Не знаю. Может, и ничего. Но шмыгает-то он здесь неспроста. Проклятье! Не успел он удрать — как тут же и понадобился — да еще живой, да еще быстро.

— Да поймаем мы его, поймаем и прикончим, — прорычал нюхач. — Он затоптал все запахи, пока возился с той брошенной кольчугой.

— Как ни крути, а она спасла ему жизнь, — заметил солдат. — Я тогда не знал, что он нужен, и выстрелил в него — а стреляю я без промаха — с пятидесяти шагов; но он удрал.

— Гарн! Ты упустил его! — заявил нюхач. — Сперва ты промахиваешься, потом тебе неохота бегать, а потом ты посылаешь за ищейкой. Ты мне надоел, — он легко побежал прочь.

— Вернись, ты! — гаркнул солдат. — Не то я доложу о тебе!

— Кому это? Не твоему ли любимому Шаграту? Ему атаманом больше не бывать.

— Я донесу на тебя назгулам, — прошипел солдат. — Один из них сейчас на Заставе.

Нюхач остановился, голос его дрожал от страха и ярости.

— Проклятый подлый вор! — взвыл он. — Отправляйся к своим Крикунам, и пусть они тебя заморозят! Доноси, если успеешь — а то, гляди, враг тебя опередит. Они уже разделались с Первым — надеюсь, слухи окажутся правдой!

Большой орк, нацелясь копьем, бросился за ним. Но нюхач, отпрыгнув за камень, пустил стрелу ему в глаз — и он с шумом свалился. Другой прыжками пересек долину и исчез.

Некоторое время хоббиты молчали. Потом Сэм шевельнулся.

— Ну-ну, — сказал он. — Ежели в Мордоре все такие дружные, дело наше облегчается наполовину.

— Тише, Сэм, — прошептал Фродо. — Вокруг могут быть другие. Мы едва спаслись, погоня наступает нам на пятки… А это — дух Мордора: орки все такие — если верить преданиям, иначе они не могут. Но надеяться на это не стоит. Нас они ненавидят куда больше. Если бы эти двое нас увидели — они подождали бы ссориться, пока не убили бы нас.

Снова молчание, и снова его нарушил Сэм, на сей раз — шепотом:

— Слышали, они говорили о выползке, господин Фродо? Говорил я вам, что Голлум не сдох еще!

— Я помню. Интересно, откуда ты знал? — отозвался Фродо. — Думаю, не стоит нам трогаться в путь, пока совсем не стемнеет. Вот и расскажи, откуда ты это знаешь, и вообще: что случилось. Если можешь говорить тихо.

— Постараюсь, — сказал Сэм. — Но когда я думаю об этом Скрытне, готов кричать — так злюсь.

Хоббиты сидели под прикрытием колючих веток, пока тусклое зарево Мордора сменялось глубокой беззвездной ночью; и Сэм на ухо рассказывал Фродо о предательском нападении Голлума, кошмарной Аракне и своих похождениях с орками. Когда он кончил, Фродо ничего не сказал, но нашел руку Сэма и пожал ее. Наконец он шевельнулся.

— Пора, — сказал он. — Интересно знать, когда нас сцапают?..

Он поднялся.

— Темно — хоть глаз выколи, а Фиалом пользоваться нельзя… Сбереги его для меня, Сэм. Мне его некуда положить, если только держать в руке, а в такой тьме обе руки будут нужны. А Разитель возьми себе. У меня есть орочий клинок, но вряд ли я когда-нибудь еще буду драться.

Идти по бездорожью было трудно и опасно; но хоббиты все шли л шли на север — медленно, запинаясь и спотыкаясь, тащились по каменистой долине. Когда серый свет всполз над западными вершинами, они опять спрятались и поочереди поспали. Когда Сэму приходил черед бодрствовать, он думал, где бы раздобыть еду. Наконец Фродо поднялся и сказал, что неплохо бы поесть и двигаться дальше; и тут Сэм задал вопрос, который не давал ему покоя.

— Простите, господин Фродо… сколько, по-вашему, нам еще идти?

— Понятия не имею, Сэм, — сказал Фродо. — В Светлояре, перед выступлением, я видел карту Мордора, но плохо ее помню. Помнится, на севере есть место, где западный и северный кряжи почти что сходятся. Оно должно быть лигах в двадцати от моста у Заставы. Но, конечно, если мы туда дойдем, мы будем дальше от Горы — милях в шестидесяти, наверное. На дюжину лиг от моста, мы, думаю, уже отошли. Даже если все будет хорошо, вряд ли я доберусь до Горы меньше, чем за неделю. Ноша моя все тяжелеет, Сэм, — и чем ближе мы будем, тем медленнее буду я идти.

Сэм вздохнул.

— Этого-то я и боялся. Не говоря уж о воде, господин Фродо, еды почти не осталось: нам надо есть поменьше или идти побыстрей, хотя бы пока мы в этой долине. Еще немного — и еда кончится, кроме эльфийского хлеба, конечно.

— Тогда идем! — Фродо глубоко вздохнул. — Я постараюсь идти быстрее… Пошли!

Еще не совсем стемнело. Они побрели в ночь. Бежали часы утомительного пути — лишь несколько коротких привалов позволили себе хоббиты. С первым лучом серого света, пробившимся под полог туч, они вновь спрятались в темной щели под нависшим камнем.

Свет медленно разрастался — и скоро стало светло, как еще никогда не бывало. Сильный западный ветер разгонял в вышине дымы Мордора. Вскорости хоббиты смогли разглядеть лежащие кругом земли. Желоб меж горами и Моргаем неуклонно сужался, и внутренний кряж был теперь лишь уступом на крутых склонах Гор Тьмы; но с востока он, как и прежде, круто спадал к Горгорофу. Впереди русло терялось под обломками скал; там от главного хребта отделялся длинный голый отрог, стеной протянувшийся на восток. Встречь ему Изгарные Горы вытянули с севера долгую корявую руку; между их концами был узкий проход в Карах-Ангрен — Льдистоустье — узкую глубокую долину. В этой долине позади Мораннона были подземные коридоры и глубинные арсеналы, сделанные рабами Мордора для защиты Черных Ворот; там Черный Властелин спешно собирал сейчас силы, чтобы встретить атаку Полководцев Запада.

На отрогах стояли форты и башни, горели сторожевые костры; а поперек прохода вздымался земляной вал, за которым был глубокий ров — пересечь его можно было по одному-единственному мосту.

Немного севернее, в углу, где западный отрог ответвлялся от главного хребта, стоял древний замок, теперь — одна из многих орочьих застав. Дорога, извиваясь, спускалась оттуда, поворачивала к востоку в двух-трех милях от места, где прятались хоббиты и сбегала по уступу на склоне отрога вниз на равнину — к Льдистоустью.

Хоббиты осматривались — и им казалось, что путь их на север был напрасен. Равнина справа курилась туманом, и они не видели там ни лагерей, ни вражьих отрядов; но за всем районом пристально следили форты Карах-Ангрена.

— Мы зашли в тупик, Сэм, — безнадежно вздохнул Фродо. — Идти вперед — прийти к этой орочьей крепости, а единственная дорога — дорога от нее, если только мы не пойдем назад. Нечего и думать подниматься на западные склоны или спускаться по восточным.

— Так пойдемте по дороге, господин Фродо, — сказал Сэм. — Пойдемте и попытаем счастья — если в Мордоре есть счастье. Нельзя нам бродить вокруг да около — еды-то не прибавится! Надо сделать рывок.

— Ладно, Сэм, — Фродо грустно улыбнулся. — Веди меня! У тебя еще осталась надежда… У меня ее нет. Да и рывки не для меня. Хорошо, если я смогу плестись за тобой.

— Сперва поспите и поешьте, господин Фродо, а потом уж поплетемся. Вот, держите!

Он протянул Фродо воду и целую лепешку и сделал ему подушку из своего плаща. Фродо был слишком утомлен, чтобы спорить, а Сэм не сказал ему, что он выпил последнюю воду и съел не только свой, но и сэмов хлеб. Когда Фродо уснул, Сэм склонился над ним, прислушиваясь к дыханию. Лицо хозяина было изможденным, худым, однако, казалось во сне спокойным и ясным.

«Ничего не поделаешь, хозяин, — пробормотал Сэм про себя. — Придется мне, видно, оставить вас на время… Нам нужна вода, не то мы и шагу не сделаем».

Сэм пополз вперед и, двигаясь меж камней осторожней самого осторожного хоббита, спустился к руслу и некоторое время двигался вдоль него на север, пока не дошел до каменных обломков. В давние времена тут, без сомнения, был маленький водопад — теперь же царили сушь и тишь. Но Сэм не поддался отчаянью: он склонился и прислушался — и к восторгу своему услыхал журчание. Вскарабкавшись по обломкам, он нашел тоненькую струйку темной воды: она стекала по откосу в небольшую ямку и пропадала под камнями.

Сэм попробовал: пить было можно. Тогда он напился, наполнил баклагу и повернул назад. И тут заметил черную тень, проскользнувшую неподалеку от спящего Фродо. Подавив вскрик, Сэм спрыгнул с камней и помчался изо всех сил. Ему не терпелось схватить тварь за горло. Но осторожная тень услышала его — и метнулась прочь. Сэму почудился последний ее взгляд из-за скалы — потом все исчезло.

«Удача не покинула меня, — сказал он себе. — Но дело шло к тому. Мало нам орков — так еще тварь эта треклятая бродит вокруг! Жаль, не подстрелили его…»

Он уселся подле Фродо, но не будил его; однако заснуть не решался. Наконец, когда почувствовал, что глаза его закрываются сами собой, Сэм тихонько потряс Фродо.

— Боюсь, Голлум этот опять объявился, господин Фродо, — сказал он. — Я уходил набрать воды; а как пошел назад — видел: нюхал он тут… Я это к чему: небезопасно нам обоим спать, а у меня, уж вы простите, сударь, веки просто — таки склеиваются.

— О чем ты говоришь, Сэм! — сказал Фродо. — Ложись сейчас же! Но по мне лучше Голлум, чем орки. Он-то нас им не продаст — если только сам не попадется.

— Но он может чуток пограбить и поубивать — сам, — проворчал Сэм. — Вы уж не спите, господин Фродо. Баклага полная — пейте. Мы ее снова наберем, когда пойдем… — и он провалился в сон.

Когда он проснулся, свет угасал. Фродо сидел прямо, опершись на скалу — и спал. Баклага была пуста. Голлума видно не было.

Вернулась мордорская тьма, и сторожевые огни яростно пылали на вершинах, когда хоббиты вновь вышли в путь — самый опасный с начала похода. Сперва они сходили к родничку, а потом осторожно выбрались на дорогу — там, где она сворачивала к Льдистоустыо. Узкая тропа не была огорожена — а крутой обрыв с одного ее бока становился все глубже и глубже. Хоббиты постояли, прислушиваясь, ничего не услышали и твердым шагом двинулись вперед.

Отшагав добрую дюжину миль, они сделали привал. Позади тропа отклонялась к северу, и место это скрылось из виду. Это и принесло беду. Они немного отдохнули и пошли дальше, как вдруг услышали в ночной тиши звук, которого все время в тайне боялись: шум шагающих ног. Он был пока далеко, но, оглянувшись, они увидели мерцание факелов, возникающих из-за поворота меньше чем в миле позади; двигались враги быстро — слишком быстро, чтобы Фродо успел удрать.

— Этого я и боялся, Сэм, — сказал Фродо. — Мы доверились удаче, а она подвела нас. Мы попались.

Он взглянул на скальную стену, которую строители древней дороги сделали отвесной. Перебежал тропу и заглянул в темную мглистую яму.

— Попались! — повторил он. И, повесив голову, опустился на землю.

— Кажется, так, — согласился Сэм. — Что ж, подождем да поглядим. — И он уселся рядом с Фродо в тени обрыва.

Долго ждать не пришлось. Орки приближались быстрым шагом — передние с факелами в лапах. Алое пламя росло на глазах. Теперь и Сэм нагнул голову, надеясь, что это скроет его лицо; и поставил щиты перед коленями, чтобы спрятать ноги.

«Только бы они торопились и оставили в покое пару усталых солдат!» — думал он.

Казалось, так и будет. Первые орки прыжками пронеслись мимо, тяжело дыша и глядя вниз. Они были из малых племен, их гнали воевать за Черного Властелина; и все, что их волновало — как бы поскорей кончить путь и избежать бича. Рядом с ними бежали два огромных урха, подгоняя отстающих ударами и криками. Проходили ряд за рядом, и предательские факелы были теперь впереди. Сэм затаил дыхание. Более половины отряда уже прошло. И тут вдруг один из надсмотрщиков углядел на обочине две фигуры. Он слегка вытянул их бичом и гаркнул:

— Эй, вы! Поднимайтесь, живей!

Они не ответили, и урх криком остановил отряд.

— Двигайтесь, черви! — заорал он. — Не время прохлаждаться, — он шагнул к ним — и увидел знаки на щитах. — Дезертиры, а? — ухмыльнулся он. — Или подумываете об этом? Ваши парни должны были быть в Льдистоустье еще вчера вечером. Вам это известно. Идем, не то я донесу на вас.

Они поднялись и, сгорбившись, хромая, как стершие ноги солдаты, потащились в конец шеренги.

— Не туда! — крикнул надсмотрщик. — Придвиньтесь-ка на три ряда! И будьте на месте, когда подойду, не то отведаете этого! — над их головами щелкнул бич; он щелкнул снова — и отряд пустился бежать быстрой рысью.

Это было очень тяжело для усталого Сэма; но для Фродо это была пытка, кошмар похуже ночного. Он сжал зубы, старался ни о чем не думать — и бежал. Запах орочьего пота оглушал, Фродо мучительно хотелось пить. Они все бежали, и вся воля хоббита была преклонена к тому, чтобы заставить ноги двигаться; он не решался даже подумать, какой злой конец ждет их. Ускользнуть надежды не было. То и дело появлялся надсмотрщик и издевался над ними.

— Эй, там, — ржал он, подстегивая их. — Где кнут — там и дело, как говорится. Подтянись! Это только задаток, птенчики, вот придем на место — получите все сполна. Для вашей же пользы. Забыли, что мы на войне?

Они пробежали уже несколько миль, и дорога наконец пошла под уклон, выводя на равнину, когда силы оставили Фродо, и воля его поколебалась. Его шатало, он спотыкался. Сэм отчаянно старался помочь ему, поддержать, хоть и чувствовал, что сам едва держится на ногах. Он ждал конца с минуты на минуту: хозяин упадет, и все раскроется, и их усилия пойдут прахом… «Но этот надсмотрщик отправится к праотцам — я не я буду», — думал он.

Неожиданно пришло избавление — как раз, когда Сэм положил руку на эфес меча. Они были на равнине, близ Льдистоустья. Немного впереди, у края моста, дорога сливалась с другими — с юга и из Барад-Дура. По всем дорогам двигались войска: Полководцы Запада приближались, и Черный Властелин гнал все силы на север. Так случилось, что несколько отрядов столкнулись на перекрестке под стеной. Раздались проклятья, началась давка: каждый отряд старался первым пройти в ворота. Напрасно надсмотрщики вопили и раздавали удары направо и налево — вспыхнула драка, кто-то обнажил меч. Отряд тяжеловооруженных урхов Барад-Дура врезался в шеренгу с горной заставы и смял ее.

Сэм — хоть и был в полузабытьи от боли и усталости — очнулся, быстро сообразил, что творится, и упал наземь, потянув за собой Фродо. Вокруг с воплями и руганью валились орки. Медленно, на четвереньках хоббиты выползали из свалки, пока не перевалились за край дороги. Ее высокая каменная обочина валом возвышалась над равниной.

Некоторое время хоббиты боялись шевельнуться. Было слишком темно, чтобы искать укрытие, даже если его и можно было найти; но Сэм чуял, что им надо убираться от вышек и пламени факелов.

— Ну же, господин Фродо! — прошептал он. — Еще немного, а там и отдохнем.

Последним отчаянным усилием Фродо приподнялся на руках и прополз еще ярдов двенадцать. Потом вдруг перед ним неожиданно разверзлась яма — он скатился туда и остался лежать без движения.

Глава 3Роковая Гора

Сэм положил хозяину под голову изодранный орочий плащ, улегся рядом и с головой укрыл его и себя плащом Лориэна; и едва он это сделал, думы его перенеслись в те дивные земли, к эльфам — на плаще уж видно, лежит какой-нибудь наговор, думал Сэм, как бы иначе он спасал их в этом кошмарном ужасе. Он слышал, как удаляется шум драки: отряды проходили в Льдистоустье. В такой толчее и неразберихе их не хватятся — ни в коем случае.

Сэм хлебнул воды и влил глоток в рот Фродо и, когда тот немного пришел в себя, заставил его поесть. Потом, слишком измотанные, чтобы бояться, хоббиты вытянулись и заснули; но спали недолго: острые камни вонзались в бока, да вдобавок, они вспотели, а теперь отчаянно мерзли. Сквозь Черные Ворота и Кириф-Горгор дул с севера пронизывающий ледяной ветер.

Утром снова занялся серый свет: в вышине по-прежнему дул западный ветер, но внизу, над камнями Царства Тьмы, застыла недвижная холодная духота. Вокруг простирались мрачные ржавые земли. Дороги были пусты; но Сэм боялся бдительных глаз на стене Льдистоустья — всего в одном-двух фарлонгах к северу. На юго-востоке бастионом тьмы смутно маячила Гора. Дымы курились над ней — некоторые поднимались и уносились к востоку, некоторые собирались в огромные тучи, скатывались по склонам и растекались по земле. На северо-востоке, в предгорьях Изгарных Гор, тускло серели холмы, за которыми вставал угрюмый северный хребет, подобный дальней череде темных туч.

Сэм прикидывал расстояние и пытался сообразить, каким путем им идти.

«Шкал не меньше пятнадцати миль, — уныло бормотал он, уставясь на грозную гору. — Стало быть, и топать не меньше недели… — он покачал головой и, когда все понял, новая темная дума пришла ему в голову. Надежда никогда не покидала надолго его стойкой души, и до сего дня он всегда думал о возвращении. Но горькая правда наконец достучалась до него: еды им хватит самое большее дойти до цели; а когда дело будет сделано — они останутся одни, бездомные, посреди жуткой пустыни. Возврата не будет.

«Так вот, значит, зачем я шел… — думал Сэм, — помогать господину Фродо до конца и умереть с ним. Что ж, так — так так. Да только охота мне увидеть еще разок Приречье, и Рози Хлопкинс, и ее братьев, и моего старика… Не послал бы Гэндальф господина Фродо на это дело, будь оно вовсе безнадежным. Все пошло наперекосяк, когда он сгинул в Мории. Хотел бы я, чтоб он спасся… Уж он бы что-нибудь да сделал!»

Однако умершая надежда, казалось, придала Сэму новые силы.

Его простое хоббичье лицо стало суровым, почти жестким, будто воля его окрепла, по всем его жилам пробежала дрожь, точно он обратился в существо из кремня и стали — и ни отчаянью, ни усталости, ни бесконечным милям пути было не одолеть его.

С новым чувством оглядывал он ближние земли, обдумывал следующий шаг. Становилось все светлее и Сэм, к своему удивлению, увидел, что то, что казалось издалека ровной низиной, было на деле изломано и изрыто. Всю равнину Горгорофа покрывали оспины ям и нор — словно во времена, когда она была морем жидкой грязи, над ней прошел ливень из булыжников и гальки» Самые большие ямы окружали куски камня, широкие трещины разбегались от них. В этом краю можно было незамеченным перебираться из укрытия в укрытие — по крайней мере, тому, кто был силен и не имел нужды спешить. Но для голодного и усталого это было зловещее зрелище.

Думая об этом, Сэм вернулся к хозяину. Будить того не пришлось. Фродо лежал на спине, глядя в затянутое тучами небо.

— Ну, господин Фродо, — сказал Сэм. — Я осмотрелся и немного подумал. На дорогах никого, и лучше нам убираться отсюда, пока выпал случай. Можете вы двигаться?

— Должен, — ответил Фродо.

Они двинулись — от ямы к яме, прячась за каждым камнем, но неуклонно продвигаясь к холмам предгорий на севере. Но самая восточная из дорог следовала за ними, пока не убежала по склонам гор в черную пустоту впереди. На ее серой ленте не было сейчас ни орков, ни людей — Черный Властелин почти закончил переброску войск, и даже в собственных землях предпочитал покров ночи, боясь ветров, что обратились против него, обеспокоенный вестями о смелых соглядатаях, что прошли сквозь все Его преграды.

Хоббиты одолели еще несколько утомительных миль — и остановились. Силы Фродо иссекали. Сэм видел, что так ему далеко не уйти — он то шел медленно, высматривая путь, то вдруг начинал торопиться, запинаясь и падая.

— Давайте-ка, покуда светло, вернемся на дорогу, господин Фродо, — предложил Сэм. — Доверьтесь еще разок удаче! Она нас, правда, чуть не подвела — но не подвела ведь. Еще несколько миль по ровному — и отдохнем.

Он рисковал куда больше, чем думал; но Фродо был слишком занят ношей и борьбой с самим собой, чтобы спорить — и слишком утомлен, чтобы быть осторожным. Да и надежд у него уже не осталось.

Они выкарабкались на дорогу и поплелись суровым трактом, что вел к самому Черному Замку. Но удача более не изменяла им, и за остаток дня им никто и ничто не встречалось; и когда спустилась ночь, они исчезли во мраке Мордора. Земли затаились, будто перед бурей.

Полководцы Запада миновали Перекресток и запалили поля предсмертников в Имлад-Моргуле.

Поход Отчаянья продолжался: Кольцо подвигалось к югу, а знамена Королей — к северу. Каждый день, каждая миля были для хоббитов мучительней всех прежних — силы убывали, земли становились все страшней. Днем врагов не встречалось. По ночам, когда они забивались под какой-нибудь камень, их беспокойную дрему тревожили крики, шум шагов или мягкий скок какой-нибудь ездовой твари. Но куда хуже этих опасностей была все прибывающая угроза, что давила их: смертная угроза Силы, что ждала, погрузившись в глубокие думы, и бессонная злоба за темным пологом вкруг Его трона. Все ближе и ближе подвигалась она, кап стена ночи, за которой — конец мира.

Наконец настала зловещая ночь; и когда Полководцы Запада подошли к концу живых земель, для двух путников настал час слепого отчаянья. Четыре дня прошло, как они удрали от орков, но время ложилось позади черным кошмаром. За последний день Фродо не сказал ни слова, но шел, согнувшись, часто спотыкаясь, точно зрение изменило ему. Сэм догадывался, что из всех их мучений он испытывает страшнейшее — растущий вес Кольца, бремя для тела и пытка для духа. С тревогой подмечал Сэм, как часто поднимается левая рука хозяина, будто чтобы укрыться от лиходейского Глаза или отвести удар. А порой правая рука Фродо подбиралась к груди, сжималась — и медленно, покорная воле, оттягивалась назад Когда вернулась тьма ночи, Фродо уселся, голова — меж коленей, руки устало свесились. Сэм глядел на него, пока ночь не окутала их, скрыв друг от друга. Слова не шли на ум; он обратился к своим трудным думам. Что до него — несмотря на усталость и страх, силенки у него еще были. В лембасе таились чары, без которых хоббитам давным-давно пришел бы конец. Конечно, порой Сэм вспоминал о еде и мечтал о простом сухарике и куске мяса; однако в эльфийском хлебе была сила — и она возрастала, когда путники ели только его, не смешивая с другой едой. Он питал воли, давал выносливости, силы двигаться. А сейчас надо было принять новое решение. Больше по этой дороге они идти не могли: она уводила на восток, под Завесу Тьмы — Гора же маячила справа, на юге; пора было сворачивать к ней. Однако перед ней по-прежнему простиралась пустошь — дымящаяся, голая, выжженная земля.

Вода, вода!.. — бормотал Сэм. Он обделял себя, язык в иссохшем рту распух и не шевелился — и все же, как ни заботился оно ней, воды в баклаге оставалась едва половина, а впереди — дни и дни пути. Она давно бы уже кончилась, если бы хоббиты не отважились пойти орочьим трактом. Потому что время от времени на нем попадались водоемы, сложенные, чтобы рати не погибли от жажды в безводных краях. В одном из таких бассейнов Сэм нашел немного воды — стоялой, загрязненной, но все же годной для питья. Однако с тех пор прошел день. Надежды отыскать еще воду не было.

Наконец, утомленный заботами, Сэм задремал; больше ему ничего не оставалось. Сон и явь смешались. Он видел огни, как жадные глаза и темные крадущиеся тени, слышал шум и смертные крики; он вскакивал — мир вокруг был темен и пуст. Лишь однажды, когда он стоял и дико озирался, ему почудились бледные огни, вроде белесых глаз; но они вскорости исчезли.

Ненавистная ночь проходила медленно и неохотно. Ибо теперь, когда Гора приблизилась, воздух все более тускнел: из Черного Замка выползала Завеса Тьмы, которой окутывал себя Саурон. Фродо недвижно лежал на спине. Сэм стоял рядом; говорить ему не хотелось, но он знал, что говорить придется: он должен заставить хозяина идти дальше. В конце концов он пригнулся к его уху, погладил лоб и позвал:

— Просыпайтесь, сударь! Пора.

Словно поднятый внезапным колоколом, Фродо вскочил и взглянул на юг; но, когда глазам его предстали Гора и пустошь, он дрогнул.

— Не могу, Сам! — жалобно сказал он. — Мне не снести его!

Сэм заранее знал, что слова его бесполезны, что они зло, а не благо — но в горе не смог сдержаться.

— Так давайте я понесу его вместо вас, хозяин! Хоть немного. Вы же знаете, я могу… и с радостью — пока у меня есть силы.

Безумный свет вспыхнул в глазах Фродо.

— Отойди! Не тронь меня! — выкрикнул он. — Оно мое! Прочь! — Рука его легла на эфес. Но тут голос его изменился. — Нет, Сэм, нет, — проговорил он печально. — Пойми. Это моё бремя, и никто больше не может нести его. Так ты мне не поможешь. Я сейчас в его власти. Отдать его я не могу, а ежели ты попытаешься взять его — сойду с ума.

Сэм кивнул.

— Понимаю, — тихо сказал он. — Но, господин Фродо, по-моему, есть другие вещи, без которых можно обойтись. Почему бы не облегчить немного ношу? Нам сейчас идти туда, — он указал на Гору, — самой прямой дорогой. Вовсе незачем тащить ненужное; а много ли нам надо?

Фродо снова взглянул туда.

— Нет, — отозвался он. — На этом пути нам надо немного.

— А в конце — и совсем ничего.

Он поднял щит и отбросил его; следом полетел шлем. Потом, сняв серый плащ, он расстегнул тяжелый пояс: тот вместе с мечом упал наземь. Остатки черного плаща он дорвал и раскидал вокруг.

— Больше я не орк! — воскликнул он. — И я безоружен. Пусть приходят и забирают меня, если хотят!

Сам поступил так же: снял орочьи доспехи и вынул все из своего мешка. Каждая вещь была дорога ему. Тяжелее же всего было расстаться с кухонной утварью. Слезы навернулись ему на глаза, когда он подумал, что придется ее бросить.

— Помните вы того кролика, господин Фродо?.. — спросил он. — И наше теплое местечко вод берегом в краях Капитана Фарамира — я тогда еще слониуса видел?

— Боюсь, что нет, Сэм, — ответил Фродо. — Я знаю, что все это было — но не разумею этого. Ни вкуса еды, ни прохлады воды, ни шума ветра, ни памяти о деревьях, траве, цветах, ни образа луны и звезд не оставлено мне. Я наг во тьме, Сэм — и ничего между мной и кругом огня. Он все время передо мной, а остальное — истаяло.

Сэм поцеловал ему руку.

— Чем скорей мы от него избавимся, тем скорей отдохнем, — проговорил он, не найдя других слов.

«Разговорами дела не ускоришь, — бурчал он себе под нос, сгребая все, что собрался выкинуть. Он не хотел оставлять вещи на открытом месте. — Скрытень поживился уже кольчугой — незачем добавлять к ней меч. Его лапы и пустые достаточно мерзки. А поесть из моих кастрюлек ему уж точно не удастся!» Он отнес всё к одной из трещин, бороздивших землю, и бросил вещи в нее. Дребезжание кастрюль на лету похоронным маршем отозвалось в сердце.

Сэм вернулся к Фродо, отрезал кусок эльфийской веревки — хозяину вместо пояса — и накрепко привязал серый плащ к его талии. Остаток веревки он смотал и засунул назад в мешок. Кроме нее он оставил лишь разломанный дорожный хлеб, баклагу и Разитель — тот по-прежнему висел у него на поясе; да далеко на груди, в кармане куртки — Фиал Галадриэли и маленькую коробочку, которой она его одарила.

Теперь, наконец, они повернулись к Горе и двинулись, не думая больше об убежищах, скрутив усталость, преклонив волю лишь к одному — идти вперед. Во мгле зловещего дня даже напряженная бдительность этих земель не смогла бы выследить их. Изо всех прислужников Черного Властелина только назгулы могли бы предупредить Его об опасности, что прокралась — маленькая, но неотвратимая, — в самое сердце Его владений. Но назгулы улетели: они собрались далеко, затеняя марш Полководцев Запада, и туда были обращены думы Черного Замка.

В тот день Сэму показалось, что у его хозяина прибавилось сил — простым облегчением ноши он не мог этого объяснить. Фродо шел быстрей и прошел больше, чем они надеялись. Край был грубый, враждебный — однако, Гора все приближалась. Но когда день увял, и тусклый свет начал угасать, Фродо снова поник и зашатался, точно последнее усилие отняло у него остаток сил.

На последней стоянке он опустился на землю и сказал:

— Я хочу пить, Сэм, — и умолк.

Сэм дал ему глоток воды; в баклаге остался еще глоток. Сам он пить не стал; и когда ночь Мордора опять сомкнулась над ними, мысли его занимала только вода; и каждый ручей, поток или источник, который он видел когда — нибудь — затененный ракитами или журчащий на солнце — теперь вспоминался ему, плясал и зыбился перед его глазами. Он чувствовал прохладный ил вокруг пальцев — будто бы снова плескался с Рози Хлопкинс и ее братьями Олли, Томом и Нибсом в Мельничной Заводи в Приречье.

«Все это было давно, — он вздохнул. — И далеко. Дорога назад, если она есть, лежит за Горой».

Он не мог уснуть и спорил с собой.

«Ну что ж, начали мы лучше, чем ты надеялся, — бодро заявил он. — Почти полдороги оттопали. Еще денек — и конец».

«Не будь ослоп, Сэм Гискри, — осадил его его же голос. — Он не сможет больше идти, как сегодня — если вообще двинется. Да и ты долго не протянешь, коли и дальше будешь отдавать ему всю воду и хлеб».

«Однако я еще могу идти — и пойду».

«Куда это?»

«К Горе, ясное дело».

«А дальше, Сэм Гискри, дальше-то что? Ну, дойдешь ты туда — и что делать будешь? Сам-то он ничего не сможет».

И Сэм в смятении понял, что ответить ему нечем. Фродо почти ничего не рассказывал ему о своей миссии — Сэм знал только, что Кольцо надо бросить в огонь. «Пасть Рока» — вспомнилось ему древнее название. «Ну, хозяин-то знает, как ее найти», — пробормотал он.

«Вон что!.. — раздалось в ответ. — Все это без толку. Он сам сказал. Ты осёл, надеяться не на что, а тащиться туда — незачем. Вы могли давным-давно лечь и уснуть, если б не были такими упрямыми. Все равно ведь умрете — только страшней. Ложитесь сейчас, бросьте это дело. На вершину вам так и так не взойти».

— Я взойду, даже если для этого придется бросить здесь всё, кроме моих костей, — сказал Сэм. — И понесу хозяина, даже если сердце мое разорвется. Заткнись!

В этот миг Сэм ощутил, как дрогнула земля, и услышал — или почуял — глубинный смутный рокот — будто под землей раскатился гром. Слабый багровый сполох озарил тучи. Гора тоже спала неспокойно.

Последняя часть похода к Ородруину принесла больше мук, чем, как прежде считая Сэм, он может вынести. Рот его был так сух, что есть он не мог. Было по-прежнему темно, и не только из-за курева Горы: казалось, близится гроза, на юго-востоке под черными тучами мерцали молнии. Но что худе всего — в воздухе висел дым: дышать Было мучительно трудно, голова кружилась, хоббиты спотыкались и часто падали. И все же воля их не поддалась, они шли вперед.

Гора придвигалась, — пока, подняв тяжелые головы, хоббиты не увидели, что она заслонила все небо: зола, шлак да обожженные камни, из которых вздымался к тучам крутобокий конус. Прежде, чем дневные сумерки стали ночью, они добрались до ее подножья.

Фродо, задыхаясь, бросился на землю. Сэм уселся рядом. Хоть он и устал, но, к своему удивлению, чувствовал облегчение, голова его опять была ясной. Сомнения более не тревожили его. Он знал все: доводы отчаянья — и не слушал их. Воля его была тверда, лишь смерть могла бы сломить ее. Ему больше не хотелось ни есть, ни пить, ни спать — только бдительность осталась в нем. Он знал: завтрашний день — день судьбы, последнего усилия или гибели.

Но когда он придет? Ночь казалась бесконечной, минута за минутой мертво падали, добавляясь к непроходящему часу и не принося перемен. Неужто за этой ночью сразу придет следующая — без дня, подумал Сэм. Наконец он тронул Фродо за руку. Рука была холодной и дрожала. Хозяина бил озноб.

— Нельзя мне было бросать одеяло, — пробормотал Сэм; он улегся рядом и попытался согреть Фродо своим телом. Так он и уснул; и тусклый свет следующего дня застал их бок о бок. Ветер с запада перестал; теперь он дул с севера, набирая силу; и свет невидимого солнца медленно проник под завесу, где лежали хоббиты.

Пора! Последний переход! — сказал Сэм, тяжело поднимаясь на ноги. Он склонился над Фродо и осторожно разбудил его. Фродо застонал; но сделал усилие — и встал; а потом опять упал на колени. Темные склоны Роковой Горы дыбились над ним; он с трудом поднял на них глаза — и на четвереньках пополз вверх.

Сердце Сэма обливалось слезами, но ни одна слезинка не вытекла из сухих глаз.

— Я оказал, что понесу его, пусть даже сердце у меня разорвется, — пробормотал он. — И понесу!

— Постойте, господин Фродо! — крикнул он. — Я не могу нести его за вас — так понесу и вас, и его. Сэм вас повезет, господин Фродо, милый, скажите только — куда.

Когда Фродо влез ему на спину, обвил руками шею и слабо сжал коленями бока, Сэм, пошатываясь, поднялся — и почувствовал, как легка его ноша. Он-то боялся, что не сумеет поднять и одного хозяина — а тут ведь еще это треклятое Кольцо! Но он ошибся. То ли Фродо был слишком истощён муками, раной, ядом, страхом и бродяжничеством, то ли к Сэму пришли вдруг силы — а только он поднял Фродо запросто, как малыша-хоббитенка. Вздохнул глубоко — и зашагал.

Они подошли к Горе с севера и чуть с запада. Склоны здесь, хоть и разрушенные, не были крутыми. Фродо молчал, и Сэм сам выбрал путь: его вело лишь желание взобраться как можно выше, покуда воля не изменила ему, а ноги не отказались его нести. Он брел вверх и вверх, поворачивая туда-сюда, чтобы облегчить подъем, часто спотыкаясь, а под конец пополз, как улитка с тяжкой ношей за плечами. А когда воля отказалась подчиняться ему, он остановился и осторожно спустил хозяина с плеч.

Фродо открыл глаза и глубоко вздохнул. Здесь, наверху, над дымами равнины, дышалось легче.

— Спасибо, Сэм, — хрипло прошептал он. — Далеко еще?..

— Не знаю, — сказал Сэм. — Потому что вообще не знаю, куда мы идем.

Он поглядел назад и поглядел вверх — и был поражен, увидев, на сколько они продвинулись. Гора, одинокая и зловещая, казалась вше, чем была. Теперь Сэм видел, что она не намного выше перевалов Гор Тьмы, которые им с Фродо пришлось преодолеть. Основание ее поднималось примерно на три тысячи футов над равниной, и еще на половину этой высоты вздымался центральный конус, как гигантская печь или труба, с иззубренным кратером на конце. Но Сэм одолел уже больше половины основания, и равнина Горгорофа туманилась внизу, окутанная маревом. Сэм взглянул вверх — и вскрякнул бы, если бы не иссушенное горло: среди бугров и скал он отчетливо видел дорогу или тропу. Она обегала Гору кругом, карабкаясь с востока, пока не достигала подножия конуса.

Сэм не видел ее прямо перед собой — мешал крутой склон, но он сообразил, что еще немного — и они вылезут на эту дорогу. Тень надежды вернулась к нему. Гора еще могла покориться им. «Ее, должно быть, проложили нарочно, — сказал он себе. — Ежели бы ее здесь не было — тогда я сказал бы, что побежден».

Дорога была проложена, конечно, не для Сэма. Хоббит не знал, что смотрит на Сауронов Тракт — он вел от Барад-Дура к Саммат-Науру, Палате Огня. Он выходил из западных ворот Черного Замка, перебирался через ущелье по железному мосту, спускался на равнину, бежал по ней меж двух дымящихся трещин и достигал длинной насыпи на восточном склоне Горы. Потом, крутясь и змеясь, взбирался наконец высоко на конус, под дымную вершину, — к темному входу, что глядел назад, на восток; в Окно Глаза в сауроновой окутанной мглой Цитадели. Часто разрушаемый судорогами Горы, тракт этот всегда подновлялся и вычищался орками.

Сэм перевел дыхание. Тракт был — но как до него добраться, он понятия не имел. Сперва надо было отдохнуть: спина у него разламывалась. Он лег навзничь рядом с Фродо. Оба молчали. Медленно разгорался свет. Вдруг нетерпение, которого он не смог бы объяснить, охватило Сэма. Его словно бы звали: «Скорей, скорей же, не то будет поздно!» Он собрался с силами и встал. Фродо, казалось, тоже услыхал зов.

— Я поползу, Сэм, — выдохнул он, стоя на коленях. Фут за футом, как крохотные серые насекомые, одолевали они подъем. Выбрались на дорогу — она оказалась широкой, мощеной битым булыжником и слежавшейся золой. Фродо, точно повинуясь какому-то приказу, медленно повернулся к востоку. Вдали висел дымный полог Саурона; но, то ли раздернутые порывом ветра, то ли послушные беспокойной воле внутри, тучи закружились и на миг отдернулись; и хоббит увидел — темнее тьмы, в которой он стоял, — суровые башни и железный венец Барад-Дура. Один миг — но, будто из неизмеримо высокого окна, полыхнуло багровое пламя: блеск Глаза, вонзенный в север; а потом тучи сомкнулись и жуткое видение скрылось. Глаз не был обращен к ним: он впился в Север, где стояли Полководцы Запада, и туда была преклонена вся его злоба — Сила Тьмы готовилась нанести смертельный удар; но Фродо этот блеск поразил насмерть. Рука его искала цепочку на шее.

Сэм опустился на колени подле него. Слабо, почти беззвучно Фродо шептал:

— Помоги мне, Сэм! Помоги!.. Поймай мою руку! Мне не удержать ее…

Сэм схватил руки хозяина, сложил их вместе и принялся целовать; а потом ласково взял в свои. «Он заметил нас! — подумалось ему. — Все кончено — или скоро кончится. Вот и пришел конец, Сэм Гискри».

Он снова поднял Фродо, опустил его руки себе на грудь, наклонив голову, медленно побрел вверх по дороге. Путь был не таким легким, как казался сначала. По счастью, огонь, который видел с Кириф-Унгола Сэм, изливался в основном из трещин на южном и западном склонах, так что тракт был свободен. Но кое-где камень выкрошился, кое-где его пересекали трещины. Вскоре дорога резко свернула и повела к западу. На повороте она глубоко врубалась в скалу, в незапамятные времена испеченную в топках Горы. Задыхаясь под ношей, Сэм свернул за угол; и, поворачивая, заметил углом глаза что-то, падающее со скалы: черный камень, что сорвался, когда он проходил.

Внезапный вес обрушился на него, и он упал, ободрав ладони. И тут же понял, что случилось: над ним раздался ненавистный голос:

— Злой хозяин! — шипел он. — Нехорош-ший! Обманщ-щик: обманул Смеагола, голл. Не должен был идти. Не должен вредить Прелесс-сти. Отдай его Смеаголу, да, отдай! Оно наш-ш-ше!

Сэм в бешенстве вскочил; он сразу обнажил меч, но поделать ничего не мог. Голлум и Фродо сцепились; Голлум норовил добраться до цепочки и Кольца. Быть может, только это и могло подстегнуть умирающую волю Фродо: нападение, попытка силой отобрать у него сокровище. Он отбивался с яростью, поразившей Сэма — и Голлума тоже. Однако все могло бы кончиться иначе, останься Голлум таким, как был; но какими бы жуткими тропами, одинокими и безводными, не пробирался он, влекомый сжигающей его страстью, они наложили на него отпечаток. Он был худ, голоден, изможден: кожа да кости. Дикий свет мерцал в его глазах, но злоба его превышала его силы. Фродо отбросил его и поднялся, дрожа.

— Ниц! — выдохнул он, держась руной за грудь так, что сжимал висящее под курткой Кольцо. — Ниц, тварь, и прочь с дороги! Твой час еще не пробил. Ты не задержишь и не убьешь меня. — И вдруг, как некогда у Привражья, Сэм увидал этих двоих иным зрением. Скорченная тварь, едва ли больше, чем тень живого существа, побежденная, однако полная жуткой жажды и ярости; а перед ней — суровая, теперь чуждая жалости, фигура в белом, и на ее груди — круг огня. Из огня донесся повелительный голос:

— Убирайся и более не тревожь меня! Если осмелишься тронуть меня еще раз — ввергнешь себя в Огонь Рока.

Скорченная тень отпрянула с ужасом в глазах — и в то же время вожделение горело в них.

Тут видение рассеялось, и Сэм увидел, что Фродо стоит, прижав руку к груди и тяжело дыша, а Г оллум съежился у его ног, упершись в землю широкими ладонями.

— Берегитесь!.. — вскрикнул Сэм. — Он прыгнет! — он шагнул вперед, обнажив меч. — Быстрей, хозяин! Идите! Не мешкайте! Его прикончу я. Идите!

Фродо взглянул на него точно издалека.

— Да, я пойду, — сказал он. — Прощай, Сэм! Вот, наконец, и все. На Роковой Горе рок должен пасть… Прощай!

Он повернулся и пошел прочь, медленно, но твердо поднимаясь по Тракту.

— Наконец-то! — сказал Сэм. — Наконец-то я с тобой сквитаюсь! — хоббит прыгнул вперед и занес меч. Но Голлум не двигался. Он ничком лежал на земле и хныкал.

— Не бей нас! — скулил он. — Не тронь нас гнус-с-сной ос-с-ст-рой с-сталью! Дай нам пожить ещ-ще немножко! Прелес-сть уйдет — и мы умрем в пыли… — он зарылся в золу длинными костистыми пальцами. — Прелес-с-сть!.. — шипел он.

Рука Сэма дрогнула. Разум его плавился от гнева и памяти о лиходействе. Будет только справедливо заколоть этого предателя и убийцу — справедливо и не единожды заслужено; к тому же это казалось единственно безопасным. Но в глубине сэмовой души жило нечто, остановившее его: не мог он ударить тварь, лежащую в пыли — одинокую, разбитую, совершенно несчастную. Он и сам нес Кольцо — пусть недолго — и теперь смутно чуял умирание иссушенного тела и духа Голлума, порабощенного Кольцом, лишенного покоя и силы жить. Но слов выразить, что он чует, у Сэма не было.

Будь ты проклят, злыдень! — сказал он. — Убирайся! Прочь! Я тебе не верь и не поверю, пока не вздую — но убирайся. Не то я трону тебя — да, гнус-сной острой сталью.

Голлум вскочил на четвереньки, отбежал на несколько шагов, а потом оглянулся — Сэм погрозил ему кулаком, и он помчался вниз по тракту. Сэм не обратил на него внимания. Он вдруг вспомнил о хозяине. На дороге его видно не было. Сэм заторопился наверх. Оглянись он — он увидел бы Голлума: тот повернулся и с горящими безумным огнем глазами быстро, но осторожно пополз вверх, тенью скользя меж камней.

Тракт вился и вился — и скоро, пройдя сквозь разлом в конусе, подвел к темной двери на склоне Горы — двери Саммат-Наура. Далеко на юге, пронзив мглу и дым, запылало солнце — тусклый кровавый диск, но Мордор лежал вокруг Горы мертвый, безмолвный, ожидая какого-то удара.

Сэм подошел к раскрытой пасти и заглянул. Было темно и жарко, воздух дрожал от глубинного рокота.

— Фродо!.. Хозяин!.. — позвал Сэм.

Никакого ответа. Он постоял немного — сердце бешено колотилось от страха — и шагнул внутрь. Тень скользнула за ним.

Сперва он ничего не увидел. Дрожащей рукой он снова вытащил Фиал Галадриэли — но тот остался холодным. Сэм пришел в самое сердце владений Саурона, к кузням его древней мощи, величайшей в Средиземье: любая другая сила здесь была бессильна. Он со страхом сделал несколько шагов — и тут вдруг откуда-то выметнулось багровое пламя, ударив в высокую черную крышу. Сэм увидел, что он в длинной пещере, или туннеле, погребенном в дымящейся конусе Горы.

Но чуть впереди пол и обе стены рассекала трещина, из которой бил ослепительный алый свет, то разгорающийся, то меркнущий; и все время где — то внизу что-то рокотало, пульсировало, волновалось.

Свет взблеснул снова — на краю трещины, у самой Пасти Рока, стоял Фродо, чернея в зареве: прямой, застывший, будто ставший камнем.

— Хозяин! — крикнул Сэм.

Фродо шевельнулся и заговорил — никогда прежде не слышал Сэм какого чистого и сильного голоса; он поднялся над рокотом Гори и зазвенел меж стен.

— Я дошел, — сказал он. — Но не могу сделать то, рада чего шел. Я не совершу этого. Кольцо мое!

Вдруг он надел Кольцо и исчез. Сэм задохнулся, но вскрикнуть не успел: слишком многое случилось в этот миг.

Что-то сильно толкнуло Сэма в спину, ноги его подкосились и он грохнулся головой о камни — а через него перескочила черная тень.

А вдали — когда Фродо надел Кольцо и объявил его своим — Сила Тьмы поколебалась в Барад-Дуре, и замок сотрясся от основания до вершины. Черный Властелин внезапно увидел его, и Глаз, пронзив все тени, взглянул через равнину на Саммат-Наур; и размеры Его глупости явились Ему, и замыслы врагов стали, наконец, явными. Тогда гнев ослепил Его, а поднявшийся страх сгустился душным дымом. Ибо Он знал, на каком смертельно тонком волоске висит сейчас Его рок.

Разум Его отряхнул все сети страха и предательств, все замыслы и войны; и по всему Его царству пробежал трепет, рабы Его дрогнули, рати застыли, а полководцы, внезапно забытые, поколебались, лишенные воли. Дух и цель Силы, что вела их, были теперь преклонены к Горе. И, послушные ее зову, с цепенящими воплями понеслись к Ородруину назгулы, быстрее ветра мчась на юг.

Сэм поднялся. Голова кружилась, кровь заливала лицо. Он шагнул вперед — и увидал странную и жуткую картину. На краю трещины Голлум боролся с невидимым врагом. Он качался взад-вперед, то чуть не падая в пропасть, то отскакивая, валясь наземь, поднимаясь и снова падая. И он все время шипел, но не говорил ни слова.

Пламя внизу ревело в гневе, мерцал алый свет, пещеру заливало ослепительное зарево. Внезапно Сэм увидел, как длинные руки Голлума потянулись ко рту, сверкнули белые клыки — и сомкнулись, будто кусая. Фродо вскрикнул — он стал видим, стоял на коленях на краю разлома. А Голлум, танцуя, как сумасшедший, высоко поднял Кольцо (палец все еще торчал в нем). Оно сияло, точно и в самом деле было из огня.

— Прелесть, Прелес-сть, Прелес-с-сть! — вопил Голлум. — Моя Прелесть! О, моя Прелесть!

И тут — глаза его были подняты к добыче — он оступился, пошатнулся, какой-то миг стоял на краю… и рухнул с протяжным: «П р-е-л е-е-с-с-с-с т ь!»

Бездна взревела. Языки пламени лизнули крышу. Рокот превратился в гром, Гора затряслась. Сэм кинулся к Фродо, подхватил его и вытащил за дверь. И там, на пороге Саммат-Наура, высоко над равнинами Мордора, такие изумление и ужас объяли его, что он застыл, позабыв обо всем.

На краткий миг увидел он кружащиеся тучи, а в центре — башни и зубчатые стены, высокие, как горы, стоящие в седловине на неизмеримой высоте; стены и донжоны, слепые темницы и ворота из гранита и стали; а потом все исчезло. Башни упали, горы оползли; стены осыпались и рухнули; огромные копья дыма и пара взвивались вверх, пока не осели все закрывшей, марью. И тогда, наконец, донесся грохот и рев; земля дрожала, равнина дыбилась и трескалась, Ородруин шатался. Его расколотая вершина извергала огонь. Небо ответило громом и молниями. Хлынул черный дождь. И в самое сердце бури, разорвав тучи, пылающими стрелами вонзились назгулы, заметались меж огненными развалинами Горы и небом, потускнели, развалились… пропали.

— Ну, вот и все, Сэм Гискри, — раздался голос рядом с ним.

Сказал это Фродо, бледный и изможденный — но прежний; и глаза его были спокойны — ни напряженной воли, ни безумия, ни страха не осталось в них. Ношу с него сняли. Это был любимый хозяин давних мирных дней.

— Хозяин!.. — вскрикнул Сэм и упал на колени. Мир вокруг рушился — его же захлестнула радость. Бремя сгинуло. Хозяин его спасся; он снова был собой, он был свободен. И тут Сэм заметил искалеченную, кровоточащую руку.

— Ваша рука!.. — сказал он. — И перевязать ее здесь нечем… Уж лучше бы этот злыдень откусил мне руку целиком. Но теперь до него не докричишься — подох наконец.

— Да, — отозвался Фродо. — Помнишь, Гэндальф сказал: «Чует мое сердце, что он для чего-то еще понадобится? Если бы не он, Сэм, — я не уничтожил бы Кольца. Так давай простим его! Ибо дело сделано и конец близок. Я рад, что ты со мной — здесь и сейчас, Сэм.

Глава 4Кормаллен

Вокруг холмов ярились рати Мордора. Полководцы Запада тонули в подступающем море. Кроваво мерцало солнце, крылья назгулов отбрасывали на землю черные тени смерти. Арагорн стоял под знаменем безмолвный и суровый, словно уйдя в думы о далеких земляк и временах; но глаза его сияли как звезды, что светят тем ярче, нем глубже ночь. На вершине холма стоял Гэндальф, он был бел и холоден, и ни одна тень не упала на него. Атака Мордора разбилась, как волна, об осаженные холмы, голоса ревели, как прилив, среди звона и лязга оружия.

Гэндальф всматривался в даль, будто глазам его было дано иное зрение; он повернулся на север, где небо было бледным и чистым.

Потом поднял руки — и голос его зазвенел над битвой:

— Орлы летят!..

И многие голоса подхватили:

— Орлы! Орлы летят!

Орды Мордора взглянули вверх — и стали гадать, что это означает.

К ним летел Гвайхир Ветробой и его брат Ландровал, самый большой из Северных Орлов; позади вытянулись вереницы их подданных, паря на крепнущем ветре. Они снижались прямо на назгулов, и шум их широких крыльев был подобен шторму.

Но назгулы ускользнули и скрылись в тенях Мордора, услыхав внезапный страшный зов Черного Замка; и в этот миг рати Мордора дрогнули, сомнение объяло их души, хохот смолк, руки ослабли.

Сила, что гнала их вперед, наполняя гневом и ненавистью, пошатнулась, воля ее отвернулась от них; и, взглянув теперь в глаза врагу, они увидали смертный свет — и испугались.

Тогда Полководцы Запада громко закричали, ибо сердца их исполнились во тьме новой надежды. С осажденных холмов двинулись рыцари Гондора, роандийцы, северяне-дунаданы — сомкнутыми отрядами теснили они врага, гоня его ударами копий. Но Гэндальф снова поднял руки и громко воззвал:

— Стойте, воины Запада! Стойте и ждите! Настал час судьбы.

И когда он говорил, земля вздыбилась под их ногами. А далеко за Черными Вратами, высоко над горами, взметнулась в небо мерцающая молниями мгла. Земля тряслась и стонала. Башни Клыков дрогнули, зашатались и рухнули; мощный вал осыпался; Черные Ворота разлетелись в куски и издалека, сначала слабо, потом — поднявшись до небес, донесся рокочущий грохот, долгий раскат гибельного рева.

— Владычество Саурона кончилось! — молвил Гэндальф. — Хранитель исполнил свой долг.

Полководцы Запада взглянули на юг, на земли Мордора — и им почудилась гигантская черная тень, непроницаемая, увенчанная молниями. Она простерлась над миром и протянула к ним угрозную руку — жуткую, но бессильную; ибо в этот миг налетел ветер, подхватил ее и погнал прочь; и упала тишь.

Полководцы склонили головы; а когда снова подняли глаза — враги их бежали, мощь Мордора развеялась, как пыль на ветру. Создания Саурона — орки, и тролли, и твари, порабощенные чарами — безумно метались туда-сюда; некоторые кончали с собой, бросались в омуты, или с воем прятались в норы, подальше от света. А вастаки и харадримцы увидели безнадежность войны и величие и славу Полководцев Запада. И те, кто долго был на службе у зла, ненавидя Запад, но будучи воинами гордыми и суровыми, сплотились для последнего сопротивления; большинство же бежало, бросая оружие, моля о пощаде.

Тогда Гэндальф, оставив дела войны Арагорну и другим властителям» встал на вершине холма и позвал; и к нему спустился Гвайхир Ветробой.

— Дважды нес ты меня, друг мой, — сказал Гэндальф. — Третий раз, если пожелаешь, заплатит за все. Я сейчас не тяжелее, чем когда ты унес меня с Зиракзигила.

— Я понесу тебя, — ответил Гвайхир, — куда захочешь — будь ты даже высечен из камня.

— Тогда летим, и пусть брат твой летит с нами, и кто-нибудь еще — самый быстрый из твоего народа! Ибо мы должны обогнать ветер, больше — обогнать назгулов.

— Дует Северный Ветер, но мы обгоним его, — проговорил Гвайхир. Он поднял Гэндальфа и поспешил на юг, а за ним — Ландровал и юный Менельдор. Они миновали Льдистоустье и Горгороф — и перед ними, разливая пламя, вспыхнула Роковая Гора.

— Я рад, что ты со мной — здесь и сейчас, Сэм, — сказал Фродо.

— Да, я с вами, хозяин, — отозвался Сэм, тихонько кладя раненую руку Фродо ему на грудь. — А вы со мной. И поход кончен. Но после того, как мы прошли весь этот путь, мне очень не хочется сдаваться. Не по мне это, если вы меня понимаете.

— Так уж устроен мир, Сэм, — сказал Фродо. — Надежды нет. Конец близок. Осталось недолго. Мы затеряны в развалинах, спасенья нет.

— Ну, хозяин, хоть уйти-то от этого жуткого места, от Пасти Рока, или как ее там, мы, на худой конец, можем, разве нет? Идемте, господин Фродо, спустимся по тракту!

— Хорошо, Сэм, если ты хочешь, я пойду, — проговорил Фродо; они поднялись и устало двинулись вниз по дороге. И едва они подошли к дрожащему подножию Горы, из Саммат-Наура вырвался столб дыма, стена конуса обвалилась, и широкий огненный поток медленной гремящей рекой покатился по восточному склону.

Фродо и Сэм не могли идти дальше. Последние силы тела и духа быстро таяли. Хоббиты добрели до пологого холма у подножия Горы; но и на нем спасения не было. Это был остров — а вокруг разверзалась земля, из ям и трещин вырывался дым. Позади сотрясалась Гора. Медленно стекали по длинным склонам реки пламени. Шел дождь из горячей золы.

Они стояли; и Сэм все еще держал хозяина за руку, ласково поглаживая ее.

Он вздохнул.

— А все же мы побывали в сказке, господин Фродо, правда? Хотел бы я послушать, как ее рассказывают! Как вы думаете, скажут они: «А теперь черед истории про Фродо о Девяти Пальцах и Роковое Кольцо»? И тогда все затихнут, совсем как мы, когда нам в Светлояре рассказывали о Берене-Одноруком и Великом Алмазе… Эх, послушать бы мне ее! Да узнать бы, как она дальше пойдет — после нас, хочу я сказать.

Он все болтал, отгоняя страх, а глаза его смотрели на север, туда, где небо было чистым: холодный ветер разгонял тьму и обрывки туч.

Такими Гвайхир и увидел их, когда снизился по ветру и, презрев опасность, закружился над Горой: две крохотные темные фигурки, одинокие, рука в руке стоящие на маленьком холме — а земля вокруг тряслась и задыхалась, и огненные реки все приближались. И, едва он их высмотрел и полетел вниз, они упали — истощенные, или задушенные дымом и жаром, или сраженные отчаяньем, закрыв глаза, чтобы не видеть смерть.

Они лежали рядом; и Гвайхир ринулся вниз, а следом — и Менельдор Быстрый. И в беспамятстве, не знающих, какая судьба постигла их, странников подняли и унесли далеко от тьмы и пламени.

Когда Сэм очнулся, то обнаружил, что лежит на каком-то мягком ложе, а над ним тихонько колышутся буковые ветви, и сквозь их молодую листву проблескивает солнце — зелень и золото. Воздух был полон благоуханием.

Он помнил этот запах: аромат Ифилиэна. «Ну, дела! — подумал он. — Это сколько же я спал?» Запах вернул его в день, когда он развел костер под солнечным бережком; и на миг все остальное выскользнуло из памяти. Он потянулся и глубоко вздохнул.

И приснится же такое! — пробормотал он. — Как здорово проснуться! — он сел и увидел, что Фродо лежит рядом и мирно спит — одна рука за головой, другая на одеяле. Третьего пальца на этой руке не было.

Тут память вернулась, и Сэм вскрикнул:

— Это был не сон!.. Где же мы?

Ответил тихий голос:

— В Ифилиэне, во владениях Короля; он ждет вас, — и перед ним возник Гэндальф, одетый в белое, борода его сияла на солнце, как чистый снег. — Ну, мастер Сэммиус, как вы себя чувствуете? — осведомился он.

Но Сэм вытаращился на него, открыв рот; на миг он окаменел. Смятение и радость боролись в нем.

— Гэндальф! — выдохнул он наконец. — Ущипните меня! Ты ж умер!.. Да, а недавно я думал, что я сам умер… Неужто все беды стали неправдой? Что творится с миром?

— Завеса Тьмы рассеяна, — сказал Гэндальф и засмеялся, и смех был подобен музыке или журчанию воды в иссохшем краю; и Сэму подумалось, что он бессчетные дни не слышал смеха. Он звучал в его ушах отзвуком всех шуток, какие только знал хоббит. Но сам он расплакался. Потом, словно бы ласковый дождь унесся ветром весны, и солнце засияло ярче, слезы его высохли, и зазвенел смех, и смеясь, он вскочил с ложа.

— Как я себя чувствую? — повторил он. — У меня и слов-то таких нет… Ну, ровно травка по весне, или лист под солнцем… или грубы и арфы играют — и песни все новые! — он осекся и повернулся к хозяину. — А вот как господин Фродо? Ему больше моего досталось — рука-то… В остальном-то он, надеюсь, в порядке?..

— В остальном — в порядке, — Фродо сел и тоже засмеялся. — Заснул, дожидаясь тебя, соня ты этакий. Я проснулся рано поутру, а теперь скоро полдень.

— Полдень? — попытался сосчитать Сэм. — Какого дня?

— Четырнадцатого дня Нового Года, — сказал Гэндальф. — Или, если хочешь, восьмого апреля по счету Края. Но в Гондоре Новый Год всегда будет начинаться двадцать пятого марта, когда пал Саурон, а вас вытащили из огня и принесли к Королю. Он выходил вас, и теперь он вас ждет. Есть и пить будете с ним. Я отведу вас к нему, когда будете готовы.

— Король?.. — переспросил Сэм. — Какой Король, кто он?

— Король Гондора и Властелин западных земель, — торжественно проговорил Гэндальф. — Он отвоевал свое древнее царство. Ему скоро ехать на коронацию, но он ждет вас.

— Что нам надеть? — спросил Сэм, потому что он видел лишь старые драные одежды, в которых они шли, брошенные в траву у постелей.

— То, что было на вас на пути в Мордор, — сказал Гэндальф. — Даже орочьи лохмотья, что ты носил в Царстве Тьмы, Фродо, должны сохраниться. Ни шелка, ни полотно, ни драгоценное оружие не будут более почетны. А потом я, быть может, отыщу вам что-нибудь получше…

Маг протянул им руки, и хоббиты увидели, что одна из них светится.

— Что у тебя там?! — вскрикнул Фродо. — Неужели…

— Да, я принес вам два сокровища. Их нашли на Сэме, когда спасли вас. Дары Владычицы Галадриэли: твой Фиал, Фродо, и твоя шкатулка, Сэм. Вы будете рады получить их назад целыми.

Когда они умылись, оделись и слегка подкрепились, хоббиты последовали за Гэндальфом. Они вышли из буковой рощи, где лежали, и ступили на зеленую горную лужайку, пылающую на солнце, окаймленную величественными темнолистыми деревьями с алыми цветами. Позади слышался шум водопада, а впереди меж цветущих берегов журчал ручей, пока не привел к зеленому лесу, вбежав под арку деревьев у подножия холма.

Они вышли на поляну в лесу — и удивились: там стояли рыцари в светлых кольчугах и стражи, одетые в черное с серебром; все они учтиво приветствовали хоббитов, склонившись перед ними. А потом один протрубил в длинную трубу, и они пошли дальше — коридором деревьев вдоль берега ручья. Так дошли они до широкой луговины, за ней мерцала в серебристой дымке большая река, где множество кораблей отдыхало у лесистого острова. А на луговине рядами, отряд за отрядом, стояло огромное войско — и когда хоббиты приблизились, обнажились мечи, взметнулись копья, затрубили рога и трубы; и воины кричали на многих языках:

— Да здравствуют Полурослики! Слава им!

— Куио и Периан аннан! Аглар’ни Перианнат!

— Слава им, Фродо и Сэммиусу!

— Даур а Берхаэль, Конин эн Аннун! Эглерио!

— Слава им!

— Эглерио!

— А лайта тэ, лайта тэ! Андавэ лайтувалмент!

— Слава им!

— Кормаколиндор, алайта тариэнна!

— Слава им! Слава Хранителям!

Кровь бросилась им в лицо, глаза засияли — Фродо и Сэм шли вперед и уже видели, что среди кричащего войска стоят три трона, сложенные из дёрна. За правым мчался — белый на зелени — вольный скакун; за левым плыл по голубому полю серебристый корабль-лебедь; а за центральным троном реял на ветру огромный штандарт, и на нем, на черном фоне, под сияющей короной и семью мерцающими звездами, цвело белое дерево. На троне сидел одетый в кольчугу человек, большой меч лежал у него на коленях, шлема на нем не было. Когда они подошли ближе, он поднялся. И тут они узнали его, хотя он и изменился: высокого, радостного, благородного — темноволосого и сероглазого Короля Людей.

Фродо побежал ему навстречу, и Сэм не отставал ни на шаг.

— Это ли не венец всему! — сказал он. — Бродник, или я сплю!

— Да, Сэм, Бродник, — подтвердил Арагорн. — Помнится, когда-то в Усада ты и глядеть на меня не хотел… Долог был путь оттуда — долог для всех нас, твой же был худшим из всех.

А потом, к сэмову удивлению и совершенному смущению, он преклонил перед ниш колено; и, взяв за руки — Фродо за правую, а Сэма за левую — подвел их к трону, усадил, повернулся к воинам — и голос его зазвенел над войском:

— Славьте их! Славьте!..

По рядам пронесся радостный шум и замер — к полному удовлетворению и радости Сэма вперед выступил Менестрель Гондора и попросил дозволения петь.

И начал:

— Внемлите!.. Внемлите мне — властители и рыцари, короли и принцы, и доблестные воины, и прекрасный народ Гондора, и всадники Роханда, и вы, сыновья Эльронда, и северяне-дунаданы, и эльф, и гном, и все вольные люди Запада! Ибо я спою вам о Фродо о Девяти Пальцах и Роковом Кольце.

Сэм расхохотался в восторге, услыхав его; и, не в силах сдержаться, вскочил и крикнул:

— Блеск и слава!.. Все мои желания сбылись!

А потом заплакал.

И все войско смеялось и плакало; и среди их веселья и слез серебром взмыл к небу чистый голос менестреля — и люди стихли.

И он пел им, то по-эльфийски, то на наречии Запада, пока души их, раненые словами, не переполнились, и они не унеслись в думах туда, где мука и радость — одно, а слезы — вино блаженства.

Наконец, когда солнце перевалило за полдень и тени деревьев удлинились, он кончил.

— Слава им! Великая слава! — молвил он, опускаясь на колени. Тогда Арагорн поднялся, и поднялось войско, и все пошли в шатры — есть, пить и веселиться, пока длится день.

Фродо и Сэма провели в отдельную палатку, сняли с них старые одежды и с почтением отложили в сторону; и дали хоббитам чистое бельё. Потом вошел Гэндальф, и в руках его — Фродо глазам своим не поверил — были меч, эльфийский плащ и мифрильная кольчуга. Сэму маг принес позолоченную кольчугу и его плащ, вычищенный и кое-где зашитый. А потом положил перед ними два меча.

— Мне меч не нужен, — отказался Фродо.

— Сегодня ты должен быть при мече, — сказал Гэндальф.

Тогда Фродо взял небольшой меч — он принадлежал Сэму и был положен с ним рядом на Кириф-Унголе.

— Разитель твой, Сэм, — сказал он.

— Нет, хозяин! Господин Бильбо дал его вам вместе с кольчугой; он не хотел бы, чтобы кто другой носил его.

Фродо сдался, и Гэндальф, точно он был их оруженосцем, преклонил колено и опоясал их мечами; потом встал и возложил им на головы серебряные обручи. И, одевшись, они отправились на пир; они сидели за королевским столом с Гэндальфом, Князем Йомером Роандийским, Принцем Имрахилем и Капитанами; были там также Леголас и Гимли.

Но когда после Минуты Безмолвия гостям поднесли вино, вошли два оруженосца, чтобы прислуживать своим сеньорам: один — в черной с серебром одежде стражей Минас-Тирифа, другой — в зеленом и белом. Интересно, подумал Сэм, что делают такие мальчишки среди всех этих могучих воинов. А потом вдруг они оказались совсем рядом — и он увидел.

— Глядите-ка, господин Фродо!.. — чуть не завопил он. — Глядите! Я — не я, коли это не Пин — господин Перегрин Хват, хотел я сказать — и не господин Мерри! Как они выросли! Сдается, не только нам есть что порассказать…

— Воистину так, — повернулся к ним Пин. — Как пир кончится — все расскажем. А пока можете попытать Гэндальфа — он не так замкнут, как был, хоть и смеётся теперь больше, чем говорит. Мы с Мерри сейчас заняты. Мы рыцари Гондора и Марки, как, я надеюсь, вы видите.

Наконец день радости кончился; и, когда солнце зашло, и круглая луна медленно всплыла над туманами Андуина, взблескивая на шелестящих листьях, Фродо и Сэм уселись под шепчущими деревьями среди благоухания Ифилиэна; и добрую половину ночи они проболтали с Пином, Мерри и Гэндальфом, а потом к ним подошли и Гимли с Леголасом. Фродо и Сэм узнали, что приключилось с их товарищами после того, как в лихой день на Парф-Галене Отряд распался; и, однако, у них появлялись все новые и новые вопросы — и новые рассказы.

Орки, говорящие деревья, лиги степей, скачущие всадники, мерцающие пещеры, белые крепости, золотые дворцы, битвы, длинные корабли — всё смешалось в голове Сэма. Но среди всех этих чудес самым большим чудом казался ему вид Мерри и Пина; он то и дело заставлял их меряться ростом с собой и Фродо и наконец заявил, чеша в затылке:

— В ваши-то годы! Ничего не понимаю!.. Вы ж на добрых три дюйма выше, чем должны быть, или я гном.

— Что нет — то нет, — сказал Гимли. — Говорил же я, что Смертные не могут просто так пить напитки энтов. Это вам не пиво. С ними после этого кое-что происходит.

— Напитки энтов?.. — повторил Сэм. — Опять вы об энтах; но что они такое — никак не пойму. Это сколько же времени пройдет, пока мы во всем разберемся?

— Много, много, — «успокоил» его Пин. — А потом Фродо придется запереться в Башне Минас-Тирифа и все записать. Не то он забудет половину — такое будет огорчение для старого Бильбо!..

Наконец Гэндальф поднялся.

— Руки Короля — руки целителя, милые друзья, — сказал он. — Но вы были у самого края смерти, когда он отозвал вас, погрузив в ласковое забытье сна. И, хоть спали вы долго и счастливо, пришло время заснуть снова.

— И не только Сэму и Фродо, — поддержал мага Гимли, — но и тебе, Пин. Я люблю тебя, хотя бы только за те муки, которых ты мне стоил — мне их никогда не забыть. Не забыть и того, как я тебя нашел после последней битвы. Если бы не гном Гимли — ты бы пропал. Ну, а я теперь знаю, как выглядят хоббичьи ноги — они одни торчали из груды тел. Когда я тебя вытащил, то был уверен: ты мертв. Я готов был выдрать себе бороду… Ты только день, как стал на ноги. Отправляйся спать. Да и мне пора.

— А я, — молвил Леголас, — поброжу в лесах этой дивной земли — это для меня отдых. В грядущие дни, если мой Владыка позволит, кое — кто из нашего народа придет сюда — тогда край этот станет вощину Благословенным… на время. На время: на месяц, на год, на сотню людских лет. Но Андуин близко, и Андуин ведет к Морю. К Морю!..

К морским пределам чайки зовут,

Ветер струит облака.

Западным ветром парус раздут,

Закатно плещет река.

Солнце заходит под водный кров,

Блекнет сиянье дня…

Серый корабль, ты слышишь зов

Тех, кто ушел до меня?

Над Морем блекнет сиянье дня,

Взывают к тебе они!

Я покину леса, что взрастили меня,

Ибо кончились наши дни.

Великие волны, последний брег,

Последний остров вдали…

Я там был, где не был еще человек

В пределах эльфийской земли.

Презрев обольщенья, я внял: «Вперед!»

И даль приоткрылась мне.

Пойду я по гладям широких вод

К вечно зеленой стране.

И, напевая, он сошел с холма.

Разошлись и остальные. Фродо и Сэм пошли спать. А утро принесло им надежду и покой. Луга Кормаллена, где стояло лагерем войско, было недалеко от Хеннет-Аннуна, и по ночам слышался грохот его водопада и шум бегущей оттуда по заливным лугам реки — она впадала в Андуин у Кайр-Андроса. Хоббиты бродили повсюду, навещая места, по которым проходили раньше; Сэм заглядывал во все потаенные уголки, надеясь хоть одним глазком увидеть слониуса. А когда он узнал, что во время осады Гондора там было множество этих зверей, но все они погибли — только грустно вздохнул.

«Нельзя, само собой, быть везде сразу, — сказал он себе. — Но что я много потерял — это уж точно».

Тем временем войско готовилось возвращаться в Минас-Тириф. Усталые отдохнули, раненые исцелились. Некоторые преследовали остатки вастаков и харадримцев и бились с ними. И, последними, вернулись те, кто проник в Мордор и разрушал крепости на севере.

Но, наконец, когда приблизился месяц май, Полководцы Запада со всеми воинами взошли на корабли и поплыли вниз по Андуину — к Осгилиафу. Там они провели день; а на следующий вступили на зеленые поля Пеленнора и снова увидели белые башни под древним Миндоллуином — Город людей Гондора, последнюю память о Заокраинном Западе, что прошла сквозь тьму и огонь к новому утру.

И там, среди полей, разбили они шатры, дожидаясь утра; был Канун Мая, и с восходом солнца Король должен был войти в Ворота Города.

Глава 5Наместник и Король

Над Городом Гондора нависли неуверенность и страх. Дивная погода и ясное солнце казались насмешкой людям, каждое утро ожидающим роковых вестей. Их Князь умер и сгорел, в башне их Цитадели лежал павший князь Роханда, а новый Король, что явился им ночью, снова ушел на войну с силами слишком темными и грозными, чтобы их победить. И никаких вестей. Ни гонцы, ни слухи не приходили после того, как войско миновало Моргульскую Долину и двинулось на север.

Не прошло и двух дней с ухода Полководцев Запада, как Йовин велела женщинам, что ходили за ней, принести ее платье, не стала слушать возражений и поднялась; и, когда ее одели и вложили руку в полотняную петлю, пошла к Верховному Целителю.

— Мой господин, — сказала она, — я в большом волнении и не могу больше лежать в постели.

— Но, госпожа, — возразил тот, — вы еще не излечились, а мне приказано было ухаживать за вами с особым тщанием. Вам нельзя вставать еще семь дней — так мне сказали. Прошу вас вернуться.

— Я излечилась, — отвечала она, — По крайней мере, — излечилась телом, если не считать руки, а это — не важно. Но я заболею снова, если мне нечего делать. Неужели же нет вестей с войны? Женщины ничего мне не говорят.

— Вестей нет, — сказал Верховный Целитель. — Кроме того, что Властители поскакали к Моргульской Долине; воины говорят, что ведет их новый полководец с севера. Это великий муж и целитель, и мне странно было узнать, что рука целителя может владеть мечом. В Гондоре сейчас не так — хоть некогда, говорят, так и было. Но давно мы уже только чиним дыры, что прорывают мечи. Нам хватает дел и без них: в мире и без войн довольно больных и страждущих — ни к чему умножать их.

— Война нужна лишь одному Врагу, — заметила Йовин. — А те, кто не имеет мечей, может пасть под ними. Неужто вы хотите, чтобы народ Гондора собирал травы, когда Черный Властелин собирает рати? И не всегда хорошо излечиться телом. Как не всегда плохо умереть в бою — даже в муках. Если б я могла, я избрала бы второе.

Верховный Целитель взглянул на нее. Она стояла — высокая, с глазами, горящими на бледном лице; рука ее сжалась, когда она отвернулась, глядя в выходящее на восток окно.

— Неужели там нечего делать?.. — проговорила она. — Кто правит этим Городом?

— Не знаю точно, — отозвался Целитель. — Это не заботит меня. Здесь маршал роандийцев, а Хурин-Ключарь, говорят, командует воинами Гондора. Но Правитель Города — Князь Фарамир.

— Где мне найти его?

— В этих Палатах, госпожа. Он был серьезно ранен, но сейчас на пути к исцелению. Но я не понимаю…

— Проводите меня к нему. Тогда поймете.

Князь Фарамир бродил один в саду Палат Целителей: пригревало солнце, и он чувствовал, как новая жизнь струится в его жилах; но на сердце у него было тяжко — он смотрел на восток. Верховный Целитель окликнул его — он оглянулся и увидел Йовин. Душу его тронула жалость, потому что он понял, что она ранена, а его чистый взор прозрел ее печаль и непокой.

— Мой Князь, — сказал Верховный Целитель, — это Йовин Роандийская. Она прискакала с Князем, была ранена и находится сейчас под моей опекой. Но она не удовлетворена и пожелала говорить с Правителем Города.

— Не пойми его превратно, Князь, — проговорила Йовин. — Не нехватка заботы гнетет меня. Для тех, кто ищет исцеления, нет дома прекрасней. Но я не могу лежать в бездействии. Я искала смерти в бою. Но я не умерла, а битва продолжается.

По знаку Фарамира Верховный Целитель удалился.

— Чего же ты просишь, дева? — сказал Фарамир. — Я такой же пленник целителей.

Он смотрел на нее, и жалость к ней глубоко взволновала его; но большее ее скорби поразило его душу ее очарование. А она прочла печальную нежность в его глазах — и, однако, знала, ибо вскормлена была среди воинов, что никому из всадников Марки не превзойти его в бою.

— Чего ты просишь? — повторил он. — Если это в моей власти — я исполню всё.

— Я хотела бы, чтобы ты приказал этому Целителю отпустить меня, — молвила она; но, хоть речи ее были еще горды, сердце ее дрогнуло, и в первый раз она усомнилась в себе. Этот высокий воин, одновременно суровый и мягкий, мог решить, что она своенравна, как дитя, у которого не хватает твердости духа довести начатое до конца.

— Я и сам под опекой Верховного Целителя, — ответил Фарамир, — И пока еще не правлю Городом. Но будь это даже так, я прислушался бы к его совету и не стал бы перечить его воле — вели только в великой нужде.

— Но я не желаю лечиться, — упрямо возразила она. — Я хочу скакать в бой, как мой брат Йомер, а лучше того — как князь Теодэн, ибо он умер и обрел славу и покой.

— Слишком поздно нагонять Полководцев, — проговорил Фарамир, — даже если бы у тебя были силы. А смерть в бою может настигнуть еще всех нас. Ты лучше приготовишься встретить ее, если сейчас, пока есть еще время, станешь следовать советам Верховного Целителя. Ты и я — мы должны терпеливо сносить часы ожидания.

Йовин не ответила, но, когда он взглянул на нее, ему показалось, что что — то в ней смягчилось, будто жестокий мороз подался перед первым предвестием весны. Гордая голова склонилась. И голос звучал тихо, точно она говорила с собой, а не с ним.

— Но целители велят мне оставаться в постели. И мое окно не выходит на восток.

Фарамир улыбнулся, хотя сердце его исполнилось жалости.

— Твое окно не выходит на восток? Это поправимо. Я скажу Верховному Целителю. Если ты останешься в Палатах и примешь наши заботы, то сможешь гулять по саду, когда пожелаешь, и смотреть на восток. И здесь ты найдешь меня, гуляющего и ждущего — и тоже глядящего на восток. Страдания мои облегчатся, если ты согласишься беседовать со мной или просто бродить — молча.

Тут она подняла голову и взглянула ему в глаза; ее бледное лицо порозовело.

— Как могу я облегчить твои страдания, Князь? — спросила она. — Я не хочу говорить с живыми.

— Хочешь ли ты, чтобы я ответил честно?

— Хочу.

— Тогда, Йовин, Дева Роханда, я скажу, что ты прекрасна. В долинах наших гор растут дивные яркие цветы, а девушки наши еще красивей; но никогда не встречал я в Гондоре цветка или девы столь прекрасной — и столь печальной. Быть может, лишь несколько дней осталось нам, прежде чем Завеса Тьмы накроет мир; и, когда она придет, я надеюсь твердо встретить ее; но на сердце у меня будет легче, если, пока еще сияет солнце, я смогу видеть тебя. Ибо и ты, и я побывали под Завесой Тьмы, и одна рука излечила нас.

— Увы, не меня, Князь! — сказала она. — Тьма все еще лежит на мне. Не ищи во мне исцеления! Я — воительница, и рука моя тверда… Однако я благодарна тебе хотя бы за то, что смогу гулять. Любезность Правителя Города отперла замки моей палаты.

Она учтиво простилась и ушла в дом. А Фарамир долго еще бродил в саду, и взгляд его стремился теперь не столько к стенам, сколько к дому.

Вернувшись в палату, Фарамир призвал Верховного Целителя и узнал от него все, что тот мог рассказать о Деве Роханда.

— Вы, без сомнения, узнали бы много больше от Полурослика, что тоже лечится здесь, — добавил Целитель. — Ибо он скакал с князем, и, говорят, сражался в конце с нею рядом.

Мерри прислали к Фарамиру, и они проговорили весь день — и Фарамир узнал многое, больше, чем рассказывал Мерри; и решил, что понимает теперь печаль и волнение Девы Роханда. А вечером Фарамир и Мерри гуляли по саду; но она не пришла.

Но утром, когда Фарамир вышел в сад, он увидел ее — Йовин стояла на стене; она была вся в белом и сияла на солнце. Он окликнул ее, и она спустилась, и с тех пор они каждый день вместе гуляли в саду — то молча, то тихо беседуя. А Верховный Целитель глядел на них из окна и радовался, ибо труд его облегчился; потому что, хоть и тяжко давил на души ужас тех дней, эти двое с каждым днем набирались сил.

Пошел пятый день, как Йовин впервые увидела Фарамира; они опять стояли на стене и всматривались в даль. Ночью с севера подул пронизывающий ледяной ветер; а земли вокруг казались серыми и мрачными.

Они были в теплых одеждах и толстых плащах, а Йовин набросила поверх всего большую накидку цвета глубокой летней ночи, изукрашенную по подолу и вороту серебряными звездами. Этой накидкой закутал ее Фарамир; он думал, как она прекрасна и горда — истинная королева. Мантия была соткана некогда для его безвременно умершей матери — Финдуилас из Дол-Амроса — и была для него памятью о красоте прежних дней и о его первой печали; и одеяние это показалось ему достойным красоты и печали Йовин.

Но сейчас она дрожала под звездной накидкой и смотрела на север, в лицо холодному ветру — туда, где небо было суровым и чистым.

— Что ты ищешь, Йовин? — сказал Фарамир.

— Разве Черные Ворота лежат не там? — отозвалась она. — И разве он не должен быть сейчас там? Прошло семь дней, как он уехал.

— Семь дней… — повторил Фарамир. — Не думай обо мне дурно, Йовин, если я скажу: они принесли мне радость и муку, каких я не знал прежде. Радость видеть тебя; но муку, ибо теперь страх и сомнения этих лихих времен стали темны, как никогда. Йовин, я не хочу, чтобы мир кончался и не хочу так быстро терять то, что нашел!

— Терять, что нашел, Князь?.. — удивилась она; но глаза ее были добры и печальны. — Не знаю, что нашел ты в эти дни такого, что мог бы потерять. Но, друг мой, давай не будем говорить об этом! Давай помолчим! Я стою на каком-то жутком краю, и у моих ног — черная пропасть, и есть ли свет позади — не знаю. Ибо я еще не могу обернуться… Я жду удара судьбы.

— Да, мы ждем удара судьбы, — кивнул Фарамир; и они умолкли.

И казалось им, что ветер стих, свет померк, солнце затуманилось, а все звуки в Городе и вокруг смолкли: не слышно было ни ветра, ни голоса, ни зова птицы, ни шороха листвы; даже сердца их будто перестали биться. Время застыло.

Они стояли; руки их встретились и сжались, но они не заметили этого. Они ждали — сами не зная чего. Потом вдруг над хребтом дальних гор встала стена тьмы, возвышаясь, как волна, готовая залить мир, и в ней мерцали молнии; и дрогнула земля, и сотряслись стены Города. Звук, подобный вздоху, донесся из полей окрест. И сердца их забились вновь.

— Это напоминает мне о Нуменоре, — сказал Фарамир, и удивился, услышав свой голос.

— О Нуменоре?.. — она подняла к нему глаза.

— Да, — сказал он. — О землях Запада, и о великой тьме, волной накрывающей зеленые луга и омывающей холмы — тьме неизбывной. Мне она часто снится.

— Значит, ты думаешь, что близится Тьма? — медленно проговорила Йовин.

— Тьма Неизбывная? — и вдруг приникла к нему.

— Нет, — сказал Фарамир, глядя ей в лицо. — Это лишь страшный сон… Я не знаю, что случилось. Ум мой сказал, что грядет великое лихо, и мы стоим у края дней. Но сердце говорит: нет; и на душе у меня легко, и надежда и радость пришли ко мне и разуму не победить их. Йовин, Йовин, Светлая Дева Роханда, в этот час я не верю, что настанет тьма! — он нагнулся и поцеловал ее в лоб.

Так стояли они на стенах Города Гондора, и поднялся сильный ветер, и волосы их, смоляные и золотистые, смешались. И Завеса Тьмы поднялась, и солнце очистилось, и засиял свет; и Андуин искрился серебром, и во всех домах Города люди пели от непонятной радости.

И не успело солнце склониться к западу, с востока прилетел огромный орел и принес от Полководцев Запада вести превыше всех надежд.

Пойте, люди Крепости Солнца,

Ибо Царство Саурона низвергнуто,

И Черный Замок разрушен.

Пойте и радуйтесь, люди Крепости-Стража,

Ибо бдение ваше не было напрасным,

И Черные Врата сломаны,

И ваш Король одолел,

И он победитель.

Пойте и веселитесь, все дети Запада,

Ибо Король вернулся и будет жить среди вас.

И иссохшее Древо возродится,

И он посадит его в высоком дворе,

И Град будет счастлив.

Пойте же, люди!

И люди пели на всех улицах и дорогах Города.

Настали золотые дни, весна и лето встретились и вместе пировали в полях Гондора. Быстрые вестники принесли с Кайр-Андроса вести обо всем, что свершилось, и Город приготовился к приходу Короля. Мерри был вызван и уехал с повозками, что повезли много разного добра к Осгилиафу, а оттуда — кораблем до Кайр-Андроса. Фарамир не ушел — излечившись, он взял, пусть ненадолго, власть и Правление в свои руки, и его долгом было подготовить все для того, кто сменит его.

Не ушла и Йовин, хотя брат и просил ее прийти на луга Кормаллена. И Фарамир дивился на это, но виделся с ней редко; он был очень занят. А она по — прежнему жила в Палатах Целителей и одна бродила по саду; лицо ее опять побледнело — казалось, во всем Городе она одна была больна и печальна. Верховный Целитель взволновался и поговорил с Фарамиром.

Тогда он пришел и разыскал ее в саду, и они снова стояли на стене. И он спросил:

— Йовин, почему ты медлишь здесь, а не отправляешься на празднества в Кормаллене за Кайр-Андросом, где ждет тебя брат?

— Ты не знаешь этого? — спросила она.

— Здесь могут быть две причины, — ответил он. — И какая из них верна, я не знаю.

— Я не хочу играть в загадки, — проговорила она. — Говори прямо!

— Пусть будет так, — согласился он. — Ты не идешь потому, что тебя зовет только брат, а видеть Арагорна, наследника Элендиля, во дни его побед — не радость тебе. Или потому, что не иду я — а ты желаешь по-прежнему быть рядом со мной. А может быть — обе причины верны, и ты сама не можешь выбрать меж ними. Йовин, ты не любишь меня — или не хочешь любить?

— Я хотела бы быть любимой другим, — отвечала она. — Но я не приму ничьей жалости.

— Это я знаю, — сказал он. — Ты желаешь любви Арагорна. Потому что он велик и благороден, и ты хочешь известности и славы, хочешь вознестись над тем, что ползает по земле. И, как великий полководец мальчишке-солдату, он кажется тебе непревзойденным.

Ибо таков он, властелин людей, величайший из живущих сейчас. Но он дал тебе лишь понимание и жалость — и ты не пожелала ничего, кроме славной смерти в бою. Взгляни на меня, Йовин!

Йовин посмотрела на Фарамира долгим и ровным взором; и Фарамир сказал:

— Не презирай жалости, это дар благородного сердца, Йовин! Но я не предлагаю тебе свою жалость. Ибо ты — дева высокая и доблестная, и слава твоя не забудется; а чтобы описать твою красоту, не хватит слов даже в языке эльфов. И я люблю тебя. Некогда я пожалел твою скорбь. Но теперь, будь ты даже счастлива, будь ты даже благословенной Королевой Гондора — я по-прежнему любил бы тебя. Йовин, ты не любишь меня?

Тогда сердце Йовин изменилось, а быть может — она наконец поняла его. И внезапно зима ее миновала, и солнце озарило ее.

— Я остаюсь в Минас-Аноре, Крепости Солнца, — сказала она. — Смотри! Завеса Тьмы поднялась! Я не буду больше соперничать с великими Всадниками и находить радость в песнях смерти — ибо я теперь не воительница. Я стану исцелять и любить все, что растет и живо, — она снова взглянула на Фарамира. — Я более не хочу быть королевой.

— Прекрасно, — весело рассмеялся Фарамир, — ибо я не король. Однако я возьму в жены Светлую Деву Роханда, если будет на то ее воля. А если она желает — мы пересечем Реку и поселимся в Ифилиэне, и обратим его в сад. Все с радостью станет расти там, если придет Светлая Дева.

— Значит, я должна покинуть мой народ, муж Гондора? — спросила Йовин. — И захочешь ли ты, чтобы твой гордый люд говорил о тебе: «Вот идет Князь, что приручил дикую северную кобылицу! Неужто не нашлось для него женщин среди нуменорок?»

— Захочу, — Фарамир взял ее за руки и поцеловал, не заботясь, что они стоят на стене у всех на виду. И многие видели их — как они сошли со стен и, рука в руке, пошли в Палаты Целителей.

Там Фарамир сказал Верховному Целителю:

— Вот Йовин Роандийская. Она исцелилась.

Тогда я освобождаю ее от своей опеки, — ответил тот. — И пусть никогда более не знает она, что такое болезнь! Я препоручаю ее заботам Правителя Города, пока не пришел ее брат.

— Однако теперь, когда я могу уйти, я хотела бы остаться, — возразила Йовин. — Ибо эти Палаты стали мне милее всех других жилищ.

И она оставалась там, пока не вернулся Йомер.

В Городе уже все было готово; туда стекался народ: вести распространились от Мин-Риммона до самых Вешних Холмов — и все, кто мог прийти в Город, торопились прийти. Город вновь наполнился женщинами и детьми; а из Дол — Амроса пришли искусные лютнисты, и игроки на виолах, флейтах и серебряных рожках, и с ними — чистоголосые певцы Лебеннина.

И, наконец, настал вечер, когда дозорные увидали со стен разбитые в поле шатры и огни вокруг них. А едва над восточными горами, теперь светлыми, взошло солнце — зазвенели колокола, и все знамена развернулись и заполоскали на ветру; и в последний раз всплыл над Белой Башней серебряный, без девизов, стяг Наместников Гондора.

Полководцы Запада повели рати к Городу, и народ смотрел, как они подходят, ряд за рядом, вспыхивая в восходе, мерцая серебром.

Они приблизились к Вратам и остановились в фарлонге от стен. Ворот еще не восстановили, но вход в Город был загражден; там стояли одетые в черное с серебром воины с длинными обнаженными мечами. Перед преградой стояли Князь Фарамир, и Хурин-Ключарь, и другие Каштаны Гондора, и Йовин с маршалом Эльфхельмом и рыцарями Марти; ворота окружала толпа пестро одетого люда.

Перед Воротами Минас-Тирифа было сейчас пустое пространство, окруженное рыцарями и солдатами Гондора и Роханда, людьми Города и других земель. Все стихло, когда от войска отделились дунаданы в сером с серебром; впереди медленно шел Арагорн. На нем была черная, изукрашенная серебром кольчуга, на плечах — белоснежная мантия, скрепленная у горла большим зеленым камнем, что мерцал и светился; голова его была обнажена — лишь поблескивала на лбу звезда на тонкой серебряной ленте. С ним были Йомер Роандийский, Принц Имрахиль, Гэндальф, весь в белом, и четыре маленькие фигурки, на которые многие дивились.

— Нет, сестрица, они не мальчишки! — сказала Йореф своей родственнице из Лосеарнаха. — Они — Перианы из диковинной страны полуросликов, где они все принцы. Уж я-то знаю: ходила за одним в Палатах. Они, правда, крошки, но храбрости у них — хоть отбавляй. Поверишь ли, сестрица, один из них отправился в Царство Тьмы — а был с ним только оруженосец — и бился там один на один с Черным Властелином, и одолел, и поджег его замок. Это, должно быть, тот, что идет рядом с нашим Эльфийцем. Они, слыхала я, близкие друзья. Необыкновенный он человек, Элессар Каменэльф: не слишком мягок в речах, заметь себе, но уж сердце у него золотое, чисто золотое. «Рука Короля — рука целителя», — сказала я; так оно все и узналось. И Мифрандир, он сказал мне: «Йореф, люди надолго запомнят твои слова», — и…

Но закончить Йореф не успела: пропела труба и настала гробовая тишина. Тогда от ворот отошли Фарамир и Хурин-Ключарь, а за ними — четверо воинов в высоких шлемах и доспехах Стражи несли ларец из черного лебетрона, обитый серебром.

Фарамир встретился с Арагорном в центре толпы, преклонил колено и сказал:

— Последний Наместник Гондора просит дозволения оставить службу, — и он протянул белый жезл. Но Арагорн взял жезл и возвратил его, сказав:

— Служба твоя не кончена, и она будет твоей и твоих наследников доколе продлится мой род. Делай, что должен!

Тогда Фарамир поднялся и зазвучал его чистый голос:

— Люди Гондора, слушайте Наместника Королевства! Смотрите! Пришел тот, кто может по праву требовать престола. Он здесь — Арагорн, сын Арафорна, вождь дунаданов Арнора, Полководец Рати Запада, владетель Перекованного Меча, победитель, чьи руки несут исцеление, Элессар Каменэльф из рода Валандиля, сына Исильдура, сына Элендиля Нуменорского. Быть ли ему Королем, войти ли в Город, править ли в нем?

И по толпе и войску единым вздохом пронеслось «да».

Йореф шепнула своей родственнице:

— Это только церемония, сестрица, так уж положено в Городе; потому что он уже вошел, как я тебе давеча говорила; и сказал мне… — тут ей снова пришлось замолчать, ибо вновь заговорил Фарамир.

— Люди Гондора, книгознатцы говорят, что по древнему обычаю король должен получить корону из рук своего отца, прежде чем тот умрёт; или, если этого не случилось — должен идти один в Усыпальницу и взять ее из его рук. Но, так как мир изменился, я дерзнул, пользуясь властью Наместника, принести сюда с Рат-Динен корону Эарнура — последнего Короля, чьи дни миновали во времена наших пращуров.

Стражи выступили вперед, и Фарамир раскрыл ларец и вынул древнюю корону. Она была такой же, как шлемы Стражей Цитадели, только выше и вся белая, а крылья по бокам, сделанные из серебра и перламутра, походили на крылья чайки — то была эмблема Королей из Заморья; семь бриллиантовых звезд украшали обруч, а на верхушке горел огромный алмаз.

Арагорн принял корону, поднял ее и сказал:

— Эт Эарелло Эндорениаутули’ен. Синомэ маруван ар Хилдиниар тенн’Амбар-Метта!

То были слова, что сказал Элендиль, приплыв из-за Моря на крыльях ветра: «Из-за Великих Морей я пришел в Средиземье. Здесь буду жить я и мои наследники — пока не кончится мир».

Потом — и многие дивились этому — Арагорн возвратил корону Фарамиру.

— Трудами и доблестью многих возведен я на престол, — сказал он. — В знак этого я хочу, чтобы Хранитель Кольца подал мне корону; и пусть Мифрандир, если пожелает, возложит ее на меня; ибо он зачинатель всего, что свершилось, и победа эта — его.

Тогда Фродо шагнул вперед, взял корону у Фарамира и поднес ее Гэндальфу, и Арагорн преклонил колено, а Гэндальф возложил на его голову Белую Корону и проговорил:

— Настало время Короля, и да будет оно благословенно, пока стоят троны Валаров!

А когда Арагорн поднялся — все смолкло: ибо тем, кто смотрел него, показалось, что они впервые его видят. Высокий, как былые Рыцари из Заморья, он возвышался над всеми; он казался древним — и в то же время в расцвете молодости; мудрость облекала его чело; целительная сила была в его руках; свет осиял его. И тогда Фарамир крикнул:

— Узрите Короля!

Запели трубы, Король Элессар подошел к преграде — и Хурин-Ключарь отбросил ее; и, среди музыки арф и виол, среди поющих голосов, Король миновал убранные цветами улицы и вошел в Цитадель; и стяг Древа и Звезд развернулся на башне, и началось царствование Короля Элессара.

В его дни Город сделался более прекрасным, чем был когда-либо — даже во дни своей первой славы. Он был полон садов и фонтанов, Ворота его были сделаны из мифриля и стали, а улицы вымощены мрамором; и Народ Гор трудился в нем, а Народ Леса с радостью приходил туда; всё исцелилось, дома были полны мужчин и женщин, и смеха детей, и не было ни тусклых окон, ни пустых дворов; и, когда Третья Эпоха Средиземья перелилась в новую Эпоху, он хранил память и славу ушедших веков.

В дни, что последовали за коронацией, Король сидел на троне в Заде Королей и вершил суд. Прибыли посольства от многих стран и народов — с Востока и Юга, от границ Лихолесья и с Поравнинья.

Король простил вастаков и заключил мир с народами Харада; он освободил рабов Мордора и отдал им во владение земли вокруг озера Веред. А потом предстали перед ним те, кому пристала слава и награда за доблесть; и последним капитан Стражи привел на суд Берегонда.

— Берегонд, под твоим мечом в Святилище пролилась кровь, — обратился к нему Король. — К тому же ты оставил свой пост без дозволения Князя или Капитана. Воздаянием за это издревле была смерть. А потому — вот мой приговор.

Вину свою ты искупил доблестью в бою, а более того тем, что совершил все из любви к Князю Фарамиру. Тем не менее, ты изгоняешься из Стражи и должен покинуть Минас-Тириф.

Берегонд побледнел, как полотно и, пораженный в сердце, поник головой. А Король продолжал:

— Ты покинешь Город, ибо состоишь отныне в Белом Отряде — Страже Фарамира, Принца Ифилиэна; ты будешь Капитаном Отряда, будешь в почете и мире жить в Эмин-Арнене и служить тому, ради кого рисковал всем.

Берегонд обрадовался, увидев милосердие и справедливость Короля и, став на колено, поцеловал ему руку и вышел. А Арагорн отдал Фарамиру Ифилиэн и повелел ему жить в холмах Эмин-Арнена в виду Города.

— Ибо, — сказал он, — Минас-Ифиль в Моргульской Долине должен быть сровнен с землей и, хоть со временем он и очистится, никто не сможет жить там еще долгие годы.

Последним Арагорн приветствовал Йомера Роандийского; они обнялись, и Арагорн сказал:

— Меж нами не может быть речи о плате, барыше или награде; ибо мы братья. В счастливый час прискакал Эорл с Севера, и никогда ни один путь не был столь благословен; народы наши никогда не потеряют друг друга. Сейчас, как ты знаешь, Теодэн Преславный лежит в Усыпальнице — там, если хочешь, он останется навек. Или, если желаешь, мы все поскачем в Роханд — и он упокоится среди своего народа.

— С того дня, как ты встал передо мной в зеленых степях Роханда, я любил тебя, — ответил Йомер, — и любовь эта не умрет. Но теперь я должен вернуться на время в Марку, где многое нуждается в исцелении и порядке. Что до Павшего — когда все будет готово, мы придем за ним; пока же пусть спит здесь.

И Йовин сказала Фарамиру:

— Сейчас я должна возвратиться в свои земли — взглянуть на них еще раз и помочь брату в его трудах; но когда тот, кого я любила, как отца, упокоится в мире — я вернусь.

Так проходили дни радости; на восьмой день всадники Роханда ускакали Восточным Трактом; и с ними ушли сыновья Эльронда. Вдоль всей дороги — от Врат Города до стен Пеленнора — стоял, прощаясь с ними, народ. Потом разошлись те, кто жил далеко. А в Городе много рук трудилось, восстанавливая, обновляя, заглаживая шрамы войны и память о тьме.

Хоббиты остались в Минас-Тирифе с Леголасом и Гимли; Арагорн не хотел, чтобы Братство Кольца распалось.

— Все кончается когда-нибудь, — сказал он. — Но я хотел бы, чтобы вы подождали еще немного; ибо не пришел еще конец делам, в которых вы участвовали. Близится день, которого я ждал всю жизнь — и, когда он придет, мне хотелось бы, чтобы друзья мои были рядом со мной.

Но больше ничего об этом дне он не сказал.

В те дни товарищи жили вместе с Гэндальфом в красивом доме и бродили, где вздумается. Фродо спросил Гэндальфа:

— Ты не знаешь, о каком дне говорил Арагорн? Потому что нам хорошо здесь, так хорошо, что уходить не хочется; но время бежит, а Бильбо ждет; и Край — мой дом.

— Что до Бильбо, — сказал Гэндальф, — он ждет того же дня и знает, что удерживает тебя. Что же до бега времени — так теперь всего лишь май, и, хоть все изменилось, будто минула целая эпоха, прошло меньше года, как ты отправился в путь.

— Пин, — Фродо говорил серьезно, но глаза его смеялись, — ты вроде сказал, что Гэндальф не так замкнут, как прежде? Он, думаю, тогда просто устал. Теперь он отдохнул.

Гэндальф улыбнулся.

— Многие хотели бы знать заранее, что будет подано на стол; но те, кто готовит пир, любят держать это в секрете, ибо удивление делает похвальные речи громче. И сам Арагорн ждет знака.

Настал день, когда Гэндальфа не нашли, и друзья гадали, что их ждет впереди. А Гэндальф ночью вывел Арагорна из Города и привел к южному подножию Миндоллуина; и там они отыскали тропу, проложенную в минувшие века, по которой сейчас осмеливались ходить немногие. Потому что она вела к горному святилищу, куда ходили обычно лишь Короли. Арагорн и Гэндальф поднимались крутой тропой, пока не нашли луг у края снегов, одевающих вершину — она смотрела через обрыв позади Города. Стоя там, они обозревали земли, ибо утро пришло; и видели далеко внизу белые, тронутые солнцем башни Города, и долину Андуина, подобную саду, и Горы Тьмы, окутанные золотистой дымкой. Налево взгляд их достиг Эмин-Муиля… и Раурос взблеснул вдали россыпью звезд; а по другую сторону лентой вилась река, уходя к Пеларгиру, а за ним у кромки неба лежала узкая полоса света — Море.

— Вот твое королевство, сердце великого царства будущего, — проговорил Гэндальф. — Третья Эпоха Средиземья кончилась, начинается новая; и твое дело — править ею и хранить, что может быть сохранено. Ибо, хотя многое спасено, со многим придется расстаться; и Три Кольца потеряли силу. Земли, что ты видишь, и все, что лежит вокруг них, заселят Люди, Ибо пришло время владычества Людей, и Перворожденные должны сгинуть — или уйти.

— Я хорошо это знаю, дорогой друг, — сказал Арагорн. — Но у меня по-прежнему остается мудрый советник.

— Ненадолго, — печально улыбнулся Гэндальф. — Третья Эпоха была моей, я был врагом Саурона; и труд мой кончен. Я скоро уйду. Бремя ложится на тебя и твой народ.

— Но я умру, — сказал Арагорн. — Век мой долог, но я не бессмертен. Когда состарятся те, кто сейчас во чреве матери — состарюсь и я. И кто станет править Гондором и теми, кто смотрит сейчас на эту Крепость, как на королеву, если желание мое не исполнится? Древо во Дворе Струй по-прежнему сухо и голо. Когда увижу я Знак Перемен?

— Отвернись от зелени мира, взгляни туда, где пусто и холодно! — велел маг.

Арагорн повернулся — позади него взбегал вверх каменистый склон; он пригляделся: на этой пустоши что-то росло. Он вскарабкался туда и увидел, что на самой границе снегов стоит молодое деревце не больше трех футов высотой. Оно уже выбросило новые листья — длинные и острые, темные сверху, серебристые внизу; под их тонкой короной висел пучок белых цветов, чьи лепестки сияли, как снег на солнце.

— Йе! Утувиэн’ес! — вскричал Арагорн. — Я нашел его! Смотри! Вот он — потомок Древнейшего из Деревьев!.. Но как он попал сюда? Ему же едва семь лет!

Гэндальф подошел и взглянул на деревце.

— Это действительно побег из рода Тэльпериона, Древнейшего Дерева, — подтвердил он. — Кто скажет, как пришел он сюда в назначенный час? Но это — древнее святилище, и прежде, чем ушли короли, и иссохло Древо во Дворе Струй, здесь могли посадить плод.

Ибо сказано, что, хотя плод Древа вызревает редко — однако жизнь может дремать в нем долгие годы, и никто не предскажет, когда она проснется. Запомни это. Ибо если когда-нибудь плод созреет — он должен быть посажен, иначе род погибнет. Он скрывался здесь на горе, как род Элендиля — на севере. Однако род Тэльпериона древнее, чем твой, Король Элессар.

Арагорн ласково положил руку на деревце; казалось, оно почти не связано с землей, и было поднято без вреда; и Арагорн отнес его в Цитадель. Потом иссохшее дерево вырыли с корнем, но не сожгли, а оставили покоиться на Рат-Динен. И Арагорн посадил новое дерево во Дворе Струй, оно быстро принялось и пошло в рост; и когда наступил июнь, оно все покрылось цветами.

— Знак был дан, — сказал Арагорн, — и день недалек, — и выставил дозорных на стены.

За день до Солнцеворота с Амон-Дина прискакали вестники: с севера едет Дивный Народ, они уже близ стен Пеленнора.

— Наконец-то! — молвил Король. — Пусть Город готовится!

В самый Венец Лета, вечером, когда небо было сапфирово-синим, на востоке уже взошли звезды, а запад еще золотился, и воздух был прохладен и свеж, к воротам Минас-Тирифа подскакали всадники. Первыми ехали Элладан и Эльрохир, за ними — Глорфиндэль, Эрестор и все эльфы Светлояра, а следом — Владыки Лориэна, Галадриэль и Целеборн на белых конях в сопровождении Дивного Народа их края, в серых плащах и с алмазами в волосах; последним ехал Эльронд, а рядом, на серой лошади, скакала его дочь Арвен, Вечерняя Звезда своего народа.

И Фродо, увидя ее, мерцающую в сумерках, со звездой во лбу и благоуханием вокруг, преисполнился изумления и шепнул Гэндальфу:

— Наконец-то я понял, чего мы ждали! Это конец. Теперь будет любим не только день — и ночь станет прекрасна и блаженна, а страх покинет ее!

Король приветствовал гостей, и они спешились; и Эльронд передал скипетр и вложил руку дочери в руку Арагорна, и они вместе взошли в Верхний Город, и звезды цвели на небе. И Арагорн, Король Элессар, стал мужем Арвен Ундомиэли вечером Венца Лета в Городе Королей, и повесть об их долгом ожидании и трудах закончилась.

Глава 6Расставания

Когда праздничные дни миновали, друзья стали подумывать о возвращении домой. Фродо пошел к Короли и застал его у фонтана — он сидел с Королевой Арвен под цветущим Древом, и она пела какую-то эльфийскую песню; они встали, приветствуя хоббита.

— Я знаю, зачем ты пришел, Фродо, — сказал Арагорн. — Что ж, друг мой, дерево растет лучше в земле своих отцов; но тебе будут рады во всех землях Запада. И хотя в легендах Большого Народа твоя родина поминается редко — сейчас она известна куда более любых обширных владений.

— Я и правда хочу вернуться в Край, — сказал Фродо. — Но сперва мне надо в Светлояр. Здесь очень хорошо, но я стосковался по Бильбо; мне стало грустно, когда я не увидел его в свите Эльронда.

— Чему же ты дивишься, Хранитель? — молвила Арвен. — Ты ведь нес его и испытал его силу; а все, что создано этой силой, разрушено. А твой родич владел им очень долго, много дольше тебя. Он очень стар сейчас — даже для своего народа; и он ждет тебя, ибо еще только один Поход сможет он совершить — и время этого похода пока не пришло.

— Значит, пора мне идти.

— Мы пойдем все через семь дней, — сказал Арагорн. — Потому что нам долго скакать вместе — до самого Роханда, Через три дня сюда вернется Йомер, чтобы увезти Теодэна в Марку, и мы поскачем с ним, дабы почтить павшего. А сейчас, прежде чем ты уйдешь, я хочу подтвердить сказанное Фарамиром: ты навсегда свободен в княжестве Гондор, и товарищи твои тоже. И если какой-нибудь дар достоин твоих дел — ты получишь его; ты возьмешь с собой все, что пожелаешь.

— Прими и мой дар, — проговорила Арвен. — Ибо я дочь Эльронда. Я не уйду с ним в Серебристую Гавань: мой выбор — выбор Лутиэн; как и она, я избрала самое прекрасное — и самое горькое. Но вместо меня пойдешь ты, Хранитель — когда придет время и если пожелаешь. Если раны твои беспокоят тебя, а память о бремени тяжела — иди на Запад и исцелись. Но прими это на память об Элессаре Каменэльфе и Арвен Ундомиэль, с которыми переплелась твоя жизнь! Она сняла с груди большой белый алмаз — звезду на серебряной цепочке — и надела его на Фродо. — Когда память о страхе и тьме обеспокоит тебя, — сказала она, — это тебе поможет.

Через три дня, как и сказал Король, в Город прискакал Йомер Роандийский, и с ним — эоред лучших рыцарей Марки. Их встретили с радостью; а когда все уселись за стол в Большом Пиршественном Зале, Йомер увидел женщин и изумился их красоте. И, прежде чем отправиться на отдых, послал за гномом Гимли и сказал ему:

— Гимли, сын Глоина, готов ли твой топор?

— Нет, мой Князь, — ответил Гимли. — Но я наточу его, если в том есть нужда.

— Суди сам, — сказал Йомер. — Опрометчивые слова о Владычице Золотого Леса все еще лежат меж нами. Теперь я видел ее.

— И что же ты скажешь теперь?

— Увы! — вздохнул Йомер. — Я насчитаю ее прекраснейшей из живущих.

— Так я пошел за топором, — заявил Гимли.

— Но сперва позволь мне объясниться, — остановил его Йомер. — Если бы я увидел Владычицу Галадриэль в другом обществе — я без раздумий согласился бы с тобой. Но сейчас я ставлю впереди Королеву Арвен, и готов биться с любым, кто возразит мне. Послать ли мне за мечом?

Гимли низко поклонился.

— Нет, Йомер, — сказал он. — Я прощаю тебя. Ты выбрал Вечер; моя же любовь отдана Утру. И сердце мое провидит, что скоро оно уйдет навсегда.

Наконец пришел день отъезда, и большой отряд приготовился покинуть Город. Властители Гондора и Марки пришли в Святилище, опустились на Рат-Динен, вынесли оттуда на золотых носилках тело князя Теодэна и в молчании прошли через Город. Потом положили носилки на большую повозку, окруженную всадниками Роханда, и впереди развевалось знамя. Мерри, как оруженосец Теодэна, ехал на повозке и берег оружие у князя.

Остальным подобрали скакунов под стать; Фродо и Сэм ехали рядом с Арагорном, Гэндальф скакал на Ночиветре, Пин — с рыцарями Гондора, а Леголас и Гимли, как всегда, на Арод.

С ними отправились и Королева Арвен, и Целеборн с Галадриэлью, и их народ, и Эльронд, и его сыновья. Никогда ни одного сеньора Марки не провожал такой отряд, как этот, едущий с Теодэном, сыном Тэнгела, в земли его предков.

Они спокойно, без спешки, доехали до Седого Леса за Амон-Дином — и услыхали рокот барабанов в холмах, где ничего живого видно не было. Тогда Арагорн велел трубить в трубы, и глашатаи возвестили:

— Пришел Король Элессар! Он отдает Друадан навеки Гхан-бури-Гхану и его народу; отныне никто не войдет в лес без их дозволения!

Барабаны загремели громче — и смолкли.

Наконец, после пятнадцати дней похода, повозка Теодэна миновала роандийские степи и подъехала к Эдорасу; там все расположились на отдых. Золотой Дворец украшали дивные полотнища, он был полон света, и в нем был дан величайший пир, какой только бывал в нем со дня основания. Ибо через три дня роандийцы подготовили похороны Теодэна; его положили в каменный дом — с оружием и другими вещами, которыми он владел, а над ним поднялся курган, покрытый дерном и белыми незабудками. И теперь с восточной стороны Могильного Поля стояло восемь курганов.

Тогда всадники Дома Эорла на белых конях медленным шагом поехали вокруг кургана и все вместе запели песню о Теодэне, сыне Тэнгела, сложенную его бардом — после того он не сложил ни одной. Тягучие голоса всадников тронули даже тех, кто не знал языка этого народа; а слова песни зажгли свет в глазах людей Марки: снова близился с севера гром копыт, голос Эорла звенел в битве на полях Келебранта; а повесть о герцогах катилась вперед, и рог Хельма отдавался в горах, пока не пришла Тьма, и князь Теодэн поднялся и поскакал в огонь сквозь ее Завесу — и умер в блеске, когда возвращенное солнце засияло над Миндоллуином.

Из сомнений, из тьмы к восходу

Скакал он и пел, меч обнажив.

Надежду возжег — и в надежде скончался;

Над смертью, над страхом, над роком вознесся

От утраты, от жизни — к славе навек.

А Мерри стоял у подножия зеленого холма и плакал, а когда кончилась песня — воскликнул:

— Князь Теодэн! Князь Теодэн! Прощай! Вместо отца ты был мне! Прощай!..

Когда погребение кончилось и рыдания женщин стихли, а Теодэн остался наконец один в своей могиле, народ собрался у Золотого Дворца на великий пир и отбросил печаль; ибо Теодэн дожил до преклонных лет и пал с честью, не меньшей, чем величайшие из его пращуров. А когда пришло время, по обычаю Марки, выпить память герцогов, Йовин поднялась, сияя на солнце, как снег, и поднесла Йомеру полную чашу.

Тогда встали бард и сказитель, и стали называть по порядку всех сеньоров Марки — от Эорла Юного до Теодэна; и, когда назвали Теодэна, Йомер осушил чашу. Йовин приказала прислуживающим за столом наполнить кубки гостей, и все поднялись и выпили за нового князя, восклицая:

— Здрав будь, Йомер, Сеньор Марки!

Наконец, когда пир приблизился к концу, Йомер сказал:

— Сейчас погребальный пир в честь князя Теодэна; я же стану говорить о вестях радости, ибо он не воспротивился бы этому: он всегда был отцом сестре моей Йовин. Слушайте, гости мои, народы княжеств и королевств, какие никогда не собирались прежде в этом дворце! Фарамир, Наместник Гондора, Принц Ифилиэна, просил Йовин Роандийскую стать его женой, и она ответила согласием. А потому, здесь, перед вами, они будут помолвлены.

Фарамир и Йовин вышли вперед и подали друг другу руки.

— Итак, — сказал Йомер, — Г ондор и Марку связали новые узы, и тем больше моя радость.

— Ты не скупец, Йомер! — заметил Арагорн. — Отдать Гондору лучшее, что у тебя есть!..

Тут Йовин взглянула в глаза Арагорну.

— Пожелай мне радости, мой сеньор и целитель! — попросила она.

— С тех пор, как я впервые увидел тебя, желал я тебе радости, — ответил он.

— И душа моя исцелилась, вида твое счастье.

Когда пир кончился, те, кто уходил, простились с князем, Йомером.

Арагорн со своими рыцарями и народ Лориэна и Светлояра готовились к отъезду; но Фарамир и Имрахиль оставались в Эдорасе; оставалась там и Арвен, и она простилась со своими братьями. Никто не видел ее последней встречи с Эльрондом, потому что они ушли в горы и там долго беседовали, и горьким было их расставание, которому длиться, пока не кончится мир.

Перед тем, как гостям выехать, Йомер и Йовин подошли к Мерри.

— Прощай, Мерриадок Холбитла, всадник Марки! — сказали они. — Да сопутствует тебе удача, и пусть судьба приведет тебя к нам опять!

— Сеньоры древности осыпали бы тебя дарами за твои дела на полях Мундбурга, — продолжал Йомер, — однако ты не желаешь брать ничего, кроме оружия, которое было дано тебе. Мне больно слышать это, ибо воистину нет дара, который я посчитал бы достойным; но сестра просит тебя принять эту вещицу — в память о Дэрнхельме и рогах Марки, трубящих зорю.

И Йовин подала Мерри древний серебряный рог, маленький, но искусно сделанный, с зеленой перевязью; быстрые всадники неслись по нему, череда их спиралью обвивала рог; и руны великого заклятья покрывали его.

— Это наследие нашего дома, — проговорила Йовин. — Он был сделан гномами; Эорл Юный принес его с севера. Тот, кто в нужде протрубит в него, поразит страхом души врагов, а друзья услышат его и придут, где бы они ни были.

И Мерри взял рог, ибо этот дар не мог быть отвергнут, и поцеловал руку Йовин; а они обняли его на прощанье.

Теперь гости были готовы; они выпили прощальный кубок и уехали, и прискакали в Хельмову Бездну и там два дня отдыхали. Леголас сдержал данное Гимли слово и пошел с ним в Мерцающие Пещеры; а когда они вернулись, он молчал, сказал только, что один Гимли может достойно поведать о них.

— Никогда прежде гном не мог побить эльфа в речах, — добавил он. — Поэтому едем теперь в Фангорн: надо сравнять счет!

От Предущельного Оврага они поскакали в Исенгард — взглянуть, чем заняты энты. Каменный круг был раздроблен и убран, а земли внутри стали садом, где фруктовые деревья смешивались с лесными, и под их пологом журчала река; в центре было светлое озеро, а из него вставала Башня Ортханка, высокая и неприступная, и ее черная скала отражалась в тихой воде.

Некоторое время спутники сидели там, где некогда были ворота Исенгарда, а теперь стояли два огромных дерева, как часовые у начала зеленой дороги, что вела к Ортханку; они в изумлении смотрели на то, что было сделано, но ни вблизи, ни вдали не видели ничего живого. И вдруг послышалось: хуум-хом, хуум-хом — к ним шагали Древобрад и Торопыга.

— Добро пожаловать в Сад Ортханка! — прогудел Древобрад. — Я знал, что вы близко, но был занят в долине; там еще немало дел… А вы тоже, слышал я, не ленились там — на юге и востоке; и все, что я слышал — славно, очень славно.

Потом Древобрад восславил их — он, кажется, знал обо всех их подвигах — и, смолкнув, наконец, долгим взглядом посмотрел на Гэндальфа.

— Что ж, что ж, — проговорил он. — Ты оказался сильнее, и труды твои хорошо завершились. Куда ты теперь направляешься? И зачем пришел сюда?

— Взглянуть, как идут твои дела, друг мой, — сказал Гэндальф. — И отблагодарить тебя за помощь в том, что достигнуто.

— Хуум, что ж, очень любезно с твоей стороны, — отозвался энт. — Ибо энты, конечно, свою роль сыграли; и не только с тем, хуум… с тем проклятым рубителем, что жил здесь. Ибо здесь была целая чаща этих — бурарум — этих злоглазых-черноруких-кривоногих-кремнедушных-когтистых-гнуснобрюхих-кровожадных мормай — тесинкахонда — ну, вы ведь быстрый народ, а их полное имя длинно, как годы пыток — этих вредителей-орков: они пришли из-за реки и с севера, и бродили всюду, и вокруг Лаурелиндоренана, куда войти не смогли благодаря Великим Владыкам, — он поклонился Владыке и Владычице, и продолжал:

— И эти мерзкие твари весьма удивились, встретив нас в Пустыни, ибо прежде о нас не знали; впрочем, это можно сказать и о лучших народах. Запомнят нас немногие, потому что немногим удалось уйти живыми, и большинство тех досталось Реке. Всё это было хорошо для вас, ибо, не повстречай они нас — князь Края Трав не ускакал бы далеко, а если б ускакал — так у него не осталось бы дома, куда возвратиться.

— Мы хорошо это знаем, — сказал Арагорн. — И это никогда не забудется — ни в Минас-Тирифе, ни в Эдорасе.

— Никогда — слишком долгое слово, даже для меня, — в голосе Древобрада послышалась улыбка. — Пока стоят ваши королевства, хотел ты сказать; но им придется стоять долго, чтобы это показалось долгим энтам.

— Началась новая Эпоха, — вмешался Гэндальф. — И, может статься, в эту эпоху царства Людей переживут тебя, друг мой Фангорн. Ну, а теперь скажи: как с тем, о чем я тебя просил? Как Саруман? Не соскучился в Ортханке? Не устал? Он, думаю, не считает, что ты улучшил вид из его окон.

Древобрад одарил мага еще одним долгим взглядом — и прехитрым, подумалось Мерри.

— Ах! — вздохнул он. — Я знал, что ты придешь к этому. Не устал ли в Ортханке? Очень устал; но не столько от Ортханка, сколько от моего голоса. Хуум! Я рассказывал ему длинные истории — во всяком случае, вам они показались бы длинными.

— Тогда почему он слушал? Ты заходил в Ортханк? — спросил Гэндальф.

— Хуум, нет, не заходил! Но он подходил к окну и слушал, потому что другим путем вестей получить не мог, и, хотя он эти вести ненавидел, он слушал их с жадностью; я видел, что он выслушивает все. Ну, а я добавлял к новостям кое-что еще, о чем ему неплохо было бы поразмыслить. Он очень устал. Он всегда был тороплив. Это-то его и погубило.

— Вижу, добрый мой Фангорн, — заметил маг, — что ты с завидным постоянством говоришь жил, был, стал. Как насчет есть? Он что — умер?

— Нет, не умер, насколько я знаю, — ответил Древобрад. — Но он ушел. Да, ушел, — тому семь дней. Я отпустил его. От него почти ничего не осталось, когда он выполз, а что до этого его слизняка — тот совсем тенью стал. Не говори мне, Гэндальф, что я обещал стеречь его; ибо я знаю это. Но с тех пор мир изменился. Я стерег его — пока он мог принести вред. Ты же знаешь, что больше всего я не люблю держать взаперти живое, и я не стану запирать даже таких тварей, как эти, без великой нужды. Змея, у которой вырваны зубы, может ползти, куда хочет.

— Ты, быть может, и прав, — сказал Гэндальф, — но у этой змеи, думаю, один зуб остался: ядовитый голос. Он обольстил тебя, хоть ты и Древобрад, зная мягкость твоего сердца… Ладно, он ушел, и говорить больше не о чем. Но Башня Ортханка возвращается теперь к Королю. Хотя, быть может, она и не нужна ему.

— Будет видно, — вступил в разговор Арагорн. — Но долину эту я отдаю энтам, пока они будут хранить Ортханк и следить, чтобы никто не вошел туда без моего дозволения.

— Он заперт, — сказал Древобрад. — Я заставил Сарумана запереть его и отдать мне ключи. Они у Брегалада.

Торопыга склонился, как дерево под ветром, и протянул Арагорну два больших черных ключа на стальном кольце.

— Я еще раз благодарю вас, — молвил Арагорн. — И прощаюсь с вами. Пусть лес ваш растет в мире! Когда долина эта заполнится — есть еще много пустошей к западу от гор, где вы некогда бродили.

Древобрад погрустнел.

— Леса могут расти, — сказал он. — Деревья покроют землю. Но без энтов. У нас нет детей.

— Однако, быть может, теперь поиски ваши не безнадежны. Восточные земли, так долго закрытые, открылись.

Но Древобрад покачал головой.

— Далеко идти. Да и Людей там сейчас слишком много. Однако я забылся! Не остановитесь ли вы здесь на отдых? А может быть, кто — нибудь захочет проехать через Фангорн и тем сократить дорогу домой? — он взглянул на Целеборна и Галадриэль.

Но все, кроме Леголаса, сказали, что им пора прощаться с энтами и уходить — на юг и запад.

— Идем, Гимли! — позвал Леголас. — Теперь, с разрешения Фангорна, я поброжу в глухих местах Энтвуда и увижу деревья, каких не найти нигде в Средиземье. Ты должен пойти со мной и сдержать слово; так мы вместе дойдем до наших родных земель — Лихолесья и за ним.

И Гимли согласился, хоть и без особой охоты.

— Значит, здесь пришел конец Братству Кольца, — проговорил Арагорн. — Но, надеюсь, скоро вы вернётесь в мои края — с помощью, которую обещали.

— Мы придем, если позволят государи, — откликнулся Гимли. — Что ж, прощайте, мои хоббиты! Теперь вы доберетесь до дому спокойно, и мне не придётся не спать ночами из страха за вас. Мы пришлем весточку, когда сможем; и некоторые из нас еще встретятся; но, боюсь, всем вместе нам уже никогда не сойтись.

Древобрад простился со всеми по очереди и трижды медленно, торжественно поклонился Целеборну и Галадриэли.

— Многие годы минули с тех пор, как мы встречались у ствола или камня, а ванимар ванималион ностари! — произнес он. — Печально, что нам довелось свидеться только в конце… Ибо мир изменился: я чую это в воде, в земле, в воздухе. Не думаю, чтобы мы еще встретились.

— Не знаю, Старейший, — сказал Целеборн.

— Никогда в Средиземье, — молвила Галадриэль. — Но, когда вновь поднимутся земли, что ныне лежат под волной — мы встретимся по весне в заливных лугах Тазаринана. Прощай!

Последним со старым энтом прощались Пин и Мерри, и он немного повеселел, глядя на них.

— Ну, мои милые, — спросил он, — выпьете со мной по глоточку перед отъездом?

— Конечно! — в один голос воскликнули они, и он отвел их в тень одного из деревьев — там стоял большой каменный кувшин. Древобрад наполнил три чаши, и хоббиты отпили. И тут заметили, что он хитро смотрит на них поверх своей чаши.

— Осторожней, осторожней! — прогудел он. — Вы и так подросли с тех пор, как я вас видел в последний раз.

Они засмеялись и осушили чаши.

— Что ж, прощайте! — сказал он. — И не забудьте: если прознаете что-нибудь об энтийках, дайте мне знать.

Потом он помахал отряду рукой и скрылся среди деревьев.

Теперь отряд скакал быстрее, направляясь к Роандийскому Проходу; и близ места, где Пин посмотрел в Камень Ортханка, Арагорн простился с ними. Хоббиты запечалились: Арагорн никогда не бросал их и был их проводником во многих опасностях.

— Хотелось бы мне, чтоб у нас был Камень — следить за друзьями и разговаривать с ними! — вздохнул Пин.

— Остался лишь один, который вы могли бы пользоваться, — ответил ему Арагорн. — Потому что то, что покажет Камень Минас-Тирифа, вы видеть не захотите… А Камень Ортханка нужен Королю — видеть, что делается в его владениях и что делают его подданные. Ибо не забудь, Перегрин Хват, ты рыцарь Гондора, и я не освобождаю тебя от службы. Сейчас ты едешь в отпуск, но я могу призвать тебя. И помните, друзья, что королевство мое лежит также и на севере, и когда-нибудь я приду туда.

Потом Арагорн простился с Целеборном и Галадриэлью; и Владычица сказала ему:

— Элессар, сквозь тьму пришел ты к своей мечте и получил всё, что желалось. Используй же время во благо!

— Прощай, родич! — сказал Целеборн. — Пусть судьба твоя будет отлична от моей, и сокровище твое остается с тобой до конца!

Они простились; и когда через некоторое время оглянулись — увидели Короля Запада, сидящего на коне в окружении рыцарей; в лучах заходящего солнца доспехи их мерцали алым золотом, белая мантия Арагорна пламенела. Арагорн высоко поднял руку — и зеленый огонь вспыхнул в ней.

Вскоре сократившийся отряд следом за Исен повернул к западу и проехал сквозь Роандийский Проход, а потом свернул на север и двинулся через Поравнинье. Его жители разбегались и прятались — боялись эльфов; но путники не обращали на них внимания: отряд был все-таки еще большим, и к тому же у них было все, что надо; и они выбирали путь по своей воле и разбивали шатры, где хотели.

На шестой день после расставания с Королем они миновали лес у подножия Мглистого Хребта, что тянулся сейчас слева от них.

Снова выехав в поле, они нагнали на рассвете старика с посохом, одетого не то в серые, не то в грязно-белые лохмотья; за ним по пятам плёлся другой оборванец, ссутулясь и скуля.

— Ну, Саруман! — сказал Гэндальф. — Куда путь держишь?

— Тебе-то что? — огрызнулся тот. — Ты все еще указываешь, куда мне идти? Неужто не порадовало тебя мое падение?

— Ты знаешь ответы, — сказал Гэндальф. — Нет и нет. Но, как бы там ни было, труды мои близятся к концу. Король принял ношу. Если б ты подождал в Ортханке — ты увидел бы его, и он явил бы тебе мудрость и милосердие.

— Тем больше поводов уйти у меня было, — отрезал Саруман. — От него мне ничего не надо. Если ты и правда хочешь получить ответ на свой первый вопрос, то я ищу выхода из его владений.

— Значит, ты снова забрел не туда, — заметил Гэндальф. — Путь твой безнадежен. Но неужели ты презреешь нашу помощь? Ибо мы предлагаем ее тебе.

— Мне?.. — переспросил Саруман. — Нет, молю, не снисходи до меня! Я предпочитаю хмурый взгляд. Что же до этой Владычицы — я не доверяю ей: она всегда меня ненавидела и замышляла лихо — чтобы победил ты. Не сомневаюсь, она повела вас этим путем, чтобы насладиться моей бедой. Если б я знал, что вы за мной гонитесь — я лишил бы вас этого удовольствия.

— Саруман, — проговорила Галадриэль, — у нас были иные дела и работы, более нужные, чем охота за тобой. Скажи лучше, что тебя догнала счастливая судьба; ибо сейчас перед тобой последний шанс.

— Рад, если действительно последний, — буркнул Саруман. — Ибо тогда я буду избавлен от необходимости отвергать его снова. Надежды мои рухнули, но я не разделю ваших. Если они у вас есть.

На миг глаза его вспыхнули.

— Езжайте! — сказал он. — Я долго изучал всё это — и не напрасно. Вы обрекли себя и знаете это. И это немного утешает меня — знать, что вы разрушили свой дом, разрушая мой. И вот еще что. Море широко… Какой кораблю понесет вас? — он усмехнулся. — Серый корабль, корабль-призрак… — голос его был надтреснут и жуток.

— Вставай, идиот! — крикнул он другому нищему — тот уселся наземь — и ударил его посохом. — Поворачивай! Если этот милый народ скачет нашим путем — мы пойдем другим. Шагай, не то не получишь на ужин ни корки!

Оборванец повернул и поплелся за ним, хныча:

— Бедный старый Грима! Все бьют, все клянут… Как я его ненавижу! Хотел бы я уйти от него!..

— Так уйди! — сказал Гэндальф.

Но Червослов лишь стрельнул в него темными от ужаса глазами и торопливо затрусил вслед за Саруманом. Проходя мимо отряда, лиходеи заметили хоббитов; Саруман остановился и уставился на них — они же смотрели на него с сожалением.

— Тоже явились позлорадствовать? — сказал он. — Вас не волнует, в чем нуждается бродяга, правда? У самих-то всего вдоволь: еда, крепкая одежда — и лучший табак для трубок. Да-да, я знаю. Знаю, откуда он взялся. Не дадите ли нищему табачку, пострелята?

— Я бы дал, если б имел, — сказал Фродо.

— Возьми, что у меня осталось, — Мерри спешился и рылся в седельной сумке. — Подожди чуток… — он протянул Саруману кожаный кисет. — Бери всё. Он из обломков Исенгарда.

— Мой, мой — и дорого доставшийся! — вскричал Саруман, хватая кисет. — Это лишь уплата долга; ибо вы, уверен, поживились большим… Однако нищий должен быть благодарен, если вор возвратит ему хоть частицу украденного… Что ж, это будет вам по заслугам, если, вернувшись, вы найдете Южный Удел не совсем таким, как хотели бы… Пусть край ваш навсегда лишится листа!

— Спасибо на добром слове! — поклонился Мерри. — В таком случае, я хотел бы получить назад кисет. Он не твой, и пропутешествовал со мной по всем землям. Заворачивай табак в свои лохмотья!

— Обокрасть вора — не воровство, — Саруман повернулся спиной к Мерри, пхнул Червослова и зашагал к лесу.

— Мне это нравится! — хмыкнул Пин. — Ну, и кто ж из нас вор? Как насчет иска за похищение, раны и таскание через Роханд?

— Ох! — вздохнул Сэм. — Он сказал: доставшийся. Как, интересно знать? И что он там говорил о Южном Уделе? Не нравится мне это. Самое нам время возвращаться.

— Время, конечно, — кивнул Фродо. — Но быстрей мы ехать не можем, если хотим повидать Бильбо. Что бы там ни было, а в Светлояр я заверну.

— И правильно сделаешь, — одобрил, подъезжая, Гэндальф. — Но жаль Сарумана! Боюсь, из него уже ничего не выйдет. Он совершенно истлел. И все же я не уверен, что Древобрад прав: чует мое сердце, он еще сотворит какое-нибудь лиходейство.

На следующий день Поравнинье опустело: на севере его никто не жил, хоть земли здесь были зеленые и вольные. Сентябрь принес золотые дни и серебристые ночи, и путники скакали налегке, пока не добрались до реки Лебедяни, и не отыскали старую переправу к востоку от водопада, где река внезапно спрыгивала в низину. Далеко на западе в дымке лежали озера и островки, на которых в камышах гнездились лебеди.

Отряд въехал в Эрегион; занималось утро, мерцая над туманами; и, глядя с вершины низкого холма, где стоял лагерь, путешественники видели на востоке три пронзившие тучи вершины: — казалось, солнце зацепилось за них: Карадрас, Келебдил, Фануидхол. Они были близ Ворот Мории.

Они задержались здесь на семь дней: недалеко было время еще одной разлуки, и они старались оттянуть его. Скоро Целеборн, Галадриэль и их народ свернут к востоку, проедут через Багровые Ворота и спустятся Теневым Каскадом к Серебрянке. Они заехали так далеко на запад, потому что им надо было о многом поговорить с Эльрондом и Гэндальфом. И они все еще мешкали, беседуя с друзьями. Часто после того, как хоббитов окутывал сон, сидели они вместе под звездами, вспоминая минувшие Эпохи и свои радости и труды, или держали совет о том, что вдет мир. Но если бы оказался рядом случайный путник — мало что довелось бы ему увидеть или услышать; он решил бы, что видит статуи из серого камня, памятники позабытых народов, затерянные в безмолвном краю. Ибо они не двигались и не говорили вслух, прозревая думы друг друга; и только их сияющие глаза вспыхивали и мерцали в ночи.

В конце концов все было сказано, и они снова расстались — на время, пока Трем Кольцам не придет пора уйти. Народ Лориэна поскакал к горам, и серые плащи быстро растворились среди камней и теней; а те, кто ехал в Светлояр, сидели на холме и глядели им вслед, покуда мглу не прорезала вспышка — и больше они ничего не видели. Фродо понял, что Галадриэль в знак прощания подняла свое Кольцо.

Сэм отвернулся и вздохнул:

— Хотел бы я вернуться в Лориэн, сударь!..

Наконец однажды вечером, проехав полем вереска, они неожиданно — так всегда казалось путешественникам — оказались на краю глубокой долины Светлояра и увидели далеко внизу огни, сияющие в замке Эльронда. Они спустились, переехали мост и приблизились к дверям — и замок наполнился светом и песнями радости в честь возвращения Эльронда.

Прежде всего, не успев ни поесть, ни помыться, даже не сняв плащей, хоббиты кинулись разыскивать Бильбо. Они нашли его совсем одного в маленькой комнатке. Ее устилали бумаги, ручки, карандаши; а Бильбо сидел перед маленьким ярким очагом. Он выглядел очень старым, но спокойным — и сонным.

Когда они вошли, он открыл глаза.

— Привет, привет! — проговорил он. — Так вы вернулись? А завтра у меня День Рожденья. Очень мило с вашей стороны! Знаете, мне стукнет сто двадцать девять. Еще год протяну — и сравняюсь со старым Хватом… Я хотел бы побить его; но посмотрим.

После празднования Дня Рожденья четверо хоббитов пожили немного в Светлояре и часто видели со старым другом — тот проводил теперь почти все время в своей комнате, выходя только, чтобы поесть. Тут он был точен, как всегда, и редко когда забывал проснуться вовремя. Сидя у камелька, они по очереди рассказывали ему все, что помнили о своих походах и приключениях. Сперва он пытался что-то записывать; но часто засыпал — а когда просыпался, говорил:

— Чудесно! Восхитительно! Но где же мы?..

Тогда они продолжали рассказ с места, где он уснул. Единственное, что немного пробудило его — рассказ о коронации и женитьбе Арагорна.

— Меня, конечно, звали на свадьбу, — сказал он. — И я долго ждал ее. Но, когда до нее дошло, у меня здесь оказалось полно дел; и сборы, знаете ли, так утомительны!

Прошло почти две недели; однажды Фродо выглянул из окна и увидел, что ночью был мороз и паутина похожа на серебристую сеть. Тут вдруг он понял, что должен уходить и прощаться с Бильбо.

Погода была все еще тиха и хороша — кончалось лето, одно из самых прекрасных на памяти Дивного Народа; но пришел сентябрь, и вот-вот должны были зарядить дожди и задуть ветры. А путь предстоял не близкий. Однако не думы о погоде торопили его. Он чувствовал, что им пора возвращаться в Край. Сэм разделял его чувства. Лишь прошлой ночью он сказал:

— Что ж, господин Фродо, далёко мы побывали и много чего повидали, а лучшего края, чем этот, не отыскали. Тут всего понемножку, если вы меня понимаете: — Край, Золотой Лес, Гондор, палаты королевские, кабачки, луга, горы — так вот взяло всё, и перемешалось. А только чую, скоро нам опять в путь. Волнуюсь я что-то за своего старика, сударь, ох, волнуюсь!..

— Да, всего понемножку, Сэм, — ответил тогда Фродо. — Кроме Моря. — И повторил про себя: «Кроме Моря».

В тот же день Фродо поговорил с Эльрондом; было решено, что они выедут следующим утром. К их восторгу, Гэндальф сказал:

— Поеду-ка и я с вами. До Усада. Надо мне повидать Хмеля.

Вечером они пошли попрощаться с Бильбо.

— Ну, коли надо, так надо — идите, — вздохнул тот. — Мне будет вас не хватать. Приятно знать, что вы рядом… А то я что — то становлюсь слишком сонным.

Он отдал Фродо мифрильную кольчугу и Разитель, забыв, что однажды уже сделал это; а еще он отдал ему три Книги Знаний — на их алых корешках стояло: «Переведены с эльфийского Б.Т.».

Сэму он дал небольшой мешочек золота.

— Все, что осталось от сокровищ Смауга, — сказал он. — Пригодится, если жениться надумаешь.

Сэм вспыхнул.

— Вам, мальчуганы, мне и подарить-то нечего, — повернулся он к Пину и Мерри. — Кроме добрых советов, конечно. — И он надавал им кучу советов, добавив напоследок:

— Не давайте своим головам вырастать из шляп! Не перестанете расти — шляпы и одежда вам дорого обойдутся.

— Ты же хочешь побить Старого Хвата, — ответил на это Пин. — Так почему бы нам не побить Бычьего Рёва?

— Бильбо засмеялся и вытащил из кармана две трубки с перламутровыми мундштуками, оплетенные серебром.

— Думайте обо мне, когда станете их курить! — сказал он. — Эльфы сделали их для меня; но я теперь не курю, — тут он вдруг заснул; а потом проснулся и сказал: — На чём мы?.. Ах, ну да: раздаем подарки… Что мне вспомнилось: что с моим кольцом, Фродо, — ну с тем, которое ты унес?

— Я его выбросил, Бильбо, милый, — откликнулся Фродо. — Избавился от него, знаешь ли.

— Какая жалость! — воскликнул Бильбо. — Мне почему-то захотелось на него взглянуть… Ну, не глуп ли я? Ведь ты же для того и шел, да: избавиться от него? Но все так с ним перепуталось: дела Арагорна, Совет Светлых Сил, Гондор, Всадники, южане, слониусы — ты правда видел одного, Сэм? — пещеры, крепости, золотые деревья и кто его знает, что еще…

Я, очевидно, возвращался из Путешествия слишком прямым путем. Гэндальф мог бы показать мне хоть что-то еще… Но тогда торги кончились бы до моего возвращения — и дела мои были бы куда хуже… Да и что сейчас об этом толковать? Думаю, гораздо лучше сидеть вот так у огня и слушать обо всем рассказы. Огонь здесь очень уютный; еда отменная; и эльфы рядом — только позови. Что еще нужно?..

Дорога вдаль и вдаль ведет

С того холма, где ее исток.

Дорога велела идти вперед,

Ее ослушаться я не мог.

По ней прошествуй легкой стопой,

Пока не вольешься в великий Путь,

Где много троп совьются в одной…

А дальше куда? Покуда забудь.

Дорога вдаль и вдаль ведет,

Дорога легла от раскрытых врат,

Дорога ушла далеко вперед,

Дойдет ею тот, кто не может — назад.

И снова вперед, и снова идти!

Когда же усталость повалит с ног,

Средь черных ветвей пусть блеснет на пути

Гостиницы старой златой огонек.

Бильбо пробормотал последнюю строчку — и голова его упала на грудь; он спал.

В комнате сгущался вечер, и огонь горел ярче; друзья смотрели на Бильбо — он спал, и лицо его улыбалось. Некоторое время они сидели молча; наконец Сэм тихо сказал, глядя на мигающие по стенам огни:

— Не думаю я, господин Фродо, чтоб он тут много написал, пока нас не было. Нашей-то истории ему, значит, и вовсе не написать…

Тут Бильбо, будто услышав, приоткрыл глаз.

— Понимаете, мне всё время хочется спать, — проговорил он. — А когда у меня есть время писать — я пишу стихи. Фродо, мальчик, мой, привёл бы ты все это в порядок перед отъездом! Собери заметки, бумаги — дневник не забудь! — и забирай с собой; если, конечно, хочешь. Возьми Сэма в помощь, а когда кончишь, возвращайся — я посмотрю. Придираться не буду.

— Конечно, соберу! — сказал Фродо. — И, конечно, скоро вернусь: теперь это не опасно. Король возвратился, он скоро наведет на дорогах порядок.

— Спасибо, малыш! Это и правда большая помощь, — и Бильбо снова уснул.

На другой день Гэндальф и хоббиты прощались с Бильбо в его комнате: на улице было холодно; а потом простились с Эльрондом и его двором.

Когда Фродо стоял на пороге, Эльронд пожелал ему счастливого пути, благословил его и сказал:

— Думаю, Фродо, возвращаться тебе не понадобится — если только ты не придешь совсем скоро. В это же время года, когда листья золоты и готовы опасть, жди Бильбо в лесах Края. Я буду с ним.

Слов этих не слышал больше никто, и Фродо сохранил их в тайне.

Глава 7Домой

Наконец-то хоббиты повернули к дому. Теперь их страшно тянуло в Край; но ехали они сперва медленно — Фродо слегка занемог. Когда они подъехали к Переправе, он остановился, словно бы боясь въезжать в поток; и после глаза его, казалось, не видели ни их, ничего вокруг. Весь тот день он молчал. Было шестое октября.

— Тебе плохо, Фродо? — тихо спросил Гэндальф, скача с ним рядом.

— Да, неважно, — сказал Фродо. — Плечо. Рана горит, и память о тьме гложет меня. Сегодня годовщина…

— Есть, знаешь ли, раны, которые никогда не затягиваются, — заметил Гэндальф.

— Боюсь, моя из них, — вздохнул Фродо. — Настоящего возврата нет. Хоть и приеду я домой, он не будет тем же: сам я уже не тот. Я ранен клинком, жалом и зубом — и долгой ношей. Где я отдохну — и отдохну ли?..

Гэндальф не ответил.

К исходу следующего дня Фродо полегчало, и он опять развеселился, будто и не помнил о вчерашней тьме. После этого дни полетели быстро и приятно: путники скакали, не торопясь, часто останавливались в рощах, где листва краснела и желтела на осеннем солнышке. Наконец подъехали к Заверти; близился вечер, и тень горы темно лежала на дороге. Тут Фродо заспешил и проехал мимо, не взглянув на гору — только опустил голову и плотней завернулся в плащ. Той ночью погода изменилась — с запада подул ознобный ветер, стал накрапывать дождь, желтые листья срывались с деревьев и мотыльками порхали в воздухе. Когда они подъезжали к Усаду, ветки были совсем уже голые, и густая пелена дождя скрывала селение.

Бурным, слякотным вечером одного из последних октябрьских дней пятеро путников одолели косогор и подъехали к Южным Воротам Усада. Ворота были закрыты наглухо; дождь сёк лица, по низкому сумеречному небу неслись тучи, и сердца путников замерли: они ожидали приема потеплее.

Они успели уже вдоволь накричаться, когда привратник, наконец, выполз — с дубинкой на плече. Смотрел он испуганно и подозрительно, но, когда увидел, что это Гэндальф, а с ним — четыре хоббита, хоть и странно одетые, просветлел.

— Заезжайте! — сказал он, отпирая ворота. — Не стоит мешкать на улице, на ветру и холоду, ради новостей — вечер сегодня сырой. Но старина Хмель не откажет вам в приюте — вот в «Пони» обо всем и услышите.

— А ты потом услышишь там всё, что скажем мы, — засмеялся Гэндальф. — Как Горри?

Привратник нахмурился.

— Сгинул, — сказал он. — Но лучше вы поспрошайте Хмеля!.. Доброй ночи.

— И тебе! — отозвались они, въезжая.

За оградой, вдоль дороги, вытянулся низкий сарай — из него высыпали люди и глазели на них через забор. Они миновали дом Бита Осинника — изгородь вконец покосилась, окна были забиты.

— Не пришиб ли ты его тем яблоком, Сэм? — раздумчиво проговорил Пин.

— Да нет, вряд ли, господин Пин, — сказал Сэм. — Но вот что мне хотелось бы знать — так это что сталось с беднягой пони. Я его частенько вспоминаю — и как тогда волки выли.

«Гарцующий Пони» совсем не изменился — по крайней мере, на первый взгляд; сквозь занавески в нижних окнах пробивался свет.

Они позвонили; Ноб приоткрыл дверь и выглянул; увидев, кто стоит под фонарем, он завопил:

— Господин Пахтарь! Хозяин! Они вернулись!!

— Неужто? Они у меня узнают!.. — донесся голос Пахтаря — и он возник на пороге со скалкой в руке. Но тут он увидел, кто такие эти «они», и черную мрачность его лица сменили удивление и восторг.

— Ноб! Дурошлёп шерстоногий! — закричал он. — Ты что, не мог назвать старых друзей по имени? Не пугай ты меня попусту, времена-то какие!.. Ну, ну! И откуда же вы? Правду сказать, не ждал я вас, совсем не ждал: ушли-то ведь в Глухоманье с Бродником этим, а Черные Всадники — по пятам. Но я рад вас видеть, а Гэндальфа — и подавно. Входите! Входите! Комнаты, конечно, те же? Они свободны. Большинство комнат свободно, чего уж скрывать, всё равно сами увидите. Я присмотрю за ужином: чтоб поскорей. Рук вот только не хватает — ну и времечко!.. Эй, Ноб, телепень! Кликни Боба! Ах, да, совсем запамятовал: ушел же Боб! Домой ушел! Ну, значит, ты отведи пони в конюшню, Ноб! А ты, я думаю, сам поставишь туда коня, Гэндальф. Чудное животное, как я сказал, когда впервые увидал его. Ну, входите! Будьте как дома!

Говорил Хмель Пахтарь по-прежнему и, казалось, жил, как и раньше, в вечной спешке и суете; однако вокруг никого не было: тишь да гладь. Из залы доносились негромкие голоса — два-три, не больше. И лицо трактирщика, ясно видимое в свете двух свечей, которые он зажег и нес перед гостями, покрывали озабоченные морщины.

Он вел их по коридору к той самой комнате, где они провели тревожную ночь больше года назад; они шли за ним, немного обеспокоенные, потому что ясно видели, что старина Хмель прикрывает улыбкой какое-то лихо.

Дела были не те, что прежде. Но они ничего не спрашивали.

Как они и ожидали, Пахтарь заглянул после ужина узнать, все ли понравилось. Понравилось, конечно: ни пиво, ни яства в «Пони» хуже не стали.

— Не стану предлагать вам войти в залу, — сказал Пахтарь. — Вы, должно быть, устали. Да и народу там сейчас немного. Но если б вы могли уделить мне полчасочка перед сном — я с удовольствием потолковал бы с вами наедине.

— Именно этого мы и хотим, — ответил Гэндальф. — Мы не устали. Мы вымокли, продрогли и проголодались, но ты нас уже излечил. Садись! А если у тебя есть табак — мы тебя благословим.

— Если б вы спросили чего другого, я был бы счастливее, — вздохнул трактирщик. — С табаком у нас плохо, только тот и есть, что сами вырастили, а из Края — забыли, как и пахнет. Ну, поищу, может, что и сыщется.

Вернувшись, он выложил на стол неразрезанную пачку: ее хватило бы друзьям на день-два.

— Это наш, — сказал он, — и лучший. Но с табаком Края-то ему не сравниться, я это всегда говорил, хоть во всем остальном я стою за Усад.

Ему подвинули глубокое кресло, Гэндальф уселся по другую сторону камина, а хоббиты устроились между ними в низких креслицах. Они проговорили много раз по полчаса, и обменялись всеми новостями, какие хотел узнать или поведать Пахтарь. Большая часть их рассказов повергла трактирщика в совершенное изумление; и им приходилось многое объяснять после часто повторяемого «Не скажите!».

— Не скажите, господин Торбинс, или Подгорникс, фу ты, опять запутался!.. Не скажи, Гэндальф!.. Ну и ну!.. Кто бы подумал — в наше-то время!..

Но он и сам рассказал о многом. Все из рук вон худо, сказал бы он. Дела не то, что хороши — они просто-таки плохи.

— Никто не приходит теперь в Усад, — грустно говорил он. — А здешние сидят всё больше по домам и запираются на все замки. А всё эти пришлые разбойники, что явились в прошлом году — вы, может, помните; их потом набежало видимо-невидимо. Некоторые бедняги, и правда, бежали от беды; но по большинству народ был дурной: воры да вредители. И они принесли лихо в Усад, большое лихо. Здесь был бой, настоящий бой, подумайте только! И кое-кто погиб. Можете себе представить?!

— Могу, — сказал Гэндальф. — Сколько?

— Двое, не то трое, — отвечал Пахтарь, — И не только из Большого Народа. Мэт Тростняк, Роули Верескор и Том Шиповнике; и Биль Запескунс, да еще один из Подгорниксов всё славные парни. А Горри Чертополокс, что был привратником, и Бит Осинник — так те подались к врагам и ушли с ними; я так понимаю, они их и впустили. В ночь схватки, хочу я сказать. Это было сразу после Нового Года, тогда еще выпал небывалый снег.

Да, так вот, эти двое ушли к разбойникам и прячутся теперь с ними в лесах и пустошах к северу отсюда. Это все очень похоже на кусок из былей о злых стародавних временах. На дорогах опасно, никто не ездит теперь далеко, и народ засветло расползается по углам. Нам приходится держать дозорных вокруг ограды и стеречь по ночам ворота.

— Ну, нас-то никто не тронул, — заметил Пин. — А мы ведь ехали медленно и не береглись. Думали, все беды позади.

— Напрасно, сударь, напрасно, — вздохнул Пахтарь. — А что вас оставили в покое — так это неудивительно. Они не тронут вооруженных: с мечами, шлемами, щитами и всем прочим. Дважды подумают — и не тронут. Должен сказать, даже я испугался немного, когда вас увидел.

Тут хоббиты поняли, что народ дивился на них не столько из-за их возвращения, сколько из-за их одежд. Сами они привыкли к войне и вооруженным всадникам, и как-то не подумали, что блестящие из-под плащей кольчуги, шлемы Гондора и Марки, прекрасные гербы на щитах должны быть в диковинку их соотечественникам. То же и Гэндальф: он ехал на высоком серебристом коне, весь в белом, в наброшенной поверх всего огромной голубой мантии и с Гламдригом на боку.

Гэндальф засмеялся.

— Ежели они испугались нас пятерых — значит, в наших скитаниях нам встречались враги пострашней. Но, во всяком случае, пока мы здесь, ночами будет тихо.

— Надолго ли? — сказал Пахтарь. — Нам бы, конечно, хотелось, чтобы вы всем этим занялись. Мы, понимаешь, не привыкли к этаким напастям; а Следопыты, говорят, все ушли. Вот как ушли — так до нас и дошло, что они для нас делали. Потому что в округе развелась нечисть похуже разбойников. Прошлой зимой у ограды выли волки. А в лесах темные призраки, жуткие твари, от одних мыслей кровь стынет. Очень уж беспокойно стало, понимаешь?

— Еще бы! — улыбнулся Гэндальф. — Почти всюду было беспокойно, очень беспокойно. Но ободрись, Хмель! Вы были на краю великой беды, и мне радостно слышать, что не потонули в ней. Грядут лучшие времена. Быть может, лучшие из всех. Следопыты вернулись. Мы ехали с ними. И Король возвратился, Хмелик.

Скоро он вспомнит о вас.

Тогда Неторный Путь проторят заново, и посланцы прибудут на север, и народ станет приходить и уходить, а зловещих тварей изгонят из пустошей. И пустоши перестанут быть пустошами, а на их месте поселятся люди. И поля зазеленеют там, где были пустыни.

Хмель Пахтарь затряс головой.

— Ежели по дорогам ходит порядочный люд — пусть себе ходит, большой беды нет. Но весь этот сброд и головорезы нам ни к чему. Мы не хотим чужаков в Усаде — или рядом с ним. Не по нраву мне пришельцы, селящиеся там и бродящие тут, и рвущие на части наши края. Мы хотим, чтобы нас оставили в покое.

— Вас оставят в покое, Хмель, — сказал Гэндальф. — Между Исен и Блёкмой довольно места, а есть ведь еще земли вдоль Берендуина — оттуда до Усада скакать и скакать. А многие привыкли жить на севере, в сотнях миль отсюда, на том конце Неторного: на Северном Нагорье или у озера Сумрак.

— У Форпоста Мертвых?! — испуганно удивился трактирщик. — Там, говорят, призраки водятся. Никто, кроме разбойников, туда не пойдет.

— Следопыты идут, — проговорил Гэндальф. — Форпост Мертвых, сказал ты. Так звался он долгие годы; но истинное его имя, Хмель, — Форпост Королей. И однажды Король придет туда.

Тогда, глядишь, и дела лучше пойдут, — заявил Хмель. Что ж, пусть приходит. Только пусть Усад, оставит в покое.

— Оставит, — пообещал Гэндальф. — Он знает и любит его.

— Знает?.. Любит?.. — озадаченно переспросил Пахтарь. — Откуда бы ему — на троне, да в короне? И пьет ведь, поди, вино из золотых кубков… Что ему «Пони» и бочонки с пивом? Ничего, кроме того, что пиво в них хорошее, Гэндальф. А оно необычно хорошо с тех пор, как ты его прошлой осенью заговорил. Тем только и утешался в напастях.

— А! — сказал Сэм. — А он говорит, пиво у вас всегда хорошее.

— Говорит?..

— Ясное дело. Это ж Бродник. Вождь Следопытов. Неужто еще не поняли?

Тут до Пахтаря наконец дошло. Глаза его округлились, рот приоткрылся.

— Бродник?.. — выдохнул он через пару минут, переведя дух. — Это он-то в короне, на троне, с золотым кубком? Что ж дальше-то будет?!

— Хорошие времена, для Усада, во всяком случае, — сказал Гэндальф.

— Надеюсь, надеюсь, — сказал Пахтарь. — Что ж, это была приятнейшая беседа. Сегодня я усну с легким сердцем. Вы дали мне, о чем подумать, и много дали, но это всё завтра. Иду в постель, не сомневаюсь, вы им тоже обрадуетесь. Эй, Ноб! — позвал он, идя в двери. — Где этот телепень?!

— Да! — он приостановился и хлопнул себя по лбу. — Что же я забыл?..

— Не еще одно письмо, надеюсь, господин Пахтать? — осведомился Мерри.

— Ох, господин Брендизайк, не напоминайте вы мне об этом! Ну вот, мысль и потерялась. О чем бишь я?.. Ноб, конюшня… а!

Вот оно! У меня есть кое-что для вас. Вспомните Бита Осинника и покражу коней: вы тогда купили у него пони, ну, так он тут. Вернулся совсем один. Где он был — это вы, конечно знаете лучше меня. Шерсть клочьями, как на старом псе, ребра наружу… Ну, здесь малость отъелся. Ноб за ним ходил.

— Что? Мой Билл? Нет, я точно в рубашке родился, что бы там ни говорил мой старик. Еще одна думка сбылась! Где он?..

И Сэм, не пожелав ложиться спать, отправился на конюшню к Биллу.

Путешественники провели в Усаде весь следующий день, и в тот вечер, во всяком случае, господин Пахтарь не мог пожаловаться на свои дела. Из вежливости хоббиты вышли на время в залу — на них тут же набросились с расспросами. Память у усадичей оказалась хорошей — Фродо спрашивали, не написал ли он книгу.

— Нет еще, — отвечал он. — Я возвращаюсь домой приводить заметки в порядок.

Он пообещал уделить место удивительным событиям в Усаде, и тем привлек некоторый интерес к книге, которая, оказывается, будет толковать о далеких и не очень-то важных событиях «где-то на дальнем юге».

Потом какой-то юнец потребовал песню. На него зашикали и затолкали в угол. Повторения сверхъестественных событий в зале решительно не желали.

Ни днем, ни ночью, пока путники были в Усаде, никакие беды не волновали селение; но следующим утром они поднялись с рассветом — все ещё дождило, и надо было успеть в Край засветло, а путь неблизок. Усадичи повысыпали из домов взглянуть на их отъезд и были повеселее, чем в прошлом году; и те, кто не видел странников в полном вооружении, уставился на них в изумлении: Гэндальф сиял так, что его голубая мантия казалась облаком, набежавшим на солнце; а четверо хоббитов были точно странствующие рыцари давно позабытых былей. Даже те, кто смеялся над разговорами о Короле, стали подумывать, а нет ли в этих россказнях правды.

— Счастливого вам пути и счастливого возвращения! — сказал напоследок Хмель Пахтарь. — Я уж вам говорил, что в Крае — не все ладно, если то, что мы здесь слышим — правда. Говорят, дело там нечисто. Но одно гонит прочь другое, а у меня своих забот по горло. Но, позвольте уж старику сказать, вернулись вы не такими, как уехали, и, сдается, беды вам не в диковинку, да и борьба с ними — тоже. Не сомневаюсь, вы там быстро наведете порядок. Счастья вам! Чем чаще вы будете сюда наезжать, тем больше я буду радоваться.

Они простились с трактирщиком, миновали Западные Ворота, и — вперед в Край. Пони Билл был с ними, и, как и прежде, тяжело нагружен; но он трусил позади Сэма и был, кажется, очень доволен.

— Интересно, на что это намекал старина Хмель?.. — задумчиво проговорил Фродо.

— Кое о чем я догадываюсь, сударь, — сумрачно отозвался Сэм. — То, что я в Зеркале видел: порубленные деревья и все такое, и мой старик, выставленный из Исторбинки. Надо мне поспешать, сударь, ох, надо!

— И что-то с Южным Уделом, — добавил Мерри. — Табаку-то ведь нет.

— Что бы там ни было, — сказал Пин, — можете быть уверены: во главе всего — Лотто.

— Высоко, но не во главе, — возразил Гэндальф. — Ты забыл о Сарумане. Он заинтересовался Краем прежде Мордора.

— Ну, ты ведь с нами, — сказал ему Мерри. — Так что скоро все выяснится.

— Я с вами сейчас, — ответил маг. — Но скоро меня не будет. Я не иду в Край. В его делах вам разбираться самим; для этого вас и учили. Неужели еще не поняли? Время моё кончилось: приводить все в порядок — более не мое дело; не мое дело и помогать в этом. Что же до вас, милые друзья — вам помощь не нужна. Вы выросли. Выросли поистине высоко: вы сейчас среди величайших, и я больше не боюсь за вас.

Я скоро сверну в сторону. Мне предстоит долгий разговор с Бомбадилом: такого разговора у меня еще никогда не было. Он зарос мхом, я же был камнем, обреченным катиться. Но камень замедлил свой бег, и теперь нам есть, что сказать друг другу.

Немного погодя они подъехали к месту, где некогда прощались с Бомбадилом: они надеялись увидеть его там — выехавшим им навстречу. Но его не было; был только серый туман над Могильниками да глубокая мгла над дальним Вековечным Лесом.

Они остановились, и Фродо грустно поглядел на юг.

— Очень бы мне хотелось повидать его, — сказал он. — Интересно, как он там?..

— Хорошо, как всегда, можешь быть уверен, — откликнулся Гэндальф. — Ни о чем не тревожится; и, полагаю, не особо интересуется нашими делами — кроме, может быть, визитов к энтам. Возможно, когда-нибудь ты и навестишь его. Но сейчас, будь я на вашем месте, я поторопился бы домой — не то вы не успеете к Брендидуимскому Мосту до закрытия ворот.

— Каких еще ворот? — недоуменно нахмурился Мерри. — Нет никаких ворот на Тракте; ты это и сам знаешь. Есть, конечно, Северный Ход; ну, да там меня всегда пропустят.

— Там не было ворот, хочешь ты сказать, — глянул на него Гэндальф. — Теперь, может, какие-то и появились. Да и через Северный Ход пройти будет трудней, чем ты думаешь. Но вы пройдете. Прощайте, милые друзья! На время — покуда! Прощайте!

Он повернул Ночиветра с Тракта и конь перескочил зеленый ров, что шел вдоль дороги; а потом исчез по крику Гэндальфа, северным ветром унесясь к Могильникам.

— Ну, вот и опять нас четверо, — как тогда, когда мы только вышли в путь, — сказал Мерри. — Остальные порастерялись в дороге. Все это точно сон — и он кончается.

— Мне, наоборот, кажется, будто мы опять засыпаем, — вздохнул Фродо.

Глава 8Очищение Края

Спустилась ночь, когда, промокшие и усталые, путники добрались наконец до Брендидуимского Моста и увидели, что дорога закрыта. На обоих концах Моста стояли высокие шипастые ворота; а по ту сторону реки виднелись недавно выстроенные дома: двухэтажные, с узкими прямоугольными окнами, голыми и тускло светящимися — все очень мрачно и совсем не по-хоббичьи.

Они замолотили по воротам, но ответ пришел не сразу: сперва, к их удивлению, кто-то протрубил в рог, и огни в домах погасли. Потом из тьмы закричали:

— Кто там? Убирайтесь! Вы не войдете. Не можете, что ли, прочесть: «До восхода нету хода!»? Ясно же написано!

— Сам читай в такой тьме! — не остался в долгу Сэм. — Это что ж такое — чтобы хоббитов не пускали в Край — в этакую-то мокрень, да еще на ночь глядя!

Хлопнул ставень, и из левого дома высыпала толпа хоббитов с фонарями. Они отворили дальние ворота, и несколько перешло мост. Увидев путников, они испуганно попятились.

— Иди-ка сюда! — сказал Мерри, узнав одного из них. — Если ты меня еще не признал, Хоб Сенокс, так тебе придется это сделать. Я — Мерри Брендизайк, и очень бы мне хотелось знать, что все это значит, и что ты тут делаешь. Ты же должен быть в Сенном Ложке.

— Ну и ну! Это ж господин Мерри, как пить дать, и одет, как на войну! — изумился старый Хоб. — А говорили, вы умерли! Заблудились в Вековечном Лесу. Очень мне приятно, что вы живы!

— Ну, так не глазей на меня сквозь засовы, а отвори ворота!

— Простите, господин Мерри, но у нас приказ.

— Чей это?

— Вождя из Торбы.

— Вождя? Вождя?.. Лотто, что ли? — сказал Фродо.

— Его, господин Торбинс; да только мы теперь говорим «Вождь».

— Это я слышу, — сказал Фродо. — Что ж, хоть Торбинсом он не назвался — и то ладно. Но семье давно пора поставить его на место.

Хоббиты за воротами примолкли.

— Не будет добра от таких речей, — сказал один. — Он узнает о них, наверняка узнает. И не шумите вы так: разбудите Человека Вождя.

— Разбудим, конечно, — согласился Мерри. — Ежели ваш распрекрасный Вождь нанимает бандитов с большой дороги — значит, мы едва не опоздали, — он спрыгнул с пони и, разглядев в свете фонарей надпись, сорвал ее и перебросил за ворота. Хоббиты попятились, но ворот не открыли.

— Идем, Пин! — позвал Мерри. — Двоих тут хватит.

Мерри и Пин взобрались на ворота, и хоббиты побежали. Снова протрубил рог. В дверях правого дома возник коренастый неуклюжий силуэт.

— Это еще что? — прорычал он, шагнув вперед. — Ворота ломаете?.. Убирайтесь, не то я вам шеи посворачиваю! — И застыл: перед его носом сверкнули мечи.

— Бит Осинник, — сказал Мерри, — если ты сейчас же не отопрешь ворота — ты об этом пожалеешь. Не послушаешься — отведаешь стали… А когда отопрешь — выйдешь и не вернешься.

Бит Осинник вздрогнул, нога за ногу подошел к воротам и отпер их.

— Давай сюда ключ! — потребовал Мерри. Но разбойник швырнул ключ в реку, а сам опрометью кинулся за ворота. Когда он пробегал мимо пони, один из них лягнул его, а потом и куснул. Он с воплем исчез в ночи, и больше о нем никто никогда не слышал.

— Чисто сделано, Билл, — одобрительно шепнул пони Сэм.

— Был Большой Человек, — сказал Мерри. — Но довольно о нем! Вождя мы навестим попозже. Сейчас нам надо где-то провести ночь, а так как вы, кажется, снесли Замостный Приют и понастроили вместо него эти унылые дома, придется вам приютить нас там.

— Простите, господин Мерри, — сказал Хоб. — Но нам этого нельзя.

— Чего нельзя?

— Пускать народ со стороны, есть дополнительную пищу и все такое, — объяснил Хоб.

— Что стряслось с краем? — спросил Мерри. — Год был плохой, что ли? Не с чего бы: лето-то вроде хорошее выдалось.

— Да, год был неплохой, — сказал Хоб, — и урожай славный, но что с ним сталось, мы не знаем. Это все «сборщики» да «дольщики» — толклись вокруг, подсчитывали, а потом свезли все на склады. Они, правду сказать, больше собирали, чем делили, и большую часть еды мы так и не увидели.

— Все это слишком утомительно для меня, — Пин зевнул. — У нас еда с собой. Отведите нам комнату — спать, и довольно.

Хоббиты у ворот всё еще чувствовали себя неуверенно — какое-то правило или что-то еще было нарушено; но пришельцам — вооруженным, высоким и сильным — не перечили. Фродо велел опять запереть ворота. Какой-то смысл в их охране был — вокруг бродили разбойники. Потом четверо товарищей прошли в Дом Стражи и постарались устроиться там поудобнее. Место было голым и мрачным, с убогим камином, не рассчитанным на большой огонь. В комнатах наверху рядами стояли жесткие кровати, а на каждой стене висели Предписание и Свод Правил. Пин посрывал их. Пива не было ни капли, еды — чуть-чуть, но путешественники разделили то, что привезли с собой, и все неплохо подкрепились; а Пин нарушил Правило № 4, отправив в огонь большую часть припасенных назавтра дров.

— Ну, а теперь самое время покурить, — сказал он. — И вы нам расскажете, что творится в Крае.

— Табаку у нас нет, — отозвался старый Хоб. — А если и есть у кого — так только у Людей Вождя. Все запасы, кажется, сгинули. Мы прознали — фургоны с ним уехали из Южного Удела по старому тракту. Было это… ну, да — в конце прошлого лета, сразу как вы ушли. Этот Лотто…

— Заткнись, Хоб Сенокс! — разом завопило несколько хоббитов. — Знаешь ведь, говорить об этом запрещено! Вождь узнает — не миновать беды.

— Ничего он не узнает, ежели здесь нет слухачей, — отрезал Хоб.

— Будет вам! — сказал Сэм. — Хватит с нас и этого. Не желаю больше ни о чем слышать. Ни привета, ни пива, ни курева — вместо всего куча правил да орочья болтовня. А я-то надеялся отдохнуть!.. Но впереди, видать, снова дела да заботы. Давайте-ка спать, и забудем про все до утра.

У нового «Вождя» были способы узнавать новости. От Моста до Торбы было добрых сорок миль, однако кто-то не поленился проделать этот путь. Фродо и его друзья вскорости в этом убедились.

Определенных планов у них не было — собирались все вместе идти в Кроличью Балку и там немного отдохнуть. Но теперь, видя, что творится, решили идти прямиком в Хоббитон. На следующий день они выехали на Тракт и уверенно двинулись вперед. Ветер унялся, но небо хмурилось. Земли выглядели уныло и голо; но ведь, как ни суди, было первое ноября — самый конец осени. Однако повсюду, казалось, горели пожары, в воздухе пахло дымом. Большое дымное облако висело над Лесным Пределом.

Под вечер показался Квактон — деревушка милях в двадцати двух от Моста; они собирались заночевать там — «Пень-на-Плаву» был весьма приличным трактиром. Но, подойдя к околице, наткнулись на забор поперек дороги с прибитой к нему доской: «Хода нет»; а за забором столпились караульщики с палками в руках и перьями в шляпах — важные и испуганные.

— Это еще что? — Фродо едва сдержал смех.

— То, что есть, господин Торбинс, — сказал Главный Караульщик, хоббит в шляпе с двумя перьями. — Вы арестованы за Взлом Ворот, Срывание Правил, Нападение на Привратников, Нарушение Границ, Ночевку без Дозволения и Подкуп Стражей посредством Еды.

— А еще за что? — поинтересовался Фродо.

— Довольно и этого, — сказал караульщик.

— Я могу кое-что добавить, если хочешь, — не утерпел Сэм. — Обзывание вашего Вождя, Желание Набить его Прыщавую Рожу и Думку, что Все Караульщики — Пни, и даже не пловучие.

— Довольно, довольно. Вас пропустили сюда только по приказу Вождя. Мы отведем вас в Приречье и сдадим на руки его Людям. Когда он займется вашим делом — тогда и выскажетесь. Но на вашем месте я попридержал бы язык — не то угодите в Ямовины навек.

К полному замешательству караульщиков товарищи расхохотались.

— Что за чушь! — выговорил наконец Фродо. — Я иду, куда хочу и когда хочу. Сейчас мне надо в Торбу, ну, а если ты тоже туда собрался — это твое дело.

— Вот и ладно, господин Торбинс, — ухмыльнулся караульщик, отодвигая забор. — Но не забудьте: я вас арестовал.

— Не забуду, — сказал Фродо. — Никогда. Но я могу забыть тебя. Сегодня я больше никуда не пойду, так что ежели ты проводишь меня до «Пня-на-Плаву», буду очень тебе признателен.

— Этого я сделать не могу, господин Торбинс, — сказал караульщик. Трактир закрыт. На том конце деревни есть Караульня. Я провожу вас туда.

— Пусть так, — согласился Фродо. — Иди, мы за тобой.

Сэм оглядывал караульщиков и высмотрел одного знакомца.

— Эй, Роб Напенник! — позвал он. — Иди-ка сюда. Потолковать надо.

Робко взглянув на предводителя, Напенник приотстал и пошел рядом с Сэмом — тот соскочил с пони.

— Слушай-ка, Дрозд, ты ж из Хоббитона — мыслимое ли дело — устраивать засаду на господина Фродо? И с чего это вдруг закрылся трактир?

— Они все закрылись, — вздохнул Роб. — Вождь не одобряет пива. Так, во всяком случае, начиналось. Ну, а теперь, мыслю я, все оно достается Людям Вождя. И он не одобряет хождений: теперь, если кто куда собрался, должен сперва прийти в Караульню и объяснить, зачем.

— И ты не сгорел со стыда, связавшись со всем этим? — спросил Сэм. — Ты ж всегда любил трактиры больше себя самого. И вечно тебе все было надо — на службе ты или нет.

— Я и сейчас был бы таким, Сэм, если б смог. Но не серчай на меня. Ты же знаешь, как я пошел в Караульщики — семь лет назад, тогда этим всем и не пахло — чтоб бродить по стране, видеть народ, знать все новости да снимать пробу с пива во всех трактирах. А теперь все не так.

— Но ты же мог уйти от них, ежели караульщиков перестали уважать.

— Нам этого нельзя.

— Если я буду слышать это самое «нельзя» слишком часто, — заметил Сэм, — то гляди: рассержусь.

— Сказать не могу, как меня это огорчает, — Роб понизил голос. — Если б мы рассердились все вместе — может, что и вышло бы. Но эти Люди, Сэм, эти Люди Вождя!.. Он рассылает их повсюду, и ежели кто заговорит о правах — его хватают и волокут в Ямовины. Они взяли старого Боббера, старого Шерстолапа — первыми, а потом еще много кого. Дальше — хуже… Их там часто бьют.

— Так зачем вы на них работаете? — озлился Сэм. — Кто послал вас в Квактон?

— Никто. Мы живем в Караульне. Мы — Первая Восточная Армия. Есть уже сотни караульщиков, а говорят — надо еще больше — по этим новым порядкам. Многие — не по своей воле, но не все. Даже в Крае есть кое-кто, любящий соваться не в свое дело и много об этом болтающий. И еще хуже: некоторые шпионят для Вождя и его Людей.

— Ага! Так вы о нас и узнали?

— Точно. Нам-то не разрешают ею пользоваться, но Скорая Почта существует — для них. У них всюду есть специальные бегуны. Вчера пробежал один с Тайной вестью, а сегодня в полдень вернулся — с приказом арестовать вас и доставить в Приречье, не сразу в Ямовины. Вождь, должно, желает сперва поглядеть на вас.

— Скоро ему расхочется нас видеть — когда господин Фродо с ним покончит, — сказал Сэм.

Караульня в Квактоне была не лучше Дома Стражи у Моста. Одноэтажная, с такими же узкими оконцами, сложенная из белесого грубого кирпича. Внутри было сыро и мрачно; ужин подали на длинном голом столе — его, верно, не скребли несколько недель. Правда, еда большего и не заслуживала. Путники рады были покинуть это унылое место. До Приречья оставалось миль восемнадцать; в десять утра друзья вышли в путь. Они выехали бы и раньше, да задержались, чтобы досадить Главному Караульщику.

Отряд, покидавший деревню, выглядел очень забавно, хотя немногие хоббиты, глазеющие на него, были, казалось, не вполне уверены, разрешено ли им смеяться. Дюжине караульщиков было велено сопровождать «пленников»; но Мерри заставил их идти впереди, а Фродо с друзьями скакали сзади. Мерри, Пин и Сэм смеялись, болтали и пели, а караульщики топали по дороге, стараясь выглядеть суровыми и важными. Фродо, однако, был печален и задумчив.

Последним им встретился крепкий старик, поправляющий плетень.

— Привет! — засмеялся он. — Ну, и кто же кого арестовал?..

Два караульщика тут же рванулись к нему.

— Эй, ты! — крикнул вожаку Мерри. — Урезонь своих парней, не то с ними поговорю я!

Два хоббита угрюмо вернулись на место.

— Теперь — вперед! — скомандовал Мерри, и всадники позаботились, чтобы скорость их пони была достаточна велика — несмотря на прохладный ветерок, караульщики отдувались и потели.

У Неминучего Камня они выдохлись. Они сделали почти четырнадцать миль с небольшой остановкой в полдень. Было три часа.

Они совершенно уморились и сбили ноги — такая гонка была не по ним.

— Ладно, идите, как можете! — смилостивился Мерри. — А мы поскачем вперед.

— До свиданья, Дроздушка! — сказал Сэм. — Жду тебя у Зеленого Дракона, если ты не забыл еще, где он. Смотри, не задерживайся!

— Вы нарушаете арест, — уныло заявил Главный Караульщик. — И я ни за что не отвечаю.

— Мы еще много чего нарушим, — пообещал Пин. — И не призовем тебя к ответу. Счастливо оставаться!

Всадники пустили пони рысью, и когда солнце стало клониться к западу, въехали в Приречье — здесь их ждало первое настоящее потрясение. Это была родина Фродо и Сэма — и теперь они поняли, что тревожились о ней больше любого другого места в мире. Много знакомых домов исчезло. Очаровательный ряд старых хоббичъих нор в северном берегу Заводи был разорен, маленькие сады, что сбегали к кромке воды, заросли сорняками. А вдоль всего берега выстроились уродливые новые здания. Когда-то там была аллея деревьев. Ее не стало. И, в смятении взглянув вверх по дороге — к Торбе — они увидали высокую кирпичную трубу; из нее в вечернее небо клубами валил густой дым.

Сэм вышел из себя.

— Я еду прямо туда, господин Фродо! — закричал он, трогая повод. — Выясню, что там творится. И старика мне надо найти.

— Сперва надо выяснить, что вообще творится, Сэм, — остановил его Мерри. — Сдается, где-то неподалеку разбойники этого их «Вождя». Надо бы найти кого-нибудь, кто расскажет, как тут идут дела.

Но в Приречье все дома и норы были закрыты, никто не вышел Их встречать. Они сначала удивились, но вскорости поняли, почему. Добравшись до Зеленого Дракона, сейчас пустого, с забитыми окнами, они обеспокоились: у стены кабачка расположились с полдюжины Громадин; все они были желтолицыми и косоглазыми.

— Как тот дружок Бита Осинника, — сказал Сэм.

— Как те, кого я видел в Исенгарде, — пробормотал Мерри.

В руках у бандитов были дубинки, у пояса висели рога; но другого оружия не было. Когда путники подъехали ближе, они отклеились от стены и вышли на дорогу, загородив путь.

— И куда же это мы едем? — глумливо спросил один, самый высокий из шайки и с самой лиходейской рожей. — Дальше нельзя. А где эти расчудесные караульщики?

— Идут пешком потихоньку, — сказал Мерри. — Стерли ноги, наверно. Мы обещали подождать их здесь.

— Что я говорил? — обернулся к приятелям бандит. — Этим маленьким олухам нельзя доверять, сказал я Старче. Надо было послать нескольких наших парней.

— А, простите, что бы это изменило? — осведомился Мерри. — Мы не привыкли встречать здесь бандитов — но знаем, как с ними обходиться.

— Бандитов, да?.. — переспросил человек. — Вот как вы заговорили!..

Возьмите свои слова обратно, не то мы их вам вернем. Слишком уж вы занеслись, малышня. Не очень-то надейтесь на доброту Старшого. Теперь явился Старче — и он сделает, что Старче скажет.

— Что же, например? — спокойно спросил Фродо.

— В стране надо навести порядок, — с ухмылкой пояснил ему бандит. — И Старче этим займется; и будет суров, если его вынудят. Вам нужен Старшой побольше — и вы получите его, прежде чем кончится год. Тогда и узнаете, что почем, крысята несчастные.

— Разумеется. Вы весьма ясно изложили ваши планы. Я еду поговорить с господином Лотто — быть может, ему тоже будет интересно узнать о них.

Бандит заржал.

— Лотто! Он их знает. Не беспокойся. Он делает, что скажет Старче. Потому что ежели Старшой не слушается — мы можем сменить его. Ясно? А если малышня пытается пролезть, куда не просят, — мы можем прогнать их: от греха подальше. Ясно?..

— Куда уж яснее, — сказал Фродо. — Во-первых, ясно, что вы здесь отстали от времени и ничего не знаете. Многое произошло с тех пор, как вы оставили юг. Ваше время, да и других разбойников, кончилось. Черный Замок пал, и Король Гондора воссел на трон. А Исенгард разрушили, и ваш расчудесный хозяин стал бродягой. Я столкнулся с ним по пути. По Неторному поскачут теперь посланцы Короля — не медведи Исенгарда.

Человек с ухмылкой уставился на него.

— Бродягой!.. — повторил он. — Неужто? А ты и рад этому, петушок! Но это не помешает нам жить в этой жирной стране, где тебя достаточно долго не было.

А… — он ткнул пальцами в лицо Фродо, — посланцы Короля!.. Плевать я хотел! Когда увижу хоть одного — тогда, может, поверю.

Это было уж слишком. Пин взъярился. Мысли его вернулись на Луга Кормаллена — а здесь косоглазый мерзавец обзывал Хранителя Кольца «петушком». Пин сбросил плащ, обнажил меч — и вороненое серебро Гондора взблеснуло, когда он рванулся вперед.

— Я — посланец Короля! — вскричал он. — Ты говоришь с королевским другом — одним из самых прославленных во всех землях Запада. Ты негодяй и дурак. На колени и проси прощения — не то я познакомлю тебя с Проклятием Троллей!

В закатном солнце сверкнул клинок. Мерри и Сэм тоже обнажили мечи и подъехали к Пину; но Фродо не двинулся. Бандиты подались назад. Запугивать усадичей, стращать безответных хоббитов — вот это было по ним. Бесстрашные хоббиты с ясными клинками и суровыми лицами, с какими — то незнакомыми интонациями в голосе — было чему удивиться и чего испугаться!

— Убирайтесь! — сказал Мерри. — Сунетесь еще в эту деревню — пожалеете. — Трое хоббитов двинулись вперед — бандиты повернулись и побежали к Хоббитону, на бегу они трубили в рога.

— Мы едва не опоздали, — заметил Мерри, вкладывая меч в ножны.

— Едва, — согласился Фродо. — А может, и опоздали — спасти Лотто. Несчастный дурак, и все же мне жаль его.

— Спасти Лотто?.. — удивленно обернулся Пин. — Ты о чем говоришь? Уничтожить его — сказал бы я.

— Ты не понимаешь, Пин, — вздохнул Фродо. — Лотто никогда не думал, что до такого дойдет — и вряд ли хотел этого. Злой дурак — ну да теперь он поплатился. Бандиты подмяли его: обирают, грабят, творят, что хотят — и все его именем. Да и не его именем тоже. Он пленник Торбы, и испуганный пленник. Мы должны попытаться вызволить его.

— Потрясающе! — сказал Пин. — Самый невероятный из концов нашего Похода: драться с полуорками и разбойниками в самом Крае — чтобы вызволить Прыщавца Лотто!

— Драться? — переспросил Фродо. — Что ж, может дойти и до этого. Но помните: ни один хоббит не должен быть убит, даже если он перешел к врагу: по — настоящему перешел, хочу я сказать, а не просто выполнял поручения бандитов — из страха или по глупости. Никогда еще в Крае не было убийств — и не нам начинать. Да и вообще, лучше обойтись без убивания — если можно обойтись. Держите себя в руках до последней минуты!

— Но ежели бандитов тут много, — возразил Мерри, — без драки не обойтись. Ни Лотто, ни Края, не спасешь печалью, милый мой Фродо.

— Да, — поддержал его Пин. — Второй раз их так легко не испугаешь. Они были захвачены врасплох. Слыхали рога? Тут где-нибудь наверняка есть еще бандиты. Надо бы нам подумать, где укрыться на ночь. Нас ведь все-таки всего лишь четверо, даром, что мы вооружены.

— Есть у меня мыслишка, — сказал Сэм. — Поехали к старому Тому Хлопкинсу, это недалеко тут — в Полдневном Тупике. Он всегда был крепким мужиком, а все его парни — мои друзья.

— Нет! — покачал головой Мерри. — Негоже нам прятаться. Именно это тут все и делают, и очень это по сердцу разбойникам. Они запросто нас разыщут, загонят в угол, а после вытащат поодиночке или спалят. Нет уж, надо нам начинать — и тотчас!

— Что начинать? — спросил Пин.

— Поднимать Край! — сказал Мерри. — Теперь же! Разбудить весь наш люд! Они ненавидят это все, вы же видите: все, кроме нескольких негодяев да двух — трех дурней, которым захотелось забраться повыше; но они не видят, что творится вокруг. А народ Края так долго жил в уюте, что совсем растерялся и не знает, что делать. Им нужен только фитиль — и огонь заполыхает. Люди Вождя должны это понимать. Они постараются надавить на нас, выгнать нас отсюда побыстрей. Времени у нас в обрез. Сэм, поспеши в Полдневный Тупик, если хочешь. Хлопкинс главный в здешних краях и один из самых крепких. Скачи! А я протрублю в рог Роханда — такой музыки здесь еще не бывало.

Они поскакали назад, к центру деревни. Там Сэм свернул и галопом помчался в Полдневный Тупик. За его спиной раздался внезапный звенящий зов рога; он отозвался в поле и за холмами — и таким призывным был он, что Сэм едва не повернул назад. Его пони ржал и храпел.

— Вперед, малыш! Вперед! — крикнул хоббит. — Мы скоро вернемся.

Потом Мерри сменил ноту — и воздух сотряс древний клич Забрендии: ВСТАВАЙ! НАПАСТЬ! ПОЖАР! ВРАГИ! ПОЖАР! ВРАГИ! ВСТАВАЙ!

Позади Сэма слышался гул голосов, грохот и хлопанье дверей. Впереди него во мгле вспыхнули огни; загавкали псы; зашлепали бегущие ноги. Не успел он добраться до Тупика, как появился папаша Хлопкинс с тремя из своих парней — Крошкой Томом, Олли и Ником. В руках у всех четверых были топоры.

— Нет, это не бандит, — послышался голос папаши Хлопкинса — Это хоббит, вот в чем дело, да уж больно странно одет. Эй! — крикнул он. — Ты кто и что это за шумиха?

— Это Сэм. Сэм Гискри. Я вернулся.

Папаша Хлопкинс подошел поближе и уставился на него — были уже глубокие сумерки.

— Ну что ж, — сказал он наконец, — голос как будто твой, да и лицо хуже не стало, Сэм. Но я не признал бы тебя в этой одежке. Ты, должно, побывал за границей. Мы боялись, ты умер.

— Еще чего! — заявил Сэм. — И господин Фродо тоже жив. Он тут — с друзьями. Потому и шум. Они поднимают Край. Мы собираемся выбить отсюда всех бандитов, и Вождя их тоже. И начинаем сейчас.

— Славно, славно! — воскликнул папаша Хлопкинс. — Наконец-то началось! У меня весь год руки чесались, да народ не хотел помогать. А мне ведь, сам знаешь, надо думать о жене и Рози. Бандитам-то этим на все наплевать… А сейчас — пошли, ребята! Приречье поднялось. Мы должны быть там.

— А как же матушка Хлопкинс… и Рози? — спросил Сэм. — Не такое сейчас время, чтоб им одним оставаться.

— С ними Нибс. Но ты можешь ему помочь, — улыбнулся папаша Хлопкинс и вместе с сыновьями побежал в деревню.

Сэм поспешил к дому. У большой круглой двери на вершине лестницы стояли госпожа Хлопкинс и Рози, а впереди — Нибс с вилами.

— Это я! — крикнул им Сэм, подъезжая. — Сэм Гискри! Не пробуй проткнуть меня, Нибс. Все равно ничего не выйдет: я в кольчуге.

Он спрыгнул с пони и поднялся по лестнице. Они молча глядели на него.

— Добрый вечер, матушка Хлопкинс! — сказал он. — Привет, Рози!

— Привет, Сэм! — отозвалась Рози. — Где ты пропадал? Говорили, ты умер, но я ждала тебя с весны. Ты не спешил домой.

— Возможно, и нет, — пристыженно опустил глаза Сэм. — Но теперь я спешу. Мы разгоняем бандитов, и я должен вернуться к господину Фродо. Но я подумал, мне надо приехать и взглянуть, как вы тут живете, матушка Хлопкинс — и Рози тоже.

— Живем хорошо, спасибо, — проговорила госпожа Хлопкинс. — Вернее — жили бы, если б не эти бандиты.

— Уходи! — сказала Рози. — Если ты все это время приглядывал за господином Фродо — чего ж ты оставил его сейчас, когда там так опасно?

Это было слишком. Надо было отвечать неделю — или не отвечать вообще. Он сбежал вниз и вскочил на пони. Но едва он тронул поводья — с лестницы скатилась Рози.

— По-моему, ты прекрасно выглядишь, Сэм, — сказала она. — Езжай! Но береги себя — и возвращайся, как только прогонишь бандитов.

Когда Сэм вернулся, вся деревня была на ногах. В стороне от молодых парней собралось уже более сотни крепких хоббитов с топорами, тяжелыми молотами, длинными ножами и палками; кое у кого были охотничьи луки. А с ближних хуторов все шел и шел народ.

Несколько парней разожгли большой костер — для поднятия духа и потому, что это была одна из запрещенных Вождем вещей. Он ярко горел в наступающей ночи. Другие по приказу Мерри перегораживали дорогу на околицах деревни. Когда к одной из заград — не самой высокой — подошли караульщики, они были ошеломлены; но, когда увидели, как обстоят дела, большинство посрывало перья и присоединилось к восставшим. Остальные удрали.

Сэм нашел Фродо и его друзей у огня. Они говорили с папашей Хлопкинсом.

— Что же дальше? — спросил тот.

— Не могу сказать, — отвечал Фродо, — пока не узнаю больше. Сколько здесь этих разбойников?

— Трудно сказать, — протянул папаша Хлопкинс. — Они то придут, то уйдут. Их иногда до полусотни собирается в Хоббитоне. Но они уходят оттуда — «на промысел», как они говорят. Но меньше двадцати никогда не вертится вокруг Старшого — они его так зовут. Он в Торбе — или был там; но оттуда он теперь не выходит. Кстати: последнюю неделю — две его никто не видел; но Люди никого туда не подпускают.

— Они живут не только в Хоббитоне, да? — поинтересовался Пин.

— Нет, — к сожалению, — отозвался Хлопкинс. — Их, слыхал я, много в Подорожниках: у них там бараки; а кое-кто обретается в Лесном Пределе. А потом, есть еще Ямовины, как они их зовут: старые складские туннели, они превратили их в тюрьму. Все же, думаю, их не больше трех сотен во всём Крае — а может, и того меньше. Мы сможем их одолеть — надо только держаться вместе.

— Оружие у них есть? — спросил Мерри.

— Бичи, ножи и дубинки — для грязных дел этого хватает, — сказал Хлопкинс. — Но, пожалуй, если придется драться — сыщется и другое. У некоторых есть луки — они подстрелили уже одного не то двух наших.

— Вот так-то, Фродо, — заметил Мерри. — Знал же я, что придется драться. Что ж, убивать начали они.

— Не совсем, — возразил Хлопкинс. — Во всяком случае — не стрелять. Это начали Хваты. Понимаете, господин Перегрин, ваш отец, он никогда не признавал этого Лотто — с самого начала не признавал: говорил, что если кому и быть вождем в наши дни, так хоббиту древнего рода — тану, а не какому-то выскочке. И когда Лотто послал своих Людей, они ничего не добились — никакой перемены. Хватам повезло, у них глубокие норы в Зеленых Буграх и Родниковой Низине, да и в Верходали тоже, и разбойники не смогли до них добраться: они не пустили бандитов в свои земли. Если те лезут, Хваты их вышибают: трех уже подстрелили. Ну, те и стали стеречь границы края: теперь никому не войти в Хватово Городище и никому оттуда не выйти.

— Молодцы Хваты! — вскричал Пин. — Но кое-кто все же попытается туда войти… Я — на Всхолмье. Кто пойдет со мной в Городище?

Пин ускакал с полудюжиной парней.

— Скоро увидимся! — крикнул он на прощанье. — Тут всего-то четырнадцать миль — если напрямик. Я приведу вам поутру войско Хватов!

Мерри протрубил им вслед боевой клич. Народ немного взбодрился.

— Все равно, — сказал Фродо тем, кто стоял рядом. — Я не хотел бы убийств; даже и разбойников — если только их нельзя будет удержать иначе от убийства хоббитов.

— Пусть так, — согласился, наконец, Мерри. — Но нам с минуты на минуту могут нанести визит из Хоббитона. И придут они не болтать. Постараемся разделаться с ними тихо, но надо быть готовыми к худшему. Есть у меня план…

— Вот и хорошо, — кивнул Фродо. — Ты тут все подготовь.

В это время прибежало несколько хоббитов — их посылали к Хоббитону на разведку.

— Идут! — доложили они. — Человек двадцать, а может, и поболе. А двое ушли на запад.

— В Подорожники, должно, — сказал Хлопкинс. — Собирать всю шайку. Что ж, пусть себе — это миль пятнадцать в одну сторону. Пока о них можно не волноваться.

Мерри поспешил отдать последние приказы. Папаша Хлопкинс очистил улицу, отослав всех по домам — кроме хоббитов постарше, у которых было хоть какое-то оружие. Долго ждать не пришлось. Вскоре послышались громкие голоса, потом — топот тяжелых ног. Отряд разбойников шел по дороге. Они увидели заграду и засмеялись. Они и помыслить не могли, что в этой маленькой стране что-нибудь сможет противостоять им.

Хоббиты открыли заслон и отступили в сторону.

— Спасибо! — с насмешкой сказал главарь. — А теперь — бегите по домам, в постельку — пока не отведали кнута!

Потом они зашагали вдоль улицы, крича:

— Потушить огни! Все по домам! Убирайтесь, не то отправитесь в Ямовины на целый год. Ну?! Старшой потерял терпение!

Никто не обращал на их приказы внимания; но, когда бандиты прошли, они плотной стеной двинулись следом. Когда Люди добрались до костра, там стоял папаша Хлопкинс и спокойно грел руки.

— Кто ты и что здесь делаешь? — спросил главарь.

Папаша Хлопкинс медленно поднял на него глаза.

— Я как раз собирался спросить об этом вас, — проговорил он. — Эта страна — не ваша, и вы здесь не нужны.

— Ну, а ты нужен, — осклабился главарь. — Нам. Хватай его, ребята! В Ямовины, да поучите по дороге вежливости!

Люди шагнули вперед — и застыли. Вокруг поднялся гул голосов — и вдруг они обнаружили, что папаша Хлопкинс не один. Они были окружены. Во тьме у кромки освещенного круга стояло кольцо хоббитов — они подкрались неслышно. Их было сотни две, да все с оружием.

Мерри шагнул вперед.

— Мы встречались уже, — сказал он главарю. — И я предупреждал вас — не суйтесь сюда. Я предупреждаю вас снова: вы стоите на свету, а у нас стрелки меткие. Тронете его хоть пальцем — проститесь с жизнью. Сложить оружие!

Главарь огляделся. Он был в ловушке. Но пока он не боялся — позади него было двадцать парней. Слишком мало он знал хоббитов, чтобы оценить опасность. Он решил драться — и сделал глупость.

— На них, ребята! — заорал он. — Пусть получают!..

Длинным ножом и дубинкой он пробил брешь в кольце, пытаясь прорваться к Хоббитону. Мерри встал на его пути, бандит замахнулся… и упал, пронзенный четырьмя стрелами.

Этого хватило. Остальные сдались. У них отобрали оружие, и загнали в ими же построенный барак; там их связали по рукам и ногам, заперли дверь и приставили стражу. Мертвого главаря оттащили с дороги и закопали.

— Как просто оказалось, а? — папаша Хлопкинс улыбался. — Говорил я, мы можем их одолеть. Но нам нужен был зов. Вы вернулись в самое время, господин Мерри.

— Дел еще полно, — заметил Мерри. — Если ваши подсчеты верны, мы не разделались еще и с десятой частью. Впрочем, уже темно. По-моему, следующий удар может подождать до утра. Тогда мы побеседуем с Вождем.

— Почему не сейчас? — вмешался вдруг Сэм. — Теперь же не больше шести! И я хочу повидать старика. Не знаете, как он, господин Хлопкинс?

— Не скажу, чтобы хорошо, Сэм, — сказал тот. — Но и не очень худо. Они срыли Исторбинку — это его подкосило, конечно. Он в одном из этих новых домов — Люди Вождя понастроили их между грабежами и поджогами: не больше мили от Приречья. Но он пробирался ко мне, когда удавалось; ну, я подкармливал его немного. Против Правил, понятно. Я взял бы его к себе, да это было «не разрешено».

— Спасибо вам, господин Хлопкинс, вот уж спасибо! — растроганно проговорил Сэм. — Я этого не забуду! Но я хочу его повидать. Старшой и Старче этот — как бы они там не натворили чего до утра.

— Ладно, Сэм, — сказал Хлопкинс. — Выбери одного-двух ребят покрепче, отправляйся и приведи его ко мне домой. Подходить к старому Хоббитону — за Рекой — не надо. Мой Олли тебя проводит.

Сэм ушел. Мерри выставил на всю ночь дозоры вокруг деревни и стражу у барака. Потом он и Фродо отправились с папашей Хлопкинсом. Они устроились в теплой кухне, и Хлопкинсы вежливо расспрашивали их о путешествии, хоть и не очень вслушивались в ответы — куда больше волновали их дела Края.

— Это все началось с Прыща, — так мы его зовем, — рассказывал папаша Хлопкинс. — И началось сразу, как вы уехали. У него — у Прыща, значит, — были чудные идейки. Казалось, он хотел все загрести себе, а потом командовать другими. Вскорости стало ясно, что он заимел очень многое; и он все грёб и грёб — хотя откуда он брал деньги, так и осталось тайной; мельницы и пивоварни, трактиры и фермы — даже табачные поля. Перед приходом в Торбу он купил мельницу у Пескунса.

Конечно, начинал он с большим наследством в Южном Уделе — тем, что оставил ему отец; и, сдается, он продавал наш лучший лист — без зазрения совести отсылал его куда-то целый год, если не два. Но в прошлом году он стал отсылать повозками табак, не один только лист. Табаку стало не хватать, да и зима была на носу. Народ возмутился, но у него был ответ. Понаехало сюда Людей с повозками, кое-кто уехал потом с нашим добром, другие остались. И пришло еще. И не успели мы понять, что творится — они расселились по всему Краю, валили деревья, окапывались, строили эти свои дома… Сперва Прыщ платил за товары и разрушения; но скоро они перестали миндальничать и берут теперь, что хотят.

Ну, а потом, после Нового Года, Прыщ объявил себя Вождем; и если кто пробовал «волноваться» — так они это называют — попадал в Ямовины. С тех пор дела все ухудшаются. Курева совсем нет — только для Людей, и пивом Вождь поит только Людей, и трактиры все закрыты. И все, кроме Правил, тает на глазах, если только хоббит не успеет припрятать малость, когда бандиты обходят дома, забирая еду — им есть надо, а нам нет, кроме тех, кто живет в Караульнях — вы должны были пробовать тамошнее варево — пришлось по вкусу?.. В общем, все плохо. Но с тех пор, как явился Старче — это прямо-таки погибель.

— Кто он — этот Старче? — спросил Мерри. — Я слышал, один из бандитов о нем говорил.

— Самый большой бандит из всех, — ответил Хлопкинс. — Впервые мы услыхали о нем в жатву, где-то в конце сентября. Мы его никогда не видели, но он в Торбе; и, сдается мне, он-то и есть главный Вождь. Все бандиты делают, что он скажет; а он говорит: бейте, жгите, рушьте. Теперь вот и до убийства дошло. Они срубают деревья и оставляют гнить, жгут дома и не строят новых.

Взять хоть пескунсову мельницу. Прыщ снёс ее, не успев войти в Торбу. Потом притащил кучу Людей: затеял, видишь ты, строить новую, побольше, с колесами там всякими внутри. Радовался этому один только дурачина Тод — помогал им всем, чистил колеса — а ведь мельнице этой от веку хозяином его отец был. Прыщ хотел молоть быстрей и больше — так он, во всяком случае, говорил. Но сперва надо иметь, что молоть; и новой мельнице нашлось не больше дела, чем старой. А с тех пор, как пришел Старче — они и вовсе перестали молоть. Там все время стук, дым и вонь — даже ночью в Хоббитоне неспокойно. И цели у них, попомните мои слова, гнусные; они загрязнили Низовья Реки — а она ведь впадает в Брендидуим. Ежели они собираются сделать из Края пустошь — они на верном пути… Не верится, чтобы за всем этим стоял олух вроде Прыща. Это Старче, скажу я вам — и только он.

— Точно, па! — вступил в разговор Крошка Том. — Они ж забрали даже прыщову мамашу, Лобелию эту, а ведь он любил ее, как никого! Народ в Хоббитоне видел. Она шла по тропинке со своим всегдашним зонтиком. Навстречу — бандиты с большой тачкой.

«Куда это вы?» — говорит она.

«В Торбу», — говорят они.

«Зачем?»

«Везем Старче еду».

«Кто вам велел?»

«Старче, — говорят они. — Так что брысь с дороги, старая карга!»

«Вот я вашему Старче задам, бандиты окаянные!» — завопила она, подняла зонтик и бросилась на главаря, даром, что тот был вдвое выше. Ну, они ее и сгребли. Оттащили в Ямовины — в ее-то годы. Они забрали многих, о ком мы жалеем больше, но нельзя отрицать — духу у нее было поболе, чем у всех.

В середину беседы вихрем ворвался Сэм со своим стариком. Старый Гискри не особенно постарел, стал только туговат на ухо.

— Вечер добрый, господин Фродо! — сказал он. — Уж как я рад, что вы живым возвратились! Но хочу я вас упрекнуть — не серчайте уж на старика — зря вы Торбу продали, — я это всегда говорил. С этого-то все беды и пошли… И пока вы плутали в дальних краях, гоняясь за Черным Человеком — это я от Сэма моего знаю, хоть он так толком и не объяснил, для чего, — они заявились, срыли Исторбинку и всю картошку потоптали!

— Мне очень жаль, господин Гискри, — сказал Фродо. — Но теперь я вернулся и постараюсь все исправить.

— Лучше вы сказать не могли, — разулыбался старик. — Господин Фродо Торбинс, — всем хоббитам хоббит, я это всегда говорил, что бы там ни болтали иные всякие. Сэм-то мой как там, долг исполнял?

— Исполнял, господин Гискри, — подтвердил Фродо. — И награжден. Верьте мне: он сейчас один из самых известных во всех краях, а песни о его делах поются отсюда до Моря и за Великой Рекой.

Сэм вспыхнул, но взглянул на Фродо с благодарностью; глаза Рози сияли, и она улыбалась ему.

— Трудновато поверить, — проворчал старик, — хоть и вижу: затесался он в чудную компанию. Где его куртка? Ни к чему носить на себе скобяную лавку, даже если ей сносу нет.

На следующее утро домочадцы папаши Хлопкинса и его гости поднялись чуть свет. Ночь прошла спокойно, но беда могла нагрянуть еще до полудня.

— В Торбе, кажись, разбойников не осталось, — сказал Хлопкинс, — но банда из Подорожников может явиться каждую минуту.

После завтрака прискакал гонец от Хватов. Он был в боевом настроении.

— Тан поднял весь край, — рассказал он. — Новости расходятся, как огонь. Бандиты, которые стерегли наши границы, удрали на юг — те, кто спасся. Тан гонится за ними; но он послал сюда господина Перегрина с теми, кто захотел.

Следующие вести были не такими добрыми. Мерри, которого не было всю ночь, примчался около десяти часов.

— В четырех милях большой отряд, — сказал он. — Они идут от Подорожников, но к ним присоединилось много сбежавших бандитов. Всех их не меньше сотни; и по дороге они поджигают. Будь они прокляты!..

— Эту кучу не остановишь разговорами, они идут убивать — и убьют, если смогут, — озабоченно проговорил папаша Хлопкинс. — Если Хваты не подойдут, лучше нам спрятаться и стрелять без переговоров. Драться — то все одно придется, господин Фродо, — чтобы всё очистить.

Хваты скоро пришли. Целая сотня их во главе с Пином примаршировала из Верходали и с Зеленых Бугров. Теперь у Мерри было довольно крепких хоббитов, чтобы разгромить бандитов. Разведчики донесли, что они идут сомкнутым строем. Они знают, что страна поднялась и намерены покончить с восстанием в самом его сердце — в Приречье.

Но как бы свирепы они ни были, о военном искусстве никто из них и понятия не имел. Они двигались совершенно без предосторожностей. Мерри быстро изложил свой план.

Бандиты топали по Западному Тракту и, не останавливаясь, свернули к Приречью — дорога к деревне некоторое время шла меж высоких обрывов с плетнями наверху. За поворотом, примерно в фарлонге от Тракта, враги наткнулись на преграду из перевернутых телег. Это их остановило. И тут они увидели: из-за плетней по обе стороны, как раз над их головой, повысыпали хоббиты. Позади другие хоббиты громоздили одну на другую припрятанные где — то повозки и тачки, отрезав путь к отступлению. Сверху раздался голос:

— Вы в ловушке, — объявил Мерри. — Ваши приятели из Хоббитона тоже в нее попались — один теперь мертв, а другие в плену. Сложите оружие! Потом отойдите на двадцать шагов и садитесь. Не пытайтесь бежать — застрелим.

Но испугать бандитов было не так-то просто. Несколько послушались было, но их подняли на смех, и они снова схватились за оружие. Человек двадцать кинулись назад и полезли через телеги. Шестерых пристрелили, но остальные прорвались, убив двух хоббитов, и побежали к Лесному Пределу. По дороге упали еще двое. Мерри громко протрубил — и издалека откликнулись другие рога.

— Далеко не уйдут, — заметил Пин. — Весь тот край под присмотром наших охотников.

Запертые на тропе люди — их все еще было не меньше восьмидесяти — пытались перелезть через преграду или вскарабкаться на обрывы: хоббиты стреляли в них или рубили топорами. Но многим бандитам — самым сильным и отчаянным — удалось влезть на западный склон, и они яростно бросились на врагов, желая не так спастись, как убить. Несколько хоббитов пало, остальные заколебались — но тут подоспели с восточного склона Пин и Мерри и атаковали бандитов. Мерри собственноручно сразил главаря — высокого и косоглазого, похожего на большого орка. Потом он оттянул свое войско назад, окружив остаток людей широким кольцом лучников.

Наконец все кончилось. Почти семьдесят разбойников лежали мертвыми, дюжина сдалась в плен. Погибло девятнадцать хоббитов, и еще около тридцати было ранено. Мертвых бандитов сложили в повозки, свезли в старый песчаный карьер и там закопали; место это стало впоследствии зваться Вражьей Ямой. Павших хоббитов похоронили всех вместе на склоне холма — позже там установили камень и развели сад. Так окончилась Битва у Приречья (1419 год) — последняя битва в Крае и единственная со времен битвы на Травной Пустоши в Северном Уделе в 1147 году. Поэтому хоть унесла она, по счастью, немного жизней, ей посвящена целая глава в Алой Книге, а имена тех, кто принимал в ней участие, сведены в Список, и историки Края заучивают его наизусть. С этого времени начинается возвышение Хлопкинсов; но первыми в Списке по праву стоят имена Капитанов Мерриадока и Перегрина.

Фродо был в битве, но меча не обнажал, и главным образом старался удержать хоббитов от убийства тех врагов, которые бросили оружие. Когда бой кончился, и последние приказы были отданы, Мерри, Пин и Сэм присоединились к нему и все вместе поскакали к Хлопкинсам.

Было уже далеко за полдень; они поели, и Фродо сказал со вздохом: — Что ж, думаю, пришло нам время поговорить с Вождем.

— Да уж, — отозвался Мерри, — чем скорей — тем лучше. И не миндальничай! Он в ответе за всех этих бандитов и за то лихо, что они сотворили.

Папаша Хлопкинс набрал две дюжины крепких хоббитов сопровождать их.

— Мы не знаем наверное, есть ли бандиты в Торбе, — заявил он, когда они попытались возражать.

Идти решили пешком. Фродо, Сэм, Мерри и Пин показывали дорогу.

То была одна из самых грустных минут в их жизни. Перед ними вздымалась огромная труба; а когда они подошли к старому поселку, то увидели новую мельницу во всем ее отталкивающем, грязном уродстве: большое кирпичное строение, оседлавшее Реку и загрязнившее ее гадостными отходами. Все деревья вдоль дороги были повалены.

Они перешли мост, взглянули на Кручу — и задохнулись. Даже сэмово видение в Зеркале не подготовило их к тому, что они увидели. С запада громоздились ряды грязных сараев. Ни одного каштана. Берега и живые изгороди разрушены. На месте Исторбинки — ямы, песок да гравий. Крыши высоких бараков закрыли Торбу.

— Они срубили его! — закричал вдруг Сэм. — Срубили!.. — он показывал туда, где стояло дерево, под которым Бильбо некогда держал Прощальную Речь. Теперь оно мёртво лежало на лужайке.

И, словно сломленный последним ударом, Сэм расплакался.

Рядом засмеялись. Через невысокую стену мельничного двора перевесился угрюмый хоббит. Лицо его было мрачно, руки — черны.

— Не нравится, Сэмчик? — ехидно протянул он. — Ты всегда был нюней. Я уж думал, уплыл ты на тех кораблях, про которые байки рассказывал — «плывут-де и плывут»… С чего это вы вернулись? У нас и без вас хлопот полон рот.

— Оно и видно, — буркнул Сэм. — Времени помыться нет, а времени стену подпирать — хоть отбавляй… Слушай-ка Тод Пескунс, надо мне кое с кем здесь расплатиться, так что ты, гляди, поосторожней, а то как бы кошель тебя потом не перевесил.

Пескунс смачно сплюнул.

— Ого! — хохотнул он. — Попробуй, тронь меня — я друг Старшого. А вот тебя он, может, и тронет, ежели не заткнешься.

— Не трать слов на дурака, Сэм, — сказал Фродо. — Надеюсь, таких, как он, немного. Это было бы самой большой бедой из всех здешних бед.

— Ты грязен и нагл, Пескунс, — сказал Мерри. — И слишком занёсся. Мы идем сейчас на Холм гнать оттуда твоего разлюбезного Вождя. С его Людьми мы уже разделались.

У Тода отвисла челюсть. Он только теперь заметил отряд, который переходил мост. Кинувшись в мельницу, он выскочил оттуда с рогом и изо всех сил затрубил.

— Пожалей глотку! — засмеялся Мерри. — У меня выйдет лучше. — Он поднес к губам серебряный роандийский рог — и чистый звук его взмыл над Кручей; и изо всех нор, сараев, полуразвалившихся домиков Хоббитона отозвались хоббиты: выползали наружу и с громкими криками радости шли за отрядом к Торбе.

У конца дороги все остановились, а Фродо с друзьями пошел вперед; и они пришли наконец в любимые места. Сад заполонили хижины и сараи — некоторые так близко к западным окнам, что заслоняли свет. Всюду кучи мусора. Дверь изрезана; цепочка от звонка оборвана, звонок не звонит. На стук никто не ответил. В конце концов, они поднажали — и дверь распахнулась. Они вошли.

Воздух был спертым, кругом — грязь и раззор; казалось, здесь давно никто не живет.

— Куда подевался Лотто? — задумчиво сказал Мерри. Они обыскали все комнаты и не нашли никого живого — кроме крыс и мышей.

— Хуже, чем Мордор! — заявил Сэм. — Куда хуже. Потому что это — дома, и мы помним, как все было…

— Да, Мордор, — согласился Фродо. — Или одно из его дел. Саруман все делал по его воле, даже когда думал, что трудится для себя. Так же и с теми, кого Саруман обольстил — как Лотто.

Мерри оглядывался в смятении и отвращении.

— Выйдем отсюда! — попросил он. — Если б я знал, какое он причинит лихо — я забил бы свой кисет ему в глотку.

— Ничуть не сомневаюсь! Однако ты этого не сделал — а посему я могу приветствовать вас дома, — в дверях стоял Саруман, сытый и довольный, глаза его сверкали злобной радостью.

И тут Фродо осенило.

— Старче! — вскрикнул он.

Саруман засмеялся.

— Так ты уже слышал это прозвище? Так звал меня мой народ в Исенгарде — в знак любви, должно быть… Но, признайся, ты не ожидал встретить меня здесь.

— Не ожидал, — кивнул Фродо. — Но мог бы догадаться: Гэндальф предупреждал, что ты все ещё способен сотворить лихо — хоть и маленькое.

— Вполне способен, — согласился Саруман. — И не такое уж маленькое. Вы изрядно повеселили меня, сеньоры-хоббиты, скачущие среди большого народа — такие гордые, спокойные, самодовольные! Вы были уверены, что все кончилось, и кончилось хорошо, и вам теперь только и остается приехать домой и отдыхать. Дом Сарумана может быть разрушен, самого его могут выгнать — с вашими же домами ничего не случится. Нет-нет! Гэндальф позаботится об этом. — Саруман снова засмеялся. — Только не он! Когда его марионетки исполнят, что должны — он их выбрасывает. Но вы хотели бегать за ним, тратить время, болтать и скакать более длинным путем, чем надо. «Что же, — подумал я, — если они такие дурни, я обгоню их и хорошенько проучу. Одно зло притягивает другое». Урок был бы лучше, будь у меня побольше времени — и людей. И все же я успел много — чтобы исправить всё это, не хватит ваших жизней. Приятно будет думать, что я ответил на нанесенные мне обиды.

— Ежели это радует тебя, — проговорил Фродо, — мне тебя жаль. Боюсь, радоваться тебе придется лишь в памяти. Иди — и никогда не возвращайся сюда!

Хоббиты из поселка видели, как Саруман выпел из своей хижины — и тут же столпились у дверей Торбы. Когда они услыхали Фродо, то зло зашумели.

— Не отпускать его! Убить его! Он негодяй и убийца! Убить его!..

Саруман обвел их враждебные лица темным взглядом и улыбнулся.

— Убить его?.. Что ж — убейте, если думаете, что сумеете сделать это, храбрые мои хоббиты! — он выпрямился, черные глаза сверкнули. — Но не думайте, что вместе с добром я потерял силу! Кто сразит меня — будет проклят. А если кровь моя прольется в Крае — страна обратится в пустошь навеки!

Хоббиты отпрянули. Но Фродо сказал:

— Не верьте! Он потерял всю силу, кроме голоса, который по-прежнему может напугать и обмануть вас — если вы ему позволите. Но я не хочу, чтобы его убивали. Ни к чему отвечать местью на месть: этим ничего не поправишь. Уходи, Саруман, уходи скорей!

— Червь! Червь!.. — позвал Саруман; и из ближней хижины выполз на четвереньках Червослов. — Снова в путь, Червь! — сказал ему Саруман. — Эти славные парни опять выгоняют нас. Идем!

Саруман повернулся, чтобы уйти, и Червослов поплелся за ним.

Но когда Саруман поравнялся с Фродо — в руке его взблеснул клинок и он нанес короткий быстрый удар. Лезвие скользнуло по кольчуге и сломалось. Дюжина хоббитов во главе с Сэмом с воплем кинулась вперед и повалила негодяя на землю. Сэм обнажил меч.

— Нет, Сэм! — остановил его Фродо. — Не убивай его даже теперь. Ибо он не ранил меня. И, как бы там ни было, я не хочу, чтобы он умирал в лихе. Некогда он был велик и благороден — и не нам поднимать на него руку. Он пал, исцеление его не в наших силах; но я освобождаю его в надежде, что он исцелится.

Саруман поднялся и уставился на Фродо. Во взгляде его смешались удивление, уважение и ненависть.

— Ты вырос, полурослик, — сказал он. — Ты мудр и жесток. Ты отнял радость у моей мести — я ухожу в горьком долгу у твоего милосердия. Я ненавижу его и тебя!.. Ладно, я иду, и никогда более не обеспокою тебя. Но не жди, что я пожелаю тебе здоровья и долгой жизни. У тебя не будет ни того, ни другого. Но это — не моих рук дело. Я только предсказываю.

Он пошел прочь, и хоббиты расступались перед ним; но костяшки их пальцев, сжимавших оружие, побелели. Червослов поколебался — и двинулся следом.

— Червослов! — окликнул Фродо. — Ты можешь не уходить с ним. Ты не причинял мне зла. Можешь отдохнуть и отъесться немного — пока не окрепнешь, чтобы выбрать собственный путь.

Червослов застыл и оглянулся на него, готовый вернуться. Саруман обернулся.

— Не причинял зла? — хмыкнул он. — Нет, конечно, нет! Даже когда он выползал по ночам — так только чтобы полюбоваться на звезды… Но я не ослышался: кто-то спросил, куда подевался Лотто? Ты знаешь, правда, Червь? Скажешь им?

Червослов съежился.

— Нет! — проскулил он. — Нет!

— Ну, так я скажу, — продолжал Саруман. — Червь убил вашего Вождя, этого бедного малыша. Заколол его ночью, полагаю. Надеюсь, что похоронил; хотя последнее время Червь был очень голоден… Нет, Червь не так уж хорош. Оставьте его мне.

Бешеная ненависть мелькнула в налитых кровью глазах Червослова.

— Ты велел мне; ты заставил меня, — прошипел он.

Саруман рассмеялся.

— Ты делаешь все, что скажет Старче, всегда делаешь, правда, Червь? Ну, так теперь он говорит: «Идем!» — он ткнул Червослова ногой в лицо, повернулся и зашагал прочь. И тут что-то сломалось: Червослов вдруг вскочил, выхватил спрятанный нож, с рычанием, как волк, прыгнул на спину Саруману, запрокинул ему голову, перерезал горло и с воем помчался вниз по дороге. Не успел Фродо опомниться или сказать хоть слово, пропели три стрелы — и Червослов упал замертво.

К ужасу тех, кто стоял рядом, вокруг тела Сарумана склубился серый туман, дымом от костра поднялся в небо — и блеклым ссутуленным призраком навис над Холмом. Какой-то миг он колебался, обратившись на запад, но вот оттуда подул холодный ветер — он размылся и канул в ничто.

Фродо с жалостью и страхом смотрел на тело — ибо долгие годы смерти внезапно явились в нем: оно ссохлось, а лицо стало лохмотьями кожи на жутком черепе. Подняв полу грязной мантии, Фродо закрыл его и отвернулся.

— Вот оно и кончилось, — сказал Пин. — Мерзко кончилось, и хотел бы я ничего этого не видеть; одно хорошо — избавились мы от всякой пакости.

— И война кончилась, надеюсь, — проговорил Мерри.

— Надеюсь и я, — Фродо вздохнул. — Это последний удар. Но подумать, что он должен пасть здесь, у самых дверей Торбы!.. Среди всех моих надежд и страхов я и помыслить-то об этом не мог.

— Не стал бы я говорить о конце, пока все не вычищено, — мрачно заметил Сэм. — Тут еще работать да работать.

Глава 9Серебристая Гавань

Очищение, и правда, потребовало немалых трудов, но заняло меньше времени, чем боялся Сэм. На другой день Фродо поскакал к Ямовинам и освободил заключенных. Одним из первых они нашли Фредегара Боббера — теперь уже не Толстика. Его схватили, когда бандиты выкурили из Уломов близ Взгорбья кучку восставших — он был вожаком.

— Лучше бы тебе пойти с нами, — сказал Пин, когда они выволокли его на свет; он был так слаб, что не мог идти.

Он приоткрыл один глаз и попытался улыбнуться.

— Что это еще за великан с громовым голосом?.. — прошептал он. — Не крошка же Пин!.. Какой у тебя размер шляпы?

Следующей была Лобелия. Бедняга — она выглядела совсем старой и очень худой, когда они вызволили ее из темной узкой ямы. Она настояла, чтобы выйти самой — и какой же поднялся шум, как ее встречали, когда она появилась, держа Фродо под руку и по-прежнему опираясь на зонтик! Она так растрогалась, что заплакала: раньше ее не любили. Но убийство Лотто подкосило ее, и она не захотела возвращаться в Торбу. Она вернула ее Фродо и ушла жить к Толстобрюхлам — они доводились ей родней.

Когда следующей весной несчастная скончалась — ей, как ни суди, было больше ста лет — Фродо был удивлен и очень тронут: она оставила ему все деньги, свои и Лотто — на помощь хоббитам, оставшимся без крова. Так окончилась давняя вражда.

Пин и Мерри гонялись за последними шайками бандитов. Южные отряды, узнав о Битве у Приречья, бежали и почти не сопротивлялись тану. В конце года немногие оставшиеся были окружены в лесах, и тех, кто сдался, вышибли из страны.

Тем временем работа подвигалась, и Сэм был очень занят. Когда желание или нужда заставляют — хоббиты трудятся, как пчелы. Теперь же вокруг было полно ждущих дела рук — от самых маленьких хоббитят до древних стариков. Июль еще не кончился — а от Караулен и всего, построенного Людьми Старче, не осталось камня на камне; кирпич пошел на починку старых нор, чтобы сделать их уютней и суше. Большие склады всякого добра, еды и пива были найдены в сараях и старых норах — особенно в заброшенных карьерах; так что угощались в тот июль лучше, чем можно было надеяться.

Одним из первых дел, сделанных в Хоббитоне, было очищение Холма и Торбы и восстановление Исторбинки. Фасад нового песчаного карьера выровняли и превратили в большой тенистый сад, а в южном склоне вырыли норы и выложили их кирпичом. Старый Гискри поселился в номере третьем; и часто повторял, не заботясь, слышит ли его кто-нибудь:

— Я всегда говорил: «Нет худа без добра», ну, да все хорошо, что хорошо кончается.

Самой большой потерей были деревья, ибо Старче велел срубить их по всему Краю — и срубить успели много. Сэм горевал об этом, как ни о чем другом. Этой ране затягиваться слишком долго, думал он, и только мои пра-пра-правнуки увидят Край прежним.

Но однажды, неожиданно — потому что он был слишком занят, чтобы вспоминать о своих приключениях — он подумал о даре Галадриэли. Он вытащил коробочку, показал ее другим Странникам (ибо теперь все звали их только так) и попросил совета.

— Я все время ждал, когда ты о ней вспомнишь, — сказал Фродо. — Открой ее!

Коробочка была наполнена пылью, мягкой и приятной на ощупь; а в ней лежало семя, похожее на маленький орех в серебристой кожуре.

— Что ж мне с этим делать? — спросил Сэм.

— Кинь в воздух в ветреный день, — остальное сделается само, — ответил Пин. — Что хоть сделается-то?

— Выбери место в саду и погляди, что будет с посадками, — сказал Мерри.

— Да ведь Владычице, небось, не понравилось бы, если б я это на один свой сад потратил… — раздумчиво проговорил Сэм. — Вон вокруг сколько беды!..

— Подумай сам, Сэм, ты теперь знаешь довольно, — сказал Фродо. — И используй дар так, чтоб он помог тебе. Да будь бережлив: здесь немного и, думаю, каждая пылинка — ценность.

Сэм посадил рассаду всюду, где были особенно красивые или любимые деревья и присыпал землю у корней каждого саженца драгоценной пылью. В своих трудах он обошел весь Край, а если и уделил особое внимание Хоббитону и Приречью — никто не упрекнул его. Под конец он увидел, что у него осталась еще щепотка пыли. Тогда он пошел к Неминучему Камню, что стоял, по преданию, в центре Края, и с благоговением развеял ее по ветру. Маленький серебристый орех он посадил на том самом лугу, где некогда состоялось Угощение, на месте срубленного дерева. И всю зиму терпеливо ждал, стараясь удержаться и не ходить кругами возле заветного места, чтобы увидеть, не случилось ли уже чего.

Весна превзошла все его надежды. Деревья вытягивались, точно старались вырасти за год на двадцать лет. На лугу у Торбы пробилось молодое деревце: у него была серебристая кора и длинные листья, а в апреле оно покрылось золотыми цветами. Это был маллорн. В последующие годы он вырос и стал на диво красив — тут о нем прознали, и народ приходил издалека взглянуть на него: единственный маллорн к западу от Гор и к востоку от Моря, и один из красивейших в мире.

Да и во всем Крае 1420 год был на диво удачным. Солнце припекало вовремя, дождь шел, когда надо — и не только это: самый воздух был напоен щедростью и богатством, мерцанием красоты, каких никогда еще не дарили им обычные лета в Средиземье. Все дети, рожденные или зачатые в тот год — а таких было немало — были сильны и красивы, и у многих были густые золотистые волосы, что прежде считалось редкостью среди хоббитов. Плоды были так обильны, что молодые хоббиты только что не купались в клубнике и сливах. Никто не болел, и все были довольны — кроме тех, кому приходилось косить траву.

Лозы в Южном Уделе тяжелели, а урожай листа был просто удивительным; зерна было столько, что амбары ломились. Ячмень был так хорош, что пиво 1420 года вспоминалось потом долго и вошло в пословицу. И годы спустя в каком — нибудь трактире, пропустив по кружке доброго эля, седые старики вздыхали:

— Эх, то ли дело в 1420! Вот пиво было!..

Сэм сперва жил с Фродо у Хлопкинсов; но когда вновь отстроили Исторбинку — перебрался к своему старику. Вдобавок к другим трудам, он был занят очисткой и восстановлением Торбы; и частенько уходил по своим лесным делам. Не было его дома и в раннем марте — когда Фродо болел. Тринадцатого числа папаша Хлопкинс нашел Фродо в постели; он сжимал алмаз, что висел на цепи у него на шее и, казалось, бредил.

— Оно ушло навек… — бормотал он. — Все теперь пусто и мертво…

Но приступ миновал, и когда двадцать пятого Сэм вернулся, Фродо был уже здоров и ничего не сказал ему. Тем временем Торбу привели в порядок, а Мерри и Пин привезли из Зайгорда старую мебель и все остальное, так что скоро нора стала совсем прежней.

Когда все было готово, Фродо спросил:

— Когда ты думаешь переехать ко мне, Сэм?

Сэм замялся.

— Не обязательно ехать прямо сейчас, если не хочешь, — сказал Фродо. — Но старик твой будет рядом, а вдова Грайни приглядит за ним не хуже твоего.

— Не то, господин Фродо… — пролепетал Сэм и залился алым.

— Что же тогда?

— Рози… Роза Хлопкинс, — выдавил Сэм. — Ей, бедняжке, не очень-то понравилось, что я за границу ездил; но я не говорю — и она молчит. А я не говорил, потому что сперва надо было с делами разобраться. Но теперь я спросил, а она и отвечает: «Год ты уже потерял — зачем ждать дольше?» ''Потерял? — говорю. — Я бы этого не сказал». Однако я понял, про что она. Я точно пополам рвусь, сударь.

— Вот теперь понял, — проговорил Фродо. — Ты хочешь жениться и хочешь жить со мной в Торбе. Но, милый Сэм, чего же проще? Женись поскорей и перебирайся вместе с Рози. В Торбе всем места хватит.

Так и сделали. Сэм Гискри женился на Рози Хлопкинс весной 1420 года (который запомнился также своими свадьбами), и они переехали в Торбу. И если Сэм почитал себя счастливым — Фродо был стократ счастливей; ибо не было в Крае другого хоббита, за которым ухаживали бы с такой заботой. Он жил спокойно и тихо, много писал и разбирал записки — свои и Бильбо.

Мерри и Пин некоторое время жили вместе в Зайгорде, и то и дело наезжали в Торбу. Юные Странники щеголяли песнями, рассказами, пышными нарядами, а более всего — удивительной дружбой. Народ звал их «барами», не имея в виду ничего дурного; ибо сердца согревались, видя их — едущих в сияющих кольчугах, со смехом и песнями дальних стран; и, хоть и были они теперь высоки и прекрасны, они совсем не изменились — только говорить стали красивей, да были веселы и общительны, как никогда.

Фродо и Сэм, однако, вернулись к простой одежде — разве только набрасывали, когда надо, серые плащи, совсем поношенные, но с очень красивыми застежками; а господин Фродо носил еще белый алмаз на цепочке, которую он все время перебирал.

Дела шли хорошо, и обещали идти еще лучше; Сэм был так счастлив и занят, как только может пожелать хоббит. Ничто не испортило ему года — лишь смутная тревога за хозяина. Фродо совсем не интересовался делами Края, и Сэм страдал, замечая, как мало славы достается хозяину в его собственной стране. Мало кто знал о его подвигах; восхищение и уважение всех были отданы господам Мерриадоку и Перегрину и (если б Сэм знал это!) ему самому. А осень, вдобавок, затемнила тень давней беды.

Как-то вечером Сэм зашел в кабинет и обнаружил, что хозяин выглядит очень странно. Он был бледен, и глаза его будто смотрели за тридевять земель.

— Что с вами, господин Фродо? — взволновался Сэм.

— Я ранен, — отвечал тот. — Ранен; ей никогда не затянуться.

Но потом он оправился и на другой день, казалось, совсем пришел в себя. Сэм так и думал — пока не припомнил, что было это шестого октября. Два года назад в этот день была тьма в лощине у Заверти.

Шло время, и настал 1421 год. В марте Фродо опять заболел, но огромным усилием скрыл это от Сэма — у него и без того хватало о чем думать. Двадцать пятого марта у него и Рози родился первенец.

— Не знаю, что делать, господин Фродо, — разводил руками счастливый отец. — Мы с Розой, понимаете, решили назвать его Фродо — с вашего позволения, конечно; но это не он, — это она. Чудная малышка, скажу я вам, вылитая Рози… Но как её назвать — ума не приложу.

— Есть старый обычай, Сэм, — сказал Фродо. — Выбери имя цветка — вроде Розы. Половину девочек в Крае зовут так, и что может быть лучше?

— Так-то оно так, господин Фродо, — вздохнул Сэм. — Я слыхал много имен за время пути, но, сдается мне, все они слишком велики, чтобы таскать их каждый день. Старик мой — тот говорит: «Пусть будет коротким, тогда вам не придется его укорачивать, чтобы пользоваться». Но если имя цветочное — тогда мне все равно, какой оно длины; только цветок должен быть красивым: она, понимаете, и сейчас красива, а будет ведь еще красивее!

Фродо на миг задумался.

— Слушай-ка, Сэм, что ты скажешь об эланоре — помнишь золотистый цветок на Кургане Амрос в Лориэне?

— А ведь снова вы правы, сударь! — воскликнул Сэм. — Этого-то я и хотел!

Близилась осень 1421 года — малютке Эланор было почти шесть месяцев — когда Фродо позвал Сэма в кабинет.

— В четверг День Рожденья Бильбо, Сэм, — сказал он. — Он обойдет Старого Хвата: ему будет сто тридцать один!

— Само собой обойдет! — заявил Сэм. — Он чудо!

— Вот что, Сэм, — продолжал Фродо. — Я хочу повидать Розу и узнать, может ли она отпустить тебя, чтобы мы с тобой поехали вместе. Ни далеко, ни надолго ты, сейчас, конечно, не поедешь… — задумчиво и немного грустно проговорил он.

— Если это не слишком далеко, господин Фродо…

— Нет, конечно. Не волнуйся. Ты сможешь проводить меня. Скажи Розе, что уедешь ненадолго, не больше, чем на две недели; и вернешься живым.

— Хотел бы я вместе с вами в Светлояр поехать, господин Фродо — и господина Бильбо повидать, и все другое, — сказал Сэм. — А только единственное место, где мне сейчас на самом деле хочется быть — так это здесь, сударь. Я точно пополам рвусь.

— Бедный мой Сэм! Так оно, боюсь, и должно ощущаться… — сказал Фродо. — Но ты излечишься. Ты рожден быть единым и целым — и будешь.

В следующие день-два Фродо просмотрел вместе с Сэмом все свои бумаги и записи и передал ему ключи. Была там и большая книга в алом кожаном переплете; ее листы были исписаны почти до конца. Много страниц покрывали тонкие наклонные буквы Бильбо; но большая часть была исписана твердым летящим почерком Фродо. Книга делилась на главы, но глава восьмидесятая закончена не была, и в конце оставались чистые листы. На первой странице было множество заголовков:

Мой Дневник. Неожиданный Поход. Туда и Обратно. И что случилось потом.

Похождения пяти хоббитов. Повесть о Великом Кольце, составленная Бильбо Торбинсом по собственным наблюдениям и рассказам друзей.

Здесь кончалась рука Бильбо, и Фродо писал:

Падение Властелина Колец и Возвращение Короля (как это видел Малый Народ; воспоминания Бильбо и Фродо из Края, дополненные их друзьями и знанием Мудрых)

А также Выдержки из Книг Знаний, переведенные Бильбо в Светлояре.

— Ого, да вы почти ее кончили, господин Фродо! — воскликнул Сэм. — Ну и упорство же у вас!

— Я кончил, Сэм, — сказал Фродо. — Последние страницы испишешь ты.

Двадцать первого сентября они выехали — Фродо на пони, что привез его из Минас-Тирифа и звался Бродником; а Сэм — на своем любимом Билле. Выехав на тропу к Лесному Пределу, они пустили лошадок бежать, как им хочется. В Зеленых Буграх заночевали, и двадцать второго, в знойный полдень, неспешно въехали под полог первых деревьев.

— Да это ж то самое дерево, где вы прятались, когда первый раз Черный Всадник объявился, господин Фродо! — крикнул Сэм, ткнув пальцем влево от тропы. — А сейчас — точно сон вспомнится.

Вечерело, и на закатное небо высыпали звезды, когда они миновали слопанный дуб и стали спускаться под гору сквозь заросли орешника. Сэм молчал, уйдя в воспоминания. Вдруг он заметил, что Фродо тихонько напевает себе под нос одну из старых дорожных песен, но слова были не совсем те.

Всё ждет-пождет нас за углом

Дверь тайная в стене!

Когда-нибудь в нее войдем,

Поверь на слово мне!

Мы миновать ее должны,

Но сыщем — будет срок! —

Тропу на Запад от Луны,

От Солнца на Восток!

И словно бы в ответ, снизу, из долины, откликнулись голоса:

А Эльберет Гильтониэль!

Силиврен пенна мириэль

О мэнэль аглар эленаф!

О Эльберет Гильтониэль!

Свети дорогам лесным!

Маяк-надежду иных земель

Мы свято в душе храним.

Фродо и Сэм застыли и сидели в молчании, окутанные мягкими тенями, пока не увидели сияния: кавалькада приближалась.

Там был Гильдор и много других эльфов; и с ними, к сэмову удивлению, ехали Эльронд и Галадриэль. На Эльронде была серая мантия, во лбу — звезда, в руке — серебряная лютня; на пальце у него было золотое кольцо с большим голубым камнем — Вилия, могущественнейшее из Трех. А Галадриэль сидела на белой кобыле, и мерцающая белизна, подобная облаку вокруг Луны, облекала ее; ибо сама она, казалось, светилась мягким светом. На пальце у нее был Нэния, мифрильное кольцо с белым алмазом, взблескивающим, как морозная звезда. Позади на маленьком сером пони тихонько трусил Бильбо, то и дело клюя носом.

Эльронд приветствовал их печально и ласково, а Галадриэль улыбнулась им.

— Что ж, мастер Сэммиус, — сказала она. — Вижу, ты хорошо использовал мой дар. Отныне Краю всегда быть благословенным и любимым.

Сэм поклонился, но не нашел, что ответить: он успел забыть, как прекрасна Владычица.

В это время проснулся Бильбо.

— Привет, Фродо! — сказал он, открывая глаза. — Знаешь, я побил-таки Старого Хвата! И теперь вот иду в новый Поход. Ты со мной?

— С тобой, — кивнул Фродо. — Хранители Кольца должны идти вместе.

— Куда вы, хозяин? — вскрикнул Сэм, хотя и понял уже, что происходит.

— В Гавань, Сэм, — ответил Фродо.

— А мне нельзя?..

— Нет, Сэм. Не сейчас, во всяком случае, не дальше Гавани. Хотя ты и был Хранителем — недолго. Может, и придет твое время. Не печалься, Сэм. Не все же тебе рваться пополам. Ты будешь единым и целым — долгие годы. Тебе предстоит еще так много увидеть и сделать — и стольким владеть.

Но… — сквозь слезы выговорил Сэм. — Я думал, вы будете жить в Крае… тоже… долгие годы, после всего, что вы сделали…

— Так думал и я — когда-то. Но рана слишком глубока, Сэм. Я старался спасти Край, и он спасен — но не для меня. Так часто бывает, Сэм, когда то, что любишь, в опасности: кому-то приходится отрекаться от него, оставлять его — чтобы другие могли им владеть. Но ты мой наследник: все, что у меня было и могло бы быть, я оставляю тебе. И у тебя есть Роза и Эланор; придут и Фродо-младший, и крошка Рози, и Мерри, и Золотинка, и Пин… и другие, быть может. Твои руки и мудрость понадобятся всюду. Ты будешь самым знаменитым садовником в истории; и будешь читать Алую Книгу и хранить память об ушедшей Эпохе, чтобы народ помнил о Великой Опасности и любил любимую землю еще крепче. Ты будешь занят и счастлив, как никто — пока длится твоя часть Сказки. А теперь едем, проводи меня!

Эльронд и Галадриэль двинулись вперед; ибо Третья Эпоха окончилась, и Время Колец миновало, и пришел конец сказкам и песням тех дней. А с ними уходили и Перворожденные, которым отныне не было места в Средиземье; и среди них в печали, которая, однако, была блаженной, а не горькой, ехали Сэм, Фродо и Бильбо — и эльфы радостно привечали их.

Хотя они ехали по Краю весь вечер и всю ночь, никто, кроме диких зверей, не видел их; да какой-нибудь запоздалый путник примечал: то ли быстрый промельк между деревьями, то ли блики лунного света, бегущие по траве. А они выехали из Края, держась Западного Взгорья, поднялись на Крепостные Холмы — и увидели дальнее Море; так доехали они наконец до Серебристой Гавани.

У ворот навстречу им вышел Цирдан-Корабел. Он был очень высок и стар, с длинной седой бородой и глазами острыми и ясными, как звезды. Он поклонился и сказал:

— Все готово.

Потом Цирдан ввел их в Гавань — там стоял белоснежный корабль, и на причале, рядом с высоким серебристым конем, ждал их одетый в белое человек.

Он повернулся и пошел к ним — и Фродо увидел, что на руке Гэндальфа открыто надето Третье Кольцо, Нария, и камень в нем пылает алым огнем. И те, кто уходил, возрадовались, ибо поняли, что Гэндальф взойдет на корабль вместе с ними.

Но Сэм совсем закручинился: расставание было горьким — но вдвое горше будет долгое одинокое возвращение. Но когда они стояли на пристани, и эльфы всходили на борт, и все уже готовы были уйти, в великой спешке прискакали Мерри и Пин. И Пин засмеялся сквозь слезы.

— Ты уже пытался однажды удрать от нас, Фродо, — сказал он, — и ничего у тебя не вышло. На сей раз это почти тебе удалось — но опять не вышло. И выдал тебя не Сэм, а сам Гэндальф.

— Да, — подтвердил Гэндальф. — Потому что назад лучше ехать троим, чем одному. Ну, милые друзья, здесь, на берегу Моря, братство наше кончается. Живите в мире! Я не скажу: не плачьте, ибо не все слезы — грех.

Фродо поцеловал Мерри и Пина, и последним — Сэма, и поднялся на борт; взвились паруса, подул ветер — и корабль медленно заскользил по длинному заливу; и свет Фиала Галадриэли, который держал Фродо, замерцал и пропал. А корабль вышел в Море и поплыл на запад, пока наконец в ночном дожде Фродо не ощутил нежного благоухания и не услышал пения, плывущего над водой.

И тогда ему показалось, что, будто в его сне в доме Бомбадила, серая пелена дождя обернулась серебристым стеклом и раскатилась, и он увидел белые берега, а далеко за ними — весенний край в лучах восхода.

Но для Сэма, когда он стоял в Гавани, сумерки сгустились во тьму; он глядел на серое море — и видел лишь тень на воде, что скоро исчезла на западе. Так простоял он почти всю ночь, слушая вздохи и ропот волн на берегах Средиземья; и шум их глубоко проник в его сердце. Рядом с ним стояли Мерри и Пин — и тоже молчали.

Наконец три товарища повернулись и, не оглядываясь, медленно поехали к дому; они ни слова не сказали друг другу, но каждый находил успокоение в друзьях — а дорога была долгой и серой.

В конце концов, они перевалили через Взгорье и ехали Западным Трактом. Мерри и Пин поскакали в Забрендию; они уже пели на скаку. А Сэм свернул к Приречью и в сумерках подъехал к Холму — в Торбе было светло и тепло, ужин стоял на столе, и его ждали. Роза ввела его внутрь, усадила в кресло и положила крошку Эланор ему на колени.

Он глубоко вздохнул.

— Ну, вот я и вернулся, — сказал он.

Приложения