В книге первой, «Содружество Кольца», рассказывалось о том, как Гэндальф Серый обнаружил, что кольцо, принадлежащее хоббиту Фродо, — то самое Единое Кольцо, которому подчинены все прочие Кольца Власти. Повествует книга первая также и о том, как Фродо и его друзья бежали из тихого Заселья, преследуемые ужасными Черными Всадниками из Мордора. С помощью Арагорна, эриадорского Следопыта, хоббиты, избежав множества грозных опасностей, попадают наконец в Дом Элронда, что в Ривенделле.
Элронд созывает большой Совет, на котором принимается решение уничтожить Кольцо или хотя бы попытаться сделать это. Хранителем Кольца назначается Фродо. Затем избирается Содружество Кольца, призванное помогать Хранителю. Фродо предстоит пробраться в Мордор, к Огненной Горе, в пылающем чреве которой только и может погибнуть Кольцо. В Содружество входят: от людей — Следопыт Арагорн и сын Наместника Гондора — Боромир; от эльфов — Леголас, сын Чернолесского короля Трандуила; от гномов — Гимли, сын Глоина из Одинокой Горы; хоббитов представляют Фродо со своим слугой Сэмуайзом и его юные сородичи — Перегрин с Мериадоком; к Отряду присоединяется и Гэндальф Серый.
Отряд тайно покидает Ривенделл и некоторое время беспрепятственно продвигается по северным землям, но терпит неудачу при попытке одолеть перевал у горы Карадрас, в зимнее время оказавшийся неприступным. Отыскав потайные Ворота, Гэндальф ведет Отряд в легендарные Морийские Копи, рассчитывая выйти по другую сторону горного хребта. Однако сам он по дороге гибнет в битве со страшным духом — обитателем подземного мира — и падает в черную бездонную пропасть. Тогда Арагорн, наследник гондорского престола и потомок Древних Королей Запада (истинное его происхождение открылось на Совете Мудрых у Элронда), ведет Отряд через Восточные Ворота Мории в страну эльфов Лориэн, а потом вниз по течению великой реки Андуин до водопада Раурос. Там путники замечают, что им не удалось укрыться от вражеских соглядатаев. К тому же по их следу неотступно идет Голлум — существо, некогда владевшее Кольцом и жаждущее заполучить его снова.
Отряду приходится решать — свернуть ли на восток, в Мордор, отправиться ли с Боромиром в столицу Гондора Минас Тирит, чтобы помочь Гондору в войне с Врагом, или разделиться на несколько частей. Когда становится ясно, что Хранитель не отступится и намерен продолжить свое безнадежное путешествие, Боромир пытается отобрать у него Кольцо силой. Книга первая оканчивается падением Боромира, поддавшегося чарам Кольца, бегством Фродо и его слуги Сэмуайза и рассеянием Отряда после нападения орков, служащих Черному Властелину и предателю Саруману из Исенгарда. Дело Хранителя оказывается на грани провала.
Вторая книга трилогии, «Две Башни», состоит из двух частей — третьей и четвертой — и повествует о том, что произошло с членами Содружества после того, как рассеялся Отряд.
Часть третья рассказывает о гибели Боромира и его предсмертном раскаянии, о том, как друзья совершили над ним погребальный обряд, предав ладью с его телом во власть Великой Реки, о том, как Мериадок и Пиппин попали в плен к оркам, намеревавшимся пересечь роханские степи и доставить пленников в Исенгард, а также о том, что вышло из попытки Арагорна, Леголаса и Гимли настичь похитителей и отбить своих друзей, когда в ход событий вмешались роханские всадники. Их отряд, возглавляемый Маршалом Эомером, окружает орков на опушке Фангорна и уничтожает их. Хоббитам удается скрыться в лесу, где они встречают энта Древоборода — неведомого миру владыку Фангорнского леса — и, став свидетелями гнева Лесного Народа, вместе с энтами отправляются войной на Исенгард — твердыню изменника Сарумана.
Тем временем Арагорн и его спутники встречаются с Эомером, возвращающимся с места битвы. Получив от него лошадей, они едут к Фангорнскому лесу. Тщетно разыскивая хоббитов в чаще Фангорна, они сталкиваются с Гэндальфом, вернувшимся от врат смерти. Теперь он — Белый Всадник, хотя белые одежды до поры до времени скрыты под серым плащом. Гэндальф исцеляет от усталости отягченного годами роханского короля Теодена и освобождает его от чар придворного советника Червеуста, который оказывается слугой Сарумана. У крепости Хорнбург разыгрывается жестокая битва, завершающаяся неожиданной победой роханцев. Затем Гэндальф вместе с победителями отправляется в Исенгард, который они находят в руинах. Крепость охраняет Лесной Народ, в то время как Саруман и Червеуст прячутся в башне Орфанк, устоявшей перед натиском энтов.
В итоге переговоров у дверей Орфанка Гэндальф низлагает Сарумана, отказавшегося раскаяться в содеянном, и лишает его жезла, после чего оставляет Сарумана под присмотром энтов. Червеуст, покушаясь на жизнь Гэндальфа, бросает в него из окна некий предмет, который на поверку оказывается палантиром — одним из ясновидящих кристаллов Нуменора. Хоббит Пиппин подбирает кристалл и, подпав под власть тайно действующей через палантир Вражьей Силы, выкрадывает его у Гэндальфа, пока тот спит. Заглянув в ясновидящий кристалл, он помимо своей воли открывается Саурону.
Часть третья заканчивается появлением в небесах Рохана одного из Назгулов–Кольцепризраков, что знаменует близость грозной войны. Гэндальф передает палантир Арагорну и, взяв с собой Пиппина, скачет в Минас Тирит.
Часть четвертая возвращает читателя к Фродо и Сэмуайзу, блуждающим среди скал Эмин Муйла. В конце концов хоббитам удается спуститься на равнину, но у края Мертвых Болот их настигает Голлум–Смеагол. Однако Фродо удается приручить его и отчасти победить зло, которым одержим Голлум. Согласившись стать проводником Сэма и Фродо, Голлум ведет их через Мертвые Болота в пустыню, раскинувшуюся перед Моранноном — Черными Воротами, что открывают вход в страну Врага с севера.
Но Мораннон неприступен, и Фродо, следуя совету Голлума, отправляется искать другую, тайную тропу через Черные Горы, образующие западную границу Мордора. По пути Фродо встречается с гондорским дозором, которым командует Фарамир, брат Боромира. Фарамир узнает о цели Похода, но не поддается искушению, погубившему его брата, и оказывает хоббитам посильную помощь. Напутствуя их, он предостерегает Фродо против опасности, которая может грозить ему на перевале Кирит Унгол, в Паучьем Лазе, о котором Голлум, как догадывается Фарамир, говорит далеко не все, что ему известно.
На перекрестье четырех дорог, где путники должны свернуть к перевалу Кирит Унгол, маленький отряд настигает Великая Тьма, пришедшая из Мордора. Под ее покровом Саурон высылает на Гондор первые полки во главе с Королем Кольцепризраков; Фродо становится свидетелем того, как вражеская армия выходит из ворот Минас Моргула. Так начинается Война за Кольцо.
Голлум показывает хоббитам тайную тропу, огибающую Минас Моргул стороной. Наконец они достигают погруженного в глубокий мрак перевала. Там зло вновь одерживает победу над волей Голлума, и тот, склонясь к нашептываниям Тьмы, предает хоббитов, наводя на их след чудовищную паучиху Шелоб. Однако беззаветная храбрость Сэма спутывает планы злодея: Сэм обращает Голлума в бегство и ранит паучиху.
Часть четвертая заканчивается рассказом о трудном выборе, перед которым оказывается Сэм. Будучи уверен, что Фродо, отравленный ядом паучихи, мертв, он вынужден решать: предать ли Дело Кольца, оставшись у тела хозяина, или бросить Фродо и продолжать путь?.. В конце концов Сэм решается взять Кольцо и продолжить безнадежный поход в одиночку. Но в тот самый миг, когда Сэму остается всего один шаг до границы Мордора, на перевал с двух сторон одновременно выходят два орочьих патруля — один из Минас Моргула, другой — из башни Кирит Унгол, стерегущей спуск в Черную Страну. Благодаря Кольцу, которое делает его невидимым, Сэму удается подслушать перебранку орков; из нее он узнает, что Фродо жив и яд лишь на время усыпил его. Сэм бросается вслед за орками, уносящими его хозяина, но в туннель, ведущий к подземным воротам башни, проникнуть не успевает. Ворота захлопываются. Сэм без сознания падает у порога.
Третья, и последняя, книга трилогии — «Возвращение Короля» — рассказывает о трудах Гэндальфа, о его борьбе с Сауроном, о Великой Катастрофе и о Конце Тьмы; но прежде всего повествование возвращается к Западной Твердыне, которую застает в разгар приготовлений к войне.
ЧАСТЬ 5
Глава первая.МИНАС ТИРИТ
Пиппин выглянул наружу из своего укрытия — из складок Гэндальфова плаща[480]. Интересно, подумал хоббит, это уже явь или мимо проносятся те же стремительные сны, что сопровождали его всю дорогу с тех пор, как началась эта небывалая скачка? Темный мир мчался мимо, и ветер громко пел в ушах[481]. Пиппин не видел ничего, кроме звезд, круживших над головой, и — справа — Южных Гор, исполинскими громадами уходивших в ночь. Сквозь дрему хоббит попробовал определить время и припомнить вехи долгого пути, но спросонья в мыслях у него царил беспорядок.
Он помнил только, что они все время мчались с невероятной скоростью, нигде не останавливаясь. Наконец на рассвете вдали блеснула бледная золотая искра, и вскоре путников встретил безмолвный город с большим опустелым дворцом на холме. Едва успели они укрыться в стенах дворца, как снова скользнула над землей крылатая тень, и люди в страхе упали на землю. Но Гэндальф сказал Пиппину несколько негромких слов, успокоил его, и хоббит уснул в уголке, свернувшись калачиком. Спал он, несмотря на усталость, беспокойно: до него смутно доносились голоса входивших и выходивших, приказы, которые отдавал Гэндальф… И снова бесконечная ночная скачка… Это была вторая, нет, третья ночь после того, как он заглянул в Камень… Вспомнив о Камне, Пиппин проснулся окончательно. По спине у него прошел озноб, и ветер угрожающе завыл на разные голоса.
По небу постепенно растекался желтый свет, будто за темными заградами полыхал небывалый огонь. Пиппин вздрогнул и зарылся в складки плаща, — на миг ему стало жутко: что это за страшная страна, куда Гэндальф везет его? Но, протерев глаза, он понял, что ничего страшного нет, — просто над тучами, затянувшими небо на востоке, поднималась луна, теперь уже почти полная. Это означало, что рассвет еще ох как нескоро и впереди еще много часов темной дороги.
Он пошевелился и спросил:
– Мы где, Гэндальф?
– В королевстве Гондор, — отозвался волшебник. — Пересекаем Анориэн.
Они снова смолкли. И вдруг Пиппин вскрикнул, крепче ухватившись за плащ Гэндальфа:
– Смотри! Огонь, красный огонь! Тут что — драконы живут? Смотри! Еще один!
Вместо ответа Гэндальф крикнул коню:
– Скачи, Скадуфакс! Нам надо спешить. Времени в обрез! Гляди! Зажглись сигнальные костры! Началась война! Гондор зовет на помощь. Гляди! Видишь костры на Амон Дине[482] и Эйленахе[483]? А там, дальше, на западе, зажглись Нардол, Эрелас, Мин–Риммон, Каленхад и Халифириэн[484], что на границе с Роханом!
Но Скадуфакс внезапно перешел на шаг, поднял голову и заржал. Из темноты донеслось ответное ржание. Послышался топот копыт. Трое всадников, словно летучие призраки, освещенные луной, пронеслись мимо, на запад, и скрылись. Только тогда Скадуфакс вновь ринулся вперед и помчался — да так, что ночь вокруг превратилась в сплошной ревущий ураган. Пиппина снова тянуло в сон, и он краем уха слушал Гэндальфа, рассказывавшего о гондорских обычаях и о том, как Властитель Города построил на вершинах окрестных гор, вдоль обеих границ, огненные маяки, отдав повеление всегда держать близ этих маяков свежих лошадей, готовых нести гондорских гонцов на север, в Рохан, и на юг, к Белфаласу.
– Никто и не упомнит, когда в последний раз зажигались на Севере сигнальные костры, — говорил Гэндальф. — Видишь ли, в древние времена гондорцы владели Семью Камнями, и маяки были не нужны.
Пиппин тревожно дернулся.
– Поспи лучше еще, и не бойся! Ты направляешься не в Мордор, как Фродо, а в Минас Тирит, где будешь в безопасности — насколько это возможно в наши дни. Если Гондор падет или Кольцо захватит Враг — укрыться нельзя будет и в Заселье.
– Утешил, нечего сказать! — вздохнул Пиппин.
Но дремота все же взяла верх над беспокойством, и последним, что он увидел, прежде чем провалиться в сон, были вершины Белых Гор, плавучими островами мерцающие над морем облаков, озаренные светом клонившейся к западу луны. Пиппин подумал о Фродо. Знать бы, где он теперь! Добрался ли до Мордора? Жив ли? Он не знал, что Фродо смотрит сейчас из дальнего далека на ту же луну, плывущую в этот предрассветный час над Гондором.
Когда Пиппин проснулся, вокруг слышны были незнакомые голоса. Пролетел еще один день, проведенный в укрытии, и еще одна ночь в дороге. Стояли утренние сумерки, близился холодный рассвет. Вокруг повис промозглый серый туман. От взмыленного Скадуфакса шел пар, но конь стоял, гордо изогнув шею, и не выказывал никаких признаков усталости. Вокруг столпились высокие люди, закутанные в теплые плащи, а за ними маячила в тумане каменная стена. В нескольких местах она казалась разрушенной, но, несмотря на раннюю пору, из тумана слышался стук молотков, шуршание мастерков и скрип колес. Там и сям виднелись мутные пятна огней — это горели фонари и факелы. Гэндальф что–то отвечал тем, кто преградил ему дорогу. Прислушавшись, Пиппин понял, что разговор идет о нем.
– Тебя, Митрандир, мы знаем, — говорил Гэндальфу старший. — Ты назвал пароль Семи Врат и можешь ехать свободно. Но спутника твоего мы видим впервые. Кто он такой? Должно быть, гном из северных гор? Нынче время тревожное, и мы не принимаем чужаков. Исключение можно было бы сделать только для какого–нибудь мужественного воина, в чьей дружбе и помощи мы уверены.
– Я поручусь за него перед престолом Дэнетора, — отвечал Гэндальф. — Что же касается мужества, то его измеряют не ростом и не статью. Мой спутник оставил за спиной больше битв и опасностей, чем ты, Ингольд[485], хотя ты вдвое выше его. Он только что принял участие в штурме Исенгарда. Мы несем вам вести оттуда. Не будь он так утомлен, я разбудил бы его. Имя моего спутника — Перегрин, и он муж весьма доблестный.
– Муж? Но он, кажется, не человек?.. — с сомнением протянул Ингольд.
Послышались смешки.
– Человек?! — возмутился Пиппин, окончательно проснувшись. — Никакой я вам не человек — еще чего! Я — хоббит, а насчет доблести… так из меня такой же вояка, какой человек, и сражаться я не умею — разве что совсем к стенке припрут. Смотрите в оба, не то Гэндальф вас совсем заморочит!
– Многие великие воины на твоем месте сказали бы так же, — уважительно молвил Ингольд. — Но что значит «хоббит»?
– Хоббит — значит невеличек, — сказал Гэндальф и, заметив, как изменились при этом слове лица людей, добавил: — Мой друг не тот невеличек, о котором говорит пророчество, но племени он того же.
– С тем невеличком, о котором пророчество, мы вместе странствовали, — пояснил Пиппин. — И еще с нами был ваш знакомый, Боромир. Он спас меня в северных снегах, а потом защищал от целой армии врагов и был убит.
– Тише! — остановил его Гэндальф. — Эту печальную новость дóлжно прежде сообщить отцу.
– В Минас Тирите догадывались о смерти Боромира, — печально вздохнул Ингольд. — До нас дошли странные вести… Однако добро же! Проезжайте, только скорее. Повелитель Минас Тирита непременно захочет выслушать того, кто последним видел его сына, — неважно, человек это или…
– Хоббит, — подсказал Пиппин. — Я, правда, не знаю, чем я могу помочь вашему Повелителю, но сделаю все, что в моих силах, — в память о Боромире Храбром.
– Прощайте! — воскликнул Ингольд.
Воины расступились перед Скадуфаксом, и тот направился к узким воротам, прорезанным в стене.
– Поддержи Дэнетора добрым советом, Митрандир, ибо он в этом нуждается, да и мы все тоже, — крикнул вслед начальник гарнизона. — Правда, сказывают, что ты приносишь вести только грозные и печальные!
– Это потому, что я прихожу редко и только тогда, когда есть нужда в моей помощи, — ответил Гэндальф, обернувшись. — Вот вам, кстати, и мой совет. Поздно уже чинить стены Пеленнора! Мужество будет теперь для вас единственной надежной защитой — мужество и надежда, которую я вам возвещаю, ибо не только плохие вести принес я на этот раз. Оставьте мастерки! Точите свои мечи![486]
– Работа будет закончена уже к вечеру, — возразил Ингольд. — Это последний участок, да и тот не главный, ибо за ним — земли наших друзей, роханцев. Здесь вряд ли будут бои. Но известно ли тебе что–нибудь о роханцах? Откликнутся ли они на наш призыв? Как тебе мнится?
– Роханцы придут, не сомневайтесь в этом. Но в последнее время им пришлось сражаться во многих битвах, да и дорога в Гондор небезопасна. Как, впрочем, и все дороги сегодня. Будьте бдительны! Если бы не Гэндальф, Провозвестник Бури, на вас вместо роханских всадников уже катилась бы через Анориэн волна вражьих полчищ. Впрочем, все еще впереди. Прощайте! Не предавайтесь дреме!
За воротами открывалась широкая полоса гондорских земель, лежавших между городом и Раммас Эхором[487]. Так жители Гондора именовали внешнюю стену, стоившую им немалых трудов и возведенную в ту смутную годину, когда Итилиэн оказался под Черной Тенью. Отходя от гор и снова к ним возвращаясь, стена, имевшая не менее десяти лиг в длину, заключала в полукольцо поля Пеленнора — красивые и плодородные пригороды, раскинувшиеся на длинных пологих склонах и террасах, что спускались к самому Андуину. Расстояние от Больших Ворот столицы до самого дальнего, северо–восточного участка Раммас Эхора доходило до четырех лиг; там стена была особенно крепкой и высокой. Мощной крепостью возвышалась она на хмуром обрыве, глядевшем на узкую полосу пойменной земли, и охраняла укрепленную насыпь. По насыпи от мостов и бродов Осгилиата через укрепленные ворота со сторожевыми башнями шла дорога к Минас Тириту. На юго–востоке стена подходила к городу ближе всего — не больше чем на лигу. В этом месте Андуин, огибая большой петлей горы Эмин Арнен[488] на юге Итилиэна, резко сворачивал на запад, и стена выходила к самой реке. За ней тянулись набережные Харлондской Гавани[489] и причалы для судов, прибывающих из южных провинций.
Пригороды столицы утопали в зелени полей и садов, во дворах стояли крепкие пивоварни и амбары, хлева и загоны для овец, а с гор, блестя, бежали к Андуину несчетные ручьи. Но пастухи и земледельцы, обитавшие здесь, были не так уж многочисленны. Большая часть гондорцев жила на семи ярусах столицы, в высокогорных долинах провинции Лоссарнах[490] и на юге, в прекрасном Лебеннине, по берегам пяти быстрых рек. Там, между горами и морем, возделывало землю племя крепких, выносливых людей, считавшихся гондорцами, хотя в их жилах текла смешанная кровь. Среди них было много смуглых и коренастых силачей, что вели свое происхождение от давно забытого народа, селившегося в тени гор еще в Темные Годы,[491] до прихода королей. А еще дальше, в ленных владениях Гондора, близ Белфаласа[492], у Моря, в замке Дол Амрот[493], жил князь Имрахил[494]. У его народа, происходившего, как и сам князь, от весьма благородных предков, глаза были серые, как морская вода. Эти люди отличались высоким ростом и горделивой осанкой.
Пока Гэндальф с Пиппином приближались к городу, рассвело еще заметнее, и Пиппин, окончательно стряхнув сон, снова выглянул наружу. Слева, бледной дымкой заволакивая дальние восточные хребты, клубилось море тумана; справа вздымались гигантские горные вершины. С запада их цепь обрывалась в долину, резко и отвесно. Казалось, при сотворении мира Река, прорвавшись через заслоны, сама пробила себе дорогу и прорезáла горную страну долиной, которой уготовано было стать полем сражений и раздоров. Впереди, замыкая Белые Горы, Эред Нимраис, вставала темная громада Миндоллуина[495] с белоснежной главой, прочерченной глубокими фиолетовыми складками ледников. На одном из отрогов, особенно далеко вытянувшемся в долину, стоял Укрепленный Город[496], окруженный семью каменными стенами — такими старыми и могучими, что казалось, будто они высечены из самых костей земли, и не людьми, а великанами.
Пока Пиппин дивился увиденному, стены города из тускло–серых превратились в белые и слегка зарозовели в лучах утренней зари. Из теней на востоке внезапно сверкнуло солнце, и луч упал прямо на крепостные стены. Хоббит чуть не вскрикнул: прекрасная и высокая башня Эктелиона, высоко вознесшаяся над верхней стеной города, блеснула в небе, как стройная серебряная игла в жемчугах, а шпиль заискрился хрусталем. Над укреплениями развевались на утреннем ветру белые знамена, и Пиппин услышал дальний чистый звон — словно где–то высоко и ясно протрубили серебряные трубы.
Так на восходе солнца Гэндальф и Перегрин подъехали к Большим Воротам Гондора, и железные створки распахнулись перед ними.
– Митрандир! Митрандир! — кричали люди. — Поистине, близится буря!
– Буря уже здесь, — отвечал Гэндальф. — Я прилетел на ее крыльях. Дорогу! Я должен предстать перед вашим повелителем Дэнетором[497], пока он еще Наместник. Чем бы ни кончилась война, Гондору, каким вы его знали, приходит конец. Дорогу!
Слыша его властный голос, люди отступали, не задавая больше вопросов, хотя с удивлением смотрели на хоббита, сидящего перед Гэндальфом, и на коня, который нес обоих, — жители Города почти не ездили верхом, и на улицах редко можно было встретить лошадь, не считая коней, принадлежавших гонцам Повелителя. Люди говорили друг другу:
– Не иначе как один из благородных скакунов роханского владыки! Значит, Рохирримы скоро придут к нам на помощь!
А Скадуфакс все так же гордо ступал по камням длинной извилистой улицы.
Минас Тирит располагался на семи выдолбленных в скале ярусах. Каждый из ярусов был окружен стеной, и в каждой стене были ворота, обращенные на разные стороны света. Большие Ворота Городской Стены смотрели на восток, ворота второго яруса — на юго–восток, третьего — на северо–восток, четвертого — опять на юго–восток и так до самого верха. Мощная дорога, поднимавшаяся к Цитадели, шла зигзагами, поворачивая то в одну, то в другую сторону. Каждый раз, проходя над Большими Воротами, она ныряла в сводчатый туннель, прорубленный в огромной скале, рассекавшей надвое все ярусы города, кроме первого. Скала эта была не чем иным, как выдававшимся далеко вперед ребром главного утеса. Каменная громада начиналась сразу за обширной площадью, на которую выходили Большие Ворота. Древние мастера с великим искусством и трудолюбием довершили то, что было создано природой. Скала прорезáла город насквозь, напоминая форштевень гигантского корабля, и венчалась зубчатой стеной, с которой те, кто находился в Цитадели, могли, как матросы с вознесенного на гору корабля, озирать дальние подступы к Башне и с высоты семисот локтей наблюдать за тем, что делается у Ворот. Вход в Цитадель, как и главные Ворота, обращен был на восток, но прорублен не в стене, а прямо в камне. За ним начинался длинный пологий коридор, освещенный фонарями. Пройдя в эти последние, седьмые ворота, гость Башни ступал на камни Королевского Двора, на площадь Фонтана, и оказывался у подножия Белой Башни: высокая и прекрасная, высотой в пятьдесят саженей от основания до кончика шпиля, на тысячу локтей вздымала она знамя Наместников.
Это была воистину могучая крепость, — и, пока в ее стенах оставался хоть один человек, способный держать оружие, она могла противостоять целому полчищу врагов. Может, кому–нибудь из них и пришла бы в голову мысль обойти Город с тыла и, взобравшись по склону Миндоллуина, который у подножия был более пологим, подняться к узкой перемычке, соединявшей Сторожевую Скалу с Белой Горой. Но перемычка эта проходила на высоте пятого яруса и была перегорожена большими валами, обрывающимися в пропасть. На узком пространстве между валами темнели склепы и круглились купола усыпальниц, где покоились короли и властители прошлого, — то был особый, вечно молчаливый город между Башней и горой.
Чем больше смотрел Пиппин на огромный каменный город, тем больше удивлялся. Прежде он и вообразить не смог бы такого величия и блеска. Минас Тирит был не только мощнее и внушительнее Исенгарда, но и несравненно прекраснее. Многое, однако, указывало на то, что город приходит в упадок: ныне в нем насчитывалась едва ли половина от прежнего числа жителей, и вдвое больше людей могло бы жить здесь, не стесняя друг друга. По дороге Пиппин с Гэндальфом миновали много больших, но нежилых домов и дворов; над воротами и дверьми их вились древние буквы, причудливые и красивые. Пиппин догадывался, что эти письмена говорят о высокородных хозяевах, когда–то здесь живших, и провозглашают девизы древних родов. Но теперь дома были погружены в молчание. Ничьи шаги не отдавались в камне широких плит, ничьи голоса не звенели в просторных покоях, никто не выглядывал из дверей и пустых окон.
Наконец Скадуфакс переступил порог седьмого яруса и миновал темный коридор. Теплое солнце — то же, что светило сейчас там, за рекой, на полянах Итилиэна, по которым брели Сэм и Фродо, — озарило гладкие стены Цитадели, прочные колонны и высокий свод ворот с замковым камнем в виде головы, увенчанной короной. Гэндальф спешился — лошади в Цитадель не допускались, — и Скадуфакс, подчинившись ласковому слову хозяина, позволил себя увести.
У ворот стояли стражники, одетые в черное. На головах у них красовались необычные шлемы — очень высокие, плотно закрывающие щеки, с белыми чаячьими крыльями у висков. Шлемы сверкали серебром — они были из чистейшего мифрила и хранились в Минас Тирите со времен его славы. На черном облачении стражников было вышито белое дерево, усыпанное цветами, как снегом, а над деревом — серебряная корона в окружении лучащихся звезд. Это была одежда наследников Элендила. Теперь в Гондоре ее не носил никто, кроме Стражей Цитадели, охраняющих площадь Фонтана, где некогда цвело Белое Дерево.
По всей видимости, весть о прибытии Гэндальфа и Пиппина опередила их самих: стражники расступились молча, не задав ни единого вопроса. Гэндальф широкими шагами пересек мощеный белыми плитами двор. Во дворе, окруженный свежей зеленью, играл фонтан, а у фонтана, на самой середине двора, наклонясь над водой, стояло мертвое дерево, и капли с его нагих обломанных ветвей уныло падали в чистую воду пруда. Пиппин, поспешая за Гэндальфом, искоса взглянул на дерево; оно показалось ему печальным и каким–то неуместным здесь, где все было так тщательно ухожено.
…Семь звезд, семь камней
И белое древо одно, —
вспомнились ему слова песни, которую напевал по дороге Гэндальф. Пиппин увидел, что стоит у входа в огромный дворец, увенчанный сверкающей башней; пройдя вслед за волшебником мимо высоких молчаливых стражей, хоббит вступил в прохладную, гулкую темень каменного чертога.
Когда они шагали по мраморным плитам длинного пустынного коридора, Гэндальф шепнул Пиппину на ухо:
– Будь осторожен, уважаемый Перегрин, и думай, что говоришь! Хоббичья прыткость была бы сейчас несвоевременна. Теоден — просто добрый старик. Дэнетор — дело другое: он горд и утончен. Его не именуют Королем, но род его выше, чем род Теодена, и власть его простирается гораздо дальше. И все же учти: говорить он будет по большей части с тобой и задаст тебе много вопросов — ведь ты можешь рассказать ему о сыне, Боромире. Он любил Боромира, может быть, даже слишком крепко — и тем крепче, чем разительнее они отличались друг от друга. Но за отцовскими чувствами кроется тонкий расчет: он полагает, что из тебя вытянет желаемое быстрее, чем из меня. Не говори ничего лишнего, а главное — ни в коем случае не заикайся о поручении Фродо! Это я беру на себя: надо знать, когда и о чем говорить. И не упоминай имени Арагорна, пока только будет возможно!
– Почему? Чем Бродяга–то провинился? Он ведь сам хотел сюда прийти. И скоро придет.
– Как знать, как знать! Но если он явится, то, думаю, никто, и Дэнетор в том числе, не может сказать, как именно это случится. Так оно и лучше. По крайней мере, мы Арагорну не глашатаи.
Гэндальф приостановился у высокой двери из полированного металла и добавил:
– Видишь ли, уважаемый, сейчас недосуг излагать тебе историю Гондора, хотя в свое время, чем шляться по засельским лесам и разорять птичьи гнезда, тебе следовало бы в нее заглянуть. Делай, что я тебе говорю! Уместно ли принести могущественному властителю весть о гибели наследника и тут же добавить, что, дескать, вот–вот явится человек, который собирается предъявить право на трон? Ну как, есть еще вопросы?
– Право на трон? — ошарашенно повторил Пиппин.
– Вот именно, — резко бросил Гэндальф. — До сих пор ты, я вижу, брел по белу свету, заткнув уши, и спал на ходу. Пора бы проснуться!
И он постучал в дверь.
Дверь отворилась, но за ней не было никого. Глазам Пиппина открылся огромный зал. Через высокие окна, пробитые в стенах нефов, проникал свет. Черные цельномраморные колонны заканчивались огромными капителями–кронами, из листьев которых выглядывали причудливые каменные звери; высокие своды тускло поблескивали золотом и пестрели узорами. Но в этом длинном торжественном зале не было ни драпировок, ни ковров, да и вообще ничего тканого или деревянного; только между колонн молчаливыми рядами высились изваяния из холодного камня.
Пиппину вспомнились искусно обтесанные скалы Аргоната, и, разглядывая каменные лики давно умерших королей, он исполнился благоговения. В глубине зала, на ступенчатом возвышении, под мраморным балдахином, представлявшим собой шлем с короной, стоял высокий трон, а за ним мерцало драгоценными камнями резное изображение цветущего дерева. Но трон был пуст. У подножия, на нижней, самой широкой ступени, в черном, ничем не украшенном кресле из полированного камня, восседал, опустив глаза, древний старец. В руке у него белел жезл с золотым набалдашником. Гэндальф с хоббитом торжественным шагом прошли через длинный зал и остановились в трех шагах от кресла. Старец не поднял взгляда. Выждав, Гэндальф произнес:
– Приветствую тебя, о Дэнетор, сын Эктелиона, Наместник и Властитель Минас Тирита! В черный час пришел я к тебе, но не с пустыми руками, а с вестью и советом.
Старец поднял голову. Пиппин увидел гордое, как бы выточенное из слоновой кости лицо и длинный, с горбинкой, нос меж глубоко посаженных темных глаз. Дэнетор напомнил хоббиту скорее Арагорна, чем Боромира.
– Ты прав, Митрандир, настал поистине черный час, — проговорил старец. — Но ты всегда избираешь подобные часы для своих появлений. Многое предвещает скорое разрешение судьбы Гондора, и все мы скорбим об этом, но скорбь, объявшая мое сердце, еще чернее. Я извещен о том, что ты привел с собою очевидца гибели моего сына. Его ли я вижу перед собой?
– Да, это тот самый очевидец, — подтвердил Гэндальф. — Один из двух. Второй находится при короле Теодене и, возможно, прибудет следом. Оба они невелички, но в пророчестве говорится не о них.
– И все же это невелички, — молвил Дэнетор мрачно. — С тех пор как проклятое пророчество, нарушив течение всех наших дел, толкнуло моего сына в безумный поход, где он нашел гибель, я не питаю к этому слову особой приязни. О мой Боромир! Как мы нуждаемся в тебе! Не ты, а Фарамир должен был идти в этот путь!
– И охотно пошел бы, — возразил Гэндальф. — Не будь несправедлив в своей печали! Боромир сам вызвался ехать на север и не уступил бы этой чести никому, даже брату. Твой старший сын любил властвовать и имел привычку брать то, чего пожелает. Я прошел с ним достаточно долгий путь и хорошо узнал его. Но ты говоришь о его гибели. Значит, весть дошла до тебя раньше, чем принесли ее мы?
– Не весть дошла до меня, а вещь, — горько молвил Дэнетор и, отложив в сторону жезл, взял в руки предмет, на который смотрел, когда Гэндальф и Пиппин вошли. Это был большой, расколотый надвое рог буйвола, окованный серебром.
– Это тот самый рог, который носил Боромир! — вскричал Пиппин.
– Воистину так, — кивнул Дэнетор. — Некогда я носил его сам, как все первородные сыновья в династии Наместников с незапамятных времен, и обычай этот возник задолго до того, как оборвался род Королей. Он ведется с той самой поры, когда Ворондил, отец Мардила, настиг в далеких степях Руна белую буйволицу Арау…[498] И вот тринадцать дней назад со стороны северных границ до меня донесся приглушенный зов этого рога. Позже Река принесла и сам рог, расколотый пополам. Он не заиграет более.
Дэнетор замолк, наступила тяжелая тишина. Вдруг Наместник устремил взгляд своих черных очей прямо на Пиппина:
– Что скажешь ты на это, невеличек?
– Тринадцать дней. Тринадцать дней назад… — выдавил из себя Пиппин. — Да, кажется, именно тогда это и случилось. Я был рядом. Он достал рог и долго трубил в него. Но помощь так и не подоспела. Только новые орки…
– Значит, ты был рядом с ним, — остановил Пиппина Дэнетор, пристально глядя хоббиту в глаза. — Поведай мне все без утайки. Почему не пришла помощь? Как удалось тебе избегнуть гибели, в то время как Боромир, могучий и доблестный воин, нашел ее в схватке с жалкой горсткой орков?
Кровь бросилась Пиппину в лицо, и он позабыл о своей робости:
– Даже самого сильного из воинов можно убить одной–единственной стрелой! А в Боромира выпустили целую уйму стрел! Когда я оглянулся на него в последний раз, он сидел под деревом и пытался вытащить черноперую стрелу, которая торчала у него в боку. Тут я потерял сознание, и меня схватили. Больше я Боромира не видел и ничего о нем не знаю. Но я глубоко чту его память, потому что он и впрямь был доблестный воин. Он погиб, защищая нас, то есть меня и моего сородича Мериадока, от солдат Черного Властелина, с которыми мы встретились в лесу. Боромир не смог нам помочь и пал, но это не значит, что я ему не благодарен!
Выпалив это, Пиппин взглянул Дэнетору прямо в глаза: неожиданно для него самого в нем проснулась гордость, уязвленная недоверием и презрением, прозвучавшими в холодном голосе старца.
– Служба, которую мог бы сослужить простой хоббит–невеличек из далекого северного края, вряд ли покажется достойной внимания такого великого властителя из племени людей, — и все же, какой бы она ни была, я предлагаю тебе свою службу в оплату своего неоплатного долга! — воскликнул он, распахнул серый плащ, выхватил из ножен маленький меч и положил к ногам Дэнетора.
Слабая, как холодный луч солнца зимним вечером, улыбка скользнула по лицу Наместника. Дэнетор склонил голову и, отложив в сторону половинки рога, протянул руку.
– Подай мне меч! — велел он.
Пиппин поднял оружие и протянул Дэнетору вперед рукоятью.
– Откуда у тебя этот клинок? — поднял брови Дэнетор. — Да будет тебе известно, что сталь эта весьма древнего происхождения и видела много, много лет и зим. Не один ли это из тех клинков, что ковали в глубинах времени наши сородичи–северяне?
– Это меч из курганов, что находятся на самой окраине моей страны, — ответил Пиппин. — Но сейчас там поселились злобные призраки, и я не хотел бы о них вспоминать.
– Вижу, вы кругом оплетены диковинными легендами, — молвил Дэнетор. — Это лишний раз подтверждает, что негоже судить о человеке — или о невеличке — по его виду. Я принимаю твою службу. Словами тебя с толку не сбить, и ты умеешь говорить учтиво, хотя твоя речь и кажется в ушах южанина неуклюжей. Близится время, когда все, кто способен говорить учтиво, окажутся в великой цене. А теперь присягай мне на верность!
– Возьмись за рукоять, — помог Гэндальф, — и повторяй за Повелителем, если ты не передумал.
– Не передумал, — сказал Пиппин.
Старец положил меч хоббита поперек колен, и Пиппин, взявшись за рукоять, медленно повторил за Дэнетором:
– Сим присягаю на верность Гондору и Наместнику Королевства Гондор. По велению Наместника обещаю я отверзать и смыкать уста мои, вершить деяния и пребывать в бездействии, течь и устремляться, в нужде и в изобилии, в дни мира и в дни войны, в горе и в счастии, в жизни и в смерти, с сего самого мгновения и до тех пор, пока господин мой не освободит меня от клятвы, или смерть не возьмет меня, или миру не придет конец. Так говорю я, Перегрин, сын Паладина, уроженец Заселья, страны Невеличков.
– Я, Дэнетор, сын Эктелиона, Правитель Гондора и Наместник Великого Короля, внял словам твоим, не забуду их и не упущу воздать тебе: за верную службу — милостью, за доблесть — честью, за отступничество — возмездием!
Пиппин получил меч обратно и вложил его в ножны.
– Засим, — молвил Дэнетор, — даю тебе первый приказ: да отверзнутся уста твои и да не сомкнутся! Поведай мне свою историю, и не укосни вспомнить все, что ты знаешь о сыне моем, Боромире. Садись и начинай!
С этими словами он ударил в небольшой серебряный гонг, стоявший рядом, и тут же появились слуги. Пиппин понял, что те ждали зова, стоя в нишах по обе стороны дверей, так что ни он, ни Гэндальф не заметили их, когда входили.
– Вино, угощение и сидения для гостей, — велел Дэнетор. — И пусть в течение часа никто нас не тревожит.
– Я могу уделить вам не более часа, — добавил он, обращаясь к Гэндальфу. — Меня ждут иные заботы. Со стороны они могли бы показаться неотложными, но для меня эти дела не столь важны, как наша беседа. Возможно, мы вернемся к ней еще и ввечеру.
– Смею надеяться, что раньше, — возразил Гэндальф. — Не для того я летел сюда как ветер от самого Исенгарда, не для того оставил за спиной сто пятьдесят лиг пути, чтобы привезти тебе одного маленького воина, хотя бы и учтивого! Неужели для тебя не важна весть о том, что Теоден одержал победу в славной битве, что Исенгард потерпел поражение и что я преломил жезл Сарумана?
– Эти вести важны, и весьма важны. Но я знаю довольно, чтобы самому решать, как противостоять угрозе с Востока.
Наместник в упор взглянул на Гэндальфа темными глазами, и Пиппин вдруг заметил, что эти двое чем–то похожи. Почувствовалось напряжение — от Наместника к волшебнику словно протянулась тлеющая нить, в любой момент готовая вспыхнуть.
Дэнетор походил на великого кудесника даже больше, чем сам Гэндальф; исполненный сознания собственной власти, он был царственнее, прекраснее ликом и выглядел старше. Но какое–то шестое чувство, зорче зрения, убеждало хоббита, что Гэндальф гораздо мудрее и могущественнее, что его царственное достоинство всего лишь скрыто до времени. На самом деле старше — много старше — был именно Гэндальф. «На сколько же лет?» — размышлял Пиппин, удивляясь, что до сих пор ни разу не задавался этим вопросом. Древобород, помнится, что–то рассказывал о волшебниках, но Пиппин никогда всерьез не задумывался над тем, что Гэндальф как–никак один из них! Кто же такой Гэндальф? В каком далеком прошлом, в какой стране явился он в мир и когда покинет его? Но на этом раздумья хоббита оборвались. Он увидел, что Дэнетор и Гэндальф все еще вперяются друг другу в глаза, будто читая скрытые за ними мысли. Дэнетор отвел взгляд первым.
– Знайте, — сказал он, — хотя и сказывают, что Зрячие Камни пропали, но Владыки Гондора по–прежнему видят дальше, чем обычные люди, и вести доходят до них особыми путями. Однако садитесь.
Вошли с креслом и низкой табуреточкой слуги; один из них нес блюдо с кувшином, кубками из серебра и белым печеньем. Пиппин сел, не в силах отвести глаз от старого Властителя. Говоря о Камнях, Дэнетор внезапно сверкнул глазами прямо на хоббита — или Пиппину это примерещилось?
– А теперь поведай мне свою быль, вассал мой, — произнес Дэнетор ласково, но с легкой насмешкой. — Мой слух с особенной охотой откроется для речей этого невеличка, который был столь дружен с моим сыном!
Пиппин до конца жизни не мог забыть этого часа, проведенного в огромном дворцовом чертоге под пронизывающим взглядом гондорского Властителя, под градом все новых и новых остро отточенных вопросов, с постоянным ощущением, что Гэндальф, молча сидевший рядом и слушавший его ответы, с трудом сдерживает все возрастающий гнев и нетерпение. Когда час минул и Дэнетор снова ударил в гонг, Пиппин почувствовал, что выдохся окончательно.
«Наверное, уже больше девяти, — подумал он. — Я бы сейчас три завтрака умял и не поморщился».
– Покажите достойнейшему Митрандиру приготовленные для него покои, — велел Дэнетор слугам. — Спутник его может, при желании, поселиться пока вместе с ним. Но да будет всем известно, что я принял от невеличка присягу на служение. Его имя — Перегрин, сын Паладина[499]. Ознакомьте его с внешними паролями и уведомьте военачальников, чтобы они явились ко мне, как только пробьет три. Что до тебя, достойнейший Митрандир, приходи всегда, когда будет на то твоя воля. Когда бы ты ни пожаловал, препон на пути ты не встретишь, — за исключением тех кратких часов, когда я сплю. Остуди свой гнев, прости мою старческую несмысленность и возвращайся, дабы даровать мне утешение.
– Старческая несмысленность? — переспросил Гэндальф. — О нет! Ты упокоишься в могиле прежде, нежели выживешь из ума, о Повелитель! Ты сумел выгодно использовать даже собственную скорбь. Неужели ты думаешь, я не понял, ради какой цели ты битый час расспрашивал о столь важных вещах того, кто знает гораздо меньше, чем я, а ведь я сидел рядом!
– Если понял, будь доволен этим, — бесстрастно отвечал Дэнетор. — Гордыня, в трудный час отвергающая и помощь, и совет, воистину бессмысленна и безумна, но ты предлагаешь мне эти дары только с тем, чтобы осуществить собственные замыслы. Правитель Гондора не станет орудием в руках другого человека, как бы ни благородны были у того цели. А в глазах Наместника все цели меркнут перед одной — благом Гондора. Пока не вернется Король, о достойнейший Митрандир, Гондором правлю я и никто другой.
– Пока не вернется Король? — переспросил Гэндальф. — Что ж, о господин мой и Наместник, ты прав: твоя обязанность — сохранить хоть лоскуток Королевства на случай, которого ныне мало кто ждет. В этом деле ты получишь от меня какую угодно помощь — только попроси. Но скажу тебе вот что: я не владею королевствами — ни Гондорским и никаким другим, ни большим, ни малым. Я просто пекусь обо всем, что есть на свете доброго и чему в нашем сегодняшнем мире грозит опасность. Гондор может погибнуть, но я не назову себя побежденным, если хоть что–нибудь продержится до утра, чтобы расцвести и дать добрый плод грядущим временам. Я ведь тоже наместник. Или ты этого не знаешь?
С этими словами он повернулся и зашагал к выходу. Пиппин засеменил рядом.
За всю дорогу Гэндальф не сказал хоббиту ни слова. Провожатый вывел их через площадь Фонтана на улицу с высокими каменными домами по обе стороны. Несколько раз повернув, они оказались перед домом, что стоял рядом с северной стеной крепости неподалеку от перемычки, соединявшей Сторожевую Скалу с горой. Взойдя по широкой резной лестнице на второй этаж, они оказались в покое, светлом и просторном, увешанном изысканными матово–золотистыми тканями без рисунка. Мебели было мало — столик, стул, два кресла да скамья, зато в нишах за раздвинутыми занавесями были приготовлены постели со всем необходимым, а рядом с ними, на полу, — кувшины и тазы для умывания. В покое было три окна, высоких и узких; они выходили к северу, на скрытый в тумане Андуин, что делал широкую петлю, уходя к скалам Эмин Муйла и далекому Рауросу. Чтобы выглянуть наружу, Пиппину пришлось пододвинуть к окну скамью и лечь грудью на широкий, глубоко вдающийся в стену каменный подоконник.
– Ты сердишься на меня, Гэндальф? — спросил он, когда провожатый вышел и закрыл за собой дверь. — Я так старался!
– Знаю, знаю! — ответил Гэндальф, неожиданно рассмеявшись.
Подойдя к хоббиту, он обнял его за плечи и вместе с ним выглянул в окно.
Пиппин смотрел на лицо Гэндальфа, которое было теперь так близко, с удивлением: смех волшебника звучал весело и беспечно. Сперва хоббит увидел на лице волшебника только следы обычных забот и скорбей, но, присмотревшись внимательнее, разглядел за морщинами великую потаенную радость, бьющий ключом источник веселья, — выпусти его наружу, и он заставит рассмеяться целое королевство.
– Ты и вправду сделал все, что мог, — сказал Гэндальф. — Надеюсь, тебе не скоро придется вновь оказаться в такой переделке, одному меж двух страшных стариков! Но учти, что Повелитель Гондора узнал от тебя больше, чем ты догадываешься. Ты не умел утаить, что после Мории Отряд возглавил не Боромир, что среди членов нашего Содружества был некто весьма высокого рода, что этот некто скоро явится в Минас Тирит и вдобавок владеет знаменитым мечом! Гондорцы придают старинным легендам очень большое значение, и, с тех пор как Боромир ушел в поход, Дэнетор не раз задумывался над словами пророчества, особенно над словами о Погибели Исилдура. Дэнетор не похож на других людей нашего времени, знай это, Пиппин. Каков бы ни был его род, в жилах Дэнетора течет почти беспримесная кровь обитателей Закатного Края. Она же досталась Фарамиру; но у Боромира, любимца, ее было гораздо меньше. Дэнетор далеко видит. Направляя свою волю, он может прочесть многое в мыслях другого человека, даже если тот находится вдали от него. Обмануть его непросто; пытаться обвести его вокруг пальца — опасно. Заруби это себе на носу! Ведь ты присягнул ему. Не знаю, что вложило эту мысль тебе в голову — или в сердце? — но ты поступил хорошо. Я не стал тебе мешать: холодный рассудок щедрому сердцу не указ. Ты поднял настроение Повелителя, даже слегка растрогал его, а кроме того, теперь ты сможешь гулять по Минас Тириту где вздумается, когда будешь не на службе. Но у всякой монеты есть и обратная сторона. Отныне ты подчиняешься Дэнетору, и он об этом не забудет. Так что будь начеку! — Гэндальф умолк и вздохнул. — Впрочем, не стоит гадать, что принесет нам завтрашний день. Беда в том, что каждое «завтра» каждый раз будет хуже, чем «сегодня», и так продлится долго. Тут я ничего не могу поделать. Доска раскрыта, фигуры расставлены, игра уже идет… Как бы я хотел поскорее найти одну из этих фигур, а именно — Фарамира, который стал теперь наследником Дэнетора! Не думаю, что он в столице, но у меня еще не было времени разузнать как следует… Одним словом, мне пора, Пиппин. Я должен быть на совете военачальников и узнать как можно больше. Ход за Врагом, а он собирается играть по–крупному. И учти, Перегрин, сын Паладина, рыцарь Гондора, что ни пешкам, никому другому отсидеться в стороне не удастся. Остри свой клинок!
Гэндальф шагнул к двери, но с порога еще раз оглянулся.
– Я спешу, Пиппин, — сказал он. — Выйдешь из дому — окажи мне одну любезность. Только лучше сделай это сразу, до того, как отдыхать, — если ты еще не валишься с ног от усталости. Отыщи Скадуфакса и проверь, хорошо ли его устроили. Гондорцы как–никак люди добрые и умные, и животных они любят. Но все же в искусстве обращения с лошадьми они не так умудрены, как иные…
Дверь за Гэндальфом закрылась. Вскоре из Цитадели донесся чистый и мелодичный звон колокола. В воздухе серебром рассыпались три удара: пробил третий час от восхода солнца.
С минуту покрутившись в комнате, Пиппин направился к дверям, спустился по лестнице и, оказавшись на улице, огляделся. Солнце светило тепло и ярко, башни и высокие дома отбрасывали четко очерченные длинные тени. В снежной мантии, в белом шлеме сверкал на синем небе Миндоллуин. По улицам крепости спешили туда и сюда вооруженные люди, — видимо, удар колокола был сигналом к смене караула, перехода от утренних обязанностей к дневным.
– В Заселье сейчас, наверное, девять, — вслух сказал Пиппин. — Самое время славно позавтракать и открыть окно весеннему солнышку. Эх, все бы, кажется, отдал сейчас за добрый завтрак! Интересно, принято здесь завтракать или нет? Или, может, я уже опоздал? В таком случае — когда здесь обедают? И главное — где?
Тут он увидел, что со стороны Цитадели приближается человек, одетый в черно–белое. Пиппин чувствовал себя одиноко и хотел уже заговорить с ним, но оказалось, что незнакомец сам идет к нему.
– Так вы и есть Перегрин из страны невеличков? — спросил он. — Мне сказали, что вы присягнули Повелителю. Добро пожаловать! — Он протянул руку, и Пиппин ее пожал. — Я Берегонд, сын Барэнора. С утра я свободен, поэтому меня послали к вам — наставить в самом необходимом. Вам долженствует выучить пароли и многое узнать, чего, без сомнения, вы и сами желаете. Со своей стороны, и я желал бы кое–что спросить у вас, ибо никогда прежде мы не видели здесь невеличка. Слышать мы о них слышали, но в наших легендах о невеличках говорится мало. А вы еще к тому же и друг Митрандира. Хорошо вы его знаете?
– Как сказать, — призадумался Пиппин. — Я его знаю всю свою коротенькую жизнь и только что проделал с ним вместе очень долгий путь — но это, я скажу, такая книга, которую читаешь сто лет, а потом выходит, что еще и второй страницы не одолел. Так что похвалиться нечем… Но думаю, его мало кто знает по–настоящему. Из всего Отряда, наверное, только Арагорн…
– Арагорн? А кто это?
– О!.. — запнулся Пиппин. — Это… гм… один человек. Он путешествовал вместе с нами. Кажется, он теперь в Рохане.
– Я слышал, что вы тоже побывали в Рохане. К слову, будь у нас время, я задал бы вам много вопросов об этой стране, ибо если у нас и осталась еще надежда, то на роханцев. Но я забыл свои обязанности! Мне велено отвечать на ваши вопросы, а не пытать ответа у вас. Что бы вам хотелось узнать, достойный Перегрин?
– Ну… — помедлил Пиппин, — если мне дозволят, у меня тут созрел один вопрос, весьма насущный, то есть я хотел спросить, как тут у вас насчет завтрака и все такое прочее. Короче говоря, я не прочь узнать, когда у вас едят, и где трапезная, и есть ли она вообще — ну, ты меня понимаешь. И как здесь насчет трактиров? Когда я въезжал в город, я осматривался, но ничего похожего не приметил, хотя тешу себя надеждой, что в каком–нибудь гостеприимном доме мне бы, наверное, не отказали в кружечке доброго пива.
Берегонд выслушал его без тени улыбки.
– Сразу видно, что вы много путешествовали, — заметил он уважительно. — Говорят, бывалый воин в походе всегда первым делом смотрит, где достать еду и питье. Сам я, правда, не искушен в походах… Так, значит, достойный гость с утра не держал во рту ни крошки?
– Ну… насчет крошки врать не буду, — вздохнул Пиппин. — Глоток вина и кусочек печенья мне перепали — от щедрот вашего Повелителя. Но в отместку он замучил меня вопросами, а от этого голод только разыгрывается…
Берегонд от души рассмеялся.
– Прямо как в нашей поговорке: мал ростом — изряден за трапезой! Примите же к сведению, о Перегрин, что ваш завтрак был таким же, как и у большинства воинов Башни, — только не в пример почетнее. Мы в крепости и на военном положении. Встаем до света, перекусываем чем придется — и по местам… Но не отчаивайтесь! — поспешил он добавить, посмеиваясь, — уж очень вытянулось у Пиппина лицо. — Те, у кого особо трудная служба, могут утром вкусить пищи еще раз, попозже. А там и второй завтрак — в полдень или позднее, смотря кто чем занят. На общий обед мы собираемся после захода солнца, и тут уж отводим душу. Идемте со мной! Посмотрим крепость, поищем, чем утолить голод, — а потом взойдем на стену, разделим трапезу и полюбуемся красотой ясного утра.
– Минуточку! — краснея, остановил его Пиппин. — Из–за своей жадности — или, говоря твоими учтивыми словами, от голода — я совсем забыл про одно важное дело. Гэндальф, или Митрандир, как вы его здесь называете, наказал мне посмотреть, как устроили Скадуфакса. А Скадуфакс — это роханский конь, причем такой конь, равного которому и не сыщешь, зеница ока короля Теодена. Но король, как мне рассказывали, подарил его Митрандиру — тому он нужнее. И надо сказать, Митрандир далеко не всех людей любит, как этого коня! Так что, коли вам дорога дружба Митрандира, Скадуфакса надо холить и лелеять изо всех сил, потому что он гораздо главнее известного вам хоббита…
– Хоббита? — переспросил Берегонд.
– Мы зовем себя хоббитами, — объяснил Пиппин.
– Рад был узнать, — сказал Берегонд. — Теперь я воочию убедился, что странный выговор отнюдь не помеха благородной речи и что хоббиты воистину учтивы… Но идемте посмотрим на этого доброго коня! Я люблю животных. В нашем каменном городе их почти нет, но мой род происходит не отсюда — мы пришли в Минас Тирит из горных долин, а туда — из Итилиэна. Утешьтесь, однако, достойный хоббит, в конюшнях мы долго не задержимся — только исполним то, чего требует от нас вежливость, и тут же отправимся в трапезную.
Пиппин нашел Скадуфакса в добром здравии: стойло удобное, уход вполне сносный. На шестом ярусе за стенами Цитадели устроены были прекрасные конюшни; там содержалось несколько быстроногих скакунов, а поблизости жили гонцы Наместника, готовые пуститься в дорогу по первому приказу Дэнетора или его военачальников. Но в это утро все гонцы уже были разосланы с разными поручениями, и, кроме Скадуфакса, коней в стойлах не было.
Скадуфакс, увидев Пиппина, заржал и повернул к нему голову.
– Добрый день! — поздоровался Пиппин. — Гэндальф придет, как только сможет. Сейчас он занят, но шлет через меня привет и просит узнать, не терпишь ли ты в чем недостатка. Как тебе отдыхается после трудов?
Скадуфакс мотнул головой и ударил копытом об пол. Берегонду он милостиво позволил слегка дотронуться до своей щеки и погладить крутые бока.
– Можно подумать, он не был в походе и снова рвется в дорогу, — подивился Берегонд. — Что за сильный и гордый конь! А где седло и уздечка? Сбруя у него, должно быть, богатая и красивая.
– Какую уздечку ни выбери, на нем она будет казаться бедной и невзрачной, — с гордостью объяснил Пиппин. — Но он вообще не терпит сбруи. Если Скадуфакс согласен тебя везти, то и повезет, будь покоен, а если невзлюбил — ни узда, ни хлыст, ни шпоры не помогут. Ну, до свиданья, Скадуфакс! Запасись терпением. Битва уже скоро!
Конь поднял голову и заржал так, что стены конюшни задрожали, а Берегонду с хоббитом пришлось заткнуть уши. Теперь им оставалось только проверить, хватает ли в яслях овса, и удалиться.
– А теперь позаботимся о себе, — сказал Берегонд, направляясь обратно в Цитадель.
Они вошли в северную дверь, спустились по длинной прохладной лестнице и очутились в широком проходе, освещенном несколькими светильниками. Из множества дверей, видневшихся по обе стороны, одна была отворена.
– Здесь находятся склады и трапезная нашего отряда, — пояснил Берегонд. — Привет, Таргон[500]! — крикнул он в открытую дверь. — Час еще ранний, но я привел новичка! Повелитель принял его на службу только сегодня. Наш новый товарищ проделал долгий путь, в дороге ничего не вкушал, а сегодня изрядно утрудился и теперь голоден. Поищи–ка для нас чего–нибудь съестного!
Для Пиппина с Берегондом нашлись хлеб, масло, сыр и яблоки из зимнего запаса — морщинистые, но крепкие и сладкие; их снабдили деревянными кружками, деревянными тарелками и вдобавок кожаной флягой со свежим пивом. Сложив все это в корзину, они снова выбрались на солнышко, и Берегонд повел Пиппина на далеко выдающийся вперед отрог Миндоллуина, где городская стена образовывала острый угол прямо над Главными Воротами. Хоббит и человек уселись на каменной скамье под бойницей, откуда открывался прекрасный вид на мир, залитый утренним солнцем.
Они поели, запили завтрак пивом, и разговор сам собой зашел о Гондоре и его обычаях, о Заселье и о диковинных странах, где довелось побывать Пиппину. Глаза Берегонда все больше округлялись, а хоббит, болтая коротенькими ножками или встав на цыпочки и заглядывая в бойницу, с увлечением рассказывал ему о чудесах, которых навидался в пути.
– Не скрою, уважаемый Перегрин, — сказал наконец Берегонд, — что сперва я о тебе думал иначе. Среди нас ты выглядишь отроком лет девяти — а оказывается, пережил столько опасностей и сподобился видеть такие чудеса, что немногие седобородые гондорские старцы могли бы похвалиться тем же! Я–то думал, Повелитель просто захотел взять ко двору благородного пажа, как было раньше в обычае у Королей. Прости мне мою глупость и неотесанность!
– Ладно, чего уж, — рассмеялся Пиппин. — Между прочим, ты не так уж и ошибся. В глазах сородичей я еще, почитай, мальчишка. До «настоящего возраста», как говорят у нас в Заселье, мне еще целых четыре года… Но что мы все про меня да про меня? Объясни лучше, пожалуйста, что отсюда видно?
Солнце поднималось все выше. Туман, скрывавший равнину, рассеялся, и последние его обрывки плыли прочь, гонимые восточным ветром, который хлопал полотнищами стягов и развевал на Цитадели белые вымпелы. Внизу, в долине, лигах в пяти от города, блестела в солнечных лучах серая дуга Великой Реки; могучий поток, кативший воды с северо–запада, близ города описывал широкую дугу и терялся в светлой дымке на горизонте: там, лигах в пятидесяти к югу, лежало Море.
Внизу перед глазами Пиппина как на ладони раскинулся Пеленнор, рябой от сельских усадеб, мелко расчерченный на квадратики низкими каменными стенами, деревянными заборами, плетнями, оградами загонов… Скота, однако, нигде видно не было. Зеленые поля пересекало множество дорог, на которых не прекращалось оживленное движение. В крепость и из крепости тащились телеги и повозки; их то и дело обгоняли одинокие всадники, во весь опор скакавшие к Воротам; там всадники спрыгивали с коней и спешили в Город. Самым многолюдным казался Главный Тракт. Резко сворачивая к югу, он огибал западные холмы несколько меньшей, чем речная, дугой и пропадал из виду. Тракт был широкий, мощеный; вдоль его обочины по отгороженной от полей зеленой полосе галопом неслись конники — кто в город, кто прочь от города, но большие крытые повозки, тянувшиеся по Тракту, все направлялись в одну сторону — к югу. Их поток делился на три колонны: в первой катились телеги, запряженные лошадьми; во второй неторопливые волы влекли огромные повозки и красивые цветные фургоны; в третьей люди сами, налегая, толкали перед собой что–то вроде тачек.
– Дорога ведет в долины Лоссарнаха и Тумладена[501], оттуда — в горные поселения, а оттуда — в Лебеннин. Ты видишь последнюю волну беженцев. Все старики, женщины и дети сегодня до полудня должны, согласно приказу, покинуть город и удалиться от крепостных стен не менее чем на лигу. Грустно, но делать нечего! — Берегонд вздохнул. — Многие из тех, что сегодня расстались, уже более не встретятся. В нашем городе детей всегда было мало, а теперь и вовсе не осталось — если не считать десятка мальчишек, которые наотрез отказались уезжать. Но ничего — какая–нибудь работа найдется и для них. Кстати, мой сын тоже здесь.
Они помолчали. Пиппин беспокойно оглянулся на восток, будто оттуда в любую минуту могли хлынуть полчища орков.
– А что там? — спросил он наконец, указывая на изгиб Андуина. — Еще какой–то город? Или…
– Бывший город, — кивнул Берегонд. — Когда–то он был столицей, а Минас Тирит — просто сторожевой крепостью. Эти руины по обеим сторонам реки — все, что осталось от Осгилиата, сожженного Врагом. Это случилось много лет назад. Когда Дэнетор был еще молод, нам удалось отбить руины обратно, но воскрешать город мы не стали — только отстроили мост, чтобы можно было при необходимости переправить туда войска, и поставили там свои посты. А потом явились эти проклятые Всадники из башни Минас Моргул.
– Черные Всадники? — переспросил Пиппин, широко раскрыв глаза, темные от вернувшегося страха.
– Да, именно так, — внимательно посмотрел на него Берегонд. — Я вижу, ты слышишь о них не впервые. Но ты мне об этом еще не рассказывал.
– Какое там впервые… — беззвучно прошептал Пиппин. — Только не будем о них сейчас говорить — мы ведь совсем рядом… ну…
Он оглянулся на Реку, и ему вдруг показалось, что за ней нет ничего, кроме огромной зловещей Тени. Может, правда, это просто зубцы горных вершин маячили вдали, расплываясь за расстоянием, — между хребтом и крепостью лежало двадцать лиг сплошных мглистых равнин и тумана, — а может, это грозовая туча навалилась на горизонт, сгустившись в непроницаемый мрак; но Пиппину вдруг померещилось, будто тьма понемногу растет, густеет и мало–помалу отвоевывает у солнца его владения.
– Рядом с Мордором? — спокойно закончил за него Берегонд. — Да, Мордор лежит как раз в той стороне. Мы редко произносим это слово, но к Тени за много лет привыкли. Иногда она словно бледнеет и отдаляется, иногда сгущается и становится ближе. В последнее время мгла заметно потемнела и день ото дня набухает. Вместе с ней растет и наша тревога. И года не прошло с тех пор, как Всадники отбили у нас переправу. В том бою погибли наши лучшие воины. Если бы не Боромир, неизвестно еще, удалось бы нам отстоять западный берег или нет… Но теперь, благодаря ему, пол–Осгилиата мы все–таки удерживаем. Пока удерживаем… Но теперь мы ожидаем нового удара. Может, этот удар будет решающим…
– Когда это случится? — спросил Пиппин. — Как по–твоему? Я видел ночью огни на вершинах, и нам навстречу попались гонцы. Гэндальф сказал — это значит, что война уже началась. Он так мчался, как будто от этого зависело все. Но теперь вроде бы опять никто никуда не спешит.
– Спешки нет только потому, что все уже сделано, — сказал Берегонд. — Прежде чем нырнуть, надо вдохнуть поглубже.
– Но прошлой ночью сигнальные костры еще горели?..
– Дело в том, что, начнись осада, на помощь звать будет поздно, — объяснил Берегонд. — Впрочем, кто может проникнуть в мысли Повелителя и его военачальников? Вести доходят до них особыми путями. Повелитель Дэнетор не похож на обыкновенных людей. Он видит очень далеко. Сказывают, что по ночам он уединяется у себя в келье на вершине Башни и, посылая мысли на все четыре стороны света, угадывает будущее. Ходят слухи, что иногда он проникает даже в намерения Врага и вступает в единоборство с его волей, и якобы именно поэтому он постарел раньше времени. С другой стороны, мы знаем, что Фарамир, под чьим началом я нахожусь, был недавно послан за Реку с каким–то опасным поручением. Может, это он прислал весть Дэнетору? Сам я, правда, полагаю, что маяки зажжены по причине дурных известий из Лебеннина. К устью Андуина приближается могучая флотилия умбарских пиратов[502] с Юга. Они давно уже перестали бояться Гондора, а теперь сделались союзниками Врага. Пираты готовят сильный удар! Но главное, их нападение свяжет силы Лебеннина и Белфаласа, а людей там много, и они хорошие воины. Вот почему наши мысли обращаются на север, к Рохану, вот почему мы так радуемся вестям о победе, которые вы принесли нам. Однако… — Берегонд встал и окинул взглядом горизонт. — Однако с падением Исенгарда открылось: Враг раскинул вокруг нас хитроумные сети и игра будет крупной. Что там мелкие стычки на переправах! Что рейды в Итилиэн да Анориэн и налеты с засадами! Грядет большая, давно задуманная война, и нам в ней — что бы ни говорила наша гордость — отведена не такая уж важная роль. Все пришло в движение: земли, что лежат за Внутренним морем, на востоке, и Черная Пуща на севере, и все, что за ней, и Харад на юге… Все страны встали сейчас перед испытанием. Устоят они перед Тьмою или падут в нее и канут?.. Правда, нам, достойный Перегрин, все же выпала честь — мы несем главное бремя ненависти Черного Властелина. Она преследует нас неотступно, ибо идет из глубины веков и бездн Моря. Сюда, на Гондор, молот обрушится в первую очередь. Вот почему Митрандир так спешил. Ибо, если мы падем, кто устоит? Как по–твоему, достойный Перегрин: есть у нас надежда выстоять или нет?
Пиппин не ответил. Он посмотрел на толстые стены, на башни, на отважно реющие флаги, на солнце, сияющее высоко в небе, потом перевел взгляд на восток, где собиралась тьма, и подумал: длинные же руки у Зла, далеко простирается его власть! Орки, что рыщут в лесах и горах, предательство Исенгарда, птицы–соглядатаи, Черные Всадники на дорогах Заселья — и крылатый ужас, Назгулы… По спине у хоббита пробежал озноб. На что же надеяться?..
Вдруг солнце побледнело и померкло, будто по нему скользнула тень черного крыла, и Пиппину показалось, что в неизмеримой дали небес он услышал крик — слабый, далекий, но леденящий, беспощадный, убивающий всякую мысль и надежду. Хоббит побелел как мел и прижался к стене.
– Что это было? — встревожился Берегонд. — Ты тоже почувствовал?
– Да, — прошептал Пиппин. — Это вестник нашего поражения и тень нашей погибели. Это Черный Всадник. Только теперь он в небе…
– Тень погибели, — повторил Берегонд. — Боюсь, Минас Тирит не устоит. Близится ночь. Из моих жил улетучивается последнее тепло…
Оба смолкли и поникли головой. Наконец Пиппин осмелился взглянуть на небо. Все было по–прежнему. Светило солнце, реяли по ветру флаги… Хоббит встряхнулся.
– Пролетел, — выдохнул он. — Нет! Я все–таки не отчаиваюсь. Возьми Гэндальфа. Он упал в бездну, но вернулся, и теперь он с нами! Мы выстоим — пусть на одной ноге, пусть упав на колено, но выстоим!
– Верно! — вскричал Берегонд и рывком поднялся на ноги. Шагая взад и вперед, он взволнованно заговорил: — Все имеет конец! Есть конец и у мира, но Гондору еще не пришло время погибнуть. Если Враг в безумии своем нагромоздит горы трупов вровень с крепостными стенами и ворвется на ярусы, мы уйдем в горы! Там есть крепости, куда ведут тайные ходы. И память с надеждой выживут — где–нибудь там, в какой–нибудь скрытой от глаз долине, где еще останется зеленая трава.
– Чем бы ни кончилось, лишь бы поскорее! — вздохнул Пиппин. — Я вовсе не воин, и сражения мне не по душе. Но хуже не бывает, чем сидеть и ждать того, что все равно произойдет!.. Как долго длится этот день! Мне лично было бы легче, если бы мы не сидели сложа руки, а ударили первыми. Роханцы, кстати, никогда бы не собрались выступить, если бы не Гэндальф!
– А! Ты угодил как раз в больное место. Многие думают так же, — сказал Берегонд. — Но когда вернется Фарамир, все должно пойти иначе. Он храбр — гораздо храбрее, чем думают! В наши дни люди с трудом верят, что воин, тем более командир, может быть человеком ученым, искушенным в Предании, но вместе с тем твердым, мужественным, способным, когда требуется, принять смелое решение в бою и выполнить его не промешкав. А Фарамир как раз таков! Он не так безогляден, не так порывист, как Боромир, хотя столь же решителен. Но что он может сделать? Гóры этой… этой страны приступом не возьмешь. Наши руки стали коротки: пока враг не приблизится, мы напасть на него не можем. Но когда настанет время для удара, рука наша не дрогнет!
И Берегонд ударил по рукояти меча.
Пиппин только теперь по–настоящему разглядел своего нового друга. Какой высокий, гордый, благородный воин! Впрочем, все мужи Гондора, которых он успел повидать, были высокими, гордыми и благородными. И еще он заметил, что, как только речь зашла о битве, глаза Берегонда заблестели.
«А я? — подумал хоббит. — У меня рука не тяжелее птичьего перышка. Как там назвал меня Гэндальф? Пешкой? Может, это и правда. Только, по–моему, пешка эта забрела на чужое поле».
Так вели они беседу, пока солнце не поднялось еще выше и не прозвенел, возглашая полдень, колокол на башне. Город ожил: все, кроме дозорных, заспешили на трапезу.
– Не пойти ли тебе со мной? — предложил Берегонд. — Сегодня я могу посадить тебя за стол вместе с нами. Правда, я еще не знаю, к какому отряду ты будешь приписан. Возможно, Наместник оставит тебя под своим началом. Но сегодня мои товарищи с радостью тебя приветят. Кроме того, не помешает завести полезные знакомства, покуда еще есть время.
– Охотно составлю тебе компанию, — просиял Пиппин. — А то, честно говоря, мне тут как–то одиноко. Мой лучший друг остался в Рохане, а одному ни поболтать, ни посмеяться… Может, меня и впрямь в твой отряд запишут? Ты ведь, наверное, командир? Возьми меня к себе! Или словечко замолви…
– Ты, дружок, высоко хватил, — усмехнулся Берегонд. — Я не командир. У меня ни чинов, ни отличий. Я простой воин из Третьего Отряда гвардейцев Цитадели. Правда, в нашем городе, уважаемый Перегрин, быть гвардейцем Башни — уже само по себе отличие, таких людей в стране весьма уважают.
– Ну, тогда это не для меня, — решил Пиппин. — А пока знаешь что? Давай пройдем мимо моего дома, и если Гэндальфа там нет, то по рукам. Я пойду с тобой, куда ты сочтешь нужным, и буду твоим гостем.
Гэндальфа не было, весточки тоже, и Пиппин вместе с Берегондом отправились в трапезную, где хоббит был представлен воинам Третьего Отряда. Прием хоббиту оказали самый горячий — даже на долю Берегонда перепало: его расхваливали, как могли. Еще бы — такого гостя привел! Слухи о незнакомце, друге Митрандира, уже облетели Цитадель. Известно было и то, что Наместник удостоил его долгой беседы с глазу на глаз. Рассказывали, что с севера прибыл Принц Невеличков и что он будто бы предлагает Гондору союз и пять тысяч мечей. Кто–то даже пустил слух, что, когда прибудут роханцы, у каждого за спиной будет сидеть невеличек — маленький, но отважный.
Хоббиту жаль было разочаровывать своих новых друзей, но сделать это пришлось. Титул, правда, за ним так и остался. Согласно понятиям гондорцев, друг Боромира, да еще с почетом принятый Дэнетором, не мог не быть принцем. Пиппина без конца благодарили за то, что он удостоил их трапезу своим посещением, не дыша слушали рассказы о дальних странах и при этом так усердно подкладывали хоббиту на тарелку еды и подливали вина, что ему не оставалось желать ничего лучшего. Мешал только строгий наказ Гэндальфа — помнить об осторожности, а главное — не распускать язык[503], на что хоббиты в дружеском кругу обычно весьма падки.
Наконец Берегонд встал.
– Я должен с тобой проститься, Перегрин, — сказал он. — Теперь я буду свободен только после захода солнца, не раньше. Остальным, думаю, тоже пора идти. Но если одиночество тебе в тягость, могу сосватать тебе веселого товарища. Спустись в нижний ярус и спроси там дорогу к Старой Корчме, что на Рат Кэлердаин, на Улице Фонарщиков. Там ты найдешь моего сына и других мальчишек, которые остались в городе. Кстати, у Больших Ворот, прежде чем их запрут на ночь, сегодня можно будет увидеть кое–что любопытное. Не упусти!
Берегонд вышел. Вскоре за ним последовали и остальные. День оставался солнечным, хотя небо подернулось дымкой, и, пожалуй, парило не по–мартовски — чересчур даже для южных широт! Пиппина стало клонить ко сну. Но в пустом доме ему было как–то не по себе, и поэтому он все–таки решил спуститься на нижний ярус и посмотреть город. Захватив лакомый кусочек для Скадуфакса, он отправился в путь. Угощение было принято с благодарностью, хотя корма в яслях вполне хватало. Расставшись со Скадуфаксом, хоббит отправился вниз по крутым городским улицам.
Встречные разглядывали его во все глаза и приветствовали с удивительной серьезностью, по гондорскому обычаю наклоняя голову и перекрещивая руки на груди. За своей спиной Пиппин слышал взволнованные возгласы. Слух о его появлении бежал от дома к дому, и соседи звали друг друга посмотреть на Принца Невеличков, который прибыл с Митрандиром. Многие обменивались какими–то фразами на своем языке. Язык этот сильно отличался от Общего, но Пиппин вскоре освоился настолько, что начал кое–что понимать. Особенно часто слышалось: «Эрнил–и–Ферианнат!» — и он догадался, что это его новый титул.
Наконец, пройдя множество широких галерей и красивых мощеных улиц, хоббит вышел в нижний, самый обширный ярус, где ему указали Улицу Фонарщиков — широкую, выводящую прямо к Большим Воротам. Отсюда было уже нетрудно отыскать Старую Корчму — большое строение из серого, источенного ветром камня. Два крыла дома, слегка изогнутые, дугами охватывали узкую полосу газона, а в глубине темнели окна самой Корчмы, здания с колоннадой по всему фасаду. От колонн к траве вели ступени, а в тени портика играли мальчишки. Пиппин еще не видел в Минас Тирите ни одного ребенка и остановился посмотреть. Один из мальчишек заметил его и с воинственным криком бросился навстречу. Двое–трое увязались следом. Подбежав, мальчик остановился и осмотрел Пиппина с головы до ног.
– Привет! — выпалил он. — Ты откуда такой? На здешнего что–то не похож.
– До сегодняшнего дня я и был нездешним, — согласился Пиппин. — Но теперь, говорят, я — гондорский воин.
– Ну загнул! — сказал мальчишка и присвистнул. — Этак и мы скажем, что мы воины! Видали?! Тебе лет–то сколько? А звать как? Мне десять, а росту во мне — уже почти пять футов. Я выше! Правда, мой отец — гвардеец, он из самых высоких. А твой отец кто?
– На какой вопрос велишь отвечать первым? — осведомился Пиппин. — С конца, что ли, попробуем? Отец мой ведет хозяйство в старом поместье Тукков, в Белом Колодезе близ Туккборо, что в Заселье. Лет мне — целых двадцать девять, тут я тебя переплюнул. Зато ростом я и правда не вышел — всего четыре фута с хвостиком, и больше вырасти не рассчитываю — разве что в обхвате.
– Двадцать девять! — присвистнул мальчик. — Да ты просто старик! Моему дяде Иорласу[504] столько же. Впрочем, подумаешь! — добавил он самонадеянно. — Я тебя в два счета переверну вверх тормашками. И на обе лопатки положу.
– Попробуй, — со смешком согласился Пиппин, — может, и положишь, если я тебе позволю. Только потом я отвечу тем же и тебе не поздоровится! Я знаю несколько оч–чень коварных приемов! Еще у себя на родине выучился. Там я считался невероятно рослым и сильным и, уж поверь мне, никому не позволил бы перевернуть себя вверх тормашками! Если бы дело дошло до драки и ты меня ухитрился бы разозлить, я мог бы из тебя и дух вышибить! Вырастешь — поймешь, что по виду ни о ком судить нельзя. Ты думаешь, что я не только чужак, но в придачу еще тихоня и растяпа, которого легко побить? Ошибаешься, дружок! Я — силач–невеличек, злющий и оч–чень храбрый!
Тут Пиппин состроил такую свирепую рожу, что мальчик попятился — но тут же снова шагнул вперед: кулаки его сжались, в глазах горел бойцовский огонь.
– Да погоди ты, — рассмеялся Пиппин. — Поменьше развешивай уши и не верь каждой байке, да еще из уст чужака! Я не такой уж и задира. Кстати, вежливые люди, прежде чем вызвать на бой, представляются!
Мальчик гордо выпрямился.
– Я — Бергил[505], сын гвардейца Берегонда, — заявил он.
– Так я и знал, — сказал Пиппин. — Ты очень похож на своего отца! Мы с ним знакомы. Между прочим, это он послал меня сюда и попросил тебя отыскать.
– Что же ты молчал? — разжал кулаки Бергил и вдруг испугался: — Только не говори, что отец передумал и хочет отправить меня из города вместе с девчонками! Хотя вряд ли. Фургоны–то уже все уехали!
– Не беспокойся, ничего особенно страшного он не передавал, — заверил Пиппин. — Скорее даже наоборот. Он сказал, что если ты раздумаешь переворачивать меня вверх тормашками, то, может, согласишься скрасить мое одиночество и покажешь мне город? А я взамен расскажу тебе про дальние страны.
Бергил захлопал в ладоши и с облегчением расхохотался.
– Отлично! — крикнул он. — Я готов! Мы как раз собирались пойти к Воротам, поглядеть кое на что. Айда с нами!
– А что там ожидается?
– Еще до захода солнца по Южному Тракту к Воротам должны подойти войска из провинций. Присоединяйся! Сам увидишь!
Спутником Бергил оказался замечательным. Лучшего собеседника Пиппин не встречал с тех пор, как расстался с Мерри. Через минуту они уже дружно смеялись и тараторили, не обращая внимания, кто да как на них смотрит, — и сами не заметили, как оказались в толпе, двигавшейся к Воротам. У выхода Пиппин снискал особое уважение Бергила, ибо, когда хоббит назвал стражнику свое имя и пароль, тот, отсалютовав, без долгих разговоров пропустил и его, и мальчика.
– Красотища! — обрадовался Бергил. — А то нас, ребят, без взрослых за Ворота нынче не пускают. Теперь–то мы все увидим!
За Воротами, по обочинам Тракта и вокруг большой мощеной площади, на которой сходились все дороги, ведущие в Минас Тирит, уже толпились люди. Все взгляды были обращены на юг. Вдруг толпа заволновалась. Раздались возгласы:
– Видите пыль? Это они! Идут! Идут!
Пиппин с Бергилом пробрались в первый ряд и стали ждать. Вдали протрубили рога; навстречу хлынула волна приветственных криков. Звонко заиграли трубы. И вдруг толпа взорвалась криками:
– Форлонг![506] Форлонг!
– Что они кричат? — не понял Пиппин.
– Форлонг идет! — ликовал Бергил. — Старина Форлонг Толстый, правитель Лоссарнаха, где живет мой дедушка. Ура! Ура! Ура старине Форлонгу!
Во главе приближающегося отряда на крупном крепконогом коне ехал тучный, но богатырского сложения старик, седобородый, в доспехах, черном шлеме и с длинным тяжелым копьем. За ним в облаке пыли маршировали воины с боевыми топорами в руках; шли они, гордо подняв головы, и лица их были суровы. Пиппину новоприбывшие показались несколько ниже ростом и смуглее, чем те гондорцы, которых ему доводилось видеть до сих пор.
– Форлонг! — кричали в толпе. — Верный друг, преданное сердце! Форлонг!
Но вот отряд лоссарнахцев прошел, и люди зашептались:
– Да это же все равно что ничего! Каких–то две сотни?! Мы ждали вдесятеро больше! Это, должно быть, из–за Черного Флота. Форлонгу пришлось придержать бóльшую часть войска… Ну ничего, в бою каждый воин на вес золота.
Следом за отрядом Форлонга явились другие и были встречены с неменьшим ликованием. Один за другим прошли они в Ворота — воины гондорских провинций, соседи, в трудный час явившиеся на помощь столице. И все–таки их было мало. Гондор надеялся на большее и в большем нуждался. Воины из долины Рингло[507] во главе с князем Дерворином[508], числом три сотни, пришли пешими. Рослый Дуинхир[509] с сыновьями Дуилином[510] и Деруфином[511] из обширной Долины Черного Корня у истоков Мортонда[512] явился с пятьюстами лучниками. Из Анфаласа[513], с дальних берегов Длиннобережья[514], шли, растянувшись чуть ли не на полторы версты, пастухи, охотники и крестьяне, все довольно плохо вооруженные, за исключением своего предводителя Голасгила и его приближенных. Из Ламедона[515] явилась горстка угрюмых горцев без предводителя; из Этира[516] — около сотни рыбаков (остальные были вынуждены остаться при кораблях).
Хирлуин Красивый[517] с Зеленых Холмов, из Пиннат Гэлина[518], привел триста воинов; все они были одеты в зеленое. Последним прибыл блистательный Имрахил, князь Дол Амрота, родич Наместника. Свиту князя составляли конные латники в полном вооружении, на серых лошадях; над их головами развевались сверкающие золотом знамена с гербами благородного княжеского рода — кораблем и серебряным лебедем. За рыцарями свиты с песней шло семьсот пехотинцев, из которых каждый сам казался князем какой–нибудь страны; все они, как на подбор, были высокие, темноволосые и сероглазые.
Это было все — общим счетом тысячи три воинов, не больше. Пополнения ждать было неоткуда. Возгласы и грохот сапог за стенами города стихли. Толпа еще стояла и не расходилась, будто умолкшие люди еще надеялись на что–то. Пыль оседала медленно: воздух был тяжелым и душным, ветер стих. Приближался час закрытия Ворот; красный диск солнца скрылся за Миндоллуином. Город погружался в тень.
Пиппин поднял глаза, и ему почудилось, что небо приобрело пепельный оттенок, — как будто над городом нависли густые облака пыли и дыма, едва пропускавшие тусклый свет. Но умирающее солнце подожгло их от края до края, и горб Миндоллуина четко вырисовывался на фоне раскаленных углей гаснущего заката.
– Гневом и смятением заканчивается этот прекрасный день[519], — пробормотал хоббит, забыв о Бергиле, что стоял рядом.
– Так оно и случится, если я не вернусь до вечернего колокола, — подхватил тот. — Скорее! Уже труба играет! Сейчас будут закрывать Ворота.
Держась за руки, Пиппин с Бергилом поспешили в город, едва успев проскользнуть в Ворота; они были последними. Когда они добрались до Улицы Фонарщиков, со всех башен уже доносился торжественный перезвон колоколов. В окнах зажегся свет; из домов и казарм, размещенных вдоль стен, слышалось пение.
– Ну, пока! — сказал Бергил. — Передай от меня поклон отцу и скажи ему спасибо — он прислал мне отличного друга. Смотри не забывай меня и приходи еще! Мне уже почти не хочется войны. Мы могли бы неплохо провести время. Махнули бы, например, к деду, в Лоссарнах, — там весной здорово. Столько цветов кругом, и в лесу, и в поле!.. Ну да кто знает, может, когда–нибудь и махнем. Нашего Правителя никому не победить! И моего отца тоже — он такой храбрый! Привет! Приходи еще!..
Попрощавшись с мальчиком, Пиппин заторопился в Цитадель. Дорога показалась ему длинной, он взмок, под ложечкой сосало от голода. Стемнело почти мгновенно. Сквозь густую черноту неба не пробивалось ни единой звезды. К общей трапезе хоббит припозднился, но Берегонд дождался Пиппина и, радостно его приветствовав, усадил рядом, чтобы расспросить о сыне. Поужинав, хоббит ненадолго задержался в трапезной, но вскоре встал и распрощался — на душе отчего–то кошки скребли. Хотелось поскорее увидеть Гэндальфа.
– Найдешь дорогу? — спросил Берегонд на пороге подвальчика под северной стеной Цитадели, где размещалась трапезная. — Осторожно, ночь сегодня темная! Вдобавок в городе и на стенах погашены все огни — таков приказ. К слову сказать, у меня для тебя еще одно известие, правда другого сорта: на заре Дэнетор просит тебя к себе. Боюсь, что с Третьим Отрядом ничего не получится. Но мы еще с тобой увидимся. Прощай! Мирной тебе ночи!
В комнате было темно; небольшой светильник, стоявший на столе, горел едва–едва. Гэндальф не возвращался. На сердце у хоббита стало еще тяжелее; он взобрался на скамью и заглянул в окно, но это было все равно что глядеть в лужу чернил. Пиппин сполз с подоконника, закрыл ставни и лег. Поначалу он прислушивался — не скрипнет ли дверь, не стукнет ли о крыльцо посох; потом бросил ждать и заснул, но сон его был беспокоен.
Среди ночи его разбудил свет. Приоткрыв полог, Пиппин увидел Гэндальфа — волшебник расхаживал взад и вперед по комнате, а на столе пылали свечи и были раскиданы пергаментные свитки. Пиппин услышал, как волшебник вздохнул и пробормотал:
– Когда же вернется Фарамир?
– Ау, Гэндальф! — позвал хоббит, высовывая голову из–за полога. — Я уже думал, ты про меня позабыл! Хорошо, что ты вернулся. Длинный был денек!
– А вот ночь будет коротковата, — отозвался Гэндальф. — Я вернулся, чтобы побыть немного одному, в тишине. Спи! Спи, пока у тебя есть возможность спать в постели! На заре мы снова пойдем к Дэнетору. Хотя о какой заре я говорю? Мы пойдем тогда, когда нас позовут. Наступила Тьма. Зари не будет.
Глава вторая.СЕРАЯ ДРУЖИНА
Когда Мерри возвратился к Арагорну, Гэндальф уже умчался и стук копыт Скадуфакса смолк в ночи. Мерри прихватил свой легкий узелок — дорожный мешок остался на Парт Галене, так что в узелке не было ничего, кроме пары–другой полезных мелочей, подобранных на развалинах Исенгарда. Хасуфэл ждал оседланный. Леголас и Гимли с Ародом стояли рядом.
– Итак, нас осталось четверо, — подытожил Арагорн. — Дальше мы поскачем вместе. Но мы отправимся не одни, как думал я поначалу. Король тоже намерен выступить. Когда пролетела Крылатая Тень, он изменил свои планы и спешит теперь вернуться под защиту гор, пока не наступило утро.
– А потом? — спросил Леголас.
– Пока сказать не могу, — ответил Арагорн. — Король собирается в Эдорас. Там через четыре дня назначен большой смотр. Думаю, Теодена будут ждать вести о начале войны и роханские всадники двинутся на помощь Минас Тириту. Что же касается меня и тех, кто пожелает ехать со мной…
– Я первый! — перебил Леголас.
– А Гимли — второй! — присоединился гном.
– Мой путь темен, — молвил Арагорн. — Я тоже должен ехать в Минас Тирит, но какой дорогой — пока не знаю. Долгожданный час близок…
– Возьми и меня! — попросил Мерри. — От меня пока было мало толку, но мне что–то не хочется оставаться в стороне. Я себя чувствую лишним мешком в поклаже. Пока все не кончится, о нем не вспомнят… Вряд ли роханцы пожелают со мной нянчиться. Правда, Король обещал посадить меня с собой за стол и послушать байки про Заселье…
– Вот именно, Мерри, — сказал Арагорн. — Твоя дорога — с королем Теоденом. Но не жди, что она кончится веселым пиром. Боюсь, Король не скоро вернется на свой трон в Метузельде. Эта горькая весна унесет с собой много надежд.
Вскоре отряд был готов выступить. Все двадцать четыре лошади стояли оседланные. Из них одна предназначалась Гимли с Леголасом и одна — Мерри с Арагорном. Через полчаса всадники уже мчались в ночь. Но не успели они миновать брод на Исене и курган, как воин, замыкавший отряд, подъехал к Королю и сообщил:
– Государь, нас догоняют какие–то всадники. Еще у брода мне показалось, что я слышу конский топот, а теперь я в этом уверен. Всадники скачут гораздо быстрее нас и вот–вот настигнут.
Теоден немедленно велел отряду остановиться. Роханцы развернулись, держа копья наготове. Арагорн спешился и, опустив Мерри на траву, застыл у королевского стремени с обнаженным мечом в руке. Эомер со своим оруженосцем направил коня в тыл отряда. Мерри, как никогда, чувствовал свою ненужность и лихорадочно соображал: как должен вести себя в бою ненужный мешок? И что будет, если весь немногочисленный королевский отряд погибнет? Пусть даже одному маленькому хоббиту удастся скрыться, благо в поле темно, — но что дальше? Куда он пойдет один, без дороги плутая в бескрайних лугах Рохана?.. «Плохо дело!» — решил хоббит, вытащил меч и потуже затянул пояс.
Тем временем луна, клонившаяся к горизонту, скрылась было в облаке, но тут же опять выплыла, ясная и огромная. От брода явственно донесся стук копыт, и на дороге показались темные силуэты всадников. В лунном свете блеснули копья. Трудно было определить число преследователей, но их во всяком случае было не меньше, чем королевских дружинников, а может, и больше.
Когда они приблизились шагов на пятьдесят, Эомер громко окликнул:
– Стой! Кто скачет по лугам Рохана?
Преследователи резко осадили коней. Наступила тишина. Один из чужаков, спешившись, медленно направился к королевскому отряду. Лунный свет упал на его белую в темноте ладонь, которую он протянул вперед в знак мира, но роханцы не пошевелились; копья по–прежнему направлены были ему в грудь. В десяти шагах незнакомец — темная высокая тень, озаренная луной, — остановился, помедлил и ясным, звучным голосом произнес:
– Рохан? Так это Рохан? Мы рады слышать это слово, ибо спешили сюда издалека.
– Вы на роханской земле, — молвил Эомер. — Перейдя брод, вы пересекли границу. Этой землей правит король Теоден, и никто не смеет вступать в его владения, не имея на то королевского соизволения. Кто вы? Куда держите путь и почему так спешите?
– Я — Халбарад[520], дунадан, Следопыт с Севера, — ответил незнакомец. — Мы ищем некоего Арагорна, сына Араторна. До нас дошла весть, что он в Рохане.
– Ты нашел его вместе с Роханом! — Арагорн, кинув поводья Мерри, бросился к Халбараду и крепко обнял его. — Халбарад! Я ожидал всего, но только не этого!
Мерри вздохнул с облегчением: он до последней секунды опасался, что все происходящее — не что иное, как новые козни Сарумана. Что, если тот вырвался на свободу и помчался вслед за Королем? Ведь он знал, что Теоден едет почти без охраны! Но похоже, отдавать свою жизнь за Короля необходимости пока не было. Рассудив так, хоббит сунул меч в ножны.
– Все в порядке, — объявил Арагорн, возвращаясь к Теодену. — Это мои родичи из далекой страны, где я жил раньше. Зачем они прибыли и сколько их в дружине — тебе скажет сам Халбарад.
– В дружине тридцать воинов, — отозвался Халбарад. — Это все, кого мне удалось собрать, ибо мы спешили. По дороге к нам присоединились Элладан и Элрохир. Мы снялись с места, как только ты нас позвал, и помчались что было сил.
– Я не звал вас, — удивился Арагорн. — Разве что в мыслях! Я часто думал о вас, особенно вчера ночью, но вестей не посылал… Однако сейчас не время разговаривать. Путь опасен. Надо спешить! Присоединяйтесь к нам, если Король даст на то согласие!
Теодена новости порадовали.
– Прекрасно! — молвил он. — Если твои соплеменники похожи на тебя, Арагорн, то эти тридцать воинов заменят целое войско — и сила его будет не в числе!
Всадники поскакали дальше. Теперь Арагорн ехал с дунаданами. Они обменивались вестями с юга и севера, а когда все было сказано, Элрохир обратился к Арагорну:
– Вот что велел передать тебе мой отец: «Дни коротки! Если спешишь — вспомни о Тропе Мертвых».
– Дни всегда казались мне слишком коротки, чтобы успело сбыться заветнейшее из моих желаний, — молвил Арагорн. — Но воистину велика должна быть спешка, чтобы она вынудила меня ступить на эту Тропу!
– Вскоре все прояснится, — сказал Элрохир. — Не будем говорить об этом здесь, в чистом поле!
Арагорн повернулся к Халбараду.
– Что ты везешь, друг и брат мой? — спросил он, ибо увидел у того вместо копья что–то длинное, завернутое в черную ткань и крепко стянутое ремнями.
– Я везу тебе дар от Владычицы Ривенделла, — ответил Халбарад. — Она ткала его втайне, ткала долго — и вот теперь шлет тебе со словами: «Дни коротки! Надежда наша вскоре сбудется, а если нет — конец всем надеждам! Посылаю тебе работу своих рук. Счастья тебе в пути, Эльфийский Камень!»
– Я знаю, чтó в этом свертке, — молвил Арагорн. — Но пока пусть он останется у тебя!
Отвернувшись, Арагорн поглядел на север; там светили яркие, чистые звезды. Остаток ночи он ехал молча.
Близилось утро, и край неба уже побледнел, когда королевский отряд, миновав Западную Лощину, возвратился к воротам Хорнбурга. Здесь можно было ненадолго смежить веки, отдохнуть и решить, как быть дальше.
Мерри спал, пока его не разбудили эльф и Гимли.
– Солнце уже высоко, — сказал Леголас хоббиту в ухо. — Все давным–давно на ногах. Вставай и ты, господин Засоня, а то не успеешь и разглядеть, где побывал.
– Три ночи назад здесь разыгрался бой, — поведал Гимли. — Мы с Леголасом считали, кто убьет больше врагов, и я его обошел — на одного, правда, но все–таки! Идем, посмотришь, где это было. А пещеры! Какие здесь пещеры! Успеем мы туда заглянуть, Леголас, как ты думаешь?
– Нет! На это у нас времени пока нет, — твердо сказал эльф. — Спешка может только испортить впечатление. Я же дал тебе слово! Погоди — настанут мирные дни, и мы непременно сюда вернемся. Смотри, уже скоро полдень! А в полдень, как я слышал, мы садимся за трапезу — и сразу в путь.
Мерри встал и широко зевнул. Он не выспался, чувствовал себя усталым, а главное, все больше беспокоился. Как ему недоставало Пиппина! Кто он здесь? Пятое колесо в телеге, больше ничего. Остальные заняты важными делами, строят планы, спешат — а ему все никак не уяснить, что происходит!
– А где Арагорн? — спросил он.
– В верхних покоях, — ответил Леголас. — Насколько я знаю, он не отдыхал — даже не прилег. Он сказал, что ему надо подумать, и взял с собой одного только Халбарада. Его мучают какие–то сомнения.
– Диковинные они люди, эти вновь прибывшие, — заметил Гимли. — Любой роханец перед ними — мальчишка, и больше ничего. Такое впечатление, что все они князья и потомки королей. Благородная кость! Они похожи на суровые утесы, устоявшие против многих бурь. Как Арагорн. И все время молчат…
– Если же молвят слово, то в точности как Арагорн — умно и учтиво, — добавил Леголас. — А ты обратил внимание на Элладана с Элрохиром? Заметил, как они выделяются среди остальных? И не только светлыми плащами. Они прекрасны, словно эльфийские принцы… Хотя чему тут дивиться — они ведь сыновья Элронда!
– Но зачем они явились, Леголас? Ты что–нибудь слышал? — поинтересовался Мерри, который уже закончил одеваться. Он накинул на плечи серый плащ, и три друга двинулись к разрушенным воротам крепости.
– Ты же слышал — их позвали, — вместо Леголаса ответил Гимли. — Они рассказывают, что в Ривенделл пришла весть: «Арагорн нуждается в помощи. Дунаданы да поспешат в Рохан!» А кто послал весть — неведомо. Не Гэндальф ли?
– Нет, скорее Галадриэль, — покачал головой Леголас. — Разве не она передала через Гэндальфа слово о походе Серой Дружины, которая должна была прибыть с севера?
– Верно, — согласился Гимли. — Похоже, правда твоя. Узнаю Лесную Владычицу! Она читает в сердцах и угадывает желания. И почему только мы с тобой не позвали своих — а, Леголас?
Леголас стоял перед воротами; его зоркие глаза глядели вдаль, на северо–восток. По тонко выточенному лицу эльфа пробежала тень грусти.
– Скорее всего, они не пришли бы, — сказал он. — Для чего им искать войны? Она и без того уже шагает по их землям.
Трое друзей немного побродили по крепости, вспоминая превратности недавней битвы, а затем вышли через разрушенные ворота, миновали свеженасыпанные курганы и взобрались на Хельмский Вал, откуда ущелье было видно как на ладони. Невдалеке чернел Мертвый Холм, высокий, черный, усеянный камнями; вокруг ясно виднелись следы недавней работы хьорнов — развороченная земля и втоптанная или с корнем вырванная трава. У рва, на поле и на стенах крепости трудились пленные дунландцы и люди из хорнбургского гарнизона, но долина казалась до странного тихой и спокойной. Истерзанная, она отдыхала после великой бури. Окинув ее взглядом, троица друзей вернулась в Башню: там их дожидался обед.
Король был уже в трапезной и, как только они переступили порог, подозвал Мерри и усадил подле себя.
– Я представлял наш с тобой торжественный пир иначе, — сказал он. — Этому залу далеко до великолепия моих Золотых Палат, и с нами нет твоего друга, которого я тоже хотел бы видеть рядом с собой. Но, наверное, не скоро еще сядем мы все вместе за пиршественный стол в Метузельде. Когда я вернусь туда, не до пиров нам будет. Станем же пить, есть и беседовать, пока позволяет время! А потом ты поедешь со мной.
– Правда? — воскликнул Мерри, смутившись и донельзя обрадовавшись. — Это было бы просто чудесно! — Никогда и никому он не был еще так благодарен за доброе слово. Но, спохватившись, тут же добавил, заикаясь: — Боюсь, я только стану зря мешаться у всех под ногами, государь! Но я буду очень стараться, честное слово!
– Нисколько не сомневаюсь, — успокоил его Король. — Я велел подыскать тебе крепкого горного пони. Дороги, которые нас ожидают, будут ему вполне по силам — в горах твоя маленькая лошадка ни в чем не уступит большим. Мы будем пробираться горными тропами и по пути в Эдорас навестим Дунхаргскую Крепость[521], где ждет меня королевна Эовейн. Хочешь быть моим оруженосцем? Эомер! Найдутся ли в здешней оружейне доспехи для моего нового слуги?
– Оружейня тут небогатая, повелитель, — развел руками Эомер. — Шлем полегче, может быть, и отыщется, но доспехов и мечей на рост невеличка здесь нет.
– О мече не беспокойся, — вмешался Мерри, спрыгивая на землю и доставая из черных ножен блестящий клинок. Сердце ему внезапно захлестнула горячая волна любви и признательности; встав на одно колено, он поцеловал руку старому Королю и воскликнул: — Позволишь ли ты сложить к твоим ногам меч Мериадока из Заселья, о король Теоден? Примешь ли ты мою службу?
– С радостью, — ответил Король.
Возложив длинные, покрытые морщинами руки на темную курчавую голову хоббита, он благословил его и произнес:
– Встань, о Мериадок, воин Рохана, рыцарь Метузельда! Возьми свой меч, и пусть он принесет тебе счастье!
– Будь мне отцом, государь! — прошептал Мерри.
– Да будет по–твоему. Но надолго ли? — ответил Теоден. Так они беседовали за трапезой, пока наконец Эомер не напомнил:
– Близится названный тобою час, государь. Повелеть, чтобы протрубили в рог? Но где Арагорн? Его место осталось незанятым, и он не вкушал пищи.
– Как бы то ни было, время выступать, — решил Теоден. — Предупреди Арагорна, что пора в путь!
С этими словами он поднялся и в окружении свиты покинул трапезную, направляясь за ворота крепости. Всадники постепенно собирались, многие уже гарцевали на лошадях. Мерри увидел, что отряд вырос, и не просто вырос, а превратился в войско: в крепости Король оставил лишь небольшой гарнизон — все прочие отправлялись с ним в Эдорас, на общий смотр. Ночью из Хельмской Теснины туда уже выехало около тысячи всадников; еще около пятисот задержалось в крепости, чтобы на следующий день сопровождать Короля. В большинстве своем это были воины из Западной Лощины.
Следопыты молча восседали на своих конях, выстроившись в один ряд в стороне от всех прочих, вооруженные копьями, луками и мечами, в наброшенных на плечи темно–серых плащах с капюшонами, закрывающими шлемы. Их могучие кони стояли как вкопанные; это были благородные животные, но с жесткой шерстью. Один конь, оседланный, но без седока, ждал Арагорна — дунаданы привели его с севера специально для своего друга. Имя коня было Роэрин. Ни сбруя на скакунах Следопытов, ни одежда самих дунаданов дорогим убранством не отличались. Соплеменники Арагорна не носили ни золота, ни драгоценных камней, и на их доспехах не красовалось гербов. Единственным, общим для всех, украшением были у них серебряные застежки в виде звезды, которыми скреплялись их плащи на левом плече.
Король сел на Снежногрива. Мерри взобрался на своего пони по имени Стибба[522]. Тем временем в воротах крепости показался Эомер; за ним шли Арагорн с Халбарадом. Последний, как и прежде, держал в руках что–то вроде древка от копья, обмотанного черной тканью. Следом появились два высоких воина, с виду и молодые, и старые одновременно, — Элладан и Элрохир; так были похожи друг на друга сыновья Элронда, что мало кто мог различить их, — темноволосые, сероглазые, с тонкими эльфийскими лицами, в блестящих кольчугах под одинаковыми серебристыми плащами. Затем в воротах показались Леголас и Гимли. Но Мерри смотрел только на Арагорна, дивясь происшедшей в нем перемене. За истекшую ночь тот, похоже, постарел на много лет. Лицо его было серо, брови нахмурены. Он казался неимоверно усталым.
– Меня мучают сомнения, государь, — проговорил он, подходя к Теодену. — Мне были переданы странные слова, и впереди меня ждут новые опасности. Размыслив, я понял, что должен изменить свои планы. Скажи, сколько времени займет твой путь в Дунхаргскую Крепость?
– После полудня минул уже час, — ответил вместо Короля Эомер. — В Дунхарге мы будем на третий день, к вечеру. Это будет первая ночь после полнолуния. На следующее за нею утро в Эдорасе объявлен смотр. Если мы хотим собрать воедино все силы Рохана, быстрее нам никак не управиться.
Арагорн медлил.
– Три дня, — сказал он словно сам себе. — Через три дня смотр войск Рохана только еще начнется… Да, теперь я, пожалуй, и сам вижу: скорее не получится.
Он поднял взгляд. Видимо, окончательное решение было принято: об этом говорили разгладившиеся черты его лица.
– Прости, государь, но я и мои собратья вынуждены с тобой расстаться. Мы поедем своим путем, и поедем открыто. Мне незачем больше таиться. Нам нужно спешить на восток, причем кратчайшей дорогой. Я должен вступить на Тропу Мертвых.
– На Тропу Мертвых? — вздрогнул Теоден. — Зачем ты о ней вспомнил?
Эомер обернулся и посмотрел на Арагорна широко открытыми глазами. Мерри почудилось, что лица воинов, стоявших поблизости и слышавших разговор, побледнели.
– Если Тропа эта не выдумана, то начинается она неподалеку от Дунхаргской Крепости, — сказал Теоден. — Но живому человеку вступить на нее не дано.
– Увы, друг мой Арагорн! — сдавленно проговорил Эомер. — Я надеялся, что мы будем воевать с тобой рука об руку! Но если ты выбираешь Тропу Мертвых, нам придется расстаться и вряд ли я увижу тебя снова.
– И все–таки я ее выбираю, — повторил Арагорн. — Не отчаивайся, Эомер! Быть может, в решающем бою мы с тобой еще и встретимся, хотя бы все армии Мордора встали между нами!
– Поступай как знаешь, повелитель, — склонил голову Теоден. — Надо думать, ты не случайно выбираешь дороги, на которые другим вступать возбраняется. Такова уж, видно, твоя судьба. Наша разлука глубоко печалит меня, и силы мои умалились, но мой путь ведет в горы, и медлить я больше не могу. Прощай!
– Прощай и ты, о Король! — отозвался Арагорн. — Спеши вперед, навстречу славе! Счастливого пути, Мерри! Я оставляю тебя в надежных руках и буду за тебя спокоен. Мог ли я уповать на такой исход, когда гнался за орками до самого Фангорна? А Гимли и Леголас, надеюсь, поедут со мной. Нас ждет новая охота. Но о тебе мы не забудем!
– До свидания! — выдавил из себя Мерри, не зная, что еще сказать, — уж очень маленьким и никому не нужным казался он себе в эту минуту.
Все услышанное осталось для него загадкой и подействовало на него угнетающе. Больше, чем когда–либо в жизни, ему недоставало сейчас Пиппина с его полной неспособностью унывать.
Всадники ждали сигнала к выступлению и еле сдерживали пляшущих от нетерпения коней. Скорее бы кончилось это затянувшееся прощание!
Теоден отдал Эомеру приказ, тот поднял руку, крикнул — и войско двинулось. Всадники выехали за Хельмский Ров, миновали выход из ущелья — и наконец головной отряд резко вывернул к востоку, на дорогу, вьющуюся вдоль предгорий. Через полторы версты дорога брала к югу и исчезала среди холмов. Арагорн, подъехав к самому Рву, долго смотрел вслед королевскому войску и, когда последний всадник скрылся за поворотом, обернулся к Халбараду.
– Я полюбил этих троих, и меньшего не меньше прочих, — молвил он. — Он не ведает, навстречу какой судьбе едет, но, если бы и ведал, назад не повернул бы.
– Засельчане малы ростом, но доблестны, — подтвердил Халбарад. — Они, правда, почти ничего не знают о той службе, которую мы несем на границах их страны. Но я на них не в обиде.
– Наши судьбы сплелись воедино, — сказал Арагорн. — И все же — увы! — здесь нам суждено разлучиться. А теперь я пойду подкреплюсь перед дорогой — и в путь. Идем, Леголас! И ты, Гимли! Нам надо поговорить.
Они вернулись в крепость вместе. Некоторое время Арагорн ел молча, а гном с эльфом ждали, когда же он вымолвит хоть словечко; наконец Леголас не вытерпел.
– Говори же! — потребовал он. — Может быть, тебе станет легче. Стряхни тень! Что случилось? Прошло всего несколько часов, а тебя не узнать!
– Я выдержал схватку пострашнее, чем битва за Хорнбург, — поднял взгляд Арагорн. — Я смотрел в Камень Орфанка, друзья мои.
– Ты глядел в этот проклятый Камень?! — вскричал Гимли, испуганный и пораженный. — Значит, ты… вступил в общение с Врагом? Но позволь, на это даже Гэндальф не отваживался!
– Ты забыл, с кем говоришь, — сурово осадил его Арагорн, сверкнув очами. — Разве ты не слышал моего полного имени у врат Эдораса? Ты мнишь, я мог предать наше общее дело?.. Нет, Гимли! — Тут голос его зазвучал немного ласковее, лицо смягчилось, и он стал похож на человека, который много ночей провел в бессонных трудах. — Я — истинный владелец этого Камня, но, кроме прав на него, у меня есть еще и сила, чтобы воспользоваться им! Во всяком случае, я так считаю. Что касается права, то оспорить его не может никто. Хватило и силы на первую пробу — правда, едва–едва. — Он глубоко вздохнул. — Это была жестокая схватка, и я не скоро от нее оправлюсь. Мне удалось не проронить ни слова, и в конце концов я сумел подчинить Камень своей воле. Уже одно это заставит Врага терзаться. Но главное — он увидел меня! Да, достойный Гимли! Я предстал его взору, но не в том обличье, в котором меня видишь ты. Если, не ровен час, ему удастся обратить это себе на пользу, то я поступил опрометчиво. Но я так не думаю. Знать, что я жив и хожу по земле, — для него удар, и сокрушительный! Глаза Орфанка не распознали под роханскими доспехами наследника Исилдура, но Саурон не забыл ни Исилдура, ни Элендилова меча — и вот в решающий для него час Шар являет ему Исилдура в моем обличье и ненавистный меч! Ибо со мной был Перекованный Клинок, а Враг еще не настолько силен, чтобы не знать страха, и его непрестанно мучают сомнения.
– И все же его власть очень велика, — покачал головой Гимли. — Боюсь, теперь он нанесет удар быстрее, чем замышлял!
– Кто торопится, часто бьет мимо, — ответил Арагорн. — Но правда твоя — теперь уже нельзя сидеть и ждать, пока он сделает первый ход. Мы должны перейти в наступление. Открою вам, друзья мои, что, подчинив себе Камень, я узнал много нового. Гондор под ударом, но главная беда грядет не с востока, а с юга, откуда ее ждут меньше. Там назревает грозная опасность, которая оттянет у Минас Тирита много сил — а их у Крепости в обрез. Если мы не отведем угрозу, то, боюсь, город не продержится и десяти дней.
– Стало быть, Минас Тирит падет. — Лицо Гимли омрачилось. — И мы ничем не поможем! Да и как нам туда поспеть?
– Подкрепления я послать не могу, значит, мне нужно быть там самому, — продолжал Арагорн. — Что касается сроков, то есть только одна дорога, которая приведет нас в прибрежные земли раньше, чем решится судьба Минас Тирита. Это — Тропа Мертвых.
– Тропа Мертвых… — проговорил Гимли. — Зловещее название! Похоже, роханцы не любят говорить о ней. Ты уверен, что живое существо может пройти этой Тропой и остаться невредимым? Ну хорошо, положим, ты уцелеешь. Но что такое горстка воинов против мощи Мордора?
– С тех пор как роханцы осели в здешних краях, еще никто из смертных не прошел этой Тропой, — ответил Арагорн. — Она закрыта. Но сказано, что в черный час наследник Исилдура найдет в себе мужество и сумеет пройти по ней. Послушайте! Вот какое слово передано мне сыновьями Элронда от их мудрого отца, искушенного в Предании: «Пусть Арагорн вспомнит слова провидца. Не пробил ли час взыскать Тропу Мертвых?»
– Как же звучали слова провидца? — спросил Леголас.
– Вот что изрек предсказатель Малбет[523] во времена Арведуи[524], последнего короля Форноста:
Над равнинами тень простерлась,
Покрывая крылами запад.
Дрогнул камень, могилы предков
Ждут своих судеб. Скорей восстаньте,
Неживые, бесчестье смойте!
Час для тех, кто нарушил клятву,
Собираться к Черному Камню:
Рог трубит над вершиной Эреха[525].
Кто воззвал вас? Кто кличет тени?
Кто к забытым из тьмы взывает?
Чьей он крови? — Принявших клятву.
Чьих земель он? — Грядет с полночи.
Чем влеком он? — Нуждою бранной.
Он нарушит круги заклятья,
Он осилит Ворота Мертвых.
– Темен путь, о котором ты говоришь, — вздохнул Гимли. — Но эти слова могут поспорить с твоими в загадочности!
– Если ты хочешь уразуметь их, идем со мной, — отозвался Арагорн. — Более того, я прошу тебя об этом. Мой путь предопределен. Я вступаю на него не добровольно — меня гонит нужда. Но ты должен сделать это по собственному выбору. Я не могу принуждать тебя. На этом пути нас подстерегает страх и тяжелый, изнурительный труд — а возможно, кое–что и похуже.
– Я пойду за тобой всюду — даже на Тропу Мертвых, куда бы она ни вела, — без колебаний сказал Гимли.
– И я, — сказал Леголас. — Я не боюсь Мертвых.
– Полагаю, эти Забытые не позабыли, как держать оружие? — осведомился Гимли. — А то зачем бы нам их беспокоить?
– Это мы узнаем на горе Эрех, если нам дано будет туда добраться, — ответил Арагорн. — Клятва, которую они нарушили, обязывала их выступить против Саурона — и, если Забытые собираются исправить ошибку, они должны взяться за оружие. На горе Эрех стоит большой черный камень. Говорят, он привезен Исилдуром из Нуменора. На заре гондорского могущества Владетель Белых Гор присягнул Исилдуру на этом камне и поклялся в дружбе и верности. Когда Саурон вернул себе Мордор и восстановил былую силу, Исилдур призвал горцев и потребовал, чтобы те выполнили клятву, — но они отказались, ибо в Черные Годы поклонялись Саурону и приносили ему жертвы. Тогда Исилдур сказал Горному Владыке: «Да оборвется на тебе род ваших государей! А ежели Нуменор одолеет Черного Властелина — да свершится заклятье, кое налагаю я на тебя и людей твоих: да не узнают они покоя, пока не исполнят клятвы! Война продлится не одно столетие, и вас еще воззовут из небытия, прежде чем ей настанет конец». И горный народ бежал от гнева Исилдура, так и не осмелившись поднять против него оружие. Они скрылись в тайных урочищах, перестали встречаться с другими племенами и отступали все выше и выше, к бесплодным вершинам, пока не погибли и не вымерли все до единого. Но страх остался жить, и страх этот доныне тяготеет над горой Эрех и над всеми местами, где укрывалось когда–то это племя, — ибо Мертвые так и не обрели покоя… И все же я должен туда идти. Живущие не в силах помочь мне. — С этими словами Арагорн поднялся.
– Вперед! — воскликнул он, выхватив меч, ярко сверкнувший в полумраке хорнбургской трапезной. — В путь, к Черному Камню Эреха! Я вступаю на Тропу Мертвых! Чья воля тверда — за мной!
Леголас и Гимли молча поднялись и вслед за Арагорном покинули трапезную. Безмолвные Следопыты в низко надвинутых капюшонах все так же неподвижно ждали на зеленом лугу у крепости. Леголас и Гимли оседлали своего коня, Арагорн вскочил на Роэрина, Халбарад поднял к губам большой рог и протрубил. По Хельмской Теснине прокатилось эхо — и кони ураганом понеслись к выходу из долины, провожаемые недоуменными взглядами людей, оставшихся на Валу и в Крепости.
Пока войско Теодена медленно пробиралось по горным тропам, Серая Дружина с быстротой ветра пересекла равнину и к вечеру следующего дня достигла Эдораса. Там Следопыты дали коням немного отдохнуть и помчались дальше, чтобы к ночи успеть в Дунхаргскую Крепость.
Эовейн с радостью встретила и приняла гостей: она еще никогда не видела столь могучих воинов, как дунаданы и прекрасноликие сыновья Элронда. Но чаще всего взгляд ее останавливался на Арагорне. Когда гости сели за вечернюю трапезу, она усадила Арагорна по правую руку от себя и завела с ним беседу. Так ей стало известно все, что произошло после отъезда Теодена и о чем она знала лишь по скудным сообщениям гонцов. Когда Эовейн слушала рассказ о сражении в Хельмской Теснине, о разгроме врагов и о том, как Король повел в бой своих воинов, глаза у нее блестели.
Наконец она молвила:
– Вы утомлены, достойные князья, идите же отдыхать. Постели приготовлены — правда, на скорую руку, но завтра мы найдем вам пристанище поудобнее.
– Не пекись об этом, госпожа моя, — ответил Арагорн. — Довольно того, что мы переночуем под крышей и на рассвете сможем вкусить пищи. Ибо дело, что зовет меня, неотложно, и мы покинем этот дом с первым проблеском зари.
Эовейн улыбнулась:
– Сколь же благородно было с твоей стороны, о высокочтимый повелитель, свернуть с дороги затем лишь, чтобы принести Эовейн весть о победе и утешить печальную узницу в ее изгнании!
– Нет на свете воина, который не почел бы за счастье совершить ради тебя такой труд, госпожа, — отвечал Арагорн. — Но, сказать по правде, будь у меня лишь эта причина, я бы здесь не очутился. Я не свернул с дороги. Мой путь лежит через Дунхаргскую Крепость.
Видно было, что ответ пришелся королевне не по нраву.
– В таком случае ты сбился с пути, о повелитель. — В голосе ее прозвучал холод. — Из Харгского ущелья нет пути ни на восток, ни на юг. Тебе придется возвратиться той же дорогой, какой ты сюда приехал.
– Нет, госпожа, я не сбился с пути, — покачал головой Арагорн. — Я знаю эти края и ходил по твоей земле задолго до того, как родилась ты, чтобы ее украсить. Кроме той дороги, о которой ты говоришь, есть еще одна. На нее–то я и вступлю завтра утром. Это — Тропа Мертвых.
Эовейн сильно побледнела и долго глядела на него, не проронив ни слова, будто пораженная его словами в самое сердце. Все остальные хранили молчание.
– Стало быть, ты идешь за смертью, Арагорн? — проговорила наконец Эовейн. — Кроме смерти, ты ничего не найдешь на этой Тропе. Мертвые не пускают к себе живых.
– Может статься, меня они пропустят, — молвил Арагорн. — Во всяком случае, мой долг — испытать судьбу. Другого пути у меня нет.
– Но это же безумие! — воскликнула Эовейн. — Твои спутники — славные и могучие воины. Не в царство смерти должен ты вести их, а на поле битвы, где каждый на счету! Останься и поезжай с моим братом, прошу тебя! Тогда сердца наши просветлеют и ярче разгорится наша надежда.
– Это не безумие, госпожа, — возразил Арагорн. — Я вступаю на путь, который мне назначен. Те же, кто следует за мной, решились на это добровольно — я их не понуждал. Если они пожелают, то могут остаться здесь и позже отправиться на войну вместе с роханцами. Тогда я пойду один, ибо таков мой долг.
Разговор оборвался, и остаток трапезы прошел в молчании, хотя Эовейн смотрела на Арагорна неотрывно, и все замечали, что она испытывает душевную муку и смятение. Наконец гости встали из–за стола, поклонились хозяйке в пояс и, поблагодарив ее за гостеприимство, отправились отдыхать.
Арагорн подходил к шатру, который он разделял с Леголасом и Гимли, когда за его спиной вдруг послышались шаги и его окликнули. То была Эовейн. Арагорн обернулся, и она показалась ему нежным мерцанием в ночи, ибо одета она была в белое; но глаза ее горели огнем решимости.
– Арагорн, зачем ты идешь дорогой смерти? — тихо спросила она.
– Я должен, королевна, — мягко ответил он. — Только так могу я совершить то, что предназначено мне совершить в войне против Саурона. Я не сам выбираю опасные тропы, о Эовейн! Если бы я мог вернуться туда, где осталось мое сердце, я был бы сейчас далеко на севере, в блаженной долине, которая зовется Ривенделл.
Эовейн молчала, словно пытаясь угадать скрытый смысл его слов, — и вдруг положила руку ему на плечо.
– Ты суров и тверд в решениях, господин мой, — сказала она. — Такие, как ты, добывают себе великую славу. — И прибавила, помедлив: — Если тебе суждено идти по этой дороге, позволь мне отправиться с тобой! Мне наскучило отсиживаться по горным долинам, и я хочу встретить опасность в битве, лицом к лицу.
– Твой долг — быть со своим народом, — возразил Арагорн.
– Долг! Опять долг! Только и слышу, что о долге! — воскликнула Эовейн. — Разве я не из рода Эорла? Мне пристало носить оружие, а не ходить в няньках. Я слишком долго предавалась ожиданию, и шаги мои были нетверды. Но теперь, когда я прочно стою на ногах, — разве не могу я сама распорядиться своей судьбой?
– Немногим удается сделать это с честью, — возразил Арагорн. — Разве на тебе не лежит бремя власти, разве не тебе выпало печься о твоем народе, пока Король воюет? Избери Теоден не тебя, а кого–нибудь другого, скажем одного из военачальников, разве тот смог бы так легко сбросить с плеч свои обязанности, даже если бы они ему смертельно наскучили?
– Но почему выбор всегда падает на меня? — горько воскликнула Эовейн. — Почему я вечно должна оставаться дома, когда всадники скачут в бой? Они добудут себе славу, а я так и буду до самой смерти следить за хозяйством, принимать гостей и готовить им стол и ночлег. Разве это справедливо?
– На этот раз, — молвил Арагорн, — может случиться, что с поля битвы не вернется никто. В этом сражении понадобится мужество без оглядки на славу, ибо никто никогда не узнает, какие подвиги совершили павшие, в последний раз выступив на защиту своего дома… Но ведь подвиг остается подвигом, даже если его некому воспеть.
Эовейн отмахнулась:
– Все твои слова значат только одно: ты женщина и твое место — в доме. Когда мужчины, стяжав себе славу, погибнут, тебе дозволено будет — пожалуйста! — сгореть вместе с этим домом, который больше никому не будет нужен. Но я не служанка, я — из рода Эорла. Я умею сидеть в седле, владею мечом и не боюсь ни боли, ни смерти.
– Чего же ты боишься, госпожа?
– Неволи, — бросила она. — Я боюсь просидеть всю жизнь под замком, боюсь дождаться дня, когда усталость и годы примирят меня с тюрьмой, когда надежда совершить великое исчезнет, забудется и перестанет волновать сердце.
– Но ты хотела, чтобы я отказался от пути, который я выбрал, только потому, что он кажется тебе опасным, — разве не так?
– Советовать — другое дело, — гордо вскинула голову Эовейн. — И я вовсе не отговариваю тебя от опасных путей. Я зову тебя в бой, где твой меч сможет завоевать тебе победу и славу. Ненавижу, когда лучшее гибнет понапрасну!
– Я тоже, — сказал Арагорн. — Потому я и говорю тебе, Эовейн: останься. Идти на юг тебя не обязывает ничто.
– Тех, кто идет с тобой, тоже ничто не обязывает, но они все–таки идут — потому, что хотят быть с тобой… потому, что любят тебя!..
Она повернулась и скрылась в ночной тьме.
Небо светлело, но солнце, всходившее за высоким восточным хребтом, еще не появлялось. Дружина была уже на конях, и Арагорн тоже собирался вскочить в седло, когда королевна Эовейн пришла проститься с ними. На ней были доспехи всадника, у пояса висел меч. В руке она держала кубок. Пожелав гостям счастливого пути, она пригубила вино, протянула кубок Арагорну, — и он осушил его до дна и сказал:
– Прощай, королевна Рохана! Я пью за благоденствие твоего рода, за твое счастье и за счастье твоих подданных. Передай своему брату: может быть, по ту сторону Тени мы с ним еще встретимся!
Гимли и Леголасу, стоявшим рядом, почудилось, что Эовейн готова расплакаться. Они привыкли видеть ее гордой и строгой; тем тяжелее было им смотреть на нее теперь.
Но она спросила:
– Так ты едешь, Арагорн?
– Да, госпожа.
– И по–прежнему не разрешаешь мне сопровождать тебя?
– Нет, госпожа моя, я не имею права сделать этого без ведома Короля и твоего брата. Но они появятся здесь не раньше завтрашнего вечера, а я не могу терять ни минуты. Прощай!
Эовейн опустилась на колени.
– Молю тебя, Арагорн! — произнесла она.
– Нет, госпожа! — твердо ответил Арагорн.
Он поднял Эовейн с коленей, поднес ее руку к губам, поцеловал — и, вскочив в седло, не оглядываясь поскакал прочь. Лишь те, кто хорошо знал его, видели, какую боль он унес в сердце.
Эовейн стояла словно каменная, уронив руки и глядя вслед конному отряду, пока последний воин не скрылся в черной тени Двиморберга, Заклятой Горы, где находились Ворота Мертвых.
Наконец она повернулась и, спотыкаясь, словно пораженная слепотой, побрела назад. Никто из роханцев не был свидетелем прощания: охваченные страхом, люди затаились в шатрах, не решаясь выйти, пока не разгорится день и не исчезнут из вида чужаки, которые не боятся Мертвых.
Были и такие, кто ворчал недобро:
– Разве это люди? Это эльфийские призраки! Пусть идут туда, где им место, в темные урочища, и не возвращаются. Время и так нелегкое!
Солнце еще не поднялось над высоким черным гребнем Заклятой Горы, и Дружину окружал полумрак. Страх начал закрадываться в сердца всадников сразу, как только кончилась гряда старых камней и отряд въехал в урочище Димхолт, заросшее темным лесом. Когда кони вступили в тень черных деревьев, склонившихся над дорогой, даже Леголасу стало не по себе. Впереди открывался вход в темную, глубокую расселину, а посреди дороги, как перст, возвещающий гибель, высился огромный камень.
– Кровь стынет, — пробормотал Гимли.
Остальные промолчали. Голос гнома глухо упал на влажную хвою, устилавшую землю под ногами. Кони отказывались идти дальше зловещего камня; всадникам пришлось спешиться и вести их в поводу. Один за другим спустились Арагорн и его спутники в расселину — и оказались перед каменной стеной, в которой, словно пасть самой Ночи, зияли разверстые Черные Ворота. Над входом смутно виднелись неясные символы, а изнутри, словно серый туман, выползал страх.
Дружина остановилась; среди всадников не нашлось никого, кто не дрогнул бы. Только Леголас остался спокоен — у эльфа призраки мертвых людей не вызывали ужаса.
– Вот они, эти страшные ворота, за которыми моя смерть, — прошептал Халбарад. — Но я все–таки войду в них. А вот коней туда будет не заманить.
– Туда идем мы, значит, должны идти и кони, — твердо сказал Арагорн. — Если мы пройдем сквозь тьму, за ее пределами нас ждет еще много долгих лиг пути, а каждый потерянный час играет на руку Саурону. За мной!
Он переступил порог — и так непреклонна была его воля, что дунаданы все как один шагнули следом и кони беспрекословно подчинились им. Ибо кони Следопытов любили своих хозяев так сильно, что готовы были идти за ними даже за порог страшной Двери, — только бы тверда была воля всадников. Один Арод, конь из Рохана, не двинулся с места: он дрожал, обливаясь потом, да так, что жаль было на него смотреть. Леголас закрыл ему глаза руками, пропел несколько слов, растворившихся в темноте, — и, еще дрожащего, перевел через порог. Гимли остался один. Ноги у него подгибались, и он рассердился на себя:
– Где это слыхано? Эльф идет под землю как ни в чем не бывало, а гном стоит у порога и трясется!
С этими словами он пересилил страх и ступил во тьму, но его ноги сразу же налились свинцом, а вокруг сделалось так черно, что даже ему, Гимли, сыну Глоина, бесстрашно спускавшемуся в глубочайшие пещеры Средьземелья, показалось, что он лишился зрения.
В Дунхаргской Крепости Арагорн запасся факелами. Теперь, возглавляя Дружину, он держал один из них над головой. Второй факел нес Элладан, шедший за Следопытами. Гимли, оступаясь на каждом шагу, пытался поспеть за ним. Перед собой он не видел ничего, кроме чадного пламени факелов, но каждый раз, когда Дружина останавливалась, гному чудилось, что со всех сторон до его ушей доносится многоустый шепот — приглушенный, настороженный, на языке, которого он не слышал ни разу в жизни.
Никто не напал на отряд, и никто не преградил дороги, но с каждой минутой Гимли становилось все страшнее — главным образом потому, что теперь он знал: возврата быть не может. Все пути к отступлению заполнила незримая армия, следовавшая за Дружиной след в след.
Они шли, не считая и не замечая времени, пока не наткнулись на нечто, о чем гном не мог впоследствии вспоминать без содрогания. Подземелье, насколько мог судить Гимли, было достаточно широким — но вдруг стены и вовсе расступились, и Дружина оказалась в просторном зале. Здесь гнома охватил такой ужас, что у него чуть не отнялись ноги. Далеко слева, поймав свет факелов, что–то блеснуло; Арагорн приостановился — и направился прямо туда.
«И как ему только не страшно? — подумал гном. — Попади мы в любую другую пещеру, Гимли, сын Глоина, первым бросился бы на блеск золота. Но здесь — ни за какие блага! Лежит, и пусть бы себе лежало!»
Но он все–таки последовал за остальными — и увидел, что Арагорн стоит на коленях, рассматривая что–то, а Элладан светит ему двумя факелами, своим и его. Перед Арагорном, у самой стены, лежал огромный скелет. На ребрах поблескивала кольчуга; рядом лежало оружие, не тронутое ржавчиной, — воздух в пещере, Гимли это почувствовал сразу, был необыкновенно сух. На кольчуге еще держалась позолота. Золотой пояс, который охватывал когда–то тело, был украшен темно–красными каменьями, шлем на костяном затылке сверкал чистым золотом. Смерть настигла воина у дальней стены подземного зала, когда он пытался открыть запертую каменную дверь. Костяные пальцы впились в зазор между дверью и стеной. Зазубренный меч, брошенный рядом, говорил о том, что воин в предсмертном отчаянии рубил им камень.
Арагорн не притронулся к останкам; долго он смотрел на них, ничего не говоря, затем встал и глубоко вздохнул.
– Симбэльминэ здесь не расцветут никогда, хотя бы настал и конец мира, — тихо проговорил он. — Девять и семь курганов поросли с тех пор зеленой травой, а он все лежит тут, под дверью, которую так и не открыл. Куда она ведет? Зачем он хотел пройти в нее? Этого никто никогда не узнает…
– Но я пришел не за этим! — вдруг громко крикнул он, оборачиваясь к шепчущей тьме. — Оставьте себе ваши сокровища и свято хранимые тайны Проклятых Лет! Все, что мне нужно, — это скорость. Пропустите нас и следуйте за нами! Я призываю вас к Камню горы Эрех!
Ответа не последовало — если не считать ответом мгновенно наступившую мертвую тишину, еще более зловещую, чем шепоты, только что наполнявшие пещеру. Дохнуло холодом. Огонь заметался и погас; разжечь факелы больше не удалось. Что произошло потом и сколько минуло часов — один или несколько, — Гимли не помнил. Дружина шла вперед. Он с трудом поспевал за остальными: в затылок ему дышал нестерпимый страх — вот–вот настигнет и вцепится! — а в ушах стояло шарканье несметного множества ног. Гимли оступался, падал, вставал снова — и наконец пополз на четвереньках, чувствуя, что больше не выдержит, что того и гляди потеряет рассудок и сам кинется назад, в объятия настигающего ужаса.
Вдруг до слуха донесся звон падающих капель — чистый и ясный, словно кто–то бросал камешки в темный колодец сна. Стало светлее. Но что это?.. Впереди показались еще одни ворота, с более высокой аркой; у порога журчал быстрый ручей. Дружина скрылась в белеющем проеме и — конец пещере! Глаза гнома различили впереди дорогу, бегущую вниз между почти отвесных скал, острыми зубцами вонзавшихся в далекое небо. Ущелье было таким узким и глубоким, что на темном синем небе вверху блестели крохотные звезды, хотя, как узнал потом Гимли, до заката оставалось еще целых два часа. Впрочем, гном не удивился бы, скажи ему кто–нибудь, что это вечер иного, забытого в веках, давно минувшего дня — или, может быть, чужого, неизвестного мира.
Всадники снова сели на лошадей, и Гимли вернулся к Леголасу. Отряд вытянулся в цепочку. Наступил вечер, сгустились плотные синие сумерки. Страх по–прежнему шел за Дружиной по пятам. Леголас, говоря что–то Гимли, обернулся — и гном увидел, как блеснули зоркие глаза эльфа. Позади ехал Элладан; он замыкал цепочку, но был далеко не последним из тех, кто ступил на дорогу, ведущую с гор.
– Мертвые не отстают! — воскликнул Леголас. — Я вижу их! Они растянулись по всей дороге. Призрачные люди и призрачные лошади, бледные знамена, похожие на обрывки облаков, копья, словно зимний лес в тумане… Мертвые не отстают!
– Это так, — подтвердил Элладан. — Мертвые следуют за нами. Они вняли зову.
Отряд выехал из ущелья внезапно, словно вынырнув из трещины в скале. Впереди раскинулась широкая горная долина. Поток, бурля и пенясь на широких уступах, с холодным шумом устремился вниз.
– Где мы? — спросил гном.
Элладан ответил:
– Мы спустились вниз от истоков Мортонда, длинной реки с ледяными водами, которая вдали отсюда впадает в море, омывающее скалы Дол Амрота. Думаю, ты не будешь спрашивать, откуда взялось другое имя этой реки, которым люди зовут ее испокон веков, — Черный Корень?
Долина Мортонда широким полукругом раскинулась среди обрывистых скал, глядевших на юг. Сплошь поросшая травой, в этот час она казалась серой — солнце уже зашло, и вдалеке, в окнах домов, мерцали огоньки: долина была богата, плодородна, и здесь обитало много людей.
Не оборачиваясь, Арагорн крикнул — да так, что его услышали все:
– Забудьте об усталости! Вперед! Вперед! Мы должны успеть к Камню Эреха до полуночи, а дорога туда еще неблизкая!
Не оглядываясь, помчались они вниз по горным лугам, пока не выехали на мост, перекинутый через набравший силу поток, и не отыскали дорогу, ведущую в низины.
В сельских домах, мимо которых они проносились, гасли огни, закрывались окна и двери, и люди, оказавшиеся на пути у всадников, разбегались с криками:
– Спасайтесь! Король Мертвых! Король Мертвых!
Где–то внизу ударил колокол. Все и вся бежало прочь при виде Арагорна, но всадники мчались не останавливаясь, как охотники, настигающие зверя, пока кони не начали спотыкаться от усталости. И вот незадолго до полуночи, когда воздух и земля слились в одну сплошную тьму, подобную тьме самых глубоких подземных пещер, — всадники Серой Дружины въехали наконец на гору Эрех.
Ужас перед Мертвыми с давних времен владычествовал над этой горой и пустынными полями вокруг нее. На ее вершине водружен был огромный каменный шар, наполовину врытый в землю; верхняя часть шара выступала над горой на высоту человеческого роста. Круглый черный камень выглядел здесь странно и неуместно. Некоторые верили, что он упал с неба, но старожилы еще помнили сказания Закатного Края, в которых говорилось, что камень этот был некогда вывезен из гибнущего Нуменора и поставить его здесь повелел сам Исилдур. Люди из долины боялись не только подходить к нему, но и жить поблизости; поговаривали, будто у Камня встречаются призраки и в тревожные времена держат здесь совет, толпясь вокруг вершины и перешептываясь.
К этому–то Камню и подъехала глубокой ночью Серая Дружина.
Всадники, натянув поводья, остановили коней. Элрохир подал Арагорну серебряный рог; тот поднял его к губам, протрубил — и всем, кто стоял поблизости, показалось, будто откуда–то послышался отклик, словно из дальних пещер долетело приглушенное эхо. Ничего больше слышно не было, но все чувствовали: вокруг горы собралось огромное войско. С гор дунул ветер, холодный, как дыхание призраков. Арагорн спешился и, стоя у Камня, воззвал громким голосом:
– Клятвопреступники! Зачем вы сюда явились?
Из тьмы послышался голос, донесшийся словно из дальнего далека:
– Дабы исполнить клятву и обрести покой.
Тогда Арагорн воскликнул:
– Ваш час настал! Я иду в Пеларгир, что на Андуине. Вы пойдете со мной. Когда весь этот край будет свободен от прислужников Саурона, я признáю, что ваша клятва исполнена. Тогда вы покинете эти места и обретете вечный покой. Это говорю я, Элессар, наследник Исилдура, Короля Гондора!
С этими словами он велел Халбараду развернуть знамя, которое тот привез из Ривенделла. Но — странно! — полотнище оказалось совершенно черным. Если и были на нем вышиты какие–либо знаки или слова, в темноте их разглядеть было невозможно. Наступила тишина, и с этого момента вздохи и шепоты больше ее не нарушали. Дружина разбила у Камня лагерь, но почти никто глаз так и не сомкнул, ибо страх всю ночь стоял вокруг плотной стеной.
С первым лучом зари, холодной и бледной, Арагорн поднялся и вновь повел Дружину вперед. Это была неслыханная, изнурительная скачка. Мало кто из воинов выдержал бы ее, если бы не воля Арагорна, что по–прежнему вела отряд за собой. Никто из смертных не смог бы совершить такого похода, кроме дунаданов с Севера, а с ними — гнома Гимли и эльфа Леголаса!
Миновав перешеек Тарланг, они понеслись по Ламедону. Войско призраков не отставало от Дружины ни на шаг, а впереди летел страх. Так добрались они до Калембэла[526], города на реке Кирил[527], и солнце цвета крови село за Пиннат Гэлин, оставшийся далеко позади, на западе. Город был пуст, броды свободны — большинство мужчин ушло на войну, остальные жители разбежались и попрятались, заслышав, что грядет Король Мертвых. На следующий день заря не встала. Тьма Мордорской Бури поглотила Серую Дружину, скрыв ее от взора смертных. Но Мертвые следовали за нею неотступно.
Глава третья.СМОТР РОХАНСКИХ ВОЙСК
Все дороги теперь вели на восток, навстречу войне и Тьме, перешедшей в открытое наступление. Пиппин смотрел на Правителя Дол Амрота, въезжающего под развевающимися знаменами в Большие Ворота Минас Тирита; король Рохана возвращался в Дунхаргскую Крепость, закончив переход через горы.
День уже мерк. В прощальных лучах солнца на тропу перед всадниками падали длинные заострившиеся тени. На крутой горный склон, под ветви шепчущихся между собой темных елей, заползала тьма. Теперь, когда дневной переход был позади, Король ехал не спеша. Дорога огибала большой горный утес и ныряла в полную шорохов лесную мглу. Всадники длинной цепью растянулись вдоль нескончаемого спуска. Когда передовые отряды достигли наконец дна ущелья, в самых глубоких лощинах уже залегли сумерки. Солнце скрылось. На горные водопады спустился вечер.
Весь день всадников сопровождал шум потока, который, сбегая с оставшегося позади перевала, пробивал себе далеко внизу узкую дорогу среди одетых в сосновые леса крутых склонов. Теперь, миновав каменные ворота ущелья, он вырвался на свободу, в долину. Всадники последовали за ним — и в шуме вечерних вод их взглядам внезапно открылась Харгская долина. Принявший в себя множество ручьев Снаубурн[528], кипя и пенясь, правил путь к Эдорасу, к его зеленым холмам и равнинам. Справа, возле устья обширной долины, громоздился могучий Старкхорн[529] с его огромными, укутанными в тучи каменными бастионами; высоко над миром вздымалась его зазубренная вершина, покрытая вечными снегами, с запада огненно–алая, с востока отуманенная голубой тенью.
Мерри глядел на эту новую для него страну, широко раскрыв глаза. Сколько всего ему рассказывали об этих краях за время долгой дороги — и наконец он здесь! Вот он какой, этот мир без неба, где глаз, напрасно силясь проникнуть сквозь дымку, видит только вздымающиеся все выше и выше исполинские каменные стены, за которыми встают новые, еще более высокие пики, а за ними — отвесные обрывы и мрачные, повитые туманом пропасти… Мерри сидел в седле, прикрыв глаза и прислушиваясь сквозь дрему к шуму воды, шелесту темных деревьев, шороху осыпающихся камней и всеобъемлющему безмолвию, стоявшему за каждым звуком. Мерри любил горы, точнее, любил о них думать — как величаво синели они на краю завезенных издалека легенд! Но здесь он чувствовал, будто на плечи ему легла вся непомерная, неподъемная тяжесть мироздания. Ему хотелось запереться от всего этого великолепия в какой–нибудь тихой комнатушке, у камелька…
Он устал и выдохся: войско ехало медленно, но зато и привалы объявлялись редко. Три долгих дня Мерри беспрерывно трясся в седле, пока тропа взбиралась на перевалы, ныряла в глубокие долины, переходила вброд горные реки. Иногда, если дорога становилась чуть шире, он трусил на своем мохнатом сереньком пони рядом с Королем, восседавшим на большом белом коне, и не обращал внимания на улыбки, которыми обменивались всадники, глядя на эту диковинную пару — Короля и хоббита. В такие часы Мерри подолгу беседовал с Теоденом, рассказывая ему про родимые края и хоббичьи обычаи, слушал длинные сказания о Рохане и его древних героях. Но бóльшую часть времени — особенно в последний день — он молча ехал следом за Королем, пытаясь вникнуть в медленный и звучный говор перекликавшихся друг с другом всадников. Хоббиту мерещилось, что многие слова он знает, — только в устах роханцев они, казалось, звучали сочнее и выразительнее, чем на языке его родного Заселья. Но смысл от Мерри ускользал. Иногда кто–нибудь из всадников запевал, звонко и весело; тогда сердце хоббита начинало биться сильнее, хотя он и не понимал, о чем песня.
И все же ощущение одиночества не проходило, а к концу пути стало и вовсе мучительным. Мерри не переставая думал о Пиппине. Где он сейчас? В каком уголке этого странного мира? Куда его могло забросить? И что сталось с Арагорном, Гимли, Леголасом? Однажды будто что–то холодное прикоснулось к его сердцу: в памяти ожили Фродо и Сэм.
«Как я мог позабыть о них! — укорил он себя. — Да они важнее всех нас, вместе взятых! Я зачем ушел из дому? Чтобы им помогать. А теперь они далеко, за сотни верст отсюда, если только живы…»
От этой мысли его пробрал озноб.
– Харгская долина! Наконец–то! — услышал он голос Эомера. — Теперь мы почти у цели!
Они остановились. Тропа круто шла вниз, к выходу из ущелья. Из туманной дымки, словно из высокого окна башни, виден был край огромной долины с одиноким огоньком, мерцающим у реки.
– Сегодня наш путь окончен, — молвил Теоден. — Но дорога еще предстоит дальняя… Вчера было полнолуние — значит, на рассвете я отправлюсь на смотр войск, в Эдорас.
– Послушай моего совета, Король, — понизив голос, проговорил Эомер. — Проведи смотр, а потом возвращайся — и подожди, пока отгремит война, чем бы она ни кончилась!
Теоден усмехнулся:
– Нет, сын мой, ибо так я буду называть тебя отныне! Мои старые уши не желают больше слушать вкрадчивых речей Червеуста. — Король выпрямился в седле и оглядел своих воинов, растянувшихся в длинную цепочку, конец которой скрывался в сумерках. — Кажется, в те дни, что минули с нашего выступления, уместился не один год. Но я уже не обопрусь более о палку. Если война будет проиграна, разве бегство в горы спасет меня? А если мы победим, то велика ли будет утрата, если я паду в бою, отдав последние силы этой победе? Впрочем, не будем пока об этом думать! Эту ночь я проведу в Дунхаргской Крепости. Что бы ни случилось, у нас есть еще целый вечер без войны. Едем!
Сумерки уже сгустились, когда передовой отряд наконец вышел в долину. Снаубурн бежал вдоль западного склона, и вскоре тропа привела всадников к броду, где, широко разлившись, река весело звенела на камнях плеса.
Брод стерегли. Стоило отряду приблизиться, как из–за скал выступили вооруженные воины. Узнав Короля, они приветствовали его радостными криками:
– Король Теоден!.. Король!.. Король вернулся!..
Протрубил рог. По долине прокатилось гулкое эхо. Издали донеслись ответные сигналы, и на другом берегу реки замерцали огни.
Внезапно откуда–то сверху, из невидимой расселины или пещеры, грянули трубы и, слившись в единый хор, многократно отозвались среди каменных громад.
Так возвратился король Марки на запад, в Дунхаргскую Крепость, к подножию Белых Гор, одержав великую победу. Здесь он нашел главные силы оставшихся в Рохане войск полностью готовыми к смотру. Как только стало известно о прибытии Короля, военачальники поспешили ему навстречу с известиями от Гэндальфа. Возглавлял их Дунхир[530], правитель Харгской долины.
– Три дня назад на заре в Эдорас как ветер влетел Скадуфакс, и Гэндальф возвестил нам о твоей победе, Король, — сказал Дунхир. — Мы возрадовались всей душой. Гэндальф передал нам твое повеление — спешно готовить войска к смотру. А потом явилась Крылатая Тень…
– Крылатая Тень? — переспросил Теоден. — Мы тоже повстречали ее. Но это было глубокой ночью, еще до того, как Гэндальф нас покинул.
– Может быть, — ответил Дунхир. — Но эта же Тень — или другая — в то утро посетила и нас. Она была как сгусток тьмы в образе чудовищной птицы. Великая тревога объяла нас с ее появлением. Тень снизилась над Метузельдом, и, когда ее крылья уже почти коснулись крыши, она испустила крик, да такой, что сердца у нас едва не остановились. Гэндальф дал нам совет не показываться в открытой степи и встречать тебя здесь, в долине, под защитой гор. Еще он предупредил нас, чтобы мы не зажигали без надобности огней. Он отдавал приказы так, словно имел на это полное право. Мы поверили, что слова его не расходятся с твоей волей, и сделали все, как он сказал. Ну а здесь, в долине, пока ничего особенного не произошло.
– Вы поступили мудро, — сказал Теоден. — Теперь я отправлюсь в Дунхарг и, прежде чем отдыхать, созову полководцев и военачальников. Пусть они прибудут сколь возможно быстрее!
Дорога свернула в долину, которая в этом месте была более версты шириной. Вокруг простирались луга, поросшие серой в густых сумерках травой. Впереди Мерри различил хмурую стену: то был последний из отрогов Старкхорна, когда–то давно, в минувшие эпохи, рассеченный надвое руслом горной реки.
По равнине тянулись бесконечные ряды палаток, шалашей и навесов. Между ними сновало множество людей. Некоторые, заметив Короля и воинов, выбегали к дороге, чтобы приветствовать королевский кортеж. Меж рядами палаток, как молодой лес, стояли воткнутые в землю пики; здесь же переступали с ноги на ногу привязанные кони. Огромный лагерь постепенно погружался во тьму. С вершины уже веяло ночным холодом, но Мерри не заметил ни фонарей, ни костров. Между палаток, завернувшись в теплые плащи, прохаживались часовые.
Хоббит вертел головой, гадая — сколько же всадников собралось на смотр? Из–за темноты прикинуть было трудно, но, судя по всему, не одна тысяча… Тем временем королевская свита пересекла долину и вплотную подъехала к нависающей над головами скале. Начался крутой подъем. Мерри глянул наверх — и обомлел. Такого он в жизни не видывал! Он сразу догадался, что дорогу проложили очень давно — должно быть, в такие давние времена, о которых и в песнях–то не поется. Дорога взбиралась по отвесной скале круто, как лестница, делая резкие повороты. Здесь могли пройти люди, могли — осторожно переступая — лошади; можно было, очень медленно и с большим трудом, втащить телегу. Но враги — за исключением врагов крылатых — ни за что не поднялись бы по этой дороге: для обороны достаточно было и горстки бойцов. На каждом повороте стояло по большому камню, изображавшему человеческую фигуру, правда с грубыми, едва намеченными чертами. Идолы застыли в неуклюжих позах, скрестив кривые ноги и сложив коротенькие ручки на больших, обвислых животах. У некоторых лица были совершенно стерты временем, и они печально взирали на проезжающих черными дырами пустых глазниц. Роханцы не обращали на них никакого внимания, да и сами изваяния, которые в долине называли шишигами[531], давно потеряли колдовскую силу и никого уже не могли напугать. Мерри разглядывал их с удивлением и чуть ли не с жалостью — так скорбно глядели каменные истуканы в сгустившуюся темноту.
Всадники уже поднялись над долиной сотни на две локтей, когда хоббит, обернувшись, заметил, что с Королем едет лишь небольшой отряд дружинников. Мерри разглядел далеко внизу вьющуюся цепочку всадников, которые еще не закончили переправу; всадники один за другим сворачивали с дороги и направлялись к приготовленным для них палаткам.
Наконец Король и его свита поднялись к острому гребню скальной стены и вскоре очутились в узкой расселине. Преодолев последний короткий подъем, кони выбрались на широкое плато, которое роханцы называли Фириэнфелд[532]. Это был зеленый луг, поросший травой и горным вереском, раскинувшийся на лоне гор высоко над вгрызшимся в глубь скал Снаубурном. С юга белел Старкхорн, с севера высился зубчатый, как пила, гребень Иренсаги[533], а меж ними чернела стена Двиморберга[534] — Заклятой Горы, чьи крутые склоны густо поросли мрачным сосновым лесом. Две гряды бесформенных камней обозначали тропу, разделявшую плато надвое и терявшуюся в сумерках густого ельника. Тот, кто отважился бы последовать за тропой, очутился бы в черном урочище Димхолт[535] у подножия Заклятой Горы. Там встретил бы его зловещий каменный столб и разверстая пасть запретной двери.
Такой была мрачная Дунхаргская Крепость, созданная руками давно забытых людей. О племени их не сохранилось ни песен, ни сказаний. Кануло даже самое имя его, и никто не знал, что было на этом месте в те давние времена — город, тайное святилище или, быть может, усыпальница королей?.. Дунхаргская Крепость была построена в Темные Годы, задолго до прибытия первых кораблей с Запада и задолго до того, как Дунаданы заложили первый камень Гондора, — но древние труженики исчезли, и только старые шишиги остались сидеть, всеми покинутые, на поворотах горной дороги…
Мерри обратил внимание на камни, рядами торчавшие вдоль тропы. Они напоминали зубы голодного зверя, но зубы черные, источенные временем, — один треснул, другой выпал, третий раскрошился от старости. Гадая, что бы могли означать эти камни, Мерри в глубине души надеялся, что Король все–таки не поедет вдоль этого мрачного ряда в темноту, под деревья! Повернув голову, хоббит заметил, что по обе стороны дороги расставлены палатки и шалаши, теснившиеся поближе к краю скалы и подальше от зловещего ельника. Справа от дороги поле было шире, и палаток там белело заметно больше, а слева, напротив, разбит был совсем небольшой лагерь, в центре которого стоял высокий шатер. Оттуда навстречу Королю сразу же выехал всадник, и отряд свернул с дороги в его сторону.
Когда всадник приблизился, по длинным косам, спускавшимся из–под шлема, Мерри понял, что это женщина; но одета она была как воин — в шлеме, панцире и при мече.
– Привет тебе, Повелитель Рохирримов! — воскликнула она. — Сердце мое радо твоему возвращению.
– Привет и тебе, Эовейн, — молвил в ответ Теоден. — Все ли у тебя ладится?
– Все хорошо, Король, — ответила Эовейн, но Мерри показалось, что она кривит душой. Если бы не ее суровое лицо, он подумал бы даже, что Эовейн недавно плакала. — Все хорошо, но людям пришлось проделать трудный путь — их заставили сняться с места слишком неожиданно. Поначалу был и ропот, и недовольство — да и то сказать, давно война не сгоняла нас с наших зеленых полей! — но ослушников не нашлось, и теперь все неурядицы позади. Для тебя, мой Король, приготовлен отдельный шатер. Он ждет тебя, ибо весть о твоем прибытии дошла до нас заранее и час твоего возвращения был мне известен.
– Значит, Арагорн все–таки побывал здесь? — спросил Эомер. — Он еще не уехал?
– Его здесь больше нет, — ответила Эовейн, отворачиваясь и глядя на темные громады гор.
– Куда же он направился? — спросил Эомер, помедлив.
– Откуда мне знать? — не поворачиваясь, проговорила Эовейн. — Он прибыл поздно вечером, а рано утром уже покинул нас, не дожидаясь, пока из–за горы появится солнце. Его здесь нет.
– Я вижу, ты опечалена, дочь моя, — заметил Теоден. — В чем причина этой печали? Скажи, Арагорн говорил с тобой о той дороге? — Он указал на ряды утонувших во мгле камней, ведущих к Двиморбергу, подождал ответа и спросил еще раз: — Он упоминал о Тропе Мертвых?
– Да, государь, — ответила Эовейн. — Он переступил порог Тьмы, из которой еще никто никогда не возвращался. Удержать я его не смогла. Здесь его нет.
– Значит, наши дороги разошлись. — Взор Эомера погас. — Арагорна больше нет в живых. Нам придется выступить без него. А это значит, что надежды у нас стало еще меньше.
Медленно двинулись они вперед через поляну, поросшую низким вереском, и молчали всю дорогу до королевского шатра. Когда всадники спешились, Мерри воочию убедился, что к приему гостей и впрямь все готово. Не забыли даже про него: рядом с королевским шатром примостилась маленькая палаточка. Там хоббита на время оставили в одиночестве, и он уселся у входа, наблюдая за людьми, что сновали туда–сюда с донесениями и приказами. Наступила ночь. Еле видные черные вершины на западе увенчались яркими звездами. Восток оставался темен и пуст. Двойная гряда камней постепенно слилась с темнотой, — и только поодаль, за камнями, неотступно маячила огромная черная тень Заклятой Горы — Двиморберга.
– Тропа Мертвых, Тропа Мертвых, — бормотал хоббит. — Что бы это могло значить? Эх, все–то меня бросили! Все пошли кто куда, каждый навстречу своей судьбе: Пиппин с Гэндальфом — на восток, воевать, Сэм и Фродо — в Мордор, Бродяга с Леголасом и Гимли — на Тропу Мертвых… Похоже, скоро моя очередь. Знать бы только, о чем они совещаются и что Король намерен делать дальше!.. Теперь ведь куда он, туда и я…
Посреди этих мрачных мыслей Мерри вдруг вспомнил, что до смерти проголодался. Он поднялся, решив пойти и поискать в этом чужом лагере кого–нибудь, кто разделил бы его заботу, — но тут заиграл рожок и перед палаткой вырос посланец Короля: он призывал королевского оруженосца исполнить свой долг, прислуживая Королю за трапезой.
Внутри королевского шатра узорный полог отгораживал небольшое пространство, застеленное шкурами. Там за маленьким столом сидели Теоден с Эомером и Эовейн, а с ними — Дунхир, правитель Харгской долины. Мерри встал за креслом Короля, собираясь ему прислуживать, но вскоре тот, очнувшись от глубокой задумчивости, повернулся к нему сам:
– Нет, уважаемый Мериадок, стоять тебе негоже! Пока мы остаемся в пределах Рохана, ты всегда будешь сидеть рядом со мной и радовать мое сердце своими рассказами и песнями.
Хоббиту отвели место по левую руку от Теодена. На этот раз, правда, тому было явно не до рассказов и уж тем более не до песен. За столом говорили мало, и лишь в конце ужина Мерри, собравшись с духом, заикнулся о том, что его мучило:
– Уже дважды, Повелитель, слышал я о Тропе Мертвых. Но кто они такие? И где теперь Бродяга, то есть, простите — я хотел сказать, высокородный Арагорн? Куда он поехал?
Король глубоко вздохнул. С ответом никто не торопился. Наконец Эомер проговорил:
– Мы не знаем этого, и у нас тяжело на сердце. Что же касается Тропы Мертвых, то знай, что ты уже вступил на нее. Только не смотри так испуганно! Тропа Мертвых — это та самая дорога, по которой мы сюда пришли. Она ведет в урочище Димхолт, к порогу Темной Двери. А что за этой Дверью — никто не знает.
– Никто, — подтвердил Теоден. — Но в одном старинном сказании, которое теперь почти забыто, об этом кое–что говорится. Если правду рассказывают легенды, передаваемые в роду Эорла от отца к сыну, в Двиморберге, за порогом Двери, открывается тайный подземный путь. Куда он ведет — неизвестно. Никто не дерзал выпытывать у горы ее тайны с тех пор, как Бальдор, сын Брего[536], переступил порог и больше среди живых не появлялся. На пиру, что Брего устроил по случаю завершения строительства Метузельда, Бальдор, осушив рог с вином, дерзко поклялся, что вступит на Тропу, и выполнил клятву, и сгинул, и не вернулся занять трон отца, принадлежавший ему по праву первородства. Ибо, говорят, чуть ли не с самой Темной Годины Тропу охраняют Мертвые. Они не допускают в свои потайные владения никого, в ком дышит жизнь. Иногда их можно видеть — они выскальзывают из Двери и спускаются вниз по дороге. Тогда обитатели долины крепко закрывают окна и запирают двери на десять замков, а сами прячутся по домам и дрожат от страха. Но Мертвые редко покидают свои пещеры. Они показываются только в дни великих войн и потрясений, когда смерть подбирается к живущим ближе, чем обычно.
– В долине говорят, — вставила Эовейн, понизив голос, — что совсем недавно безлунной ночью мимо селений прошествовало целое войско призраков, странно одетых и странно вооруженных. Откуда оно явилось, никто не знает. Призраки поднялись по каменистой дороге и скрылись в горе, словно спешили на какой–то совет.
– Но Арагорну–то зачем было туда идти? — еще больше обеспокоился Мерри. — Кто–нибудь знает?
– Нет, если только он не открыл своих мыслей тебе, своему другу, — сказал Эомер. — Живых спрашивать об этом бесполезно.
– Он сильно изменился с тех пор, как я видела его в первый раз, во дворце, — добавила Эовейн. — Он потемнел лицом и стал словно бы старше. На обреченного — вот на кого он был похож. Так выглядят люди, которых призывают Мертвые.
– Наверное, ты права, — отозвался Теоден. — Сердце говорит мне, что я его больше не увижу. Но он — великий воин из королевского рода, и я верю, что судьба готовит ему иное предназначение. Помни это, дочь моя, ибо я вижу, что участь его не дает тебе покоя и ты угнетена. Утешься! Легенды повествуют, что, когда потомки Эорла, прибыв с Севера, поднялись по Снаубурну в поисках надежного убежища на случай беды, Брего с Бальдором взошли наверх по старой дороге и не убоялись подойти к порогу Темной Двери. Там сидел дряхлый старец, лет которого уже никто не мог бы исчислить. Когда–то, по всей видимости, он был высок и величествен, но морщины избороздили его лицо так, что оно казалось обломком выветренного камня. За камень и приняли его поначалу Брего с Бальдором, потому что он не двинулся и не произнес ни слова, пока пришельцы не вознамерились переступить порог и проникнуть внутрь. Тогда оттуда, где сидел старик, донесся голос, как бы идущий из–под земли. К собственному удивлению отец и сын поняли речь старика, ибо тот заговорил на Западном Наречии. Но сказал он всего два слова: «Путь закрыт». Брего и Бальдор остановились, посмотрели туда, откуда исходил голос, и увидели, что перед ними живой человек. Но он в их сторону не смотрел. «Путь закрыт, — повторил голос. — Эту дорогу проложили Те, Что Умерли. И Мертвые будут стеречь ее, пока не пробьет их час. Путь закрыт».
«А когда пробьет их час?» — спросил Бальдор. Но ответа он не получил: старик был уже мертв и лежал лицом вниз. Вот и все, что мы знаем о древних обитателях этих гор. Как знать? Может быть, назначенный час пробил именно теперь и Арагорн сможет пройти этой дорогой?
– Есть только один способ проверить это — пойти туда самому, — вздохнул Эомер. — Но я бы не дерзнул этого сделать, даже если бы меня настигала вся мордорская рать и мне некуда было отступать. Увы нам! Как могло случиться, что таким доблестным, благородным мужем овладело подобное безрассудство, да еще в час, когда он нужен нам, как никогда? Разве мало зла на земле, чтобы искать его еще и под землей? Война может начаться в любую минуту…
Тут он смолк: за шатром послышались голоса и шум. Кто–то громко произнес имя Теодена; часовой ответил.
Полог шатра раздвинулся, показался начальник стражи.
– Конный посланник из Гондора, государь! — доложил он почтительно. — Просит принять.
– Впустите, — велел Теоден.
Через порог переступил высокий воин, и Мерри едва не ахнул: в первое мгновение ему померещилось, что это Боромир. Затем он понял, что ошибся, — этого человека хоббит видел впервые, но Боромира он действительно напоминал. Та же гордая осанка, та же стать, те же серые глаза… Одет незнакомец был по–дорожному: поверх кольчуги из мелких колец — темно–зеленый плащ, на шлеме — серебряная звездочка. В руке воин держал стрелу с черным оперением и стальной бородкой. Кончик стрелы окрашен был в алый цвет. Встав на одно колено, посланник протянул ее Теодену.
– Приветствую тебя, о владыка Рохирримов и друг Гондора! — молвил он. — Я — Хиргон[537], посланник Дэнетора. Дэнетор велел вручить тебе сей знак. Гондор нуждается в помощи. Много раз помогали нам роханцы, но ныне Наместник Дэнетор взывает к вам с просьбой собрать все силы и прийти как можно быстрее. Иначе Гондору грозит гибель.
– Красная Стрела! — медленно проговорил Теоден, принимая от гонца стрелу. По всему видно было, что он давно ждал этого знака, и все же руки у Короля задрожали.
– На моем веку Красная Стрела ни разу еще не являлась в страну, — сказал он. — Значит, все–таки дошло до войны! Но на какое войско и на какие сроки рассчитывает Дэнетор?
– Сие тебе лучше ведомо, государь, — с поклоном произнес Хиргон. — Может статься, уже очень скоро Минас Тирит окажется в кольце осады. Хватит ли у тебя сил пробиться сквозь вражеское оцепление? Повелитель Дэнетор велел мне сказать так: весьма желательно, чтобы могучая роханская армия успела войти в стены города прежде, чем враг замкнет кольцо осады. Снаружи будет слишком опасно.
– Ваш Повелитель прекрасно знает, что мы привыкли биться на конях, в открытом поле, — поднял брови Теоден. — Кроме того, народ наш рассеян по степи и нам потребуется немало времени, чтобы собрать войско воедино. Я думаю, Хиргон, что Правитель Минас Тирита знает больше, чем говорит. Ты и сам видишь, что мы уже воюем и твоя весть не застала нас врасплох. Здесь побывал Гэндальф Серый, а потому сегодня мы собрались на войсковой смотр и сразу же после него выступаем.
– Ведомо о том Повелителю или нет, я сказать не могу, — ответствовал Хиргон. — Но положение наше воистину бедственно. Мой господин не приказывает, а лишь просит тебя, ради давней дружбы и клятв, издавна связывающих нас, сделать все, что в твоих силах, ибо это равно важно и для твоего, и для нашего блага. Нам стало известно, что многие восточные владыки послали войска на помощь Мордору, и по всему Северу до самого Дагорлада слышен лязг оружия. На Юге подняли голову Харадримы, прибрежные племена охвачены страхом, и мы не ждем от них помощи. Поспеши, о Король! Ибо под стенами Минас Тирита решается сегодня судьба нашего мира, и, если мы не сдержим волну Зла, она неминуемо захлестнет дивные степи Рохана. Тогда даже твоя горная крепость не защитит тебя.
– Черные вести, — медленно произнес Теоден. — Но не все они для меня неожиданны. Передай Дэнетору, что мы пришли бы на помощь в любом случае — даже если бы Рохан был вне опасности. Но мы понесли большие потери в боях с изменником Саруманом. К тому же мы не можем забывать о наших северных и восточных границах. Дэнетор знает это и без нас. Может случиться так, что Черный Властелин, который, по–видимому, собрал под своим началом огромные силы, даст нам бой на подступах к городу — и одновременно, переправясь через реку, нападет на Рохан с другой стороны, вдали от Королевских Врат… Впрочем, все эти рассуждения благоразумны, но не ко времени. Мы выступаем. На утро назначен смотр. Как только он кончится, я отдаю приказ седлать коней. Еще недавно я мог бы послать в бой, на страх врагам, целых десять тысяч копий, но — увы! — сегодня нас будет куда меньше. Мой народ не может оставаться без защиты. Шесть тысяч всадников вышлю я на подмогу Минас Тириту. Скажи Дэнетору, что в трудный час король Рохана сам идет к нему на помощь, хотя знает, что вряд ли вернется живым из похода. И все же дорога далека, а люди и кони должны сохранить свежие силы для битвы. Не ждите напрасно! Минет не меньше недели, прежде чем боевой клич сынов Эорла прогремит над вашими полями.
– Целая неделя! — воскликнул в отчаянии Хиргон. — Но быть по сему! Придется смириться. Но, боюсь, через семь дней вы увидите на месте гондорских укреплений одни развалины, ежели только нас не спасет чудо. И все же я верю, что вы помешаете оркам и смуглокожим дикарям править пир на руинах Белой Башни!
– Это я вам обещаю, — кивнул Теоден. — А сейчас прости. Я утомлен недавним сражением и только что вернулся из долгого похода. Я нуждаюсь в отдыхе. Переночуй у нас! Утром ты увидишь смотр наших войск и поедешь назад с легким сердцем, на свежем коне. Утро вечера мудренее, а за ночь многое может перемениться.
Король встал, за ним поднялись и остальные.
– Идите отдыхать, и пусть сон ваш будет спокойным, — сказал он. — Ты, достойный Мериадок, на сегодня мне более не нужен. Но будь готов: тебя позовут, как только взойдет солнце.
– Я буду готов, — ответил Мерри. — Даже если ты прикажешь мне следовать за тобой по Тропе Мертвых.
– Не произноси слов, на которых лежит заклятье, — остановил его Король. — Ибо скоро Тропой Мертвых можно будет назвать не только эту дорогу… Кроме того, я пока не говорил, что возьму тебя с собой, какой бы путь я ни выбрал. Мирной тебе ночи!
– Ну нет! Я не хочу оставаться здесь и ждать, чтобы о ненужном мешке из поклажи вспомнили, только когда все кончится! — прошептал Мерри. — Не хочу оставаться. Не хочу!
Так он и заснул в своей палатке, повторяя про себя: «Не хочу, и все!»
Проснулся он оттого, что кто–то тряс его за плечо:
– Вставайте, господин хольбитла, вставайте!
Мерри очнулся от своих снов и сел. Было совершенно темно.
– Что случилось? — спросил хоббит.
– Вас зовет Король!
– Но ведь солнце еще не взошло!
– Оно не взойдет, господин хольбитла. Может быть, оно и вообще больше никогда не взойдет. Еще и не в то поверишь, когда эдакая тьма повсюду! Но время не стоит на месте, даже когда нет солнца. Поспешите!
Натянув на себя, что попало под руку, Мерри выглянул из палатки. Все вокруг плавало во мгле. Воздух казался бурым; мгла скрадывала все цвета, кроме черного и серого, и ни один предмет не отбрасывал тени. Стояла ничем не нарушаемая тишина. У страшной тучи, нависшей над миром, не было края; только далеко–далеко у западного горизонта сквозь дымку просачивался слабый свет — туда ненасытные щупальца мрака еще не дотянулись. Над головой прогибался тяжелый полог сплошной бесформенной черноты, и день, вместо того чтобы разгораться, медленно мерк.
Мерри увидел, что у палаток уже толпятся люди; все они стояли, запрокинув головы, и перешептывались. Все лица были серы и озабоченны, на некоторых отражался страх. У Мерри упало сердце. Он поспешил к Королю. Хиргон, гонец из Минас Тирита, опередил его; на этот раз с ним был еще один гондорец, подобный Хиргону лицом и одеждой, но ниже ростом и шире в плечах. Когда Мерри вошел в королевский шатер, этот второй говорил с Теоденом.
– Тьма идет из Мордора, о Король, — услышал Мерри. — Это началось еще вчера, на закате. Я пробирался восточными холмами и видел, как она поднимается и постепенно захватывает небо. Всю ночь она летела за мной и глотала звезды, одну за другой. Сейчас тьма расползлась по всей стране, отсюда до самых Гор Мрака, и продолжает сгущаться. Война началась.
Теоден долго не говорил ни слова. Наконец он медленно произнес:
– Итак, час пробил! Великая битва нашего времени, которая положит конец столь многому, разразилась! Ну что ж! Прятаться поздно. Теперь мы двинемся кратчайшей дорогой и поскачем со всей скоростью, на какую способны наши лошади. Смотр должен начаться немедленно. Отставших, замешкавшихся — не ждать. Достаточно ли в Минас Тирите запасено еды? Если мы поспешим, то обозы взять с собой не сможем и ограничимся самым необходимым только до первого боя.
– У нас изрядные запасы, — заверил Хиргон. — Мы давно готовимся к осаде. Скачите налегке и поторопитесь.
– Вели трубить сбор, Эомер! — распорядился Теоден. — Пусть всадники седлают коней.
Эомер скрылся — и через минуту в крепости заиграли трубы. Долина отозвалась. Но голос труб, вчера вечером показавшийся Мерри таким чистым и ясным, сегодня, в набухшем тьмой воздухе, звучал хрипло и зловеще.
Король обратил взор на хоббита.
– Я отправляюсь на войну, достойный Мериадок, — сказал он. — Еще немного — и мы выступим. Освобождаю тебя от присяги, но не лишаю своей милости. Ты останешься здесь. Можешь предложить свою службу королевне Эовейн — она будет управлять народом Марки в мое отсутствие.
– Но, государь… — запнулся Мерри. — Я… я же отдал свой меч тебе! Я не хочу прощаться с тобой вот так, ни с того ни с сего, о король Теоден! Все мои друзья ушли в бой, и мне стыдно отсиживаться в безопасности!
– Мы поскачем на сильных, рослых конях, — покачал головой Теоден. — У тебя отважное сердце, но с таким скакуном тебе не справиться.
– Тогда приторочь меня к седлу или разреши пристегнуться к стремени! Мне все равно, как ехать, только возьми меня с собой! — взмолился Мерри. — Дорога неблизкая, но, если конь мне не по чину, я добегу на своих двоих. Ноги сотру, опоздаю на много недель, а добегу!..
Теоден улыбнулся:
– Уж лучше тогда посадить тебя с собой, на Снежногрива! Но не отчаивайся! Мы еще не расстаемся: тебе предстоит поехать со мной в Эдорас и увидеть Метузельд. Я направляюсь к себе во дворец. Стибба довезет тебя без труда — большая скачка начнется позже, когда мы выедем на равнину.
Эовейн встала.
– Пойдем со мной, Мериадок! — пригласила она. — Я хочу, чтобы ты посмотрел на доспехи, которые я тебе подыскала.
Мерри последовал за ней.
– Арагорн обратился ко мне с одной–единственной просьбой, — сказала Эовейн, пока они шли между палаток. — Он хотел, чтобы я одела и вооружила тебя для боя, и я обещала сделать все, что от меня зависит. Да и сердце говорит мне, что доспехи тебе еще понадобятся.
Они оказались перед небольшим шатром в расположении королевской дружины; оружейник вынес оттуда небольшой шлем, круглый щит и прочее снаряжение, потребное воину.
– Кольчуги на твой рост подобрать не удалось, — с сожалением сказала Эовейн, — а делать на заказ уже некогда. Но я дам тебе крепкую кожаную куртку, пояс и нож. Меч у тебя уже есть…
Мерри поклонился и принял из рук Эовейн щит, очень напоминавший тот, что достался Гимли, — на нем тоже был герб с белым конем.
– Прими это в дар, — сказала она, — и да сопутствует тебе удача. Доброго пути, достойный Мериадок! Может, мы еще встретимся — ты и я!
Тьма сгустилась над дорогой, ведущей на восток, и во тьме собрал король Теоден свое войско, чтобы вести его на битву. На сердце у людей лежала тяжесть, многие трепетали перед Тенью, но народ Теодена был силен духом и верен своему государю, и почти нигде не слышалось ни жалоб, ни плача. Даже женщины, дети и старики, укрывшиеся в лагере–крепости, без ропота встретили судьбу, выпавшую на их долю.
Король Теоден восседал на белом коне, который, чудилось, светится в полумраке. Гордым и высоким казался Король, хотя волосы его, ниспадавшие на плечи из–под шлема, были белы как снег; и не один воин воспрял духом, видя, как тверд и неустрашим их повелитель.
На широких лугах за бурлящей рекой выстроились военные отряды — пять и еще пятьдесят сотен всадников в полном вооружении. За ними стояло еще много сотен роханцев с запасными лошадьми. Над долиной пропела труба. Король поднял руку — и войско молча пришло в движение. Впереди ехало двенадцать славных дружинников Теодена. За ними иследовал сам Король, с Эомером по правую руку. Эовейн простилась с ним на горе, в крепости, и боль прощания еще отзывалась в сердце Теодена — но мысли Короля уже были обращены вперед. Тут же за Теоденом в компании гондорских гонцов трусил пони Мериадока со своим седоком, а за ними следовало еще двенадцать дружинников Короля. Король миновал длинные ряды воинов, стоявших навытяжку с непроницаемыми, суровыми лицами. Когда до конца первой шеренги оставалось уже совсем немного, Мерри обратил внимание на одного из роханцев. Это был совсем еще молодой всадник, не такой крепкий и рослый, как остальные. Когда свита проезжала мимо, воин поднял глаза и пристально взглянул на хоббита. Серые глаза блеснули — и вдруг по спине у Мерри пробежал холодок: такое лицо могло быть только у обреченного. Этот воин шел искать смерти.
А свита продолжала путь. Убыстряя шаг, Снежногрив спускался по серой дороге вдоль плещущего по камням Снаубурна — мимо деревенек Нижний Харг и Верхний Бурн[538], мимо скорбных женских лиц, белевших в темных дверных проемах. Не слышно было ни рогов, ни арф, ни пения. Начинался Великий Поход на восток, о котором потом еще много поколений слагали песни.
Из Дунхаргской Крепости, в серое утро,
Вышел сын Тенгела со своим войском.
В Эдорас он прибыл; палаты предков
Повиты тьмою, объяты мраком,
В сутеми смерклось золото кровли…
Король поклонился вольному народу,
Вечным курганам, высокому трону;
Король поклонился праздничным залам,
Где пировал он при свете солнца…
В путь он пустился; страх пошел следом,
Судьба — навстречу. Суровые клятвы
Принял он в сердце, и все сдержал их.
В путь он пустился; пять ночей ехал,
Пять дней вел он племя Эорла
За степи Фолда, за Фириэнхолт[539].
Шесть тысяч копий вел он в край Солнца,
В Мундбург[540] могучий под Миндоллуином:
Крепкую Королей твердыню
Враг опутал, огонь повыжег…
Рок призвал их, тьма поглотила.
Конь и конник скрылись во мраке.
Стихли в дальней дали копыта…
Так рассказывают легенды.
Было едва за полдень, когда Король въехал в Эдорас, но тьма к тому часу сгустилась еще больше и неуклонно продолжала сгущаться. Теоден почти не задержался в Золотых Палатах, где войско его пополнилось еще десятком–другим воинов, не поспевших к смотру. После трапезы, перед тем как выступить, Король, обратившись к своему оруженосцу, ласково с ним попрощался, и Мерри в последний раз склонился перед Королем с просьбой не отлучать от себя своего верного слугу.
– Я уже говорил тебе, что эта скачка — не для Стиббы, — нахмурился Теоден. — И что тебе делать в битве, которая разразится на полях Гондора, достойный Мериадок? Ты — мой оруженосец, это так, но храбростью ты вышел больше, чем ростом.
– Кто может знать заранее? — не сдавался Мерри. — Ведь не затем же ты взял меня в оруженосцы, чтобы я отсиживался дома, пока ты воюешь! Не хочу, чтобы в песне потом пелось, как меня не взяли в поход!
– Я обещал беречь тебя, — строго оборвал Теоден. — А ты изволь повиноваться. К тому же никто из всадников не возьмет тебя с собой в седло. Если бы сражение разыгралось прямо у этих ворот, то — кто ведает? — может, и ты совершил бы подвиг, достойный песни. Но до Мундбурга, которым правит Дэнетор, отсюда больше ста лиг. Это мое последнее слово, Мериадок!
Мерри поклонился и, расстроенный, отошел, скользя глазами по рядам воинов, которые готовились к выступлению. Всадники подтягивали подпруги, проверяли седла, поглаживали взволнованных лошадей. Многие тревожно поглядывали на небо, опускавшееся все ниже и ниже. Вдруг один из всадников, подойдя к хоббиту сзади, прошептал ему на ухо:
– У нас говорят: где властна воля, там путь к победе![541] Я проверил это на себе.
Мерри обернулся, поднял глаза и узнал говорившего. Это был тот самый молодой воин, лицо которого запало ему в душу утром, на смотре.
– По твоему лицу видно, что ты хочешь ехать с Королем, — продолжал всадник.
– Ты угадал, — сознался Мерри.
– Значит, мы с тобой поедем вместе, — сказал всадник. — Я посажу тебя перед собой, накрою плащом — а там ты не успеешь и глазом моргнуть, как мы окажемся в степи. Ну а в степи тьма еще непрогляднее, чем здесь. Твое желание искренне, — значит, надо его уважить. Ничего никому не говори и следуй за мной!
– Спасибо тебе! Спасибо от всего сердца, — вымолвил пораженный Мерри. — Я не знаю твоего имени…
– Право? — тихо переспросил всадник. — Что ж! Тогда зови меня Дернхельм[542].
Так случилось, что, когда король Рохана выступил в поход, с ним — в одном седле с роханским воином Дернхельмом — отправился и хоббит Мериадок. Рослый жеребец Виндфола[543] даже не ощутил добавочного бремени — Дернхельм, ловкий и стройный, был невысок и легок, не в пример остальным всадникам.
Кони скакали вперед и вперед, в темноту. Первый лагерь был разбит в двенадцати лигах от Эдораса, в приречном лозняке, недалеко от того места, где Снаубурн впадал в Энтвейю. А поутру — снова вперед, по степям Фолда, пока степь не перешла в заболоченную Фенскую Низину и справа не потянулись обширные дубовые леса, взбиравшиеся по окраинным холмам Рохана к подножию возвышавшегося у границ Гондора темного пика под названием Халифириэн. Слева тонуло в тумане болотистое устье Энтвейи. По дороге до войска доходили слухи о войне, захлестывающей север Рохана. Одинокие всадники, скакавшие во весь опор, приносили вести о том, что с востока на Марку движутся вражьи полчища, а от Стены Эмин Муйла по степям расползаются орки.
– Вперед! Вперед! — кричал Эомер. — Сворачивать поздно! Болота Энтвейи защитят нас. Главное теперь — скорость. Вперед!
Так покинул король Теоден свое королевство. А дорога все вилась, все бежала вперед, оставляя позади лигу за лигой, и проплывали мимо горы–маяки — Каленхад, Мин–Риммон, Эрелас, Нардол. Но огни на их вершинах погасли. Все вокруг было серо и безмолвно; тень сгущалась над головами всадников, и надежда в сердцах постепенно меркла.
Глава четвертая.ОСАДА ГОНДОРА
Гэндальф растолкал Пиппина. На столе пылали свечи, сквозь щели в ставнях просачивался какой–то мутный полумрак. Было душно, как перед грозой.
– Который час? — осведомился хоббит, зевая.
– Уже третий, — ответил Гэндальф. — Пора вставать и приводить себя в соответствующий вид. Тебя зовет Наместник — он хочет ввести нового слугу в круг его обязанностей.
– А насчет поесть он как — позаботится?
– Нет. Завтрак тебе принес я. Держи! Тут все, что тебе полагается до полудня. С сегодняшнего дня каждый получает урезанную порцию, и ни крошки лишней, — таков приказ.
Пиппин без особого восторга посмотрел на маленькую булочку и просто смехотворную, по его представлениям, порцию масла. Тут же в чашке белело разбавленное молоко.
– И зачем только ты меня сюда притащил? — вздохнул он.
– Ты и сам великолепно знаешь, — внушительно отчеканил Гэндальф. — Чтобы с тобой не стряслось беды похуже. Так что не вороти нос, а вспомни лучше, что все злоключения свалились на тебя по твоей же собственной вине.
Пиппин промолчал.
Вскоре он уже шел вслед за Гэндальфом по стылым галереям к двери Башенного Зала. В серой полумгле чертога сидел Дэнетор. «Старый, терпеливый паук», — подумал Пиппин. Можно было подумать, что Повелитель со вчерашнего дня так и не сдвинулся с места. Он указал Гэндальфу на стул; Пиппин остался стоять. Он уже заподозрил, что его не заметили, когда Дэнетор вдруг обратился к нему:
– Что ж, любезный Перегрин, надеюсь, ты провел минувший день с пользой для себя и остался доволен? Боюсь, правда, наши трапезы показались тебе скудными…
Пиппина эти слова неприятно поразили: у него возникло чувство, что Повелителю Минас Тирита каким–то образом стало известно все, что он, Пиппин, сказал и сделал накануне. А может, он и мысли угадывает?.. Хоббит счел за лучшее промолчать.
– Какие же ты хочешь предложить мне услуги?
– Я думал, Повелитель, ты сам скажешь, что мне делать.
– Разумеется, но сперва я должен узнать, на что ты годен, — возразил Дэнетор. — А узнать это я смогу, лишь оставив тебя при своей особе. Мой оруженосец просил отпустить его в отряд, охраняющий стены города. Ты временно будешь заменять его. Станешь мне прислуживать, исполнять мелкие поручения — и, если война и военные советы оставят мне хоть сколько–нибудь досуга, развлекать меня беседой. Ты умеешь петь?
– Еще бы, — обрадовался Пиппин и тут же спохватился: — То есть… для своего брата хоббита я пою неплохо, но тут засельские песни, наверное, придутся не ко двору. Они не годятся для дворцов и для черных времен. Кроме ветра и дождя, у нас и горестей–то не бывает. Мы любим петь о чем–нибудь веселом, чтобы можно было посмеяться, ну и, конечно, о пирах и застольях…
– Чем же плохи такие песни для моего дворца? — спросил Дэнетор. — Наш народ много долгих лет жил в соседстве с Тенью, но тем охотнее будем мы внимать песням вашей безмятежной страны. Нам радостно видеть, что бдение наше было не всуе, — ведь иной благодарности за свой труд гондорцы вряд ли дождутся.
Пиппин насупился. Не очень–то ему улыбалось петь перед Наместником засельские застольные песенки! Шуточные, ясно, сразу придется отбросить: уж больно они простенькие. Не к месту… А жаль — они как раз получались у него особенно хорошо… Впрочем, пока Пиппин соображал, как вывернуться, стало ясно — пока что петь его никто не просит. Наместник уже беседовал с Гэндальфом и расспрашивал его о Рохирримах — об их намерениях, об Эомере, королевском племяннике, о положении Эомера при дворе. Пиппин не уставал удивляться Дэнетору. Ведь тот наверняка уже много лет не покидал страны! Как же ему удается не упустить ни одной мелочи из того, что происходит за пределами Гондора? Откуда ему столько известно?
Наконец Дэнетор будто ненароком вновь заметил хоббита и отослал его.
– Иди в Цитадель, в оружейные палаты, — велел он. — Там тебя оденут и снабдят оружием. Все должно быть готово. Приказ был отдан еще вчера. Переоблачись и возвращайся!
Как и обещал Наместник, к приходу хоббита все оказалось готово, и вскоре Пиппин увидел себя в новом обличье. Платье было двух цветов — черного и серебряного. Кольчугу, по всей вероятности, выковали из стали, но стали черной, как агат; высокий шлем с обеих сторон украшали крылья ворона, а надо лбом сияла вписанная в круг серебряная звезда. Поверх кольчуги Пиппин надел короткую черную куртку с вышитым на груди гербом — серебряным деревом на черном поле. Старую хоббичью одежду свернули и отнесли на склад, разрешив Пиппину оставить при себе только серый лориэнский плащ, да и то предупредив, что надевать его можно будет лишь в свободное от службы время. Теперь хоббит, сам того не ведая, выглядел и впрямь ни дать ни взять Эрнил–и–Ферианнат, Принц Невеличков, как его прозвали гондорцы. Но сам Принц Невеличков чувствовал себя в новом наряде весьма неуютно. К тому же темнота начинала его не на шутку угнетать.
Весь день так и прошел в полумгле. Рассвет потонул в тучах, и до самого вечера мрак все сгущался и сгущался, тяжело оседая на сердце каждого, кто не уехал из города. Из Черной Страны медленно выползала, поглощая последний свет, огромная туча, подгоняемая ветром войны. Внизу воздух был душен и неподвижен, как перед бурей. Долина великого Андуина ждала первого разрушительного шквала.
Около одиннадцати Дэнетор на время отпустил Пиппина, и хоббит вышел из Башни раздобыть еды, развлечься и хоть как–то скрасить тоскливое времяпровождение на побегушках у Дэнетора. В трапезной хоббит снова повстречал Берегонда, только что возвратившегося с полей Пеленнора: его посылали туда с поручением к воинам, охраняющим Сторожевые Башни у Насыпи. Пиппин и Берегонд снова поднялись на стену: Пиппин хотел сменить обстановку — в Башне он чувствовал себя как в тюрьме, и, какой бы просторной ни была Цитадель, воздух ее казался ему спертым. Отыскав место, где они угощались и беседовали за день до того, Пиппин с Берегондом снова обосновались на каменной скамье у бойницы.
Был час заката, но полог тьмы простерся уже и на запад; только в последнее мгновение, прежде чем погрузиться в Море, солнце успело бросить на город один–единственный луч. Это был тот самый луч, что коснулся на прощание короны поверженного короля на Перепутье и заставил Фродо обернуться. Но поля Пеленнора, скрытые тенью Миндоллуина, не увидели солнца — они остались тусклыми и бурыми.
Пиппину казалось, что с того утра, когда он взошел на стену в первый раз, минули годы; он уже начинал забывать это время. Тогда он еще был хоббитом — легкомысленным путешественником, которого мало касались беды и тревоги этой чужой для него страны. Теперь он стал маленьким воином в огромном городе, готовящемся отразить страшное нападение; теперь на нем было гордое и мрачное одеяние Сторожевой Башни…
В другом месте и в другое время такая игра в переодевания, пожалуй, показалась бы Пиппину забавной, но сейчас он слишком хорошо понимал, что обрядили его не для балагана: он нес настоящую, серьезную службу у сурового и строгого Повелителя, в дни смертельной опасности. Кольчугу Пиппин находил тяжеловатой, шлем давил на голову. Сняв плащ, хоббит положил его на каменную скамью, отвел усталый взгляд от уходящих во тьму полей под стенами крепости, зевнул и тяжело вздохнул.
– Устал за день? — посочувствовал Берегонд.
– Еще бы! — махнул рукой хоббит. — Так намаялся ничегонеделанием, что ужас! Все пятки себе оттоптал. Стоишь, стоишь у дверей, ждешь, дожидаешься, а Наместник все ведет разговоры, и нет им конца: то он с Гэндальфом никак не расстанется, то князя Имрахила у себя томит, то из других важных персон жилы тянет. И я не привык, Берегонд, ну не привык я на голодный желудок прислуживать за чужими столами! Для хоббита, поверь, это ужасное испытание! Ты, конечно, считаешь, что я мало ценю оказанную мне честь и тому подобное. А какая мне выгода от такой чести? Даже от еды и питья в этой тьме ползучей никакого утешения. Кто мне объяснит, что все это значит? Ты видишь, какой стал воздух? Спертый, бурый… У вас что, вообще все туманы такие? Или только когда ветер с востока?
– Нет, — покачал головой Берегонд, — погода этого мира тут ни при чем. Это — козни Того, Кого Нельзя Называть. Он наслал на нас ядовитый дым из Огненной Горы, чтобы сердца наши помрачились, а разум помутился. Надо сказать, это ему почти удалось. Скорее бы вернулся Фарамир! Его на испуг не возьмешь… Только как он выберется из Тьмы? Сможет ли переправиться через Реку? Кто знает?..
– Гэндальф тоже в тревоге, — поделился Пиппин. — Мне кажется, он сильно расстроился, когда узнал, что Фарамира еще нет. Только куда подевался сам Гэндальф? Вот что хотел бы я знать! Перед вторым завтраком он ушел с совета — и, сдается мне, был сильно не в духе. Предчувствует, наверное, что–то. Или дурные вести получил?..
Вдруг хоббит оборвал себя на полуслове, и оба замерли, словно обратившись в камень. Пиппин, затыкая уши, сполз на каменный пол, а Берегонд, как раз выглянувший наружу, весь напрягся и вытаращил глаза. Пиппину, как никому, был знаком этот леденящий вопль, потревоживший когда–то далекие засельские рощи близ Плавней, но теперь вопль этот набрал силы и налился такой ненавистью, что разил насмерть, — и казалось, надеяться больше не на что.
– Это они!.. Наберись духу, посмотри вниз! — с трудом проговорил Берегонд. — Видишь? Там чудовища!
Пиппин через силу вскарабкался на каменную скамью и выглянул. Внизу по–прежнему расстилались темные поля Пеленнора; вдали, где все сливалось во мгле, смутно угадывалась река. Но добавилось и новое. Над равниной, словно тени безвременной ночи, вились пять гигантских существ, отдаленно похожие на птиц, — отвратительные, как стервятники, но крупнее любого стервятника и страшные, как сама смерть. Птицы то подлетали чуть ли не к самым стенам (не ближе, правда, чем на расстояние выстрела), то, описав круг, неслись прочь.
– Черные Всадники! — выдавил из себя хоббит. — Летучие Черные Всадники! Но смотри, Берегонд! — И вдруг сорвался на крик: — Они что–то высматривают! Гляди! Они кружат все время над одним местом. Они снижаются, видишь? Там движется что–то маленькое, черное… Ой! Это люди! Они верхом! Четыре или пять всадников! Ох! Не могу смотреть на это! Где же Гэндальф? Гэндальф! Спаси нас! Помоги!
Снова взвился к небу ужасный крик. Пиппин отскочил от стены и скорчился на каменных плитах, глотая воздух, как затравленный зверек. И тут сквозь жуткий вопль Назгула до его ушей вдруг донесся далекий голос рога, игравшего на высокой ноте.
Тут уже закричал Берегонд:
– Фарамир! Это же наш Фарамир! Это его рог! Он не убоялся! — возликовал он, но тут же осекся: — Но как же он пробьется к Воротам? А если у этих нечистых коршунов не только страх в запасе? Смотри! Отряд еще держится! Они скачут к Воротам!.. Нет! Ничего не выйдет! Кони понесли! Смотри! Они сбросили всадников. Люди бегут к Воротам… Нет — один еще в седле, но он скачет назад, к остальным. Это, должно быть, Командир! Его слушаются и люди, и животные… А–а! Чудище летит прямо на него! Снижается! На помощь! На помощь! Неужели у Ворот никого нет? Неужели никто не выйдет к нему? Фарамир!
С этими словами Берегонд метнулся прочь и опрометью кинулся вниз, в темноту.
Пиппина ожег стыд. Берегонд забыл о себе ради любимого командира, а новый оруженосец Дэнетора при первой же опасности показал себя трусом! Хоббит совладал с собой, поднялся и снова выглянул наружу. В тот же миг на севере, во тьме равнин, блеснула серебряная звезда. Она стремительно росла — и вскоре поравнялась с людьми, бегущими к Воротам. Пиппину показалось, что от приближающегося всадника исходит слабый свет и тяжкая мгла вокруг расступается. Эхом разнесся над стенами отзвук далекого призывного крика.
– Гэндальф! Гэндальф! — заорал Пиппин. — Я знал! Я знал! Он всегда рядом, когда страшно! Вперед, Белый Всадник! Гэндальф, Гэндальф!
Он надрывал голос, забыв, что его никто не слышит, — точь–в–точь как зритель на больших скачках.
Но и крылатые тени, кружащие над землей, заметили нового противника. Один из Черных развернулся и снизился над Белым Всадником — но тот, как показалось Пиппину, поднял вверх руку, и в небо ударил пучок белого света. Протяжно вскрикнув, Назгул взмахнул крыльями и отпрянул; четверо других на мгновение замешкались — а затем по спирали взвились вверх и скрылись в нависающей тьме. Над Пеленнором ненадолго посветлело.
Пиппин видел, как Фарамир встретился с Белым Всадником и как оба они придержали коней, поджидая пеших. Из города к ним уже бежали. Вскоре стена скрыла их от глаз Пиппина, и он понял, что прибывшие вошли в город. Догадываясь, что они отправятся прямо в Башню, к Наместнику, Пиппин побежал к Воротам и вскоре оказался в толпе людей, которые, по–видимому, как и он, смотрели со стен на разыгравшееся сражение и его спасительный исход.
Вскоре на улицах кипела толпа. В общем ликовании то и дело слышались имена Фарамира и Митрандира. Наконец Пиппин увидел факелы и, в тесном кольце толпы, двух всадников, едущих медленным шагом. Один был весь в белом; он не светился больше — фигура его в полумраке казалась бледной, будто схватка пригасила пламеневший в нем огонь. Другой, в темной одежде, ехал опустив голову. У последнего яруса крепости оба сошли с коней, передав их под опеку конюших, и направились к Верхним Воротам. Гэндальф шел твердым шагом, откинув с плеч серый плащ; глаза его еще горели. Его спутник, одетый в зеленое, слегка пошатывался на ходу, как раненый или смертельно усталый человек.
Пиппин пробрался в первые ряды и в свете фонарей, под аркой, смог лучше разглядеть бледное лицо Фарамира. У него перехватило дыхание. Он понял, что этот человек только что пережил великий страх, а может, и боль, но могучим усилием воли сумел с ними совладать — и теперь вновь был спокоен. Вот он уже сурово и с достоинством говорит что–то стражникам… Но как же он похож на Боромира, которым хоббит восхищался с самой первой минуты до последней, неизменно поражаясь его величию, так просто уживавшемуся с добротой! И тут в сердце у Пиппина проснулось новое, неизведанное чувство. Ему показалось, что в Фарамире — как иногда в Арагорне — проглядывает некое высшее достоинство. Арагорн, конечно, выглядел величественнее, — но Фарамир зато казался более близким и доступным. Поистине, в жилах Фарамира тоже текла кровь древних Королей — разве что чуть разбавленная мудростью и печалью Старшего Племени. Пиппин понял, почему Берегонд с такой любовью произносил его имя. За такими людьми идут без колебаний даже в тень черных крыльев…
– Фарамир! — громко закричал Пиппин вместе с остальными. — Фарамир!
Фарамир услышал его голос, выделившийся из общего хора, обернулся, глянул вниз — и несказанно изумился.
– Откуда ты здесь? — поднял он брови. — Невеличек в цветах гондорской стражи! Какими судьбами?..
Но тут Гэндальф шагнул к нему и быстро сказал:
– Он прибыл со мной из Страны Невеличков. Не будем терять времени! Нам надо многое обсудить и многое сделать, а ты утомлен. Невеличек пойдет с нами — ибо, если он не хуже меня помнит о своих новых обязанностях, он должен знать, что ему вновь пора предстать перед Повелителем. Идем, Пиппин! Следуй за нами!
Наконец они оказались в личных покоях Наместника. Перед камином, в котором краснели угли, были расставлены сиденья. Слуги подали вино. Пиппина, стоявшего за креслом Дэнетора, почти не было видно, но хоббит глядел во все глаза и слушал во все уши, почти позабыв об усталости.
Фарамир взял с блюда кусочек белого хлеба, отпил вина и сел на низкую скамью по левую руку от отца; Гэндальф опустился на резной деревянный стул, стоявший с другой стороны чуть поодаль, и, казалось, задремал. Поначалу Фарамир говорил только о вылазке, которую предпринял по приказу Наместника десять дней назад. Он принес известия из Итилиэна и сведения о передвижениях Врага и его союзников; рассказал о том, как был выигран бой у дороги и наголову разбито войско, шедшее из Харада, как обезвредили огромного зверя; короче, это был один из тех докладов, которые повелитель Минас Тирита слышал от него уже не раз, — простое донесение о мелкой приграничной стычке, которая сейчас казалась детской игрой, потерявшей всякое значение и не заслуживающей особой награды.
Вдруг Фарамир перевел взгляд на Пиппина.
– Теперь я перехожу к рассказу о вещах довольно странных, — сказал он. — Ибо этот невеличек — не первый на моем пути выходец из северных легенд, ступивший на наши южные земли…
Гэндальф выпрямился и крепко сжал руками подлокотники своего сиденья, но смолчал и взглядом остановил возглас, готовый сорваться с губ Пиппина. Дэнетор взглянул на их лица и кивнул головой, давая понять, что он догадался о многом. В наступившей напряженной тишине Фарамир не спеша продолжил свой рассказ, во время которого не сводил глаз с волшебника, лишь изредка взглядывая на Пиппина — словно для того, чтобы освежить в памяти образы других невеличков, встреченных за Андуином.
Пока Фарамир повествовал о Фродо, о его слуге и о происшествии в Эннет Аннун, Пиппин заметил, что руки Гэндальфа, впившиеся в резные ручки стула, слегка трясутся. Сейчас это были бледные, дряхлые руки столетнего старика. Пиппина пробрал страх. Он понял, что Гэндальф — сам Гэндальф! — встревожен и даже — может ли такое быть? — боится! Воздух в комнате был душен и неподвижен. Наконец Фарамир заговорил о том, как прощался с новыми знакомыми, и об их решении идти на перевал Кирит Унгол. На этом месте голос его дрогнул, он покачал головой и тяжело вздохнул. Гэндальф резко вскочил:
– Значит, Кирит Унгол? Долина Моргула? Когда все это случилось, Фарамир? Когда ты с ними расстался? Когда они должны были добраться до этой проклятой долины?
– Мы расстались позавчера утром, — подсчитал Фарамир. — Если они и в самом деле пошли прямо на юг, до Моргулдуина им оставалось лиг пятнадцать, а потом еще пять на восток, до Проклятой Башни. До Минас Моргула им идти в лучшем случае дня два. Может статься, они еще в пути. Я понимаю, чего ты опасаешься, Гэндальф. Однако тьма не имеет к ним никакого отношения. Мрак начал наползать на мир еще вчера вечером, и за ночь Итилиэн оказался под Тенью. Враг давно готовил это нападение, и мне совершенно ясно, что час наступления был определен задолго до того, как невелички покинули расположение моего отряда.
Гэндальф большими шагами мерил комнату.
– Утром! Позавчера! Почти три дня пути! Где же вы распрощались? Далеко отсюда?
– Около двадцати пяти лиг по прямой, — прикинул Фарамир. — Но вернуться раньше я не мог, как ни старался. Вчера мы стояли на Кайр Андросе[544] — длинном острове на Андуине, который мы пока сохранили за собой. Напротив, на этом берегу Реки, для нас держат лошадей. Когда наступила Тьма, я понял, что надо спешить, а потому, покидая остров, захватил с собой только трех воинов, по числу коней. Остальным я отдал приказ двигаться к югу и укрепить охрану у переправы под Осгилиатом. Надеюсь, я не совершил огреха? — И он взглянул на отца.
– Огреха?! — переспросил Дэнетор, и глаза его внезапно сверкнули. — Зачем ты осведомляешься у меня об этом? Отряд целиком и полностью отдан под твое начало. Или, может, ты хочешь услышать, что думаю я о других твоих деяниях? При мне ты выказываешь смирение, но давно уже минули времена, когда мой совет мог склонить тебя к отказу от собственного решения! Речи твои изворотливы, как всегда, но разве я не видел, что ты не сводишь глаз с Митрандира, словно вопрошая: так ли говорю, не слишком ли многое открыл?.. Митрандир давно овладел твоим сердцем, и я знаю это. Да, сын мой, твой отец стар, но разум его еще не повредился. Я все вижу и все слышу, как и прежде. От моего внимания не ускользнуло ничто из того, о чем ты умолчал или не договорил. Мне ведома разгадка многих тайн. Увы мне, увы! Зачем потерял я Боромира?!
– Чем я не угодил тебе, отец? — спросил Фарамир, храня спокойствие. — Поверь, меня тяготит то, что я не мог испросить твоего совета и вынужден был принять бремя столь трудного решения на свои плечи.
– Разве мой совет повлиял бы на твой поступок? Нет! Ты и тогда рассудил бы по–своему. Я зрю тебя насквозь. Ты тщишься казаться великодушным и щедрым, как древние короли, ты кроток, учтив и спокоен. Быть может, это и пристало потомку великого рода, который правит в дни мира, но в час смертельной опасности за кротость можно поплатиться жизнью.
– Я готов, — сказал Фарамир.
– Он готов! — язвительно воскликнул Дэнетор. — Но ты расплачиваешься не только своей жизнью. Ты собираешься поставить на кон жизнь твоего отца, а с ним и целого народа, который ты призван был защищать, став на место Боромира!
– Ты сожалеешь, отец мой, что жребий Боромира выпал ему, а не мне? — промолвил Фарамир.
– Воистину так! — бросил Дэнетор. — Боромир был послушным сыном! Он не пошел бы в ученики к волхвователю. Он вспомнил бы, как трудно приходится его отцу, и не бросил бы на ветер сокровище, которое дал ему в руки случай. Он принес бы этот могущественный дар мне![545]
Фарамир на миг потерял самообладание:
– Вспомни, отец, почему я, а не мой брат оказался в Итилиэне. Не твоя ли была на то воля? Ты сам избрал Боромира и благословил его на путь, и никто не смел оспорить твоего решения.
– Не добавляй горечи в чашу, которую я сам для себя наполнил, — прервал его Дэнетор. — Вот уже много ночей, как я пью из нее, предчувствуя, что самая едкая горечь окажется на дне. Сегодня тревоги мои обрели воплощение. Если бы только все было по–иному! Если бы только эта вещь попала ко мне!..
– Не печалься об этом, — отозвался Гэндальф. — Она бы к тебе никогда не попала. Боромир не принес бы ее тебе. Он погиб, и погиб славной смертью; пусть же сон его будет мирным. Не обольщайся напрасной мечтой, о Дэнетор. Если бы Боромир протянул руку за этой вещью, он неизбежно пал бы. Он не отдал бы ее никому. Если бы он завладел ею, ты не узнал бы своего сына.
Лицо Дэнетора заледенело.
– Боромир оказался не так податлив, как тебе хотелось, Митрандир. Понимаю, — негромко проговорил он. — Но я, его родной отец, говорю тебе, что Боромир отдал бы мне все, что бы я ни попросил. Может, ты и мудр, Митрандир, но при всей твоей тонкости разуму твоему есть предел. Одни влекутся в сети, расставленные чародеями, другие вверяют себя опрометчивым глупцам — но есть и другие пути. Я мудрее, чем ты думаешь, и мне ведомо гораздо больше, чем ты мнишь, Митрандир!
– В чем же твоя мудрость? — спросил Гэндальф.
– Мне достало бы ее с лихвой, чтобы провидеть оба зла! Использовать эту вещь опасно, я не спорю. Но вложить ее в руки несмысленного невеличка и отправить прямиком в руки Врага, как сделал ты, Митрандир, с помощью моего недальновидного сына, — чистое безумие!
– А как поступил бы Правитель Дэнетор?
– О, он не совершил бы ни первой, ни второй ошибки! А главное — он не позволил бы убедить себя никакими доводами и не доверил бы эту вещь случаю, ибо на случай может надеяться только безумец. Все завершится тем, что Враг возвратит себе потерянное, и это будет нашим окончательным поражением. Эту вещь надо было скрыть, сохранить, глубоко и надежно, и беречь паче зеницы ока. Я уже сказал, что использовать ее мы не стали бы, разве что в самую тяжелую минуту. Главной нашей задачей было бы держать эту вещь вне досягаемости Врага. Конечно, его окончательная и бесповоротная победа не позволила бы нам этого сделать, но в случае его победы исход был бы нам уже безразличен, ибо мы были бы мертвы.
– Ты мыслишь как истый Правитель Гондора и печешься только о своей стране, — сказал Гэндальф. — Но существуют еще другие страны, другие жизни и будущие времена. Что до меня, то я испытываю жалость даже к рабам Врага…
– Но кто придет на помощь другим племенам, если Гондор потерпит поражение? — едко вопросил Дэнетор. — Будь эта вещь у меня, в глубоких подземельях моей Крепости, мы не трепетали бы перед Тенью и не страшились бы худшего из возможных исходов, как теперь. Мы могли бы держать совет, никем не тревожимые. Если ты не имеешь мне веры, если мнишь, что я не выдержал бы испытания, ты плохо знаешь меня, Митрандир!
– И все–таки я тебе не верю, Дэнетор, — бесстрастно произнес Гэндальф. — Иначе я сразу прислал бы тебе эту вещь, избавив и себя, и других от немалых хлопот и опасностей. Более того, слушая тебя теперь, я верю тебе еще меньше. Так было и с Боромиром. Не поддавайся гневу! Когда речь заходит об этом деле, я не верю даже самому себе. Я отказался взять эту Вещь, хотя мне ее предлагали. Ты силен духом, Дэнетор, я знаю, как владеешь ты собой, но, окажись она у тебя, не ты ею, а она тобой овладела бы. Даже если бы ты спрятал ее под корнями Миндоллуина, она и оттуда выжгла бы твой разум, и тем скорее, чем быстрее сгущался бы мрак над твоей Башней. А потом стряслось бы нечто куда более страшное, чем то, что нас ожидает теперь…
Глаза Дэнетора снова сверкнули; он посмотрел Гэндальфу в лицо. Пиппину показалось, что воли двух старцев скрестились, как два клинка, рассыпающих искры. Он задрожал, ожидая сокрушительного удара, но взгляд Дэнетора погас так же внезапно, как и загорелся, а лицо снова превратилось в маску. Он пожал плечами:
– Если бы, если бы… Сколь велика тщета этих «если бы»! Вещь, о коей мы говорим, канула в Тень. Только время покажет, какая судьба постигнет ее и нас. Увы! Ожидание наше будет кратким. Но в те дни, что отведены нам, да будут едины все, кто, каждый на свой лад, сражается с Врагом, и да будет крепка их надежда на победу. А когда надежда иссякнет — что ж, пусть им достанет мужества умереть свободными.
Он повернулся к Фарамиру:
– Что ты можешь сказать про Осгилиат? Велик ли там гарнизон?
– Он весьма немногочислен, — ответил Фарамир. — Но, как я уже докладывал, я усилил его своими людьми.
– По моему разумению, этого недостаточно, — проронил Дэнетор. — На Осгилиат обрушится первый удар. Там потребен сильный командир.
– И там, и много где еще, — вздохнул Фарамир. — Увы моему брату, которого я так любил!
С этими словами он поднялся, спросив напоследок:
– Могу ли я идти, отец?
Тут он покачнулся и схватился за спинку кресла, на котором восседал Наместник.
– Я вижу, ты утомлен, — заметил Дэнетор. — Говорят, тебе пришлось проделать дальний путь и над тобой кружили Тени.
– Не будем говорить об этом, — сказал Фарамир.
– Ну что ж, — ответил Дэнетор. — Тогда иди и отдохни, пока это еще возможно. Завтрашний день будет к нам не так милосерден, как сегодняшний.
Правитель Дэнетор отпустил от себя Гэндальфа с Пиппином, и они отправились на отдых, пока время еще позволяло. Когда волшебник и хоббит возвращались к себе, на улицах стоял мрак — черный и беззвездный, и Пиппин присвечивал Гэндальфу небольшим факелом. Пока за ними не затворились двери дома, никто из них не проронил ни слова. Только внутри Пиппин взял Гэндальфа за руку.
– Скажи скорее, — взмолился хоббит, — есть ли у него хоть какая–нибудь надежда? Я имею в виду Фродо — то есть, по крайней мере, в основном Фродо…
Гэндальф положил ладонь ему на голову.
– Надежды и с самого начала было немного, — сказал он. — Да и та дутая, как мне только что изволили объяснить. А когда я услышал название Кирит Унгол… — Он оборвал себя на полуслове и подошел к окну, будто пытаясь проникнуть взором сквозь толщи мрака. — Кирит Унгол! — пробормотал он. — Но почему? Почему?
Он повернулся к Пиппину:
– Когда я услышал это название, у меня, честно сказать, оборвалось сердце. И все же новости, если подумать, не так уж и плохи. Из слов Фарамира ясно, что, когда Враг сделал свой первый ход, Фродо был еще на свободе. Значит, Глаз еще много дней будет смотреть за пределы своей страны. Даже отсюда я чувствую его страх, Пиппин, страх и спешку. Он сделал ход раньше, чем собирался. Случилось что–то, что его подстегнуло.
Гэндальф смолк, размышляя.
– Между прочим, не исключено, что нам помогла твоя дурацкая выходка, малыш, — негромко проговорил он наконец. — Посчитаем–ка. Пять дней назад Враг должен был узнать, что Саруман разгромлен и Камень у нас. С другой стороны, что здесь такого? Мы все равно не могли бы воспользоваться Камнем без того, чтобы Враг не прознал об этом. А вдруг… Вот оно что! Вдруг это Арагорн? Его время уже близко. У Арагорна сильная, несгибаемая воля, Пиппин. Он смел и властен. Он сам принимает решения — и, если нужно, может пойти на великий риск. Вполне может статься, что дело в нем… Он мог воспользоваться Камнем и явить себя, бросив вызов, именно для того, чтобы раздразнить Врага. Неужели? Впрочем, ответа мы не узнаем, пока не придут роханцы… если они придут не слишком поздно. Впереди у нас тяжелые дни. А теперь — спать! Спать, пока еще можно!
– Но… — начал Пиппин.
– Что там у тебя еще? Сегодня разрешаю только одно «но», не больше!
– Голлум, — выпалил Пиппин. — Как могло получиться, что они идут вместе, больше того — что Голлум у них вроде как за проводника? Я же видел, что Фарамиру это место, куда они отправились, нравится не больше, чем тебе. Что–то у них там не сладилось. Только что?
– Трудно сказать, — развел руками Гэндальф. — Но я давно подозревал, что Фродо и Голлум еще повстречаются. На счастье или на погибель — не знаю. А о перевале Кирит Унгол я пока говорить не хочу. Я страшусь предательства. Предательства, Пиппин! Но пусть будет, что будет. Не станем забывать, что иногда предателю случается предать самого себя и невольно послужить добру. Редко, правда, но такое бывает… Доброй ночи!..
Утро следующего дня напоминало скорее бурые вечерние сумерки, и люди, воспрявшие было, когда вернулся Фарамир, снова пали духом. Правда, крылатых Теней в этот день не видели, но иногда с высоты долетал слабый отзвук страшного крика, и люди, пораженные минутным ужасом, замирали на месте, а те, что были послабее, дрожали и плакали.
Фарамира в столице уже не было. «Отдышаться и то не дали, — шептались между собой люди. — Повелитель хочет от сына слишком многого. Он хочет, чтобы теперь, когда нет старшего, младший заменил и его…» Взоры то и дело обращались на север, и у всех на устах был один и тот же вопрос: «Где роханские всадники?»
Фарамир действительно покинул город не по собственному выбору. Наместник безраздельно правил в Совете и в тот день не расположен был слушать никого; но все же рано утром Совет был созван, и военачальники в один голос подтвердили: с юга угрожает слишком серьезная опасность, чтобы предпринять что–либо до прибытия роханских всадников. Все, что можно было сделать, — это поставить на стены воинов гарнизона и выжидать.
– Но нельзя с такой легкостью пренебрегать и внешними укреплениями, — строго возразил Дэнетор. — Стены Раммаса стоили нам слишком больших трудов. К тому же Враг должен дорого заплатить за переправу. Если он восхочет угрожать столице, ему не переправиться ни у Кайр Андроса, где болота, ни на юге, в Лебеннине, — там Река разливается слишком широко, и нужно снаряжать целый флот, чтобы переплыть ее. Удар придется на Осгилиат, как и в тот раз, когда Боромир преградил дорогу неприятелю.
– Но то была только пробная попытка, — заметил Фарамир. — Сегодня, даже если переправа обойдется Врагу в десять раз дороже, чем нам, мы потеряем неизмеримо больше, ибо он может без ущерба для себя пожертвовать целой армией, а нам дорог каждый отряд. И потом, если неприятель переправится успешно, отступление тех, кто защищает отдаленные посты, будет весьма затруднено.
– А что станет с Кайр Андросом? — задал вопрос князь Имрахил. — Ведь если мы хотим удержать Осгилиат, надо защищать и остров. Не будем также забывать, что нам грозит опасность еще и с левого фланга. Роханцы могут прийти, но могут и не прийти, а Фарамир сообщил нам, что к Черным Воротам подтягиваются все новые и новые силы. Враг способен бросить на нас несколько армий и нанести удар сразу с нескольких сторон.
– На войне приходится рисковать, — невозмутимо возразил Дэнетор. — На Кайр Андросе достаточно большой гарнизон. Усилить мы его не сможем, ибо это слишком далеко. Но пусть все знают, что, если только у меня найдутся полководцы, готовые без колебаний выполнять приказы своего Повелителя, Реку и Пеленнор я без боя не отдам.
Все замолчали. После долгой тишины Фарамир подал голос.
– Я не хотел бы прекословить тебе, мой Повелитель, — сказал он. — Ты лишился Боромира, но я готов, если прикажешь, идти вместо него, куда бы ты ни послал меня, и сделаю все возможное, чтобы достойно заменить брата.
– Приказываю тебе идти, — изрек Дэнетор.
– Тогда прощай! — отозвался Фарамир. — И надеюсь, что мне удастся снискать твою благосклонность, если я вернусь!
– Смотря с чем ты вернешься, — ответил Дэнетор.
Последним, с кем говорил Фарамир перед тем, как отправиться на восток, был Гэндальф.
– Не спеши, не рискуй жизнью понапрасну, ни сгоряча, ни от горечи сердечной, — попросил его волшебник. — Ты еще будешь нужен для мирных дел. Отец тебя любит, Фарамир, и он вспомнит об этом прежде, чем наступит конец. Прощай!
Так благородный Фарамир отправился навстречу опасности, взяв с собой столько добровольцев, сколько можно было выделить из гарнизона крепости. Люди стояли на стенах, глядя в сторону разрушенного Осгилиата, и пытались разглядеть, что там происходит, — но все скрывала тьма. Многие обращали взоры к северу и мысленно считали лиги от Эдораса до Минас Тирита. «Придут ли роханцы? Не забыл ли Теоден старую дружбу?» — спрашивали они в тревоге.
– Теоден придет, — говорил Гэндальф. — Придет, но, скорее всего, слишком поздно. Посчитайте сами! Красная Стрела достигла Рохана не раньше чем третьего дня, а дорога от Эдораса неблизкая…
Первые вести докатились до Гондора ночью. С переправы на Андуине опрометью прискакал гонец и доложил, что из крепости Минас Моргул вышла большая армия и движется к Осгилиату. По дороге к ней присоединяются полки рослых и не знающих жалости Харадримов.
– Нам стало известно, что во главе армии снова стоит Черный Король, — добавил гонец. — Он еще на том берегу, но страх, идущий впереди него, уже перекинулся за Реку.
Этим грозным известием окончился третий день пребывания Пиппина в Минас Тирите. Мало кто смог заснуть в эту ночь. Всем было ясно, что надежды почти не осталось и что даже Фарамир не сможет долго защищать переправу на Андуине.
К утру тьма перестала сгущаться, но сделалась еще непереносимее. Сердца людей переполнял страх. Вскоре пришли тревожные вести. Враг переправился через Андуин; Фарамир, отброшенный к стенам Пеленнора, пытается собрать свои отряды у сторожевых застав, близ Насыпи, но противник располагает силами в десять раз большими…
– Если Фарамир будет отступать через поля Пеленнора, неприятель легко его настигнет, — сообщил примчавшийся гонец. — Переправа стоила Врагу дорого, но мы надеялись, что он заплатит дороже. Оказалось, что в восточном Осгилиате давно уже тайно подготовили плоты и баржи. Они в один миг заполнили реку — все равно что черные жуки!.. Но не в этом дело. Черный Король — вот наша погибель! Мало кто может устоять и не обратиться в бегство, заслышав о его приближении. Его собственные подданные дрожат и разбегаются перед ним и по его слову готовы лишить себя жизни.
– Значит, я больше нужен там, чем здесь, — молвил Гэндальф.
Он вскочил на Скадуфакса, мелькнул вдали белой искрой — и исчез во тьме.
Всю ночь Пиппин не мог заснуть — он одиноко стоял на стене и глядел на восток.
Едва успели колокола словно бы в насмешку возвестить рассвет нового дня, как мутная даль у стен Пеленнора заполыхала вспышками. Часовые громко оповестили об этом, и защитники Минас Тирита приготовились к бою. Вдали то и дело вспыхивало красное пламя, и душный воздух разносил приглушенные раскаты грома.
– Они уже у стен! — кричали гондорцы. — Они пробивают в них бреши! Враг наступает!
– Где Фарамир? — повторял Берегонд в отчаянии. — Только не говорите, что он погиб!
Первые вести привез Гэндальф. Незадолго до полудня он появился у стен города с несколькими всадниками, сопровождавшими десяток крытых повозок; на них везли раненых, уцелевших в битве за Насыпь. Не медля ни минуты, Гэндальф отправился к Дэнетору. Он застал Наместника в верхних покоях, над Большим Залом Белой Башни. За его креслом стоял Пиппин. Обращая взор потемневших глаз в тусклые окна то на юг, то на восток, то на север, Дэнетор напрягал зрение, пытаясь проникнуть за роковую завесу Тьмы, окружившую его со всех сторон. Но чаще всего он оборачивался к северу и прислушивался, будто надеясь при помощи неведомого древнего искусства расслышать далекий топот конских копыт.
– Возвратился ли Фарамир? — спросил он.
– Нет еще, — отвечал Гэндальф. — Но когда я видел его в последний раз, он был еще жив. Он решил остаться с арьергардом, чтобы отход через поля Пеленнора не превратился в паническое бегство. Может быть, ему удастся еще ненадолго удержать солдат в повиновении, но я в этом сомневаюсь. Он встретился с врагом, которого ему не одолеть. Явился тот, кого я опасался более всего.
– Как?! Неужели сам Черный Властелин? — ахнул Пиппин, от страха забыв все приличия.
Дэнетор саркастически рассмеялся:
– Нет, нет покуда, уважаемый Перегрин! Он явится только после победы — насладиться своим торжеством надо мною. В бой он шлет других. Так поступают все великие повелители, если они воистину мудры, запомни это, сударь невеличек! Иначе разве сидел бы я сейчас в своей башне, бездействуя и жертвуя собственными сыновьями? Знай, что рука моя еще способна держать меч!..
Наместник встал, распахнул длинный черный плащ, и — диво! — под ним оказались кольчуга и длинный, с огромной рукоятью, меч в черно–серебряных ножнах.
– Так я хожу вот уже много лет, а в последние годы не снимаю этого наряда и по ночам, — молвил он, — дабы тело мое не стало дряблым и бессильным.
– Но внешние стены твоей столицы уже взяты именем властителя замка Барад–дур, и взял их самый ужасный из его полководцев, — сказал Гэндальф. — Тот, кто был некогда Чернокнижником, Королем Ангмара, тот, кто ныне зовется Кольцепризраком, предводителем Назгулов, копьем страха в руке Саурона и тенью отчаяния.
– Значит, Митрандир, у тебя есть достойный противник, — спокойно молвил Дэнетор. — Что до меня, то мне уже давно ведомо, кто стоит во главе армий Черной Башни. Ты возвратился только для того, чтобы сообщить мне об этом? Или — может ли такое быть? — ты отступил перед тем, кто сильнее?
Пиппин задрожал, думая, что Гэндальф взорвется гневом, но страхи оказались напрасными.
– Могло бы произойти и так, — негромко проговорил волшебник. — Но проба сил еще впереди. К тому же, если верить сказанному в прошлом, он падет не от руки мужа, и даже от Мудрых скрыто, что за судьба его постигнет. Как бы то ни было, Полководец Отчаяния не спешит выйти вперед. Скорее всего, он тоже придерживается той мудрости, о которой ты только что говорил, Дэнетор, — он направляет в наступление своих обезумевших от страха рабов, а сам остается в тылу… Нет, не из–за него я вернулся. Я должен был охранять раненых — их еще можно спасти. Знай, что в стенах Раммас Эхора много брешей, и скоро войско Минас Моргула вторгнется на поля Пеленнора сразу во многих местах. Но не из–за этого я вернулся. Я должен дать тебе еще один совет, Дэнетор. В любую минуту может начаться битва на поле Пеленнора. Мы должны вступить в бой за воротами крепости. Пусть это будут всадники. Вся наша надежда — увы, надежда временная — только на них, ибо у Врага недостаток в конниках.
– Равно как и у нас. Сколь великую поддержку оказали бы роханцы, если бы они подоспели именно сейчас! — заметил Дэнетор.
– Думаю, что их опередят, — вздохнул Гэндальф. — Первые воины, бежавшие из Кайр Андроса, уже здесь. Остров пал. Кроме того, из Черных Ворот вышло новое войско. Оно переправляется через Реку на северо–востоке.
– Некоторые обвиняют тебя, Митрандир, в том, что ты любишь приносить плохие вести, — усмехнулся Дэнетор. — Но сказанное тобою для меня не ново — я это знал еще вчера, до того, как зашло солнце. Что же касается боя за воротами, то об этом я тоже подумал. Спустимся вниз!
Время шло. Наконец стражники увидели со стен отступление пограничных гарнизонов. Сначала в расстроенном порядке показались маленькие группки усталых, израненных людей; некоторые воины бежали как безумные, будто их уже настигали отряды неприятеля. На востоке вспыхивало далекое пламя; казалось, огонь начинает уже растекаться по долине. Дома и амбары горели. И вдруг, извиваясь во мраке, сразу отовсюду побежали вперед торопливые ручейки пламени, стекаясь к широкой дороге, тянувшейся к Главным Воротам от Осгилиата.
– Враги идут, — шептались люди. — Вал уже взят. Огонь льется в долину сквозь бреши в стене. Похоже, у них с собой факелы… А наши, где наши?
Было еще только начало вечера, но стемнело слишком рано, и со стен Цитадели даже самые зоркие не могли разглядеть, что творится на поле. Видно было только, что пожаров становится все больше, а огненные нити все стремительнее текут по направлению к Городу. Наконец в версте от стен появился отряд, отступавший в полном боевом порядке. Люди не бежали и старались держаться вместе. Те, кто смотрел со стен, затаили дыхание.
– Фарамир, должно быть, с ними, — убеждали они друг друга. — Только его могут так слушаться и люди, и животные. Он еще успеет!
Большей части отступающего войска оставалась всего какая–нибудь верста до города, когда из тьмы за их спинами показалось несколько скачущих во весь опор всадников — все, что осталось от арьергарда. Но вот они вновь развернулись полукругом и обратились лицом к наступающему огню. Послышался дикий, многоголосый вой; ручейки пламени слились в сплошной поток, и конница врага ринулась в атаку. Ряд за рядом двинулись в наступление орки–факелоносцы; огненной волной хлынули вперед дикие южане под развевающимися красными знаменами, яростно, с хриплыми криками врезаясь в отряды отступающих; с пронзительным воем из тусклой мглы упали вниз крылатые тени — Назгулы, несущие смерть.
Отступление превратилось в бегство. Ряды гондорцев смешались; воины кинулись врассыпную, кто куда, бросая оружие, крича от ужаса, в отчаянии падая на землю.
Вдруг на стенах крепости запела труба. Дэнетор наконец дал знак атаковать. Оставаясь в тени Ворот, прячась под нависающими стенами, воины ждали только сигнала. Здесь собрались все всадники, сколько их было в городе; теперь они разом, покинув свои укрытия, выстроились в ряд и с громким кличем пустили лошадей в галоп. Со стен им ответили бурей приветственных возгласов — ибо под знаком Лебедя впереди мчались рыцари Дол Амрота под развевающимся голубым стягом, с князем Имрахилом во главе.
– Амрот за Гондор! — кричали люди со стен. — Амрот за Фарамира!
Как гром ударили всадники по обоим флангам вражеского войска, обойдя отступающих. Один всадник, быстрый как ветер, опередил всех — это был Гэндальф на Скадуфаксе. Его окружало сияние; в поднятой руке его сверкал яркий луч.
Назгулы с воем метнулись прочь — их Предводитель еще не явился, и бросить вызов белому огню было некому. Моргульские полки, застигнутые врасплох, выпустили из зубов добычу и красными искрами рассеялись по равнине. Отступавшие гондорские отряды развернулись и с победными криками ударили по бегущим. Преследователи превратились в преследуемых. Отступление обернулось атакой. Поле усеяли трупы людей и орков, над брошенными факелами вился чадный дымок. А всадники все гнали и гнали неприятеля прочь от города.
Но Дэнетор не велел отходить далеко. Враг был ненадолго отброшен, но с востока уже подтягивались новые сокрушительные силы. В крепости еще раз запела труба, давая сигнал к отступлению. Гондорцы осадили коней; под прикрытием кавалерии пешие отряды восстановили боевой порядок и строем направились в сторону города. Вот они достигли Ворот и вошли в крепость, высоко подняв головы; горожане смотрели на них с гордостью и громко провозглашали им хвалу, но ликование мешалось с тревогой. Ряды вернувшихся прискорбно поредели. Фарамир потерял треть своих воинов. Но где же он сам?
Он появился последним. Все его солдаты уже прошли. Под аркой Ворот показались конные рыцари с голубым знаменем в арьергарде. Замыкал строй князь Дол Амрота. На руках его — поперек седла — лежало тело его родича, Фарамира, сына Дэнетора, найденное им на изрытом копытами поле.
– Фарамир! Фарамир! — кричали горожане на улицах, плача. Но он не отвечал, и его по вьющимся улицам пронесли в Цитадель, к отцу. Когда Назгулы метнулись прочь от Белого Всадника, черная стрела задела Фарамира, бившегося с конным великаном из Харада, и он упал на землю. Только яростная атака Дол Амрота спасла его от красных мечей, которыми южане уже собирались, по своему обычаю, изрубить поверженного.
Князь Имрахил вошел в Белую Башню с Фарамиром на руках.
– Твой сын вернулся, о Повелитель, — молвил он. — Вернулся, совершив великие подвиги.
И он рассказал обо всем, что видел. Дэнетор поднялся, и посмотрел в лицо сына, и не сказал ни слова. Затем он приказал приготовить постель в своих покоях, уложить на нее Фарамира и оставить одного. Сам же он направился в тайную комнату на самом верху Башни, и многие, кто в это время глядел в ту сторону, видели в узких окнах бледный свет, что тлел и мерцал и вдруг, ярко вспыхнув, погас. Когда же Дэнетор снова сошел вниз и, не говоря ничего, сел у изголовья Фарамира, лицо владыки Минас Тирита было серым — и печать смерти читалась на нем еще явственнее, нежели на лице его сына.
Теперь город был полностью осажден и замкнут в кольце неприятельских войск. Стены Раммаса пали, и Пеленнор покорился под руку Врага. Последние вести извне принесли беглецы с севера, еле успевшие добраться до Ворот, прежде чем те закрылись. Это были чудом уцелевшие воины с дозорного поста, стоявшего при дороге, что вела из Рохана через Анориэн. Воинов возглавлял Ингольд — тот самый стражник, который меньше пяти дней назад, когда еще вставало над миром солнце и утро несло надежду, пропустил за Стену Гэндальфа и Пиппина.
– От роханцев никаких вестей, — разочаровал он осажденных. — Теперь они уже не придут. Впрочем, если они даже и придут, нам от этого пользы не будет. По нашим сведениям, второе вражье войско явится гораздо раньше них. Оно уже переправилось через Реку у Кайр Андроса. Это огромная армия: она состоит из орочьих полчищ с Глазом на гербе и бессчетного числа людей из племени дотоле нам неизвестного. Эти люди не слишком рослы, зато широкоплечи, угрюмы лицом, бородаты наподобие гномов и вооружены тяжелыми топорами. Думается, они явились из какой–то дикой страны на востоке — ведь Восток обширен. Часть вражьей армии завладела северной дорогой, а часть направилась в Анориэн. Рохирримам не пройти.
Ворота закрылись. Всю ночь до слуха стражников доносился шум — это растекались по долине враги, поджигая поля и разрубая на куски всех, кто попадался по дороге, будь то живой или мертвый. В темноте нельзя было сосчитать, сколько полков уже переправилось через Реку, но как только утро — вернее, тусклая тень утра — прокралось на равнину, стало видно, что ночные страхи не были безосновательными. Равнина почернела от марширующих отрядов. Повсюду, куда достигал взгляд, раскинулись, будто уродливые грибы, черные и багровые палатки.
Орки, словно муравьи, сновали туда и сюда, поспешно копая глубокий кольцевой ров и траншеи на расстоянии полета стрелы от города; когда ров был готов, в нем с помощью неизвестных чар зажгли огонь. Целый день кипела под стенами работа, а люди Минас Тирита только смотрели, не в силах ничему помешать. Ко рву подъехали вместительные повозки, за дело принялись новые отряды — они устанавливали в траншеях камнеметные машины, огромные, не в пример тем, что имелись в городе. Гондорцы знали: ни одна из их собственных машин не сможет метнуть камень так далеко, и даже не пробовали остановить работу, что велась внизу.
Поначалу, правда, гондорцы лишь дивились и посмеивались, нисколько не пугаясь вражьих приспособлений. Внешняя стена города была очень высока и широка — ее построили еще до того, как нуменорцы–изгнанники утратили прежние искусство и силу. Наружная поверхность стены, твердая, темная, гладкая, вытесанная из того же камня, что и башня Орфанк, неподвластна была ни стали, ни огню; разрушить ее могло бы разве что землетрясение, достаточно сильное, чтобы повредить глубоко врытый в землю фундамент крепости…
– Ну уж нет, — усмехались гондорцы. — Даже если бы Неназываемый явился на битву сам — пока мы живы, ему сюда не проникнуть!
Некоторые, однако, замечали:
– Пока мы живы? Но долго ли мы будем живы? Враг обладает оружием, которому от начала дней покорилось уже множество мощных крепостей, — голодом! Дороги отрезаны. Роханцы не придут!
Однако противник явно не собирался тратить силы на неприступные стены Минас Тирита. Походом на злейшего из врагов Мордора командовал не какой–нибудь разбойник или орк–невежа. Могучий и злобный разум вел черные войска. Когда в гаме нестройных криков и скрежетании воротов наконец были установлены катапульты, оказалось, что они могут метать ядра так высоко, что те перелетали через стену и с глухим стуком падали на улицы первого яруса. Некоторые с помощью какой–то тайной силы еще в полете загорались и, коснувшись земли, разлетались на части.
За стенами начались пожары, и все, кто не участвовал в обороне, занялись тушением огня, вспыхивавшего то в одном, то в другом месте. Вскоре, однако, на город посыпался град ядер помельче. Это были снаряды менее разрушительные, но куда более страшные. Маленькие, круглые, они падали на улицы и оставались лежать, где упали, не загораясь; но, рассмотрев их поближе, люди отшатывались, и вскоре всюду раздались вопли и рыдания, ибо то были головы воинов, павших в битве под Осгилиатом или на полях Пеленнора. Это было мрачное зрелище: хотя некоторые головы были размозжены ударом о землю и превратились в кровавое месиво, а некоторые жестоко исполосованы саблями, во многих лицах еще можно было распознать знакомые черты. Искаженные страданием, они говорили о том, что несчастные умерли под пыткой. Посередине лба у них было выжжено отвратительное клеймо — знак Безвекого Глаза. Несмотря на то, что останки были изуродованы и обесчещены, люди узнавали друзей и близких, которые совсем еще недавно ходили по Минас Тириту, гордо подняв голову и звеня оружием, обрабатывали поля, приезжали из зеленых горных долин на праздники…
Тщетно люди потрясали кулаками, проклиная безжалостных врагов, кишевших перед Воротами. Те не обращали внимания на проклятия, ибо не знали западных языков, а их собственные хриплые выкрики напоминали скорее рычание диких зверей и клекот стервятников, — и скоро, очень скоро в Минас Тирите не осталось почти ни одного человека, у кого еще хватало бы духу бросить вызов армиям Мордора. Властелин Черной Башни обладал оружием, действовавшим куда быстрее, чем голод. Это были страх и отчаяние.
Назгулы появились снова, и — благодаря возросшей силе Черного Повелителя — крики их, возвещающие всегда одно и то же — Его волю и злобу, — стали еще страшнее. Крылатые Тени кружили над городом, словно коршуны в ожидании пира на телах обреченных. Назгулов нельзя было ни увидеть, ни достать стрелой, но их мертвящий крик беспрерывно раздирал воздух, становясь все невыносимее. Наконец даже самые стойкие стали кидаться на землю, когда над ними проносилась невидимая угроза, а иные каменели, выпускали из рук оружие, и разум их застилала тьма: они забывали о войне и жаждали только одного — уползти в тень, спрятаться, умереть…
Весь этот день Фарамир лежал в покоях Белой Башни и метался в жестокой горячке. «Умирает», — произнес кто–то, и вскоре на всех стенах и на всех улицах из уст в уста неслось: «Умирает». Отец сидел подле, не говоря ни слова. О городе он больше не заботился.
Таких темных часов Пиппин не переживал еще никогда, даже в лапах Урук–хаев. Долг велел ему быть при Наместнике, и он оставался при нем, хотя тот, похоже, забыл о своем новом оруженосце. Пиппин стоял у дверей неосвещенной комнаты, стараясь побороть страх. Ему казалось, что Дэнетор дряхлеет с каждой минутой. Надломилась его гордая воля, затмился суровый ум. Что было тому причиной? Горе? Упреки совести? Хоббит видел слезы на этом лице, никогда не знавшем слез, и вынести это ему казалось куда труднее, чем гнев и немилость.
– Не плачь, господин мой, — заикнулся наконец Пиппин. — Он может еще поправиться. Ты говорил с Гэндальфом?
– Не утешай меня речами о волшебниках, — ответил Дэнетор. — Безумным надеждам — конец. Враг овладел той вещью. Теперь его сила будет расти не по дням, а по часам. Он читает в мыслях, и все, что мы ни сделаем, обращается нам на погибель. Я послал сына в битву, навстречу ненужной гибели, не поблагодарив и не благословив его, — и вот он лежит здесь, и по жилам у него растекается яд… Нет, нет! Каков бы ни был исход этой войны, мой род угас. Династии Наместников тоже настал конец. Жалкие, мелкие людишки будут управлять остатками народа Королей, и соплеменники наши будут прятаться в горах, пока Враг не выследит всех до единого…
К дверям то и дело подходили, спрашивая Повелителя.
– Нет, я не спущусь, — отвечал Дэнетор. — Я должен быть при сыне. Может быть, перед смертью он заговорит. Ждать уже недолго. Слушайте кого пожелаете, хоть Серого Безумца, но знайте: его надежды оказались тщетными. Я остаюсь здесь!
Так Гэндальф возглавил решающую битву за Минас Тирит, столицу Гондора, и начал действовать. Там, где он появлялся, сердца людей оживали и ужас перед Крылатыми Тенями ненадолго забывался. А Гэндальф без устали шагал по городу, от Цитадели к Воротам и с севера на юг вдоль стен; и всюду его сопровождал князь Дол Амрота в сверкающей кольчуге. Князь и его рыцари держали себя как истинные потомки нуменорских властителей, и люди, завидя их, перешептывались: «Не лгут, стало быть, древние сказания — в жилах у них и вправду течет эльфийская кровь![546] Ведь когда–то именно в Дол Амроте обитал народ Нимродэли». И кто–нибудь запевал во мгле песню о Нимродэли или другую мелодию, звучавшую над Великим Андуином в давно минувшие времена.
И все же, когда Гэндальф с князем скрывались из виду, тьма снова смыкалась над головой, сердца холодели и гондорская доблесть обращалась в пепел. Так прошел этот затянувшийся день страхов, и наступила беспросветная ночь. В нижнем ярусе города бушевали пожары, но их никто уже не гасил, и людям, стоявшим на внешней стене, во многих местах отрезало путь к отступлению. Правда, там осталась лишь горстка воинов, верных своему долгу: бóльшая часть гарнизона давно уже бежала за вторые ворота.
Тем временем в глубоком тылу неприятель спешно навел мосты через Реку; по ним целый день переправлялись новые подкрепления, везли оружие. Ближе к полуночи начался штурм. В огненном полукольце открылись хитроумно проложенные дороги, по которым к городу повалили первые отряды врага. Они двигались беспорядочно, сбившись в кучу и не обращая внимания на потери, но встретить их было почти некому: мало осталось на внешней стене людей, способных нанести врагу серьезный урон, хотя в свете пожаров лучники, коими так славился некогда Гондор, без труда могли бы наметить себе множе–ство мишеней. Незримому полководцу не потребовалось много времени, дабы понять, что Город пал духом, и он бросил в наступление основные войска. Сквозь тьму к обреченному Городу медленно, но неотвратимо двигались огромные осадные башни, построенные в Осгилиате.
К дверям внутреннего покоя Белой Башни вновь явились гонцы, и Пиппин впустил их — уж очень настойчиво они требовали разговора с Наместником. Дэнетор оторвал взгляд от лица Фарамира, медленно повернул голову и молча воззрился на гонцов.
– Первый ярус Города в огне, — доложили те. — Каковы твои распоряжения, Владыка? Нами правишь ты, ты — наш Повелитель и Наместник. Не все хотят переходить под начало Митрандира. Люди бегут со стен и оставляют их без защиты…
– Вот как? — проговорил Дэнетор. — Но почему же бегут эти воины? Мы все равно сгорим, так не лучше ли сгореть в одночасье? Идите назад, в огонь! А я? Я взойду на костер. Да! На костер! Дэнетору и Фарамиру не надобна могила. Нет! Нам ни к чему долгий, тягучий сон мумий, ни к чему начиненная благовониями смерть. Мы сгорим, как сгорали короли–идолопоклонники, пока не причалил к этим берегами первый корабль с Запада. Но Запад пал. А посему — идите назад, в огонь!
Гонцы попятились и молча, не поклонившись, бросились прочь.
Дэнетор встал, выпустил из рук пылающую жаром ладонь Фарамира и с горечью произнес:
– Он в огне. Уже в огне. Дом, где обитал его дух, рушится.
С этими словами он шагнул к Пиппину и посмотрел на него сверху вниз.
– Прощай! — сказал он. — Прощай, Перегрин, сын Паладина! Твоя служба была недолгой — и вот она кончается. Тебе осталось служить совсем немного, но я освобождаю тебя и от этого немногого. Иди и умри, как тебе покажется достойнее и с кем тебе больше по сердцу умирать — даже если это будет твой Серый Друг, за безумие коего ты платишь жизнью. Пошли за слугами и уходи. Прощай!
– Нет, я не говорю тебе «прощай», о Повелитель! — твердо заявил Пиппин, преклоняя колено.
И тут в нем снова проснулся хоббит. Он встал и посмотрел старцу прямо в глаза:
– Если ты дозволяешь, я и правда теперь уйду, потому что ужасно хочу найти Гэндальфа. Он никакой не безумец! И я не собираюсь думать о смерти, пока у него есть надежда! Доколе ты жив, Повелитель, я буду следовать присяге и не покину твоей службы. Если они под конец ворвутся в Башню, я надеюсь быть здесь, возле тебя, и доказать свое право на оружие, которое ты дал мне!
– Следуй своим желаниям, достойный невеличек, — без выражения проговорил Дэнетор. — Моя жизнь кончена. Пошли за слугами!
И он снова повернулся к Фарамиру.
Пиппин выбежал наружу и кликнул слуг. На зов явилось шестеро гондорцев, красивых и сильных. На их лицах читался страх. Однако Дэнетор был спокоен. Он негромко повелел покрыть Фарамира теплыми одеялами и вынести его ложе во двор. Слуги повиновались и, подняв ложе, вышли за порог. Шагали они медленно, стараясь не обеспокоить больного. Дэнетор, согнувшись и тяжело опираясь на палку, следовал за ними. Пиппин пристроился в хвосте.
Так, словно похоронная процессия, вышли они из Белой Башни во тьму. Нависшее над городом облако озарялось тускло–красными отсветами пожара. Процессия медленно пересекла верхний двор и там по велению Дэнетора остановилась возле Увядшего Дерева.
Снизу доносился гул сражения, но здесь, у Дерева, царила такая тишина, что явственно слышен был печальный звон капель, падавших с мертвых ветвей в темную воду фонтана. Наконец Дэнетор дал знак двигаться дальше, и процессия, под удивленными и перепуганными взглядами стражи, вышла за верхние ворота, где повернула на запад и оказалась у двери, пробитой в задней стене шестого яруса. Называлась эта дверь Фен Холлен, ибо всегда оставалась запертой; отворяли ее лишь во время погребений. Только Правитель Города имел право делать это — да еще люди, носящие цвета могильщиков и ухаживающие за гробницами. За дверью начиналась дорога, которая, без конца петляя, выводила к приютившейся под отвесной стеной Миндоллуина узкой площадке, где стояли гробницы умерших Королей[547] и Наместников.
Привратник, сидевший в маленьком домике у дороги, выбежал навстречу процессии с фонарем в руке. На лице у него был написан ужас. По знаку Наместника он отпер дверь; та беззвучно отворилась. Наместник взял у привратника фонарь, и ночные посетители один за другим переступили порог. На крутой дороге, извивавшейся между старинных стен, было темно, и дрожащий луч фонаря по очереди выхватывал из мрака столбики балюстрады по сторонам мостовой. Медленные шаги идущих отдавались среди камней гулким эхом, а тропа спускалась все ниже и ниже и наконец привела процессию на Улицу Молчания, Рат Динен, к белеющим во тьме куполам усыпальниц и статуям давно почивших владык. Слуги переступили порог Дома Наместников и опустили свою ношу на пол.
С тревогой оглядевшись, Пиппин увидел просторную сводчатую комнату, вместо ткани задрапированную гигантскими тенями, которые отбрасывало на темные стены слабое пламя фонаря. В глубине угадывались ряды высеченных из мрамора постаментов, на каждом из которых покоилась, будто погрузившись в сон, неподвижная фигура: руки сложены на груди, в изголовье — камень. Ближайший постамент был пуст. На него по приказу Дэнетора положили Фарамира, а рядом лег сам Наместник. Слуги накрыли их одним покрывалом и окружили постамент, наклонив головы, как плакальщики над ложем смерти.
Дэнетор проговорил еле слышно:
– Здесь мы и будем ждать. Только не зовите бальзамировщиков! Принесите нам хвороста, чтобы костер горел поярче, обложите постамент и полейте маслом. Когда я подам знак, бросьте факел. Такова моя воля. Вершите ее и ни о чем больше меня не спрашивайте. Прощайте!
– С твоего позволения, Владыка! — пискнул Пиппин, повернулся и в ужасе бросился прочь из обиталища смерти.
«Бедняга Фарамир! — думал он. — Надо срочно отыскать Гэндальфа. Несчастный Фарамир! По–моему, тут нужны лекарства, а не слезы. Только вот где теперь найти Гэндальфа? Ох, боюсь, что он в самой гуще боя! Вряд ли у него есть время возиться со спятившими да полумертвыми!»
У порога он обратился к слуге, поставленному сторожить вход.
– Твой господин не в себе, — попытался он его усовестить. — Подождите! Не торопитесь! Не приносите огня, пока Фарамир еще дышит! Не делайте ничего, пока не придет Гэндальф!
– Кто правит Минас Тиритом? Владыка Дэнетор или Серый Бродяга? — с вызовом отозвался слуга.
– Похоже, Серый Бродяга или вообще никто, — бросил Пиппин и сломя голову пустился по извилистой дороге обратно наверх. Он миновал дверь, промчался мимо ошеломленного привратника и вскоре оказался у ворот Цитадели. Стражник приветствовал его, и Пиппин узнал Берегонда.
– Куда ты, достойный Перегрин?
– За Митрандиром, — выдохнул хоббит.
– Приказы Повелителя безотлагательны, и я не имею права чинить тебе препятствий, но, если можешь, скажи хоть два слова! Что творится в Башне? Где Повелитель? Я только что заступил на стражу, но, говорят, он проследовал к Закрытой Двери и перед ним несли Фарамира!
– Верно, — отозвался Пиппин. — Они на Улице Молчания.
Берегонд склонил голову, чтобы скрыть слезы.
– Давно уже ходили слухи, что Командир при смерти, — вздохнул он. — Значит, все кончено!
– Да нет же, — перебил Пиппин. — Он жив! Ему совершенно не обязательно умирать, говорю я тебе! Просто Правитель Города сдался раньше, чем Враг взял крепость, понимаешь? Он помешался, причем очень опасно!
И хоббит, как мог кратко, рассказал Берегонду о странных речах и поступках Дэнетора.
– Надо бежать за Гэндальфом, — закончил он.
– Значит, тебе придется лезть в самое пекло!..
– Знаю! Но Дэнетор освободил меня от присяги. Берегонд! Прошу тебя, сделай что–нибудь! Останови их, а не то случится страшное!
– Тем, кто носит черно–серебряное одеяние, запрещается покидать пост без приказа Повелителя, — растерялся Берегонд.
– Ну тогда выбирай, что тебе важнее — приказ или Фарамир, — крикнул Пиппин. — И не забудь, что вместо Повелителя у тебя теперь сумасшедший! Все! Мне надо бежать. Удастся — вернусь!
И хоббит понесся дальше, к нижним ярусам. По дороге ему то и дело попадались люди, бегущие от пожара; некоторые, разглядев на Пиппине цвета Башни, кричали что–то, но он не обращал внимания. Наконец за спиной остались Вторые Ворота и впереди заплясали языки пламени. Вокруг царила странная тишина — ни криков, ни шума боя, ни лязга оружия. Вдруг раздался ужасный вопль; камни содрогнулись, и впереди что–то гулко ухнуло. Борясь с приступом нестерпимого страха, Пиппин на подкосившихся ногах свернул за угол, на площадь у Ворот, — и замер. Он нашел Гэндальфа, но, вместо того чтобы броситься к нему навстречу, в ужасе отпрянул в тень.
Великий штурм, начавшийся в полночь, все еще продолжался. Грохотали барабаны. С севера и юга на стены города накатывались новые и новые неприятельские отряды. Исполинские звери, мумакилы[548] Харада, залитые кровавыми отсветами и похожие на движущиеся дома, тащили сквозь бреши в линии огней громадные осадные башни и камнеметы. Однако предводитель этого войска не слишком беспокоился о том, что происходит у стен, сколько бойцов падет на поле боя и какая их постигнет гибель. Он хотел только прощупать, силен ли еще город, и заставить гондорцев сражаться сразу во многих местах. Ворота — вот куда был нацелен главный удар! Пусть крепкие, пусть кованные из стали и железа, пусть защищенные башнями и бастионами из крепчайшего камня — они служили ключом ко всему, ибо это было единственное уязвимое место в неприступной стене Минас Тирита.
Барабаны загрохотали громче. В небо взвились языки пламени. Через поле поползли тяжелые машины. В середине, в самой гуще врагов, покачивался на цепях гигантский таран — толстый ствол исполинского дерева в сотню локтей длиной. Долго оковывали его металлом в подземных кузницах Мордора! Безобразно ощеренной волчьей головой из черной стали венчалось это страшное орудие, и заклятья, вытравленные на лбу чудовища, несли гибель всему живому. Звался таран, в память о легендарном Молоте Подземных Царств, Грондом[549]. Звери–великаны влекли его, кругом толпились орки, а следом шагали горные тролли, направлявшие удар.
У Ворот врагов ждал отпор: их встретили рыцари Дол Амрота и самые стойкие из гондорских воинов. В нападающих полетели стрелы и дротики. Осадные башни заваливались набок и вспыхивали как факелы, площадь перед Воротами покрылась обломками машин и телами убитых, но, словно гонимые общим безумием, орки сотнями заполняли освободившиеся места.
Гронд полз вперед. Огонь не брал его. Время от времени то одного, то другого муумака охватывало безумие, и он топтал приставленных к нему орков, но это мало что меняло — трупы отшвыривали, и на место раздавленных вставали новые солдаты.
Гронд полз вперед. И вдруг барабаны бешено загремели. Над горами трупов возникла огромная фигура всадника, закутанного в черное. Медленно переставляя копыта, наступая на мертвые тела, черный конь направился к Воротам. На стрелы и дротики всадник не обращал внимания. У Ворот он остановился и поднял над головой длинный бледный меч. И осажденных, и осаждающих охватил страх. У всех опустились руки. Тетивы смолкли. На мгновение у Ворот воцарилась тишина.
И тут же снова загремели барабаны. Мощные руки троллей подтолкнули Гронд к Воротам и раскачали. Таран ударил в створки, и над городом, словно гром по небу, прокатился гул. Но железные створки и стальные столбы Ворот выдержали удар. Тогда Черный Полководец приподнялся в стременах и страшным голосом выкрикнул на забытом языке неведомое заклятие — грозное, неумолимое, насквозь пронзающее сердца и камни.
Трижды прокричал он заклятие; трижды раскатился над городом удар тарана. На третьем ударе Главные Ворота Гондора не выдержали. Словно встретив страшное заклятие призрака грудью и не устояв перед ним, они пошли трещинами. Сверкнула ослепительная молния, и створки грудой железа обрушились на землю.
Предводитель Назгулов двинул коня вперед. Высокий черный силуэт замаячил на огненном фоне, как тень последнего, окончательного поражения. Предводитель Назгулов двинул коня вперед и не торопясь въехал под арку, на камни мостовой, куда враг не ступал еще ни разу. У Ворот не осталось ни единой живой твари: все бежали.
Впрочем, нет. Не все. На пустой площади перед Воротами, безмолвный и неподвижный, восседал Гэндальф верхом на Скадуфаксе. Из всего свободного лошадиного племени один только Скадуфакс мог побороть в себе ужас перед Черным Всадником. Спокойно, не шевелясь, стоял он под седоком, словно каменное изваяние с улицы Рат Динен.
– Ты не войдешь сюда, — произнес Гэндальф, и огромная черная тень остановилась. — Возвращайся в уготованную тебе бездну. Уходи! Пади в небытие, которое ждет тебя и твоего Повелителя. Прочь!
Черный Всадник отбросил капюшон, и — диво! — на голове у него сверкнула корона, но лица под нею не было. Меж короной и широкой черной мантией, покрывавшей плечи Всадника, перебегало пламя. Из невидимых уст раздался мертвящий смех.
– Старый дурень! — молвил Всадник. — Старый безмозглый болтун! Мой час пробил. Или ты не узнаёшь своей смерти? Она перед тобой. Умри, и проклинай вотще!
Он высоко поднял меч, и по клинку сверху вниз побежало пламя.
Гэндальф не двигался. И вдруг в каком–то дальнем дворе на одном из верхних ярусов прокричал петух[550]. Громко, надрывно, не заботясь ни о колдовских чарах, ни о войне, птица приветствовала новый день, ибо там, за гибельными тучами, на землю спешил рассвет.
И тут же как бы в ответ крику петуха издалека, с севера, донеслись новые звуки. Трубный зов грянул[551]. Эхо разнесло по глухим склонам грозный клич рога. Дрогнули горы. То подходили роханцы.
Глава пятая.ПОХОД РОХИРРИМОВ
Тьма стояла — хоть глаз выколи. Выглянув из–под одеяла, Мерри осмотрелся, но ровным счетом ничего не увидел. Ночь была душная, ни ветерка, и все же деревья, скрытые мглой, вздыхали и шелестели. Хоббит приподнял голову — и снова услышал тот же самый странный звук. Можно было подумать, что вдали, на поросших лесом холмах и горных склонах, приглушенно рокочут барабаны. Временами барабаны затихали, но вскоре опять принимались за свое — только звук доносился уже с другой стороны. Мерри оставалось только гадать — слышат этот стук часовые или нет? Не видно было ни зги, но хоббит хорошо знал, что находится в самом центре лагеря Рохирримов. Пахло конским потом; под копытами то и дело переступавших с ноги на ногу лошадей мягко шуршала опавшая хвоя. Войско стояло в сосновом лесу у подножия горы–маяка Эйленах, высоко вздымавшейся над грядами лесистых холмов Друадана[552], что тянулись вдоль большого тракта через весь Восточный Анориэн. Несмотря на усталость, заснуть Мерри не мог. Вот уже четыре дня скакал он с Рохирримами, и сгущающаяся мгла все больше давила ему на сердце. Он не переставал удивляться себе — дернула же его нелегкая ввязаться в это дело, когда он с полным правом мог остаться в Эдорасе, тем более что таков был приказ самого государя. Интересно, знает ли старый Король о его самовольном поступке, а если знает, то очень ли гневается? Может, не очень? Казалось, Дернхельм и командир его эореда Эльфхельм[553] понимают друг друга без слов. Командир и его люди не обращали на Мерри никакого внимания, а если он сам с ними заговаривал — делали вид, что не слышат. К нему относились так, как если бы он и вправду был просто лишней торбой, притороченной к седлу Дернхельма. От самого Дернхельма утешения ждать было нечего: он за всю дорогу не произнес ни единого слова. Мерри ощущал себя обузой для роханцев, малой букашкой, и ему было так одиноко! Тем временем над войском сгущались тучи: дорога становилась опасной. До внешней стены, широким кольцом опоясывавшей Минас Тирит, оставался неполный день пути. Теоден выслал разведчиков. Некоторые не вернулись; остальные в спешке прискакали назад с известием, что дорогу удерживает враг, — в пяти верстах к западу от горы Амон Дин по обеим сторонам дороги стояла неприятельская армия, и ее передовой отряд уже выступил навстречу роханцам: теперь–де он всего в каких–нибудь трех лигах от лагеря. А холмы и леса вдоль тракта прочесываются орочьими патрулями… Сейчас — а перевалило уже за полночь — Король с Эомером держали совет.
Мерри захотелось потолковать с кем–нибудь, и он вспомнил Пиппина. Спокойнее от этого не стало — скорее неуютнее. Бедный Пиппин, запертый в огромном каменном городе! Как ему, должно быть, страшно и одиноко! Вот если бы Мерри был настоящим, большим всадником вроде Эомера, — он протрубил бы в рог или что–нибудь в этом роде и галопом помчался бы на выручку… Но что это? Хоббит сел, навострив уши. Барабаны загремели снова — теперь уже совсем рядом… Вдруг прямо над головой раздались приглушенные голоса и меж стволов мелькнули тусклые пятна полузатененных фонарей. Люди, спавшие рядом, зашевелились.
Из темноты возник высокий человек; споткнувшись о хоббита, он пробурчал что–то нелестное в адрес «проклятых корней, о которые когда–нибудь сломаешь ногу». Мерри узнал голос Эльфхельма.
– Я не корень и не мешок, сударь, — осмелился подать голос Мерри. — Я — всего–навсего хоббит, которому вы, между прочим, поставили синяк. Может, в возмещение ущерба вы мне скажете, что происходит?
– Что может происходить среди этой проклятой тьмы? — в сердцах бросил Эльфхельм. — Впрочем, я получил приказ собрать свой эоред. Мы можем выступить в любую минуту.
– Неужели враги так близко? — забеспокоился Мерри. — Это они бьют в барабаны? Я думал, мне померещилось. Никто вроде на этот стук и внимания не обращает!
– Ну что вы, достойнейший, — успокоил его Эльфхельм. — Враг на дороге, а не в горах. В барабаны бьют Воосы[554], дикие люди, живущие в здешних лесах. Так они переговариваются между собой на расстоянии. Кто мог подумать, что они до сих пор не перевелись в Друадане? Их племя — все, что осталось от одного древнего народа; их мало, и на глаза они показываться не любят. Они опасливы и чутки, как дикие звери. Ни с Гондором, ни с нами войны они не ведут, но Тьма и нашествие орков их обеспокоили — как бы не вернулись Черные Годы, чего, кстати, очень и очень можно ожидать! Спасибо, конечно, и на том, что они не охотятся на нас, — говорят, стрелы у них смазаны ядом, а в лесу они — как мы у себя дома… Но вот они пришли к нам в лагерь и предложили Теодену помощь. Одного из вождей провели к Королю. Видите фонари?.. Ну вот и все. Я сказал вам, что знал, достойнейший. А теперь — у меня есть приказ Повелителя, и мне надо его выполнить. Давайте собирайтесь, сударь Мешок! — И Эльфхельм скрылся в темноте.
Мерри не очень–то понравился весь этот разговор про дикарей и отравленные стрелы, но страхов ему и без того хватало. Ждать он больше не мог; он должен был знать, чтó готовится, и все тут. С этой мыслью «сударь Мешок» решительно встал и крадучись последовал за фонарем, пока тот не исчез среди стволов.
Вскоре хоббит оказался у поляны, где под раскидистым деревом стоял небольшой шатер Короля. У входа, на крепкой ветке, покачивался большой фонарь, прикрытый куском ткани. На землю падал бледный круг света. В этом круге Мерри увидел Теодена с Эомером. Перед ними прямо на земле сидел странный коренастый человек, напоминавший обросший лишайником камень; на его мясистом подбородке торчала редкая щетина, похожая на мох. Ноги у незнакомца были короткими, руки — толстыми, сам он — тучным и приземистым. Одеждой ему служила короткая юбка из травы. Мерри померещилось, что где–то он с ним уже встречался, — и вдруг он вспомнил: шишиги из Дунхарга, ну конечно же! Одно из древних изваяний неожиданно ожило! А если и нет, то перед Королем сидел, по крайней мере, прямой потомок тех, с кого тесали своих идолов давно забытые мастера.
Пока Мерри подкрадывался поближе, все трое молчали; наконец Лесной Человек заговорил, — вероятно, отвечая на какой–то вопрос. Голос у него был низкий, гортанный, но, к удивлению хоббита, дикарь изъяснялся на Общем Языке, — правда, говорил он с запинкой, вставляя неуклюжие, грубоватые слова.
– Нет, Отец Всадников, — говорил он. — Наша не воюет. Наша только охотится. Встретит Гургун[555] — убивает. Ненавидит их. Ваша тоже ненавидит Гургун. Наша вам помогает, как сможет. У Диких Людей длинные глаза, длинные уши. Наша знает все дороги. Дикие Люди жили здесь раньше, чем появились Каменные Дома, раньше, чем Высокий Народ пришел из–за Большой Воды…
– Но нам нужна помощь именно в бою, — возражал Эомер. — Какая же нам польза от тебя и твоего племени?
– Наша может приносить вести, — готов был ответ у Лесного Человека. — Наша смотрит с вершин. Поднимается и смотрит вниз. Каменный город заперт. Снаружи огонь. А теперь и внутри тоже огонь. Вы хотите туда? Ехать надо быстро. Но дорога занята. На ней Гургун, на ней люди из–за Черных Гор. — Он махнул короткой, узловатой рукой на восток. — Их много, очень много. Больше, чем вас, всадников.
– Откуда тебе это известно? — не поверил Эомер.
Плоское лицо старика и темные глаза остались бесстрастными, но в голосе зазвучало недовольство.
– Лесные Люди — дикие и свободные, да, но они не дети. Я — великий вождь Ган–бури–Ган. Моя умеет считать вещи. Звезды на небе, листья на деревьях, людей в темноте. Вас десять раз и еще пять раз по двадцать двадцаток. Их больше. Большая война. Кто победит? Но под стенами каменного города войска еще больше.
– Увы, этот человек знает, что говорит, — вздохнул Теоден. — По словам разведчиков, противник поставил заграждения и выкопал рвы поперек дороги. Мы не сможем смять их одним внезапным ударом.
– И все же надо торопиться, — настаивал Эомер. — Мундбург в огне!
– Пусть Ган–бури–Ган закончит, — заговорил Лесной Человек. — Он знает много дорог. Он поведет вас туда, где нету рвов, нету Гургун, где ходят только Дикие Люди и звери. Когда Люди из Каменных Домов были сильные, они проложили много путей. Они резали скалы, как охотники свежуют убитого зверя. Дикие Люди думали, они едят эти камни. Люди из Каменных Домов ездили через Друаданский лес на Риммон и возили большие телеги. Сейчас перестали. Забыли дорогу. Но Дикие Люди помнят. Дорога идет по горе, потом под горой, заросла травой, заросла деревьями. Она идет за Риммон и опять вниз, до самого Дина, а потом возвращается на дорогу для всадников. Дикие Люди проведут вас на эту дорогу. Ваша убьет Гургун. Блестящее железо, оно прогонит эту ночь, эту нехорошую ночь, и Дикие Люди пойдут обратно в Дикие Леса, спать.
Эомер и Король обменялись несколькими фразами по–рохански. Теоден повернулся к Дикому Человеку.
– Мы принимаем твою помощь, — сказал он. — Правда, мы оставим у себя в тылу немалые вражеские силы, но это неважно. Если Каменный Город падет, пути назад не будет. А коли он выстоит, орки сами окажутся в окружении. Если ты послужишь мне верой и правдой, Ган–бури–Ган, обещаю тебе богатую награду и вечную дружбу.
– Мертвые не бывают друзьями живых и не дарят им подарков, — усмехнулся Дикий Человек. — Но если ты останешься жив, а Тьма уйдет, оставь Диких Людей в покое и запрети охотиться на них, как на лесного зверя! Ган–бури–Ган не заведет тебя в ловушку. Он сам пойдет с Отцом Всадников, и, если он поведет плохой дорогой, можешь его убить.
– Быть по сему, — решил Теоден.
– Сколько времени потребуется, чтобы обойти врага и вернуться на Тракт? — спросил Эомер. — Ведь если ты поведешь нас, нам придется ехать шагом, да и дорога, должно быть, узкая?
– Дикие Люди ходят быстро, а дорога в Долине Каменных Телег широкая. Там могут идти четыре лошади, — сказал Ган, показывая рукой на юг. — Только в начале и конце дорога узкая, да, очень узкая. Дикие Люди на рассвете уходят, в полдень они уже у Дина.
– Значит, первому эореду ехать не меньше семи часов, — прикинул Эомер, — а всему войску не меньше десяти. Не будем забывать, что возможны и неожиданности… Ну, а в горах войско, скорее всего, растянется в цепочку, и нам потребуется время, чтобы построиться заново. Который теперь час?
– Кто знает? — вздохнул Теоден. — Теперь у нас все время ночь.
– Темно, да, но это не совсем ночь, — возразил Ган. — Когда приходит Солнце, наша ее чует, даже если не видно света. Она уже поднимается там, за горами, на востоке. В небесных полях начинается день.
– Раз так, выступаем сейчас же, — поднялся Эомер. — И все же сегодня на помощь Гондору мы никак не поспеем.
Мерри не стал ждать, скользнул за деревья и поспешил на свое место, чтобы не опоздать, когда протрубят сбор. Стало быть, это последний привал перед боем! «Не похоже, — думал хоббит, — чтобы много кто остался в живых после завтрашнего сражения». Но тут он вспомнил о Пиппине, о пожаре Минас Тирита и прогнал от себя страх.
Все шло как по маслу. Роханцы не заметили и не услышали ничего подозрительного, не встретили ни одной засады. Ловкие и осторожные Лесные Люди оцепили войско роханцев так, чтобы ни один орк, ни один вражеский соглядатай не прознал о том, что происходит под прикрытием холмов. По мере приближения к осажденному городу вокруг становилось все темнее. Всадники растянулись в несколько длинных цепочек, и в сумерках казалось, что по дороге проплывают тени людей и лошадей. Каждый эоред сопровождало по одному Лесному Человеку. Старый Ган держался близ Короля. Поначалу ехали медленнее, чем надеялись: найти дорогу через густо заросшие лесом гребни, за которыми лежала потаенная Долина Каменных Телег, оказалось непросто, всадникам пришлось спешиться и вести лошадей под уздцы. Было уже далеко за полдень, когда головной эоред вступил в разросшиеся у восточного склона горы Амон Дин серые кустарники, которые скрывали широкий проход между двумя грядами холмов, тянущихся от Нардола до Дина. Здесь и проходила забытая дорога для телег — ответвление главного тракта, соединявшего столицу с Анориэном. Вот уже много людских поколений, как на этой дороге безраздельно властвовали деревья, окончательно изрывшие ее корнями и похоронившие колеи под многолетним покровом старой листвы. Однако всадникам это было только на руку: заросли были надежным укрытием — последней защитой перед тем, как вступить в открытый бой. Впереди ждал главный тракт и равнины Андуина, с юга и востока окруженные голыми складчатыми горами, которые, громоздясь друг на друга, поднимались все выше и выше — а за ними дыбилась громада Миндоллуина с его скалистыми отрогами.
Головной отряд остановился, поджидая, пока войско всадник за всадником выйдет из устья Долины Каменных Телег и соберется под серыми деревьями. Здесь Король созвал военачальников для совета. Эомер хотел было выслать вперед разведчиков, но старый Ган отсоветовал:
– Нет проку! Дикие Люди уже высмотрели все, что можно высмотреть в таком плохом воздухе. Они скоро придут и будут говорить.
Между тем военачальники собрались на совет. Но не успел он начаться, как из кустов выступило еще несколько оживших шишиг, так схожих с Ганом, что Мерри не смог бы отличить их друг от друга. Они тут же обратились к своему вождю на гортанном, ни на что не похожем языке. Выслушав их, Ган повернулся к Королю.
– Дикие Люди говорят много разных вещей, — раздумчиво начал он. — Пусть ваша будет осторожней! За Дином много людей. Час ходьбы отсюда. — Он показал в сторону чернеющей впереди горы–маяка. — От этого места и до новых стен, которые построили каменные люди, все пусто. Но и стен больше нет. Там, где раньше стояла стена, — гургун. Они разбивают стены громом, который взяли с неба, разбивают их бревнами из черного железа. Но они не берегутся. Не смотрят по сторонам. Думают, их друзья смотрят за всеми дорогами. Думают, никто не пройдет!
Ган издал горлом какие–то странные клокочущие звуки, означавшие, по–видимому, смех.
– Отлично! — вскричал Эомер. — Тьма тьмой, а все же светит нам и огонек надежды! Враг хитер, но его хитрость нам на руку. Проклятая темень отлично прикрыла нас. А оркам, видно, так не терпится разнести Гондор по камешку, что они забыли обо всем на свете! Я боялся этого препятствия больше всего: они могли бы долго удерживать стену. Но теперь, если уж нам удалось зайти так далеко, мы обязательно прорвемся!
– Еще раз благодарю тебя, Ган–бури–Ган, Вождь Лесного Народа! — воскликнул Теоден. — Пусть тебе сопутствует удача! Спасибо за вести и помощь!
– Пусть ваша убивает гургун! Пусть убивает злых орков! Вот тогда Дикие Люди будут довольны. Слова им ни к чему, — ответил Ган. — Прогоните нехороший воздух! У вас есть светлое железо. Возьмите его и прогоните тьму!
– Ради этого мы и ехали сюда, — заверил Король. — И не отступим! А чего нам удастся добиться, покажет завтрашний день.
Ган–бури–Ган опустился на корточки и в знак прощания коснулся земли бугристым лбом; затем встал, сделал шаг — и вдруг остановился, принюхиваясь, как зверь, почуявший незнакомый запах. Глаза его засверкали.
– Ветер меняется! — крикнул он и с этими словами исчез во мраке, — никто даже глазом не успел моргнуть.
Пропали и его приближенные. Больше всадники Рохана их уже никогда не видели. В отдалении, на востоке, снова раздался дробный стук барабанов. Странными и безобразными показались роханцам Дикие Люди, но никому и в голову не пришло заподозрить их в измене.
– В проводниках больше нужды нет, — сказал Эльфхельм. — Среди нас есть всадники, которые в мирные дни бывали в Мундбурге, я в том числе. Когда мы выйдем на главный тракт, он как раз свернет к югу. Оттуда до стены еще лиг семь. Раньше по обе стороны дороги росла трава. Гондорские гонцы всегда делают ставку на эту часть пути, когда спешат. Мы поскачем быстро и без лишнего шума.
– Жестокая сеча ждет нас впереди. Потребуются все наши силы, — молвил Эомер. — Всадники нуждаются в отдыхе. Мой совет — выступим ночью и рассчитаем так, чтобы выехать на городские поля с первым лучом солнца — если, конечно, солнце встанет. А нет — битва начнется по знаку Повелителя.
Теоден постановил быть по сему; военачальники разошлись, но вскоре Эльфхельм воротился.
– Вернулись разведчики, о Король, — доложил он. — За тем серым лесом ничего подозрительного не видно. Вот только двое убитых и две мертвых лошади.
– И что же? — спросил Эомер. — Кто эти убитые?
– Похоже, гондорские гонцы. По–видимому, один из них — Хиргон. По крайней мере в его руке зажата Красная Стрела. Но труп обезглавлен, так что точнее не скажешь. Можно еще добавить: когда их настигли, они скакали прочь от города. Должно быть, у стены они встретили врагов. С тех пор прошло уже добрых две ночи, если гонцы, по своему обыкновению, меняли в пути лошадей. Достигнуть Города и повернуть нам навстречу они не могли никак.
– Значит, Дэнетор не знает, что мы получили Стрелу, — нахмурился Теоден. — Должно быть, он отчаялся нас дождаться.
– Когда спешишь, отсрочка не к добру, — сказал Эомер. — Но лучше поздно, чем никогда, и мне кажется, с тех пор, как люди умеют говорить, эта старая пословица никогда еще не была так кстати!
Стояла ночь. Роханские всадники молча мчались вдоль обочин тракта. Дорога, огибая подножие Миндоллуина, постепенно отклонялась к югу. Вдалеке почти прямо по ходу на черном небе стояло багровое зарево, наполовину скрытое темным склоном исполинской горы. Войско уже приближалось к стенам Пеленнора, но признаков рассвета не было и в помине.
Король ехал в середине головного отряда в окружении своих дружинников. Следом скакал эоред Эльфхельма. Мерри заметил, что Дернхельм покинул свое место в строю и под прикрытием темноты постепенно начал выезжать вперед, пока не поравнялся с дружинниками Короля. Вдруг головной отряд остановился. Мерри услышал негромкие голоса. Вернулись разведчики, побывавшие почти у самых стен. Они рассказывали Королю о том, что им удалось увидеть.
– Пожары, пожары, Повелитель, — говорил один. — Город в кольце огня. У стен кишат враги. Похоже, неприятель бросил туда почти все силы. У наружной стены, сколько мы могли судить, почти никого нет, а кто есть — разбирают стену и по сторонам не смотрят.
– Вспомни, о государь, слова Дикого Человека! — подал голос второй. — В мирное время я жил на верхних пастбищах и тоже умею ловить вести из воздуха. Меня зовут Видфара[556]. Помяни мое слово, государь: ветер меняется! Слышен запах моря. Соль в воздухе — ее ни с чем не спутаешь! Утром погода станет другой. Когда ты минуешь внешние стены, проглянет солнце.
– Если ты прав, да будут благословенны годы твоей жизни, Видфара, отныне и до смертного твоего часа, — ответил Король, просветлев лицом.
Повернувшись к дружинникам, он возгласил так, что его могли слышать и всадники первого эореда:
– Наш час настал, о дети Эорла, всадники Марки! Пред вами — пламя и враги, за вами — далекий дом. Помните: битва идет на чужой земле, но слава, которую вы себе стяжаете, останется вашей навеки! Вы дали слово. Настало время сдержать его! Во имя Короля, во имя земли нашей и во имя дружбы!
Роханцы ударили копьями о щиты.
– Эомер, сын мой! Ты поведешь первый эоред, — продолжал Теоден. — Держись в середине, при королевском знамени. Эльфхельм! Как только мы возьмем внешнюю стену, ты поведешь своих воинов на правый фланг, а Гримбольд[557] — на левый. Остальные пусть следуют за ними по своему усмотрению[558]. Удар старайтесь наносить в самую гущу. Мы не знаем, что делается на поле, и сказать пока больше ничего нельзя, но повторяю: Тьмы — не бойтесь! Вперед, на битву!
Головной отряд, а за ним и все войско двинулись вперед — но не во весь опор, а рысью: предсказание Видфары пока что не сбывалось, тьма и не думала рассеиваться. Мерри трясся за спиной Дернхельма; одной рукой он покрепче вцепился в седло, другой пытался высвободить меч. Только теперь он сполна почувствовал горькую правду слов Короля: «Что тебе делать в таком бою, Мериадок?..» Сейчас он, повесив голову, ответил бы: «Много что! Например, мешать всаднику, а еще — не терять надежды, что удержусь в седле и не погибну под копытами…»
До Пеленнора оставалось меньше лиги. Расстояние это кони одолели быстро — по мнению Мерри, даже чересчур быстро. Раздались дикие вопли, звон оружия, но бой продолжался недолго. На развалинах стены было мало орков; к тому же появление всадников привело их в такое замешательство, что перебить одних врагов и разогнать других не составило большого труда. У разрушенных Северных Ворот Король вновь ненадолго остановился. Первый эоред окружил Теодена и прикрыл его с тыла. Отряд Эльфхельма отъехал к правому флангу, но Дернхельм, покинув свое место, каким–то образом оказался рядом с Королем, между тем как всадники Гримбольда свернули влево, к пролому, зиявшему чуть поодаль.
Мерри выглянул из–за спины Дернхельма. Вдали, верстах в пятнадцати, полыхал исполинский костер Минас Тирита. Между ним и всадниками широким полумесяцем горели огни. До ближайшего из них оставалось не больше лиги. В темноте хоббит почти ничего не мог разглядеть, и ему не верилось, что наступит утро, — да и ветер все никак не хотел дуть, ни с гор, ни с Моря, ниоткуда.
Ничем себя не выдав, роханцы ступили на землю Гондора. Войско Теодена всадник за всадником потекло сквозь проломы в стене на равнину Пеленнора, медленно, но неотвратимо — так волна прилива бесшумно и грозно вливается на поля и улицы через бреши в дамбе, за которой люди мнят себя в безопасности. Все мысли, вся воля Черного Полководца были сосредоточены на гибнущем городе, и ничто не давало Назгулу повода заподозрить неладное.
Между тем Король взял чуть восточней: так удобнее было пройти между огненным полумесяцем и стеной. Всадников так никто и не остановил, но Теоден медлил давать знак — и вскоре снова придержал коня. Теперь они остановились чуть ближе к городу. В воздухе пахло гарью, над полем витала смерть. Кони беспокойно переступали копытами. Но Король восседал на спине Снежногрива неподвижно; казалось, зрелище предсмертных мук Минас Тирита пригвоздило его к месту. А может, в душе у него заговорил страх? Плечи Теодена поникли; он сгорбился, стал как–то меньше и показался Мерри безнадежно дряхлым стариком. У хоббита перехватило дыхание. На сердце навалились тяжесть и страх: оно билось все медленнее, словно вот–вот остановится. Казалось, само время отяжелело от нерешительности. Слишком поздно! Прийти слишком поздно — хуже, чем никогда!.. Еще мгновение — и Теоден дрогнет, склонит седую голову и, не оборачиваясь, поскачет прочь от этого места, в горы…
И вдруг Мерри почувствовал: что–то изменилось. В лицо ему подул ветер. Над полями забрезжил свет. В небе, далеко на юге, различимы стали серые бесформенные тени, свивающиеся, рвущиеся, клубами восходящие вверх. За ними вставала заря.
В то же мгновение что–то сверкнуло, словно у стен города в небо ударила молния. В мгновенном ослепительном свете глазам предстали все семь черно–белых ярусов крепости с грозно сверкнувшей иглой башенного шпиля. Но тьма тут же сомкнулась вновь, и над полями раскатился глухой удар. Бумм!
При этом звуке согбенные плечи Короля внезапно распрямились. Вновь гордый и высокий, он поднялся в стременах и громко воззвал к всадникам — и голос его был чист и ясен, как ни у кого из смертных доселе:
В бой, Всадники Теодена!
Подвиги ждут нас — кровь и пламя!
Обагрится клинок блестящий,
Рдяный день восстанет над полем,
Алым от крови! В бой, за Гондор!
С этими словами Теоден, выхватив у знаменосца Гутлафа[559] Большой Рог, протрубил в него, — и так мощен был трубный зов, что рог разлетелся на куски. Но в ответ, словно буря и гром в горах, грозной музыкой отозвались сразу все рога и горны роханского войска.
В бой, племя Эорла! В бой за Гондор!
Король крикнул что–то Снежногриву — и тот стрелой прянул вперед. За спиной Короля захлопало на ветру знамя — белый конь на зеленом поле; но не так–то просто было догнать Теодена!.. Сзади — с громом и грохотом копыт — неслась королевская дружина, и никто не мог ни обойти Теодена, ни хотя бы поравняться с ним. Эомер скакал рядом; белый султан из конского хвоста развевался у него на шлеме. Первый эоред обрушился на Пеленнор, как вспененная волна на морской берег, — но Король оставался впереди. Одержимый духом битвы, исполнясь боевой ярости отцов, вскипевшей в его жилах, он дал волю Снежногриву и помчался вперед, похожий на древнего бога, словно Оромэ Великий в день великой битвы Валаров[560], когда мир был молод. И — о чудо! — золотой щит Короля засверкал, словно солнце, а трава под ногами белого жеребца зажглась ярко–зеленым пламенем. Ибо наступило утро — утро, принесшее ветер с Моря. Тьма дрогнула и отступила; рабы Мордора взвыли от страха и бежали, объятые ужасом, настигаемые неумолимыми копытами гнева. И тогда всадники запели песню — ибо радость битвы вселилась в них, и, разя врагов, они пели, и песня эта, светлая и грозная, достигла стен осажденного города.
Глава шестая.БИТВА НА ПОЛЯХ ПЕЛЕННОРА
Однако походом на Гондор командовал не орк и не случайный головорез. Тьма отступила раньше часа, намеченного Черным Властелином, и удача на мгновение отвернулась от Короля–Призрака. Победа ускользала — а ведь он уже готов был ее праздновать! Но власть Назгула простиралась далеко. Под его началом еще оставались огромные силы. Король–Призрак, Предводитель Кольценосных Назгулов, — ему ли было тревожиться! Он развернул коня, покинул Ворота и пропал во мгле.
Теоден, Повелитель Марки, достиг дороги, ведущей от Больших Ворот Минас Тирита к Реке, и повернул к Городу, до которого оставалось около версты. Тут он приостановил коня, оглядываясь и выискивая новых врагов. Свита догнала его; среди дружинников был и Дернхельм. Впереди, у стен города, где высились осадные башни, уже бились воины Эльфхельма, рубя врагов направо и налево, загоняя их в огненные рвы и отрезая им путь к отступлению. Почти вся северная часть Пеленнора уже была очищена от неприятеля; обоз захватчиков горел, орки сломя голову бежали к Реке, словно звери от охотника. Рохирримы скакали через поля Пеленнора, не встречая препятствий. Но осада продолжалась, и Ворота все еще оставались за неприятелем. У входа в Город собрались значительные силы врагов, на восточном краю поля стояли свежие, еще не введенные в бой мордорские полки, а на юге, за дорогой, выжидали главные силы харадцев с конницей, собранной под знаменем их вождя. И вот вождь оглядел поле, и в свете утра увидел стяг Теодена, обогнавшего свое войско, и заметил, что рядом с Теоденом — лишь горстка конников. Воспылав яростью, харадец издал громкий клич и, приказав развернуть знамя, где извивался на кроваво–красном поле черный змей, ринулся в атаку на Белое и Зеленое, а за ним — его воины. Ятаганы харадцев засверкали, как тысяча звезд.
Теоден увидел южан и, не дожидаясь нападения, направил Снежногрива им навстречу. С великим грохотом и лязгом сшиблись всадники, но белая ярость северян превозмогла багровую злобу южан, да и военным искусством конники Теодена владели лучше — длинные роханские копья били внезапно и точно. Рохирримов было меньше, но они прорубили себе дорогу в строю харадцев, словно просеку среди стволов, и в самом центре сечи бился Теоден, сын Тенгела. Его копье пронзило вражеского вождя и треснуло, но король выхватил меч и, взмахнув им, одним ударом разрубил древко знамени и тело знаменосца–южанина. Черный Змей пал. Оставшиеся в живых конники Харада обратились в бегство.
Но что это? В зените победы, в разгар торжества золотой щит Короля вдруг потускнел. Новое утро затмилось. Лошади вставали на дыбы и ржали; люди, выброшенные из седел, катались по земле, закрывая голову руками.
– Сюда! Сюда! — кричал Теоден. — Вперед, племя Эорла! Тьмы не бойтесь!
Но Снежногрив обезумел от ужаса; он поднялся на дыбы, сражаясь с воздухом, — и с громким ржанием рухнул на бок, пронзенный черным дротиком. Король упал вместе с конем, оказавшись внизу, под тяжестью конской туши.
На землю словно пала тень облака, но то было не облако. Над Королем, испуская нестерпимый смрад, снижалось страшное крылатое чудище — если и птица, то самая большая из живущих на земле, черная, лоснящаяся, без перьев, с гигантскими крыльями–перепонками меж длинных ороговевших пальцев. Должно быть, эта тварь принадлежала миру давно исчезнувшему, но пережила свое время в забытом углу холодеющих под луною дальних гор; в последнем жутком гнезде среди недоступных вершин вывела она последнее безвременное потомство. И вот Черный Властелин нашел гнездо, и взял оттуда птенцов, и откормил их на мертвечине, пока они не переросли все, что летает или когда–либо летало в небе. И тогда он подарил одного из них своему верному слуге… Все ниже и ниже опускалась крылатая тень, пока наконец, сложив перепончатые крылья, не села с хриплым клекотом на тело Снежногрива, впиваясь в него когтями и склоняя над ним длинную голую шею.
На спине чудовищной твари восседала фигура, закутанная в черный плащ, огромная и угрожающая. На голове всадника тускло мерцала стальная корона, но лица под ней не было — только горящие мертвым огнем глаза. То был Предводитель Назгулов. Когда тьма отступила, он призвал своего летучего коня, взмыл в небо — и снова явился на поле боя сеять смерть, превращая надежду в отчаяние, победу — в поражение. В руке у него чернела огромная булава.
Но не все покинули Теодена. Дружинники лежали убитыми — кроме тех, кого обезумевшие лошади унесли в поле; и все же один воин остался — молодой Дернхельм, неустрашимый и преданный. Он стоял и плакал над Королем, ибо любил своего Государя, как отца. Мерри за все сражение не получил ни единой царапины — за спиной Дернхельма он был почти вне опасности; но Виндафола сбросил их обоих и ускакал в поле. Как перепуганный зверек, не видя ничего вокруг себя, полумертвый от страха, Мерри пополз куда–то на четвереньках, не разбирая дороги.
«Ты же слуга Короля, — кричало ему сердце. — Твое место при нем! Ты говорил, что будешь любить его, как отца!» Но воля не отвечала сердцу, а тело била дрожь. Хоббит не смел ни поднять головы, ни открыть глаз.
Вдруг сквозь тьму, застилавшую сознание, ему померещился голос Дернхельма. Звучал он как–то странно, напомнив хоббиту другой голос, слышанный им прежде совсем, совсем в другом месте.
– Прочь, гнусный оборотень, повелитель падали! Оставь мертвых в покое!
Голос Назгула, холодный и беспощадный, ответил:
– Кто смеет вставать между Назгулом и его добычей? Смотри — Король Призраков покарает тебя за это, и кара будет страшнее смерти, которая ждет тебя и так. Беги, пока он не унес тебя в край стенаний, где плоть твоя будет пожрана, а разум, нагой и дрожащий, предстанет пред Глазом, У Коего Нет Век!
Зазвенел меч, выхваченный из ножен.
– Делай что хочешь, но я не дам тебе приблизиться к Королю!
– Вот как? Глупец! Смертный муж не может помешать мне![561]
И тут Мерри не поверил своим ушам. Раздался смех! Дернхельм смеялся, но в его голосе звенела сталь.
– Я — не муж! Ты обознался! Перед тобой женщина! Я — Эовейн, дочь Эомунда! Прочь с дороги, ты, стоящий между мной и моим единокровным повелителем! Убирайся, если ты не бессмертен! Кем бы ты ни был, живым существом или исчадием мрака, тебя встретит мой меч. Попробуй тронуть Короля!
Крылатое чудище зашипело на нее, но Кольценосный Призрак медлил с ответом. Он не шевелился; казалось, его посетило сомнение. Хоббит, неимоверно удивленный, на миг забыл о страхе и открыл глаза. Непроглядная завеса исчезла: он начал различать предметы вокруг себя. В двух шагах от него темнел силуэт огромной твари. Над громадиной высился, как призрак отчаяния, Предводитель Назгулов. Слева, лицом к ним, стояла та, которую хоббит так долго называл Дернхельмом. Шлем тайны не скрывал больше ее лица; сверкающие волосы свободно струились по плечам, блестя, как светлое золото. Серые, словно море, глаза смотрели бешено и твердо, но по щекам текли слезы. Подняв щит, Эовейн заслонялась от страшного взгляда своего врага.
Это была Эовейн — и в то же время Дернхельм. Мерри внезапно припомнилось юное лицо воина в Дунхарге — лицо человека, который, отбросив последнюю надежду, идет искать смерти. Сердце Мерри исполнилось жалости и великого удивления, и тут хоббичье мужество, которое разгорается медленно, но горит ярко, наконец проснулось в нем. Он сжал кулаки. Допустить, чтобы она погибла, такая прекрасная и отчаявшаяся?! Ну нет! Она здесь не одна! У нее есть защитник!
Враг не смотрел на Мерри, но тот все еще боялся пошевелиться. Как бы не упал и на него этот страшный взгляд!.. Хоббит медленно пополз вперед, но Черный Король, со злобой и сомнением вперившийся в стоявшую перед ним Эовейн, обращал на хоббита не больше внимания, чем на какого–нибудь копошащегося в грязи червяка.
Резко запахло падалью: гигантская тварь взмахнула крыльями, взвилась и с пронзительным криком стала падать на Эовейн, выставив когти.
Но Эовейн не дрогнула: дочь королей, дева племени Рохирримов, тонкая и твердая, как стальное лезвие, прекрасная и грозная, она уверенно нанесла сокрушительный удар. Меч перерубил вытянутую шею чудовища; уродливая голова, словно камень, с глухим стуком покатилась по земле. Эовейн отскочила от тяжелого тела, которое рухнуло в траву, распластав крылья. Все вокруг озарилось, и восходящее солнце облило волосы королевны золотым блеском.
Над трупом чудовища поднялся Черный Всадник — высокий, как башня, грозный и неумолимый. С криком ненависти, вонзившимся в уши хоббиту, как отравленная игла, он поднял булаву и резко опустил ее. Щит Эовейн раскололся на мелкие кусочки, рука хрустнула и повисла. Эовейн упала на колени. Король–Призрак навис над ней, как черная туча, его глаза вспыхнули. Булава поднялась для смертельного удара.
Но тут Король–Призрак внезапно вскрикнул от боли, споткнулся, и булава, просвистев мимо, зарылась в землю. Маленький меч Мерри, пропоров черную мантию, пришелся как раз туда, где кончалась кольчуга, — в крепкое сухожилие под могучим коленом.
– Эовейн! Эовейн! — завопил хоббит.
Эовейн, шатаясь, поднялась, собрала остаток сил и, не дожидаясь, пока огромные плечи врага снова распрямятся, с размаху рассекла мечом воздух между плащом и короной. Меч рассыпался на мириады сверкающих искр; корона, звякнув, упала и откатилась. Эовейн рухнула лицом вперед прямо на своего врага. Но — диво! — плащ и кольчуга были пусты! Скомканные, они упали в траву, а в небо взлетел душераздирающий вопль, который постепенно перешел в пронзительное рыдание. Ветер уже уносил его прочь — бестелесный, истаивающий плач, постепенно затихавший и наконец затихший. Так смолк голос Короля Назгулов — и в эту эпоху, в этом мире никто из живущих более не слышал его.
Хоббит Мериадок, ослепший от слез, стоял среди убитых, моргая, как сова на свету. Словно сквозь туман, видел он разметавшиеся по траве светлые волосы Эовейн, а рядом — короля Теодена, павшего в час своей славы. Снежногрив в предсмертных судорогах откатился прочь от всадника, но было уже поздно — конь стал погибелью своего хозяина.
Мерри нагнулся, поднял руку Короля, чтобы поцеловать ее, и вдруг — о чудо! — Теоден открыл глаза. Взор его был ясен, и голос звучал спокойно, хотя слова давались ему с трудом:
– Прощай, достойный хольбитла! Мое тело разрушено. Я иду к отцам. Но теперь мне не стыдно будет явиться пред их могучим сонмом. Я поразил Черного Змея. Рассвет был скорбным — но солнце встало и сядет во славе!
Мерри снова заплакал и не сразу смог ответить.
– Прости меня, государь, — вымолвил он наконец. — Прости! Я нарушил твое повеление, но все равно ничем не послужил тебе. Я могу только оплакать нашу разлуку…
Старый Король улыбнулся:
– Не печалься! Ты прощен. За отвагу не карают. Живи и будь благословен! Когда в дни мира ты будешь греться у очага с трубкой во рту — вспомни обо мне! Ибо я уже не смогу посадить тебя рядом с собой в Метузельде, как обещал, и расспросить о курительном зелье…
Глаза Теодена закрылись. Мерри опустил голову. Но Король заговорил снова:
– Где Эомер? Я хотел бы увидеть его перед смертью. Он должен стать королем после меня. Передай Эовейн, что я о ней помнил. Как не хотела она со мной расставаться! Теперь я ее больше не увижу. А она была мне дороже дочери…
– Повелитель, послушай, — запинаясь, начал было Мерри. — Она…
Но тут рядом раздался оглушительный шум. Со всех сторон загремели рога и трубы. Мерри огляделся: он совсем позабыл о войне, да и обо всем на свете. Ему казалось, что с того мгновения, когда Король поскакал навстречу гибели, минул не один час. На самом деле прошло лишь несколько минут. Хоббит вдруг понял, насколько опасно оставаться здесь. В любую минуту тут может начаться сражение, — и, чего доброго, они попадут в самую гущу!
По дороге спешно подтягивались к городу свежие, только что переправившиеся через реку полки орков; из–под городских стен выступили моргульские легионы; с юга маршировала, прикрываясь конницей, харадская пехота. Над головами южан покачивались на хребтах мумакилов боевые башни. Но в другой стороне, на севере, мелькал белый султан Эомерова шлема и роханские всадники снова строились в боевой порядок, а из города спешили воины Гондора — и в первом ряду реял Серебряный Лебедь Дол Амрота.
В голове хоббита мелькнуло: «Где же Гэндальф? Почему его нет? Неужели он не спас бы Короля и Эовейн?» Но тут к ним во весь опор подскакал Эомер и уцелевшие дружинники Короля — им наконец–то удалось усмирить лошадей. Они окружили место битвы, дивясь на убитое чудовище. Кони отказывались подойти ближе, и Эомер спрыгнул на землю. Лицо его исказилось болью и отчаянием — он увидел Короля и молча замер над ним.
Один из воинов вынул древко королевского знамени из руки знаменосца Гутлафа, лежавшего мертвым, и поднял знамя над головой. Глаза Теодена медленно открылись. Увидев поднятое знамя, он дал знак, чтобы его передали Эомеру, и проговорил:
– Радуйся, король Рохана! Спеши к победе! Попрощайся за меня с Эовейн!
И он умер, так и не узнав, что Эовейн лежит рядом с ним. Люди плакали, не стыдясь, и повторяли: «Увы нам! Король! Король Теоден!» Но Эомер проговорил:
Кто там плачет? Не время плакать!
Павший умер светло и славно.
Плач пристал не бойцам, а женам.
Нас же требует поле битвы!
Но и по его лицу текли слезы.
– Пусть воины из королевской свиты останутся при павшем и с почетом вынесут тело Короля с поля боя, пока здесь не разыгралось новое сражение, — приказал он наконец. — Но пусть позаботятся и о павших дружинниках Короля!
Он оглядел убитых, вспоминая каждого по имени, — и вдруг увидел сестру свою Эовейн. Узнав ее, он застыл не дыша, как человек, остановленный на полуслове стрелой в сердце. Лицо его смертельно побледнело, кровь застыла от гнева, слова замерли на устах, дух охватило безумие.
– Эовейн! — вскричал он наконец. — Откуда ты здесь?! Что это? В своем ли я уме?.. Или это злые чары? Смерть! Смерть! Смерть! Смерть всем нам!
И, ни с кем не советуясь, не дожидаясь, пока подойдут гондорские отряды, он вскочил на коня и, протрубив наступление, помчался навстречу бесчисленному вражескому войску. Его сильный голос перекрыл все остальные голоса:
– Смерть! Смерть! Вперед, к смерти и концу света!
Войско Рохирримов устремилось за ним. Песня смолкла, и голоса воинов слились в один. «Смерть!» — гремело над полем. Лавиной пронеслись всадники мимо павшего Короля и обрушились на южную окраину Пеленнора.
Только хоббит Мериадок остался стоять где стоял, ничего вокруг не видя от горя. Никто не окликнул его, никто не обратил на него внимания. Он смахнул слезы, нагнулся за щитом — подарком Эовейн — и, закинув его на плечо, принялся искать меч, который выпустил из пальцев, когда нанес удар Черному Королю, — рука мгновенно онемела, так что теперь ему повиновалась только левая. Оружие свое Мерри нашел быстро, но — странное дело! — клинок дымился, как ветка, вынутая из огня. Вдруг меч изогнулся, стал коробиться — и наконец рассыпался в пепел[562].
Так исчез клинок, найденный хоббитами в Курганах, выкованный людьми Закатного Края. Такой судьбой своего детища оружейник, что в давние времена долго и терпеливо трудился над этим кинжалом, мог бы гордиться — ибо ковал он его в Северном Королевстве, когда нуменорцы были еще молоды, а главным их врагом был Чернокнижник, король страшного Ангмара. Никакое другое оружие, даже в руке наисильнейшего из богатырей, не смогло бы нанести Призраку столь страшной раны, ибо старинный кинжал, пронзив неумирающую плоть Назгула, разрушил заклятие, подчинявшее невидимые мышцы воле Черного Короля.
Покрыв плащами древки копий, роханцы положили на эти немудреные носилки тело Короля и направились к городу; другие воины бережно подняли Эовейн и на таких же носилках понесли ее следом. Вынести с поля битвы всех было невозможно: только из королевской свиты рядом с Теоденом пало семеро, и среди них — Деорвин[563], начальник королевской дружины. Роханцы сложили их тела подальше от полегших врагов и огородили копьями, а когда битва закончилась, предали огню труп чудовища и выкопали могилу для Снежногрива, поставив на ней камень с надписью на языках Гондора и Рохана:
Смертью стреножен, здесь лежит Снежногрив:
Службу верную нес он, но пал, седока убив.
На могиле Снежногрива выросла трава, зеленая и высокая, но навечно остался бесплодным черный круг на месте кострища, где сожгли чудовище.
Медленно и грустно брел Мерри в хвосте процессии, не обращая больше внимания на битву. Разбитый и усталый, он дрожал, словно от холода. Ветер принес с Моря дождевые тучи; мир словно оплакивал Эовейн и Теодена, но этот же дождь потоками серых слез гасил пожары в Минаc Тирите. Как сквозь туман хоббит увидел перед собой первые ряды защитников Гондора. Князь Имрахил, подъехав ближе, натянул поводья.
– Кого несете, мужи роханские? — спросил он.
– Короля Теодена, — ответили ему. — Он мертв. Войско возглавил король Эомер. Вон вьется по ветру белый султан его шлема!
Князь спешился, и встал на колени перед носилками, и пролил слезу над Королем, — а поднявшись, взглянул в лицо Эовейн и в изумлении отпрянул:
– Кто это? Женщина?! Ужели жены Рохирримов тоже взяли в руки оружие и пришли к нам на помощь?
– Лишь одна, — ответствовали роханцы. — Это королевна Эовейн, сестра Эомера. Мы не знали, что она среди нас, пока не нашли ее мертвой на поле боя — и вот теперь оплакиваем.
Красота Эовейн не укрылась от взора князя, хотя лицо королевны было холодно и бело; он склонился, чтобы лучше рассмотреть королевну, тронул ее руку — и вдруг обернулся к всадникам.
– Мужи роханские! — воскликнул он. — Есть ли среди вас лекарь? Она ранена, и, может статься, смертельно, но смерть еще не забрала ее!
Он снял с руки гладкую стальную перчатку, приблизил к холодным губам Эовейн, и — диво! — поверхность металла слегка запотела.
– Нельзя терять ни минуты! — воскликнул князь и тут же распорядился отправить в Город конного гонца за помощью для королевны, а сам, низко поклонившись павшему, вскочил в седло и поспешил туда, где кипела битва.
Между тем на полях Пеленнора с новой силой гремел жестокий бой. К небу летели яростные, отчаянные крики; ржали кони, звенело оружие. Играли рога и трубы: задрав хобот, оглушительно трубили мумакилы, понуждаемые к битве. Под южной стеной пехота Гондора сшиблась с моргульскими полками, все еще достаточно сильными. Всадники поскакали на восточный край поля к Эомеру. Среди них были и Хьюрин Стройный, Хранитель Ключей, и повелитель Лоссарнаха, и Хирлуин с Зеленых Холмов, и блистательный князь Имрахил в окружении своих рыцарей.
Помощь подоспела вовремя. Ибо удача изменила Эомеру, и отчаянная ярость нового короля Рохана обернулась против него. Первый бешеный натиск разбил ряды врагов; роханцы мощными клиньями врезались во фланговые отряды южан, сея среди них опустошение, — но туда, где маячили огромные силуэты мумакилов, кони идти отказывались. Они поднимались на дыбы, бросались в сторону, и звери–исполины по–прежнему безраздельно царствовали над полем битвы, возвышаясь над сражающимися, как могучие крепости. Харадцы теснились под этим мощным прикрытием, недосягаемые для атакующих. Еще в начале боя харадцы в три раза превосходили роханцев числом, но это было вначале. Новые и новые отряды врага подходили со стороны Осгилиата, и не было им конца. До сих пор, правда, подкрепление держалось в тылу, ожидая только приказа, чтобы в конце битвы наброситься на Город, разрушить его, разграбить и опустошить. Теперь, когда Черный Король погиб, Готмог[564], предводитель моргульских орков, сам повел свои полки в бой. За орками, размахивая топорами, тучей двинулись люди с востока, а за ними — вариаги из Кханда[565], южане в красных одеждах и черные гиганты из Дальнего Харада, похожие на троллей, с белыми глазами и алыми языками. Часть этого смешанного полчища устремилась в тыл роханцам; часть двинулась наперерез, намереваясь остановить гондорские отряды и не допустить, чтобы те соединились с роханскими всадниками.
Так боевая удача стала изменять защитникам Минас Тирита, и отчаяние снова нашло путь к их сердцам. И вдруг со стен города послышался отчаянный крик. Близился полдень; ветер усилился, отгоняя дождь к северу, в разрывах туч сверкнуло солнце — и в прозрачном воздухе дозорные приметили с башен новую опасность, которая отняла у гондорцев последнюю надежду.
Со стен Города дуга Великого Андуина просматривалась на несколько лиг вниз по течению, и зоркие глаза стражей издали заметили приближающиеся суда. Всмотревшись, люди закричали в ужасе и отчаянии: блестящую водную гладь вспенивали многочисленные весла военных галер, а за ними чернели, пузырясь на ветру, паруса огромных кораблей с высокими мачтами…
– Пираты Умбара! — кричали гондорцы. — Смотрите! Пираты! Белфалас пал! Этиру и Лебеннину конец! Пираты! Пираты! Это смерть! Мы погибли!
Кто–то бросился звонить в колокол — без приказа, ибо приказывать было некому; иные же хватали горны и трубили отступление.
– К стенам! — звали они сражавшихся. — Назад! Назад, в Город, пока нас не смяли!
Но на поле боя не слышали их зова, ибо ветер, который гнал корабли, подхватывал крики и уносил в сторону.
Впрочем, Рохирримы не нуждались в предупреждении. Они и сами видели черные паруса — даже слишком хорошо видели. Эомера отделяли теперь от Харлонда каких–нибудь четверть лиги да несколько вражеских отрядов, а сзади надвигались новые неприятельские полчища, спеша наперерез Имрахилу. Эомер бросил взгляд на Андуин и понял: это конец. Будь проклят этот ветер, который он еще недавно благословлял!.. Мордорцы тоже заметили паруса, и зрелище придало им бодрости. Победно взвыв, c утроенной жаждой крови полки Черного Властелина ринулись в атаку.
Но хладнокровие уже вернулось к Эомеру. Мысль его снова работала трезво и ясно. Он приказал трубить сбор, скликая под знамя всех, кто был поблизости. Нужно было, не медля, поставить крепкую стену из щитов и дать врагу последний бой — такой, чтобы он был достоин песни и легенды! Память о последнем Короле Рохирримов не должна покрыться бесславием! И вот Эомер въехал на зеленый холм, и воткнул в землю роханское знамя, и полотнище с Белым Конем заплескалось на свежем ветру, рвущем его с древка.
Из мглы сомнений, навстречу солнцу[566]
Скакал я с песней, меч обнажая,
Оставив радость, забыв надежду!
Пою во гневе! Пусть рвется сердце.
Встречаю грудью закат и гибель! —
Так проговорил Эомер и засмеялся, и пламя битвы вновь охватило его и зажгло в нем юную беспечность. Он — молод, он — король, он — вождь бесстрашного племени! Смеясь над отчаянием, он взмахнул мечом и повернулся к черным кораблям.
И тут в сердце ему хлынула радость. Он поднял меч высоко над головой — и запел. Лезвие ослепительно засверкало на солнце, и все головы повернулись на блеск. Но что это? На мачте флагманского корабля, уже подходившего к причалу, медленно разворачивалось тяжелое черное знамя, но на черном поле цвело Белое Древо Гондора, и ствол его окружало семь звезд, а над ветвями сверкала корона! Герб Элендила! Вот уже много веков ни один правитель не осмеливался поднять знамени с этим гербом! Звезды горели на солнце ослепительным огнем — Арвен, дочь Элронда, не пожалела на них драгоценных каменьев; и так же ярко, если не ярче, сияла на черном корона из золота и мифрила.
Так на крыльях морского ветра возвратился в королевство Гондор с Тропы Мертвых Арагорн, сын Араторна, Элессар, наследник Исилдура. Ликование роханцев вырвалось наружу торжествующими криками, взрывами смеха и звоном оружия. Над городскими стенами взвился клич фанфар, и на Башне разом зазвонили все колокола. Только рабы Мордора, оцепенев от недоумения, никак не могли понять, что за великое колдовство превратило их собственные корабли во вражеские; и черный страх пал на них, ибо они поняли, что судьба окончательно отвернулась от них и приговорила к смерти…
Воины Имрахила гнали на восток разбитые, перемешавшиеся толпы троллей, вариагов и горных орков, не выносящих солнечного света. Эомер во главе своих всадников помчался на юг… Оказавшись меж молотом и наковальней, враги бежали кто куда, не разбирая дороги, ибо с кораблей у Харлондского причала спрыгивали все новые воины и сразу же вступали в бой. Подобно шквалу, обрушились на равнину новоприбывшие бойцы. В первых рядах натягивал тетиву Леголас–лучник, шагал гном Гимли с топором в руках, нес знамя суровый Халбарад; бок о бок с ними орудовали мечами могучие дунаданы, Следопыты с Севера, и среди них — Элладан и Элрохир со звездами на челе; плечом к плечу с ними сражались храбрецы из Лебеннина, Ламедона и прочих южных провинций. Высоко подняв над головами Пламень Запада — перекованный Андарил, столь же грозный, как Нарсил, меч древних Королей, — впереди шел сам Арагорн, высокий и величественный, и Звезда Элендила сверкала у него на челе.
Так посреди грозной сечи встретились они вновь — Эомер и Арагорн, сын Араторна. Опершись на мечи, посмотрели они друг на друга — и улыбнулись.
– Вот мы и вместе, друг мой, хотя вся мордорская рать стояла между нами! — сказал Арагорн. — Разве не обещал я тебе это еще в Хорнбурге?
– Обещал, — рассмеялся Эомер. — Но надежда часто обманывает. Откуда же мне было знать, что ты умеешь предсказывать будущее? Воистину, вдвойне благословенна помощь, приходящая нежданно! Когда еще друзья так радовались встрече?
Они крепко пожали друг другу руки, и Эомер добавил:
– И когда сходились они так кстати? Ты явился в последнюю минуту, о друг мой! Нас постигли великие потери и великая скорбь.
– Значит, прежде чем радоваться — отомстим за павших! — отозвался Арагорн, и они вместе ринулись в бой.
Битва предстояла свирепая и долгая. Южане слыли отчаянными смельчаками и, загнанные в тупик, дрались с удесятеренной яростью: солдаты восточных племен были испытаны в боях и могучи; никто из них сдаваться не собирался. Везде — на поле, под горой, у каждого холмика и полуразрушенного забора — собирались отряды врагов, готовых сражаться до последнего. Близился вечер, а конца битве все не предвиделось…
Оставив за собой багряное зарево на полнеба, солнце скрылось за Миндоллуином. Вершины гор озарились кровавым светом; в Реке, казалось, текла не вода, а жидкий огонь, трава стала багряной в лучах заката… Лишь тогда кончилась великая битва за Минас Тирит[567], и ни одного живого врага не осталось на опоясанном стенами Раммаса поле. Одни были убиты, другие, бежав, умерли впоследствии от ран, третьи утонули в рдяной пене Великой Реки. В Моргул и Мордор удалось вернуться лишь единицам, а в Харад и вовсе никому — только весть о поражении докатилась до родины харадцев, только грозный слух о страшной мести Гондора и его великой мощи.
Арагорн, Эомер и Имрахил направили своих коней к Воротам; все трое так устали, что в сердца их уже не было доступа ни радости, ни печали. Все трое вышли из боя без единой царапины: воинское счастье, непобедимое оружие и собственные крепкие руки охранили их от ран. Не всякий смел взглянуть им в глаза в час их гнева! Однако многие и многие гондорские воины полегли на поле славы, и многие получили тяжелые раны. Форлонг, потеряв коня, сражался в одиночку и пал под топорами. Дуилин из долины Мортонда и его брат были растоптаны, когда рискнули повести лучников на мумакилов, надеясь поразить чудовищ в глаза. Не увидел больше родного Пиннат Гэлина Хирлуин Красивый; осиротел дом Гримбольда в Гримслэйде. Погиб Следопыт Халбарад из северных земель; много сгинуло в той битве воинов — покрытых славой и безымянных, простых бойцов и командиров… Но о точном числе погибших легенды умалчивают. То была великая битва! Долго еще роханские барды пели о Могилах под Мундбургом:
Кто слышал горны в горах? Кто видел
Сверканье стали на дальнем Юге?
Всадники скачут в старинный Город
На слух о брани, по зову друга.
Сын Тенгела, пал Теоден могучий.
В свои Палаты на полях зеленых
Он не вернется. Сиротствуй, Север!
Гутлаф и Хардинг[568], Дунхир и Гримбольд,
Деорвин храбрый, Хорн и Фастред[569],
Херубранд[570] и Хирфара[571] на рати пали,
Дав бой великий в чужой отчизне.
Мундбург будет могилой храбрым!
Над землею встанут курганы.
Пусть герои лежат бок о бок
С теми, с кем бились они бок о бок.
Хирлуин, позабудь о Море!
Позабудь о своем Арнахе,
Старый Форлонг, могучий воин!
Лучники Деруфин и Дуилин,
Темных рек позабудьте ропот!
Мглой покрыты мрачные топи;
Траур в тусклых лугах Мортонда.
От рассвета и до заката
Гибли храбро и князь, и воин.
Спать им долго; сомкнуты вежды.
Травы юга шумят над ними.
Серы, как пролитых слез потоки,
Воды могучего Андуина —
В час той битвы они алели
Рдяной пеной, рудой кровавой;
Без огня загорались горы,
Знак неведомый подавая;
Алые выпадали росы…
Глава седьмая.ПОГРЕБАЛЬНЫЙ КОСТЕР ДЭНЕТОРА
Когда тень в проеме Ворот отступила, Гэндальф не шевельнулся. Пиппин, наоборот, сразу вскочил на ноги, будто скинув с плеч непомерную тяжесть, и замер, вслушиваясь в пение горнов. Сердце его захлестнула такая радость, что оно, казалось, вот–вот разорвется. Сколько бы лет ни прошло с тех пор,– стоило раздаться вдалеке звуку горна, как слезы сами наворачивались Пиппину на глаза. Но тут он вспомнил, зачем спешил вниз,– и, выскочив из своего укрытия, бегом кинулся к волшебнику. Хоббит успел вовремя — тот уже шепнул что–то Скадуфаксу, собираясь скакать прочь из Города.
– Гэндальф! Ого–гэй! Гэндальф! — завопил Пиппин.
Скадуфакс остановился.
– Вот так так! — строго сдвинул брови Гэндальф. — Ты что здесь делаешь? С каких это пор гвардейцам Цитадели разрешено уходить с поста и носиться где попало? Ну–ка беги назад!..
– Меня отпустили, — задыхаясь, торопился объяснить Пиппин. — Дэнетор отослал меня, так что я свободен. Но я боюсь, Гэндальф. Там, наверху, творится невесть что, честное слово! Дэнетор, кажется, под конец просто спятил. Ох, Гэндальф! Он сейчас себя порешит, ей–ей, и Фарамира заодно! Сделай что–нибудь! Скорее!
Гэндальф посмотрел в пролом, зияющий на месте Ворот; оттуда доносился нарастающий шум битвы. Рука его сжалась в кулак.
– Я должен быть на поле боя, — сказал он. — Там Черный Всадник. Может случиться несчастье. У меня нет времени на Дэнетора.
– А как же Фарамир?! — закричал Пиппин. — Он жив, а они хотят сжечь его живьем, и сожгут, если не схватить их за руку!
– Как это — сжечь живьем? — не понял Гэндальф. — Что за басни? Объясняй–ка, да поскорее!
– Дэнетор пошел туда, где могилы, — торопливо объяснил Пиппин. — Он взял с собой Фарамира и заявляет, что мы все сгорим, но что он лично не собирается этого дожидаться, а потому намерен сложить костер и сжечь на нем себя и Фарамира прямо сейчас. Слуги уже пошли за маслом и дровами. Я предупредил Берегонда, но он на посту и, боюсь, не посмеет отлучиться. Да и что он может сделать один!..
Пиппин выпалил все это на одном дыхании и дрожащими пальцами коснулся Гэндальфова стремени:
– Значит, ты не спасешь Фарамира?
– Может, я и смогу чем–нибудь помочь… — пробормотал Гэндальф. — Но тогда, боюсь, погибнут другие… Ну хорошо! Вижу, я должен идти. Помощи там действительно ждать неоткуда… Помни только, Пиппин: плоды будут горькие и печальные. Силен же Враг, если он сумел нанести такой удар в самое сердце крепости!.. Ибо это дело его рук, и спутать его почерк нельзя ни с каким другим…
Волшебник принял решение и больше не медлил. Подхватив Пиппина, он посадил его перед собой, и Скадуфакс, по слову хозяина, помчался прочь от Ворот. Вверх, вверх скакали они по крутым улицам Минас Тирита; камни мостовой дробно звенели под копытами, шум боя за спиной все нарастал… Отовсюду сбегались люди; очнувшись наконец от ужаса и отчаяния, они на бегу вытаскивали мечи из ножен, крича:
– Роханцы пришли! Роханцы!
Военачальники метались, отдавая приказы; отряды строились и чеканя шаг шли к Воротам. Навстречу Гэндальфу и Пиппину попался князь Имрахил:
– Митрандир! Куда ты? На полях Гондора бьются Рохирримы! Мы собираем все силы воедино!
– Знаю, знаю, сейчас на поле боя нужны все, и даже больше, — на ходу бросил Гэндальф. — Поспеши! Я вернусь, как только смогу. У меня срочное дело к Дэнетору. А пока он занят — принимай командование на себя!
Гэндальф с Пиппином поспешили дальше. Чем выше взбиралась дорога, тем ощутимее дул в лицо свежий ветер и тем заметнее светало. Но это не прибавляло надежды, и они страшились, что придут слишком поздно.
– Тьма скоро минет, — заметил Гэндальф. — Но здесь, в Городе, до первого проблеска солнца еще далеко.
У ворот Цитадели стражников не было.
– Значит, Берегонд все–таки ушел! — приободрился хоббит.
Они повернули и поспешили к Закрытой Двери. Дверь была распахнута, у порога лежал мертвый привратник. Ключей при нем не было.
– Почерк Врага, — молвил Гэндальф. — Это он любит. Братоубийство, рознь, по–разному понятый долг, посеянное в сердцах смущение…
Он спешился, погладил Скадуфакса и велел ему возвращаться в стойло.
– Мы с тобой давно должны быть на поле боя, — сказал он коню. — Но меня держат другие дела. Будь готов прийти по первому зову!
Волшебник и хоббит миновали Дверь и побежали вниз по крутой извилистой дороге. Заметно посветлело; высокие колонны и резные статуи проплывали мимо, как серые привидения.
Вдруг тишину спугнули донесшиеся откуда–то снизу крики и звон мечей — звуки, каких это священное место не слыхивало еще ни разу. Вывернув на Рат Динен, Гэндальф и Пиппин оказались перед Домом Наместников, купол которого смутно серел в утреннем полусвете.
– Стойте! — закричал Гэндальф, подбегая к каменной лестнице, что вела к дверям. — Прекратите это безумие!
Глазам их предстало странное зрелище. Слуги Дэнетора, вооружившись мечами и факелами, наступали на Берегонда, одетого в черное и серебряное. Гвардеец стоял на самом пороге усыпальницы и защищал дверь от напиравших на него слуг. Двое из них уже пали от его руки, запятнав святыню усыпальниц своей кровью; остальные призывали на голову Берегонда все кары, кляня его как бунтовщика и предателя.
Бросившись вперед, Гэндальф и Пиппин услышали голос Дэнетора, донесшийся из Дома Мертвых:
– Скорее! Скорее! Делайте, что приказано! Убейте этого изменника! Или мне сделать это самому?!
Дверь, которую Берегонд придерживал левой рукой, внезапно распахнулась, и за спиной у него возник Правитель Города, величественный и безумный. Глаза его горели, в руке сверкал обнаженный меч.
Гэндальф в мгновение ока взбежал по ступеням. Слуги отшатнулись, прикрывал глаза: явление Гэндальфа было как свет в ночи, и велик был гнев его. Волшебник поднял руку — и меч Дэнетора, уже опускавшийся для удара, вырвался из руки, взлетел и исчез за спиной Наместника, в сумраке усыпальницы. Дэнетор, словно удивившись, отступил.
– Что здесь происходит, Дэнетор? — сурово спросил волшебник. — В Доме Мертвых живым не место! Почему твои люди бьются здесь, среди гробниц, когда главная битва — у Ворот и там есть дело каждому? Или Враг проник уже и сюда, на Рат Динен?
– С каких пор Властелин Гондора обязан держать пред тобою ответ? — холодно ответствовал Дэнетор. — Разве я не волен отдавать приказы своим слугам?
– Твои слуги в твоей власти, — бросил Гэндальф. — Но другие вправе оспорить твой приказ, если он жесток и безумен! Скажи, где твой сын Фарамир?
– Он здесь, внутри, — промолвил Дэнетор. — Он в огне, уже в огне! Они влили ему в жилы огонь. Но ничего, скоро мы все сгорим. Запад пал. Все возгорится и исчезнет в едином пожаре. Пепел! Все станет пеплом и развеется по ветру вместе с дымом!..
Тогда Гэндальф, видя, что Наместник во власти безумия, устрашился, не совершил ли уже тот какого–нибудь непоправимого деяния, — и бросился вперед; за ним — Берегонд и Пиппин. Дэнетор шагнул в глубину залы и отступал все дальше, пока не остановился у мраморного стола, на котором лежал Фарамир — живой, но без сознания: он метался и бредил. Под столом и вокруг стола громоздились поленья. Все пропиталось маслом — даже покрывало и одежды Фарамира. Костер был готов, но еще не зажжен. И тут в Гэндальфе обнаружилась скрытая доселе сила — так свет его прятался обычно под серым плащом. Волшебник взбежал по вязанкам хвороста, поднял больного — и, легко спрыгнув, понес его к выходу. Фарамир застонал и, не просыпаясь, позвал отца.
Дэнетор замер, словно очнувшись от забытья. Огонь в его очах погас, по лицу покатились слезы.
– Не забирайте у меня сына! Он зовет меня, — попросил он жалобно.
– Это так, — откликнулся Гэндальф. — Но тебе еще нельзя к нему. Он на пороге смерти, но нуждается в исцелении — и может не обрести его. А твое место — на поле боя, Дэнетор, если ты больше жить не хочешь! В душе ты сам это знаешь.
– Он не проснется более, — уронил Дэнетор. — Битва бессмысленна. Зачем нам стремиться во что бы то ни стало продлить нашу жизнь? Почему нам нельзя умереть рядом?
– Ты не вправе назначить час своей кончины, Наместник Гондора, — сурово напомнил волшебник. — Так поступали только языческие короли[572], над которыми безраздельно властвовали темные силы. Это у них в обычае было кончать счеты с жизнью, в помрачении гордыни и отчаяния убивая себя, а заодно и всех своих близких, чтобы смерть показалась легче!
С этими словами Гэндальф перешагнул порог, вынес Фарамира прочь из Дома Смерти и уложил на оставленные у двери носилки. Дэнетор шагнул было следом — но тут же остановился, дрожа и с тоской глядя на лицо Фарамира. С мгновение он колебался. Все смолкли и замерли, видя его мучения.
– Идем же! — позвал Гэндальф. — Нас ждут. Подумай, как много ты мог бы еще свершить!
И тут Дэнетор внезапно расхохотался. Продолжая смеяться, вновь гордо выпрямившись, он быстро, почти бегом вернулся к мраморному ложу, схватил камень, который заменял подушку, — и вновь появился на пороге. Покрывало слетело с камня — и все увидели… палантир. Старец поднял хрустальный шар к глазам — и всем почудилось, будто сфера рдеет, багрянеет изнутри, озаряя впалые щеки Наместника огненно–алым пламенем. Лицо Дэнетора, прорезанное глубокими черными тенями, казалось лицом каменного изваяния — величественное, исполненное гордости, страшное. Глаза его метали молнии.
– Гордыня?! Отчаяние?! — пронзительно крикнул он. — Ты, верно, мнишь, что Белая Башня слепа?! Нет! Она видит куда больше, чем ты думаешь, Серый Глупец! Твоя надежда — лишь плод невежества! Иди! Исцеляй! Воюй!.. Все тщетно!.. Может, ты и выйдешь победителем, но лишь на день, не больше. Силе, что движется на Гондор, противостоять невозможно. У нее длинные руки. К Городу протянулся пока один–единственный палец. В движение пришел весь Восток, и самый ветер, который придал тебе смелости, — на стороне Врага. Он гонит сюда по Андуину чернопарусный флот! Запад пал! Всем, кто не желает стать рабом, время покинуть этот мир!
– Если мы послушаем твоего совета, задача Врага весьма упростится, — возразил Гэндальф.
– Что ж, продолжай надеяться! Ты для меня — отнюдь не тайна за семью печатями, о Митрандир! Я знаю, в чем твое упование! Ты метишь на мое место, а заняв его — возжелаешь встать и за остальными тронами Севера, Юга и Запада. О, я прочел твои мысли, и мне ведомо, чего ты жаждешь! Мнишь, я не знаю, кто велел невеличку хранить молчание? Ты заслал его в мои покои лишь для того, чтобы следить за мной!.. Но я сумел выведать у него имена и замыслы всех твоих спутников. Молчишь?.. Одной рукой ты ввергаешь меня в войну с Мордором, чтобы воспользоваться мною как щитом, а другой норовишь поставить на мое место простого северного Следопыта!.. Но я говорю тебе, Гэндальф Митрандир: не бывать Властителю Гондора ни под чьей пятою! Я — Наместник из рода Анариона, и я не унижу себя до роли шамкающего старика при дворе выскочки. Даже если он докажет свои права, даже если он — потомок Исилдура, я не склоню главы пред ним, последним отпрыском нищего рода, который давно лишился власти и потерял всякое достоинство!
– А чего хотел бы ты, Дэнетор, будь судьба Гондора в твоей воле? — спросил Гэндальф.
– Пусть все остается, как в мои дни и во дни моих предков! Я спокойно правил бы Гондором и завещал власть сыну, который сам знал бы, что ему делать, и не смотрел в рот заезжим чародеям. Но если рок лишает меня этого — я выбираю Ничто[573]: мне не надо ни полужизни, ни полудостоинства, ни получести.
– Мне кажется, что Наместник, возвращая власть настоящему Королю, не лишается ни достоинства, ни чести — скорее наоборот, — возразил Гэндальф. — И почему ты отбираешь у сына право на выбор, если он борется со смертью и может выжить?
При этих словах глаза Дэнетора снова сверкнули. Прижимая к груди Камень, он выхватил нож и быстро шагнул к носилкам. Но Берегонд метнулся к нему и встал между Наместником и Фарамиром.
– Вот как! — крикнул Дэнетор. — Ты успел выкрасть у меня половину сыновней любви. Теперь ты восставляешь против меня сердца моих слуг? Хочешь, чтобы они отняли у меня сына и отдали тебе? Добро же! Но в одном ты мне помешать не сможешь: распорядиться собственной жизнью так, как мне самому угодно. Эй, ко мне! — закричал он слугам. — Ко мне, если не все из вас предатели!
К нему кинулись двое. Дэнетор выхватил у одного из них факел и бросился назад, в Дом Наместников. Прежде чем Гэндальф успел остановить его, он швырнул факел на груду хвороста. С треском и ревом над каменным ложем взметнулось пламя.
Дэнетор вспрыгнул на стол и, стоя на нем, охваченный дымом и пламенем, поднял лежавший у его ног жезл Наместника и преломил его о колено. Бросив обломки в огонь, он отвесил поклон и лег, обеими руками крепко сжимая на груди палантир. Ходили слухи, что с тех пор каждый, кто осмеливался заглянуть в этот магический камень, — если у него не хватало сил подчинить палантир, — видел в нем только старческие руки, объятые пламенем, и больше ничего.
Гэндальф с болью и ужасом отвернулся и затворил за собой двери. Молча, задумавшись, стоял он у порога, пока внутри гудело и трещало беспощадное пламя. Дэнетор издал один–единственный громкий крик — и умолк навеки, и никто из смертных не видел больше его лица.
– Вот и настал конец Дэнетору, сыну Эктелиона, — нарушил молчание Гэндальф. Он обернулся к Берегонду и слугам, окаменевшим от ужаса. — Но настал конец и Гондору, каким вы его знали. К лучшему, к худшему ли, но прежнего Гондора больше нет. Мы стали свидетелями страшных событий. Отбросим же все, что нас разделяет. Между нами вклинился Враг, и мы испытали на себе силу его злобы. Вы попали в сети долга, который призвал вас к несовместным между собой деяниям. Не вы плели эти сети, но подумайте хорошенько, вы, слуги, которые до конца слепо слушались своего Повелителя! Если бы не предательство Берегонда, Полководец Белой Башни Фарамир сгорел бы заживо… А теперь поднимите ваших павших товарищей и унесите их прочь из этого недоброго места! Мы же возьмем Фарамира, Наместника Гондора, и доставим его туда, где он уснет, никем не тревожимый, — или, если судьба решит иначе, спокойно умрет.
Гэндальф и Берегонд подняли носилки на плечи и двинулись к Обителям Целения. Пиппин, понурившись, побрел за ними. Одни только слуги Дэнетора не двинулись следом. Как вкопанные стояли они, не в силах отвести взора от Дома Почивших Наместников. Когда Гэндальф достиг конца улицы Рат Динен, раздался гул, за ним — оглушительный треск, и купол Дома обрушился; к небу взвился столб пламени. Тогда лишь пришли в себя слуги Дэнетора и кинулись вслед за Гэндальфом — прочь из этого места.
У Закрытой Двери Берегонд с горечью оглянулся на мертвое тело привратника.
– Это деяние мне предстоит оплакивать до самой смерти, — сказал он. — Безумие спешки гнало меня вперед, но он отказался внимать мне и выхватил меч. — Ключами, снятыми с мертвого, Берегонд запер Дверь и добавил: — Ключ этот я вручу Фарамиру.
– За отсутствием Наместника власть временно принял князь Дол Амрота, — сказал Гэндальф. — Но пока его нет рядом, я возьму ответственность на себя. Прощаю тебя, Берегонд. Спрячь ключ и держи у себя, покуда в Городе не восстановится порядок!
Потянулись улицы верхних ярусов, и наконец — уже в полном свете утра — процессия добралась до порога Обителей Целения. Это были светлые и прекрасные здания, предназначенные для ухода за страждущими. Сейчас Обители готовились принять с поля боя раненых и умирающих. Стояли эти дома невдалеке от ворот Цитадели, у южной стены шестого яруса. Вокруг цвел сад и зеленели поросшие деревьями лужайки — это были единственные деревья на весь огромный город. При Обителях жило несколько женщин, оставшихся в Минас Тирите по особому разрешению, — они славились непревзойденным искусством в уходе за больными и врачевании.
Гэндальф и остальные уже стучались с носилками у главного входа в Обители, когда город содрогнулся от страшного крика, донесшегося от Ворот. Но, вонзившись в небо, крик потерял силу и, подхваченный ветром, постепенно замер вдали. Так ужасен был этот вопль, что сердца у всех замерли, но уже через мгновение на душе у людей стало легко, как уже давно не бывало, — почитай, с того самого дня, как с востока пришла Тьма. Показалось даже, будто свет утра стал яснее и сквозь тучи на миг проглянуло солнце.
Но Гэндальф был суров и печален. Оставив Фарамира на попечение Пиппина и Берегонда, он поспешил подняться на ближайшую стену и замер там, как белое изваяние, глядя на озаренное солнцем поле. Данным ему свыше особым зрением он сразу увидел все, что произошло внизу, и, когда Эомер, оставив сражение, склонился над телами павших, Гэндальф со вздохом завернулся в серый плащ и сошел вниз. Пиппин и Берегонд встретили его у порога Обителей; он стоял глубоко задумавшись.
Хоббит и человек смотрели на него, недоумевая. Но волшебник еще долго хранил молчание.
– Друзья мои! — молвил он наконец. — Жители этого города и вы, пришельцы из западных стран! Мы с вами стали свидетелями событий печальных, славных и великих. Скорбеть нам или радоваться? Казалось бы, случилось то, на что мы не могли и надеяться. Полководец Врага уничтожен: вы слышали крик его предсмертного отчаяния. Но он успел причинить нам слишком много горя. Потери наши весьма и весьма тяжки. Я мог бы предотвратить их, не помешай мне безумие Дэнетора. Враг проник в самое сердце Города. Увы! Теперь только стало мне ясно, каким образом он нашел доступ сюда. Наместники считали, что никто не может проникнуть в их тайну, но я давно догадывался, что в Белой Башне хранится по крайней мере один из Семи Зрячих Камней. Пока Дэнетор был мудрее и сильнее, он не решался им воспользоваться, тем более — бросить вызов Саурону, ибо знал пределы собственных сил. Но мудрость в конце концов изменила ему. Опасность постучала в двери его покоев — и он посмотрел в Камень, и поддался Вражьему обману. Когда Боромир отбыл на север, Дэнетор, судя по всему, начал заглядывать в Камень все чаще и чаще. Наместник Гондора был слишком тверд духом, чтобы подчиниться воле Черной Силы, но видел он в Камне только то, что Сила эта разрешала ему увидеть. Не сомневаюсь, что Дэнетор много раз получал ценные для него сведения, но зрелище огромной мощи Мордора, каким его беспрестанно потчевали, заронило в его сердце сомнение, а потом и уныние, и разум его помутился.
– Понял! — воскликнул Пиппин, вздрогнув от воспоминания о пережитом. — Дэнетор отлучился к Фарамиру, и вдруг смотрю — возвращается сам на себя не похожий, словно это и не он вовсе, а какой–то дряхлый и сломленный чужой старик…
– В час, когда Фарамира принесли в Башню, многие из нас видели странный свет в окне верхнего покоя, — подтвердил Берегонд. — Правда, свет мы замечали и раньше. В городе шла молва, будто Наместник время от времени вступает в мысленную борьбу с Врагом.
– Увы! — отозвался Гэндальф. — Стало быть, моя догадка верна! Воля Саурона исподволь проникла в Минас Тирит. В итоге мне пришлось надолго задержаться в Городе — и я должен задержаться еще, ибо во мне нуждается не только Фарамир. Необходимо встретить тех, кто сейчас идет сюда. Там, внизу, на поле, глазам моим открылось печальное зрелище, и сердце мое скорбит о случившемся, но кто знает, не ждут ли нас скорби еще горшие?.. Идем со мной, Пиппин! А тебе, Берегонд, придется возвратиться в Башню и доложить начальнику Стражи о том, что произошло. Боюсь, по долгу службы ему придется изгнать тебя из Гвардии. Скажи ему тогда, что я советую — если, конечно, он захочет считаться с моим мнением — отослать тебя в Обители Целения, где бы ты смог прислуживать своему Командиру. Когда он очнется — если только он очнется, — будь при нем неотлучно. Ведь это ты спас его от смерти на костре! Иди! Я скоро вернусь!
С этими словами Гэндальф повернулся — и, кликнув Пиппина, поспешил в нижние ярусы. Пока они шли, хлынул, гася пожары, серый дождь, и, куда ни падал взгляд, со всех сторон поднялись к небу клубы дыма.
Глава восьмая.ОБИТЕЛИ ЦЕЛЕНИЯ
Пелена слез и усталости застилала глаза Мерри, когда процессия приблизилась к обрушенным воротам Минас Тирита. Мерри не замечал ни исковерканной земли, по которой шел, ни витавшего надо всем духа смерти. Воздух загустел от дыма и огня, над битвищем стоял смрад — горели военные машины: одни занялись пламенем прямо на поле, другие рухнули в пылающие ямы, где скопилось к тому же немало трупов. Здесь и там высились полусгоревшие туши зверей–исполинов. Многих уложили каменные снаряды, у некоторых из глаз торчали метко пущенные стрелы лучников Мортонда. Дождь, ветром отнесенный к северу, прекратился; блеснуло солнце, — но в нижних ярусах еще дотлевали пожарища, и удушливый запах гари все не выветривался.
На поле битвы уже трудились люди, расчищая путь через завалы тел и обломков. Из города спешили с носилками. Эовейн осторожно переложили на мягкие перины, а тело Короля накрыли златотканым покрывалом. Вокруг встали роханцы с зажженными факелами, но бледным казалось в свете дня это колеблющееся на ветру пламя…
Так вступили в столицу Гондора Теоден и Эовейн, и все обнажили головы и поклонились им. Процессия миновала пепелище нижнего яруса и каменными улицами потянулась дальше — наверх. Восхождение, как показалось Мерри, тянулось сто лет; все было как в отвратительном сне, когда ни в чем нет смысла и надо куда–то дойти, но куда именно — не вспомнить.
Свет факелов, которые несли впереди, начал мало–помалу меркнуть и сгинул. Мерри оказался в темноте и подумал: «Это подземный ход, который ведет в могилу. Мы останемся там навсегда». Тут в его грезы внезапно вторгся живой голос:
– Мерри! Вот удача! Наконец–то!
Хоббит поднял взгляд, и туман перед его глазами слегка поредел. Это же Пиппин! Они стояли лицом к лицу посреди какой–то узкой улочки; если не считать их двоих, улочка была совершенно пуста. Мерри протер глаза.
– Где же Король? — удивился он. — А Эовейн?
Тут он пошатнулся, опустился на какое–то крылечко, и по его щекам снова потекли слезы.
– Все ушли наверх, в Цитадель, — объяснил Пиппин. — Ты, видно, клевал носом и свернул не на ту улицу. Тебя хватились, и Гэндальф послал меня на розыски. Мерри, старина!.. Как здорово опять тебя увидеть! Только, я погляжу, ты совсем без сил, так что не буду к тебе пока приставать. Ответь только — ты цел? Тебя не ранили?
– Да нет, — подумав, ответил Мерри. — Вроде не ранили. Только вот правой рукой не пошевелить. Это с тех пор, как я его ударил. А мой меч сгорел, будто щепка.
Пиппин нахмурился.
– Пошли–ка со мной, приятель, и чем скорее, тем лучше, — другим, озабоченным голосом заявил он. — Надо бы тебя отнести, конечно, да тяжеленько будет… С другой стороны, самому тебе тоже не дойти. Они, брат, зря не положили тебя на носилки вместе с остальными. Их, конечно, можно понять — столько всего стряслось кругом! Бедного маленького хоббита немудрено было и проглядеть.
– Иногда это бывает не так плохо, — без выражения откликнулся Мерри. — Меня тут недавно проглядел один… Хотя нет, не буду. Пиппин! Помоги мне, ладно? Гляди — опять темно стало, и рука что–то совсем холодная…
– Ну, будет, Мерри, будет глупости говорить, — засуетился Пиппин. — Обопрись–ка на меня, и пойдем. Потихонечку–полегонечку. Тут близко.
– Ты меня хоронить ведешь? — вдруг спросил Мерри.
– Да ты что?! — Пиппин чуть не сел, услышав это. Сердце у него сжалось от жалости и тревоги, и он как можно бодрее объявил: — Мы идем в Обители Целения, вот куда!
Пройдя по узенькой улочке между каменными домами и внешней стеной четвертого яруса, они вышли на главную дорогу, ведущую к Цитадели. Мерри шатался и шевелил губами, как будто спал на ходу.
«Так я его никогда не доведу, — вконец упал духом Пиппин. — Неужели никто не поможет? Я бы сбегал за подмогой, но оставить–то его тут нельзя…»
В этот миг, к его удивлению, сзади послышался топот мальчишечьих ног; когда парнишка поравнялся с ними, Пиппин узнал Бергила, сына Берегонда.
– Эй, Бергил! Ты куда? — окликнул его хоббит. — Рад тебя видеть, а еще больше рад, что ты жив!
– Я теперь посыльным у Целителей, — кинул Бергил на ходу. — Мне некогда болтать!
– И хорошо! — обрадовался Пиппин. — Ты только передай Целителям, что у меня на руках больной хоббит — то есть, по–вашему, периан! Он прямо с поля битвы. Похоже, сам не дойдет. Если Митрандир там, скажи ему. Он будет рад, что периан нашелся!
Бергил помчался дальше.
«Подождем–ка лучше тут», — рассудил Пиппин.
Он осторожно посадил Мерри у края дороги, на солнышке, сел рядом и пристроил голову друга у себя на коленях. Осторожно ощупав Мерри, он взял его руки в свои. Правая была холодна как лед.
Вскоре появился и сам Гэндальф. Он наклонился и, погладив Мерри по голове, бережно поднял его на руки.
– Этого хоббита следовало внести в Город с великими почестями, — сказал волшебник. — Я верил в него, и он отплатил мне сторицей. Если бы я не уговорил Элронда и вы оба остались в Ривенделле, сегодняшний печальный день принес бы нам еще больше горя… — Он вздохнул и добавил: — Но теперь у меня одной заботой больше. А исход битвы, увы, еще неясен…
Наконец Фарамир, Эовейн и Мериадок были приняты на попечение Целителей и уложены в постель. Они попали в искусные руки. Несмотря на то, что в дни общего упадка Предание в его былой полноте повсеместно подверглось забвению, Целители Гондора еще не утратили прежнего мастерства и были весьма искушены в заживлении ран, уходе за ранеными и лечении всех болезней, которыми страдали в ту пору смертные к востоку от Моря. Кроме разве что одной — старости. Против нее средства так и не отыскалось. Срок жизни гондорцев сократился к тому времени так, что они почти уравнялись с людьми обычными. Мало кто мог похвалиться, что встретил столетний юбилей в полном здравии, — исключая разве тех, в чьих жилах текла более чистая кровь Людей Запада.
В последнее время мудрость и умение Целителей столкнулись с неразрешимой загадкой. В Гондоре появилась новая, неисцелимая болезнь, о которой доселе никто не слыхивал. Целители прозвали ее Черной Немощью[574], ибо эту хворь напускали Назгулы. Пораженный ею человек постепенно погружался в глубокий непробудный сон, замолкал, холодел как мертвый — и в конце концов умирал. Целители заподозрили, что невеличек и королевна Рохана занемогли — и очень тяжко — именно этим недугом. До полудня они изредка бормотали во сне, и сиделки прислушивались к их бессвязному лепету в надежде, что больные проговорятся и расскажут, что их беспокоит. Но вскоре оба мало–помалу начали погружаться во тьму, и, когда солнце стало клониться к западу, серая тень легла на их лица. Что до Фарамира, то он сгорал в огне лихорадки, и никто не мог помочь ему.
Гэндальф в великой тревоге ходил от одного больного к другому, и сиделки повторяли ему слово в слово все, что слышали из уст больных. Так минул день. А за стенами города шла великая битва. Надежда то затухала, то разгоралась вновь, и много раз дело оборачивалось для обеих сторон неожиданностью, но Гэндальф выжидал и не вмешивался ни в ход сражения, ни в ход болезни. Наконец небо от края до края запылало огнем заката, и на серые лица больных через оконные проемы упал алый отсвет. На миг показалось, что к раненым возвращается румянец здоровья, — но это была лишь насмешка.
Глядя на Фарамира, старшая из сиделок, Иорэт[575], не могла удержать слез, ибо все любили его.
– Какое несчастье будет, если он умрет, — говорила она, глотая рыдания. — Вот был бы в Гондоре Король, как в старые времена! В древних преданиях говорится — как там?.. «В руке Короля исцеленье найдешь[576]. Сим познáется истинный Владыка».
Гэндальф, стоявший рядом, ответил ей:
– Быть может, люди надолго запомнят твои слова, Иорэт! В них брезжит проблеск надежды. Ибо не исключено, что Король и впрямь вернулся. Разве тебе не передали странных слухов, которыми полнится город?
– Я кручусь как белка в колесе, откуда мне знать, что болтают в городе? — пожала плечами женщина. — Все, на что я надеюсь, — это что душегубы не ворвутся в Обители и не потревожат больных!
Тогда Гэндальф поспешил в город, и, пока он быстрым шагом шел по улицам, зарево на небе погасло, вершины холмов померкли и равнину окутал пепельно–серый вечер.
На заходе солнца Арагорн, Эомер и князь Имрахил возвращались в Город в сопровождении своих латников и полководцев. У Ворот Арагорн молвил:
– Посмотрите на пожар, который зажгло Солнце! Это знак конца и начала. Грядут великие перемены. Но Город и королевство Гондор так долго состояли под опекой Наместников, что негоже мне входить в эти Ворота непрошеным гостем. Я не желаю стать причиной споров и нестроений. В дни войны это лишнее. Я не войду в Город и не заявлю никаких прав на престол, пока не станет ясно, кто превозмог — мы или Мордор. Мои шатры будут стоять здесь, на поле, и здесь я буду ждать, пока Правитель Города не окажет мне должного гостеприимства.
– Но ты уже развернул королевское знамя, и все видели на нем герб Элендила, — возразил Эомер. — Стерпишь ли ты, если этому знаку окажут неуважение?
– Нет, — ответил Арагорн. — Не стерплю. Но я думаю, мой час еще не пробил. Я хочу мира со всеми, кроме Врага и его слуг.
Тут заговорил князь Дол Амрота:
– Если ты прислушаешься к голосу того, кто состоит с Дэнетором в близком родстве, я осмелюсь высказать свое мнение. Твой поступок мудр, о Повелитель. Дэнетор наделен сильной волей и горд, но лета его весьма преклонны, и с тех пор, как ранили его сына, он уже совершил немало необъяснимых поступков. И все же — разве пристало тебе стоять у дверей, как нищему?
– Зачем же нищему? — повернулся к нему Арагорн. — Я — предводитель Следопытов, а они не привыкли жить в городах и домах из камня — вот и все.
И он отдал приказ свернуть знамя, а затем снял с себя Звезду Северного Королевства и передал на хранение сыновьям Элронда.
Князь Имрахил и Эомер Роханский оставили Арагорна у Ворот и вступили в город. Пройдя сквозь шум и ликование улиц, они поднялись в Цитадель и вступили в Башенный Зал, надеясь увидеть там Наместника. Но кресло Дэнетора пустовало, а перед троном покоился на высоком одре Теоден, король Рохирримов; двенадцать факелов пылало вокруг, и двенадцать воинов Рохана и Гондора несли стражу при усопшем. Смертный одр короля убран был в цвета Рохана — зеленый и белый, но покрывало, немного не доходившее до плеч, переливалось золотом; на груди Короля лежал обнаженный меч, а у ног его покоился щит. Свет факелов мерцал в белоснежных кудрях, как солнце в струях фонтана, и лицо Теодена было прекрасно; оно даже казалось бы молодым, если бы не отметившая чело усопшего печать покоя — покоя, какого молодости стяжать не дано. Казалось, Король не умер, но спит.
Долго стояли Эомер с Имрахилом у тела Короля. Наконец Имрахил нарушил молчание:
– Где же Наместник? И где искать Митрандира?
Ответил ему один из воинов, стоявших в карауле:
– Наместник Гондора пребывает в Обителях Целения.
– А сестра моя, Эовейн? — спросил Эомер. — Почему ей не нашлось места подле Короля? Она достойна таких же почестей. Где ее положили?
И князь Имрахил ответил:
– Госпожа Эовейн была еще жива, когда ее принесли сюда. Разве ты не знаешь об этом?
И в сердце Эомера вошла надежда, а с нею — новая тревога и новый страх. Без единого слова он повернулся и быстро зашагал к выходу. Князь последовал за ним. Уже наступила ночь; в небе вызвездило. Гэндальф тем временем спешил туда же, куда и они, и не один, но в сопровождении незнакомца в сером плаще. Все четверо встретились у двери Обителей, и князь, приветствовав Гэндальфа, молвил:
– Мы ищем Наместника. Нам сказали, что он пребывает в Обителях. Неужели его настигло оружие врага? И где госпожа Эовейн?
– Эовейн здесь. Она жива, но при смерти, — ответил Гэндальф. — Здесь и Фарамир — вы, должно быть, знаете, что его задело отравленной стрелой. Увы — кроме Фарамира, другого Наместника в Гондоре нет, ибо Дэнетор отошел к праотцам и дом его стал пеплом.
Эомер с Имрахилом подивились словам Гэндальфа, но и премного опечалились.
– Воистину, в победе нашей нет радости, ибо заплатить нам пришлось дорого, — молвил Имрахил. — В один день потеряли своих государей Рохан и Гондор. Рохирримами правит отныне Эомер. Но кто будет править Минас Тиритом? Не послать ли все же за Арагорном?
– Он здесь, — отозвался человек в сером плаще, выступая вперед.
В свете фонаря стало видно, что это не кто иной, как Арагорн, но кольчугу его скрывал серый плащ Лориэна, и изо всех знаков королевского достоинства предводитель Следопытов оставил при себе только зеленый камень — дар Галадриэли.
– Я уступил настояниям Гэндальфа и явился, — молвил Арагорн. — Но запомните: пока что я — только командир дунаданов из Арнора. Править Городом, пока не очнется Фарамир, будет князь Дол Амрота. Но я советовал бы тебе, князь, вручить бразды правления Гэндальфу — хотя бы на ближайшие дни, пока война с Врагом еще не окончена.
На этом и порешили. Гэндальф добавил:
– Я бы советовал не тратить времени. Скорее в Обители! Вся надежда — на Арагорна. Ибо мудрая Иорэт вспомнила и пересказала нам древнее слово: «В руке Короля исцеленье найдешь. Сим познáется истинный Владыка».
Арагорн вошел первым, остальные — за ним. У дверей несли стражу два гвардейца в цветах Цитадели: один был высок и широкоплеч, другой — не выше ребенка. При виде входящих низкорослый стражник разинул рот от удивления, потом рожица его расплылась в радостной улыбке, и наконец он воскликнул:
– Бродяга! Вот так встреча! Я–то вмиг догадался, что на черных кораблях приплыл именно ты! Но все голосили: «Пираты, пираты!» — и ничего слушать не хотели. Как ты это проделал, а?
Арагорн, рассмеявшись, взял маленького стражника за руку.
– Встреча и впрямь замечательная! — согласился он. — Но ты уж прости — сейчас не до рассказов.
Имрахил, подняв брови, повернулся к Эомеру:
– Слыхал ли ты, как у нас разговаривают с Королями? «Бродяга»! Смею ли я надеяться, что короновать мы его будем все–таки не под этим именем?
Арагорн обернулся и ответил:
– Конечно, не под этим, ибо на высоком древнем языке я зовусь Элессар — Эльфийский Камень и Энвиатар — Обновитель. — И, сняв с груди зеленый камень, он высоко поднял его. — Но мой род — если мне суждено стать основателем рода — примет и то имя, которое вы только что слышали. На высоком языке Нуменора оно звучит не так уж и плохо: Телконтар. Так будут зваться и все мои потомки.
С этим он вошел в Обители и направился в покои, где лежали больные. По пути Гэндальф поведал остальным о подвиге Эовейн и Мериадока.
– Я узнал об этом от них самих, — прибавил он. — Немало времени провел я у их постелей. Прежде чем погрузиться во тьму и оцепенение, они много разговаривали во сне. Вдобавок, мне даровано видеть многое из того, что происходит вдали от меня.
Арагорн подошел сперва к Фарамиру, потом — к Эовейн и, наконец, к Мерри. Взглянув в их лица и осмотрев раны, он вздохнул.
– Придется пустить в ход все силы и знание, какими я обладаю, — промолвил он. — Жаль, нет здесь Элронда — он старший в нашем роду, и ему дана власть над недугами.
Эомер, видя, что Арагорн обременен великой усталостью и печалью, заметил:
– Тебе, верно, следовало бы отдохнуть или хотя бы вкусить пищи!
Но Арагорн ответил:
– Нет, отдыхать я не стану. Больным, особенно Фарамиру, каждая минута может стоить жизни. Теперь не до отдыха.
Он позвал Иорэт и спросил:
– Есть ли у вас в Обителях запасы целебных трав?
– Есть, господин, — отвечала женщина. — Но, боюсь, мало, на всех нуждающихся не хватит. Знать бы, где найти эти травы! Но в городе, по нынешним временам, среди огня и пламени, все вверх дном перевернулось, а мальчишек, что бегают по нашим поручениям, — раз–два и обчелся. Ну, и дороги все перекрыты. Мы уж запамятовали, когда в последний раз видели на рынке телегу из Лоссарнаха! Но пусть высокородный господин не сомневается, что мы делаем все возможное, даже при нынешней скудости…
– Ну, это мы еще увидим, — ответил Арагорн. — Запомни только, что у нас не только трав, но и времени в обрез, а потому на разговоры его надо тратить осмотрительнее. Есть ли у тебя листья травы ателас?
– Ах, ума не приложу, высокородный господин, — всполошилась Иорэт. — Я и названия–то этого не слыхала. Пойти, что ли, спросить у Главного Знатока зелий? Он знает все старые названия…
– Другое название этой травы — королевский лист, — терпеливо пояснил Арагорн. — Может, припомнишь, госпожа? Так называют ее теперь простолюдины в деревнях.
– Ну, эту–то! — махнула рукой Иорэт. — Так бы высокородный господин и говорил с самого начала. Нет, мы ее не держим. Мне и невдомек было, что она годится на что–нибудь, эта трава. Бывало, идем мы с сестрами по лесу, а я им и говорю: «Вот королевский лист, сестрички, — так прямо и говорю. Странное, говорю, название! И почему эти листики так кличут, ума не приложу! Будь я королем, уж я бы для своего сада выбрала что–нибудь попригляднее». Пахнут они, правда, приятно, если растереть их в ладонях. Хотя «приятно» — не то слово. Если у свежести есть запах, то это он и есть…
– Все правильно, — остановил ее Арагорн. — Послушай–ка, матушка! Если ты любишь Фарамира, дай отдых языку, а я дам работу твоим ногам. Эту траву надо разыскать, слышишь? Весь город перетряхни, госпожа, а хоть один листочек да принеси!
– А если не отыщется, — вмешался Гэндальф, — я сам поскачу в Лоссарнах, а Иорэт посажу за спиной — и пусть она покажет мне лес, где растет эта трава, только к сестрам ее мы съездим как–нибудь в другой раз! Скадуфакс научит ее, что значит спешить!
Отправив Иорэт, Арагорн приказал сиделкам нагреть воды, а сам сел возле Фарамира и, держа его за руку, положил ладонь ему на лоб. Лоб был мокр от пота. Фарамир не пошевелился и ничем не показал, что он чувствует прикосновение Арагорна. Казалось, дыхания в его груди почти нет.
– Жизнь уходит из его тела, — молвил Арагорн, поворачиваясь к Гэндальфу. — Но причиной тому вовсе не рана. Смотри! Она уже затягивается! Если бы ты оказался прав и его действительно ранил Назгул, Фарамир умер бы той же ночью. Скорее всего это была стрела какого–нибудь южанина. Ее сохранили?
– Стрелу вынул я, — припомнил Имрахил. — Но где же было ее сохранить, когда меня ждала битва? Стрела как стрела — точнее, это была даже не стрела, а дротик, какими действительно пользуются все южане. Но мне показалось, что дротик все–таки летел сверху и был выпущен Крылатой Тенью. Иначе как объяснить жар и беспамятство? Ведь рана не так уж и глубока, да и для жизни не опасна. Как ты это объясняешь?
– Думается, здесь все сошлось воедино, — сказал Арагорн. — Усталость, гнев отца, рана — и, что хуже всего, Черное Дыхание. Воля Фарамира крепка, но он побывал в опасной близости от Тьмы еще до битвы за стенами. Тень ее наползала на него постепенно, исподволь, а он, сражаясь за сторожевые посты, не замечал этого. Если бы только я подоспел раньше!
В покой вошел Главный Знаток зелий.
– Высокородный господин спрашивал про королевский лист? — осведомился он с поклоном. — Да будет ему известно, что это название простонародное. Наука именует сию траву ателас. Но те, кто не забыл еще высокого языка Валинора…[577]
– Мне нужна трава, и мне все равно, как ее называть — асеа аранион или королевский лист, лишь бы она отыскалась, — прервал его Арагорн.
– Прошу простить меня, достойный господин, — снова поклонился Знаток. — Вижу, вы человек ученый, не просто военачальник. Но увы! Мы не держим этого снадобья в Обителях Целения. Сюда попадают только тяжелораненые и одержимые различными недугами. Эта же трава, насколько мне известно, не имеет целительной силы — только освежает воздух и распространяет приятное благоухание, рассеивая мимолетную усталость… Если, конечно, не принимать всерьез разных стишков сомнительного происхождения, которые женщины, вот как досточтимая Иорэт, например, повторяют, не вникая в значение слов:
Когда повеет черной мглой
И встанут призраки стеной,
Чтоб свет в кромешной тьме не гас,
Приди на помощь, ателас,
И, умирающих целя,
Вернись в ладони Короля!
Мне известны сии слова, но я привык считать, что это просто побасенка из тех, что вечно на языке у говорливых кумушек. Посудите сами, любезнейший, много ли тут смысла? Однако справедливости ради следует отметить, что старожилы лечатся от головной боли, дыша отваром этой травы…
– Тогда, именем Короля, беги и отыщи мне какого–нибудь запасливого старика — только, ради всего святого, посообразительнее и не слишком начитанного, а то, чувствую, толку не будет! — вскричал Гэндальф.
Арагорн опустился на колени подле Фарамира и положил руку ему на лоб. Видно было, что идет жестокая борьба. Арагорн побледнел от усталости. Время от времени он повторял имя Фарамира, но голос его звучал все тише и тише, будто он углублялся в неведомую темную долину в поисках заблудившегося друга и звал его по имени.
Наконец в комнату влетел Бергил и вручил Арагорну шесть листиков, завернутых в тряпицу.
– Вот королевский лист, господин, — задыхаясь, выпалил мальчик. — Правда, не больно–то свежий. Уже недели две, как сорвали, а то и больше. Сгодится?
Он взглянул на Фарамира и разразился рыданиями.
Но лицо Арагорна просветлело.
– Конечно, сгодится! — заверил он Бергила. — Самое страшное позади. Оставайся здесь и не грусти!
Взяв два листа, он подышал на них, растер в ладонях — и комната наполнилась живым и свежим запахом; все вокруг как будто очнулось ото сна и, звеня, заискрилось радостью. Тогда Арагорн бросил листья в чаши с горячей водой, которые велел перед собой поставить, — и у всех сразу же стало легче на душе. Комнату наполнило благоухание, свежее, словно весть о росистых и безоблачных утрах Блаженной Страны Вечного Цветения, о которой на скудном и невнятном языке твердят нам скоропреходящие зеленые весны земли. Арагорн встал; глаза его смеялись, и казалось, силы вернулись к нему. Он поднес сосуд к лицу спящего Фарамира.
– Надо же! — шептала Иорэт сиделке, стоявшей рядом с ней. — Рассказать — не поверят! Травка–то, гляди, не так проста, как думают. Так пахли розовые сады в Имлот Мелуи[578], когда я была девчонкой. Сам король не погнушался бы!
Вдруг Фарамир шевельнулся, открыл глаза и посмотрел на склонившегося над ним Арагорна. В глазах у него затеплились узнавание и любовь.
– Ты звал меня, о Повелитель? Я здесь. Что прикажет мне Король?
– Я приказываю тебе покинуть страну теней и проснуться, — велел Арагорн. — Ты утомлен. Отдыхай, вкушай пищу, набирайся сил и будь готов к встрече со мной. Я вернусь и призову тебя.
– Я буду готов, государь. Разве можно предаваться праздности, когда в Гондор вернулся Король?
– Ну что ж, тогда прощай до времени! — сказал Арагорн. — Во мне нуждаются другие, и я должен идти к ним!
Вместе с Гэндальфом и Имрахилом он покинул комнату, но Берегонд с сыном, которым не сдержать было слез радости, остались у постели Фарамира. Пиппин поспешил за Гэндальфом и, закрывая дверь, услышал голос Иорэт:
– Король! Слыхали?! А я что говорила? «В руке Короля исцеленье найдешь» — так сразу и сказала!
Слова эти проникли за стены Обителей, и вскоре по всему Городу из уст в уста передавали весть о возвращении истинного Короля, несущего людям исцеление.
Между тем Арагорн склонился над Эовейн.
– Тяжелая рана. И какой сокрушительный удар! — молвил он. — Однако я вижу, что за сломанной рукой ухаживали с должным тщанием. Кость срастется, если у королевны достанет сил выжить. Но искалечена левая рука, державшая щит, а главное зло гнездится в правой. Эта рука цела, но жизни в ней нет. Увы! Эовейн пришлось сразиться с противником, далеко превосходившим ее по силе, как телесной, так и духовной. Чтобы поднять меч на такого врага, нужно быть крепче стали, но прежде всего — нужно устоять и не упасть замертво от ужаса… И вот злой рок столкнул их лицом к лицу. Воистину злой, ибо среди королевских дочерей нет ни одной, что была бы прекраснее Эовейн из рода Эорла. Но как найти мне слова, чтобы сказать о ней? Когда я впервые взглянул на нее и понял, как она несчастлива, мне показалось, что передо мною белый цветок, прямой, гордый и прекрасный, как лилия. Но цветок этот был тверд и крепок, словно сами эльфы выковали его из стали. А может, это была не сталь, а лед, может, сок цветка сковало заморозками, так что он до корней пропитался горечью и, по–прежнему прекрасный с виду, обречен был вот–вот надломиться и зачахнуть? Болезнь королевны началась далеко не вчера. Верно ли я говорю, о Эомер?
– Дивлюсь, что ты спрашиваешь, о Повелитель, — ответил тот. — Я думаю, что твоей вины в этом нет, как и ни в чем другом. Но я знаю, что мороз не коснулся сестры моей Эовейн, доколе она не встретила на своем пути тебя. Правда, и прежде знала она тревогу и страх и поверяла их мне в те дни, когда Король был околдован наговорами Червеуста. Эовейн пеклась о Теодене и с каждым днем все больше страшилась за него. Но не это привело ее к последней черте!
– Друг мой, — вмешался Гэндальф. — Ты богат: у тебя есть кони, бранные подвиги и вольные равнины. А сестра твоя, Эовейн, родилась женщиной. Но духом она не слабее тебя и не уступит тебе в храбрости — и это по меньшей мере! Но, в отличие от тебя, ей в удел достались не подвиги, а домашние хлопоты. Она принуждена была заботиться о старике, которого она, правда, любила, как отца. И все же для нее пыткой было смотреть, как он день ото дня дряхлеет и теряет силы вместе с разумом. Она изнывала от унижения. Палка, на которую опирался Король, и та была, казалось ей, более в чести. Наивно думать, что у Червеуста недостало яда и на ее долю. «Ты выжил из ума, старик, и слишком много возомнил о себе! Что такое Дом Эорла? Дымная лачуга, полная пьяных головорезов, чьи отпрыски ползают на полу среди собак…» Узнаешь? Это слова Сарумана, а Червеуст был прилежным учеником! Хотя под кровом Теодена он, конечно, изъяснялся не так откровенно и, по–видимому, старался выбирать выражения… Знай, государь, что только любовь к тебе и верность долгу налагали печать на уста твоей сестры — иначе ты мог бы услышать подобные слова и от нее самой. Кто знает, о чем говорила она с темнотой — одна, горькими бессонными ночами, когда ей казалось, что жизнь идет на убыль, что четыре стены смыкаются вокруг, словно стены клетки, а сама она — дикий зверь в неволе!..
И умолк Эомер, и взглянул на сестру другими глазами, — перед ним в новом свете, один за другим, прошли чередой все прожитые вместе дни.
Молчание нарушил Арагорн:
– То, о чем ты говоришь, Эомер, не укрылось от меня. Но скажу тебе вот что: из всех зол и тягот, какие хранит в запасе судьба, нет ничего столь горького и позорного для мужа, как снискать любовь прекрасной и бесстрашной девы и не иметь возможности ответить ей тем же. Скорбь и жалость не оставляли меня с того самого утра в Дунхаргской Крепости, когда я распрощался с твоей сестрой. Проводив меня, она похоронила последнюю надежду, и, признаюсь, страх за нее заглушал в душе моей даже страх перед Мертвыми. Но знай, Эомер, тебя она любит по–настоящему, меня же — нет. Ибо тебя она знает, а во мне любит лишь тень, грезу, игру собственного воображения. Со мной в ее жизнь вошли чаяние славы, мечта о великих подвигах и дальних странах, не похожих на степи родного Рохана. Я могу исцелить ее тело и вызвать ее из долины теней. Но что даст ей пробуждение? Надежду? Отчаяние? Забвение? Этого я не знаю. Однако, если она изберет отчаяние, она умрет. Здесь нужна другая помощь, какой я — увы! — дать не могу. Увы, говорю я, ибо своими подвигами Эовейн заслужила, чтобы имя ее встало в ряду самых великих и славных королев мира!
Арагорн наклонился и взглянул в лицо Эовейн — белое, как лилия, холодное, как иней, и застывшее, словно лик каменного изваяния. Он коснулся губами ее лба и тихо позвал:
– Эовейн, дочь Эомунда, проснись! Твоего врага больше нет!
Эовейн не шевельнулась — только глубоко вздохнула. Белая ткань на ее груди поднялась и опала. Арагорн взял еще два листа ателас, бросил в кипяток и обтер этим отваром лоб Эовейн и ее правую руку, холодную, неподвижно лежащую поверх покрывала.
То ли и в самом деле наделен был Арагорн забытой благодатью Запада, то ли его слова о королевне Эовейн так подействовали на стоявших вокруг, — но, когда в комнате повеяло чудотворным ароматом королевского листа, всем померещилось, будто в окно подул ветер, чистый, новорожденный, не смешанный ни с чьим дыханием, словно прилетел он со снежных вершин, откуда уже недалеко до звезд, — а может, с дальних серебристых берегов, омываемых пенными морями?
– Проснись, Эовейн, Владычица Рохана! — повторил Арагорн, беря правую руку королевны в свою и чувствуя, как теплеет, возвращаясь к жизни, ее ладонь. — Проснись! Тень миновала. Мир отмыт и очищен от тьмы!
С этими словами он отступил и вложил ладонь Эовейн в руку Эомера.
– Позови ее, — шепнул он и неслышно вышел из комнаты.
– Эовейн, Эовейн! — воскликнул Эомер сквозь слезы.
И вдруг Эовейн открыла глаза и проговорила:
– Эомер! Как я рада! Мне сказали, что ты убит!.. Но нет, это говорили черные голоса из моего сна. Сколько же я спала?
– Недолго, сестра! Не думай об этом!
– Что–то я устала, — недоуменно произнесла Эовейн. — Странно! Мне надо бы немного отдохнуть. Скажи только, что с Королем?.. Нет! Я знаю. Увы! Не говори мне, что это был сон! Он погиб, как и предвидел!
– Он погиб, — подтвердил Эомер. — Но перед смертью простился с тобой и сказал, что ты была ему дороже дочери. Тело его покоится сейчас в Большом Башенном Зале Гондора.
– Это горестная весть, — закрыла на мгновение глаза Эовейн, но тут же вновь подняла веки. — Но — и радостная! В минувшие темные дни я даже мечтать не могла, что все кончится именно так! Мне представлялось, что Дом Эорла пал ниже самой обыкновенной пастушьей хижины… А где королевский оруженосец, невеличек? Эомер, ты должен посвятить его в рыцари. Он поистине доблестный воин!
– Он здесь, в Обителях, и я сейчас пойду прямо к нему, — вмешался Гэндальф. — А Эомер побудет с тобой, о Эовейн. Пока не окрепнешь, тебе лучше не вести разговоров о войне и скорби!.. Для всех нас твое пробуждение — великая радость. Скоро ты будешь здорова и окрылишься надеждой, о доблестная госпожа!
– Здорова? — переспросила Эовейн. — Может статься, я и выздоровею. Если найдется пустое седло, если я смогу заменить какого–нибудь павшего воина, если Гондору и Рохану нужны будут бойцы — пожалуй… А что до надежды — не знаю.
Гэндальф и Пиппин вошли в комнату, где лежал Мерри, и застали Арагорна уже у его постели.
– Бедняга Мерри! — воскликнул Пиппин и бросился к другу: ему показалось, что тому гораздо хуже. Лицо Мерри посерело и осунулось, словно на плечи маленькому хоббиту легли годы забот и скорбей, и Пиппин вдруг испугался, что Мерри умрет.
– Не волнуйся, — удержал его Арагорн. — Я пришел вовремя и вызвал его назад. Он выбился из сил, пережил боль и горе — и, кроме того, с ним приключилось то же, что с Эовейн: он ранил Черного Всадника, а коснуться Назгула — все равно что коснуться смерти. Но это скоро пройдет. У твоего друга живет слишком сильный и веселый дух, так что зло нетрудно будет поправить. О своем горе Мериадок не забудет, но это только придаст ему мудрости и не омрачит сердца.
Арагорн положил руку на голову Мерри, ласково погладил русые кудри, коснулся закрытых век и позвал хоббита по имени. Когда же благоухание ателас разлилось в воздухе, и в комнате зацвели сады, и невидимые пчелы зажужжали над полуденной вересковой поляной, Мерри вдруг открыл глаза, огляделся и объявил:
– Чтой–то я проголодался. Который час?
– Здесь давно отужинали, — обеспокоился Пиппин, — но я постараюсь чего–нибудь раздобыть, если меня не прогонят…
– Насчет этого можешь не тревожиться, — заверил Гэндальф. — Всаднику Рохана, покрывшему себя немеркнущей славой, будут по первому требованию предоставлены любые яства и пития Минас Тирита!
– Тогда порядок, — успокоился Мерри. — В таком случае сначала я перекушу, а потом хорошо бы трубочку… — Но тут его лицо вдруг затуманилось. — Нет! Трубку не надо. Курить я, наверное, больше никогда не буду.
– Это еще почему? — опешил Пиппин.
– Как тебе сказать, — ответил Мерри, с трудом подыскивая слова. — Потому что… потому что он умер, понимаешь? Я заговорил о трубке и сразу же все вспомнил. Как он со мной прощался, как жалел, что мы так и не поговорили про курительное зелье. Это были чуть ли не последние его слова. Теперь я не смогу и одной затяжки сделать, чтобы не вспомнить про него, и про этот день, и про то, как мы в первый раз увидели его в Исенгарде, и как он милостиво с нами обошелся!
– Напротив — кури и вспоминай о нем! — возразил Арагорн. — Теоден обладал поистине благородным сердцем. Он был великим Королем и сдержал клятву. Он поднялся над Тенью, и последнее его утро было ясным. Служба твоя оказалась краткой, но ты должен хранить благодарную память о ней до конца дней своих, ибо ты сподобился великой чести!
Мерри грустно улыбнулся:
– Что ж, ладно… Если только Бродяга добудет мне все необходимое, я, так и быть, не откажусь. Стану курить и размышлять. Вообще–то у меня в мешке было курительное зелье, причем самое отборное, Саруманово, но куда подевался мешок, лучше не спрашивайте — ни за что не вспомню!
– Достопочтенный Мериадок! — сдвинул брови Арагорн. — Если ты думаешь, что я прошел сквозь горы и проложил себе мечом и огнем дорогу к Морю только для того, чтобы доставить щепотку зелья беспечному вояке, который умудрился обронить на поле боя походную сумку, — ты сильно ошибаешься! Не можешь отыскать свою котомку — обратись к здешнему Знатоку зелий. Он сообщит тебе, что сведений о достоинствах требуемого растения у него нет, но что в народе оно называется Западным, в науке известно как галенас[579], а на других языках, еще более ученых, зовется так–то и так–то. Потом он угостит тебя парочкой полузабытых заклинаний, которых и сам хорошенько не понимает, и, наконец, с сожалением уведомив, что в Обителях Целения такого зелья нет и никогда не было, удалится, оставив тебя размышлять над мудреными судьбами слов и названий. Я же, с твоего разрешения, пойду и предамся тому же, что и ты, потому что на такой постели, как твоя, в последний раз я нежился не позднее чем в Дунхаргской Крепости. К тому же я не ел со вчерашнего утра.
Мерри схватил и поцеловал руку Арагорна.
– Мне ужасно стыдно! — воскликнул он. — Иди поскорее отдыхать! Вот ведь что получается: как сели мы тебе на шею тогда в Бри, так все никак и не слезем! Но так уж наш брат хоббит устроен, что в серьезные минуты у нас на языке одни пустяки. Мы всегда говорим совсем не то, что хочется, — а почему? Потому что боимся сказать лишнее. Когда нету места шуткам, мы сразу теряемся…
– Знаю, — сказал Арагорн. — Иначе не платил бы тебе той же монетой. Да здравствует неувядающий дух Заселья!
Поцеловав Мерри, он вышел. Гэндальф последовал за ним.
Пиппин остался с Мерри.
– Ну скажи, кого сравнить с Арагорном? — вздохнул он, проводив взглядом уходящих. — Разве что Гэндальфа! Мне кажется, они в чем–то сродни… Кстати, простофиля ты мой драгоценный, твоя сумка здесь, под кроватью, и во время разговора Бродяга прекрасно ее видел. Когда мы встретились, она была у тебя за спиной! Но у меня и у самого кое–что осталось. Не побрезгуй! Долгодольское зелье, высший сорт! Набивай трубочку, а я сбегаю поищу, чем подкрепиться. Пора спускаться на землю! Мы, Тукки и Брендибэки, в небесах долго не выдерживаем… Вершины не про нас.
– Не про нас, — признался Мерри. — Во всяком случае, пока. Уж не про меня — это точно… Но зато мы теперь их видим, эти вершины, и чтим их, правда? Я думаю, каждый должен любить то, что ему положено по его чину, и не мучиться. Надо же с чего–то начинать, надо иметь корни — а чернозем у нас, в Заселье, хороший, и глубина — в самый раз!.. Но есть вещи и глубже, и выше. Если бы их не было, никакой Старикан Гэмги не смог бы мирно копаться в своем огороде, что бы он сам про это ни думал! Хорошо, что я хоть одним глазком глянул наверх… Не пойму только, с чего это я так разговорился. Дай–ка мне скорее щепотку зелья и достань, пожалуйста, трубочку из моего мешка, если она в целости!
Тем временем Арагорн и Гэндальф направились к Главному Управителю Обителей Целения и посоветовали ему подольше не отпускать Фарамира и Эовейн и окружить их особым вниманием.
– Королевна Эовейн вскоре пожелает подняться с постели и покинуть Обители, — предупредил Арагорн, — но, если Целителям удастся ее удержать, надо, чтобы она пробыла у вас хотя бы с десяток дней.
– Что касается Фарамира, — прибавил Гэндальф, — вскоре ему так или иначе станет известно, что отец его умер. Но правда о безумии Наместника до времени должна быть скрыта от его сына. Он не должен знать ее, пока не поправится и не приступит к своим новым обязанностям. Проследите, чтобы свидетели — Берегонд и периан — не проговорились.
– А второй периан, по имени Мериадок? Он тоже пока еще находится под моей опекой, — напомнил Управитель.
– Скорее всего, завтра он сможет встать. Разрешите ему, если попросит. Может, под присмотром друзей, даже погулять по саду.
– Сколь живучее племя! — подивился Управитель, качая головой. — Прочностию они подобны кремню!
У входа в Обители между тем собралась толпа, желавшая видеть Арагорна, и, когда он появился, все устремились следом. Едва успел он встать из–за трапезы, как люди окружили его с просьбами: кто умолял исцелить родича, кто — друга, умирающего от ран или пораженного Черной Немощью. Тогда Арагорн встал, и вышел к толпе[580], и послал за сыновьями Элронда, и до поздней ночи они втроем врачевали и целили несчастных. По городу разнеслась молва: «Король! Король вернулся!» Скорые на язык гондорцы в первый же день прозвали Арагорна Эльфийским Камнем — по зеленому камню, сверкавшему у него на груди. Так подтвердил его собственный народ имя, предреченное Арагорну в колыбели.
Когда же силы покинули Арагорна, он завернулся в плащ, незаметно ушел из города, вернулся в свой шатер и заснул на краткое время. А рано утром на Белой Башне взвился флаг Дол Амрота — белый корабль на синей воде, подобный белому лебедю, и все дивились, глядя на Башню и гадая: вправду город их посетил Король или то было видение?
Глава девятая.ПОСЛЕДНИЙ СОВЕТ
Настало первое утро после битвы, и было оно ясным. По небу плыли легкие облака, ветер сменился на восточный. Леголас и Гимли, поднявшись чуть свет, испросили разрешения покинуть военный стан — им не терпелось подняться в Город и повидаться с Мерри и Пиппином.
– Рад был узнать, что они живы, — говорил Гимли. — Натерпелись мы с ними горя в роханских степях! Жаль было бы, если такие труды и пропали бы впустую!
Эльф с гномом рука об руку вошли в Минас Тирит, и горожане на улицах дивились, видя столь странную пару. Леголас был прекрасен лицом, как ни один человек никогда не был и не будет. Он шел по утренним улицам, напевая какую–то эльфийскую песню чистым, звонким голосом, а Гимли тяжело шагал рядом, поглаживая бороду и глазея по сторонам.
– В работе с камнем они понаторели, — сделал он заключение, внимательно осмотрев стены домов. — Но кое–где кладка могла бы быть получше, да и камни мостовой я бы пригнал ровнее. Когда Арагорн примет здешние дела, надо будет предложить ему службу каменщиков из Одинокой Горы. Тогда у него будет столица всем на зависть!
– Тут слишком мало садов, — посетовал Леголас. — Эти дома мертвы. Здесь недостает зелени, которая росла бы и радовалась солнцу. Если Арагорн действительно примет здешние дела, Лесной Народ пришлет ему в дар певчих птиц и деревья, которые никогда не умирают…
Наконец они предстали перед князем Имрахилом, и Леголас, взглянув на него, поклонился в пояс, ибо признал в князе эльфийскую кровь.
– Приветствую тебя, о князь! — воскликнул он. — Давно покинули рощи Лориэна соплеменники Нимродэли, но, видимо, не все они отплыли из гаваней Амрота на запад[581], за Море!
– Наши легенды говорят то же самое, — ответил князь. — И все же вот уже много лет не видели мы у себя сыновей благородного племени эльфов, и я дивлюсь нашей встрече в эти дни войны и скорбей. Что привело тебя сюда?
– Я — один из Девяти, что начали свой путь из Имладриса, ведомые Митрандиром, — молвил Леголас. — А прибыл я сюда вместе с моим другом, гномом Гимли, и Повелителем Арагорном. Мы хотим видеть наших друзей — Мериадока и Перегрина, которые, как говорят, находятся под твоей опекой.
– Вы найдете их в Обителях Целения. Я провожу вас туда, — предложил Имрахил.
– Нам довольно будет и менее достойного провожатого, — поклонился Леголас. — Ибо я принес тебе весть от Арагорна. Он не хотел входить в Город до срока, но сейчас явилась безотлагательная необходимость немедленно собрать совет военачальников, а посему Король просит тебя и Эомера Роханского спуститься к его шатру, где вас уже ожидает Митрандир.
– Мы явимся незамедлительно, — обещал Имрахил, и, обменявшись учтивостями, они расстались.
– Вот благородный муж и великий вождь племени людского! — молвил вслед ему Леголас. — Какова же была слава Гондора в пору расцвета, если даже теперь, на закате, являются в нем подобные мужи?
– А какие у них были каменщики! — подхватил Гимли. — Древние постройки сработаны добротнее всего. Обычная история у людей! Все–то они ждут урожая, сеют пшеницу — и вдруг грянут весенние заморозки, или летний град побьет поля, и где он, урожай, где они, обещания?
– Однако редко бывает, чтобы пропал весь посев, — возразил Леголас. — Иной раз переждет зерно непогоду, схоронившись где–нибудь в пыли и перегное — а потом возьмется и прорастет[582], когда уже и не ждет никто. Дела людей еще и нас переживут, Гимли!
– И все же в конце концов останется только руками развести. Всем их делам и замыслам одно название: могло–быть–да–нету…
– Будущего не дано провидеть даже эльфам, — вздохнул Леголас.
Тут подошел провожатый от князя Имрахила, посланный доставить эльфа и гнома в Обители Целения. Хоббитов они застали в саду, и встреча получилась радостной. Друзья долго гуляли среди деревьев и беседовали, наслаждаясь временным покоем и отдыхом на утреннем ветру, что овевал верхние ярусы города. Когда Мерри устал, все четверо устроились на стене спиной к зеленому саду и лицом к сверкающему на солнце Андуину, катившему волны в такую даль, где даже зоркие глаза Леголаса не могли ничего разглядеть, — к широким равнинам, в зеленую дымку Лебеннина и Южного Итилиэна.
Беседа продолжалась, но Леголас смолк и вглядывался вдаль — туда, откуда светило солнце. В небе над Андуином парили большие белые птицы, явно прилетевшие с Моря.
– Смотрите! — вскричал эльф, заметив их. — Чайки! Они летят в глубь Средьземелья. Но почему? Эти птицы снова растревожили мне сердце! В первый раз я увидел их у Пеларгира, когда мы скакали к кораблям, на бой. Я услышал их крик и сразу остановился как вкопанный. Война сразу вылетела у меня из головы. Чайки кричали и плакали, и в их жалобах звучала весть о Море. Увы! Море! Я так его и не увидел. Но у каждого из моих сородичей в сердце заложена тоска по Морю, и будить ее опасно. Горе мне! Зачем только я услышал тех чаек?.. Не будет мне больше покоя под сенью дубов и вязов…
– Не говори так! — возразил Гимли. — Нам еще предстоит многое увидеть в Средьземелье! Нас ждут великие дела. Ежели все Благородное Племя надумает отправиться в Гавани, мир для тех, кто обречен остаться, сделается гораздо скучнее!
– Да уж, скука будет ужасная, — поддержал его Мерри. — Ты уж не уходи в Гавани, Леголас! Тут, в Средьземелье, всегда найдутся существа, кому ты будешь нужен, большие и маленькие, — и будь уверен, среди них не преминет затесаться парочка мудрых гномов вроде Гимли. Во всяком случае, я очень на это надеюсь! Правда, сдается, худшее в этой войне еще впереди… Скорее бы, что ли, она кончилась, и в нашу пользу, если можно!
– Да что ты каркаешь? — взвился Пиппин. — Ты что, не видишь — солнце светит вовсю, и мы будем вместе еще целый день, а глядишь — и два. К тому же мне не терпится вас послушать. Не тяни, Гимли, начинай! Вы с Леголасом уже раз пятнадцать намекали, что Бродяга втянул вас в какое–то невероятное приключение, но толком от вас ничего не добьешься!
– Тут–то оно светит, солнце, — вздохнул Гимли. — Но я предпочел бы не вызывать из тьмы память о нашем последнем походе. Знай я тогда, чтó мне предстоит, ни за что не вступил бы на Тропу Мертвых — даже ради дружбы!
– На Тропу Мертвых? — переспросил Пиппин. — Я слышал эти слова от Арагорна и все думаю — что бы они значили? Объясни!
– Без особой охоты, — сказал Гимли. — Честно сказать, я там не на шутку опозорился. Это я–то — Гимли, сын Глоина, который всегда считал себя выносливее любого человека и был уверен, что под землей гном всегда даст эльфу десяток очков вперед! Но вышло не так… Меня удержала только воля Арагорна.
– Не только воля! Ведь ты его еще и любишь, — поправил Леголас. — Арагорна любят все, кому довелось узнать его поближе, — даже эта холодная роханская королевна. Мы покинули Дунхаргскую Крепость на ранней заре, за день до того, как туда прибыл Король Рохана. Людей объял такой страх, что никто не пожелал даже взглянуть на наш отъезд — никто, кроме королевны Эовейн, которая лежит сейчас внизу, в Обителях, раненая. Прощание было таким горьким, что у меня защемило сердце…
– У меня сердце щемило только за себя, — признался Гимли. — На остальных меня не хватало. Нет! Я не стану ничего рассказывать!
Он смолк и сжал губы, но Пиппин и Мерри так упрашивали, что в конце концов Леголас сдался:
– Ну хорошо, давайте расскажу я, но ровно столько, сколько надо, чтобы вы успокоились, — не больше. Мне это сделать легче — я не испытывал страха. Человеческие призраки бледны и бессильны. Впрочем, я всегда так думал…
И он коротко поведал о заклятой дороге сквозь горы, о призрачном смотре на горе Эрех и о великом переходе от Эреха к Пеларгиру, городу на Андуине, до которого от Черного Камня девяносто и три лиги пути.
– Четыре дня и четыре ночи, и еще почти целый день мчали нас лошади от Черного Камня, — рассказывал эльф. — Как ни странно это звучит, но я поверил в удачу именно благодаря Тени Мордора. Когда она настигла нас, войско призраков сразу как–то окрепло, уплотнилось, стало куда страшнее и внушительнее. Я разглядел среди них и конных, и пеших, но неслись они все с одинаковой скоростью, молча — только глаза сверкали. На высотах Ламедона они перегнали нас и, не запрети им Арагорн, ушли бы вперед. Он скомандовал — и они вновь заняли свое место. «Даже Мертвые покорны его воле, — подумал я. — Значит, они и впрямь могут сослужить нам службу!» Первый день мы скакали еще при свете, но наутро солнце уже не встало, а мы, оставив позади Кирил и Рингло, мчались все дальше и дальше. На третий день нас встретил Линхир[583], что недалеко от устья реки Гилраин[584]. Там ламедонцы защищали переправу от разъяренных пиратов из Умбара и харадцев, что поднялись вверх по реке. Но все — и защитники, и нападающие — разбежались, стоило нам только появиться. Все кричали в один голос: «Король Мертвых! Король Мертвых!» Только у Ангбора, правителя Ламедона, достало мужества нас встретить. Арагорн велел ему собрать своих воинов и, если те смогут перебороть страх, следовать за Серым Войском. «В Пеларгире вы будете нужны наследнику Исилдура», — сказал он. Мы переправились через Гилраин, обратив в бегство союзников Мордора, и на другом берегу остановились передохнуть. Но вскоре Арагорн поднял нас со словами: «Вставайте! Минас Тирит уже в кольце осады. Как бы город не пал раньше, чем мы придем на помощь!» И мы, не дожидаясь утра, снова оседлали коней и во весь опор понеслись по лугам Лебеннина.
Леголас остановился, вздохнул и, глядя на юг, тихо пропел:
– В песнях моего народа луга Лебеннина зелены, — продолжал эльф. — Но теперь они были темны, серы и пустынны в черной ночи, лежавшей пред нами. Не встречая препятствий, мы мчались всю ночь и весь день, топча траву и цветы, и гнали врагов перед собой, пока не оказались на берегу Великой Реки. Мне пригрезилось, что мы на берегу Моря, ибо Андуин широко разливается в том месте и по его берегам кричат бесчисленные чайки. Там я впервые услышал их крик. Не напрасно предостерегала меня Владычица! Теперь я слышу его везде…
– Что до меня, то я на птиц не глядел, — вмешался Гимли. — Не до того было! Сразу же завязался бой, и нешуточный. В Пеларгире стоял главный умбарский флот — пятьдесят больших кораблей и без счета малых. Многие из тех, кого мы преследовали, достигли гавани раньше нас, и страх пришел туда вместе с ними, так что некоторые суда успели сняться с якоря и отплыть: они пытались уйти вниз по Реке или переждать у противоположного берега. Многие корабли помельче горели. Харадримы, загнанные в ловушку у самой кромки воды, повернулись к нам лицом: они решили не сдаваться и были готовы на все. Увидев, как нас мало, они расхохотались, ибо их войско все еще было огромно. Тогда Арагорн осадил коня и крикнул: «Именем Черного Камня, вперед!» И тут призраки — а до сих пор они держались позади нас — серой волной хлынули вперед, сметая все на своем пути. До моих ушей доносились приглушенные крики, далекие голоса рогов[588], ропот несчетных голосов — но все это походило скорее на эхо, дальнее эхо какой–то забытой, много лет назад закончившейся битвы. Обнажены были бледные мечи, но я не узнал, так же ли они оказались остры, как прежде, поскольку, кроме страха, Мертвым не потребовалось никакого оружия. Никто не мог противостоять им. Они взобрались на корабли, оставшиеся у причала, и перебрались оттуда по воде на те суда, что бросили якорь посреди Реки. Матросы все до одного обезумели от ужаса и попрыгали за борт. Остались только рабы, прикованные к веслам. Враги разлетались перед призраками, словно осенние листья в бурю, и за считанные минуты мы овладели всем берегом. На каждый из больших кораблей Арагорн послал одного из Дунаданов, чтобы успокоить галерников и снять с них цепи. Еще не кончился этот темный день, а нам уже не с кем было биться. Кто не утонул — бежал на юг, надеясь добраться до родных мест по суше. Странно мне показалось и чудно, что замыслы Мордора сокрушились именно благодаря теням, вызванным из мрака и сеющим страх!.. Враг был разбит его же оружием!
– Да, странно и чудно, — согласился Леголас. — В тот час я думал, глядя на Арагорна: каким великим и грозным властелином мог бы стать человек с такой сильной волей, если бы взял Кольцо себе! Нет, не зря Мордор трепещет перед ним. Но дух Арагорна слишком благороден, чтобы Саурон мог постичь его. Разве наш друг не из потомков Лутиэн? А ее род никогда не оборвется[589], хотя бы прошло еще бессчетное множество лет…
– Ну, гномьи глаза так далеко не видят, — усмехнулся Гимли. — Но Арагорн в тот день и правда был велик. Не чудо ли? Вся черная армада перешла в его руки! Он выбрал самый большой корабль и взошел на борт. Затем он приказал трубить во все боевые трубы, какие остались после бегства врагов. Призрачное войско хлынуло с кораблей на берег и собралось там. Мертвые стояли молча. Их было бы трудно заметить, если бы не множество поблескивавших алым блеском глаз — в них отражалось все еще бушевавшее на кораблях пламя. Арагорн во всю мощь своего голоса обратился к ним:
«Слушайте слово того, кто наследует Исилдуру! Ваша клятва исполнена. Идите и не нарушайте более мира в долинах! Идите и обретите покой!» Тогда Король Мертвых выступил вперед и переломил пополам свое копье. Бросив обломки наземь, он отвесил низкий поклон, повернулся — и войско призраков стало быстро удаляться и рассеялось в воздухе, что твой туман, когда внезапно подует сильный ветер. Мне показалось, что я спал и проснулся… В эту ночь мы отдыхали, но остальным пришлось крепко потрудиться. Много пленных было освобождено нами в том сражении. Среди них были и гондорцы, захваченные во время набегов. Вскоре подоспели жители Этира и Лебеннина, а следом — Ангбор из Ламедона и всадники, которых ему удалось собрать. Ужас, наведенный призраками, развеялся, как и само Серое Войско, и люди пришли к нам на помощь: они хотели увидеть наследника Исилдура. Имя его было на устах у всех, и весть распространялась, как пожар в ночи… Ну вот почти и все. За один вечер и одну ночь корабли были подготовлены к отплытию, и на утренней заре флот двинулся вверх по Великой Реке. Сейчас кажется, что прошло сто лет, а на самом деле это случилось всего лишь позавчера, на шестые сутки после нашего выхода из Дунхаргской Крепости. Арагорна по–прежнему снедала тревога — он видел, что времени остается мало. «От Пеларгира до Харлондских пристаней сорок две лиги, — говорил он. — Если за сутки мы не преодолеем их — все пропало». На веслах теперь сидели свободные люди, и гребли они в полную силу. Но плыли мы все–таки очень медленно — паруса провисли, течение супротивное… В Пеларгире мы вышли победителями, и все же на душе прямо кошки скребли. Я совсем пал бы духом, если бы не Леголас. Гляжу, а он смеется! «Выше бороду, сын Дьюрина! Вспомни–ка старое присловье: «Нет напасти — нет и надежды»!» Но в чем наша надежда, он не объяснил. К ночи ничего не изменилось — разве что тьма обступила корабли еще теснее. Наши сердца горели нетерпением, ибо тучи на севере озарял отсвет дальнего зарева, и Арагорн сказал: «Минас Тирит в огне». Но к полуночи надежда все–таки забрезжила. Опытные моряки из Этира, посмотрев на юг, определили, что погода меняется. Еще задолго до рассвета паруса поймали ветер, корабли ускорили ход, а на рассвете пена под нашими форштевнями забелела в лучах солнца. Ну а в третьем часу утра, как вы уже знаете, мы, при ярком солнце и попутном ветре, подошли к причалу, развернули королевское знамя и вступили в битву. Что бы потом с нами ни случилось, это был великий день и великий час!
– Да, чем бы дело ни кончилось, такие подвиги не меркнут, — кивнул Леголас. — Пройти по Тропе Мертвых — великое дело, и оно будет жить в памяти поколений, даже если в Гондоре не останется никого, чтобы воспеть его.
– Да, пожалуй, до песен может и не дойти, — кивнул Гимли. — У Арагорна и Гэндальфа такие озабоченные лица! Хотел бы я выведать, о чем идет сейчас разговор у них в шатрах! Я, как и Мерри, только и мечтаю, чтобы с этой победой война кончилась. Но если не кончится, я надеюсь сражаться и в грядущих битвах, дабы не посрамить племени гномов из Одинокой Горы!
– А я — дабы не посрамить племени эльфов из Великой Пущи! — добавил Леголас. — Во имя любви к Повелителю Белого Дерева — мы не отступим!
Друзья замолчали и долго еще сидели на высокой стене Минас Тирита, каждый со своими мыслями, пока военачальники держали последний совет.
Расставшись с Леголасом и Гимли, князь Имрахил немедленно позвал Эомера, и они покинули Город, направляясь к шатру Арагорна, что стоял неподалеку от места гибели короля Теодена. Там и собрался Совет, в котором участвовали также Гэндальф, Арагорн и сыновья Элронда.
– Государи мои, — начал Гэндальф. — Я хочу передать вам слова Наместника Гондора, сказанные им перед кончиной: «Может, вы и одержите победу на полях Пеленнора, но лишь на день, не больше. Силе, что движется на Гондор, противостоять невозможно». Я не призываю вас предаться отчаянию, как Дэнетор, но давайте рассудим, есть ли правда в его словах. Зрячие Камни никогда не лгут. Даже Властелин Барад–дура не смог бы устроить так, чтобы они погрешили против правды. Он властен только выбирать, что показывать, а что утаить: к тому же он может внушить человеку, слабому духом, превратное понимание образов, явленных палантиром. Тем не менее не вызывает никаких сомнений, что виденная Дэнетором в Камне великая армия Мордора, растущая не по дням, а по часам, — не наваждение. Сил наших едва–едва достало на то, чтобы отстоять Город от первого удара. Второй будет сильнее. Как и полагал Дэнетор, на окончательное торжество над врагом надежды у нас почти нет. С помощью оружия нам победы не достичь — останемся ли мы в стенах Города и будем выдерживать осаду за осадой, выступим ли за Реку и примем открытый бой. Нам предстоит выбирать из нескольких зол. Благоразумие, наверное, потребовало бы укрепить твердыни Гондора и, укрывшись за стенами, ждать натиска. Что ж, это, пожалуй, несколько отсрочило бы нашу окончательную гибель…
– Значит, ты советуешь, чтобы мы заперлись в Городе или, может быть, где–нибудь в Дол Амроте, а то и в Дунхаргской Крепости и схоронились там, словно дети, что надеются пересидеть прилив за стенами песочных замков? — спросил Имрахил.
– Старо, — сказал Гэндальф. — При Дэнеторе вы по большей части этим и занимались. А теперь выслушайте меня! Я упомянул, что благоразумнее всего было бы окопаться в Крепости и ждать. Это так, но это не значит, что я ратую за благоразумие. С помощью одного только оружия нам победы не одержать. А я верю в победу. Но она придет иначе. Ибо в центре всего — Кольцо Власти. Оно — краеугольный камень Барад–дура и главная надежда Черного Властелина. Принимая это во внимание, смею заметить, государи мои: вы знаете достаточно, чтобы представить себе истинное положение дел у нас и у Саурона. Если Враг вернет себе Кольцо, нас не спасет никакая отвага. Победа Саурона будет быстрой и окончательной, и, боюсь, в таком случае торжество Врага продлится до конца мира. Но если Кольцо будет уничтожено, Черный Властелин падет, да так низко, что вряд ли уже когда–либо поднимется. С Кольцом он потеряет бóльшую часть своей изначальной силы. А это значит, что все созданное при содействии Кольца рассыплется в прах и Враг будет повержен навсегда, выродится в бессильного духа злобы, которому останется только вечно пожирать самого себя среди теней. Он не в силах уже будет ни вырасти вновь, ни принять новое обличье, и в мире станет одним великим злом меньше. После, конечно, могут нагрянуть и другие беды: Саурон и сам — только посланник, слуга, не более. Но не в нашей власти управлять всеми отливами и приливами в этом мире. Нам достаточно выполнить то, ради чего мы посланы на землю, сиречь — выкорчевать зло на полях, которыми мы ходим, дабы те, кто будет жить после нас, могли расчистить землю к севу. А какая у них будет погода — это уже от нас не зависит. Саурон многосведущ. Известно ему и то, что Сокровище, которое он когда–то потерял, найдено. Невдомек ему только, у кого оно находится, — по крайней мере мы надеемся, что невдомек. Его терзают великие сомнения. Окажись Кольцо в наших руках — нашлись бы и люди, достаточно сильные, чтобы им воспользоваться. Это Саурону тоже известно. Ибо ты, Арагорн, показался ему в Камне Орфанка — верно я догадываюсь?
– Да, перед тем как покинуть Хорнбург, я пошел на это, — подтвердил Арагорн. — Я счел, что время пришло и Камень попал в мои руки отнюдь не случайно. Шел десятый день тому, как Хранитель Кольца свернул на восток от водопада Раурос, и я рассудил, что Глаз Саурона необходимо отвлечь от надзора за его собственными владениями. Со времени, когда он утвердился в Черной Башне, ему редко бросали вызов! Но если бы я мог предвидеть, что он ответит так скоро, — не знаю, решился бы я на этот шаг или нет. Считанные часы были отведены мне, чтобы прийти к вам на помощь.
– Мне не все ясно, — вмешался Эомер. — Ты говоришь, Гэндальф, что, если Враг заполучит Кольцо, тщетны все наши усилия. Почему же он собирается напасть на нас и на что надеется, если думает, что Кольцо в наших руках?
– Саурон еще не вполне в этом уверен, — разъяснил Гэндальф. — Если бы он весь век только и делал, что молчал да выжидал, пока его враги без помех укрепятся и прочно станут на ноги, — не достичь бы ему нынешнего могущества. Выжидали мы; он действовал. Кроме того, Кольцом так быстро не овладеешь. И хозяин у него может быть только один. Саурон рассчитывал, что уйдет немало времени, пока мы будем решать, кому достанется Кольцо, и пока не выдвинется, низложив остальных, один из наших вождей. Если бы в этой неразберихе Саурону удалось напасть внезапно, Кольцо еще могло бы сыграть на него. Он не спускает глаз с нашего стана. Он многое видит, многое слышит. Его Назгулы по–прежнему в небе. Перед восходом они навестили нас, хотя мало кто их видел — все спали, утомленные боем. Он размышляет над явленными ему знаками. Так, например, у него нейдет из ума Меч, отобравший у него в прошлом его Сокровище и выкованный теперь заново. Почему ветер удачи подул в нашу сторону? Почему нам удалось отразить удар? Чего–чего, а этого Саурон никак не ожидал! А что означает гибель его главного полководца? Пока мы с вами держим совет, его сомнения, надо полагать, удвоились. Глаз его смотрит на нас, и только на нас. Едва ли он замечает, что делается в остальном мире, что происходит на окрестных землях. И мы должны удержать его взгляд. В этом вся наша надежда. Я бы дал вам совет, государи мои. Кольцом мы не располагаем. Мудрость нами руководила или безумие — но мы послали его туда, где оно может быть уничтожено, пока само нас не уничтожило. Без него меряться силами с Сауроном немыслимо. Но мы должны любой ценой приковать к себе взгляд Врага, отвлечь его от той единственной настоящей угрозы, что над ним нависла. Одним оружием нам не победить, но наше оружие может дать Хранителю Кольца надежду — какой бы шаткой эта надежда ни оказалась. Арагорн начал. Наше дело — продолжить. Надо подтолкнуть Саурона на решающий шаг. Пусть он пустит в ход всю свою скрытую мощь, пусть опустошит Черную Страну! Выступим ему навстречу, и немедленно! Сделаем из себя приманку! Пусть его челюсти сомкнутся на ней. Он проглотит наживку[590], истекая слюной от жадности и не веря, что мы пошли бы на такую дерзость, не будь у нас Кольца. «Рано пташечка запела — как бы кошечка не съела! — скажет он. — Ну что ж! Подпустим его поближе, этого новоиспеченного Властелина Кольца, да и захлопнем ловушку, чтобы ему уже из нее не выбраться! А там я сотру его в пыль, и Сокровище, которое он имел наглость присвоить, будет моим навеки». Мы должны шагнуть в ловушку с открытыми глазами, собрав все мужество и помня, что для себя надежды у нас почти не остается. Ибо, государи мои, очень может статься, что все мы погибнем в этой черной битве, погибнем вдали от земель, населенных людьми. Даже если Барад–дур все–таки падет, мы с вами в новую эпоху, которая откроется для других, не вступим. Но таков, думается мне, наш долг. Посудите сами, разве такая смерть не лучшая из возможных?[591] Ведь если мы ничего не предпримем, смерть найдет нас и здесь, с той же неизбежностью, но разница будет немалой, ибо, умирая, мы будем знать, что новая эпоха не настанет уже никогда.
Наступило молчание. Наконец заговорил Арагорн:
– Как я начал, так и продолжу. Мы — на самом краю пропасти, где надежда и отчаяние сродни. Пошатнуться — значит упасть. Негоже отвергать совет Гэндальфа, ибо он давно ведет борьбу с Сауроном, и теперь настало время для решающей схватки. Если бы не Гэндальф, смерть уже давно настигла бы нас. Однако я не вступил еще в свои права и приказывать никому не буду. Пусть каждый делает выбор сам.
За Арагорном встал Элрохир:
– Не затем ли мы и спешили сюда с далекого Севера? Знайте, что наш отец, Элронд, дал нам тот же совет. Мы не отступим.
– Я мало понимаю во всех этих делах, — просто сказал Эомер, — но большего мне и не надо. Я знаю только — и этого мне довольно, — что мой друг Арагорн вызволил меня и мой народ из беды, и я у него в долгу. Если он позовет, я приду на помощь. А значит, выступлю вместе с ним.
– Что до меня, — вступил князь Имрахил, — то я — вассал Короля Арагорна, признает он себя моим сюзереном или нет. Его воля для меня — закон. Я пойду с ним. Но я временно исполняю обязанности Наместника Гондора и должен печься о вверенном мне народе. Все же и благоразумию надо отдать дань! Исход может быть печальным, но может и счастливым, и мы должны быть готовы к любому. Если нам брезжит хоть искра надежды, Гондор не должен остаться без защиты. Невелика радость вернуться с победой и найти город в руинах, а страну — разоренной. Рохирримы уже сообщили нам, что на северном фланге у нас осталась целая вражеская армия.
– Что верно, то верно, — кивнул Гэндальф. — Но я и не предлагаю тебе оставить город без защиты. Да нам и ни к чему слишком большая армия. Мы же не собираемся всерьез угрожать Мордору! Нас должно быть достаточно много, чтобы выманить противника, и двигаться это войско должно быстро. Поэтому я задаю военачальникам вопрос: какие силы можно снарядить и отправить в поход не позднее чем через два дня? Прошу учесть, что в наше войско должны войти только самые закаленные воины, добровольцы, знающие, навстречу какой судьбе они идут.
– Люди устали, среди воинов много раненых — кто легче, кто тяжелее, — заметил Эомер. — Мы потеряли много лошадей, а для нас это удар весьма чувствительный. Если нужно выступить уже через два дня, я вряд ли соберу больше двух тысяч. Зато столько же останется на оборону Гондора.
– У нас будет из кого выбирать, — подал голос Арагорн. — Из южных провинций идет подкрепление. Побережья очищены от врага: это высвободило силы южных провинций. Из одного только Пеларгира сюда явится не менее четырех тысяч пеших бойцов. Их ведет сюда через Лоссарнах Ангбор Бесстрашный. Если отложить выступление на два дня, они успеют добраться до Минас Тирита. Кроме того, многим я велел следовать за мной вверх по Реке на любых судах, какие удастся найти. При попутном ветре они тоже скоро будут здесь. Часть кораблей уже в Харлонде. Думаю, мы соберем около семи тысяч, считая конных и пеших вместе, да и в Гондоре останется изрядный гарнизон — в начале войны мы располагали меньшим.
– Разбиты городские Ворота, — напомнил Имрахил. — Где теперь найдешь мастеров, которые могли бы их отстроить?
– В Эреборе, королевстве Даина, — мгновенно откликнулся Арагорн. — Если наши надежды оправдаются, мы отправим туда Гимли, сына Глоина, с просьбой послать нам кузнецов из Королевства–Под–Горой. А пока люди для нас важнее ворот — тем более что никакие ворота не удержат Врага, если при них не будет защитников.
На этом совет владык закончился. Выступить порешили через два дня, с войском из семи тысяч воинов. Бóльшую часть предполагалось набрать из пехотинцев: у стен Мордора лежали слишком темные и страшные земли, чтобы полагаться на конницу. Арагорн намеревался предоставить две тысячи воинов из перешедших под его начало южан, Имрахил — три с половиной тысячи, Эомер — пятьсот всадников, оставшихся без коней, но способных еще сражаться, и пятьсот всадников на конях, под собственным началом; другой отряд из пятисот конников составили дунаданы с сыновьями Элронда и рыцари Дол Амрота; итого шесть тысяч человек пехоты и одна тысяча — конницы. Главные силы роханцев — около трех тысяч всадников, которые сохранили лошадей и убереглись от ран, — под командой Эльфхельма отправились перекрыть Западный Тракт для врага, стоявшего в Анориэне. На север и восток помчались разведчики — обследовать дорогу от Осгилиата на Минас Моргул.
Когда силы были подсчитаны и настало время решать, каким путем идти, князь Имрахил вдруг рассмеялся:
– Должен сказать вам, государи мои, что за всю историю Гондора так еще никто не шутил! Идти на Мордор с семью тысячами войска! Во дни нашей былой славы один–единственный передовой отряд — и тот насчитывал больше. И мы вознамерились напасть на кряж Мрачных Гор и неприступные Черные Ворота! Да это все равно что послать мальчишку с ивовым луком да тетивой из бечевки на вооруженного до зубов латника[592]. Если Черный Властелин и впрямь знает столь много, сколь явствует из твоих слов, Митрандир, то как бы он не посмеялся этой шутке! Он придавит нас одним мизинцем, как надоедливую мошку, что вьется у лба и норовит ужалить!
– Он поступит иначе, — без улыбки возразил Гэндальф. — Он попробует изловить эту мошку и вырвать у нее жало. Среди нас есть такие, чьи имена для него страшнее тысячи латников… Нет! Саурон смеяться не станет.
– Да и нам будет не до смеха, — кивнул Арагорн. — Если мы и пошутили, то это слишком горькая шутка. Мы делаем последний, самый рискованный ход, который так или иначе положит конец игре. — В его поднятой руке сверкнул выхваченный из ножен Андарил. — Не бывать тебе в ножнах, пока не отгремит последняя битва!
Глава десятая.ЧЕРНЫЕ ВОРОТА ОТКРЫВАЮТСЯ
Через два дня войско Запада выстроилось на полях Пеленнора. К тому часу полки орков и кочевников с Востока, отступавшие из Анориэна, были настигнуты Рохирримами, разбиты и, почти не оказав сопротивления, бежали в сторону острова Кайр Андрос. Когда угроза миновала и с юга подоспели свежие силы, Минас Тирит оказался при изрядном гарнизоне. Лучшего нельзя было и желать. Разведчики донесли, что на дорогах до самого Перепутья, где восседает Поверженный Король, врагов нет. Теперь все было готово к последнему броску.
Леголас и Гимли снова ехали вместе, в отряде Арагорна, составлявшем авангард; туда же вошли Гэндальф, дунаданы и сыновья Элронда. Мерри остался в Городе, мучимый стыдом.
– Не по силам тебе этот поход, — сказал ему на прощание Арагорн. — Но стыдиться тебе нечего. Даже если твоя роль в этой войне сыграна, этого вполне достаточно — ты уже покрыл себя славой. Теперь Заселье будет представлять Перегрин. Не ворчи и не сердись: там, где ему привелось быть, он сделал все, что в его силах, но с твоим подвигом ему пока не потягаться. По сути дела, все мы рискуем одинаково. Если у Врат Мордора нас ждет горький конец, тебе тоже не придется долго ждать своей последней битвы. Здесь ли настигнет тебя волна черного прилива или в другом месте — не так важно. Прощай!
Мерри, вконец расстроенный, стоял на стене и смотрел на выстроившиеся внизу войска. С ним был Бергил, такой же хмурый и неулыбчивый, — его отец покидал город во главе отряда простых горожан: он не мог вернуться в Гвардию, не представ сперва перед трибуналом. В тот же отряд как гондорского солдата включили и Пиппина. Мерри приметил его невдалеке от ворот — маленькая, но прямая хоббичья фигурка заметно выделялась среди высоких воинов Минас Тирита.
Наконец протрубили трубы и войско двинулось. Полк за полком, отряд за отрядом разворачивались и уходили на восток. Последние воины уже скрылись из виду на широкой дороге, ведущей к Насыпи, а Мерри все еще понуро стоял на стене. В последний раз сверкнуло солнце на шлемах и пиках — и все кончилось; но хоббит не уходил. Понурившись, он неподвижно стоял с тяжестью на сердце и снова ощущал себя одиноким и ненужным. Все, кого он любил, ушли во мглу, занавесившую небосклон, и надежды встретиться с ними вновь у него почти не осталось.
Как бы в ответ тоскливым мыслям, вернулась боль — рука заныла, и он почувствовал себя старым и слабым. Солнечный свет начал быстро меркнуть… Но тут Бергил тронул Мерри за плечо, и хоббит очнулся.
– Знаете что, господин периан? — обеспокоенно заглянул ему в лицо мальчик. — Вы, я гляжу, еще не совсем здоровы. Дайте–ка я вас отведу обратно к Целителям. Не бойтесь! Наши обязательно вернутся. Воины Минас Тирита всегда побеждают, а теперь еще с ними Эльфийский Камень и Берегонд–гвардеец, так что будьте спокойны!
Войско достигло Осгилиата еще до полудня. Все мастера и рабочие, не занятые на обороне Минас Тирита, трудились над укреплением старой столицы. Одни чинили паромы и плавучие мосты из лодок, которые враги навели для переправы и частично разрушили при отступлении; другие восстанавливали запас еды и снаряжения; третьи наскоро сооружали на восточном берегу Реки оборонные валы.
Головной отряд миновал руины Старого Гондора, переправился через широкую Реку и вступил на длинную, прямую как стрела дорогу, соединявшую в дни расцвета прекрасную Башню Солнца с высокой Башней Луны, превратившейся теперь в Минас Моргул, проклятую крепость посреди проклятой долины. В лиге от Осгилиата войско остановилось; первый дневной переход кончился.
Конники, однако, продолжали путь и до темноты были уже у Перепутья, в кольце исполинских деревьев. На всей дороге царила полная тишина. Врагов и след простыл: ниоткуда не доносилось ни крика, ни зова, ни одна стрела не просвистела из–за груды камней или из–за придорожного куста, — и все же чем дальше, тем явственнее чувствовалось, что все вокруг лишь затаилось и наблюдает. Дерево и камень, лист и стебель — все настороженно прислушивалось, все молчало. Тьма рассеялась; над долиной Андуина, далеко на западе, горел ясный закат, и пики гор ярко алели на голубом небе, но над Эфел Дуатом по–прежнему нависали мгла и сумрак.
Арагорн поставил по трубачу на каждой из четырех дорог, сходившихся в кольце деревьев, и те громко протрубили в трубы, а герольды провозгласили:
– Исконные Властители Гондора объявляют, что вновь прибыли сюда и возвращают себе все эти земли, ибо они принадлежат им по праву!
Уродливая орочья голова, щерившаяся на плечах статуи, была сброшена и разбита на мелкие куски, а на ее место снова водрузили голову короля, все еще увенчанную короной из белых и золотых цветов. Гнусные надписи, которыми был замаран каменный постамент, смыли или тщательно затерли.
На совете военачальников некоторые предложили напасть на Минас Моргул. Может, удастся взять крепость штурмом и сровнять с землей?
– Не исключено, — говорил князь Дол Амрота, — что дорога, ведущая на перевал из крепости, удобнее для нападения, чем северные ворота Черного Властелина.
Гэндальф, однако, решительно воспротивился. В долине, сказал он, обитает зло, и живые люди сходят там с ума, не имея сил противиться ужасу. Кроме того, он напомнил о вестях, принесенных Фарамиром. Если Хранитель Кольца действительно пытался идти этой дорогой, то Глаз Мордора надо любой ценой обратить в другую сторону. Поэтому наутро, когда все войско подтянулось к Перепутью, там был оставлен крепкий заградительный отряд — на случай, если с Моргульского перевала спустится вражеская армия или нагрянут южане. В отряд вошли отборные лучники, знающие Итилиэн как свои пять пальцев; они расположились в лесу и по склонам, держа Перепутье под постоянным прицелом. Но Гэндальф и Арагорн с головным отрядом, сделав крюк, все же заехали в устье долины Моргул, чтобы кинуть взгляд на зловещую башню.
Крепость казалась темной и нежилой: обитатели ее, орки и другие твари помельче, все до одного были уничтожены в последнем бою, а Назгулы еще не возвращались. Но воздух долины по–прежнему дышал страхом и ненавистью. Гондорцы разрушили зловещий мост, подожгли источающие тошнотворный смрад луговины и покинули недоброе место.
На следующий день, третий после выхода из Минас Тирита, войско двинулось на север. От Перепутья до Мораннона оставалось около двадцати лиг, и никто не мог сказать заранее, что ожидает воинов на этой дороге. Шли не таясь, но с предосторожностями: вперед высланы были всадники, а по обе стороны от дороги пробирались пешие разведчики. Особенное внимание уделялось правой стороне дороги, где склоны сплошь заросли темным кустарником и землю прорезало бесчисленное множество оврагов, за которыми высились темные горы Эфел Дуата. Погода оставалась ясной, ветер дул с запада, но мглу и печальные туманы, плотно окутавшие Мрачные Горы, развеять не мог даже он. Из–за хребта поднимались столбы густого дыма; на высоте их подхватывали и уносили прочь поднебесные ветра.
Время от времени Гэндальф велел трубить в трубы, и герольды повторяли клич:
– Вернулись исконные Властители Гондора! Обитателям этих земель дается выбор — признать их господство или навеки покинуть этот край!
– Надо возвещать не «Властители Гондора», а «Король Элессар», — предложил князь Дол Амрота. — Правда, Король еще не занял трон, но это неважно. Врагу будет над чем подумать, если герольды провозгласят имя Элессара!
С той поры герольды трижды в день провозглашали возвращение Короля Элессара. Но на вызов никто не откликнулся.
И все же, хотя поход протекал по видимости мирно, вскоре на всех до единого, от командира до простого ополченца, навалилась незримая тяжесть, и с каждой лигой все сильнее сжималось сердце от тягостных предчувствий. В первый раз угроза возникла к вечеру второго дня, считая от Перепутья: орки и кочевники попытались нанести мощный удар по головным отрядам Западной Армии. Засада была устроена в том самом месте, где Фарамир недавно разбил харадское войско и где дорога, пересекая один из отрогов Мрачных Гор, шла по дну глубокого ущелья. Но разведчики из Эннет Аннуна, опытные воины, которых возглавлял Маблунг, вовремя доставили Западным Владыкам нужные сведения, и в ловушке оказались сами враги. Всадники, сойдя с дороги, широкой дугой обошли неприятеля снизу и ударили одновременно с флангов и с тыла; одних врагов уложили на месте, другие бежали в горы.
Первая победа, однако, доставила командирам мало радости.
– Это обманный ход, — решительно высказал свое мнение Арагорн. — Враг не ставил себе целью нанести нам серьезный ущерб. Он хочет одного — внушить, что он недостаточно силен.
В этот вечер в небе появились Назгулы и уже не исчезали: день–деньской кружили они в небе, следя за передвижением войска. Парили они высоко, и видеть их мог только Леголас, но присутствие их ощущалось всеми, казалось, что тени стали гуще, а солнце слегка затуманилось. И хотя Кольцепризраки не снижались и не выдавали себя обычным пронзительным криком, всем на плечи навалился страх, которого было не стряхнуть.
Время тянулось; тянулся и безнадежный поход. На четвертый день от Перепутья и шестой — с выхода из Минас Тирита войско дошло до пределов живой земли и вступило в разоренный край, раскинувшийся перед входом в ущелье Кирит Горгор. Вокруг простерлись болота и пустоши, доходившие на севере и востоке до самого Эмин Муйла. Так безжизненны были эти места и такой здесь царил страх, что мужество изменило некоторым из воинов и они не смогли идти дальше.
Арагорн посмотрел на них скорее с жалостью, чем с гневом. Это были роханские юноши, выросшие на дальних равнинах Западного Фолда, и крестьяне из Лоссарнаха, с детства привыкшие считать Мордор страной из страшной сказки, которая не имеет никакого отношения к их незатейливой крестьянской жизни. И вот бедняг забросило в самую гущу кошмарного сна. Вдобавок оробевшие солдаты не могли до конца осознать смысла войны и уразуметь, зачем судьба бросила их в этот поход.
– Идите! — сказал им Арагорн. — Только постарайтесь отступить с честью! А чтобы вы не покрыли свои имена позором, я поручу вам дело. Поверните на юго–запад, к острову Кайр Андрос. Если враг еще удерживает его — а я думаю, что это так, — постарайтесь отбить остров и укрепиться там. Помните, что вы защищаете Гондор и Рохан!
Некоторые, пристыженные милостью Короля, перебороли страх и продолжали путь; остальные, видя, что все–таки смогут совершить достойное деяние, воспряли и отправились своим путем. На Перепутье тоже осталось немало воинов. Теперь Владыки Запада собирались бросить вызов могуществу Мордора с армией всего в шесть тысяч человек.
Войско двигалось медленно, в любую минуту ожидая ответа на вызов. Отряды держались теснее: здесь высылать вперед разведчиков, тем более целые разведывательные группы, означало бы только терять людей понапрасну. Вечером, на пятый день пути от Долины Моргула, разбили последний лагерь и развели последние костры, с трудом набрав сухого дерева и колючек. Ночные часы прошли в бессонном бдении. Чувствовалось, что где–то рядом шныряют неизвестные, едва различимые во мраке твари. До слуха долетал вой волков. Ветер утих, воздух замер неподвижно. Разглядеть что–либо во тьме почти не удавалось — над землей поднимались густые дымы и зловонные испарения. Белый серп месяца потонул в мордорской мгле.
Похолодало. Утром поднялся ветер, но теперь он дул с севера и постепенно усиливался. Ночные твари попрятались, вокруг снова стало пусто. Впереди показались первые громадные кучи обожженной земли и щебня, словно отрыгнутые гигантскими червями. Справа, теперь уже совсем близко, зловеще высилась гигантская стена Кирит Горгор с Черными Воротами меж двух высоких и темных Зубов Мордора, — под конец Владыки свернули с прежней дороги, уходившей на восток, в грозившие засадой предгорья, и теперь войско приближалось к Мораннону с северо–запада, откуда в свое время подходил к Воротам и Фродо.
Огромные железные створки Черных Ворот под грозно нахмуренным арочным сводом были плотно закрыты. Укрепления казались безлюдными. Повисла мертвая, напряженная тишина. Войско достигло цели безумного похода и стояло, никем не встреченное, на холоде, пред стенами, которых не сумела бы взять приступом ни одна армия, даже оснащенная мощными осадными орудиями и даже в том случае, если бы у Врага едва–едва достало войска на защиту стен и ворот. Но ни для кого не было тайной, что горы и скалы вокруг Мораннона битком набиты солдатами, а мрачное ущелье за Воротами сплошь изрыто норами, где гнездятся неисчислимые выводки злых тварей. Назгулы один за другим постепенно собрались над Зубами Мордора и кружили там, как стервятники. Воины Запада знали, что Кольцепризраки следят за войском. Но Враг все еще медлил.
Выбора не оставалось — надо было доиграть взятую на себя роль до конца. Арагорн выстроил войско для обороны, насколько позволяла обстановка. Воины встали вокруг двух огромных холмов из обожженной земли и камня, насыпанных орками за многие годы работы. От подножия этих холмов до самых ворот Мордора вместо крепостного рва тянулась гнилостная чавкающая жижа, покрытая зловонными озерцами. Приказы были отданы, и наконец Владыки Запада в сопровождении многочисленного отряда всадников со знаменосцами, герольдами и трубачами двинулись к Черным Воротам. Гэндальф взял на себя роль главного герольда; за ним следовал Арагорн с сыновьями Элронда, Эомер Роханский и князь Имрахил. Гимли, Леголас и Перегрин также вошли в отряд парламентеров как представители своих племен.
Подойдя к Мораннону на расстояние крика, Владыки велели развернуть знамя. Трубачи протрубили в трубы. Герольды выступили вперед и прокричали башням и стенам Мордора:
– Выходите! Пусть Властелин Черной Страны явится на переговоры! Мы пришли судить его по законам справедливости, ибо он дерзнул коварно напасть на Гондор и разорил его угодья. Король Элессар требует, чтобы он возместил содеянное им зло и покинул эти земли навсегда. Выходите!
Ответа не было долго, стена и Ворота безмолвствовали. Но Саурон составил свой план заранее: он намеревался вдоволь наиграться мышью, прежде чем прикончить ее. Парламентеры Войска Западных Владык уже собирались поворачивать назад, как вдруг тишину прорвала длинная барабанная дробь, прокатившаяся по горам, словно гром. За дробью последовал такой рев рогов, что камни и те дрогнули, а люди мгновенно оглохли. Главные створки Черных Ворот, громко лязгнув, распахнулись. Из проема выступили парламентеры Черной Башни.
Впереди ехал высокий страшный всадник на черном коне, — если, конечно, это огромное существо было конем. В ноздрях и глазницах оскаленной морды чудовища, больше похожей на череп, горело пламя. Всадник был закутан в черный плащ, черным был и его остроконечный шлем; но это был не Кольцепризрак, а живой человек. То был Главный Управитель Замка Барад–дур. Имени его не сохранила ни одна легенда. Он, наверное, и сам запамятовал, как его зовут, ибо представился как Язык Саурона. Говорят, это был некий отщепенец из племени Черных Нуменорцев, которые осели в Средьземелье еще во времена первого возвеличения Саурона и поклонились ему, ибо служили злу и были привержены черным искусствам. Язык Саурона поступил на службу к Черному Властелину сразу после возрождения Черной Башни и, будучи человеком весьма умным и коварным, поднимался все выше и выше в иерархии слуг Саурона, пока не добился его особой милости. Жестокостью он превосходил орков, искусством магии владел, как никто, и ему было открыто многое из мыслей его господина.
Он–то и выехал из Ворот в окружении небольшого отряда, весь в черном, под одним–единственным черным знаменем с гербом Красного Глаза. Остановившись в нескольких шагах от парламентеров, посланец Мордора смерил противников пренебрежительным взглядом и громко рассмеялся.
– Есть среди этой швали кто–нибудь достойный того, чтобы я вел с ним переговоры? — надменно вопросил он. — Или хотя бы кто–нибудь способный меня понять? Не ты же! — с издевкой бросил он Арагорну. — Чтобы сойти за Короля, мало нацепить эльфийское стеклышко и навербовать армию голытьбы. Так любой душегуб из диких гор сможет заявить права на трон!
Арагорн не сказал ни слова, но взглянул Черному Посланнику прямо в глаза и долго не отводил взгляда. Некоторое время между ними шла безмолвная борьба, и, хотя Арагорн не шевельнулся и даже не положил руки на рукоять меча, Посланник дрогнул, подался назад, словно защищаясь от удара, и взвизгнул:
– Я — герольд и посланник. Моя особа неприкосновенна!
– Там, где соблюдается этот закон, посланники ведут себя иначе и воздерживаются от бранных слов, — вмешался Гэндальф. — Впрочем, твоей особе никто не угрожает. Пока мы ведем переговоры, бояться тебе нечего. Однако, если твой господин не послушает голоса мудрости, жизнь всех его слуг вскоре окажется под серьезной угрозой, и твоя не будет исключением.
– Вот как! — протянул Посланник. — Значит, говорить будешь ты, старая борода? Частенько, частенько мы о тебе слышим! Все, значит, бродишь по свету, плетешь заговоры, а сам держишься на безопасном расстоянии? Что–то нынче ты сунул нос чересчур далеко, достопочтенный Гэндальф! Ну ничего, вскоре ты узнаешь, что бывает с теми, кто дерзает плести свою глупую паутину у ног Великого Саурона! У меня есть для вас кое–что небезынтересное. Тебе будет особенно любопытно взглянуть на эти вещи, и мне велено удовлетворить твое любопытство. Если уж ты осмелился приблизиться к Воротам — смотри!
С этими словами он кивнул одному из своих солдат, и тот подошел, держа в руках небольшой черный сверток. Посланник отвернул край ткани — и, к своему изумлению и ужасу, спутники Арагорна увидели в руках Посланника Черной Башни короткий меч, который носил Сэм, серый плащ с эльфийской застежкой и, наконец, мифриловую кольчугу Фродо, завернутую в его же рваную одежонку. Глаза защитников Запада застлала мгла.
Наступило молчание. Казалось, мир застыл и всякое движение прекратилось. Сердца перестали биться, умерла последняя надежда. Пиппин, стоявший за князем Имрахилом, с криком отчаяния бросился вперед.
– Остановись, — сурово приказал Гэндальф, водворяя его на место.
Посланник Мордора громко рассмеялся.
– Гляньте–ка, еще один поганец! — отсмеявшись, прошипел он. — И какой вам только в них прок? Для меня это, право, загадка! А уж засылать их к нам в Мордор лазутчиками — это лежит за пределами даже вашего обычного сумасбродства. Спасибо этому недокормышу — он выдал, что видит эти вещи не впервые. Теперь и вы не сможете отрицать, что они вам знакомы.
– Я и не отрицаю этого, — молвил Гэндальф. — Я знаю эти вещи, знаю, откуда они и какой проделали путь. Ты же, гнусный Язык Саурона, хоть и спесив, а не ведаешь из этой истории и половины. Для чего ты принес их сюда?
– Гномья кольчуга, эльфийский плащ, меч из Курганов низвергнутого Запада и лазутчик из крысиного питомника под названием Заселье… Ну–ну, спокойнее! Да, да, мы всё знаем, хотя вы и пытались замести следы! Так что же? Будете ли вы горевать о том, кто носил эти вещи? Или его удел вас не трогает? А может, он, наоборот, очень дорог вам? Если так, то пораскиньте–ка быстренько тем, что заменяет вам мозги. Саурон не любит лазутчиков, так что теперь судьба вашего приятеля зависит от вас и вашего решения!
Никто не ответил, но от глаз Посланника не укрылись ни серые от ужаса лица, ни страх, застывший в глазах его врагов, и он снова рассмеялся, видя, что добился желаемого.
– Вот и прекрасно! — воскликнул он. — Вижу, крысенок вам дорог. А может, все дело в его задании и вы надеялись на успех? Ну, ясно, ясно, так оно и есть! Но теперь, как вы понимаете, надеяться больше не на что. Ему будет назначена особая казнь, такая, знаете ли, медленная, растянутая на годы, — Великая Башня не знает себе равных в этом искусстве. Света он больше не увидит, можете не сомневаться, — если только мы не пожелаем отпустить его, когда он изменится и будет сломлен окончательно. Тогда–то вы и полюбуетесь плодами своих дел. Так будет, если вы не примете условий моего Повелителя!
– Назови их, — проговорил Гэндальф. Голос его звучал твердо, но те, кто стоял рядом, видели, какая мука и тревога сжала ему сердце. Сейчас он казался обыкновенным, смертельно усталым стариком, сломленным в самом конце пути, потерпевшим полное поражение на всех фронтах. Никто уже не сомневался, что Гэндальф примет условия Саурона.
– Внемлите же! — объявил Посланник и по очереди с усмешкой осмотрел каждого из стоявших перед ним. — Гондорская голытьба и введенные в заблуждение союзники Гондора должны немедленно отступить за Андуин, дав сперва клятву, что никогда более не осмелятся выступить против Саурона Великого с оружием в руках, ни явно, ни тайно. Все земли к востоку от Андуина до Туманных Гор и Роханской Щели становятся данниками Мордора. Жителям этих земель запрещается носить оружие, однако внутренние свои дела им дозволено будет улаживать самим. Но им вменяется в обязанность восстановление Исенгарда, где они учинили столь варварское разрушение и который отныне переходит к Саурону. В башне же Орфанка водворится Наместник Мордора, но не Саруман, кто–нибудь иной, кому Повелитель доверяет больше, чем прежнему владельцу!
В глазах Посланника явно читалось, что он сам намерен стать Наместником Исенгарда и собрать под своей властью все, что к тому времени останется от Запада. Он будет тираном, они — его рабами…
Но тут заговорил Гэндальф:
– Не слишком ли высокую цену ты просишь за освобождение одного пленника? В обмен на него твой Властелин хочет получить сразу все, что в ином случае ему пришлось бы завоевывать ценою многих сражений. Уж не угасла ли его вера в победу после битвы на полях Гондора? Не потому ли он опустился до торговли? Но предположим, что мы согласимся заплатить за этого пленника то, что просит твой владыка. Какие ты представишь нам ручательства того, что Саурон, Верховный Повелитель обманщиков и предателей, выполнит свою часть уговора? Где пленник? Пусть его приведут сюда, пусть представят нам — тогда и обсудим твои условия.
Гэндальф не спускал глаз с лица Посланника, словно в смертельном поединке на шпагах, — и ему показалось, что тот растерялся; но в следующее мгновение он овладел собой и засмеялся снова.
– Довольно сорить словами! — злобно выкрикнул он. — Ты говоришь с Языком Саурона! Ручательства? Саурон никому не дает никаких ручательств! Если ты ищешь пощады, повинуйся — и трепещи. Условия Повелителя тебе известны. Ты волен взять, что тебе дают, или отвергнуть!
– Взять–то мы возьмем… — медленно проговорил Гэндальф — и вдруг рывком распахнул плащ. Белый свет вспыхнул в полумраке, словно лезвие меча. Гнусный Посланник невольно отпрянул перед выброшенной вперед рукой волшебника, а тот быстро шагнул к Посланнику и выхватил у него сверток с плащом, мечом и кольчугой.
– Вот что мы возьмем у тебя на память о нашем друге! Что же до ваших условий, то мы отвергаем их безоговорочно. Твоя роль сыграна! Смерть уже стучится в твою дверь. Мы пришли сюда не для того, чтобы тратить время на переговоры с трижды проклятым лжецом и обманщиком Сауроном, а тем более с одним из его рабов. Прочь!
Посланник Мордора больше не смеялся. Лицо его перекосилось, как у хищника, который впился зубами в добычу и вдруг схлопотал стальным прутом по морде. Его губы в бешенстве задрожали; он издал невнятный, сдавленный, полный ярости звук, перевел взгляд на беспощадные лица Владык, на их горящие гибельным огнем глаза, — и страх пересилил злобу. Громко прокричав что–то, Посланник резко повернулся, взлетел на коня и бешеным галопом помчался обратно в Кирит Горгор, а его свита — за ним. Но слуги Посланника на скаку протрубили в трубы: это был условный сигнал, и не успели парламентеры скрыться из виду, как Саурон захлопнул свою мышеловку.
Загрохотали барабаны, к небу взвились языки пламени. Исполинские створки Черных Ворот разом распахнулись. Как бурлящая вода из открытого шлюза, наружу хлынула неисчислимая армия.
Парламентеры Запада вскочили на коней и под улюлюканье мордорских полчищ поскакали прочь. Глаза воинам застлала пыль — это перешла в наступление армия кочевников с Востока, ждавшая сигнала в тени последнего отрога Эред Литуи, за левым Зубом. Со склонов по обе стороны Мораннона лавиной покатилась бесчисленная орочья рать. Капкан захлопнулся. Вскоре вокруг двух серых холмов, где плечом к плечу стояли роханские и гондорские воины, сомкнулось море вражеских полчищ, числом вдесятеро превосходивших армию Владык Запада. Стальные челюсти Саурона сошлись на предложенной приманке.
Для подготовки к бою у Арагорна оставались считанные минуты. На одном холме встал он сам рядом с Гэндальфом; над ними захлопало на ветру прекрасное, обреченное знамя с Древом и Звездами. На другом холме развевались знамена Рохана и Дол Амрота — Белый Конь и Серебряный Лебедь, а вокруг холмов, ощетинившихся на все четыре стороны света копьями и мечами, сомкнулись воины Запада. Лицом к Воротам Мордора, откуда ожидался первый яростный натиск, стояли сыновья Элронда; по левую руку от них обнажили мечи дунаданы, по правую — готовились дорого продать свою жизнь князь Имрахил со своими подданными из Дол Амрота, высокими и прекрасными рыцарями, а с ними — лучшие гвардейцы Сторожевой Башни.
Налетел порыв ветра, пропели рога, засвистели стрелы. Солнце, взбиравшееся все выше, затмилось чадным мордорским маревом и стояло над головами маленькое, тускло–красное, далекое, словно в конце дня — или при конце мира[593], в преддверии Вечного Мрака. Из поднебесной мглы с леденящим кровь воем, возвещая смерть, ринулись Назгулы, и от тлевшей еще надежды остались одни угли.
Услышав, что Гэндальф отверг условия Врага и обрек Фродо на долгие пытки в Черной Башне, Пиппин согнулся чуть ли не в три погибели, как от удара, — так ему стало страшно. Но теперь он взял себя в руки. Хоббит стоял бок о бок с Берегондом, в первой шеренге Гондора, рядом с рыцарями князя Имрахила. Лучше, казалось ему, поскорее умереть, раз уж все кончилось так, а не иначе, и оборвать на полуслове горькую повесть, которой обернулась его недолгая жизнь.
– Мерри бы сюда, — услыхал он свой голос. Глаза его следили за приближающимися врагами, а в голове одна за другой проносились короткие мысли: «Что ж! Теперь я, по крайней мере, понимаю бедного Дэнетора. Если смерти не избежать, мы вполне могли бы погибнуть вместе — Мерри и я. Почему бы и нет? Но Мерри далеко. И к лучшему! Пусть его конец будет легче моего. А пока я должен сделать все, что в моих силах».
Хоббит вынул меч и бросил взгляд на красную и золотую вязь, бегущую по клинку. Летучие нуменорские руны горели на лезвии, как пламя. «Для этого часа его, наверное, и ковали, — пришло в голову Пиппину. — Эх, вот бы разделаться с этим мерзким Посланником! Тогда бы я догнал старину Мерри. Ну ничего, я еще ткну как следует кого–нибудь из этого звериного отродья, прежде чем все кончится. Если бы вот только увидеть еще разочек прохладное солнышко да зеленую травку…»
Не успел он додумать, как первая волна врагов накрыла их. Орки, увязшие в болоте перед холмом, остановились и обрушили на воинов Запада град стрел; однако через болото, раздвинув ряды орков, уже шагали горные тролли с плато Горгорот, ревевшие на ходу по–звериному. Это были настоящие чудовища: ростом великаны, в плечах — косая сажень… Ни один человек не мог бы сравниться с ними ни ростом, ни силой. Тело их вместо одежды покрывала колючая чешуя; а может быть, такая у них была кожа? Крепкие, круглые черные щиты и тяжелые молоты сжимали они в узловатых, жилистых руках. Болото было им нипочем. Без колебаний они ступили в черный ил и с воем двинулись вперед. Как шквал, врéзались тролли в ряды гондорцев, расплющивая молотами шлемы и головы, сминая щиты и ломая кости, — так кузнецы куют горячее, податливое железо. Один из ударов обрушился на сражавшегося рядом с Пиппином Берегонда; тот рухнул, и огромный предводитель троллей, выпустив когти, склонился над ним, — у этих гнусных тварей в обычае было перегрызать горло добыче.
Пиппин с силой, снизу вверх, вонзил в тролля свой меч. Покрытый письменами клинок Запада пробил чешую и глубоко вошел в брюхо чудовища. Хлынула черная кровь. Великан ступил вперед и тяжко, как кусок скалы, рухнул, похоронив под собой и человека, и хоббита. Тьма, смрад и сокрушающая кости боль навалились на Пиппина, и он полетел куда–то в бездонную черную пропасть.
«Так я и знал, что этим кончится», — мелькнула у него мысль — и упорхнула.
Он успел еще рассмеяться про себя, ибо почти весело было знать, что ты наконец–то свободен от всех сомнений, переживаний и страхов. Но на самом краю беспамятства, когда эта последняя мысль уже покидала его, Пиппин вдруг услышал голоса. Кричали, казалось, откуда–то из давно забытого мира, из невероятной дали:
– Орлы! Орлы летят!
На мгновение Пиппин задержался у порога.
«Бильбо! — вспомнил он. — Но нет! Это было в его истории, давным–давно. А это моя история, и ей настал конец. В добрый путь!»
С этим он перешагнул порог и больше ничего не видел.