Властелин колец — страница 12 из 26

Глава первая.БАШНЯ КИРИТ УНГОЛ

Сэм с мучительным усилием поднялся с земли. Сначала он не понял, где находится, но в следующий миг отчаяние и горе снова нахлынули на него: он все вспомнил. Он был в глубоком темном подземелье, у нижних ворот орочьей крепости, но с внешней стороны. Медные створки по–прежнему были наглухо закрыты. Видимо, он с размаху налетел на них и упал замертво. Сколько времени прошло с тех пор, сказать было трудно; он помнил только, что перед этим был взбешен и весь горел от ярости. Сейчас его била дрожь. Хоббит подкрался к воротам и приложил к ним ухо.

Из–за ворот доносился невнятный шум орочьих голосов, но вскоре стих и он. Голова раскалывалась, перед глазами плыли огненные пятна, но Сэм взял себя в руки и собрался с мыслями. В одном сомнений не было: через эти ворота ему в орочью крепость не проникнуть. «Здесь можно не один день прокуковать, пока они откроются, — подумал Сэм, — а ждать–то как раз и нельзя!» Время было на вес золота. В чем его долг, Сэм знал теперь твердо: спасти хозяина — или погибнуть.

«Больше похоже на второе, — мрачно отметил он про себя, вкладывая Жало в ножны и поворачиваясь спиной к медным створкам ворот. — Здесь это раз плюнуть».

Он медленно, ощупью двинулся назад по туннелю, не решаясь вынуть из–за пазухи эльфийский светильник и пытаясь связать воедино все, что произошло, начиная с Перепутья. Который теперь час? — пришло ему в голову. Наверное, один день кончился, а второй еще не начался… Но счет дням был потерян безвозвратно. Здесь царила тьма, здесь день и ночь не помнили своих имен, и всякий, кто попадал сюда, тоже был обречен забвению. «Интересно, думают ли они про нас хоть немножко, — вздохнул Сэм, — и что у них там делается?» На слове «там» он помахал рукой, но не на запад, как думал, а на юг — ибо снова находился в боковом туннеле Шелоб. На западе солнце приближалось к полудню, шло четырнадцатое марта по Засельскому Календарю. Арагорн вел из Пеларгира Черный Флот, Мерри спускался с Рохирримами по Долине Каменных Телег, а в Минас Тирите начинался пожар, и в глазах Дэнетора, к ужасу Пиппина, разгоралось безумие. И все же ни труды, ни тревоги не могли помешать друзьям постоянно возвращаться мыслями к Фродо и Сэму. О них помнили. Но Фродо и Сэм находились далеко, слишком далеко, чтобы им можно было помочь. Самая сосредоточенная и могучая мысль не смогла бы в эту минуту ничего сделать для Сэмуайза, сына Хэмфаста Гэмги: он был совершенно один.

Долго ли, коротко ли, Сэм снова оказался у каменной двери, преграждавшей выход из орочьего туннеля. Не отыскав, как и в прошлый раз, ни замкá, ни засова, он снова перевалился через верх и шумно спрыгнул на землю с противоположной стороны. Затем он крадучись двинулся к выходу из пещеры Шелоб, где все еще покачивались на холодном ветру обрывки огромной паутины: после теплой зловонной тьмы, оставшейся позади, ветер показался Сэму холодным, но нет худа без добра — по крайней мере, это помогло ему немного взбодриться. Он осторожно выбрался наружу.

За порогом царила зловещая тишина. Свет был тусклым — не свет даже, а какие–то поздние сумерки. Из Мордора поднимались огромные клубы дыма и плыли на запад, едва не касаясь головы хоббита. Непроницаемый свод дыма и туч отсвечивал снизу тусклым багрянцем.

Сэм взглянул на орочью башню — и вдруг ее узкие окна вспыхнули, словно маленькие красные глазки. Может, это какой–нибудь сигнал? От гнева и отчаяния Сэм совсем было запамятовал про орков, но теперь ему снова стало страшно. И все же он видел перед собой только один путь: попытаться проникнуть в эту ужасную башню через главный вход. Колени у Сэма подгибались; он заметил, что дрожит мелкой дрожью. Отведя глаза от башни и острых скал Прорези, торчавших впереди, Сэм принудил непослушные ноги двигаться. Медленно, прислушиваясь к каждому звуку, до боли в глазах всматриваясь в густые тени, залегшие у камней, он двинулся вперед мимо того места, где Шелоб настигла Фродо, — отвратительная паучья вонь еще стояла в воздухе. Теперь дальше, в гору… А вот и Прорезь: здесь он впервые надел Кольцо, чтобы его не заметили орки Шаграта.

Сэм остановился и сел на камень, чувствуя, что дальше идти пока не может. Он понимал: еще шаг — и он в Мордоре, а оттуда, вполне возможно, пути назад уже нет. Сам не зная зачем, Сэм вытащил Кольцо и снова надел его на палец. В тот же миг на плечи ему навалилась огромная тяжесть и он снова ощутил на себе ненависть Глаза — только теперь она была еще сильнее и настойчивее. Глаз искал и домогался, пытаясь проникнуть сквозь тень, наведенную им ради своей же безопасности, тень, которая теперь мешала ему, еще больше разжигая его нетерпение и сомнение…

Как и в прошлый раз, слух стал острее, а предметы этого мира истончились и затуманились. Скалы вокруг сделались бледными, едва различимыми, как сквозь дымку, зато издалека ясно донеслись бульканье и клекот нянчащей свою рану Шелоб. Где–то совсем рядом лязгал металл и раздавались яростные крики. Хоббит вскочил на ноги и прижался к стене. Хорошо, что под рукой есть Кольцо! Наверное, орки выслали к перевалу новый дозор… Впрочем, Сэм тут же осознал, что ошибается. Шумели в крепости: башня высилась теперь прямо над ним, по левую руку.

Сэма пробрал озноб, но он все же попытался взять себя в руки и двинуться дальше. Судя по всему, в крепости творилась какая–то чертовщина. А вдруг орки не выдержали искушения, махнули рукой на приказ и теперь пытают Фродо, терзают его, раздирают на куски?.. Сэм снова прислушался — и тревога сменилась проблеском надежды. Это же шум драки! Орки перессорились! Значит, у Горбага с Шагратом дошло до поножовщины! Шансов на успех это, конечно, не прибавляло, зато помогло Сэму решиться. Такие случаи на дороге не валяются! Любовь к Фродо пересилила все, и Сэм, снова забыв об опасности, с криком «Господин Фродо, держитесь!» взбежал по крутой тропе на перевал.

Поворот влево, крутой спуск… Мордор!

Сразу ощутив неведомую опасность, он поскорее снял Кольцо, хотя и уверял себя, что дело вовсе не в опасности, — просто–де следует видеть, куда идешь.

«Самому страшному лучше смотреть в лицо, — пробормотал он про себя. — Что толку блуждать в потемках!»

Грозный и безрадостный вид открылся глазам хоббита. Под ногами круто, утес за утесом, обрывался в темную пропасть самый высокий из гребней Эфел Дуата, а за пропастью поднимался еще один хребет, пониже, — мрачная Моргайя[594], внутренняя стена укреплений Черного Властелина.

Как клыки, чернели на огненном небе ее зазубренные вершины. Вдали, за широким, усеянным малыми огнями озером тьмы стояло зарево огромного пожара, и к небу столбами поднимался клубящийся дым, подсвеченный тускло–красным снизу и черный вверху, — там столбы сливались в одну общую завесу плотной мглы, нависавшую над всей огромной проклятой страной.

Не зная того сам, Сэм смотрел на Ородруин, Огненную Гору. Скрытые глубоко под конусом из пепла, невидимые горны Ородруина временами разгорались, и пламя с грохотом вырывалось наружу. Из трещин в склонах, бурля и клокоча, выплескивались потоки лавы и устремлялись вниз. Некоторые из потоков, пылая, ползли по направлению к Барад–дуру, оплавляя берега вырытых специально для них каналов; другие, извиваясь, прожигали себе дорогу в каменистой равнине и постепенно застывали, словно гигантские драконы, в муках извергнутые чревом земли и окаменевшие. В одно из таких мгновений и предстала Гора Судьбы глазам Сэма Гэмги. Багровый свет, разлитый над ее вершиной и не заграждаемый теперь высоким гребнем Эфел Дуата, пылал во все небо, и скалы казались залитыми кровью.

Сэм стоял в этих жутких отблесках, подавленный и устрашенный чудовищным величием крепости Кирит Унгол: только теперь он увидел ее всю целиком. Зубец, на который они с Фродо смотрели с той стороны перевала, оказался всего–навсего верхушкой одной из сторожевых башен крепости. Со стороны Мордора крепость представляла собой исполинскую трехъярусную громаду, опиравшуюся на каменный выступ. Сзади крепость защищена была утесом, к которому лепились, мал мала меньше, остроконечные бастионы. Стены, искусно отшлифованные, смотрели на северо–и юго–восток. С высоты Сэм различил внутри крепостных ограждений, в нижнем ярусе, узкий двор, откуда открывался выход на широкую дорогу, проложенную по самому краю пропасти; затем дорога поворачивала к югу и, петляя, спускалась вниз, во мглу, чтобы соединиться там с другой, идущей от Моргульского перевала. Пройдя через зубчатый хребет Моргайи, она вела дальше, на плато Горгорот, в направлении Барад–дура. Верхняя же, узкая тропа, на которой стоял сейчас Сэм, сбегала вниз по ступенькам и встречалась с главной дорогой, проходившей под хмурыми стенами крепости, у самых ворот.

Глядя на Башню, Сэм внезапно осознал, чуть не упав от своего открытия, что крепость строили вовсе не для того, чтобы враги не проникли в Мордор, а для того, чтобы они не могли оттуда выйти! И действительно — крепость, еще в давние времена, построили гондорцы, и служила она для обороны восточного Итилиэна. Воздвигли ее вскоре после заключения Последнего Союза, когда люди Запада поставили дозоры на границе темных земель Саурона, — в то время там еще таились многие из его слуг. Но и здесь случилось то же, что в башнях Нархост и Кархост, Зубах Мораннона: стражники предались праздности и дреме, среди них нашлись изменники — и Вождь Назгулов захватил башню. Выходом через Кирит Унгол на долгие годы завладели силы тьмы. Вернувшись в Мордор, Саурон счел крепость весьма удобной и полезной. Преданных слуг у него почти не было, все больше рабы, которых он держал в повиновении с помощью страха; их ни в коем случае нельзя было выпускать из Мордора! Впрочем, если бы нашелся дерзкий враг, которому удалось бы невредимым миновать долину Моргула и логово Шелоб, здесь его встретил бы последний заслон, зоркое, недреманное око, и дальше наглец не сделал бы ни шагу.

Сэм слишком хорошо видел, что пробраться под этими тысячеокими стенами и проскользнуть мимо недремлющих привратников нет никакой надежды. А если бы это и удалось, далеко он все равно не ушел бы: даже наичернейшие тени, залегавшие в глубоких ложбинах, куда не достигали багровые сполохи мордорского зарева, не послужили бы ему защитой от орков с их ночным зрением. Нет! Пройти по этой дороге не смог бы никто. Но Сэму предстояло кое–что похуже. Ему надо было не просто проскользнуть мимо ворот и скрыться, а пройти в них, причем одному!

Сэм подумал о Кольце; но мысль эта его не успокоила, а, наоборот, испугала. Когда взгляд хоббита упал на пылающую вдали Гору Судьбы, Кольцо сразу же дало знать о себе, и Сэм заметил, что оно ведет себя как–то иначе. По мере приближения к исполинским кузницам, где когда–то в глубинах времен Кольцо было выковано, сила его росла; оно становилось коварнее, изобретательнее и страшнее. Теперь укротить его могла бы лишь самая могучая воля. Даже не надевая Кольца — оно, как и прежде, висело на шее, чуть оттягивая цепочку, — Сэм чувствовал, что стал как–то выше, как будто собственная тень выросла, исказилась и окутала его. Огромной, зловещей угрозой встала эта тень над Мордором. Сэм понимал, что перед ним два пути: либо он выстоит против чар Кольца (а это будет стоить немалых мучений), либо не выдержит, объявит его своим — и тем самым бросит вызов страшной Силе, таящейся в далекой темной твердыне за мглистой долиной. А Кольцо уже начинало понемногу искушать его, подтачивая волю и разум. В голове замелькали самые дикие и невероятные образы. Он видел себя Сэмуайзом Сильным, Величайшим Героем Эпохи. Он шагал через темные земли Мордора с пламенеющим мечом в руке, дабы навеки сокрушить Барад–дур, и целые армии следовали за ним, как стада овец за пастухом.

…Тучи рассеивались, сверкало солнце, плато Горгорот по мановению руки Победителя превращалось в цветущий сад, и на деревьях зрели сочные плоды. Надо только надеть Кольцо на палец, провозгласить его своим — и все это сбудется!..

И не устоять бы Сэму в час испытания, если бы не любовь к хозяину, а главное — глубоко коренившийся в его разуме хоббичий здравый смысл, победить который не могло ничто. В глубине души Сэм знал, что все эти блеск и великолепие не про него, даже и не будь заманчивые видения надувательством чистейшей воды, подсунутым, чтобы завлечь его в ловушку. На деле Сэму нужно было от жизни совсем немного: заиметь бы маленький садик, чтобы возделывать его на свое усмотрение да кормиться с него, — и все. О роскошных садах размером в целое королевство он никогда не грезил. К тому же Сэму всегда хватало собственных рук: чужие, даже послушные, были ему не нужны.

«Нечего вешать мне лапшу на уши, — рассердился он наконец. — Будто Он меня не выследит! Да я у Него и пикнуть не успею. Если я надену Кольцо здесь, в Мордоре, Он меня мигом засечет. Эх! На везение мне теперь надеяться — что на снег в мае. Крепко же я влип! Скрыться надо позарез, а Кольцо надевать — ни–ни! Что же это получается? Выходит, оно мне не поможет, а только зря будет шею оттягивать, чтобы я головы не мог поднять? Как же быть?»

Но, если говорить честно, он уже знал, что ему делать. К Воротам! Хватит проволочек! Он встряхнулся, сбрасывая с плеч разросшуюся тень, отогнал соблазны — и медленно начал спускаться. Теперь ему казалось, что он с каждым шагом уменьшается; еще немного — и он снова превратился в крошечного, насмерть перепуганного хоббита. Пробираясь вдоль нижней стены крепости, он уже и без помощи Кольца явственно расслышал крики и шум. Похоже, дрались прямо за стеной, на нижнем дворе.

Он был уже на половине пути вниз, когда из темного проема ворот в красный полумрак опрометью бросились два орка. На счастье Сэма, они побежали не к нему, а в сторону главной дороги, но уже через пару шагов внезапно заспотыкались, рухнули и остались лежать без движения. Сэм не видел стрел, но нетрудно было догадаться, что беглецов подстрелили, — надо полагать, на стенах или за воротами прятались лучники. Распластавшись по стене, Сэм осторожно двинулся дальше. Один взгляд наверх мигом отбил у него охоту карабкаться — стена вздымалась футов на тридцать в высоту, кладка была ровная, ни тебе трещинки, ни зазубринки… Делать нечего — ворота так ворота!

Подкрадываясь, Сэм наспех прикидывал, сколько орков мог держать под своим началом Шаграт, и сколько пришло с Горбагом, и с чего у них, собственно, заварилась каша. С Шагратом на перевал явилось около сорока солдат, Горбаг привел раза в два больше, но ведь Шаграт наверняка взял с собой только часть гарнизона. А поцапались они из–за Фродо и его вещей, не иначе…. От этой мысли Сэм даже приостановился на минутку. Он увидел ссору с такой ясностью, как будто она разыгралась прямо у него перед глазами. Все дело в мифриловой кольчуге, что была у Фродо под курткой! Орки непременно должны были ее обнаружить. Судя по разговору, который удалось подслушать Сэму, Горбаг не мог не позариться на драгоценную добычу. Правда, приказ Черной Башни защищал пленника от любых посягательств, но дай оркам как следует разгуляться, и они забудут про все приказы — а тогда Фродо несдобровать.

«Ну все, хватит мямлить! — обругал себя Сэм. — Идешь ты или нет?»

Он выхватил Жало и бросился к распахнутым воротам — но, вбежав под арку, тут же налетел на что–то твердое и отскочил назад. Неужели опять паутина Шелоб? Но если и паутина, на этот раз она была невидима. Казалось, путь свободен, но что–то не пускало Сэма вперед, и он не мог ничего с этим поделать. Хоббит огляделся — и в темноте, под воротами, увидел Двух Стражей.

Это были огромные каменные статуи, восседавшие на каменных тронах по обе стороны ворот. У каждого было по три сросшихся тела и по три головы — одна голова смотрела внутрь двора, другая — прямо, третья — на дорогу. Клювы у Стражей были как у стервятников, а пальцы рук, лежавшие на коленях, кончались когтями. Обе фигуры были вырублены из цельного камня, но казались живыми, словно в них обитал какой–то страшный, злой и бдительный дух. Они знали, кто враг, а кто свой. Видим ты или невидим — разницы для них не было: незамеченным в ворота не мог пройти никто. Стражи налагали запрет и на вход, и на выход.

Сэм напряг всю свою волю, еще раз кинулся на невидимую преграду — и его снова отбросило: он получил мощный удар в грудь и по голове. Тогда, не придумав ничего другого, Сэм пошел на риск: выхватил из–за пазухи скляницу Галадриэли и поднял ее. Скляница мгновенно налилась белым светом, и тени, залегавшие под аркой, метнулись в стороны. В свете скляницы холодные, неподвижные Стражи явились взгляду во всем своем чудовищном безобразии. Сэм заметил, как блеснули их черные каменные глаза, и невольно отступил на шаг — такая в них была злоба. Но хоббит чувствовал, что воля чудищ мало–помалу слабеет; наконец она дрогнула и рассыпалась, уступив место страху.

Сэм бросился вперед, на ходу запихивая скляницу обратно за пазуху, но еще на бегу понял, что преграда за его спиной сомкнулась вновь — крепкая, не хуже стальных ворот. Чудовища пришли в себя. Из ужасных клювов вылетел пронзительный вопль и беспорядочно заметался среди крепостных стен. Где–то высоко на башне, словно в ответ крику Стражей, надтреснуто ударил колокол.

«Ну, главное дело сделано! — подумал Сэм. — У дверей я позвонил».

– Эй, выходи, кто не трус! — заорал он. — Живее! Доложите командиру Шаграту, что к нему явился великий эльфийский богатырь собственной персоной и дожидается в передней! Да не забудьте помянуть эльфийский меч!

Ответа не последовало. Сэм решительно зашагал вперед. Жало светилось голубым пламенем. Двор крепости тонул в глубокой тени, но Сэм разглядел, что на камнях валяется множество трупов. Один раз он едва не споткнулся, лишь в последний момент заметив прямо перед собой двух мертвых орков–лучников; из спин у них торчали кинжалы.

Чем дальше, тем больше попадалось на пути убитых. Некоторые лежали по одному, настигнутые ударом топора или стрелой, другие — так и не разжав когтей — по двое и по трое, словно они и после смерти готовы были душить, колоть, кусать! Камни были склизкими от черной крови.

Одежда на орках, как разглядел Сэм, была двух видов: одна — с изображением Красного Глаза, другая — с изображением Луны, искаженной жутковатым мертвым оскалом. Но Сэм не остановился и не стал разглядывать гербы подробнее. В глубине двора он увидел приоткрытую дверь, ведущую в Башню. Оттуда, из–за огромного орочьего трупа, валявшегося на пороге, выбивался красный свет. Сэм перепрыгнул через мертвое тело, вошел внутрь и растерянно огляделся.

От дверей в глубину Башни уходил широкий, гулкий коридор. По стенам чадили факелы, но конец коридора тонул во мраке. По обе стороны виднелось множество дверей и отверстий, но нигде никого не было — только на полу лежало, раскинувшись, несколько мертвецов. Из подслушанного разговора Сэм знал, что Фродо — живого или мертвого — искать следует, скорее всего, в самой верхней комнате. Но как туда добраться? Тут целый день проищешь, пока догадаешься, куда идти…

«Это, наверное, в самом дальнем углу, — пробормотал Сэм себе под нос. — Башня–то к стене прижимается. Попробую идти вдоль факелов».

Он пошел вперед, но уже медленнее. Каждое движение давалось ему с трудом. К горлу снова начал подбираться страх. Одинокие шаги Сэма, многократно повторенные эхом, громко разносились по пустому коридору; казалось, кто–то огромный шлепает ладонями по камням. Пустынный коридор, трупы, сырые черные стены, которые в свете факелов казались залитыми кровью… Ко всему прибавлялась угроза внезапного нападения: смерть могла поджидать в каждом дверном проеме, за каждым поворотом, — а сзади, в воротах, стерегла неведомая и бдительная злая сила… Для Сэма этого всего было, пожалуй, многовато. Лучше уж бой, чем такая тягомотина. Только не сразу с целым войском! Сэм заставил себя думать о Фродо, о том, что тот лежит где–то неподалеку, связанный по рукам и ногам, замученный, неизвестно, живой ли… И снова двинулся вперед.

Сэм миновал ряд факелов и оказался у больших полукруглых ворот, которые, смекнул он — и смекнул верно — вели в пещеру Шелоб. Внезапно откуда–то сверху донесся душераздирающий вопль. Сэм замер. Послышался топот. Кто–то со всех ног мчался вниз по гулкой лестнице.

Ослабевшая воля Сэма не могла уже остановить его рукú: пальцы сами потянулись к цепочке и сжали Кольцо. Но Сэму не хватило времени надеть его: из боковой дверцы, спотыкаясь и топая, вылетел орк и кинулся прямо на оторопевшего хоббита. Шагах в шести от Сэма орк поднял голову — и вдруг увидел чужака. В налитых кровью глазах орка отразилось пламя факелов, Сэм уже слышал, как ноздри орка с шумом втягивают воздух… И вдруг орк остановился как вкопанный. Но увидел он совсем не то, что думал Сэм. Не маленького, насмерть перепуганного хоббита, с трудом удерживающего меч, нет! Над опешившим орком, на фоне колеблющегося факельного огня, нависла высокая безмолвная фигура, окутанная серой тенью. В одной руке у таинственного великана сверкал меч, на который и взглянуть–то нельзя было без рези в глазах, в другой великан сжимал нечто ужасное, безымянное, излучающее власть и роковую силу.

Орк согнулся, как от удара в живот, издал отчаянный вопль ужаса, повернулся — и помчался назад. Никто на свете не радовался еще при виде убегающего врага так, как обрадовался этому неожиданному повороту событий Сэм!

– Что, съел? Ого–го! Эльфийский богатырь шутить не любит! — завопил он. — Я уже иду! А ну, показывай, как подняться, а не то я с тебя шкуру спущу!

Но орк был у себя дома, он был сыт и проворен, а Сэм оказался в Башне впервые, давно не ел и страшно устал. Началась крутая, бесконечная винтовая лестница. Вскоре Сэм стал задыхаться. Орк скрылся из виду, топот его сапог становился все слабее. Время от времени орк испускал отчаянный вопль. Наконец наступила тишина.

Сэм продолжал карабкаться наверх. Он чувствовал, что находится на верном пути, и это придавало ему бодрости. Он отпустил Кольцо, потуже затянул пояс…

«Ну что ж, — с удовлетворением сказал он сам себе. — Все бы орки так любили меня и мое Жало! Тогда, может, дело обернулось бы к лучшему… Да и Шаграт с Горбагом и свора ихняя, похоже, почти всю работу за меня сделали… Сдается мне, что, кроме этой трусливой крысы, в крепости никого живого не осталось!»

На этой мысли он резко остановился, будто с размаху налетел на каменную стену. До него дошел страшный смысл этих слов. «Никого живого…» Чей это жуткий предсмертный крик разнесся недавно по крепости?

– Фродо! Фродо! Хозяин! — почти плача, воскликнул Сэм. — Что же я делать–то буду, если вас убили? Держитесь, я иду к вам, на самый верх! А там — что увижу, то увижу!

Наверх, наверх! Было темно; только изредка на поворотах или над боковой дверью, ведущей на другие ярусы, попадался случайный факел. Хоббит попробовал считать ступеньки, но на двухсотой сбился. Ступал он теперь на цыпочках: ему послышалось, что сверху доносятся голоса. Значит, крысы в Башне еще есть…

И вдруг, когда Сэм совсем задохнулся, а колени у него одеревенели, ступени внезапно кончились. Он остановился. Где–то поблизости и вправду слышались громкие голоса. Хоббит огляделся. Он находился на плоской крыше третьего, верхнего яруса Башни. Это была открытая площадка шириной шагов в двадцать, обнесенная низкими перилами. Лестница выходила на самую середину крыши, а над люком стояла маленькая башенка с небольшим куполом о двух низких дверцах, глядящих на запад и восток. Через восточную дверь видны были широкие темные равнины Мордора и Огненная Гора вдали. Гора в этот миг как раз извергала из своих бездонных недр свежую лаву, и по склонам текли огненные реки, пылавшие так ярко, что, несмотря на расстояние, верх крепости озаряло багровым светом. Вид на запад был загорожен цоколем Башни, высоко вознесшейся над хребтами окрестных гор. Из узкого окна–бойницы сочился свет. Вход в башню чернел всего в каких–нибудь десяти шагах от люка. В открытом дверном проеме было темно. Голоса, однако, доносились именно оттуда.

Сэм не сразу прислушался к разговору. Сперва, перешагнув через порог восточной дверцы, он осмотрелся и сразу понял — здесь разыгралась самая жестокая драка. На террасе буквально ногу некуда было поставить: всюду лежали тела убитых, отрубленные руки, ноги и головы. Самый воздух пах смертью. Внезапно громкая брань, звучный удар и крик боли заставили Сэма быстро шагнуть обратно в укрытие. Хоббит сразу узнал голос — хриплый, грубый, безжалостный. Шаграт, комендант Башни, распекал кого–то из подчиненных:

– Стало быть, не пойдешь? Вот как?! Разрази тебя гром, Снага[595], вошь ты этакая! Думаешь, меня исполосовали так, что мне с тобой уже и не справиться? Ошибаешься! А ну, иди сюда, живо! А не то я тебе буркалы–то выколю, вот как сейчас Радбугу! Учти, когда подойдут новые ребята, я с тобой цацкаться не стану. Отправлю прямиком к Шелоб, ясно? Попляшешь у нее!..

– Ты подохнешь гораздо раньше, чем сюда явится помощь, — нагло заявил Снага. — Я тебе уже два раза говорил, что паршивые моргульские свиньи добрались до ворот первыми. Никто из наших наружу не вырвался. Лагдуф и Музгаш дали было стрекача, но их сразу же и шлепнули. Я из окна видел. Точно тебе говорю. А они были последние.

– Значит, идти должен ты, и нечего мне зубы заговаривать, — зарычал Шаграт. — Мне нельзя отлучаться. Вдобавок я ранен. Проклятый Горбаг! Бунтовщик дерьмовый! Чтоб ему сгнить в Черных Ямах! — И он разразился грязными ругательствами. — Уж я ему приложил как следует! Думал, утихомирится. А он, скотина, как пырнет меня своей железякой!.. Ух! Еле задушил гада!.. Ну, ладно базарить. Идти все равно надо, так что валяй, катись, пока я тебя не слопал! Если новости не дойдут до Лугбургца вовремя, мы с тобой оба загремим в Черные Ямы. Да–да, и ты тоже, не надейся улизнуть! А будешь тут сидеть да трястись — еще похуже чего схлопочешь…

– Чтоб я опять на лестницу сунулся? — угрожающе заворчал Снага. — Плевать мне, что ты командир. Не пойду, и баста! Эй, эй, эй, брось нож–то! Нечего! Стрелу в брюхо захотел? То–то же! Тебе все равно уже в комендантах не ходить. Узнают, какая тут штука вышла, и тю–тю! Мне что, я честно защищал Башню от вонючих моргульских крыс. А вы двое? Тоже мне начальнички! Заварили кашу из–за какой–то паршивой добычи…

– Не твоего ума это дело! — рявкнул Шаграт. — Я выполнял приказ, вот и все. Горбаг первый начал. Ух как у него глаза разгорелись на ту рубашечку! Вот он и полез…

– Ты его сам раззадорил. Нечего было все время талдычить, какая ты тут большая шишка! И вообще, мозгов у него было больше, чем у тебя. Он тебе сто раз повторил, что главный лазутчик на свободе, а ты все отмахивался. И сейчас хочешь это замять. А Горбаг–то верно говорил! Бродит он тут, бродит, богатырь этот! Голову даю на отсечение, что он из этих кровопивцев, эльфов, а то еще, может, какой–нибудь тарк[596] распоганый — тоже не сахар… Точно тебе говорю! Он тут будет с минуты на минуту. Слышал колокол? Стражи ему оказались нипочем, а это верный знак, что тут без тарка не обошлось. В общем, пока он на лестнице, я вниз ни ногой, будь ты хоть Назгул, ясно?

– Вот ты как заговорил! — взвыл Шаграт, вне себя от ярости. — Туда пойду, сюда не пойду, то буду, этого не буду! А когда он сюда поднимется, вильнешь, небось, хвостом — и когти рвать? Не выйдет! Сперва я выпущу из тебя кишочки, а там посмотрим…

Из дверей Башни сломя голову вылетел давешний орк, а за ним вывалился и сам Шаграт — настоящий великан. Когда он бежал нагнувшись, его ручищи касались земли. Одна бессильно болталась и, похоже, кровоточила; другой рукой орк прижимал к себе большой черный сверток. В отблесках красного зарева Сэм, спрятавшийся за дверью, хорошо видел злобную гримасу на измазанном кровью, исцарапанном когтями соперника лице коменданта. С длинных клыков Шаграта капала слюна, в горле хрипело по–звериному.

Насколько мог видеть Сэм, Шаграт гонялся за Снагой по всей крыше, пока тот не исхитрился нырнуть обратно в башню. Тогда Шаграт остановился. Сэм наблюдал за ним через восточную дверь: тяжело дыша, орк стоял у края площадки и опирался на заграждение. Его левый кулак слабо сжимался и разжимался. Отдышавшись, комендант положил сверток на пол, вытащил правой рукой длинный красный нож и поплевал на него. Затем, подойдя к самым перилам, перегнулся, глянул вниз и дважды крикнул. Ответа не последовало.

Пока Шаграт стоял наклонившись, один из распростертых на террасе трупов, к удивлению Сэма, внезапно зашевелился, подполз к свертку, крепко вцепился в добычу и, не выпуская ее, поднялся на ноги. В руке у него было копье с широким плоским наконечником и расщепленным остатком обломанного древка. Копье поднялось для удара… Но тут орк не удержался и слабо зашипел — не то от боли, не то от ненависти. Шаграт быстро, как змея, метнулся в сторону, молниеносно развернулся и вонзил свой кинжал в горло противнику.

– Что, схлопотал, Горбаг?! — рявкнул он. — Не добили тебя? Ну ничего, сейчас мы это исправим!

Он прыгнул на тело Горбага и стал яростно пинать его, то и дело останавливаясь, чтобы еще и еще раз погрузить в тело врага кинжал. Удовлетворившись, Шаграт запрокинул голову и издал жуткий, булькающий победный клич. Затем он облизнул клинок, зажал его в зубах и, подхватив сверток, вприпрыжку поспешил к лестнице.

Времени на размышления Сэму не оставалось. Он мог бы, конечно, выскользнуть через вторую дверь, но страшный орк наверняка его заметил бы, да и вообще долго играть с ним в прятки Сэму было не по зубам. И Сэм сделал, наверное, лучшее, что мог: с криком бросился прямо навстречу Шаграту. Кольца в руке у хоббита уже не было, оно по–прежнему висело у него на груди, излучая скрытую силу, обращавшую рабов Мордора в трепет. Вдобавок в руке у Сэма сверкал меч; голубой свет резанул орка по глазам, как острый луч безжалостных звезд, что светят в стране эльфов, одно упоминание о которой заставляло орков обливаться холодным потом. В довершение всего, Шаграту надо было или уклониться от встречи с врагом, или бросить драгоценную добычу и вступить в бой, а бросать добычу он ни в коем случае не собирался. Он остановился, злобно рыча и щерясь, но уже в следующий миг стремительно, на орочий манер, метнулся в сторону и — не успел Сэм опомниться — со всей силы ткнул хоббита свертком в лицо, используя свою ношу сразу и как щит, и как оружие. Сэм потерял равновесие — и, прежде чем он пришел в себя, Шаграт уже несся вниз по ступеням.

Ругаясь на все лады, Сэм бросился было в погоню, но вспомнил про Фродо и второго орка, оставшегося в башне. Перед хоббитом снова встал ужасный выбор, но времени думать уже не было. Шаграт улизнул и, наверное, скоро вернется с подмогой. Но гнаться за ним — значит оставить Фродо наедине с другим орком, а ведь эта крыса может там натворить невесть что! Все равно Шаграта Сэм вряд ли догнал бы, а догнав — вряд ли уцелел бы. Поэтому хоббит решительно повернул назад и помчался по лестнице обратно на крышу.

«Наверное, я опять сделал что–то не так, — вздохнул он про себя. — Но мое дело — попасть наверх, а там будь что будет!»

Тем временем Шаграт скатился по лестнице, пересек двор и, прижимая к груди драгоценную ношу, выскочил вон из крепости. Если бы Сэм видел, если бы он мог знать, сколько горя принесет этот сверток, он бы, наверное, еще трижды подумал, прежде чем принять решение. Но теперь он был озабочен только тем, как найти Фродо. Осторожно подкравшись к дверям башни, он шагнул внутрь — и оказался в полной темноте. Таращась изо всех сил, он наконец приметил по правую руку какой–то тусклый свет. Свет сочился из–под дверцы, за которой, как выяснилось, начиналась новая лестница, узкая и темная. Судя по всему, она шла вверх по спирали, лепясь к стене. Где–то наверху чадил догорающий факел.

Стараясь не шуметь, Сэм начал подниматься и вскоре поравнялся с факелом, прикрепленным над маленькой дверцей напротив западной оконной прорези. Это был один из тех красных «глаз», что они с Фродо заметили еще внизу, у входа в туннель. Сэм поспешил миновать дверь и подняться на второй этаж, понимая, что в любой момент может почувствовать у себя на горле орочьи пальцы. Следующий факел горел напротив окна, выходящего на восток. Под факелом чернела дверь, ведущая в глубину башни. Дверь была открыта. В коридоре царила тьма — если не считать мерцания гаснущего факела и красных отсветов, проникавших снаружи, через прорезь. Дальше ступеней не было. Прокравшись в коридор, Сэм обнаружил с обеих сторон по низкой двери. И та и другая были заперты на все замки и задвижки. Из–за дверей не доносилось ни звука.

– Вот те на, — пробормотал Сэм. — Тупик! Стоило ради этого залезать так высоко! Не может быть, чтобы это был самый верх!.. Что же делать?

Он бегом спустился к нижней двери и подергал ее. Дверь не поддавалась. Сэм снова кинулся наверх. По лицу его потекли струйки пота. Он чувствовал, что теперь каждая минута на счету, — а он терял их одну за другой и ничего не мог сделать!.. Он больше не думал ни о Шаграте, ни о Снаге. Орки — сколько бы их ни кишело на белом свете — перестали существовать для него. Он умирал от желания увидеть Фродо. Увидеть, коснуться его руки — а больше ничего и не надо…

Наконец, устав и отчаявшись, хоббит сел посреди лестницы и закрыл лицо ладонями. Вокруг стояла тишина — страшная тишина. Факел, и без того еле чадивший, зашипел, выплюнул последнюю копоть и погас окончательно. Все утонуло во тьме. И вдруг, запертый во мраке безнадежности, подавленный бесславным концом долгого и напрасного пути, Сэм неожиданно для самого себя запел. В холодной, темной башне голос его зазвучал тоненько и дребезжаще — голос одинокого, усталого хоббита. Только совершенно глухой орк мог бы спутать песенку Сэма с боевым кличем эльфийского богатыря. Сэм начал со старых засельских песенок, потом перешел на вирши Бильбо; мелодии всплывали у него в памяти одна за другой, как мимолетные видения далекой родины… И вдруг, откуда ни возьмись, проснулись новые силы, голос окреп, зазвенел, а на простую мелодию сами собой легли новые слова:

На западе давно весна,

   Луга цветов полны,

Леса проснулись ото сна,

   И светел плеск волны.

А ночью ясен небосвод,

   И плащ его расшит —

Там звезд эльфийский хоровод

   Круги свои вершит.

И пусть я заперт в тупике,

   Пути не завершив,

Вдали от бликов на реке,

   Средь башен и вершин, —

Но Солнце правит выше туч

   Свой неуклонный ход,

И звезды направляют луч

   В зияние пустот

Меж бастионов тьмы, — и тень

   Не век, как ни сгущай.

И не скажу я — «кончен День»,

   И не скажу — «прощай»[597].

– «Вдали от башен и вершин…» — начал он снова — и вдруг оборвал себя на полуслове. Ему почудилось, будто сверху кто–то слабо отозвался! Но вокруг по–прежнему было тихо. Впрочем, нет: раздались шаги. Наверху открылась дверь, скрипнули петли. Сэм припал к ступеням и прислушался.

Дверь с тяжелым гулом захлопнулась. Раздался ворчливый орочий голос:

– Эй, там! Крыса помойная! Чего распищался? Я тебе покажу, как вякать! Слыхал?

Ответа не было.

– А–а, вон что, — прорычал Снага. — Молчишь! Ну, все равно, мне и так давно пора тебя проведать. Посмотрим, чем ты занят!

Снова заскрипели дверные петли. Сэм осторожно заглянул в коридор и увидел то, что искал. Одна из двух дверей открылась; за ней мерцал огонь, а на пороге маячил силуэт орка. Похоже было, что на плече у него что–то вроде приставной лестницы. И тут Сэма осенило. В верхнюю камеру попадали через люк в потолке! Снага приставил лестницу, влез по ней и скрылся из виду. Сэм услышал лязг засова. Сверху снова донесся омерзительный орочий голос:

– Чтоб этого больше не было, понял? А не то как врежу! Думаешь, тебе тут отдохнуть дадут?.. Размечтался! А может, хочешь, чтобы мы сейчас тобой занялись? Нет? Ну так заткни хайло и молчи в тряпочку. Усек? Вот и хорошо! А это тебе для памяти! — Послышался звук, похожий на свист плетки.

Тут Сэма охватил такой гнев, что он забыл про все на свете. Одним прыжком подскочив к лестнице, он ловко, как кот, вскарабкался по ней и, просунув голову в люк, увидел большую круглую комнату. Освещал ее подвешенный к потолку красный светильник. В обращенной на запад оконной прорези, такой высокой, что не дотянешься, царил мрак. На полу под окном что–то лежало, но что — видно не было: все заслонила раскоряченная темная фигура орка, занесшего плеть для нового удара. Но удара не последовало.

Вопя и размахивая Жалом, Сэм выпрыгнул из люка и бросился на орка. Тот повернулся к нему, но сделать ничего не успел: Сэм с размаху рубанул Жалом, и кисть орочьей руки вместе с плеткой покатилась по полу камеры. Взревев от боли и страха, орк, видя, что дело плохо, нагнулся и пошел на Сэма головой вперед. Второй удар пришелся в пустоту: нога Сэма поехала по полу, и он грохнулся, тщетно пытаясь уцепиться за противника. Тот споткнулся о Сэма, потерял равновесие — и не успел хоббит поднять головы, как раздался крик и глухой удар: обезумевший от ужаса стражник зацепился ногой за конец лестницы и полетел в открытую пасть люка. Что с ним стало, Сэм выяснять не собирался. Он бросился к лежащему. Это был Фродо.

Фродо лежал на куче грязного тряпья нагой и, казалось, без сознания. Он по–прежнему заслонялся рукой от удара; на боку у него алел уродливый след орочьей плетки.

– Фродо! Дорогой господин Фродо! — закричал Сэм, чуть не ослепнув от внезапно хлынувших слез. — Это я, Сэм! Я тут! — Он приподнял хозяина и крепко прижал его к груди. Фродо открыл глаза.

– Я все еще сплю? — пробормотал он. — Но те сны были страшные, а этот нет…

– Никакой это не сон, господин Фродо, — поспешно уверил его Сэм. — Это вам не снится. Это я! Я пришел! Я с вами!

– Даже поверить трудно, — проговорил Фродо, крепко сжав руку Сэма. — Только что тут стоял орк с плеткой в руке — и вдруг превратился в Сэма!.. Значит, мне не приснилось, что внизу кто–то пел? Я даже пробовал подтягивать… Так это был ты?

– А то кто же, господин Фродо? Я совсем было отчаялся найти вас, вот и запел… Думал, уже все, конец!

– Но теперь все беды позади, правда, Сэм? Дорогой мой Сэм! — проговорил Фродо и откинулся на руки Сэма, закрыв глаза, как ребенок, которого утешили и приласкали, прогнав ночные страхи.

Сэм чувствовал, что мог бы просидеть так целую вечность, — он был совершенно счастлив. Но долго это продолжаться не могло. Мало было отыскать Фродо, надо было еще попытаться спасти его. Сэм поцеловал хозяина в лоб и легонько потряс.

– Просыпайтесь, господин Фродо! Пора вставать! — сказал он, пытаясь говорить как можно веселее, — словно они были не в Мордоре, а у себя дома, в Заселье, и сквозь занавески пробивалось утреннее солнышко.

Фродо вздохнул и сел.

– Где же мы? И как я сюда попал?

– Потом объясню! Сперва надо отсюда выбраться, — торопил его Сэм. — Но если в двух словах, то мы на вершине той башни, которую видели снизу, у туннеля. Потом вы попали в плен к оркам. А давно это было или недавно — даже не знаю. Наверное, уже целый день прошел, а то и больше.

– Только–то? — удивился Фродо. — Я думал — несколько недель! Расскажешь, когда будет время? Я помню только, что меня ударило в спину. Это правда? Я провалился в темноту и видел отвратительные сны. Проснулся — а явь еще страшнее и отвратительнее… Открываю глаза — вокруг орки! Они, похоже, влили мне перед тем в рот какое–то гадкое питье, так что мне всю гортань обожгло! В голове прояснилось, зато кости так и ломило, и слабость была ужасная. Они заставили меня раздеться догола, а потом сюда явились два огромных таких битюга и давай меня допрашивать, пока мне не почудилось, что я схожу с ума. Они глумились, рычали и все время пробовали, не затупились ли у них кинжалы, — нарочно, чтобы меня запугать. Я их когтей никогда в жизни не забуду. И глаз.

– Если будете о них говорить так много, то где уж тут забыть, — трезво заметил Сэм. — Но если мы не хотим увидеть все это еще раз, надо поскорее брать ноги в руки — и деру. Вы как, идти можете?

– Пожалуй, — решил Фродо, медленно поднимаясь на ноги. — Я не ранен, Сэм. Просто устал. И вот здесь побаливает. — Он показал на шею, сзади, ближе к левому плечу. Теперь он стоял, выпрямившись во весь рост, и в ярко–красном свете фонаря его кожа отливала алым, словно он был одет в пламя. Фродо прошелся по комнате из конца в конец и обратно.

– Кажется, мне лучше, — объявил он чуть более бодрым голосом. — Вообще говоря, меня так припугнули, что я и пошевелиться не смел, даже когда меня оставляли одного, а при стражниках — и тем более. А потом начались шум и крики. Понимаешь, эти два больших кабана, судя по всему, чего–то не поделили — то есть не «чего–то», а меня и мои вещи. Честно скажу: я лежал ни жив ни мертв. Потом все стихло, и это мне показалось хуже, чем шум.

– Да, у них, похоже, размолвочка случилась, — кивнул Сэм. — Этих грязных тварей в крепости было сотни две, не меньше. На одного Сэма Гэмги, скажу прямо, многовато! Но они сделали всю работу за меня — поубивали друг друга, и дело с концом. Нам очень повезло. Только песню слагать еще рано: больно длинно выйдет, а нам пора уходить… Что же мы будем теперь делать? Не гулять же вам нагишом по Черной Стране, господин Фродо!..

– Они у меня все взяли, — покачал головой Фродо. — Все, что при мне было. Ты хоть понимаешь, что это значит? Вообще все!

Он снова сел и низко опустил голову, словно только сейчас, рассказав об этом Сэму, осознал, какая стряслась беда.

– Наше дело проиграно, Сэм! Положим, из башни мы выберемся. Но далеко ли мы уйдем? И главное, куда, зачем?! Теперь если кто и спасется, так только эльфы. Они еще могут бросить Средьземелье, уплыть за Море… Если только Тень не перекинется и за Море…

– Нет, нет, не все они у вас взяли, не все, господин Фродо! И дело наше не проиграно — проиграть всегда успеется. Вы уж извините, господин Фродо, но у меня Оно. Я Его сохранил. Оно здесь, у меня на шее. Тяжеленное — ужас! — Сэм подергал цепочку. — Но вам, наверное, лучше его обратно взять.

Снимать с шеи Кольцо Сэму почему–то не хотелось. Нагружать Фродо? Опять? Ему, пожалуй, будет трудно…

– Оно у тебя?! — закричал Фродо. — Здесь?! Сэм, да ты просто чудо!

Вдруг его голос странно переменился.

– Дай сюда! — потребовал он, вскакивая и протягивая к Сэму дрожащую руку. — Немедленно отдай его мне! Тебе нельзя нести его!

– Конечно, конечно, господин Фродо, — поспешно согласился удивленный Сэм. — Пожалуйста! — Он медленно извлек Кольцо из–за пазухи и, наклонив голову, снял цепочку. — Только учтите, мы в Мордоре, господин Фродо. Когда выйдем наружу, вы сразу увидите и Огненную Гору, и все такое прочее. Кольцо сейчас очень опасное, скоро вы сами в этом убедитесь. Носить его силы понадобятся. Если будет трудно, я мог бы вам помогать иногда — а?

– Нет! — крикнул Фродо, выхватывая у Сэма Кольцо и цепочку. — Руки прочь! Вор!

Он задохнулся и уставился на Сэма расширенными от ненависти глазами, крепко сжимая в руке Кольцо. Но в следующее мгновение туман рассеялся. Фродо провел ладонью по лбу. Голова у него раскалывалась. От потрясения и от действия паучьего яда мысли его мешались, и он не смог отделить привидевшийся ему только что отвратительный сон от яви. Он видел, как Сэм прямо на глазах превратился в орка, и орк, щерясь, потянул лапу за Сокровищем: маленькое, безобразное существо, глазенки жадные, изо рта каплет слюна… Но теперь видение растаяло. Сэм снова был здесь, перед ним. Он стоял на коленях, по щекам у него текли слезы, лицо перекосилось от боли, будто его ударили ножом в самое сердце.

– О Сэм! — воскликнул Фродо. — Что я наговорил? Как я мог? Прости! И это после всего, что ты для меня сделал! Это Кольцо, это его ужасные чары. И зачем, зачем, зачем только оно нашлось?! Лежало бы себе в Андуине! Не держи на меня зла, Сэм. Ты видишь — я должен нести это бремя до конца. Тут уж ничего не поделаешь. Ты не можешь встать между мной и судьбой.

– Все в порядке, господин Фродо, — пробормотал Сэм, вытирая глаза рукавом. — Разве я не понимаю? Но ведь я все равно могу вам немножко помочь, правда? Во–первых, я во что бы то ни стало должен вас отсюда вывести. И немедленно. Согласны? А для этого хорошо бы найти для вас какую–нибудь одежонку и оружие. Да и поесть бы не мешало. С одеждой легче всего. Раз уж мы в Мордоре — оденемся по–здешнему! Выбирать, правда, не из чего… Боюсь, придется напяливать орочьи тряпки. И вам, господин Фродо, и мне. Парочка будет хоть куда! А пока закутайтесь вот в это!

Сэм отцепил застежку, снял с себя серый плащ и набросил его на плечи Фродо. Затем, скинув с плеч котомку, достал из ножен Жало и осмотрел его. Лезвие почти не светилось.

– Да, совсем забыл, господин Фродо, — сказал он. — Орки у вас и правда не все забрали. Вы одолжили мне меч и лориэнскую звездочку, помните? Они и сейчас у меня. Но я их еще немножко подержу, ладно? Мне надо сходить посмотреть, что тут можно найти полезного, а вы подождите. Походите пока, разомните ноги. Я быстро. И недалеко.

– Осторожнее, Сэм, — предупредил Фродо. — Возвращайся поскорее. Вдруг в крепости кто–нибудь уцелел и прячется?

– Волков бояться — в лес не ходить! — махнул рукой Сэм, свесил ноги в отверстие и быстро соскользнул вниз, но вскоре его голова вновь показалась над полом. К ногам Фродо упал длинный нож.

– Это вам не помешает, господин Фродо! А приятель–то ваш, между прочим, спекся! Я говорю об орке, который вас ударил. Сломал шею, похоже! Что поделаешь — уж очень торопился! Втащите–ка лестницу наверх, господин Фродо, если можете, конечно, — и ни за что не спускайте, пока не услышите пароль. Пароль — Элберет. По–эльфийски. Орк этого слова никогда не скажет!

Некоторое время Фродо сидел не шевелясь. Его била дрожь. Одни страхи сменялись другими. Наконец он встал, запахнул на себе серый эльфийский плащ и, чтобы занять ум чем–нибудь другим, стал расхаживать по комнате, заглядывая в каждый угол.

Сэм обернулся быстро, хотя Фродо успел известись от страха — ему казалось, что прошел целый час, не меньше. Наконец Сэм тихонечко позвал снизу: «Элберет! Элберет!» — и Фродо спустил ему легкую лестницу. Отдуваясь, Сэм влез наверх с огромным узлом на голове. Узел с глухим стуком упал на пол.

– Ну, а теперь быстрее, господин Фродо! — выдохнул Сэм. — Не так–то просто было найти одежку под нашу стать, ну да ничего, как–нибудь! Только теперь и вправду надо торопиться. Я никого не встретил и не видел ничего, но мне все равно не по себе. Как будто за этим местом кто–то следит, понимаете? Не могу объяснить как следует, но… в общем, такое ощущение, будто тут рыщет один из этих летучих Всадников. В небе, сами знаете, черно, не видать ни зги, кто его разберет…

Он развернул узел. Фродо посмотрел на содержимое с омерзением, но делать было нечего: не идти же нагишом! Одеяние заключалось в паре длинных ворсистых штанов из шкуры какого–то отвратительного зверя и грязной кожаной куртки. Фродо натянул все это на себя. Поверх полагалась кольчуга. Среднему орку принесенная Сэмом кольчужка была бы, пожалуй, коротковата, но хоббиту оказалась, наоборот, велика, к тому же Фродо нашел ее чересчур тяжелой. Поверх кольчуги защелкивался пояс, с которого свисал широкий, в коротких ножнах кинжал. Кроме того, Сэм добыл несколько шлемов. Один из них подошел Фродо: это была добротная черная нахлобучка из толстой кожи, с железным обручем. Под кожей прощупывалась сталь, а над клювообразным железным козырьком таращился Красный Глаз. Пока Фродо одевался, Сэм торопливо объяснял, что к чему.

– Тряпье с гербом Моргула, как у Горбага, больше подошло бы, да и сработано оно не так коряво. Только вы уж не обессудьте — после тутошних дел по Мордору в нем разгуливать опасно. Отлично выглядите, господин Фродо! Орк из вас — просто загляденье, уж вы не обижайтесь! Вот только еще закрыть лицо маской, вытянуть руки, ноги колесом согнуть — и будет совсем здорово. Но на всякий случай наденьте и это тоже. — Сэм накинул на плечи Фродо большой черный плащ. — Готово! Остался только щит — но щит мы по дороге подберем.

– А ты, Сэм? — спросил Фродо. — Ты же собирался составить мне пару!

– Собираться–то я собирался, — почесал в затылке Сэм, — да вот подумал: нельзя же здесь мои вещи оставить? Сжечь их мы не можем, а поверх всего своего еще и орочью кольчугу напяливать — увольте! Я, пожалуй, накину плащ — и ладно.

Он опустился на колени и заботливо свернул свой плащ. Сверток получился на удивление маленьким. Сэм запихал его в свою котомку, валявшуюся на полу, встал, перекинул котомку за плечи, напялил орочий шлем и закутался в черную накидку.

– Вот так, — удовлетворенно заявил он. — Теперь мы парочка что надо! Ну, вперед!

– Только учти, Сэм, всю дорогу я бежать не смогу, — криво усмехнулся Фродо. — Надеюсь, ты навел справки о ближайшем трактире? Или мы теперь можем обходиться без еды и питья?

– Ой, хозяин, я, кажется, об этом совсем позабыл! — присвистнул Сэм, широко раскрыв глаза. — Я пытался вас найти — в этом весь мой голод был и вся моя жажда. Уж и не помню, когда мне доводилось есть или пить в последний раз. Пока вас искал, все остальное из головы напрочь вылетело. Постойте–ка… Помнится, я недавно подсчитывал: хлебцев и того, что нам дал Фарамир, должно было хватить на пару недель, но это если мне одному и впроголодь. А во фляге всего капля оставалась, на самом донышке. Двоим маловато. Но орки разве могут без еды и питья обходиться? Правда, скажи мне кто, что они этим рвотным воздухом питаются и всякой ядовитой гнусностью, — я поверю…

– Нет, Сэм. Орки едят и пьют не меньше нашего, — вздохнул Фродо. — Тень, которая их взрастила, умеет только глумиться над тем, что уже есть, но сама не может ничего сотворить, понимаешь? Своего, нового, настоящего она сделать не может. Так что не Тень дала жизнь оркам. Она только исковеркала, изуродовала уже готовое, живое. А если они живые, то живут по тем же законам, что и все остальные. Конечно, коли нет ничего лучшего, они могут пить и есть такое, что скажи я тебе, — тебя вытошнит, но отравы в рот они не возьмут. Они и меня кормили, Сэм, так что у меня сейчас, может, даже больше сил, чем у тебя. Тут, в Башне, наверняка есть еда и питье.

– У нас нет времени шарить по кладовкам, — махнул рукой Сэм.

– Все равно дела наши лучше, чем ты думаешь, — настаивал Фродо. — Пока ты ходил, мне тут кое в чем повезло. Они и правда не все унесли. Я нашел среди тряпок свою котомку! Ее, конечно, обыскали и всю перещупали, но, по–моему, лембасы им понравились даже меньше, чем Голлуму. Они их вообще не выносят — ни вида, ни запаха. Вытряхнули котомку, раскрошили и раскидали все наши запасы — это да, но лембасов не взяли. Я собрал крошки и, знаешь, получилось немало — почти столько же, сколько у тебя. Вот только Фарамировы подарки они отобрали. И флягу раскокали.

– Ну что ж, для начала неплохо, — одобрил Сэм. — С питьем, правда, хуже… А теперь нам пора идти, господин Фродо! Иначе нам и целое озеро воды впрок не пойдет!

– Сначала поешь, — приказал Фродо. — Иначе я с места не сдвинусь. Бери эльфийский сухарик и допивай воду — допивай, допивай! У нас все равно нет надежды на удачу. Что толку думать о завтра? Завтра может и вовсе не наступить…

Наконец они встали и осторожно спустились вниз. Сэм убрал от люка лестницу и положил ее рядом с мертвым орком. Факелы догорели, и в башенке было темно, хотя с плоской крыши еще виднелось огненное зарево, — правда, уже не алое, а гаснущее, тускло–красное. Хоббиты выбрали себе по щиту и продолжили путь в полном орочьем облачении.

Теперь им предстояло спуститься по главной лестнице. Комната, где они встретились после разлуки, казалась им почти что родным домом. По крайней мере, там их защищали стены, а здесь спрятаться было некуда, и вдоль коридора холодком тянулся ужас. Несмотря на то, что в башне Кирит Унгол все было мертво, воздух в ней казался густым от злобы и от страха.

Наконец они добрались до выхода во внешний двор и остановились. Даже оттуда, где они стояли, чувствовалась злая воля Стражей, тяжело давившая на сердце, и уже видны были сами Стражи — черные, безмолвные силуэты по обе стороны ворот, озаренных тусклыми отсветами гаснущего Ородруина. Хоббиты снова двинулись вперед, стараясь не наступать на уродливо раскинувшиеся вокруг мертвые тела, — но каждый шаг давался все с большим трудом. На невидимую преграду они наткнулись еще не доходя до арки. Продвинуться дальше хотя бы на волосок было невозможно: каждое движение причиняло невыносимую боль и лишало последних сил.

Фродо был слишком измучен, чтобы бороться. Он опустился на землю.

– Все, Сэм! Конец, — проговорил он еле слышно. — Я сейчас потеряю сознание. Что это на меня нашло? Я совсем выдохся.

– Я знаю, что это такое, господин Фродо! Держитесь! Это все ворота. Они заколдованы, чтобы никого не пускать. Но я все равно вошел и намерен выйти наружу. Вряд ли тут стало опаснее, чем раньше. Вперед!

И Сэм снова достал скляницу Галадриэли. Будто в награду за его мужество и во славу смуглой хоббичьей руки, совершившей великие подвиги, скляница вспыхнула ярче молнии, озарив темный двор ослепительным белым светом. Но путь все еще был закрыт.

– Гилтониэль, а Элберет! — крикнул Сэм. Ибо мысли его — он сам не понял почему — вдруг перенеслись в давнее прошлое, к эльфам, которых он встретил когда–то в лесах Заселья, и Сэму вспомнилось, как испугался их песни Черный Всадник.

– Айя Эленион Анкалима![598] — подхватил Фродо.

Воля Стражей лопнула, как слишком туго натянутая струна. Фродо и Сэм, споткнувшись, сделали несколько шагов — и побежали. Вперед! В ворота, мимо огромных, неподвижно восседающих на тронах чудищ с горящими глазами! Вдруг что–то оглушительно треснуло. Замкóвый камень раскололся, свод арки обрушился прямо за спинами хоббитов и рассыпался в щебень. Задребезжал колокол. Стражи издали страшный, пронзительно–высокий вопль. И он не остался без ответа. Сверху, из темноты, донесся такой же исступленный крик — и с черного неба камнем упала крылатая тень.

Глава вторая.СТРАНА МГЛЫ

У Сэма хватило ума поскорее сунуть скляницу под плащ.

– Бежим, господин Фродо! — крикнул он. — Да нет! Не туда! Там отвесный обрыв! Сюда, за мной!

Они бросились бежать вниз. Шагов через пятьдесят дорога круто обогнула острый край утеса и скрыла от них Башню. На этот раз успели! Они остановились, чтобы отдышаться, и тут же схватились за сердце: Назгул, опустившийся на стену рядом с разрушенными воротами, снова издал свой страшный крик. Горы задрожали от эха.

Хоббиты, спотыкаясь, в ужасе поспешили прочь. Очередной поворот дороги снова на короткое мгновение открыл им вид на Башню. Перебегая опасный участок, Сэм и Фродо не удержались и бросили взгляд в ту сторону: над стеной реяла исполинская черная тень… Но дорога тут же нырнула в глубокое ущелье, круто пошла вниз и врезалась в Моргульский Тракт. Перекресток! Орков по–прежнему не было ни слуху ни духу. Крик остался без ответа. Но долго это продолжаться не могло: в любой момент надо было ожидать погони.

– Так не пойдет, Сэм, — сказал Фродо. — Будь мы настоящие, всамделишные орки, мы бежали бы к Башне, а не улепетывали от нее. Нас раскусит первый же встречный. Надо как–то уйти с дороги.

– Каким образом? — пожал плечами Сэм. — Крыльев–то у нас нет.

С востока гóры Эфел Дуата гладкой, почти отвесной стеной обрывались в пропасть, в черное ущелье, отделявшее их от внутреннего хребта. За перекрестком, круто сбежав вниз, главная дорога выходила на каменный мост, переброшенный через пропасть, и скрывалась в искрошившихся, изъеденных ветром скалах и расселинах Моргайи. Фродо с Сэмом, махнув на все рукой, бросились бежать через мост — но противоположный край ущелья был еще далеко, когда тишину вспороли шум и крики. Башня Кирит Унгол осталась позади, высоко на скале; по ее камням плясали тусклые отсветы зарева. Внезапно раздался новый хриплый удар колокола, тут же перешедший в немолчный дребезжащий трезвон. Заиграли трубы. С дальнего конца моста донеслись ответные крики. Здесь, в темноте ущелья, отрезанного от меркнущего Ородруина скальной грядой, Фродо и Сэм не могли видеть, что происходит впереди, но топот тяжелых, подбитых железом сапог и звон подков, отбивавших спешный ритм на каменной дороге, раздавались уже совсем близко.

– Скорее, Сэм! Прыгаем! — закричал Фродо.

Они взобрались на узкие перила. К счастью, пропасти внизу уже не было: склоны Моргайи поднялись почти до уровня дороги, хотя точно определить расстояние в темноте было невозможно.

– Была не была! — решился Сэм. — Счастливо, господин Фродо.

Он прыгнул. Фродо последовал за ним. Еще в воздухе они услышали, как по мосту лавиной загрохотали копыта. Послышался топот бегущих орков. Но Сэм, несмотря на опасность, едва удержался, чтобы не рассмеяться вслух. Они рисковали переломать себе кости на острых скалах, но, пролетев всего сажени три, с треском и хрустом ухнули в путаницу колючих веток! Подавившись смехом, Сэм замер, посасывая исцарапанную руку.

Когда копыта и сапоги смолкли, он наконец отважился тихонечко шепнуть:

– Ну и ну, господин Фродо! В жизни бы не подумал, что в Мордоре может что–то расти! Если бы мы даже нарочно выбирали, где прыгнуть, удачнее все равно не получилось бы. Ух и колючки тут! В локоть, наверное, не меньше! Все мое тряпье насквозь прошили. Надо было все–таки надеть кольчугу!

– Что кольчуга, — отозвался Фродо. — Даже кожаная куртка и то не помогла!

Чтобы выбраться из зарослей, пришлось немало потрудиться. Шипы были твердыми как сталь, а ветви напоминали проволоку. Когда хоббиты наконец очутились на свободе, плащи на них висели клочьями.

– А теперь вниз, Сэм, — предложил Фродо шепотом. — Скорее! Спустимся в ущелье и — на север. Надо торопиться!

Там, за горами, начинался день, и где–то вдали, за тенями Мордора, солнце уже блеснуло над восточным краем Средьземелья — но здесь по–прежнему царила беспросветная ночь. Гора еще дымилась, но огонь погас. Скалы померкли. Стих и восточный ветер, который дул не переставая с тех самых пор, как хоббиты покинули Итилиэн. Они спускались вниз — медленно и с большим трудом, пока окончательно не выбились из сил: приходилось ползти на животе, цепляясь за кусты, обдирая ладони о камни и сухие пни, то и дело оступаясь и на ощупь отыскивая, куда бы поставить ногу.

Наконец они сползли на дно ущелья и привалились к обломку скалы. У обоих по лицу тек пот.

– Тому, кто предложил бы мне сейчас напиться, я бы с удовольствием пожал руку, будь то сам Шаграт, — мрачно пошутил Сэм.

– Не надо, Сэм, — взмолился Фродо. — От таких шуток только хуже делается.

Он вытянулся в полный рост, усталый и мокрый от пота, и некоторое время лежал молча.

Наконец, собравшись с духом, он сделал над собой усилие, встал — и, к своему изумлению, обнаружил, что Сэм спит крепким сном.

– Сэм, проснись! — потряс его за плечо Фродо. — Вставай! Надо сделать еще один рывок!

Сэм встряхнулся и с трудом встал.

– Эк меня угораздило, — зевнул он. — Сам не знаю, как это я так осрамился? Пошел камнем на дно, и все тут. Но, честно говоря, господин Фродо, я уже и не помню, когда спал по–настоящему, вот глаза и склеиваются, не спросившись…

Фродо пошел впереди, стараясь по возможности держать курс прямо на север. Некоторое время они пробирались среди валунов и обломков скал, густо устилавших дно ущелья. Вскоре, однако, Фродо остановился снова.

– Нет, так не годится, — сказал он. — Кольчуга эта… Я, пожалуй, долго не выдержу. Откуда мне взять силы? Раньше, когда я уставал, мне и свою–то, мифриловую, несладко было носить. А эта гораздо тяжелее. Да и на что она мне? Если мы победим, то не в бою.

– А вдруг все–таки придется драться? — возразил Сэм. — Подумайте! А кинжалы, шальные стрелы?.. А Голлум?.. Наверняка где–нибудь поблизости околачивается. Разве я могу допустить, чтобы вы остались без защиты? Удар ножом в темноте — и все! Кожаная рубашка тут не поможет.

– Сэм, дружок, я устал, понимаешь? — вздохнул Фродо. — Сил у меня больше нет, надеяться не на что. Я знаю одно — пока могу, я должен идти к Горе, а там видно будет. Мне Кольца хватает. Лишнего груза я не выдержу. Придется выбросить все, без чего можно обойтись. Не думай только, что я не благодарен тебе. Наоборот — мне и представить–то страшно, каких ты ужасов натерпелся, пока снимал с трупов эти вещи.

– Вот уж о чем не надо, хозяин! Если бы я мог, я б вас на собственной спине понес. Ладно, снимайте кольчугу, что с вами делать!

Фродо отложил плащ, стянул через голову орочью кольчугу, отбросил ее и поежился от холода.

– От чего бы я сейчас не отказался, так это от чашки кипятку. Холодно! — пожаловался он. — А может, я простудился?

– Возьмите мой плащ, господин Фродо, — предложил Сэм, развязывая котомку и доставая оттуда эльфийский плащ. — Подойдет? Орочьей тряпкой обмотаетесь, а плащ — сверху. У орков это вряд ли принято, зато согреетесь. Да и эльфийский наряд наверняка надежнее любой кольчуги! Ведь эту ткань ткала сама Владычица!

Фродо взял плащ и скрепил его под подбородком эльфийской брошью.

– Так–то оно лучше! — сказал он. — Теперь мне легко. Пожалуй, я даже смогу идти. Но здесь такая тьма, что в самое сердце заползает. Ничего не видно… Знаешь, когда я лежал там, в Башне, я вспоминал Брендивин, Лесной Угол, мельницу над Рекой, Хоббитон… А теперь что–то не получается.

– Я вас поймал на слове, господин Фродо. Кто теперь про воду заговорил? Ведь Река — это вода! А? — засмеялся Сэм. И вдруг посерьезнел: — Если бы только Госпожа могла нас сейчас видеть и слышать! Я сказал бы ей: «Владычица! Нам так мало нужно! Только немного воды и света, чистой воды и обыкновенного дневного света, и все. Они важнее всех драгоценностей мира, вы уж меня простите!» Только Лориэн далеко… — Сэм вздохнул и безнадежно махнул рукой в сторону хребта Эфел Дуат, едва видневшегося на беспросветно черном небе.

Они снова зашагали вперед. Но вскоре Фродо остановился.

– Черный Всадник, — шепнул он. — Прямо над нами. Я его кожей чувствую. Лучше переждать.

Они съежились под большим камнем, с западной стороны, и замолчали. Наконец Фродо облегченно вздохнул.

– Пронесло, — объявил он.

Хоббиты встали — и тут же замерли в удивлении. Слева, на юге, небо постепенно светлело, и на сером фоне ясно проступили черные зубцы главного хребта. За горами становилось все светлее; тьма отступала к северу. Там, высоко над землей, шла битва, и громоздящиеся одна на другую мордорские тучи терпели поражение. Ветер из мира живых трепал и лохматил им края, загоняя клубы дыма и пара обратно в глубь темной страны, которая их породила. Из–под слегка приподнявшегося мрачного полога, как бледный луч сквозь подслеповатое тюремное окно, в Мордор сочился свет утра.

– Смотрите, господин Фродо! — вымолвил ошеломленный Сэм. — Смотрите–ка! Ветер переменился. Что–то не так! Видно, не все идет, как Он задумал. Тьма, которую Он навел на мир, почему–то рассеивается. Знать бы, что там творится!

А было это утро пятнадцатого марта. Из тени, окутавшей восточные пределы Гондора, над долиной Андуина вставало солнце и ветер дул с юго–запада, а на полях Пеленнора умирал король Теоден.

Сэм и Фродо стояли и смотрели, покуда кайма света не протянулась надо всем хребтом Эфел Дуат. И вдруг на этой мерцающей полосе показалось черное пятнышко. Оно стремительно росло и наконец, на страшной скорости врезавшись в темный занавес, пробило тучи и исчезло где–то в вышине, послав напоследок вниз долгий пронзительный крик. Крик был знакомый, но в нем уже не было прежней страшной силы — только жалоба и отчаяние. Черную Башню ждали дурные вести: Повелитель Кольцепризраков нашел свою смерть.

– Что я говорил?! — воскликнул Сэм. — Там что–то не так! Шаграт сообщил, что война идет на сплошном ура, но Горбаг, по–моему, в этом сильно сомневался. Значит, прав был Горбаг! Да, не очень–то им везет! Ну как, обнадеживает?

– Да вроде бы нет, Сэм, не особенно, — вздохнул Фродо. — Что бы ни случилось, это случилось там, за хребтом. А мы идем в противоположную сторону. Как я устал! Кольцо такое тяжелое, Сэм! Знаешь, я начинаю его видеть перед собой прямо днем, наяву. Такое большое огненное колесо…

Сэм, воспрявший было, поник снова. С беспокойством поглядев на хозяина, он взял его за руку:

– Не унывайте, господин Фродо! Смотрите: я просил о свете — и вот, пожалуйста! Теперь нам будет легче. Хотя, конечно, и риску прибавится… Давайте–ка попробуем пройти еще немного, а потом спрячемся где–нибудь и поспим. Съешьте вот кусочек эльфийского хлебца! Может, он вас немножко подбодрит…

Они поделили на двоих кусочек лембаса и, с трудом — так пересохло во рту — разжевав, побрели дальше. Света было не больше, чем в самые глубокие сумерки, но, по крайней мере, теперь стало видно, что они идут по дну глубокого ущелья и ущелье это полого поднимается к северу. По дну ущелья когда–то тек ручей, но он давно высох. Вдоль русла, по левому берегу, бежала, петляя, довольно утоптанная тропа. Знай хоббиты о ней раньше, они могли бы выйти на нее сразу — тропка эта ответвлялась от Моргульского Тракта еще до моста и шла вниз по вырубленным прямо в скале ступенькам. Этой тропой пользовались патрульные отряды и вестовые, когда требовалось срочно поспеть в одно из мелких укреплений, расположенных к северу от перевала Кирит Унгол и к югу от ущелья Исенмут, что в переводе означало Железная Пасть, или Карах Ангрен[599].

Идти этой тропой было опасно, но делать нечего — приходилось торопиться. К тому же Фродо знал, что у него не хватит сил карабкаться по каменным завалам или пробираться нехожеными ущельями Моргайи. Он рассудил, что преследователям едва ли придет в голову искать их на северной дороге. Скорее всего, погоня устремится на восточный тракт, ведущий на равнины, да и перевал еще раз как следует обыщут. Поэтому Фродо решил, пока возможно, двигаться к северу, а потом найти какую–нибудь тропу, ведущую на восток, и предпринять последний отчаянный рывок к цели. Хоббиты перебрались через высохшее русло и пошли по орочьей тропе. Слева над ней нависали скалы, так что сверху заметить хоббитов было невозможно; но тропа часто поворачивала, и перед каждым поворотом приходилось сжимать рукояти мечей и замедлять шаг.

Светлее не стало: Ородруин по–прежнему извергал густые клубы дыма, восходившего меж двух встречных потоков воздуха на большую высоту, где царило теперь безветрие, и дым растекался по сторонам, похожий на огромную плоскую крышу, опирающуюся на единственный столб, основание которого было скрыто мглой. Правда, сейчас хоббиты не могли видеть Ородруина за черными зубцами Моргайи…

Они продолжали путь. Минул уже час, а может быть, и больше, когда до их ушей донеслись новые звуки, заставившие их остановиться. Поверить в эти звуки было трудно — но и ошибки быть не могло: где–то неподалеку звенели капли воды! В скале зияла узкая, будто прорубленная гигантским топором трещина; оттуда и стекала тонкая струйка, — быть может, это были последние брызги какого–нибудь ласкового дождика, родившегося над блещущими под солнцем морями; злой рок осудил его пролиться над стенами Черной Страны и без пользы исчезнуть в ее пыли. Тоненький ручеек перебегал дорогу и, поворачивая направо, пропадал среди мертвых камней. Сэм бросился вперед.

– Если я еще когда–нибудь увижу Госпожу, она об этом непременно узнает, уж это я вам обещаю! — кричал он, не помня себя от восторга. — Сперва — свет, а теперь — и вода![600] — Вдруг он осекся и оглянулся на хозяина. — Но сначала пью я — ладно, господин Фродо?

– Пей на здоровье! Но мне кажется, здесь и на двоих места вполне достаточно, — удивился Фродо.

– Не в том суть, — досадливо отмахнулся Сэм. — Может статься, вода тут отравленная или я уж не знаю какая, и на мне сразу будет видно, понимаете? Лучше ведь на мне проверить, чем на вас, правда?

– Положим, но мне кажется, если уж нам выпала удача, надо испытывать ее вместе, Сэм. А может, это не удача, а благословение? Подожди! Пей осторожнее — вдруг вода ледяная?!

Вода оказалась свежей, но не такой уж холодной. На вкус, правда, она была так себе, горьковатая и маслянистая, так что дома хоббиты, наверное, поморщились бы. Но здесь она показалась им выше всяких похвал, и они пили, пили без конца, забыв и о страхе, и о благоразумии. Когда оба напились вволю, Сэм наполнил флягу. Фродо немного приободрился, и они одолели еще несколько верст. Постепенно тропа превратилась в настоящую дорогу, и вдоль обочины потянулась грубая каменная кладка, — видимо, скоро должно было появиться очередное орочье укрепление.

– Тут мы все–таки свернем, — объявил Фродо. — Пора брать курс на восток… — Он перевел взгляд на мрачные скалы, окружавшие долину, и вздохнул. — У меня еще хватит сил, чтобы доползти до верха и где–нибудь залечь. Но потом я должен буду отдохнуть.

Тропа шла теперь немного выше каменистого русла, и, чтобы перебраться на другую сторону, хоббитам пришлось спуститься вниз. Пересекая русло, они, к своему удивлению, наткнулись на одну–две темные лужи. Среди камней сочились тоненькие струйки воды. Западная окраина Мордора, скрытая в тени Эфел Дуата, умирала, но жизнь в ней еще теплилась: за голые склоны из последних сил цеплялись жалкие растения — жесткие, искореженные, полузасохшие. По ущельям Моргайи лепились к скалам низкорослые, причудливо искривленные деревья, пучки серой травы с боем отвоевывали себе место среди камней, покрытых полуувядшим лишайником, и все это опутывали ползучие побеги куманики. Колючки на них были то острые, как иглы, то зазубренные и кривые, как орочьи кинжалы. На ветвях шелестели печальные, свившиеся в трубочки прошлогодние листья, а новые почки, уже полусъеденные червями, только–только начали раскрываться, и вокруг них, жужжа, вились мухи — бурые, серые и черные. Как и орки, мухи были отмечены красным пятнышком, напоминавшим глаз, и пребольно жалили, а над кустами терновника висели неподвижные тучи голодного гнуса.

– Здешняя одежда им — тьфу! — повторял Сэм, размахивая руками. — Тут без толстой орочьей шкуры ну никак не обойтись!

Настала минута, когда Фродо изнемог окончательно. Они добрались почти до самого конца узкого, довольно пологого разлома, но гребень был еще далеко.

– Я должен отдохнуть, Сэм, — взмолился Фродо. — А лучше всего — поспать… если у меня выйдет.

Они осмотрелись, но на этих безрадостных, голых склонах и зверь не нашел бы, где укрыться. В конце концов, совсем вымотавшись, Сэм и Фродо кое–как пристроились под кустом куманики, ветви которого свисали с низкого выступа наподобие редкого веревочного полога.

Угнездившись, хоббиты подкрепились чем смогли. Главное сокровище — лембас — решено было приберечь на черный день (который теперь был уже не за горами), поэтому они развязали котомку Сэма и расправились с половиной из оставшихся в ней подарков Фарамира. Каждому досталось по горстке сушеных фруктов и ломтику копченого мяса. Все это завершил глоток воды. По дороге они несколько раз пили из темных лужиц на дне засохшего ручья, но жажды так и не утолили: воздух Мордора был пропитан какой–то горечью, от которой беспрестанно пересыхало в горле. При мысли о воде надежда гасла даже у неунывающего Сэма — за хребтом Моргайи лежало ужасное плато Горгорот, которое им предстояло пересечь.

– Спите сначала вы, господин Фродо, — предложил Сэм. — Заметили, опять темно стало? Видно, дело к вечеру.

Фродо вздохнул — и, прежде чем Сэм успел договорить, провалился в сон. Сэм, с трудом одолев желание сделать то же самое, взял Фродо за руку. Так он и сидел, пока вокруг не сгустилась непроглядная ночь. Наконец, не в силах бороться со сном, Сэм осторожно выбрался из–под колючего полога и осмотрелся. Вокруг что–то похрустывало, поскрипывало и шелестело, но ни шагов, ни голосов слышно не было. Далеко за Эфел Дуатом, на западе, виднелась полоска бледного неба. И вдруг над самым высоким и острым пиком, выглянув из рваных туч, сверкнула звездочка. Красота ее так поразила Сэма, что у него забилось сердце, и к маленькому путнику, затерянному в мрачной, всеми проклятой стране, внезапно вернулась надежда. Его пронзила ясная и холодная, как луч звезды, мысль: Тьма не вечна, и не так уж много места занимает она в мире[601], а свет и высшая красота, царящие за ее пределами, пребудут вечно. Когда Сэм пел в орочьей башне, в его песне был скорее вызов, чем надежда, ибо тогда он думал о себе. А сейчас он на мгновение перестал тревожиться и о собственной судьбе, и о судьбе хозяина. Тихо вернувшись под ветвистый полог, он улегся рядом с Фродо и, отбросив страхи, заснул глубоким безмятежным сном.

Пробудились они вместе, рука в руке. Сэм почти выспался и готов был идти дальше. Фродо вздыхал и тер глаза. Сон его был беспокойным — ему всю ночь напролет снился огонь; но и явь не особенно утешала. Правда, отдых все–таки пошел Фродо на пользу: сил у него заметно прибыло, и теперь он надеялся выдержать дневной переход. Сколько часов они спали, сказать никто из них не мог, и время дня определить было трудно. Перекусив и глотнув воды, друзья двинулись дальше. Разлом, которым они шли, вскоре привел их на крутую каменную осыпь. Здесь отказывались расти даже самые упрямые и жизнелюбивые растения: зазубренные вершины Моргайи были пусты и голы — ни кустика, ни былинки.

Потратив немало времени, хоббиты отыскали место, где можно было подняться. Цепляясь за камни и подтягиваясь, шагов через сто они выбрались наконец наверх и обнаружили, что стоят в узкой щели между двух острых черных вершин. Протиснувшись в эту щель, Сэм и Фродо оказались лицом к лицу с Мордором. Внизу, в полутора тысячах локтей, лежала, теряясь в безликой мгле, внутренняя равнина. Ветер — почти единственное, что проникало сюда из мира живых, — гнал на восток поднявшиеся гораздо выше, чем прежде, огромные облака, но над тусклыми равнинами Горгорота царили все те же серые сумерки. Густой дым стелился над землей и залегал в низинах. Из трещин полз горячий пар.

Вдали — верстах в шестидесяти, а то и больше — глазам открывалась Гора Судьбы, высоко вздымавшаяся над пеплом и разорением окрестных земель. Исполинский конус уходил в поднебесье, дымящуюся вершину окутывало облако. Пламя погасло, но дремлющее чудовище по–прежнему таило угрозу, и сон его был чуток. За Ородруином стояла стена мрака, зловещая, как грозовое облако: то были завесы тени, окружавшие Барад–дур, замок, возвышавшийся на длинном, вытянутом к северу отроге далеких Пепельных Гор. Властелин Тьмы был погружен в глубокую думу, и Глаз его, на время оставив внешний мир, обратился внутрь; сейчас только одно занимало Черного Повелителя, наполняя сомнением и страхом, — сверкающий меч и суровый царственный лик, явившиеся ему в Зрячем Кристалле. Огромная черная крепость со всеми ее башнями, воротами и бастионами окуталась тяжелой мглой.

Фродо и Сэм смотрели на ненавистный край с отвращением и трепетом. Меж ними и дымящейся горой лежала выжженная, изуродованная земля, превращенная в пустыню, преданная медленной смерти. Невольно возникал вопрос: как удается Властелину Мордора кормить и содержать такое количество рабов и армий? Ведь он располагал не одной армией, но многими. Сколько хватало взгляда, у подножий Моргайи и дальше, к югу, раскинулись военные лагеря — одни палаточные, другие наподобие небольших городков. Самый большой находился прямо перед тем местом, где стояли Фродо и Сэм, в каких–нибудь полутора верстах от подножия. Больше всего этот лагерь походил на огромное гнездо, кишащее какими–то черными насекомыми, которые копошились на прямых, наводящих тоску улицах и возле длинных, низких прямоугольных построек. По широкой дороге, ведущей из городка к Моргульскому Тракту, сновали туда–сюда черные фигурки.

– Не по душе мне все это, — подытожил Сэм. — Никакой надежды прорваться. Зато внизу наверняка полно воды, раз там такая уйма народу. О еде уж и не говорю. Тем более что там живут люди, а не орки, если только меня глаза не подводят.

Сэм и Фродо слыхом не слыхивали про обширные поля, возделываемые рабами Мордора к югу от Моргайи, вдали от ядовитых дымов Ородруина, по берегам темных, печальных вод озера Нурнен. Хоббиты не имели понятия и о том, как много стран платит дань Мордору и сколько тяжело нагруженных караванов с разнообразными дарами, одеждой и свежими рабами ежедневно входят в Мордор по торным дорогам, через широкие ворота, настежь открытые для них на юге и востоке. Ну а здесь, на севере, Черный Властелин, передвигая свои армии, как пешки на огромной шахматной доске, постепенно собирал их воедино. Первые, пробные бои на западе, юге и севере были проиграны, и Владыка Мордора временно отвел свои армии с поля битвы: он стягивал силы к ущелью Кирит Горгор, откуда планировал нанести ответный удар… Надо сказать, что, даже задайся он нарочно целью преградить всякий доступ к Огненной Горе, ничего удачнее измыслить было бы невозможно.

– Что ж, — продолжал Сэм. — Еды и питья у них, наверное, вдоволь — только не про нас! Тут нам не спуститься. К тому же ничего хорошего нас внизу не ждет. Они там кишмя кишат.

– Но попробовать надо, — обреченно возразил Фродо. — Я другого и не ждал. Мне никогда не верилось, что я доберусь до Горы, да и теперь не верится. Но я должен сделать все, что смогу. А это значит, что мне надо как можно дольше оставаться на свободе. Стало быть, придется, скорее всего, пройти еще немного на север и посмотреть, что делается там, где равнина немного поуже.

– Я и так могу сказать, — пожал плечами Сэм. — Там, верно, орков и людей набито как сельдей в бочке. Вот увидите.

– Что ж! Доберемся — увижу, — заключил Фродо и повернулся, чтобы идти.

Вскоре хоббиты убедились, что пробираться по хребту Моргайи невозможно. Ничего даже отдаленно напоминающего тропку отыскать не удалось; в придачу оказалось, что дорогу то и дело пересекают глубокие расселины. В итоге пришлось вернуться и спуститься обратно по тому самому разлому, каким и поднимались. На тропу, правда, хоббиты выходить побоялись и решили пробираться вдоль склона, по камням. Проспотыкавшись так версты с полторы, они увидели наконец под нависавшим над дорогой утесом то самое орочье укрепление, о котором догадывались. Оно представляло собой стену и несколько каменных домиков, прилепившихся к скале рядом с черным зевом пещеры. Укрепление казалось покинутым, но хоббиты миновали его ползком, затаив дыхание, прячась за колючками, густо разросшимися по обе стороны высохшего ручья.

Версты через три, когда домики скрылись из виду и хоббиты почувствовали себя увереннее, на дороге внезапно послышались грубые, зычные орочьи голоса. Сэм и Фродо упали за первый попавшийся куст — бурый, тощий — и затаились. Голоса между тем приближались, и вскоре на дороге показались два орка. Один был в оборванной коричневой рубахе и штанах, с луком и стрелами за спиной, чернолицый, небольшого росточка, с широкими раздувающимися ноздрями; судя по всему, его делом было не драться, а вынюхивать и выслеживать. У другого орка — великана из бойцовского племени — на шлеме, как и у орков Шаграта, красовался знак Глаза. За спиной у этого громилы тоже висел лук, а в руке он сжимал короткое копье с плоским широким наконечником. Орки, по своему обычаю, ссорились и переругивались, только на этот раз на Общем Языке, — видимо, они происходили из разных племен.

Шагах в двадцати от места, где притаились хоббиты, меньший вдруг остановился.

– Баста! Я пошел домой, вон туда, — проворчал он и показал в сторону крепости. — Тьфу! Сколько можно тереться носом об эти камни? Говорю тебе — следов больше нету, ясно? А все из–за кого? Из–за тебя же! Надо было нам сразу в гору лезть, а ты меня понизу потащил. Теперь ищи–свищи!

– Не знаю, зачем вас только держат, нюхачей? — огрызнулся второй. — Глаза–то, они понадежнее будут, чем ваши сопливые носища!

– Ну вытаращил ты свои гляделки, и что толку? — фыркнул первый. — Тьфу! Ты даже не знаешь, кого искать–то надо!

– А кто виноват? — сплюнул второй. — Я, что ли? Этот приказ откуда–то сверху спустили. Такой переполох поднялся! Надо было найти эльфийского великана в какой–то блестящей кольчуге, и все тут. Вынь да положь! Потом — здрасьте, пожалуйста! — великана уже не надо, подавай какого–то карлика, вроде гнома. А в конце концов выяснилось, что шпионов вообще никаких не было, а кашу заварили бунтовщики из наших же, Урук–хаев. А может, они все разом тут бродят — и эльф, и гном, и мятежники. Так их и растак…

– Тьфу! Обалдели они там наверху, что ли? — возмутился маленький. — Так они скоро не только голову, а и шкуру потеряют! Слыхал, кстати, что говорят? На Башню–то враги напали! Ваших уложили всех до одного, а пленника свистнули… Если вас, вояк, и в бою так лупят, нечего удивляться, что мы проигрываем!

– Эт–то кто тебе сказал, что мы проигрываем?! — взревел огромный.

– Тьфу! А кто тебе сказал, что это не так?

– Это клевета, которую распространяют грязные бунтовщики, ясно? — зарычал, брызгая слюной, большой орк. — Если ты не заткнешь хлебало, я тебя в два счета прирежу — понял?

– Ну ладно, ладно… Молчу! Но думать мне никто не запретит… Слушай, а при чем тут этот черный мозгляк? Ну, губошлеп–то?

– А кто его разберет! Может, и вовсе ни при чем. Только ничего хорошего он не замышляет. На кой ляд он тут шастает? Чтоб ему сдохнуть! Только он ускользнул, и вдруг приказ: брать его живым, да поскорее…

– Ну, будем надеяться, его поймают — и в мясорубку, как обычно, — сплюнул сквозь зубы маленький. — Спутал мне все следы, паскуда этакая! Сначала кольчугу обслюнил, потом обшлепал все вокруг, а я разнюхивай!..

– Если бы он не спутал следов, живым ему не уйти, — гоготнул боевой орк. — Когда я еще не знал приказа, я в него стрельнул сдуру, шагов с пятидесяти, прямо в спину. Обычно это для меня чепуха! Но он увернулся и — деру.

– Тьфу! — снова сплюнул первый. — Значит, это ты его упустил? Ну дела! С пятидесяти шагов не попал! Сначала он мажет, потом тащится нога за ногу, а бедные нюхачи отдувайся! Я, знаешь, сыт по горло. У меня это все вот где сидит!

С этими словами он повернулся и вразвалочку направился обратно, вниз по тропе.

– Ку–да? Стой! — заорал боевой орк. — Вот пойду сейчас и донесу на тебя!

– Кому? — огрызнулся разведчик, не останавливаясь. — Своему драгоценному начальнику? Успокойся! Припух твой Шагратик. Кончилось его времечко.

– Я сообщу твое имя и номер Назгулу, — оскалился большой орк, понизив голос до шепота. — Теперь крепостью командует один из их шатии. Понятно?

Меньший орк остановился. Голос у него задрожал от злобы и страха.

– Сволочь! Доносчик! Гад поганый! — заорал он, срываясь на визг. — Испортил дело и на своих же, значит, бочку катишь? Ну и проваливай к своим вонючим крикунам! Они тебе кровушку–то приморозят! Если только им самим раньше времени руки–ноги не оборвут! Главного уже прикончили, я сам слышал!

Большой орк бросился на маленького с копьем, думая пригвоздить его к земле, но орк–ищейка, метнувшись за камень, ловко пустил великану стрелу в глаз. Тот рухнул, а маленький орк помчался назад по тропе и скрылся из виду.

Некоторое время хоббиты сидели молча. Первым опомнился Сэм.

– Однако! — протянул он. — Если в Мордоре у всех промеж собой такая милая дружба, наше дело несколько упрощается!

– Тише, Сэм, — шепнул ему на ухо Фродо. — Поблизости могут быть еще орки. Мы были на волосок от гибели! Они, оказывается, нам на пятки наступают, а мы–то думали, что провели их! А вообще, Сэм, ты прав. Вражда — это суть Мордора. Ею тут все насквозь пропитано. Но, если верить легендам, орки всегда так себя вели, даже когда жили на воле, племенами. И нам это не поможет. Чем сильнее они ненавидят друг друга, тем пуще ненавидят нас. Если бы эти двое нас увидели, они бы тут же забыли про свою ссору и не вспомнили о ней, пока не разорвали бы нас на части.

Хоббиты снова надолго замолчали. Наконец Сэм заговорил опять, на этот раз тоже шепотом:

– Господин Фродо, какого это они «мозгляка» поминали, а? Говорил я вам, что Голлум спасся!

– Да, помню. Как же ты угадал?.. Ну ладно! До вечера нам пожалуй, лучше здесь посидеть. Давай обождем, пока не стемнеет, а ты мне тем временем расскажешь, что без меня происходило на перевале. Только, будь добр, шепотом!

– Попробую, — согласился Сэм. — Но не обещаю. Как вспомню про нашего дружка, так кричать готов от злости, ей–же–ей!

Они поудобнее уселись под колючим кустом и приготовились терпеливо ждать, пока тоскливые мордорские сумерки сменятся черной беззвездной ночью. За разговором время текло быстрее. Наклонившись к уху Фродо, Сэм поведал ему о своих приключениях и рассказал все, что только мог облечь в слова. Лишь теперь Фродо узнал о предательском нападении, о страшной битве с Шелоб и о том, как его, бесчувственного, похитили орки. Когда Сэм закончил, Фродо не сказал ничего — только взял руку Сэма и крепко сжал ее. Затем он встал.

– Не пора ли в путь? — спросил он. — Интересно, долго ли мы продержимся, прежде чем нас схватят по–настоящему? Столько прятаться — и вдруг всему конец и все, оказывается, было без толку!.. — Он вздохнул и добавил: — Надо же! Такая темень, а скляницу вынимать нельзя! Оставь ее пока у себя, Сэм. До лучших времен. Мне ее и спрятать–то негде. Разве что в кулаке зажать… А мне нужны обе руки — надо ведь ощупывать дорогу. Что касается Жала, то забирай его насовсем. Мне хватит орочьего ятагана. Только я, наверное, никогда не пущу его в ход. Отвоевался…

Идти по бездорожью, да еще ночью, было и трудно, и опасно, но хоббиты все–таки брели вперед — медленно, спотыкаясь, но брели, час за часом, не делая привалов и стараясь держаться поближе к правому склону ущелья. Когда наконец в тусклом свете сильно запоздавшего серого утра над их головами проступили горные вершины, Сэм и Фродо спрятались в кустах и по очереди немного поспали. В часы бодрствования Сэм предался серьезным размышлениям о еде. Когда Фродо, проснувшись, объявил, что не худо бы перекусить и приготовиться к новому переходу, Сэм задал вопрос, который тревожил его особенно сильно:

– Извините, господин Фродо, что я вас спрашиваю, только имеете ли вы представление — далеко нам еще идти или нет?

– Самое приблизительное, — сознался Фродо. — В Ривенделле, когда мы готовились к походу, мне показывали много карт, и в том числе карту Мордора, которую, правда, нарисовали до того, как Враг сюда вернулся. Я ее вообще–то плохо помню, но дальше к северу есть место, где встречаются два хребта, северный и западный. Оттуда до моста, что у крепости, должно быть лиг около двадцати. Наверное, там можно будет свернуть. Но если мы туда доберемся, то окажемся верст на сто дальше от Горы, чем вначале. Сейчас мы прошли примерно двенадцать лиг. Значит, даже если нам повезет, идти остается самое меньшее неделю. Но я боюсь, Сэм, что буду ползти как черепаха: ноша–то моя, наверное, станет еще тяжелее…

Сэм почесал в затылке:

– Вот–вот, и я о том же… В общем, дела такие. Если забыть о воде и не бередить больше эту рану, то запасов хватит, но придется потуже затянуть пояса или идти быстрее, во всяком случае пока мы не выбрались из ущелья. По–настоящему поесть мы сможем только один раз, а потом все, одни «подорожники» останутся.

– Я постараюсь прибавить шагу, Сэм, — покорно ответил Фродо и глубоко вздохнул. — Ну что ж, вперед! Еще один рывок!

Стемнело еще не вполне. Но хоббиты все равно двинулись в путь — навстречу ночи. Час проходил за часом; Сэм и Фродо устало брели среди камней, почти не делая привалов, а если и присаживались отдохнуть, то совсем ненадолго. Как только плотные складки небесного занавеса тронул первый тусклый отсвет утра, хоббиты снова спрятались; на этот раз их приютила темная яма, защищенная нависавшим над ней камнем.

Рассветало медленно, однако наступивший день снова оказался светлее, чем предыдущий. Сильный западный ветер гнал мордорские дымы прочь из поднебесья.

Прошло немного времени, и хоббиты смогли наконец по–настоящему осмотреться. Ущелье, тянувшееся между главным хребтом и Моргайей, постепенно сужалось и становилось мельче. От внутреннего хребта осталось всего ничего — так, невысокий уступ на крутых склонах Эфел Дуата; правда, с востока Моргайя обрывалась к плато Горгорот все так же отвесно. Русло высохшего ручья терялось среди камней; поперек ущелья, словно крепостная стена, вздымалась голая продолговатая скала. Навстречу ей протягивал длинную зубчатую руку северный хребет — серый, мглистый Эред Литуи. Между отрогами оставался узкий зазор. Это и был Карах Ангрен — он же Исенмут, или Железная Пасть. За ним крылась глубокая долина Удун, изрытая подземными ходами и галереями, которые вели в оружейни. Все это было построено рабами Мордора для защиты Черных Ворот.

Именно здесь, в долине Удун, Властелин Тьмы спешно собирал огромные силы, чтобы достойно встретить войско Королей Запада. На сходящихся отрогах высились крепости и башни, пылали сигнальные костры; сам же проход Карах Ангрен был перегорожен земляным валом, вдоль которого тянулся глубокий ров. Пересечь этот ров можно было только по единственному мосту.

В нескольких верстах от конца Моргайского ущелья, в том месте, где начинался тянувшийся к Исенмуту отрог, стоял старинный замок Дуртанг[602], превращенный в орочью крепость — одну из нескольких крепостей, окружавших долину Удун. В свете утра можно было разглядеть бегущую от стен Дуртанга дорогу. Версты через три от крепости дорога эта выгибалась к востоку и по вырубленному в склоне горы каменному карнизу шла вниз, на плато, где сворачивала к Железной Пасти.

Хоббиты поняли, что, похоже, все их старания пропали впустую. Справа раскинулась мрачная, подернутая дымом долина; на ней, правда, не заметно было ни движущихся войск, ни военных лагерей, но за всеми этими землями неусыпно наблюдали с укреплений Карах Ангрена.

– Мы в тупике, Сэм, — вздохнул Фродо. — Еще немного, и мы угодим в орочью крепость. Если решимся спускаться — придется выходить на дорогу. А не решимся — надо поворачивать назад. В горы соваться нечего. И с обрыва нам не слезть.

– Значит, надо выходить на дорогу, — постановил Сэм. — Рискнем, господин Фродо! Попытаем счастья, если счастье тут существует! Нам теперь все одно — что сдаться, что лезть в горы, что обратно идти. Все равно еды надолго не хватит. Побежали–ка лучше вперед!

– Хорошо, Сэм, — ответил Фродо. — Веди, если надеешься! У меня уже никакой надежды не осталось. Только бежать я не смогу. Иди вперед, а я как–нибудь потащусь следом.

– Если вы не перекусите и не вздремнете, то далеко не «протащитесь», господин Фродо. Устраивайтесь поудобнее и начинайте!

Сэм напоил Фродо, дал ему лишний кусок лембаса, сложил свой плащ вчетверо и сунул его под голову хозяину. Фродо не спорил — на это сил у него уже не было. Сэм не стал говорить хозяину, что тот допил последнюю каплю воды и съел вместе со своей долей лембаса еще и долю Сэма. Когда Фродо уснул, Сэм наклонился над ним, прислушался к его дыханию и внимательно посмотрел на хозяина. Щеки у Фродо впали, кожа плотно обтянула скулы — но во сне лицо его казалось спокойным, даже довольным. Тень страха улетучилась.

– Ну ладушки, — пробормотал Сэм. — А теперь надо мне вас ненадолго оставить, хозяин. Пойду попытаю удачи. Дело такое. Или мы отыщем воду, или вообще никогда не дойдем до цели…

Он встал и осторожно — для хоббита, пожалуй, даже слишком осторожно — спустился, прыгая с камня на камень, к руслу высохшего ручья и поспешил по нему вверх, надеясь отыскать место, где, возможно, пенился когда–то водопадик брызжущего из камней источника. Все вокруг казалось сухим и безмолвным. Но Сэм не желал сдаваться. Он остановился, прислушался, и — о радость! — до его ушей донеслось приглушенное журчание. Он поспешил наверх и наткнулся на тоненький ручеек, стекавший в маленькое углубление, откуда темная вода переливалась под голые камни и пропадала.

Сэм попробовал воду: ничего, пить можно. Он припал к струе и утолил жажду, потом наполнил флягу и уже повернулся было, чтобы идти обратно, как вдруг краешком глаза заметил — как раз там, где остался Фродо, — какое–то движение. Еле сдержав крик, Сэм кинулся вниз по камням, туда, где только что видел метнувшуюся в сторону тень. Неизвестная тварь оказалась осторожной, и Сэм не успел рассмотреть ее как следует, но этого и не требовалось. С какой охотой он свернул бы ей шею! Но Голлум вовремя скользнул прочь, испугавшись шума. Сэму показалось, что над краем расселины мелькнула темная голова, но тут же исчезла.

«Ну что ж, вроде бы удача нам не изменила, — подумал Сэм. — А то еще чуть–чуть, и дело кончилось бы плохо. Мало нам орков, так еще этот прохвост за нами увязался! И как только лучников угораздило промахнуться?!»

Он опустился на камень рядом с Фродо, решив пока не будить хозяина, но вскоре почувствовал, что глаза у него слипаются и что больше ему не выдержать. Тогда он осторожно тронул Фродо за плечо.

– Боюсь, тут где–то рядом Голлум бродит, господин Фродо! — предупредил он. — А если это был не он, то их два. Я пошел поискать воды, возвращаюсь, и вдруг гляжу — ба! Так что нельзя нам теперь спать одновременно. А у меня — уж вы меня простите, хозяин, — совсем глаза закрываются.

– Сэм, радость моя, ну конечно! — ответил Фродо. — Ложись и отдыхай — теперь твоя очередь! Но, честно говоря, уж лучше Голлум, чем орки. По крайней мере, Голлум нас не выдаст. Если только его самого не поймают.

– Чтобы обчистить нам карманы, а нас укокошить, ему, конечно, помощников не надо, — согласился Сэм. — Так что смотрите в оба, господин Фродо! Вот вам вода. Полная фляга. Можете ее всю выпить. Потом еще наберем…

И Сэм провалился в беспамятство.

Когда он проснулся, уже темнело. Фродо сидел, привалившись спиной к скале, и спал сном праведника. Фляга была пуста, о Голлуме — ни слуху ни духу.

Мордорская тьма вернулась. Красные сторожевые костры на вершинах ярко пылали. Начиналась последняя, самая опасная часть пути. Хоббиты пробрались к источнику, запаслись водой и, поминутно озираясь, вскарабкались вверх на дорогу. Они очутились как раз в том месте, где она поворачивала на восток, в сторону Исенмута, до которого оставалось еще верст тридцать. Дорога оказалась довольно узкой, к тому же на ней не было никаких, даже самых маленьких, перилец, хотя шла она над самой пропастью. Кроме того, обрыв становился все глубже и глубже. Хоббиты внимательно прислушались и, ничего особенного не услышав, быстро зашагали на восток.

Верст через пятнадцать они решили сделать небольшой привал. Дорога, обогнув выступ горы, повернула к северу. Миновав поворот, хоббиты перестали видеть, что делается позади. Это их и подвело. Отдохнув, они снова двинулись вперед, но не успели сделать и десяти шагов, как из–за поворота донесся тот самый звук, который они так боялись услышать: топот марширующей колонны. На камни упал отблеск факелов: войско было уже в какой–нибудь версте от поворота и быстро приближалось. Убегать было поздно, да и некуда.

– Этого я и боялся, Сэм, — вздохнул Фродо. — Мы поверили в удачу, а она изменила нам. Это ловушка.

Он в отчаянии взглянул вверх, на хмурую стену, вершина которой терялась во мраке. Древние строители не пожалели сил и труда, чтобы не оставить на скале ни единого выступа. Убедившись в этом, Фродо бросился к обрыву и заглянул в черную бездонную пропасть.

– Все! Мы в ловушке! — повторил он, опустился на камень у скалы и уронил голову на грудь.

– Похоже, что так, — почесал в затылке Сэм, махнул рукой и уселся рядом с Фродо, в тени утеса. — Ну что ж, посмотрим, чем это кончится!

Долго ждать не пришлось: орки шагали быстро. Колонна приближалась; в темноте замелькали красные огоньки и стали расти на глазах. В первых шеренгах горели факелы.

Сэм тоже опустил голову, надеясь, что орки не разглядят его лица. Вдобавок он поставил стоймя щиты, прикрывая ноги себе и хозяину.

«Кажется, они спешат. Может, им некогда будет с нами возиться? Подумаешь, парочка усталых солдат…» — со слабой надеждой подумал Сэм.

Поначалу было похоже, что так и случится. Первые орки пронеслись мимо большими скачками, задыхаясь, не глядя по сторонам. Это был отряд малорослых, слабых солдат, которых гнали воевать за Черного Властелина против их желания; они думали только об одном — как бы поскорее добраться до цели и не попасть под кнут. Вдоль колонны, щелкая бичами и покрикивая, бегали два огромных свирепых орка, по виду из Уруков. Войско шеренга за шеренгой шло мимо хоббитов, и сигнальные факелы уже маячили далеко впереди. Сэм затаил дыхание. Вот уже добрых полколонны миновало… Но тут взгляд одного из надсмотрщиков упал на две скорчившиеся у обочины фигурки. Орк замахнулся бичом и крикнул:

– Встать! Живо!

Хоббиты не ответили. Рявкнув что–то, орк остановил колонну.

– Давайте, ублюдки! Пошевеливайтесь! Нашли время дрыхнуть!

Он шагнул к ним и вдруг увидел гербы на щитах.

– Ага! Дезертируем? — заорал он. — Или только еще намылились? Ваши вчера вечером должны были быть в Удуне все до единого! И вы это отлично знаете. А ну–ка, марш в строй! Иначе ваши номера пойдут куда следует…

Сэм и Фродо, делая вид, что у них стерты ноги, заковыляли в последнюю шеренгу.

– Куда?! — прорычал орк. — Тремя рядами ближе! И не вздумайте слинять, а то отведаете вот этого!

Над головами хоббитов просвистел длинный бич. Надсмотрщик снова оглушительно рявкнул, еще разок щелкнул бичом — и быстро, чуть ли не бегом колонна двинулась дальше.

Несчастный Сэм, накопивший усталости за долгие дни пути, еле поспевал за орками. Что касается Фродо, то для него этот марш сразу стал настоящей пыткой, быстро переросшей в кошмар. Он стискивал зубы и пытался ни о чем не думать. В нос шибало запахом орочьего пота. Невыносимо хотелось пить. Вперед, вперед, вперед! Легкие отказывались дышать, ноги — двигаться, но ради чего он так надрывался, что ждало их впереди? Об этом он не смел и загадывать. Надежды сбежать не было никакой. Погонщик запомнил их и часто наведывался в хвост колонны, чтобы лишний раз поглумиться.

– А ну, поднажми! — гоготал он, щелкая бичом рядом с ними. — Небось где кнут, там и силушка найдется! Живей, ублюдки! Я бы вас освежил чуток, да вам и без меня скоро всыплют горяченьких. Там лучше знают, сколько может снести ваша шкура, прежде чем лопнет. Эх, и наддадут же вам за опоздание! Сразу очухаетесь! Вы что, не знали, что война идет?

Так они пробежали верст с шесть–семь, пока не начался длинный, пологий спуск. Фродо терял последние силы. Воля его ослабела, он пошатывался и спотыкался. Сэм, близкий к отчаянию, поддерживал его, как мог, не давая упасть, но и сам еле стоял на ногах. Конец мог наступить в любую минуту. Стоит Фродо потерять сознание — и все откроется! Неужели все труды и мучения были напрасны?

«Ну, что бы ни случилось, а с этим громилой–надсмотрщиком я еще поговорю по душам», — подумал Сэм.

Он потянулся было к мечу — но тут произошло нечто непредвиденное.

Дорога вышла на равнину и приближалась ко входу в Удун. Впереди, недалеко от моста, соединялось сразу несколько торных путей — в том числе один с юга и один со стороны Барад–дура. Войска стягивались к Удуну по всем дорогам, ибо армия Западных Королей уже выступила в поход и Властелин Тьмы спешно собирал силы, чтобы встретить ее достойно.

И вот в кромешном мраке перекрестка вдали от сигнальных костров сшиблось сразу несколько отрядов, подошедших одновременно. Начались толкотня и ругань; орки отпихивали друг друга, каждый старался пройти на мост первым и скорее закончить утомительный поход. Погонщики орали во всю глотку, хлестали бичами направо и налево — все напрасно: в ход пошли кулаки, а там и сабли. Как следует поднажав, вооруженные до зубов Урук–хаи смяли колонну, в которой шли Сэм и Фродо. Под мощным напором ряды незадачливых дуртангцев смешались.

Сэм, как ни выбился он из сил, тут же смекнул, что к чему: не теряя ни секунды, он бросился на землю, увлекая за собой Фродо. Орки, бранясь на чем свет стоит, попáдали сверху. Работая локтями, хоббиты помаленьку выбрались из–под груды тел и, никем не замеченные, перевалились через высокую, выложенную камнями обочину, предназначенную для того, чтобы командиры отрядов могли ориентироваться темной ночью или в тумане.

Сперва хоббиты лежали не шевелясь. Вокруг было слишком темно, чтобы искать укрытие, да и вряд ли удалось бы его найти. Но Сэм нутром чувствовал, что отползти подальше от дороги, а главное, от факелов, все–таки стоит.

– Еще чуток, господин Фродо! — зашептал он. — Еще чуток в сторону, а там можно будет и отлежаться!

Напрягая последние силы, Фродо приподнялся на локтях и отполз шагов на двадцать. Вдруг на его пути оказалась неглубокая канава; он покатился на дно и остался лежать там, как мертвый.

Глава третья.ГОРА СУДЬБЫ

Сэм подложил растрепанную орочью накидку под голову Фродо и накрыл себя и хозяина серым лориэнским плащом. Мысли его вернулись в Золотой Лес, и он от души понадеялся, что сотканный руками эльфов покров каким–нибудь чудом спрячет их от врагов, хотя в этой страшной пустыне уповать на спасение почти не приходилось. Крики и ругань мало–помалу стихли; видимо, орки прошли в Исенмут и скрылись за воротами. Похоже было, что в общей сумятице и неразберихе двух солдат–дезертиров так и не хватились.

Сэм пригубил воды из фляги, заставил Фродо напиться и, когда тот немного пришел в себя, настоял, чтобы Фродо съел целый хлебец. Потом, от усталости не чувствуя уже никакого страха, оба растянулись на голых камнях и задремали. Сон их был беспокойным, оба то и дело просыпались — лежать было неудобно, к тому же взмокшие во время марша хоббиты теперь быстро продрогли: от Черных Ворот, из ущелья Кирит Горгор[603], дул, шурша пылью, холодный ветер.

Утром над равниной снова разлился серый полусвет. В поднебесье все еще не утих ветер с запада, но внизу, на угрюмых камнях Черной Страны, воздух был мертв, холоден и, несмотря на холод, казался каким–то застоявшимся. Сэм осторожно выглянул из канавки. Вокруг расстилалась тоскливая, плоская равнина, подернутая сизо–бурым налетом. На дорогах, сколько видел глаз, было пусто, но Сэм опасался бдительности Исенмута, темневшего всего в какой–нибудь полуверсте от них. В противоположной стороне маячила далекая Гора, казавшаяся исполинской стоячей тенью. Вершина Горы слегка курилась; часть дыма сносило на восток, часть клубами ползла вниз по склонам и растекалась над плато. В нескольких верстах к северу унылыми серыми привидениями круглились предгорья Пепельных Гор, а за ними, как далекая облачная гряда, маячили туманные северные вершины, почти слившиеся с низким небосводом.

Сэм попытался прикинуть расстояние и сообразить, как лучше идти.

– До Горы не меньше семидесяти верст, — пробормотал он мрачно. — Не так уж и много. Но господин Фродо, наверное, и за неделю не дойдет, уж больно слаб…

Сэм покачал головой; и вдруг, среди прочих, в голову ему закралась особенно мрачная мысль. В стойком сердце Сэма надежда никогда не угасала до конца, и даже здесь, в Мордоре, он иногда подумывал о том, как они будут возвращаться. Горькая правда по–настоящему дошла до него только сейчас: еды–то хватит только на то, чтобы добраться до цели! А когда дело будет сделано, наступит жестокий конец. Они останутся одни в этой ужасной пустыне, без надежды на помощь, без крова и пищи. Обратного пути не будет.

«Вот, оказывается, к чему я готовился, — подумал Сэм. — Помогать хозяину до последнего, а потом умереть с ним рядом… Ну что ж! Дело на то и дело, чтобы его делать. Я бы, правда, не прочь был еще разок повидать Приречье и Рози Хижинс[604], и ее братцев, и Старикана, и Календулу[605], и вообще… Но с другой стороны, не будь у нас надежды вернуться, Гэндальф не послал бы господина Фродо в такое путешествие, правда ведь не послал бы?.. Эх! Все–то у нас разладилось, когда он погиб в Мории! И почему только он не спасся? Уж он бы что–нибудь да придумал!»

И все же теперь, когда надежда в его сердце наконец угасла или, может, притворилась, что угасла, — Сэм неожиданно обнаружил в себе новые силы. Его простое хоббичье лицо внезапно посуровело, между бровей легла жесткая складка, воля в одночасье сделалась крепче стали; по всему его телу прошла легкая дрожь, будто он мгновенно превратился в совсем другое существо. Теперь его не сломить уже было ни отчаянию, ни усталости, ни бесконечным верстам пути по камням и бездорожью.

Ощущая в себе новую ответственность за исход Дела, он огляделся, чтобы наметить следующий шаг. Стало немного светлее, и Сэм с удивлением заметил, что плато Горгорот, казавшееся прежде таким ровным и однообразным, на самом деле сплошь изрыто и разворочено. Земля до самого горизонта испещрена была глубокими ямами, словно когда–то это место представляло из себя озеро мягкой грязи, в которое, прежде чем грязь успела высохнуть, обрушился град валунов и громадных скальных обломков. По краям самых широких впадин громоздились кучи щебня, от самих впадин в разные стороны разбегались трещины. В этом хаосе можно было идти совершенно спокойно, перебегая от укрытия к укрытию и не опасаясь, что тебя увидят. Будь у хоббитов силы и время, они так и поступили бы. Но измученным, выдохшимся путникам изъязвленная долина не сулила ничего, кроме новых трудностей.

Размышляя об этом, Сэм повернулся к хозяину. Расталкивать его не пришлось: Фродо лежал с открытыми глазами, глядя в серое, затянутое тучами небо.

– Ну вот, господин Фродо, — сказал Сэм. — Я тут выглянул, осмотрелся и обмозговал положение. На дорогах пусто. Надо идти, а то опоздаем. Сдюжите?

– Попробую, — ответил Фродо. — Должен.

И они снова пустились в путь, переползая от воронки к воронке, хоронясь за каждым камнем, стараясь не петлять и продвигаться приблизительно в направлении Пепельных Гор, держась ближайшей дороги, которая уходила в маячившие на горизонте предхолмия, окутанные непроницаемой мглой. Серая ровная полоса дороги была пуста: орочьи полки уже почти все собрались в долине Удун, а кроме того, Черный Властелин даже в пределах собственных владений предпочитал на этот раз передвигать войска под прикрытием ночи, не доверяя ветрам, что ополчились против него и разогнали дымные покровы тьмы. К тому же державного Властителя порядком беспокоили слухи о каких–то подозрительно дерзких лазутчиках, проникших за границу его владений.

Несколько верст бездорожья вымотали из хоббитов всю душу. Наконец пришлось сделать привал. Фродо хватал воздух раскрытым ртом. Понятно было, что так, ползком и внаклонку, то черепашьим шагом, то короткими перебежками, они далеко не уйдут, тем более что приходилось непрерывно высматривать, где безопаснее, и в итоге опять и опять отклоняться в сторону.

– Я бы вышел на дорогу, господин Фродо, и двигался по ней, пока не стемнеет, — предложил Сэм. — Положимся еще разок на удачу! Она, правда, нас подвела давеча, но ведь мы живы, разве нет? Пройдем еще с десяток верст хорошим шагом, а там можно будет и отдохнуть.

Рисковали они гораздо больше, чем казалось Сэму, но Фродо, которого терзала роковая ноша, занимая все его мысли и вынуждая к непрестанному спору с самим собой, покорно согласился. Они выбрались к насыпи и, вскарабкавшись по ней, вступили на твердую, ухоженную дорогу, что вела прямиком к Черной Башне. Однако на сей раз счастье им не изменило и до самого вечера они так никого и не повстречали, а с наступлением ночи фигурки путников растворились в непроницаемой мордорской тьме. Все кругом затихло, словно перед великой грозой. К вечеру этого дня Западные Короли покинули Перепутье и подожгли мертвые луга Имлад Моргула.

Отчаянный поход продолжался. Кольцо двигалось к югу; знамена Королей вершили свой путь на север. Каждый новый день, каждая пройденная верста оборачивалась для хоббитов новой пыткой — силы их быстро убывали, а земля вокруг все явственнее несла на себе печать зла. Днем Сэм и Фродо не встречали на дорогах никого, ночью же, засыпая тревожным сном в какой–нибудь придорожной ямине, не раз пробуждались от криков, шума, топота множества ног или торопливого перестука копыт — словно по тракту мчалась безжалостно погоняемая ездоком лошадь. Но не так страшны были эти ночные опасности, как невыразимая угроза впереди, приближающаяся с каждым шагом. Верховный Владыка Мордора, погруженный в глубокую думу, полный бессонной злобы, ждал, окружив себя плотной завесой мрака. Все ближе и ближе подходили хоббиты к этой мрачной стене, все чернее и чернее казалась мгла впереди — словно то была не просто дымка, а самое Ночь, залегшая здесь в ожидании конца мира, последнего, бесповоротного конца.

Наступил мрачный, полный жути вечер. В то самое время, когда Западные Короли вступили на границу живых и мертвых земель, для двоих путников настал час беспросветного отчаяния. Минуло уже четыре дня с той ночи, когда они ускользнули от орков, — но дни и ночи слились для хоббитов в один тяжкий, беспробудный кошмар. Теперь Фродо шел молча, низко опустив голову, то и дело спотыкаясь, ничего перед собой не видя. Сэм догадывался, что из них двоих хуже приходится хозяину. Кольцо становилось все тяжелее. Оно пригибало к земле плечи Фродо и жгло его разум. Сэм с тревогой заметил, что иногда хозяин судорожно поднимает левую руку, не то заслоняясь от кого–то, не то пытаясь защитить слепнущие глаза от ужасного взгляда из мглы. Время от времени правая рука Фродо потихоньку ползла к Кольцу, но в последний момент всегда отдергивалась, словно воля Фродо брала верх.

Когда настала ночь, Фродо опустился на землю, уткнул голову в колени и бессильно уронил руки. Пальцы его слабо сжимались и разжимались. Сэм смотрел на хозяина, пока сгустившийся мрак не скрыл их друг от друга. Слов утешения Сэм подыскать не смог и погрузился в собственные черные мысли. Сам он еще чувствовал в себе кое–какие силы, несмотря на усталость и тень страха, нависшую над ними обоими. Если бы не лембас и не его чудесные свойства, оба хоббита давно упали бы без сил и умерли[606]. Правда, хлебцы совсем не наполняли желудка, и втайне Сэм уже не раз предавался мечтам о еде, о простом ломте хлеба и о куске мяса, — но зато в эльфийских подорожниках таилась животворящая сила, которая теперь, когда путники не брали в рот ничего другого и полагались только на лембасы, сразу возросла. Она питала волю, придавала терпения и помогала держать в повиновении тело; только благодаря ей сносили они тяготы, непосильные для смертных… Итак, настало время принимать последнее решение. Идти дальше по дороге было нельзя — она вела на восток, в сердцевину Тьмы, оставляя Гору по правую руку, почти точно на юге. Пора было сворачивать. Между хоббитами и подножием Горы лежала широкая, засыпанная пеплом и камнями, кое–где дымящаяся полоса земли.

– Пить! Пить! — пробормотал Сэм.

Он давно уже отказывал себе в воде, и язык в его пересохшем рту распух от жажды — но, несмотря на все старания, воды остались считанные капли, а впереди, возможно, было еще несколько дней пути! Фляга опустела бы уже давным–давно, не догадайся они пойти по орочьей дороге: у обочины изредка попадались хранилища воды, предназначенные для войск, в спешке перегоняемых через пустыню. В одном из таких вместилищ Сэму посчастливилось найти немного воды, которой как раз хватило наполнить флягу. Вода была тухлая, изрядно загаженная, но для такого отчаянного случая годилась вполне. Правда, с тех пор прошли уже почти сутки. Больше на такое надеяться не приходилось…

Устав от тревожных раздумий, Сэм задремал, решив, что утро вечера мудренее. Сон и явь смешались. Хоббиту чудилось, будто во тьме горят чьи–то жадные глаза, казалось, будто к хозяину крадутся, припадая к земле, хищные черные тени. Среди камней рыскало зверье, до слуха доносились жуткие стоны съедаемых заживо — но, просыпаясь в холодном поту, Сэм не видел вокруг ровным счетом ничего подозрительного. Всюду по–прежнему царили тьма и пустынная тишина. Только однажды, вскочив и ошалело оглядевшись, Сэм приметил неподалеку два бледных огня, которые при желании можно было бы принять за глаза. Но огни мигнули — и сразу же погасли.

Ненавистная ночь отступала медленно и словно бы нехотя. Настоящего рассвета не последовало: здесь, близ Огненной Горы, мгла не рассеивалась никогда, ибо от крепости Саурона по равнине ползли мрачные туманы, которыми окружил свой замок Властелин этого черного края. Фродо лежал на спине без движения. Сэму совсем не хотелось будить хозяина, но он знал, что вся ответственность теперь на нем: он должен был укрепить волю Фродо, понудить его сделать еще одно усилие. Нагнувшись к хозяину, Сэм погладил его по голове и прошептал:

– Хозяин, подымайтесь! Нам пора идти дальше!

Фродо мгновенно вскочил, словно разбуженный внезапным ударом колокола, и обернулся к цели — но, увидев Гору и смерив взглядом лежащую между ним и нею пустыню, снова поник.

– Я больше не могу, Сэм, — сказал он тихо. — Оно слишком тяжелое. Ты даже представить себе не можешь, какое Оно тяжелое!

Сэм знал, что, как всегда, скажет что–нибудь не то, и ясно отдавал себе отчет, что его слова могут только повредить хозяину, — но ему было так жаль Фродо, что он не смог сдержаться и предложил:

– Дайте я Его немного понесу вместо вас, хозяин. Вы же знаете, я всегда вам помогу с радостью, были бы силы.

Глаза Фродо бешено сверкнули.

– Отойди! Не прикасайся ко мне! — отпрянул он. — Оно мое, слышишь? Прочь!

Рука его потянулась к рукояти меча, но тут же отдернулась, и голос Фродо снова изменился.

– Нет, Сэм! — сказал он с печалью. — Ты должен понять. Это бремя возложено на меня. Никому другому его не снести. Слишком поздно! Теперь ты мне уже не поможешь, Сэм, дорогой мой Сэм! Оно завладело мной почти без остатка. Я никому не могу Его отдать. А если ты вздумаешь отнять Его силой, я впаду в бешенство или сойду с ума[607].

Сэм кивнул.

– Понимаю, — сказал он. — Но вот что я подумал, господин Фродо. Мы ведь вполне можем кое от чего избавиться, чтобы не тащить лишнего груза. Почему бы и нет? Ведь теперь мы пойдем прямиком к цели! — Он показал на Гору. — Зачем брать с собой то, что больше не понадобится?

Фродо снова оглянулся.

– Ты прав, — согласился он. — Нам на этом пути мало что будет нужно. А в конце — и вовсе ничего…

Он поднял с земли орочий щит и отшвырнул подальше. За щитом последовал шлем. Затем Фродо скинул эльфийский плащ, расстегнул тяжелый пояс и бросил его на землю вместе с кинжалом и ножнами. Черную орочью накидку Фродо разорвал на лоскуты и разбросал их по сторонам.

– Все! Я больше не орк! — оповестил он. — Отныне я отказываюсь от всякого оружия — благородного, подлого, всякого. Схватят так схватят!

Сэм последовал примеру Фродо. Скинув орочье тряпье, он полез в мешок и вывалил на землю все свое барахлишко. Он крепко сроднился с ним за время пути — сколько превратностей судьбы претерпело оно вместе с ним! Особенно восстала душа Сэма против разлуки с посудой. Когда он отшвырнул котелки, в глазах у него стояли слезы.

– Помните тушеного кролика, хозяин? — обернулся он к Фродо. — И те папоротники под горой, где мы Фарамира повстречали? Ну, олифана–то я там еще сподобился увидеть, помните?

– Боюсь, что нет, Сэм, — вздохнул Фродо. — Не помню. То есть я знаю, что все это было когда–то, но глазами не вижу. Я все забыл. Забыл вкус еды, забыл прохладу ручейков, не помню, как шумит ветер, как выглядят деревья, цветы, звезды и месяц. Я остался один во мраке, Сэм, один–одинешенек. Стою голый, а перед глазами вертится огромное огненное колесо, и меня с ним ничто больше не разделяет. Я теперь даже с открытыми глазами все время его вижу, а все остальное отступает и блекнет.

Сэм взял его руку и поцеловал.

– Чем скорее вы от него избавитесь, тем скорее отдохнете, господин Фродо, — сказал он неуверенно, не придумав ничего лучше.

«Разговорами тут не поможешь, — пробормотал он себе под нос и сгреб раскиданные вещи в кучу, рассудив, что просто так оставлять их нельзя. — Только Вонючку обрадуем. Нашел же он тогда орочью кольчугу, которую мы бросили! Не хватало еще, чтобы мы ему даровой меч преподнесли! Он и с голыми–то руками ого–го какой. И потом, нечего ему лапать мои кастрюльки!»

Он отнес ворох вещей и одежды к одной из множества трещин, что прорезали рассохшуюся землю, и сбросил вниз.

Исчезая в темной глубине, бесценные котелки звякнули на прощание, и звон этот отдался в сердце Сэма похоронным колоколом…

Возвратившись к Фродо, Сэм отрезал от мотка кусочек эльфийской веревки и опоясал им хозяина поверх серого плаща. Остаток он заботливо свернул и уложил обратно в мешок. Кроме веревки, в мешке оставалось еще несколько эльфийских подорожников и фляга. Сэм получше закрепил у пояса Жало и нащупал в потайном кармане на груди скляницу Галадриэли, а рядом маленькую шкатулку, которую ему подарила Владычица.

Закончив сборы, Сэм и Фродо повернулись к Горе и зашагали по бездорожью, не помышляя больше ни о каком укрытии. Теперь их вела вперед только слабеющая воля. В тусклом полусвете мордорского дня даже здесь, в этой вечно бодрствующей стране, мало кто сумел бы заметить их, не столкнувшись с ними нос к носу. Из всех рабов Черного Властелина одни только Назгулы могли бы предупредить своего повелителя об опасности, прокравшейся в самое сердце его столь тщательно охраняемых владений, — опасности едва заметной, но неумолимой и страшной. Однако черные крылья Назгулов кружили в другом небе, за пределами страны — они следили за армией Западных Королей, омрачая сердца воинов и полководцев зловещей тенью страха. Мысли Черного Замка были направлены сейчас только туда, и никуда больше.

В этот день Сэм заметил, что его хозяину лучше, — тот словно обрел новые силы. Это показалось Сэму странным. Ведь Фродо сбросил с плеч не так уж и много тяжестей! Но как бы то ни было, идти оказалось намного легче, чем предполагал Сэм, и до первого привала они успели одолеть гораздо большее расстояние, чем он смел надеяться. Путь по этим враждебным, исковерканным землям легким назвать было никак нельзя — и все же Гора заметно приблизилась. День шел к концу; тусклый свет скоро — увы, чересчур скоро — начал меркнуть. Фродо снова сгорбился и стал спотыкаться, словно последний рывок отнял у него все силы.

Когда хоббиты остановились, Фродо опустился на землю, пробормотал: «Пить, Сэм» — и замолчал. Сэм поднес к его губам флягу. Теперь воды осталось на один глоток, не больше. Сам он решил терпеть — но, как только над головой снова сомкнулась мордорская ночь, мысли о воде одолели его. Он снова и снова вспоминал все реки и ручьи, какие только встречались ему в жизни. Он ясно видел, как поблескивает бегущая вода в зеленой тени ив, как она рябит и танцует на солнце к вящей муке ослепшего во мраке хоббита. Он чувствовал холодный влажный ил, щекочущий пальцы ног, и переносился мыслями на берег Приреченского Пруда, где когда–то не раз шлепал босиком по мелководью с Джолли Хижинсом, Томом и их сестренкой Рози.

«Это же сто лет назад было, — вздохнул он, когда поймал себя на этом, — да и Пруд страсть как далеко отсюда. Что ж — путь назад, если только он есть, лежит через Гору».

Спать он не мог и вместо этого вел сам с собой долгий спор. «Что ни говори, а нам удалось забраться дальше, чем мы могли надеяться, — утешал он сам себя. — Для начала очень даже недурно. Кажется, мы прошли уже больше половины пути. Еще денек, и мы у цели!»

Тут он осекся, прислушиваясь.

«Не будь олухом, Сэм Гэмги, — заговорил в нем какой–то голос, как две капли воды похожий на его собственный. — Еще денек такой прогулки, и Фродо больше не встанет. Правда, он и завтра может не встать… Да и сам ты недалеко уйдешь, если будешь отдавать ему почти весь лембас и всю воду».

«Ну, я–то еще продержусь чуток, я уж как–нибудь доберусь».

«Куда доберешься?»

«До Горы, а то куда же?»

«А потом, Сэм Гэмги? Что потом? Ну, доползешь ты до Горы, и что дальше? Ведь сам–то он уже ни на что способен не будет».

К своему отчаянию, Сэм ясно увидел, что на это ему ответить нечего. Он не особенно хорошо представлял себе, что будет дальше, а Фродо о своем поручении никогда подробно не рассказывал. Сэм знал только одно, и то без полной уверенности — что Кольцо надо тем или иным способом бросить в какой–то огонь. «Трещина Судьбы, — пробормотал он про себя, вспомнив забытое название. — Хозяин, может, и знает, как найти ее, но я–то нет!»

«Вот видишь, — подытожил внутренний собеседник. — Все напрасно! Хозяин тоже говорил, что все напрасно. Ты просто олух, вот и весь сказ. Надеешься, из кожи вон лезешь — тьфу, да и только! Если бы не твое ослиное упрямство, вы давно могли бы лечь в обнимочку под каким–нибудь камнем и мирно заснуть вечным сном. Вас, конечно, и теперь ждет то же самое, только еще помучиться придется. А то, может, не поздно еще? Лечь, плюнуть на все и не вставать больше. А? Все равно вам на вершину не вскарабкаться».

«Я не я буду, если не вскарабкаюсь, и точка! — перебил Сэм. — Пусть от меня один скелет останется, но до вершины я доберусь. И господина Фродо затащу, на своем горбу затащу, даже если у меня спина треснет и сердце разорвется, — ясно? Так что заткнись!»

В этот миг земля под хоббитом дрогнула, и он услышал — или, скорее, почувствовал, — как в глубине прокатился глухой гул, словно там, внизу, проснулся долго томившийся в заключении подземный гром. Облака озарились алым светом — и тут же вновь погасли. Гора тоже спала неспокойно.

Так начался последний переход, и оказался он поистине мучительным. Раньше Сэм никогда не поверил бы, что сможет вынести подобное испытание. Все тело у него ломило, а в горле было так сухо, что он не мог проглотить даже крошки. Утро на этот раз опять не наступило: все небо застилал дым Огненной Горы. К тому же над плато, похоже, собиралась гроза. Вдали, на юго–востоке, под угольно–черным небосводом, полыхали зарницы. Хуже всего дело обстояло с воздухом: в легкие с каждым вздохом проникал едкий дым, от которого сильно кружилась голова, так что хоббиты часто спотыкались и даже иногда падали. Но воля их оставалась крепкой, и они брели вперед.

А Гора все приближалась, — и вот наконец, подняв отяжелевшие головы, хоббиты увидели прямо перед собой исполинское нагромождение пепла, шлака и обгоревших камней, откуда поднимались к облакам гладкие стены вулканического конуса. Прежде чем кончились долгие сумерки длиной в день и наступила ночь, хоббиты успели еще добраться, доползти, доковылять до подножия.

Фродо упал, задыхаясь. Сэм опустился на землю рядом с хозяином. К своему удивлению, он чувствовал, кроме усталости, какое–то странное облегчение, и мысли его прояснились. Спор с самим собой прекратился. Теперь Сэм наизусть знал все доводы отчаяния и не желал их слушать. Решение было принято; теперь Сэма могла остановить только смерть. Спать не хотелось — он чувствовал, что ему сейчас нужен не сон, а скорее напряженное бдение. Он знал, что все опасности вот–вот сойдутся в одной точке. Завтрашний день должен был подвести итог всему походу. Последний отчаянный бросок, победа или поражение, последний глоток воздуха — все завтра!

Но когда оно наступит, это завтра? Ночь казалась бесконечной; она словно выпала из времени. Минута за минутой умирали, не приближая следующего часа; ничто вокруг не менялось. Сэм даже забеспокоился — не настала ли в мире вторая Великая Тьма и придет ли когда–нибудь утро? Наконец он не выдержал и для спокойствия взял Фродо за руку. Рука была холодной и слегка подрагивала. Хозяина знобило.

– Фу ты пропасть, что ж это я одеяло–то выбросил, а? — пробормотал Сэм и, улегшись возле Фродо, обнял хозяина и попытался согреть теплом своего тела. Вскоре Сэма одолел сон, и тусклый рассвет последнего дня застал хоббитов спящими рука в руке. Утихший было ветер поднялся снова; теперь он, правда, сменил направление на северное и усилился. Свет невидимого солнца начинал постепенно просачиваться сквозь мглу, достигая Сэма и Фродо.

– Вперед! Последний глоточек воздуха! — провозгласил Сэм, через силу поднявшись с земли.

Он нагнулся над Фродо и ласково потряс его за плечо. Фродо застонал, собрал волю в кулак и, стиснув зубы, попробовал встать, но упал на колени. С усилием подняв глаза на громоздящиеся перед ним черные склоны Огненной Горы, он пополз вперед на четвереньках. Смотреть на него было жалко.

Сэм готов был заплакать — но на сухих, воспаленных глазах не выступило ни слезинки.

«Я говорил, что понесу его на себе, и понесу, даже если спина треснет», — подумал хоббит.

– А ну–ка, полезайте ко мне на закорки, господин Фродо! — воскликнул он. — Кольцо я у вас забрать не могу, зато понести вас вместе с ним — это пара пустяков! Сэм вас покатает, дорогой хозяин! Только скажите ему, куда вас везти, и он довезет, будьте покойны!

Фродо слабо обнял Сэма за шею. Сэм подхватил его под коленки, исхитрился встать — и с изумлением обнаружил, что Фродо не такой уж и тяжелый! Он боялся, что и без Кольца–то слабó ему будет поднять хозяина, а тут еще это Сокровище, будь оно трижды проклято; но никакой особой тяжести он не почувствовал. Долгая ли дорога так изнурила Фродо, исхудал ли он от ран, паучьего яда, тревог и бесконечных скитаний, или, может, Сэму в этот последний миг были дарованы дополнительные силы — но Фродо показался ему не тяжелее хоббитенка, каких он частенько катал когда–то на закорках по лужайкам и покосам далекого Заселья. Он глубоко вдохнул и сделал первый шаг.

К подножию Сэм и Фродо подошли с севера, чуть–чуть отклонившись вправо. Здесь высокий серый склон казался сравнительно пологим, хотя и был сплошь завален щебнем и обломками валунов. Фродо молчал, и Сэм, отбросив сомнения, решил подниматься наобум, без дороги, пока не изменят воля и силы. Он шел, тяжело ступая, постоянно выискивая более пологое местечко и спотыкаясь, а под конец встал на четвереньки и пополз, как улитка с тяжелой ношей на спине. Когда же воля его иссякла, а тело перестало слушаться, Сэм остановился и бережно опустил Фродо на землю.

Тот открыл глаза и глубоко вздохнул. Здесь, на высоте, дышать было куда легче — дым из Горы полз вниз по склонам и плотным слоем окутывал подножие.

– Спасибо, Сэм, — хриплым шепотом выговорил Фродо. — Далеко еще?

– Понятия не имею, — отозвался Сэм. — Я и вообще не представляю, куда идти.

Он оглянулся, перевел взгляд наверх — и сам удивился тому, как высоко забрался. Издали Гора, одинокая и зловещая, казалась выше, чем на самом деле. Теперь Сэм видел, что по высоте она уступает даже перевалу, через который они с Фродо проникли в Мордор. Основание Горы расходилось в стороны изломанными, кривыми отрогами высотой каждый тысячи в три локтей; над основанием, всего лишь в половину его высоты, поднимался длинный конус, напоминавший печную трубу с зазубренными краями, — и все. Сэм и Фродо были уже на полпути к конусу, даже немного выше. Плато Горгорот расстилалось далеко внизу — тусклое, подернутое мглой и туманом. Сэм посмотрел вверх — и… вскрикнул бы от радости, если бы мог извлечь из пересохшей гортани хоть какой–нибудь звук. Среди бугров и глыб, то исчезая, то вновь появляясь, шла настоящая дорога! Она поднималась на Гору по западному отрогу и, змеей огибая тело Горы, исчезала из виду с другой стороны конуса.

Ближнего участка дороги Сэм видеть не мог — склон был слишком крут. Но он догадывался, что достаточно еще чуть–чуть поднажать — и они выберутся на эту дорогу, никуда ей не деться! К нему вернулась тень надежды.

«Словно кто нарочно для нас ее проложил, эту дорогу, — сказал он себе. — Не будь ее, оставалось бы только поднять руки и сдаться — и это в самом конце пути!»

Но строители дороги, разумеется, вовсе не имели в виду Сэма. Не ведая того, Сэм смотрел на Сауронову дорогу, соединявшую Барад–дур с Огненным Чертогом — Саммат Науром. Она начиналась от больших западных ворот Черного Замка, по железному мосту перебегала через бездонный крепостной ров и, выйдя на плато, около лиги шла меж двух дымящихся пропастей; затем начиналась длинная наклонная насыпь, по которой дорога поднималась на восточный склон Горы. Обвившись вокруг исполинского основания, дорога широкой спиралью восходила к вершинному конусу и, не доходя до курящегося кратера, ныряла в темную пещеру, нацеленную точно на восток, в то самое окно окутанной мглою крепости Врага, откуда вперялся в пространство Глаз Саурона. Извержения подземных печей, таившихся внутри Горы, не раз погребали дорогу под слоем пепла и лавы, приводя ее в негодность, — но бесчисленные армии рабочих орков тут же снова расчищали ее и восстанавливали.

Сэм вздохнул всей грудью. Дорога–то отыскалась, да вот как к ней подобраться? Впрочем, сперва надо отдохнуть — спину у Сэма так и ломило. Он лег и вытянулся рядом с Фродо. Ни один не говорил ни слова. Вокруг мало–помалу становилось все светлее и светлее… Вдруг Сэма охватило и подтолкнуло вперед непонятное ему самому беспокойство — словно кто–то беззвучно звал его, тормоша за плечо: «Пора! Поднимайся, а не то опоздаешь!»

Собрав все силы, Сэм приподнялся. Фродо, по–видимому, тоже что–то почувствовал. Он с усилием встал на колени и выдохнул:

– Как–нибудь доползу.

Шаг за шагом, цепляясь за камни, Сэм и Фродо, как два серых муравья, вскарабкались на последнюю кучу щебня и наконец выбрались на дорогу — широкую, мощенную битым камнем и крепко утрамбованным шлаком. Фродо перешагнул через обочину, встал — и медленно, будто против воли, повернулся на восток. Вдали все так же неподвижно висели черные завесы вражьей мглы; но вдруг — то ли ветер дунул, то ли где–то там, в сердцевине мрака, что–то тревожно взметнулось или вздрогнуло — покровы свились и на мгновение рассеялись. Глазам Фродо предстали угольно–черные — чернее самой тьмы, окружавшей их, — иглы острых башенных шпилей и, на самом высоком из них, Железная Корона… На одно только мгновение показались они из мрака, но в это же самое мгновение из верхнего, неизмеримо высоко вознесшегося над равниной окна главной башни вырвалась красная молния, нацеленная на север. Это был он — всепроницающий взгляд Красного Ока! Но страшное видение тут же исчезло, и вновь склубилась на востоке мгла. Глаз был обращен в другую сторону — на север, где у ворот Страны Мрака выстроились в боевом порядке войска Западных Королей. Туда и только туда нацелена была сейчас злоба Саурона — к воротам, где сосредоточились для последнего смертельного удара все его силы. Но Фродо, пораженный ужасным видением, рухнул как подкошенный. Рука его судорожно пыталась нашарить цепочку.

Встав на колени, Сэм склонился над ним. Фродо слабо, еле слышно шептал:

– Сэм, помоги! Помоги, Сэм! Останови мою руку! Мне с ней не справиться!

Сэм взял его руки в свои, сложил их ладонь к ладони и поцеловал. Его пронзила мысль: «Мы обнаружены! Все пропало! А если и нет — ждать все равно недолго. Вот он, конец всех концов! Ну как, Сэм Гэмги?»

Он снова взвалил Фродо на спину, прижал его руки к груди — ноги остались болтаться — и, опустив голову, решительно зашагал вверх по дороге. На этот раз ему пришлось труднее, чем он думал. К счастью, от последнего извержения, которое Сэм видел с перевала Кирит Унгол, пострадала в основном противоположная сторона Горы, так что дорога осталась невредимой, разве что мостовую кое–где разворотило да поперек вызмеилось несколько глубоких трещин. Вскоре дорога резко свернула направо. Здесь, на повороте, она проходила сквозь огромный выветренный камень, извергнутый чревом Горы в невесть какие стародавние времена. Задыхаясь под своей ношей, Сэм завернул за угол — и тут же, скосив нечаянно глаз, заметил, что от камня оторвался маленький черный обломок и летит вниз, прямо на него.

В следующий миг на плечи Сэму обрушилась внезапная тяжесть, и он, упав на камни лицом, в кровь ободрал локти, но рук Фродо не выпустил. Гадать, что это за новая напасть, пришлось недолго — над ухом у Сэма зашипел ненавистный голос:

– Гадкий хоз–зяин! Злой! Обманул нас! Он — обманул С–смеагола — голлм! Он не должен туда ходить, нет! Нельз–зя делать больно нашему С–сокровищу! Отдай его нам! Отдай! Отдай!

Сэм бешено дернулся, высвободился и встал на ноги. Он выхватил меч — но толку от меча было мало: Голлум и Фродо катались по земле, сплетаясь в тесный клубок, и Голлум рвал на Фродо одежду, пытаясь добраться до цепочки с Кольцом.

Пожалуй, ничто не смогло бы сейчас разжечь тлеющих угольков воли Фродо, но дерзкое нападение Голлума и его попытка отобрать драгоценную ношу совершили чудо. Фродо отбивался с такой яростью, что в замешательство пришел не только Сэм, но и Голлум. Один этот внезапный пыл, правда, еще не решил бы исхода битвы, но и Голлум был уже не тот: он сдал, и сдал крепко. Полные ужаса, неведомые тропы, которыми он пробирался сюда, дни и недели, проведенные без воды и пищи, изнуряющий страх и медленный огонь желания, который пожирал его внутренности и безостановочно гнал все вперед и вперед, не могли пройти ему даром. От несчастного остались кожа да кости. Глаза Голлума по–прежнему горели диким огнем, но цепкие когда–то руки уже не составляли достойной пары его негаснущей злобе. Фродо отбросил от себя противника и, дрожа, поднялся на ноги.

– Прочь! Прочь! — крикнул он прерывающимся голосом, крепко сжимая спрятанное под кожаной рубахой Кольцо. — Убирайся, ползучая тварь! Прочь с моей дороги! Твой конец уже близок. Теперь ты не можешь ни предать меня, ни убить!

И вдруг, как некогда у скал Эмин Муйла, Сэм увидел соперников другими глазами. Один припал к земле: это был уже не жилец на этом свете — бледная тень, призрак живого существа, тварь конченая, потерпевшая полное поражение, но, несмотря на это, дрожащая от вожделения и бешеной злобы. Над ним высился второй — не ведающий более жалости властелин, прямой и строгий, облаченный в белое, с пылающим огненным кругом на груди. Из середины пламени исходил повелительный голос:

– Прочь! Довольно ты докучал мне! Посмей еще раз коснуться меня — и ты сам будешь брошен в Огонь Судьбы!

Жалкое существо отшатнулось — но тут же изготовилось к прыжку; в слепо моргающих глазах стоял ужас, но не гасло и вожделение.

Видение исчезло, и Сэм увидел, что Фродо стоит над Голлумом, тяжело дыша и комкая на груди кожаную рубашку, а Голлум привстал и опирается о землю широко расставленными ладонями.

– Осторожно! — закричал Сэм. — Он сейчас прыгнет! Господин Фродо! — Он кинулся к хозяину с обнаженным мечом в руке. — Идите! Идите вперед! Я с ним и без вас разберусь! Да идите же!

Фродо посмотрел на него словно откуда–то издалека.

– Да, я должен идти, — проговорил он. — Прощай, Сэм! Вот и конец! И да падет судьба на Гору Судьбы! Прощай!

– Попался! — рявкнул Сэм. — Наконец–то я с тобой разделаюсь!

И он бросился на Голлума с мечом. Но Голлум так и не прыгнул. Вместо этого он неожиданно упал и остался лежать на земле, жалобно всхлипывая.

– Не губи нас, — рыдал он. — Не делай нам больно! Убери гадкое, злое железо! Дай нам еще пожить, да, да, немножко, с–совсем немножечко! О–о! Мы пропали, да, мы пропали! Когда на–ше С–сокровище погибнет, мы тоже умрем, да, да, рас–сыплемся в прах!

Его длинные костлявые пальцы проскребли в дорожном пепле глубокие борозды.

– В прах–х! — повторял он.

Рука Сэма дрогнула. Он все еще горел жаждой мести и не забыл ни одного из злодеяний, совершенных этим предателем и убийцей. Заколоть его было бы очень даже справедливо — ведь Голлум уже много раз заслужил смерть.

Трезво рассуждая, оставлять его в живых было опасно. И все же что–то удержало руку хоббита. Он не мог ударить это униженное, валяющееся в пыли, полумертвое создание — ну не мог, и все тут. Ведь Сэм тоже был Хранителем Кольца, недолго, правда, но был! Он на себе испытал, что это значит, и смертные муки гибнущего существа, порабощенного Кольцом, навеки потерявшего и разум, и покой, и жизнь, и данный ему природой облик, не были до конца чужды Сэму. Смутно, неясно, но он понимал, что творится в душе Голлума[608], — правда, слов для этого найти не умел.

– Чтоб тебя, пакость вонючая! — воскликнул он, опуская меч. — Вали отсюда живо! Сгинь! И не воображай, что я тебе поверил! Когда тебя нельзя будет пнуть, ты опять примешься за свое. Брысь! А не то я сделаю тебе больно вот этим вот самым гадким, з–злым железом, да, да!

Голлум встал на четвереньки, попятился, повернулся… Сэм поднял ногу, чтобы дать ему пинка, — и Голлум бросился наутек. Больше Сэм о нем не беспокоился: он снова вспомнил о Фродо. На дороге хозяина видно не было. Хоббит что было сил заторопился наверх. Обернись Сэм, он увидел бы, что Голлум не стал убегать далеко и, проворной тенью мелькая среди камней, крадется следом — быстро, но осторожно. В его одичалых глазах горел огонь безумия.

Дорога взбиралась все выше. Описав петлю, она снова повернула на восток и по вырубленному в склоне горы карнизу подошла к зиявшему в конусе темному отверстию — входу в пещеру Саммат Наур. Сквозь дым и туманную поволоку зловещим тускло–багровым оком глядело на Горгорот медленно поднимавшееся к зениту солнце. Мертвые, безмолвные мглистые мордорские равнины, раскинувшиеся вокруг Ородруина, оцепенели в предчувствии страшного удара.

Сэм приблизился к распахнутому зеву пещеры и заглянул внутрь. Там было темно и жарко. Стены сотрясались от громовых раскатов.

– Фродо! Хозяин! — позвал Сэм.

Ответа не было. Сэм помедлил — сердце его колотилось от страшных предчувствий — и наконец, собравшись с духом, шагнул внутрь. За ним последовала еле заметная тень.

Поначалу Сэм ничего не смог разглядеть и поспешил достать скляницу Галадриэли, как никогда желая увидеть ее свет, — но скляница только смутно белела в его трясущейся руке и тьмы не рассеивала. Сэм находился в самом сердце Сауроновых владений, в кузнице, где некогда выковано было древнее величие Черного Властелина, и не было в Средьземелье силы могущественнее, нежели та, что обитала в этой пещере. Все чуждое этой силе здесь подавлялось и обращалось в ничто. Сэм робко сделал несколько шагов в темноте — и вдруг под высокий черный свод взвился красный язык огня. В отсветах пламени Сэм разглядел длинный туннель, ведущий в глубь дымящегося конуса Огненной Горы.

Впереди, в нескольких шагах от хоббита, пол туннеля прорезáла огромная трещина, в недрах которой, по–видимому, бушевало пламя, так как на стены падало красное зарево, то разгоравшееся, то вовсе исчезавшее. Из глубины доносился немолчный грохот, словно там, внизу, беспрестанно работали какие–то чудовищные машины.

Стены туннеля озарились снова, и Сэм различил маленький черный силуэт Фродо, неподвижно стоявшего на краю Трещины. Казалось, Фродо обратился в камень.

– Хозяин! — крикнул Сэм.

Фродо шевельнулся — и вдруг заговорил небывало чистым, ясным и уверенным голосом, какого Сэм никогда у него не слышал. Слова Фродо перекрыли бормочущий гул Горы и зазвенели, эхом отражаясь от стен и свода.

– Итак, я здесь, — проговорил он. — Но я передумал, и я не сделаю того, ради чего шел сюда. Я поступлю иначе. Кольцо принадлежит мне! — С этими словами он надел Кольцо на палец и пропал из виду.

Сэм раскрыл рот, но так и не крикнул, ибо в этот миг случилось сразу несколько событий[609].

Кто–то с бешеной яростью прыгнул ему на спину, и Сэм, потеряв равновесие, упал на бок, больно стукнувшись при этом о каменный пол, а над ним промчалась темная тень. От удара Сэм на мгновение ослеп и не сразу смог пошевелиться.

Пока он пытался встать, происходило следующее. Когда Фродо надел на палец Кольцо и объявил себя его владельцем — не где–нибудь, а в Саммат Науре, в самом сердце Черного царства! — власть Саурона, восседающего на Барад–дурском троне, пошатнулась и Черная Башня сотряслась от основания до железной короны на высоком шпиле, гордой и страшной. Черный Властелин узнал наконец, кто был его главным врагом все это время, и Взгляд Багрового Ока, пронизывая тень и мрак, устремился к двери, пробитой когда–то Сауроном в склоне Огненной Горы. Словно в свете ослепительной вспышки, открылась Черному Властелину вся глубина и непоправимость совершенной ошибки. Только теперь постиг он замыслы своих врагов. Всесожигающим пламенем взметнулась к небесам его ярость, но черные, дымные клубы страха окутывали пламя и душили его в самом зачатке, ибо Саурон знал, какая над ним нависла опасность, и знал, что судьба его висит теперь на волоске.

Разум его в один миг отряс все прежние планы, позабыл все хитросплетения страха и коварства. Мордор содрогнулся, рабы его затрепетали, а полководцы черных армий лишились опоры и остались без поддержки, так как могучая воля, направлявшая их в бой, дрогнула, и они в отчаянии побежали с поля брани, ибо повелитель забыл о них. Взгляд Саурона оставил свои войска на произвол судьбы и обратился к вершине Ородруина. Услышав призыв своего Властителя, Назгулы–Кольцепризраки с раздирающим воплем закружились в небе и, поднимая крыльями бурю, в последнем исступленном порыве быстрее ветра устремились на юг — к Огненной Горе.

Сэм встал. Он был оглушен, глаза заливала кровь. Шагнув наудачу вперед, он вгляделся в полумрак — и взгляду его предстало зрелище дикое и ужасное. На краю пропасти раскачивался Голлум и, как одержимый, боролся с кем–то невидимым. Иногда он оказывался так близко от края, что чудом не срывался вниз, иногда откидывался назад, бросался наземь, снова вставал, снова падал — и не переставая шипел, хотя слов разобрать было невозможно.

Гневный огонь, дремавший в глубинах горы, пробудился ото сна: алые языки пламени показались над краем трещины, по стенам заметались яркие сполохи, и пещера наполнилась невыносимым жаром. Внезапно Голлум рывком поднес ко рту длинные руки; его белые клыки сверкнули — и сомкнулись. Фродо вскрикнул от боли и возник снова; он стоял на коленях, на самом краю пропасти. Рядом, как безумный, отплясывал Голлум, высоко подняв Кольцо с кровоточащим пальцем в нем[610]. Кольцо сияло и пылало, словно и впрямь сделано было не из золота, а из живого огня.

– Сокровище! Сокровище! Сокровище! — кричал Голлум. — О, мое ненаглядное Сокровище! Мое, мое!

Не отрывая жадных глаз от добычи, он шагнул чуть дальше, чем следовало, оступился, покачался с мгновение на краю — и с воплем полетел в пропасть[611]. Из глубины еще раз донесся рыдающий стон — «Со–кро–вище!» — и все кончилось.

Раздался рев и глухой гул. Свод лизнули вырвавшиеся из расселины языки пламени. Рев и гул перешли в оглушительный грохот. Гора задрожала. Сэм кинулся к Фродо, подхватил его на руки и подбежал к двери. Но здесь, на темном пороге Саммат Наура, над равнинами Мордора, его охватили такое изумление и ужас, что он застыл как вкопанный, забыв про все остальное.

На мгновение глазам его предстал гигантский смерч, захвативший в себя высокие, как горы, башни и укрепления, рассыпанные по склонам исполинского скального трона, вознесшегося над немыслимыми безднами. Сэм увидел тюремные стены, дворы, безглазые узилища, подобные отвесным утесам, и широко распахнутые ворота из стали и адаманта. В следующее мгновение все сгинуло. Башни рухнули, горы осели в пропасть, стены рассыпались в прах и растаяли. В небо исполинскими клубами повалил дым, смешанный с паром, постепенно уподобляясь огромной волне с пенящимся гребнем, готовой поглотить весь мир. Волна изогнулась — и, бурля, обрушилась вниз. На много лиг вокруг прокатился гул, переросший в оглушительный треск и грохот; земля заходила ходуном и пошла трещинами. Ородруин зашатался. Вершина, расколовшись надвое, извергла пламя. В небе гремел гром и сверкали молнии, из туч хлестали струи черного ливня. С пронзительным криком, перекрывшим все остальные звуки, в сердце бури, словно горящие камни, ринулись Назгулы, рассекая крыльями тучи; в следующий миг, захваченные огненным вихрем, они обуглились, рассеялись в прах и сгинули.

– Ну что ж, вот и конец, Сэм Гэмги[612], — сказал чей–то голос.

Рядом с Сэмом стоял Фродо — бледный, изможденный, но прежний. Он снова стал самим собой. Лицо его было спокойно. Напряжение воли, безумие, страх — все изгладилось бесследно. Бремя было снято с него. К Сэму вернулся его любимый, ненаглядный хозяин, каким он был в далекие дни прошлого, в милом Заселье.

– Хозяин! — воскликнул Сэм, падая на колени.

Вокруг все рушилось, а он чувствовал только переполнявшую его до краев радость, Великую, Истинную Радость. Страшной ноши больше нет, Фродо спасен, жив и снова свободен!

– Бедная, бедная ваша рука! — ахнул он, взглянув на руку Фродо. — А мне даже перевязать ее нечем и боль нечем унять! Уж лучше бы он отгрыз палец мне — даже не палец, пусть руку, хоть всю целиком, не жалко! Только теперь он сгинул навеки, и мы больше с ним никогда не встретимся…

– Никогда, — подтвердил Фродо. — Помнишь, что говорил нам Гэндальф? «Он свою роль еще сыграет…» Если бы не Голлум, я ни за что не бросил бы Кольцо в Трещину, Сэм. Можешь представить, что получилось бы? Все наши труды пошли бы насмарку… Давай же простим ему! Дело наше завершено, и все позади. Хорошо, что мы вместе! Именно теперь, Сэм. В час, когда всему настает конец.

Глава четвертая.КОРМАЛЛЕНСКОЕ ПОЛЕ[613]

Вокруг холмов бесновались мордорские полчища. Армия Королей Запада погружалась в сомкнувшееся вокруг море врагов, как тонущий корабль. Тускло–красный диск солнца неподвижно висел в вышине, и от крыльев Назгулов на землю пала черная тень смерти. Арагорн, безмолвный и суровый, застыл под своим знаменем; казалось, он погружен в мысли о давно минувшем и далеком, но глаза его сверкали, как звезды, сияние которых тем ярче, чем непроглядней ночь. На вершине холма стоял Гэндальф — облаченный в белое и бесстрастный. Тень не коснулась его. Волны атак разбивались об осажденные холмы, как волны прилива, и все громче ревели и кричали наступающие враги.

Вдруг Гэндальф шевельнулся, будто глазам его предстало какое–то внезапное видение. Он повернулся к северу, к бледной и чистой полосе неба над горизонтом, и, подняв обе руки, громко крикнул, перекрывая шум битвы:

– Орлы! Орлы летят![614]

Крик его подхватило множество голосов:

– Орлы летят! Орлы!

Воины Мордора запрокинули головы, недоумевая — что бы это могло значить?..

Впереди орлиной стаи летели Гвайир[615] Князь Ветра и его брат Ландровал[616], великие вожди Северных Орлов, могучие из могучих, происходившие по прямой линии от старого Торондора[617], чья стая вила гнезда на недоступных вершинах Опоясывающих Гор[618] еще в эпоху ранней юности Средьземелья. За ними, подгоняемые северным ветром, друг за другом стремительно мчались их вассалы с северных нагорий. Орлы неслись прямо к крылатым Назгулам, внезапно пикируя на них из поднебесья, и шум их огромных крыльев напоминал шум урагана.

Но Назгулы не приняли боя — они ринулись прочь и скрылись в мордорской мгле, ибо до слуха их донесся внезапный и страшный зов из Черной Твердыни. В тот же миг по рядам мордорских войск пробежал трепет, и в сердцах солдат Саурона зародилось сомнение; хохот замер у них на губах, руки дрогнули, ноги подкосились. Ибо направлявшая их Воля, что наполняла своих слуг злобой и яростью, поколебалась и, забыв о своих армиях, бросила их на произвол судьбы; и рабы Мордора взглянули в глаза своих врагов, и увидели в них страшный свет, и ужаснулись.

С уст Королей Запада сорвался боевой клич, ибо сердца их исполнились новой надежды и во тьме отчаяния возгорелся свет. Рыцари Гондора, всадники Рохана и дунаданы с Севера, плотно сомкнув ряды, сошли с осажденных холмов и двинулись на растерявшиеся мордорские полчища, пронзая стену осаждавших остриями не знающих пощады копий. Но Гэндальф снова поднял руки и еще раз громко воскликнул звучным и ясным голосом:

– Остановитесь, воины Запада! Стойте и ждите! Бьет час судьбы!

Не успел он договорить, как земля под ногами воинов дрогнула. Над башнями Черных Ворот высоко в небо взметнулось исполинское темное облако, пронзенное молниями. Скалы застонали, земля заходила ходуном. Зубы Мордора внезапно зашатались, пошли трещинами и разом рухнули; мощные привратные укрепления рассыпались; Черные Ворота поверглись наземь. Издалека — сначала глухо, потом все громче и, вот, заглушая все остальные звуки — послышался сперва барабанный грохот, после грозный рев и, наконец, гул страшного крушения, прокатившийся в горах длинным несмолкающим эхом.

– Конец Сауронову царству! — воскликнул Гэндальф. — Хранитель Кольца исполнил свой долг.

Вожди Запада взглянули на юг, в сторону Мордора, — и вдруг им почудилось, что на фоне темной пелены туч поднимается к небу черная непроницаемая тень, увенчанная молниями. Тень все росла и росла, необъятной тучей нависая над миром, вздымаясь до самого поднебесья; к холмам в чудовищной, но бессильной угрозе протянулась огромная призрачная рука, — но в следующее мгновение ураган подхватил исполинскую тень, понес прочь и развеял без следа. Наступила тишина.

Западные Владыки склонили головы, а когда подняли взор, то — диво! — враги в панике бежали и мордорское могущество развеивалось на глазах, как пыль по ветру. Когда гибнет разжиревшая тварь, управлявшая своими подданными из центра копошащегося муравьиного холмика, муравьи бегут кто куда, мечутся без цели и смысла, тычутся по углам и, ослабев, умирают; так и выкормыши Саурона — орки, тролли, порабощенные с помощью чар звери — бежали теперь в разные стороны не разбирая дороги, очумело кидаясь то вправо, то влево. Одни бросились на меч, другие прыгнули в пропасть; остальные с воем ринулись прочь, ища спасения под землей, в темных убежищах, далеких и от солнца, и от надежды. Люди же — рунийцы, харадцы, пришельцы с Юга и Востока — поняли, что война проиграна, и глаза их открылись, и они увидели истинное величие и могущество Западных Владык. Те из них, кто дольше и преданнее служил Злу и ненавидел Запад всеми силами души, — люди гордые и смелые — в свой черед приготовились к последней и отчаянной драке. Но большинство бежало, надеясь добраться до дома, а некоторые, побросав оружие, взывали к милосердию победителей.

Тогда Гэндальф, оставив военные дела Арагорну и прочим, громко воззвал с вершины холма, и к нему подлетел огромный орел, Гвайир, Князь Ветра.

– Дважды ты выручал меня, друг мой Гвайир, — сказал ему Гэндальф. — Но без третьего раза счет неполон. Выручишь ли ты меня и в третий? Я, право же, не намного тяжелее, чем тогда, на Зирак–Зигиле, где погибла в огне моя прошлая жизнь.

– Я отнесу тебя туда, куда ты захочешь, будь ты хоть из камня, — отозвался Гвайир.

– Тогда вперед! Но пусть с нами отправится твой брат и кто–нибудь еще, из самых быстрокрылых! — воскликнул Гэндальф. — Нам придется лететь быстрее ветра, быстрее самих Назгулов!

– Ветер северный, — сказал Гвайир, — но ничего, мы и его обгоним.

И, взяв Гэндальфа на спину, он взмахнул крыльями и понесся к югу, а за ним — брат его Ландровал и Менелдор[619], орел молодой и сильный. И они пролетели над долиной Удун, и над плато Горгорот, развороченным и вздыбленным, а впереди их ждала Гора Судьбы, извергавшая огонь и лаву.

– Хорошо, что мы вместе! — сказал Фродо. — Именно теперь, Сэм. В час, когда всему настает конец.

– Да, конечно, хорошо, что мы вместе, хозяин, — отозвался Сэм, осторожно прижимая к груди кровоточащую руку Фродо. — И еще как вместе! А главное — путешествию конец! Но, видите ли, мы слишком далеко забрались, чтобы я согласился так просто сдаться. Это не в моих правилах — если, конечно, вы меня понимаете!

– Ты, может, и не желаешь сдаваться, но таков сей мир, Сэм, — возразил Фродо. — Надежды терпят крушение. Всему когда–нибудь приходит конец. Теперь нам уже недолго ждать смерти. Все гибнет и рушится, мы одни, бежать некуда.

– Но мы можем отойти отсюда[620], от самого–то опасного места, правда? — настаивал Сэм. — От Трещины Судьбы — или как там ее называют? Кто нам мешает? Спустимся немного вниз по тропе, а, господин Фродо?

– Ну что ж, Сэм. Если ты настаиваешь — пойдем, — вздохнул Фродо.

Они встали, медленно побрели вниз по спиральной дороге — и не успели еще добраться до сотрясающегося подножия Горы, как из отверстия Саммат Наура вырвались клубы дыма и пара. Конус раскололся на две половины, и по восточному склону медлительным потоком с грохотом поползла исторгнутая чревом горы огненная лава.

Фродо и Сэм почувствовали, что дальше идти не могут. Последние силы — и тела, и духа — быстро покидали их. Хоббиты очутились на вершине низкого холма из затвердевшего пепла и встали спиной к склону Ородруина. Отсюда пути уже не было. Они стояли на маленьком островке близ исходящей мукой Огненной Горы, но и это последнее убежище не могло продержаться долго. Земля вокруг трескалась, из трещин валил дым. Гора содрогалась, на глазах раскалываясь на части, и по ее склонам текли медленные огненные реки, готовые поглотить спасительный островок. Еще немного — и он исчезнет… На головы хоббитам дождем сыпался горячий пепел.

Они стояли рядом, и Сэм по–прежнему прижимал к груди руку Фродо.

– Однако в неплохую мы сказку попали, а, господин Фродо? — вздохнув, сказал он. — Услышать бы, как ее потом будут рассказывать! Как вы думаете, какое у нее будет начало? «А теперь настало время поведать вам о Фродо Девятипалом и о Кольце Судьбы»… И все смолкнут, как мы в Ривенделле, когда нам рассказывали про Берена Однорукого и про Великий Камень… Нет, хорошо было бы послушать, ей–же–ей!.. Интересно только, что произойдет дальше, когда кончится наша глава?

Он говорил что придет в голову — только бы гнать от себя страх, а сам, не отводя глаз, смотрел на север, навстречу ветру, в расчистившееся небо, где ураган гнал и гнал прочь последние остатки мглы и разорванных в клочья облаков.

В эту минуту и приметили хоббитов зоркие очи Гвайира. Орел кругами начал снижаться, борясь с ураганом, бросая вызов грозной поднебесной буре. Две маленькие, затерянные среди огня и дыма темные фигурки стояли, держась за руки, на невысоком холме; мир вокруг сотрясался, земля разверзала недра — а с горы прямо на холм ползли огненные реки. Еще миг — и хоббиты упали, оба одновременно, — не то от усталости, не то задохнувшись в горячем ядовитом дыму, — а может, отчаяние наконец одержало над ними верх, и они кинулись на землю, чтобы не смотреть в глаза смерти…

Так и лежали они, не расцепив рук, когда Гвайир ринулся вниз, а за ним — Ландровал и Менелдор, быстрейший из быстрых; и вот, не ведая уже, какая их постигла судьба, хоббиты поднялись в воздух — и вскоре были далеко за пределами тьмы и огня[621].

Проснувшись, Сэм обнаружил, что лежит на мягкой подстилке и над ним тихо покачиваются буковые ветви. Густая молодая листва просвечивала зеленью и золотом. Веяло неизвестными ласковыми запахами. Где он слышал этот аромат? Ах да: так благоухали поляны Итилиэна.

«Ну и горазд же я спать, однако, — мелькнуло у Сэма в голове. — Сколько же теперь времени?»

Запах трав и цветов вернул его в тот далекий полдень, когда он разжигал на солнечном склоне маленький костерок и готовился тушить кроликов. Память еще не проснулась, и, пока Сэм протирал глаза, событий, которые случились с того дня, для него не существовало. Он потянулся и глубоко вздохнул.

«И приснится же такое! — подумал он, зевая. — Хорошо, что это был сон!»

Он сел, и тут взгляд его упал на Фродо. Фродо лежал рядом и мирно спал — одна рука за головой, другая поверх одеяла. На этой руке — правой — не хватало среднего пальца.

Тут к Сэму окончательно вернулась память, и он закричал что было мочи:

– Так это был не сон?! Где же мы находимся?!

Сзади кто–то негромко проговорил:

– Вы в Итилиэне, под защитой Короля. Король ждет вас.

И перед хоббитами появился Гэндальф[622], облаченный в белое, с бородою, сверкающей в рябящей солнечной тени, словно чистый снег.

– Ну, достойный Сэмуайз, как ты себя чувствуешь?

Вместо ответа Сэм разинул рот, откинулся обратно на подушки и застыл, не зная, что делать со своим великим удивлением и своей великой радостью.

Наконец он почти беззвучно прошептал:

– Гэндальф! А я думал, что тебя нет в живых! Правда, я и про себя самого так думал… Получается, все грустное было невсамделишным? Что же случилось с нашим миром?

– Великая Тень покинула этот мир навеки, и нет ее более, — торжественно ответствовал Гэндальф — и рассмеялся, и смех его показался Сэму музыкой чистой радости, плеском воды в иссушенной пустыне.

Сэм внезапно понял, что смеха — простого, радостного смеха — он не слышал вот уже неведомо сколько дней. Смех Гэндальфа прозвучал в его ушах эхом всех радостных мгновений, выпавших на его хоббичью долю. Но сам он смог только расплакаться. Правда, слезы тут же высохли — так, подгоняемый весенним ветерком, пробегает по земле ласковый дождь, и на смену ему еще ярче и чище блестит солнце. И вот смех вырвался наружу — и Сэм, смеясь, вскочил с постели.

– Ты спрашиваешь, как я себя чувствую?! — закричал он. — Да этого никакими словами не выразишь! Все равно что… — он взмахнул руками, — все равно что весна после зимы, все равно что луч в листве! В душе у меня сейчас все сразу — трубы, и лютни, и все песни, какие я только слышал! — Вдруг он оборвал себя на полуслове и глянул на Фродо. — А как хозяин? Какая жалость, что я не уберег его бедную руку! Но в остальном–то он как — ничего? В порядке? Он такое пережил!..

– Во всем остальном он еще как в порядке! — садясь на постели, рассмеялся Фродо. — Я так долго тебя дожидался, что снова задремал, а ты все дрыхнешь, засоня этакий! Я проснулся сегодня ранним утром — а сейчас, верно, уже полдень!

– Полдень? — спросил Сэм, пытаясь что–то подсчитать на пальцах. — А какого дня?

– Сегодня четырнадцатый день Нового Года, — ответил за Фродо Гэндальф. — Или, если тебе больше нравится, восьмое апреля по Засельскому Календарю[623]. Но в Гондоре Новый Год будет отныне начинаться двадцать пятого марта — в день падения Саурона, он же день вашего чудесного избавления[624], когда вас спасли из огня и перенесли во владения Короля. Король исцелил вас, а теперь ждет к себе. Вы предстанете пред его ясные очи и сядете с ним за трапезу[625]. Готовьтесь! Я отведу вас к нему.

– Король? — удивился Сэм. — Что еще за Король? И кто он такой?

– Король Гондора и Владыка всех Западных Земель — таков его титул, — ответил Гэндальф. — Он возвратил себе все свои исконные владения и вскоре отправится на коронацию, а до тех пор пребывает здесь, ожидая, пока вы проснетесь.

– Но во что мы оденемся? — недоуменно огляделся Сэм, не видя поблизости ничего, кроме лежащих на земле рваных, линялых штанов, плащей и рубашек — тех самых, в которых они шли к Огненной Горе.

– Что носили в Мордоре, в том и пойдете, — сказал Гэндальф. — Мы сохраним все — даже орочьи тряпки, которые тебе пришлось надеть в Черной Стране, Фродо. Никакие шелк и лен, никакое оружие и никакие гербы не сравнятся с ними в достоинстве. Но, возможно, попозже я подыщу, во что вам переодеться.

Он протянул к хоббитам ладони, и в одной из них что–то засветилось.

– Что это, Гэндальф?! — закричал Фродо. — Не может быть!..

– И тем не менее позвольте вернуть вам ваши сокровища: мы нашли их у Сэма за пазухой. Ни один из даров Владычицы Галадриэли не пропал. Вот твоя скляница, Фродо, а вот твоя шкатулка, Сэм. Надеюсь, вы рады снова получить их. Они в целости и сохранности.

Умывшись, одевшись и подкрепившись, хоббиты последовали за Гэндальфом. Он вывел их из буковой рощи на длинную зеленую поляну, залитую ярким солнечным светом и окаймленную стройными деревьями с темной, усыпанной алыми цветами листвой. Где–то вдали шумел водопад, а через поляну бежал среди цветущих берегов быстрый поток, исчезая под аркой деревьев. За аркой, далеко внизу, блестела на солнечной равнине сверкающая полоса воды.

Когда хоббиты миновали поляну, перед ними, несказанно изумив их, внезапно выросли воины в блестящих кольчугах и высокие стражи, одетые в черное и серебряное, которые встретили их со всеми возможными почестями и склонились перед ними в глубоком поклоне. Один из воинов протяжно протрубил в трубу — и гостей повели вниз, через рощицу, вдоль поющего потока. Наконец впереди открылось широкое зеленое поле; за ним, в серебристой дымке, катила свои волны могучая река, а посреди реки высился длинный лесистый остров, у берегов которого покачивалось множество кораблей. Вдоль поля, сверкая доспехами, длинными рядами выстроились неисчислимые полки. Когда хоббиты ступили на поле, воины разом выхватили мечи и, потрясая копьями, под звуки рогов и горнов закричали на многих языках:

– Да здравствуют Невелички! Слава! Слава!

– Куйо–и–Периан ананн! Аглар'ни Ферианнат![626]

– Хвалите их хвалою великою! Слава Фродо и Сэмуайзу!

– Даур–а Бераэль, Коннин эн Аннун! Эглерио![627]

– Слава им!

– Эглерио!

– А лайта тэ, лайта тэ! Андавэ лаитувалмет![628]

– Слава им!

– Кормаколиндор, а лайта тариэнна![629]

– Слава им!

– Славьте Хранителей Кольца, славьте их славой великою!

Фродо и Сэм, пораженные, красные до ушей, блестя глазами, прошли мимо воинов — и увидели впереди, в гуще ликующей толпы, три высоких трона, сложенных из зеленого дерна. За одним из тронов, справа, полоскался на ветру бело–зеленый флаг — вольно бегущая по лугу белая лошадь; налево реяло серебряно–голубое знамя — корабль–лебедь, плывущий по морю; и, наконец, посредине развевалось огромное полотнище, черное, с белым цветущим деревом под сияющей короной, в окружении семи мерцающих звезд. На среднем троне восседал воин, облаченный в кольчугу, но с непокрытой головой. Поперек колен у него лежал длинный меч. Когда хоббиты подошли ближе, воин, темноволосый и сероглазый, поднялся с места, и они сразу же узнали его, хотя он немало переменился — этот высокий, светлый ликом, царственный владыка Племени Людей.

Фродо кинулся ему навстречу, Сэм — за ним, с криком:

– Вот это да! Такой конец и правда всему делу венец! Или это Бродяга, или я еще не проснулся!

– Да, Сэм, это я, Бродяга, — ответствовал Арагорн. — Долгий путь проделали мы с тобой от Бри, не правда ли? Помнишь, как не по нраву пришелся тебе сначала мой вид? Далекая нам всем выпала дорога, но для вас она оказалась самой темной и трудной.

И тут Сэм смутился вконец: Король преклонил перед ними колено, а затем, встав, дал им обоим руки, Фродо — правую, Сэму — левую, и подвел к дерновому трону, и усадил на него, а потом обратился к людям и воскликнул, да так, что его услышали все, кто был на поле:

– Славьте их славою великою!

А когда тысячеустый радостный гром замолк, из толпы — к исчерпывающему, полному и окончательному удовлетворению Сэма, которому показалось, что такой радости уже не вместит его сердце, — выступил гондорский менестрель, и встал перед Королем на колени, и испросил королевского изволения петь. И — чудеса! — вот какими словами предварил он свою песню:

– Слушайте, вы, о доблестные владыки и рыцари без страха и упрека! Слушайте, короли и князья, воины и благородные мужи гондорские, и всадники Рохана, и сыны Элронда, и дунаданы, пришельцы с Севера! Слушайте, эльф, гном и вы, бесстрашные жители Засельские! Слушайте меня, все свободные народы Запада, слушайте мою песню, ибо я спою вам о Фродо Девятипалом и о Кольце Судьбы!

И Сэм услышал эти слова, и рассмеялся от переполнившего его счастья, и вскочил, и воскликнул:

– О, какое чудо! Какое диво! Все, все мои желания исполнились, все до единого!

И он расплакался, и все плакали вместе с ним — но взвился к небу серебряный и золотой голос менестреля, и стихли разом и плач, и ликование. Песня лилась над полем то по–эльфийски, то на языках Запада, и сердца слушавших, уязвленные сладостью слов, переполнились и излились радостью, острой, словно лезвия мечей, а мысли унеслись туда, где боль и радость сливаются воедино, а слезы претворяются в благословенное вино счастья[630].

Наконец солнце стало клониться к горизонту, тени деревьев удлинились и менестрель кончил петь.

– Славьте их славою великою! — возгласил он и преклонил колено.

Тогда Арагорн встал, и воины встали вслед за ним и перешли в приготовленные для трапезы шатры, где все пили, ели и веселились, пока не кончился день.

Фродо и Сэма, отдельно от всех, отвели в одну из палаток, где им помогли снять старую дорожную одежду, оказав ей все подобающие почести, а взамен дали новую, чистую. Когда все было готово, явился Гэндальф, и в руках у него, к удивлению Фродо, оказались меч, эльфийский плащ и мифриловая кольчуга, отнятые орками в башне Кирит Унгол. Сэму Гэндальф принес новенькую кольчужку из позолоченных колец и тщательно очищенный, заштопанный и зашитый эльфийский плащ, побывавший в стольких передрягах. Кроме того, Гэндальф положил перед хоббитами два меча.

– Мне меч не нужен, — сказал Фродо.

– Сегодня, однако, тебе придется быть при мече, — возразил Гэндальф.

Тогда Фродо выбрал меч поменьше, который прежде — до перевала Кирит Унгол — принадлежал Сэму.

– Жало я отдал тебе насовсем, — сказал Фродо Сэму.

– Нетушки, хозяин! Господин Бильбо подарил его именно вам. Он должен быть при вас, вместе с вашей серебряной кольчугой, и все тут. Господин Бильбо не согласился бы увидеть его на ком другом!

Фродо уступил, и Гэндальф, преклонив колено, как оруженосец, помог им с Сэмом опоясаться мечами; затем, встав, он водрузил им на головы серебряные обручи. Завершив последние приготовления, хоббиты отправились на устроенный в их честь великий пир и сидели за королевским столом рядом с Гэндальфом, и Эомером Роханским, и князем Имрахилом, и всеми гондорскими военачальниками; были на пиру и Гимли с Леголасом.

Когда истекла Минута Молчания, гости расселись, а слуги внесли вино, Сэм внезапно заметил среди виночерпиев двух оруженосцев, явившихся прислуживать Королям Запада. Один был одет в черное с серебряным — цвета Минас–Тиритской Гвардии, другой — в белое и зеленое. Сэм удивился — он не мог взять в толк, зачем здесь, среди могучих князей и воинов, крутятся какие–то мальчишки? Но когда оруженосцы случайно оказались рядом с ним, он пригляделся получше — да так и ахнул:

– Гляньте только, господин Фродо! Гляньте–ка на них! Я не я буду, ежели это не Пиппин, то бишь достойный Перегрин Тукк, а с ним вселюбезнейший господин Мерри! Ух и выросли же они! Ну и дела! Сдается мне, мы тут еще о таких приключениях услышим, что нам и не снились!

– На этот счет будь спокоен, — заверил его Пиппин, оборачиваясь. — Кончится пир — и тут же примемся за рассказы! А пока мой совет — потяни Гэндальфа за рукав и попробуй разговорить его. Он уже не такой молчун, как раньше, хотя все равно по большей части не говорит, а смеется! А мы с Мерри, изволишь ли видеть, заняты. Мы ведь нынче не просто так, мы рыцари — я гондорский, Мерри — роханский. Надеюсь, ты заметил?

Но вот настал конец и этому длинному радостному дню. Когда солнце село, а над Андуином из тумана медленно поднялась круглая луна, бросая в беспокойную листву блики света, Фродо и Сэм уселись под шепчущимися деревьями среди свежих, благоуханных трав прекрасного Итилиэна и до поздней ночи беседовали с Мерри, Пиппином и Гэндальфом, а вскорости к ним присоединились и Гимли с Леголасом. Фродо и Сэм немало узнали о судьбе Отряда после того злого дня на Парт Галене, у водопада Раурос, где распалось Содружество, — хотя, конечно, расспросов и рассказов оставалось еще вдосталь.

Орки, говорящие деревья, бескрайние луга, летящие галопом всадники, блистающие пещеры, белые башни, золотые палаты, битвы, корабли под парусами… Наконец, Сэм окончательно запутался, перестал понимать, что к чему, и уже не знал, чему больше удивляться. Один только вопрос прочно засел у него в голове: как это Мерри и Пиппину удалось так вырасти? Не в силах взять ничего в толк, он то и дело заставлял их меряться ростом то с Фродо, то с собой, но по–прежнему ничего не понимал и только почесывал в затылке.

– Не соображу что–то, как в ваши лета может такое случиться, — заявил он наконец. — Однако это случилось! Вы оба стали почему–то вершка на полтора выше, чем надо! А если я не прав, то я не хоббит, а гном, и все тут!

– Вот уж в чем тебя с легкостью могу разуверить, — вмешался Гимли. — А меня в свое время напрасно не послушали. Так не бывает, сказал я тогда, чтобы смертный глотнул энтийской водицы и остался прежним. Это вам не кружку пива осушить!

– Энтийской водицы? — обескураженно повторил Сэм. — Опять эти ваши энты! Убейте меня, если я запомнил, кто они такие! Чтобы разобраться во всех этих штуках, и недели не хватит!

– Конечно, не хватит, — согласился Пиппин. — Но когда вы с Фродо разберетесь все–таки, мы сделаем вот что: запрем Фродо в главной башне Минас Тирита, чтобы он сел и все как полагается увековечил. Знаю я его! Завтра же забудет половину. Старик Бильбо будет страшно разочарован!

Наконец Гэндальф поднялся.

– В руках Короля кроется исцеление, друзья мои, и это истинная правда, — сказал он. — Но когда Арагорн позвал вас обратно в мир, вы были уже на волосок от смерти. Ему пришлось пустить в ход все свое умение, чтобы вызволить вас и погрузить в блаженное забытье сна. Поистине, спали вы долго и сон ваш был благословенным. И все же вам опять пора в постель.

– Причем не только Фродо и Сэму, — добавил Гимли. — Тебе, Пиппин, тоже не мешало бы вздремнуть. Я тебя люблю, злодея, — хотя бы только за то, что твоя жизнь стоила мне немалых трудов! Я этого никогда не забуду! Разве можно забыть, как я нашел тебя на холме во время последней битвы? Не окажись тогда рядом гнома Гимли, дело кончилось бы плохо. Тебе еще повезло, что я знаю, на что похожа хоббичья нога, а то, кроме нее, под грудой тел ничего и не разглядеть было! Когда я откатил в сторону эту чудовищную тушу и увидел под ней тебя — я поручиться готов был, что ты мертв! Едва бороду себе не вырвал с горя… Между прочим, ты ведь тоже первый день на ногах. Так что давай–ка обратно в кроватку и без лишних разговоров! Да и я, пожалуй, последую твоему примеру.

– А я, — поднялся Леголас, — пойду поброжу. Для эльфа прогулка по такому лесу — отдых не хуже сна! Если Повелитель Пущи отнесется к моему предложению благосклонно, в один прекрасный день сюда переберется часть моего племени, и тогда на Итилиэне почиет благодать… Не навсегда, правда, — на месяц, год, много на поколение, в крайнем случае на сто лет… Ведь здесь течет Андуин, а он катит свои волны к Морю — к Морю!

К Морю, к Морю! Чаячий крик денный,

денный и нощный: к Морю! Высится вал пенный,

ветер летит на запад; солнце катится книзу,

поднят парус на мачте. Как дыхание бриза,

овевает лицо мне голос прежде уплывших…

Я уйду из лесов, рощ, меня возрастивших,

ибо старится время и увядают годы,

ибо лежит мой путь за бескрайние воды.

Где ты, Последний Берег в длинной волне прибоя?

Где ты, Наследный Остров? Сердце мое с тобою —

в Эрессее, у эльфов, где не падают листья,

где звенят голоса, сладко звенят и чисто,

где зовут голоса за горизонт туманный —

к братьям моим, туда, в край мой обетованный.

С этой песней Леголас спустился вниз по склону и скрылся среди деревьев.

Разошлись и остальные. А Фродо и Сэм, растянувшись на своих постелях, уснули — и проснулись утром с миром в душе и надеждой в сердце. Так они провели в Итилиэне много дней. Кормалленское Поле, где стояло войско, находилось неподалеку от Эннет Аннуна, и ночью, в тишине, до слуха доносился шум вод, падавших со скал и, теснясь в узком русле, через каменные ворота выбегавших на пестрые от цветов заливные луга Андуина как раз напротив острова Кайр Андрос. Хоббиты бродили по лесам, навещали знакомые места, и Сэм не переставал надеяться, что где–нибудь в тени леса, на какой–нибудь затерянной лужайке мелькнет среди ветвей огромный силуэт олифана. Когда же он узнал, что в осаде Гондора принимало участие много этих редкостных исполинов, но защитники не пощадили ни одного из них, то принял эту прискорбную весть очень близко к сердцу.

– Конечно, в двух местах зараз не окажешься, — философски подвел он итог. — Но, вижу, потерял я немало!

Тем временем армия готовилась к возвращению в Минас Тирит. Уставшие отдохнули, раненые поправились. Некоторые отряды прибыли в лагерь только теперь — им пришлось сражаться с остатками южан и кочевников с Востока, пока те не смирились окончательно. Последними вернулись те, кому выпал жребий проникнуть в глубь Мордора, чтобы до основания разрушить северные крепости Черной Страны.

И вот наконец — май уже приближался — Западные Владыки вновь двинули войска в поход. На этот раз все взошли на корабли, и флот поплыл вниз по реке к Осгилиату. Там армия задержалась на один день, а к следующему вечеру полки вступили на зеленые поля Пеленнора и вновь увидели белые башни под высоким Миндоллуином — столицу гондорцев, последний оазис Средьземелья, хранящий память о Закатном Крае и пронесший ее через ночь и огонь к новому рассвету.

Там, на зеленых полях, поставили воины шатры и палатки и стали дожидаться утра; наступал первый день мая, и назавтра, с первыми лучами солнца, Король должен был вступить в ворота своего города.

Глава пятая.НАМЕСТНИК И КОРОЛЬ

Над городом нависал гнет тревоги и сомнений. Погожие дни, ясное солнце казались насмешкой над людьми, у которых почти не осталось надежды на спасение: теперь каждое утро могло принести весть о роковом исходе. Правитель Города погиб, сгорел в огне; мертв был и король Рохана, покоившийся в Цитадели. Новый же король Гондора, появившись только один раз, ночью и ненадолго, вновь ушел воевать — на этот раз с противником слишком сильным и страшным, чтобы его можно было победить силой доблести и оружия. О войске ничего не было известно. С тех пор, как полки Западных Королей вышли из долины Моргула и вступили на уходящую в тень гор северную дорогу, гонцы в городе появляться перестали, и о том, что происходит на покрытых мглой восточных землях, не знал никто.

Всего через два дня после того, как покинули город Западные Короли, королевна Эовейн уговорила женщин–прислужниц принести ей одежду и, не слушая ничьих возражений, встала. Ее одели, подвесили больную руку на льняную перевязь, и Эовейн отправилась прямо к Управителю Обителей.

– Господин мой, — сказала она, — душа моя не находит себе места, и я не в силах более предаваться праздности.

– Госпожа моя, — учтиво ответил ей Управитель, — ты еще не исцелилась, а мне велено ухаживать за тобой с особым тщанием. Тебе не следовало бы вставать еще по крайней мере семь дней — так было мне сказано. А посему прошу тебя вернуться в покои.

– Я уже исцелилась, — возразила она. — По крайней мере телом. Правда, левая рука еще плохо слушается меня, но она совсем не болит! Если же мне не отыщется дела, я захвораю снова. Скажи, неужели о ходе войны совсем ничего не известно? Женщины не смогли дать мне вразумительного ответа на этот вопрос.

– От войска никаких вестей, — покачал головой Управитель. — Последний гонец рассказал, что они прибыли в Долину Моргула, но больше мы ничего не знаем. Говорят, во главе армии встал новый полководец, тот, что прибыл с севера. Это великий князь и целитель. Странно мне было услышать, что рука, которая наделена такой целительной силой, вынуждена браться за меч!.. Теперь в Гондоре таких людей не встретишь, хотя, если не лгут сказания, в былые времена их было много… Но вот уже не первое столетие, как мы, Целители, занимаемся только залечиванием ран, нанесенных мечами. Правда, и в дни покоя мы не сидим праздно. В мире хватает болезней, бед и случайностей. Войны только приумножают их.

– Для того чтобы развязать войну, достаточно желания одной из сторон, о достойный Целитель, — отвечала Эовейн. — А от меча могут погибнуть и те, кто никогда не брал его в руки. Неужели ты предпочел бы, чтобы гондорцы день и ночь собирали травы, пока Черный Властелин собирает армии? Да и телесное исцеление не всегда идет на пользу, а гибель на поле брани — не всегда зло, даже если герой погибает в муках. Будь моя воля — в эту темную годину скорби я выбрала бы последнее…

Управитель взглянул на нее и увидел королевну новыми глазами. Эовейн стояла прямо, и глаза ее ярко сверкали на бледном лице, а рука — когда Эовейн повернулась и взглянула в окно, выходящее на восток, — сжалась в кулак. Управитель вздохнул и покачал головой. С минуту помолчав, Эовейн снова заговорила.

– Так что же? Найдется для меня дело? — спросила она. — Кто главный в этом городе?

– Точно не ведаю, — развел руками Управитель. — Я далек от городских забот. У роханских всадников свой командир, а над гондорцами, я слышал, начальствует Хьюрин. Но Наместником у нас теперь Фарамир.

– Где же мне найти его?

– Здесь, в этом доме, госпожа. Он был тяжело ранен, но мало–помалу выздоравливает. Право, не знаю…

– Не мог бы ты отвести меня к нему? Тогда ты все узнаешь.

Фарамир в одиночестве прогуливался по саду Обителей; солнце пригревало на славу, и он чувствовал, как новая жизнь разливается по его жилам. Но на сердце у него лежала тяжесть, и взор его то и дело устремлялся поверх стен, на восток. Приблизившись, Управитель окликнул его. Фарамир обернулся и увидел Эовейн, королевну Роханскую, и сердце его пронзила жалость — ибо от глаз его не укрылось, что она не просто истомлена недугом, но мучается в глубине сердца горем и тревогой.

– Господин мой, — сказал Управитель, — перед тобой королевна Рохана, Эовейн. Она сражалась бок о бок со своим Королем, была тяжело ранена и сейчас находится под моей опекой. Но я не смог угодить ей, и она пожелала видеть Наместника.

– Не пойми его превратно, господин мой, — молвила Эовейн. — Мне не в чем упрекнуть Целителей, и не они причина моего горя. Желающий исцелиться не искал бы для себя ничего лучшего, чем эти Обители. Но я не могу сидеть сложа руки, и праздность претит мне. Клетка не для меня. Я хотела умереть в бою. Но я жива, а битва еще не кончена.

По знаку Фарамира Управитель с поклоном удалился.

– О чем же ты просишь меня, о госпожа моя? — спросил Фарамир, когда тот ушел. — Я ведь тоже в плену у Целителей, как и ты.

Жалость всегда проникала в его сердце глубже, чем любое другое чувство, — и теперь, когда он взглянул на Эовейн чуть пристальнее, красота и отчаяние королевны причинили ему острую душевную боль. Увидела и она Фарамира — и встретила в его глазах неподдельное, хотя и суровое участие; но в то же время, воспитанная среди ратников, привыкшая к бранным тревогам, она с первого взгляда поняла, что перед ней могучий воин, которого не смог бы превозмочь в бою ни один из роханских всадников.

– О чем же ты просишь, госпожа моя? — повторил Фарамир. — Я готов сделать для тебя все, что в пределах моей власти.

– Если бы ты велел Управителю отпустить меня из Обителей, мое желание было бы исполнено с лихвой, — сказала она, и, хотя слова ее прозвучали гордо, прежняя уверенность покинула Эовейн и в сердце к ней впервые проникло сомнение. Ей подумалось, что этот высокий воин, столь строгий и столь учтивый, может счесть ее просьбу капризом и станет отныне думать о ней как о ребенке, которому не хватило терпения довести до конца скучную работу.

– Я и сам нахожусь под его опекой, — развел руками Фарамир. — К тому же я еще не полностью вступил в свои права. Но, даже будь я лям, ибо они более меня сведущи в своем искусстве. Только крайняя надобность заставила бы меня впасть в ослушание.

– Но я не ищу исцеления, — не сдавалась Эовейн. — Я хочу в бой, как мой брат Эомер, а лучше — как король Теоден, который погиб, стяжав и честь, и покой одновременно.

– Даже если бы у тебя хватило сил держать оружие, госпожа моя, за войском следовать уже поздно, — покачал головой Фарамир. — Но что с того? Возможно, мы все умрем в бою, причем очень скоро, и смерть настигнет нас, не спрашивая, хотим мы того или нет. И ты встретишь ее куда достойнее, если покоришься Целителям теперь, в часы затишья. Нам обоим, тебе и мне, остается только одно: с нетерпением препровождать часы ожидания.

Эовейн не ответила, но Фарамиру показалось, будто что–то в ней подалось, смягчилось, — так бывает, когда сквозь трескучие морозы пошлет о себе первую весточку весна. По щеке королевны, как блестящая капля дождя, скатилась слеза. Гордая голова Эовейн чуть заметно поникла.

– Но Целители утверждают, что я должна провести в постели еще целую неделю, — проговорила она тихо, обращаясь скорее к себе самой, чем к нему. — А в моих покоях нет даже окна, которое выходило бы на восток…

Теперь она казалась обыкновенной девушкой, юной и печальной.

Фарамир улыбнулся, хотя сердце его по–прежнему переполняла жалость.

– Ты хочешь, чтобы твои окна выходили на восток?.. Ну, этому желанию помочь нетрудно. Такой приказ я отдать могу. Кроме того, если ты останешься с нами, королевна, и не откажешься от нашего попечения, то сможешь выходить в сад, на солнце, когда только захочешь, и смотреть на восток, где решается наша судьба, сколько твоя душа пожелает. Возможно, ты повстречаешь здесь и меня, ибо я тоже часто стою на стене и смотрю в ту сторону. И если ты порой удостоишь меня беседой или разделишь мою прогулку, бремя тревоги не так тяжело будет давить мне на плечи.

Она подняла голову и снова посмотрела ему прямо в глаза. Ее бледное лицо слегка порозовело.

– Не знаю, право, чем я смогу облегчить бремя твоей тревоги, господин мой, — сказала она. — Я не ищу общества живых.

– Хочешь услышать правду?

– Да, господин мой.

– Тогда узнай, королевна Рохана Эовейн, что ты прекрасна. В горных долинах моей страны много удивительных цветов и много дев, превосходящих эти цветы красотой лика и стана, но еще ни разу не встречал я в Гондоре ни цветка, ни девы, которые сравнились бы с тобой по красоте и печали. Может статься, через малое число дней мир покроет тьма, и я надеюсь встретить ее мужественно — но на сердце у меня было бы легче, если бы в оставшиеся нам солнечные дни я мог иногда видеть твое лицо. Нас обоих коснулось одно и то же темное крыло, и одна рука вызволила нас из долины мрака.

– Увы, господин мой! — молвила Эовейн. — Меня Тень еще не отпустила. Не ищи во мне исцеления. Я — воительница, и руки мои не знают нежности. Но за милостивое твое позволение приношу тебе благодарность. Отныне, покидая свои покои для прогулки, я буду помнить, что обязана этим Наместнику.

Она поклонилась ему и пошла в дом. Но Фарамир остался в саду и долго еще бродил один среди деревьев; и взор его чаще падал теперь на Обители, нежели на крепостные стены.

Возвратившись в свои покои, Наместник позвал к себе Управителя и попросил того поведать все, что он знает о королевне Рохана.

– Но, господин мой, — добавил Управитель, закончив рассказ, — я бы посоветовал тебе расспросить о госпоже Эовейн невеличка, который находится в наших Обителях. Он участвовал в походе короля Теодена и до конца был с ним и с королевной.

За Мерри послали, и они с Фарамиром беседовали до самого заката. Фарамир узнал от Мерри много больше, чем тот вложил в свои слова, и Наместнику стало казаться, что печаль и тревога Эовейн понятны ему теперь гораздо лучше. Вечером — а вечер был ясный, теплый — Фарамир с Мерри вышли в сад, но Эовейн не появилась.

Зато утром, выйдя из Обителей, Фарамир сразу увидел ее — Эовейн стояла на стене, одетая в белое, и словно светилась на солнце. Он окликнул ее, она спустилась, и они долго гуляли по траве и сидели вместе в тени деревьев, то замолкая, то вновь начиная беседу. С тех пор они встречались каждый день. Управитель видел их из окна и радовался в душе — он был мудрым Целителем и знал, что у него стало двумя заботами меньше, ибо, хотя страх и дурные предчувствия угнетали в эти дни всех, кто остался в городе, эти двое заметно шли на поправку, и с каждым днем сил у них прибывало.

И вот настал пятый день после встречи королевны с Фарамиром. Снова стояли они на городской стене, снова глядели на восток. Гонцов с вестями не было по–прежнему, и в сердца горожан закрадывался мрак. Изменилась и погода. Похолодало; еще с ночи начал дуть резкий и порывистый северный ветер. К полудню он усилился. Внизу уныло серели голые поля.

Фарамир и Эовейн были в теплых одеждах и плотных плащах. Плечи Эовейн покрывала тяжелая мантия, густо–синяя, как ночное небо летом, расшитая по краям и у шеи серебряными звездами. Мантию эту Фарамир сам приказал принести для Эовейн в Обители Целения и сам накинул ей на плечи. В этом наряде Эовейн казалась воистину царственной и гордой. Мантия была выткана некогда для матери Фарамира, Финдуилас[631] из Амрота: Финдуилас умерла рано, и ее мантия напоминала Фарамиру о красоте, осветившей давно минувшие дни его детства, и о первом горе. Разве не подходило такое облачение королевне Эовейн, тоже прекрасной и тоже печальной?..

Но и под звездной мантией Эовейн дрожала, глядя на север, в глаза холодному ветру, за серые поля, где протянулась полоса чистого, холодного неба.

– Куда ты смотришь, Эовейн? — спросил Фарамир.

– Разве не там находятся Черные Врата? — спросила она в ответ. — Разве не достиг он их к этому утру? Минуло уже семь дней, как он покинул Гондор.

– Семь дней, — кивнул Фарамир. — Но не подумай обо мне дурно, если я скажу тебе, что эти семь дней принесли мне радость и боль, каких я и не чаял испытать в своей жизни. Радость — оттого, что я могу видеть тебя, Эовейн, боль — оттого, что страх и сомнения, одолевающие нас всех в эту черную годину, час от часу жесточе. Но я не хочу, чтобы теперь наступил конец света, Эовейн, ибо я не хочу так скоро утратить то, что обрел в эти дни.

– Утратить то, что обрел? О чем ты говоришь, господин мой? — Она посмотрела на него строго, но глаза ее лучились. — Не знаю, право, что обрел ты за эти дни такого, что мог бы утратить с ущербом для себя… Но не будем об этом говорить, друг мой! Не будем ни о чем говорить сегодня! Мне кажется, я стою на краю страшного обрыва и под моими ногами разверзлась темная пропасть, а светит ли позади хоть какой–нибудь свет — я не знаю… Ибо я еще не в силах обернуться. Я жду приговора Судьбы.

– Да, так оно и есть. Мы ждем приговора Судьбы, — молвил Фарамир.

Они замолчали. Ветер внезапно прекратился. Свет начал быстро меркнуть, солнце подернулось дымкой, а городской шум смолк; смолкло все и на полях. Не слышно стало ни ветра, ни голосов, ни птичьего пения, ни шелеста листвы; даже собственное дыхание перестали слышать Фарамир и Эовейн. Сердца перестали биться. Время остановилось.

Руки их встретились и сплелись, хотя Фарамир и Эовейн этого не заметили. Они стояли и ждали, сами не зная чего… И вдруг за дальними хребтами поднялась к небу еще одна, новая гора; она вздымалась все выше и выше, подобная исполинской волне, грозящей поглотить весь мир[632]. Гребень ее сверкал искрами молний. По земле пробежал трепет, стены города содрогнулись, — но тут в воздухе пронесся легкий вздох, и сердца Фарамира и Эовейн внезапно забились снова.

– Как некогда в Нуменоре, — прошептал Фарамир и сам удивился, что слышит свой голос.

– В Нуменоре? — переспросила Эовейн.

– Да, — сказал Фарамир уже громче. — Я вспомнил о судьбе погибшего Закатного Края, поглощенного водой, и о гигантской черной волне, которая поднималась все выше и выше над зелеными полями и вершинами гор, пока наконец не накрыла все. И тогда пришла Тьма, от которой нет спасения… Мне часто снится этот сон.

– Значит, ты думаешь, что грядет Тьма? — вздрогнула Эовейн и вдруг прижалась к нему теснее. — Тьма, от которой нет спасения?

– Нет, — ответил Фарамир, глядя ей прямо в глаза. — Это всего лишь видение. Я не ведаю, что произошло на востоке. Бодрствующий мой разум говорит: приключилось что–то страшное, грядет конец света. Но сердце отвечает — нет! Я чувствую во всем теле удивительную легкость, и такая радость льется мне в душу, такая надежда, что разуму не удастся обмануть меня! Эовейн, Эовейн, Белая Королевна Рохана! Я не верю, что тьма может победить навечно!

И, наклонившись, он поцеловал ее в лоб.

Так стояли они на стенах гондорской столицы, и вновь поднялся сильный ветер, и смешал их волосы — черные как вороново крыло и золотые. Тень рассеялась, солнце очистилось от дымки, брызнул свет; серебром засверкали воды Андуина, и всюду зазвенели песни, ибо сердца людей исполнились радости, хотя причин ее никто не знал.

Спустя малое время после полудня с востока, тяжело взмахивая крыльями, прилетел огромный орел: он принес вести от Владык Запада — вести, на какие никто не смел и надеяться.

Пойте, пойте, люди Башни Анора!

Ибо кончилась власть Саурона

   и Черная Башня пала!

Пойте, радуйтесь, воины Сторожевой Башни!

Не напрасна была ваша стража,

ибо Черные Ворота разбиты

   и Король ваш прошел в них с победой!

Пой и радуйся, славный Запад,

ибо Король опять грядет воцариться —

он будет жить с вами и править вами

   до конца дней ваших!

Обновится засохшее Древо:

он посадит его на высоком месте —

и благословен будет ваш Город!

   Пойте же, люди![633]

И на всех улицах столицы зазвенели песни.

Наступили поистине золотые дни — ибо Весна и Лето соединились и вместе устроили праздник на полях Гондора. С острова Кайр Андрос прибыли быстрые гонцы с вестями о победе, и в Городе начались приготовления к возвращению Короля. За Мерри прислали особого гонца, и хоббит отправился в Осгилиат вместе с обозом провизии, а оттуда — рекой — на Кайр Андрос; Фарамир, однако, остался в городе, поскольку, исцелившись, принял — пусть на малое время — бразды наместнической власти; теперь его долгом было достойно встретить того, кто шел ему на смену.

Эовейн не поехала на Кормалленское Поле, хотя брат передал ей приглашение. Фарамир подивился этому, но узнать, в чем дело, ему было недосуг — в последние дни он виделся с королевной Рохана только мельком, занятый множеством неотложных дел. Она осталась в Обителях Целения, гуляла в одиночестве по саду, и краска вновь сошла с ее лица; казалось, во всем городе лишь она одна по–прежнему томится и печалится. Управитель Обителей Целения, весьма встревоженный, решил поговорить об этом с Фарамиром.

И Фарамир пришел в Обители, и отыскал Эовейн, и они вновь, как бывало, вышли на городскую стену, и Фарамир спросил ее:

– Эовейн! Почему ты не покинула Обители и пренебрегла праздничным пиром на Кормалленском Поле? Ведь брат звал тебя!

– Разве причина неизвестна тебе? — был ее ответ.

Фарамир молвил:

– Причин может быть две, но какая из них истинная, мне неведомо.

Эовейн возразила:

– Не желаю играть в загадки. Говори прямо!

– Изволь, госпожа, я скажу. Ты осталась, потому что позвал тебя брат, а не другой, и еще потому, что видеть Арагорна, наследника Элендила, в день его славы, тебе не в радость. Или, может, причина в том, что на торжество не поехал я, а ты по–прежнему хочешь быть рядом со мной? А может, тебя удержало и то и другое, и ты сама не ведаешь, какое чувство сильнее?.. Полюбишь ли ты меня, Эовейн? Или нет на то твоей воли? Скажи мне!

– Я хотела, чтобы меня полюбил другой, — ответила она, — и не ищу жалости.

– Знаю, Эовейн. Ты искала любви Владыки Арагорна. Он высокороден и могуществен, а ты желала славы, и тебе льстила мысль вознестись над простыми, жалкими смертными, ползающими во прахе. Один взгляд знаменитого полководца оставляет подчас глубокий след в душе молодого воина. Кто не признает, что Арагорн поистине велик и среди живущих равных ему нет? Но он мог дать тебе только сострадание и жалость. Тогда, сказав себе: «Все или ничего!» — ты выбрала смерть в честном бою. Посмотри мне в глаза, Эовейн!

Эовейн встретила его взгляд и выдержала его.

Тогда Фарамир заговорил снова:

– Не презирай жалость, если она исходит от чистого сердца, о Эовейн! Однако я не предлагаю тебе жалости. Ты высокородна и доблестна, госпожа моя, ты прославила себя великим подвигом, который не забудется в веках. И ты прекрасна — прекраснее, мыслю, чем можно было бы выразить словами даже на языке эльфов. И я люблю тебя. Сперва я пожалел тебя, увидев твою печаль, но теперь я любил бы тебя и беспечальную, не знающую страха и беспокойства, любил бы тебя, даже если бы ты стала благословенной и счастливой Королевой Гондора. А ты, Эовейн? Согласна ли ты полюбить меня?[634]

И тут сердце у Эовейн дрогнуло — а может быть, перемена случилась не теперь, а давно, но на поверхность вышла только теперь. Зима, жившая в ней, исчезла бесследно, и с небес засияло солнце.

– Я стою на стене Минас Анора, Башни Солнца, — молвила она, вскинув голову. — Смотрите все! Тень отступила и уже не вернется. Я больше не воительница! Я не поскачу больше в поход с доблестными всадниками Рохана, не стану больше находить усладу в боевых песнях. Я буду Целительницей и отдам свое сердце травам и цветам — всему, что растет и плодоносит. — И она снова взглянула на Фарамира. — Я не стремлюсь больше быть королевой!

Фарамир улыбнулся.

– Вот и ладно, — сказал он. — Ибо и я — не король. Но я обручусь с Белой Владычицей Рохирримов, если будет на то ее воля. Если же она даст согласие — мы с нею переправимся через Реку, и, когда наступят лучшие дни, поселимся в прекрасном Итилиэне, и заложим там сад. И все цветы в этом саду и все деревья будут радоваться, заслышав шаги Белой Госпожи!

– Ты хочешь, чтобы я покинула свой народ, о гондорец? — сдвинула брови Эовейн. — Разве ты стерпишь, если твои гордые соплеменники скажут о тебе: «Вот идет гондорский князь, укротивший дикую северную всадницу! Или у нуменорцев нет своих женщин? Или не из кого было ему выбрать жену у себя дома?»

– Стерплю с радостью, — сказал Фарамир, и заключил ее в объятия, и поцеловал под сияющим небом, ничуть не беспокоясь о том, что они стоят на городской стене и любой проходящий может их увидеть. И многие видели их, когда рука об руку спустились они со стены и вернулись в Обители Целения.

– Королевна Рохана исцелилась, — объявил Фарамир Управителю.

– Если так, я освобождаю ее от своего попечения и прощаюсь с ней, — улыбнулся Управитель. — Да минут ее раны и недуги! Препоручаю ее Наместнику Гондора, пока не возвратится брат королевны.

– Ты отпускаешь меня, но я передумала и не хочу уходить, — рассмеялась Эовейн. — Для меня отныне эти Обители дороже всех дворцов на свете! Да почиет на твоем доме благословение!

И она оставалась в Обителях Целения, пока не вернулся король Эомер.

Приготовления заканчивались. В столице собралось множество народу — новости разнеслись по всему Гондору, от Мин–Риммона до самого Пиннат Гэлина и дальних побережий. Все, кто мог, поспешили в Минас Тирит. Город вновь наполнился женщинами и радостно щебечущими детьми, вернувшимися в свои дома с охапками цветов. Из Дол Амрота прибыли лучшие гондорские лютнисты. В Городе зазвучали скрипки, флейты, серебряные рожки. Из долин Лебеннина приехали звонкоголосые певцы…

Наконец наступил долгожданный вечер, когда смотревшие со стен жители Города увидели на поле палатки и шатры. Не было ни одного дома, где бы не горели в эту ночь огни. А когда наступило ясное, свежее утро и за восточными горами, очистившимися теперь от Тени, взошло солнце, в городе разом зазвонили все колокола, поднялись, плеща на ветру, все знамена, и над Белой Башней Цитадели в последний раз взвился стяг Наместников — серебряный, как снег на солнце, без знаков и гербов.

Короли Запада двинули свои полки к городским стенам. Все затаив дыхание смотрели, как ряд за рядом приближается войско, блестя и сверкая в лучах восхода, как ручьи живого серебра. Так подошли они к Воротам и остановились немного не доходя до них. Ворота еще не восстановили; вместо них вход в Город преграждал заслон, у которого несли караул гвардейцы в черно–серебряном, с длинными обнаженными мечами. Перед заслоном стояли Фарамир, Наместник Гондора, Хьюрин, Хранитель Ключей, и остальные гондорские князья, а с ними — Эовейн Роханская с маршалом Эльфхельмом и высокородными роханскими рыцарями. За ними и по обе стороны от ворот всеми цветами радуги пестрели толпы нарядных людей с гирляндами и венками.

Перед стеной Минас Тирита оставалось широкое пространство, окруженное воинами, роханскими и гондорскими, и простыми гондорцами — как горожанами, так и жителями дальних провинций. Толпа шумела и волновалась, но стоило выступить из рядов войска дунаданам, одетым в серебристо–серые одежды, как все стихло. Впереди медленно шел Владыка Арагорн. Он был облачен в черную кольчугу с серебряным поясом и длинную белую мантию, скрепленную у горла большим зеленым камнем, который сверкал так, что видно было издалека. Голова Арагорна оставалась непокрытой, если не считать тонкого серебряного обруча со звездой, охватившего ему волосы. Рядом с Арагорном шли Эомер Роханский, князь Имрахил и Гэндальф, облаченный в белое, а с ними — четыре маленьких человечка, которым многие весьма дивились.

– Нет, что ты, голубушка моя! Какие же это ребятишки? — объясняла Иорэт своей родственнице, прибывшей из Имлот Мелуи. — Это перианы из далекой Страны Невеличков, милочка, и все они великие и славные князья, вот как. Кому ж это и знать, как не мне, ведь один из них долго пробыл у нас в Обителях под моей опекой. С виду они крохи, зато в бою ужасть какие смелые! Да что там говорить, сестрица, ведь один из них пробрался в Страну Тьмы, взяв с собой только своего оруженосца, и что же? Дошел до самого Черного Властелина и сразился с ним, можешь себе представить, и поджег Черную Башню — хочешь верь, хочешь нет! Во всяком случае, в Городе про это все говорят! Это, наверное, тот, что идет рядом с Эльфийским Камнем. Они с ним, слыхала я, такие друзья, что водой не разольешь! А Эльфийский Камень — он и вообще чудо, таких нигде больше не сыщешь. Не податлив, милочка, это уж как положено, зато сердце у него, как говорится, золотое, а в руках благодать исцеления. «В руке Короля исцеленье найдешь!» — сказала я им. Через мои слова все наружу–то и выплыло. А Митрандир мне и говорит: «Иорэт, — говорит, — люди долго не забудут твоих слов». И тогда…

На этом наставление пришлось прервать, так как заиграла труба и на поле наступила мертвая тишина. Фарамир выступил вперед, сопровождаемый только Хьюрином, Хранителем Ключей, и четырьмя шедшими чуть позади гвардейцами в высоких шлемах Цитадели и черно–серебряных уборах. Они несли большой ларец из черного лебетрона, окованный серебром.

Фарамир встретил Арагорна посередине открытого пространства между рядами войск и Воротами, преклонил перед ним колено и произнес:

– Последний Наместник Гондора просит снять с него бремя власти.

И он протянул Королю белый наместнический жезл, но Арагорн отклонил его руку:

– Бремя власти останется на тебе до самой смерти и после нее перейдет к твоим детям. Так будет, пока не оборвется мой или же твой род. Исполни же, что должен исполнить!

Тогда Фарамир встал и воскликнул так, чтобы все слышали:

– Выслушайте, гондорцы, своего Наместника! Cе, в Город наш явился человек, который предъявил права на королевский трон. Этот человек перед вами. Имя его — Арагорн, сын Араторна, предводитель дунаданов Арнора, Вождь Западных Армий, обладатель Звезды Севера и Перекованного Меча, Победитель врагов Гондора, Исцеляющая Длань, Эльфийский Камень, Элессар, отрасль Валандила, сына Исилдура, сына Элендила из Нуменора. Признаете ли вы его своим Королем? Войдет ли он в этот Город, дабы остаться здесь навсегда?

Войско и горожане в один голос громко прокричали:

– Да!

Иорэт поспешила растолковать своей родственнице, что происходит:

– Надо знать, дорогая, что это просто полагается так говорить, а на самом деле все известно заранее, ведь он уже был в Городе, понимаешь? Вот что он мне сказал…

Но тут ей опять поневоле пришлось прикусить язык, потому что Фарамир продолжал:

– Люди Гондора! Хранители Предания утверждают, что в древности Король получал корону от своего отца перед кончиной последнего, а если это было невозможно — наследник один, без сопровождающих, шел в Усыпальницы и брал символ власти из рук усопшего Короля. Но теперь обстоятельства вынудили нас поступить иначе, и я, пользуясь своей наместнической властью, сам принес сюда с улицы Рат Динен корону Эарнура, последнего Короля, почившего много веков назад, во времена наших далеких праотцев.

Стражи сделали шаг вперед. Фарамир открыл ларец из лебетрона и вынул из него древнюю корону. По виду она напоминала шлем гвардейцев Башни, но была выше и белого цвета; по бокам на ней блестели чаячьи крылья из серебра и перламутра, ибо таков был родовой герб Королей Из–за Моря. Семь бриллиантов сверкало на ободе короны, а на самой верхушке горел еще один, яркий как пламя.

Арагорн принял из рук Фарамира корону, поднял ее над головой и воскликнул:

– Эт Эарелло Эндоренна утуулиэн! Синомэ маруван ар Хилдиньньяр тенн' Амбар–метта![635]

Эти самые слова произнес Элендил, когда прибыл в Средьземелье на крыльях ветра: «Из–за Великого Моря явился я в Средьземелье, и род мой пребудет здесь до скончания мира!»

Но, к немалому удивлению собравшихся, короны Арагорн не надел. Он возвратил ее Фарамиру и молвил:

– Многие помогали мне своею доблестью и трудами прежде, нежели я возвратил себе владения предков. В знак этого я хочу, чтобы корону мне подал Хранитель Кольца, а Митрандир, если будет на то его воля, водрузил мне ее на голову, ибо только благодаря ему все свершилось так, как свершилось, и победа, которую мы празднуем сегодня, — его победа.

Выйдя вперед, Фродо взял корону из рук Фарамира и подошел с нею к Гэндальфу, и Гэндальф возложил Белую Корону на голову коленопреклоненному Арагорну со словами:

– Сим полагается начало дням Короля земли сей, и да пребудет на них благословение, доколе незыблемы престолы Валаров!

Арагорн встал, и воцарилась тишина — ибо всем, кто был на поле, показалось, что они видят его впервые. Статный, как древние короли–мореходы, он возвышался надо всеми: отягченный бременем лет Властитель — и одновременно муж в зените зрелости. На челе его почила мудрость, длань его таила исцеляющую силу, и ореол света окружал его.

И Фарамир воскликнул:

– Се Король Гондора![636]

Запели все трубы, и Король Элессар приблизился к Воротам. Хьюрин, Хранитель Ключей, отодвинул заграду — и, под звуки арф, скрипок, флейт и чистых, звонких голосов, поющих хвалу, Король вступил на выложенные цветами улицы, поднялся к Цитадели и вошел в ворота; в это же самое мгновение взвился к небу и заплескался на ветру новый флаг Цитадели, с Деревом и Звездами, и правление Короля Элессара, воспетое позже в стольких песнях, началось.

При Короле Город был отстроен заново, да так, что он сделался прекраснее, чем когда–либо, не исключая пору своего первого расцвета. На площадях забили новые фонтаны, вдоль улиц зазеленели деревья. Ворота для Столицы выковали из стали и мифрила, а мостовую устлали белым мрамором. Много потрудилось над украшением столицы Горное Племя; с радостью гостил здесь и Лесной Народ. Все было исцелено и отстроено, дома наполнились людьми и зазвенели от песен и детского смеха. В Городе не осталось ни единого пустого окна, ни одного мертвого и безмолвного двора, и память о славе последних лет Третьей Эпохи долго еще сохранялась в легендах эпох, пришедших на смену.

В дни, последовавшие за коронацией, Король, воссев на трон в Королевском Зале Белой Башни, вершил суд и объявлял свою волю. Явились послы от многих стран и народов — с Востока, с Юга, от границ Чернолесья и из Дунланда. Сдавшиеся в плен восточные кочевники были помилованы и отпущены на свободу. С харадцами был заключен мир. Рабам Мордора Король даровал свободу и пожаловал в их владение все земли вокруг озера Нурнен. Перед Королем прошло много храбрых воинов, которые удостоились от него похвалы и награды.

Наконец Начальник Стражи привел на королевский суд Берегонда.

– Берегонд! — обратился к нему Король. — Твой меч пролил кровь в Усыпальницах, где на это наложен строжайший запрет. Кроме того, ты оставил свой пост в Цитадели, не испросив ни разрешения Наместника, ни разрешения своего командира. В прежнем Гондоре такие преступления карали смертью. Выслушай же свой приговор! Я снимаю с тебя наказание, ибо в бою ты выказал немалую доблесть и проступок твой совершен был единственно из любви к Властителю Фарамиру. Но ты должен будешь покинуть как Гвардию, так и Город. В стенах Минас Тирита отныне тебе не жить.

Кровь отхлынула от лица Берегонда, и он, пораженный в самое сердце, низко опустил голову. Но Король продолжал:

– Иначе и быть не может, так как ты зачисляешься в Белую Дружину Фарамира, Князя Итилиэнского. Ты примешь командование этим полком и поселишься в Эмин Арнене, где в чести и покое будешь служить тому, во спасение которого ты пожертвовал всем, что имел.

И Берегонд увидел, сколь справедливо и милостиво решение Короля, и лицо его просветлело. Преклонив колено, он поцеловал руку Арагорна и покинул Короля с великой радостью в сердце. А Итилиэн отошел Фарамиру, которого Король попросил поселиться на холмах Эмин Арнен, вершины которых были видны со стен Города.

– Крепость Минас Итиль в Долине Моргула должна быть стерта с лица земли, — сказал Король. — Может быть, место, где она стояла, со временем и очистится, но людям еще долго нельзя будет селиться на нем.

Последним Арагорн призвал Эомера Роханского. Они обнялись, и Арагорн сказал:

– К чему нам слова, к чему богатые дары и награды? Ведь мы братья. В счастливый час прибыл с севера Эорл Юный! Мир еще не знал такого благословенного союза, как союз наших стран, ибо ни один из наших двух народов ни разу не отступил от данных обетов и не отступит вовеки. Теоден Славный лежит теперь в Усыпальницах Минас Тирита и, если ты пожелаешь, навечно останется среди Королей Гондора. Но если ты решишь перенести его останки в Рохан, мы вместе отправимся в Рохан, дабы совершить погребение Теодена среди могил его предков.

– С той минуты, как ты встал передо мною из зеленой травы, я полюбил тебя, и этой любви уже ничто не угасит, — отвечал на это Эомер. — Но теперь я должен ненадолго отправиться домой, где мне предстоит залечить нанесенные моей земле раны и где я должен многое привести в порядок. Когда все будет готово, мы вернемся сюда за Павшим. Пока же пусть прах его покоится в Городе.

И Эовейн сказала Фарамиру:

– Я должна отправиться домой — взглянуть еще раз на свою родину и помочь брату. Но когда тот, кого я любила, как отца, обретет наконец покой в земле Рохана — я вернусь сюда.

Минули дни торжеств и ликований — и вот, на восьмой день мая, всадники Рохана подготовились к походу и Северным Трактом выступили в обратный путь. С ними отправились и сыновья Элронда. От самых городских Ворот до стен Пеленнора выстроились гондорцы, провожая своих союзников. После отъезда Рохирримов потянулись домой и остальные гости Города, прибывшие из далеких краев.

Между тем в Городе начались работы — и не было недостатка в добровольцах: многое надо было отстроить, восстановить, обновить. Предстояло залечить все шрамы, нанесенные войной, а с ними — искоренить самую память о Тьме.

Хоббиты, вместе с Леголасом и Гимли, остались пока в Минас Тирите: Арагорн просил их задержаться, не желая, чтобы разлука наступила слишком быстро.

– Всему когда–нибудь приходит конец, — сказал он. — Но я хотел бы, чтобы вы побыли здесь еще немного. История, в которой вам довелось принять участие, еще не кончилась. Близится день, которого я жду уже много лет с тех самых пор, как перестал быть юношей и сделался мужем. Когда же этот день наконец наступит, мне хотелось бы, чтобы мои друзья были рядом со мной.

Однако, что это за день, он утаил.

Жили друзья все вместе, в одном доме с Гэндальфом, и проводили время, как им того хотелось.

– Ты не знаешь, что за День имел в виду Арагорн? — спросил однажды у Гэндальфа Фродо. — Мы тут очень счастливы, хоть совсем не уезжай, но дни идут, и Бильбо нас, наверное, заждался. К тому же мой дом — в Заселье, а не здесь.

– Что касается Бильбо, — отвечал Гэндальф, — то он и сам предвкушает этот День, и для него не тайна, почему вы так мешкаете в Гондоре. Дни, конечно, идут, но ведь май еще не кончился, а настоящее лето не началось. Нам кажется, что в мире прошли века — так переменилось все вокруг, но, по счету деревьев и травы, еще и года не минуло, как вы отправились в путь.

– Эй, Пиппин! — засмеялся Фродо. — Слушай! Не ты ли мне говорил, что Гэндальф перестал скрытничать? Куда там! Тогда он, верно, просто устал от трудов праведных и слегка забылся. А теперь помаленьку приходит в себя…

– Многие любят заранее выведать, что подадут к пиршественному столу, — улыбнулся Гэндальф. — Но повар предпочитает хранить свой замысел в тайне, чтобы неожиданность сделала похвалы более пылкими. Кроме того, Арагорн ждет знака, а до тех пор…

Однажды друзья хватились Гэндальфа, но не смогли его отыскать и долго недоумевали — что бы могло значить это странное исчезновение? А Гэндальф, взяв с собой Арагорна, под покровом ночи вышел с ним за пределы Города, к южному подножию Миндоллуина. Вместе они отыскали там тропу, вырубленную в скалах много веков назад. Мало кто решался вступить на нее, потому что вела она в гору, к высоким уступам, на которые поднимались только Короли[637]. Гэндальф с Арагорном взошли по этой крутой тропе и оказались на высокогорном лугу, сразу за которым начинались вечные снега. Остановившись над пропастью, обрывающейся к Городу, они осмотрелись вокруг, ибо уже рассвело, и увидели внизу белые острия высоких точеных башен Цитадели, озаренные первыми лучами солнца, и цветущую подобно саду долину Андуина, и Мрачные Горы в золотистой дымке. Слева серой тенью виднелись скалы Эмин Муйла, и, как утренняя звезда, искрился вдали Раурос; справа, извиваясь, уходила к Пеларгиру лента Великой Реки, и озаренный край небес на горизонте напоминал о Море.

– Твое Королевство перед тобою, — сказал Гэндальф. — Но ты видишь только малую часть его, только самое сердце твоих будущих владений. Третья Эпоха кончилась, началась новая. Твоя задача — выпестовать ее с самого первого ростка и сохранить все, что можно сохранить. Ибо спасти удалось многое, но многому суждено и прейти. Три Кольца лишились былой власти. Все земли, которые ты видишь с этой высоты, и все земли, лежащие за горизонтом, отойдут к людям. Настала эпоха владычества Людей[638], и Старшему Племени придется умалиться или покинуть эти края совсем.

– Я хорошо знаю это, друг мой, — сказал Арагорн. — Но мне еще нужен будет твой совет.

– Недолго мне быть твоим советчиком, — возразил Гэндальф. — Моим временем была Третья Эпоха. Я был послан сюда как враг Саурона. Теперь мой долг исполнен. Я скоро покину Средьземелье. Бремя ляжет на тебя и твой род.

– Но я умру, — сказал Арагорн. — Я смертен, и хотя, будучи прямым потомком людей Западной Расы, я проживу гораздо дольше других, срок моей жизни все–таки недолог. Когда те, кого сегодня носит материнская утроба, родятся, вырастут и состарятся — я состарюсь вместе с ними. Если мое желание не исполнится, кто будет после меня править Гондором и остальными народами, которые чтут Белую Башню как свою королеву? Дерево на площади Фонтана по–прежнему сухо и не плодоносит. Увижу ли я знак, что когда–нибудь все станет иначе?

– Отвернись от зеленых, цветущих земель, Арагорн, и взгляни туда, где с виду мертво и пусто! — молвил Гэндальф.

И Арагорн повернулся, и взглянул на скалистый склон, поднимавшийся к леднику, и увидел вдали, среди пустынных камней, тянущийся кверху росток. Арагорн поднялся по склону и подошел ближе. У самой кромки снегов росло молодое деревце не больше трех локтей в вышину. На нем уже распустились листья — продолговатые, изящные, темные сверху и серебристые с изнанки, а среди тонких веток маленькой кроны светилось одно–единственное крошечное соцветие, и белые лепестки сияли, как снег на солнце.

– Иэ! Утуувиэниэс![639] — воскликнул Арагорн. — Наконец–то я нашел его! Это же оно — Древнейшее из Всех Деревьев Мира! Но откуда оно здесь? Этому ростку еще и семи лет не исполнилось!

Гэндальф подошел ближе и, внимательно оглядев деревце, кивнул:

– Воистину! Дерево это по прямой линии происходит от Нимлот Благосеннолиственной, бывшей когда–то отростком Галатилиона, который вырос от семени Тельпериона Многоименного, Древнейшего из Деревьев. Кто скажет, почему оно выросло именно здесь, почему расцвело именно в этот час? Место, где мы стоим, издревле считалось священным, и, видимо, кто–то опустил в эту землю многоценное семя еще до того, как прервался род Королей, до того, как увяло Дерево во дворе Цитадели. Говорят, плоды этого Дерева редко созревают до конца, зато в зрелом семени неразбуженная жизнь способна иной раз дремать в течение многих, многих лет, и никто не может сказать, когда она проснется. Не забывай об этом. Ибо, если плод все–таки созреет, семена надо будет во что бы то ни стало опустить в землю — иначе род этих деревьев может угаснуть и мир лишится их навсегда. Семя этого деревца пролежало здесь, среди камней, не один год — и точно так же род Элендила скрывался до времени среди северных пустынь. Но род Благосеннолиственной древнее, чем твой, Король Элессар!

Арагорн приблизился к деревцу, бережно взялся за его ствол — и вдруг деревце отделилось от земли, словно вовсе и не держалось за нее, и Арагорн перенес его в Цитадель. Увядшее Дерево, соблюдая должное почтение, выкорчевали и не сожгли, но положили в молчаливом городе на Рат Динен, и Арагорн посадил во дворе у фонтана новое. Саженец, быстро и охотно принявшись, рос не по дням, а по часам, и к приходу июня весь был покрыт цветами.

– Знак дан, — молвил тогда Арагорн. — День мой близок.

И он поставил на стенах дозорных, чтобы те следили за дорогой.

За день до Преполовения Лета от Амон Дина в город явились вестники и сообщили, что с севера движется пышная процессия, которая уже подходит к стенам Пеленнора. Тогда Король воскликнул:

– Это они! Приготовьте Город к встрече!

И вот, в самый канун Преполовения, когда небо загустело сапфировой синью и на востоке засияли белые звезды, но запад еще горел золотом, и воздух был прохладен и благоуханен, — по Северному Тракту к воротам Минас Тирита приблизилась конная процессия. Во главе ее ехали Элрохир и Элладан под серебряным знаменем; за ними следовали Глорфиндэл, Эрестор и весь двор Элронда; следом выступали белые кони Владычицы Галадриэли и Кэлеборна. Владыки Лотлориэна прибыли в сопровождении многочисленной и благородной свиты из своих подданных; эльфы из свиты все были в серых плащах и с белыми алмазами в волосах. Замыкал процессию Властитель Ривенделла, Элронд, могущественнейший из эльфов и людей, со скипетром Аннуминаса в руке, а рядом с ним на серой лошади ехала дочь его Арвен, Вечерняя Звезда своего народа.

Увидев ее, окруженную мерцающим в полумраке ореолом света, со звездой на челе, и почувствовав в воздухе тонкое благоухание, Фродо ощутил в сердце прилив радости и удивления и прошептал Гэндальфу: «Наконец–то я понял, почему мы так долго ждали! Вот он — настоящий Конец! Теперь люди будут любить не только день, но и ночь. Она станет прекрасной и благословенной, и в ней больше не будет страха!»

Король приветствовал гостей, и они спешились; Элронд передал Арагорну скипетр и вложил руку своей дочери в руку Короля, и они вместе направились в столицу, а на небо высыпали все до единой звезды. Так в праздник Преполовения, в Городе Королей, Арагорн, Король Элессар, обручился с Арвен Ундомиэль,[640] и история их скорбей и долготерпения пришла к завершению.

Глава шестая.РАССТАВАНИЯ И ПОТЕРИ

Когда кончились празднества, хоббиты засобирались домой. Фродо отправился к Королю и нашел его у фонтана, под буйно цветущим Белым Деревом, рядом с Королевой Арвен, певшей своему супругу песню про Валинор. Король и Королева приветствовали Фродо, встав ему навстречу, и Арагорн произнес:

– Я знаю, зачем ты пришел, Фродо: ты желаешь отправиться к себе на родину. Ну что ж, дорогой друг мой, для дерева нет земли лучше, чем та, где росли его предки. Но ты всегда будешь желанным гостем в наших краях. И хотя до сих пор твое племя в легендах больших народов упоминалось нечасто, отныне оно прославится так, что многие исчезнувшие великие королевства смогут ему позавидовать!

– Это правда, я хочу вернуться в Заселье, — просто сказал Фродо. — Но мне надо бы по дороге заглянуть в Ривенделл. В эти благословенные дни мне недоставало только дяди Бильбо… Когда я не увидел его в свите Элронда, я очень огорчился.

– Что же тут удивительного, о Хранитель Кольца? — молвила Арвен. — Ты ведь хорошо знаешь могущество той Вещи, которой обладал и которой теперь не существует более. Все, что она дала своим владельцам, отнялось у них вместе с ее гибелью. А твой родич хранил Кольцо гораздо дольше, чем ты… По счету вашего племени, он уже глубокий старик. Он ждет тебя, но сам уже никогда не отправится ни в какое путешествие… кроме одного, последнего.

– Тогда позволь мне, пожалуйста, поскорее выехать к нему, — сказал Фродо.

– Через неделю, — сказал Арагорн, — мы поедем вместе, и нам долго будет по пути — до самого Рохана. Спустя три дня вернется Эомер, дабы сопровождать тело короля Теодена, которое будет предано земле в Стране Всадников. Мы отправимся с Эомером и воздадим почести павшему. Но прежде, чем вы уедете, я хотел бы подтвердить привилегию, данную вам Фарамиром, и продлить ее на вечный срок. Я дарую тебе полную свободу передвижения по всем землям, на которые простирается моя власть. Даруется это право и всем твоим друзьям. Если бы можно было выдумать награду, достойную подвига, который ты совершил, — эта награда была бы уже твоей. Но такой награды нет и быть не может, а потому прошу тебя — возьми, что душа пожелает. А мы воздадим тебе подобающие почести и снарядим в дорогу, как князя.

Королева же Арвен сказала так:

– И все–таки я приготовила тебе дар, о Хранитель. Я — дочь Элронда. Но в Гавань я вместе с ним не поеду, ибо сделала тот же выбор, что и Лутиэн, и выбор этот сладок и горек одновременно. Когда придет время, вместо меня отправишься ты, Хранитель Кольца, — если, конечно, захочешь. Если тебя начнут беспокоить старые раны, если память о твоей ноше станет угнетать тебя — ты сможешь уйти на Запад и жить там до тех пор, пока раны и усталость не исчезнут бесследно. Носи это на память об Эльфийском Камне и Вечерней Звезде, с которыми связала тебя судьба!

Она сняла бриллиант, звездой сиявший у нее на груди, и надела серебряную цепочку с камнем на шею Фродо.

– Когда тебя потревожит воспоминание о прежних страхах и о Тьме, сквозь которую ты прошел, — не забудь об этом талисмане[641]: он принесет тебе облегчение, — сказала она.

Как и обещал Арагорн, через три дня в Город прибыл Эомер Роханский с эоредом благороднейших рыцарей Страны Всадников. Его встретили с радостью. Когда все собрались на трапезу в Меретронде, Большом Пиршественном Зале Минас Тирита, Эомер наконец собственными очами узрел красоту королевы Арвен и Владычицы Галадриэли и преисполнился изумления. После трапезы, прежде чем удалиться отдыхать, он послал за гномом Гимли и сказал ему:

– О Гимли, сын Глоина! При тебе ли твой топор?

– Нет, господин мой, но мне недолго и принести его, если есть нужда, — ответил Гимли.

– Суди сам, — молвил Эомер. — Некогда мною были сказаны дерзкие и опрометчивые слова о Владычице Золотого Леса, и слова эти стоят между нами до сих пор. Однако сегодня мне довелось увидеть Владычицу собственными глазами.

– Что же ты скажешь о ней теперь, господин мой?

– Увы! Я не скажу, о достойный Гимли, что госпожа Галадриэль прекраснее всех в Средьземелье!

– Что ж, надо идти за топором, — сказал Гимли.

– Дозволь мне прежде оправдаться в твоих глазах, — остановил его Эомер. — Доведись мне увидеть Госпожу в ином окружении, я согласился бы со всем, что ты говорил мне о ней раньше. Но теперь я поневоле склоняюсь перед красотой Королевы Арвен, Вечерней Звезды, и готов сразиться с каждым, кто осмелится отрицать ее превосходство! Посылать ли мне за мечом?

Гимли поклонился ему в пояс.

– Не надо, господин мой, ибо я принимаю твое оправдание, — сказал он. — Просто ты выбрал Вечер, а мое сердце принадлежит Утру. И сердце предвещает мне, что Утро это скоро минет.

Наконец наступил день разлуки, и процессия благородных гостей приготовилась к отъезду на север. Король Гондора и король Рохана спустились в Священные Усыпальницы, на улицу Рат Динен, вынесли оттуда на золотых носилках тело короля Теодена и в торжественном молчании проследовали через Город. Носилки водрузили на высокий катафалк. Вокруг кольцом встали роханские всадники, впереди развернули королевское знамя. Рядом с Королем на катафалке сидел Мерри, оруженосец Теодена, с королевским мечом и щитом в руках.

Другие члены Отряда ехали каждый как ему было привычнее: Фродо и Сэмуайз — на своих пони, рядом с Арагорном, Гэндальф — на Скадуфаксе, отдельно, Пиппин — в строю гондорцев, а Леголас и Гимли, как и всегда, вдвоем, на Ароде.

Ехала с ними и Королева Арвен, а с нею Кэлеборн и Галадриэль со свитой, Элронд с сыновьями, князья Дол Амрота и Итилиэна и множество славных воинов и полководцев. Ни одного из королей Рохана не сопровождала еще такая свита, как Теодена, сына Тенгела, который возвращался домой, в свою отчизну!

Не спеша, спокойным шагом миновали они Анориэн и остановились в Сером Лесу, под Амон Дином. С холмов доносился рокот барабанов, но никого видно не было.

Арагорн велел протрубить в трубы, и герольды прокричали:

– Всем, всем! Возвещаем прибытие Короля Элессара! Отныне Друаданский лес навечно переходит к Ган–бури–Гану и его народу! Теперь никто не имеет права ступать на эту землю без разрешения Лесного Народа!

Барабаны громко загремели — и смолкли.

Через пятнадцать дней пути по зеленым полям Рохана траурный поезд короля Теодена прибыл в Эдорас. Там процессия остановилась. Золотые Палаты были сверху донизу увешаны новыми прекрасными тканями с узором и рисунками и полны света. Пира, подобного тризне по королю Теодену, Палаты не знали с того самого дня, как их построили. На четвертый день роханцы закончили приготовления к похоронам и тело Теодена погребли внутри каменного склепа[642] вместе с оружием и другими благородными вещами, принадлежавшими ему при жизни. Над склепом, по обычаю, насыпали высокий курган, покрыв его дерном, усеянным белыми цветами «вечно помни». Теперь с восточной стороны Могильного Поля возвышалось восемь курганов.

Всадники Роханской Гвардии на белых конях медленно двинулись вокруг кургана с песней о Теодене, сыне Тенгела, сложенной королевским бардом Глеовином[643]; это была последняя песня барда — более он уже не слагал песен. Торжественный, тягучий речитатив тронул всех — даже тех, кто не понимал роханского языка. У Рохирримов же глаза горели ярким огнем: им слышались в песне гром копыт несущейся с севера конницы и голос Эорла, перекрывающий шум Битвы при Кэлебранте. А песня все лилась, повествуя о королях Марки, и рог Хельма трубил в Теснине, и вставала над миром Великая Тьма, — но явился король Теоден, и помчался сквозь Тьму навстречу огню, и погиб, осиянный славой, и солнце, которого никто уже не чаял увидеть, вновь поднялось на небо, и над Миндоллуином встала заря.

Сомненья бросив, из бездны мрака

Он мчался к солнцу, меч воздымая;

Возжег надежду — и пал с надеждой;

Поднялся он над судьбой и смертью,

Над сном и страхом — для светлой славы!

А Мерри плакал у подножия кургана. Когда же песня смолкла, он встал и воскликнул:

– Король Теоден! Король Теоден! Прощай! Ты был мне все равно что отец, но так недолго! Прощай же!

Погребение закончилось, женский плач стих. Теоден остался один под зеленью кургана, а в Золотых Палатах начался великий пир, и надгробный плач претворился в радость — ибо король Теоден взошел в полноту лет и славно кончил жизнь, не уступив величайшим из своих предков. Когда же, по обычаю Рохирримов, настала пора испить вина в память о королях прошлого — Эовейн, королевна Рохана, сияя золотом солнца и белизной снегов, поднесла Эомеру налитый до краев кубок.

Тогда выступил на середину зала бард, хранитель Роханского Предания, и поименовал пред пирующими всех прежних властителей Марки: Эорла Юного, Брего, строителя Золотых Палат, Алдора[644], брата злосчастного Бальдора, Фреа[645], Фреавина[646], Голдвина[647] и Деора[648], и Грама[649], и Хельма[650], того самого, что скрывался в Хельмской Теснине, когда Марка стонала под пятой врага. Эти девятеро Королей лежали под девятью западными курганами, ибо на Хельме прежняя линия прервалась, и Фреалаф[651], двоюродный брат Хельма, начал новую. За курганом Фреалафа шли курганы Леофы[652], Валды[653], Фолки[654], Фолквина[655], Фенгела[656], Тенгела и, наконец, Теодена. Когда бард произнес имя Теодена, Эомер осушил кубок до дна. Тогда Эовейн велела слугам наполнить кубки, и все встали, и выпили вино в честь нового Короля, и воскликнули:

– Да здравствует Эомер, Король Марки!

Когда пир уже близился к концу, Эомер поднялся и проговорил:

– Мы с вами собрались на тризну по королю Теодену. Но прежде чем окончится этот пир, я объявлю вам радостную весть — и знаю, что Теоден не разгневался бы на меня за это, ибо любил сестру мою Эовейн, как собственную дочь. Узнайте же, достойные гости, благородные пришельцы из многих стран Средьземелья, и вы, великие владыки, равных которым Золотые Палаты не видели еще ни разу: Фарамир, Наместник Гондора и князь Итилиэнский, просит у нас руки Эовейн, королевны Рохана, и она дает ему свое согласие. Ныне, пред вашими глазами, они обручатся.

Фарамир и Эовейн встали и подали друг другу руки, и все с радостью осушили кубки за их здоровье.

– Отныне, — воскликнул Эомер, — дружбу между Рохирримами и Гондором скрепят еще одни узы!

– Однако тебя нельзя назвать скупым, Эомер! — молвил Арагорн. — Ты отдаешь Гондору самое прекрасное, что есть у тебя в стране!

Тогда Эовейн посмотрела Арагорну в глаза и молвила:

– Исцелитель мой и Владыка, пожелай мне счастья!

И он ответил:

– Я желал тебе счастья всегда — с той минуты, как тебя встретил. Теперь, когда я вижу твою радость, в сердце моем стало одной раной меньше.

Когда пир кончился, все, кому предстояло ехать дальше, испросили у короля Эомера позволения покинуть его дворец. Арагорн с рыцарями Гондора, лориэнские эльфы и эльфы из Ривенделла собрались в дорогу. Фарамир с Имрахилом остались в Эдорасе. Осталась и Арвен Вечерняя Звезда. С братьями она простилась при всех, но ее прощания с Элрондом не видел никто. Они ушли в горы и долго беседовали наедине. Горькой была эта разлука, ибо они не могли уже тешить себя надеждой на встречу — даже после конца мира, за его пределами.

Перед самым отъездом Эомер и Эовейн обратились к Мерри с такой речью:

– Прощай, Мериадок из Заселья, прощай, Холдвин[657], воин Марки! Счастливого пути! Не замедли с возвращением — мы будем тебе рады!

– Древние короли за твой подвиг на полях под Миндоллуином наградили бы тебя такими дарами, что целой телеги не хватило бы, — добавил Эомер. — Но ты ничего не захотел взять, кроме оружия, которое получил от Короля. Что ж! Я не пойду против твоего желания — ибо нет у меня сокровищ, достойных твоего подвига. Но моя сестра все–таки просит тебя принять в дар вот эту вещицу — на память о Дернхельме и о том, как протрубили на рассвете роханские рога.

И Эовейн подала хоббиту старинный рог на зеленой перевязи, маленький, но сделанный необыкновенно искусно. От мундштука до обода рог обвивали чеканные фигурки всадников, а в орнамент вплетены были руны, обладавшие волшебной силой.

– Этот рог — наследное достояние Рохана, — молвила Эовейн. — Выковали его гномы, а найден он был в кладовых Огнедышащего Червя Скаты[658]. Сам Эорл Юный привез его сюда с Севера. Кто приложит этот рог к губам в час опасности, тот исполнит сердца врагов страхом, а друзья возрадуются, воспрянут и поспешат на помощь.

Мерри взял рог, ибо на этот раз отказаться было нельзя, и поцеловал руку Эовейн. Брат и сестра обняли хоббита, и они расстались — хоть и не навсегда.

Все было готово. Осушив кубки, гости от всей души поблагодарили хозяев, обещали хранить вечную дружбу и тронулись в дорогу. Скоро путников встретила Хельмская Теснина, где они пробыли два дня. Леголас сдержал слово и отправился вместе с Гимли в Блистающие Пещеры; возвратившись, он долго молчал, сказав только, что у него нет слов для увиденного, — пусть спрашивают у Гимли!

– Чтобы гном одержал над эльфом победу в словесном состязании? Такое случается впервые, — добавил он. — Надо скорее ехать в Фангорнский лес и восстановить справедливость!

Из Теснины путешественники отправились в Исенгард и увидели, что энты потрудились на славу. От стен не осталось и камня, а сама котловина превратилась в зеленый сад, орошаемый горным потоком. Посредине возникло чистое, прозрачное озеро, из которого поднималась башня Орфанк — безмолвная, высокая и неприступная. Ее черный скальный пьедестал отражался в водах озера.

Процессия ненадолго остановилась рядом с бывшими воротами. На их месте, как часовые, стояли два высоких дерева, охранявшие окаймленную зеленью дорогу к Орфанку. Гости дивились тому, как много сделано в Исенгарде, но вокруг никого не было видно. Вскоре, правда, издали донеслось басовитое гудение: «Гу–ум–гом, гумм–гом…» — и на дороге показался Древобород в сопровождении Стремглава.

– Добро пожаловать в Древосад Орфанка! — прогудел он. — Я был извещен о вашем прибытии, но задержался в долине. Здесь еще трудиться и трудиться!.. Впрочем, до меня дошли вести, что вы там, на юге, тоже не сидели сложа руки. То, что я узнал, пришлось мне по душе — очень даже по душе!

И Древобород воздал хвалу подвигам гондорцев и роханцев, о которых, оказалось, был прекрасно осведомлен. Кончив, он пристально посмотрел на Гэндальфа и долго не отводил взгляда.

– Ну как? — спросил он. — Ты доказал, что сильнее всех, и все твои труды завершились победой. Куда же ты теперь двинешься? И зачем пожаловал ко мне?

– Чтобы посмотреть на дела твоих рук, дружище, — ответил Гэндальф, — и сказать тебе спасибо за твой вклад в общую победу.

– Гумм! Что ж, это справедливо, — одобрил Древобород. — Энты, нечего и говорить, в стороне не остались. Мы не только разобрались с окаянным убийцей деревьев — гумм! — который тут жил прежде, но и еще кое–что успели сделать. К нам нагрянула целая стая этих… бурарум… злобноглазых–чернолапых–кривоногих–кремнесердых–когтепалых–ненасытноутробных–кровожадных–моримайте–синкахонда[659], гумм, ну, вы народ торопливый, полное название для вас будет длинновато: оно как те длинные годы мучений, за которые мы столько натерпелись от этой погани… Так вот, они спустились с севера, переправились через реку и окружили Лаурелиндоренанский лес, хотя, правда, внутрь так и не проникли — спасибо Владыкам, видеть которых в Исенгарде для меня большая честь!

Он поклонился Кэлеборну с Галадриэлью и продолжал:

– Негодяи весьма удивились, когда вышли в степи Волда и повстречали там нас, ведь им об энтах слышать не приходилось. Впрочем, что с них взять, если и благородные племена зачастую ничего о нас не знают!.. Но все прочие орки так и останутся в неведении, потому что рассказать о нас будет некому. Живым отсюда почти никто не ушел, а кто ушел — тех взяла Река. Вам повезло — не встреть мы их, Степной Король далеко не уехал бы, а если бы и уехал, возвращаться ему было бы некуда.

– Об этом нам известно, — сказал Арагорн. — Минас Тирит и Эдорас никогда этого не забудут.

– Никогда — это слишком долгое слово даже по моим меркам, — усмехнулся Древобород. — Ты имеешь в виду — пока эти королевства не исчезнут с лица земли… Ну, чтобы нам это показалось долго, им придется здравствовать не один век!

– Начинается Новая Эпоха, — покачал головой Гэндальф. — Теперь даже я не поручусь, что королевства людей не переживут тебя, друг мой Фангорн!.. Но скажи мне лучше, как обстоит дело с поручением, которое я дал вам? Как поживает Саруман? Не устал ли он сидеть в Орфанке? Вряд ли ему по сердцу то, что он видит из окон!

Древобород ответил Гэндальфу долгим взглядом, в котором Мерри почудилось лукавство.

– Ах!.. — гулко вздохнул он. — Я знал, что ты заговоришь об этом! Не устал ли он сидеть в Орфанке? Что тебе сказать? Под конец ему все здесь до смерти опостылело, а больше всего — мой голос. Гумм! Я угостил его двумя–тремя довольно длинными историями. По крайней мере, у вас их сочли бы длинными.

– Но ведь он мог не слушать!.. Ты входил в Орфанк?

– Гумм!.. Нет! В Орфанк? Зачем? Он подходил к окну и слушал меня сам, по доброй воле. А иначе откуда бы он узнал новости? Они его, конечно, бесили, но слушал он с жадностью, а уж я позаботился, чтобы он узнал все. Ну, и от себя добавил много такого, о чем ему полезно было бы поразмыслить. Под конец он очень, очень устал от Орфанка. Да! Он всегда слишком торопился. Это его и подвело.

– Но почему, дорогой Фангорн, ты говоришь о нем в прошедшем времени, да еще так старательно это подчеркиваешь? «Слушал», «торопился», «жил»… Как насчет настоящего? Разве Сарумана нет в живых?

– Насколько мне известно, он жив, — ответил Древобород. — Но здесь его нет. Вот уже семь дней, как он ушел из Орфанка. Я отпустил его. Это был уже не Саруман, а так — тень Сарумана. Ну а человечек, похожий на червяка, составлявший ему компанию, — тот и вовсе обратился в привидение. Только не говори мне, Гэндальф, что я–де дал слово с Сарумана глаз не спускать и все такое прочее!.. Я твой наказ помнил. Но и перемены случились немалые. Я стерег его, пока он был опасен, но теперь он уже никому не причинит зла. Тебе следовало бы знать, что я не выношу, когда живая тварь вынуждена сидеть в клетке. Даже таких негодяев, как эти, я не смог бы держать взаперти дольше, чем нужно. Пусть беззубая змея ползет, куда ей вздумается!

– Может быть, ты и прав, — задумчиво сказал Гэндальф. — Но я подозреваю, что один ядовитый зуб у этой змеи все–таки остался. Яд у него сосредоточен в голосе, и, боюсь, яд этот проник и в твои уши, Древобород, — даже в твои! Ведь он знал, что сердце у тебя мягкое… Впрочем, если его здесь нет, то и говорить не о чем. Башня Орфанк переходит к Королю, у него есть на нее все права. Но, может, она понадобится ему не сразу?

– Там будет видно, — сказал Арагорн. — Но как бы то ни было, я отдал долину энтам. Они могут делать с ней все, что им угодно. При этом им вменяется в обязанность стеречь Орфанк и никого не впускать туда без моего ведома.

– Башня на замке, — кивнул Древобород. — Я заставил Сарумана закрыть ее и взял у него ключи. Они у Стремглава.

Стремглав нагнулся, как дерево под сильным порывом ветра, и протянул Арагорну два больших черных ключа причудливой формы, соединенных стальным кольцом.

– Еще раз благодарю за помощь! — сказал Арагорн. — А теперь прощайте! Пусть лес ваш растет в мире, не зная тревог! А если вам станет тесно в долине — что ж, к западу от гор достаточно свободного места. В прежние времена вы считали те земли своими…

Древобород печально покачал головой.

– Лес–то, может, и вырастет, — вздохнул он. — Отчего бы ему и не вырасти? А вот нашего брата не прибавится. У нас нет побегов.

– Но может быть, теперь у вас снова появится надежда? — спросил Арагорн. — Вам откроется дорога на восток, куда раньше все пути были заказаны.

– Это очень далеко, — ответил Древобород. — И потом, теперь везде стало так много людей… Впрочем, что это я? Я совсем забыл, что вы мои гости! Не хотите ли пожить здесь, отдохнуть немного?.. Может, кто–нибудь желал бы пройти через Фангорн, чтобы сократить дорогу? — И он взглянул на Кэлеборна и Галадриэль.

Но все, кроме Леголаса, ответили, что, увы, должны торопиться каждый в свой путь — кто на юг, кто на запад.

– Ну что, Гимли? — шепнул эльф гному. — Наконец–то я, с разрешения Фангорна, побываю в глубинах леса энтов и увижу деревья, каких теперь во всем Средьземелье не сыскать! А ты пойдешь со мной, чтобы сдержать свое слово. Ну а потом — на родину. Я — в Черную Пущу, ты — к себе…

Гимли кивнул в ответ, но видно было, что особой радости слова Леголаса ему не доставили.

– Вот и конец славному Содружеству Кольца, — молвил Арагорн. — Надеюсь, правда, что вы двое еще вернетесь в Гондор и выполните свои обещания!

– Непременно выполним, если только наши Повелители дадут свое согласие, — поклонился Гимли. — Ну что, друзья? — повернулся он к хоббитам. — Прощайте! Теперь–то уж вы до дому доедете, можно за вас не беспокоиться! Хватит мне не спать из–за вас ночей, ворочаться да переживать!.. При случае мы пошлем вам весточку. Кому–то из нас, наверное, еще суждено встретиться, и не единожды… Но, боюсь, все вместе мы уже больше не сойдемся.

Древобород попрощался со всеми по очереди, а Кэлеборну и Галадриэли трижды поклонился, торжественно и с великим уважением:

– Давненько мы с вами не встречались у камня и кроны![660]А ванимар, ванималион ностари![661] Печально, что новая встреча случилась так поздно, под конец нашей истории! Мир быстро меняется. Я чувствую это по вкусу воды, по запаху земли, по воздуху. Поэтому не думаю, чтобы мы увиделись еще!

– Как знать, Старейший! — ответил Кэлеборн.

Но Галадриэль покачала головой:

– В Средьземелье нам встретиться уже не суждено. Но когда земля, поглощенная волнами, снова станет сушей, — тогда, может, мы еще и свидимся, и, как прежде, будем гулять в лугах Тасаринана, под весенними ивами. Прощай!

Последними к Древобороду подошли Мерри и Пиппин. Взглянув на них, старый энт чуть–чуть повеселел.

– Ну что, неунывающие вояки? Выпьете со мной на дорожку энтийской водицы?

– Вот уж не откажемся! — Оба так и расплылись в улыбке.

Древобород отвел их в сторону, туда, где в тени под одним из деревьев стоял великанский каменный сосуд. Энт наполнил три кубка, для себя и для хоббитов. Пиппин и Мерри сделали по глотку — и вдруг увидели, что странные глаза Древоборода внимательно разглядывают их поверх кубка.

– Осторожнее! Осторожнее! — прогудел Древобород, поймав их взгляд. — Надо бы вам поберечься! Вы и так уже вон какие вымахали!

Но Мерри с Пиппином только рассмеялись и осушили свои кубки.

– Ну что ж, до свидания! — довольно улыбнулся Древобород. — Смотрите не забудьте прислать весточку, если прослышите что–нибудь о наших женах![662]

Старый энт помахал на прощание большими руками, повернулся и скрылся за стволами деревьев.

Теперь путешественники поехали немного быстрее. Путь лежал к Роханской Щели. Вблизи от лощины, где Пиппин когда–то заглянул в Камень Орфанка, Арагорн остановился попрощаться с друзьями. У хоббитов заныло сердце. Ведь Арагорн был им такой надежной опорой и столько раз вызволял их из беды…

– Хотел бы я иметь у себя дома Зрячий Камень, чтобы почаще видеть друзей, — вздохнул Пиппин, — и чтобы можно было с ними поболтать не сходя с места!

– Остался только один Камень, который тебя устроил бы, — сказал Арагорн. — То, что показывает теперь палантир из Минас Тирита, ты видеть не захочешь. А Камень Орфанка будет храниться у Короля: мне надо знать, что делается в королевстве, и видеть, чем заняты мои подданные. Так что смотри, Перегрин Тукк, не забывай, что ты гондорский рыцарь! От службы тебя никто не освобождал! Ты едешь в отпуск, но я могу в любое время позвать тебя обратно. И не забывайте, дорогие засельчане, что мое королевство простирается далеко на север, так что как–нибудь я наведаюсь и к вам…

Потом Арагорн попрощался с Кэлеборном и Галадриэлью, и Владычица молвила ему:

– Ты прошел сквозь тьму, чтобы исполнилась твоя надежда, о Эльфийский Камень, и теперь у тебя есть все, что только может пожелать человек. Не истрать же дней своих напрасно!

– Прощай, родич! Да минет тебя моя судьба! — добавил Кэлеборн. — Желаю тебе сохранить то, что тебе дорого, до самого конца!

С этими словами они расстались. Солнце клонилось к закату. Обернувшись, хоббиты увидели, что Король Запада по–прежнему неподвижно восседает на коне в окружении своих рыцарей и доспехи их в свете заходящего солнца пылают красным золотом, а белая мантия Арагорна обратилась в пламя. Внезапно в руке его оказался зеленый камень; он поднял его над головой, и в руке его вспыхнуло зеленое пламя.

Следуя вдоль Исены, сильно поредевший отряд вышел к Роханской Щели и, пройдя сквозь нее, оказался на раскинувшихся за нею пустынных просторах. Здесь отряд повернул к северу и пересек границу Дунланда, или Тусклоземья. Дунландцы, завидев отряд, разбежались — эльфы вызывали у них страх, хотя редко кто из Старшего Племени заглядывал в эти края. Путешественники не обращали на дунландцев никакого внимания: отряд был еще достаточно велик, чтобы защитить себя, и недостатка ни в чем не испытывал. Можно было не бояться нападения, никуда не спешить и ставить шатры где заблагорассудится.

На шестой день после расставания с Королем путники въехали в лес, спускавшийся в долину с предгорий Туманных Гор, что зубчатой полосой тянулись по правую руку от дороги. Когда лес кончился и начались поля, открытые свету вечернего солнца, отряд нагнал старика, одетого не то в серые, не то в грязно–белые лохмотья. Старик шел, тяжело налегая на палку; за ним плелся второй оборванец — он держался за живот и хныкал.

– Куда путь держишь, Саруман? — окликнул Гэндальф, поравнявшись с нищим.

– А тебе–то что? — ощерился старик. — Не надоело тебе еще соваться в мои дела и указывать, куда мне идти? Или тебе мало моего унижения?

– На все три твоих вопроса ответы просты, и ты сам их знаешь, — вздохнул Гэндальф. — Дела твои меня не интересуют, надоело пуще смерти и — весьма сожалею! Однако труды мои подошли к концу, и бремя здешних забот легло на плечи Короля. Если бы ты не так спешил, ты встретился бы с ним в Орфанке и убедился, что он мудр и милостив.

– Видно, я хорошо сделал, что вовремя убрался, — усмехнулся Саруман. — Не нужно мне от твоего Короля ни суда, ни подачек. А если хочешь знать ответ на свой вопрос, то вот он — я тороплюсь как можно скорее покинуть его королевство!

– В таком случае ты снова ошибся дорогой, — заметил Гэндальф. — Признаться, твое путешествие кажется мне безнадежным. Не побрезгуешь ли нашей помощью? Мы бы тебе с удовольствием помогли…

– Мне? — поднял брови Саруман. — Нет уж, избавьте меня от ваших милых улыбок! От тебя я предпочитаю слышать брань. Что же касается дамы, которая с вами едет, то я ей не верю. Она всегда ненавидела меня и лила воду на твою мельницу. Ясно как день, что она и повела тебя этой дорогой — нарочно, чтобы насладиться зрелищем моей нищеты. Знай я, что меня преследуют, — я бы не доставил вам такого удовольствия!

– Саруман, — заговорила Галадриэль, — у нас есть свои дела и заботы, и, поверь, достаточно важные. Нам некогда за тобой охотиться. Скажи лучше спасибо судьбе, что мы встретились. Это последняя возможность.

– Уж как я рад, если и впрямь последняя! — осклабился Саруман. — А то вы мне предлагай, я отказывайся, и так без конца — сколько лишних треволнений! Мои надежды рухнули, но в ваших я доли не хочу. Если только они у вас есть, эти надежды!

Его глаза вдруг блеснули.

– Идите куда шли! — резко крикнул он. — Я не вотще изучал Предание. Вы сами обрекли себя на то, что последует, и прекрасно об этом знаете. А мне, бедному страннику, и то уже утешение, что, разрушив мой дом, вы подкопали и свой собственный. На чем же вы двинетесь за Море, такое большое, такое широкое? Ах да, на сером корабле, полном призраков!

Он засмеялся надтреснутым, безобразным смехом.

– Эй ты, олух, вставай! — окликнул он своего спутника, усевшегося тем временем на обочину, и хватил его палкой. — Поворачивай! Если эти благородные господа изволят ехать нашей дорогой, мы найдем другую. Пошевеливайся! А нет — вечером и на корку хлеба не рассчитывай!..

Оборванец с тоской, нехотя встряхнулся, поднялся и побрел за Саруманом, всхлипывая:

– Бедный старый Грима! Бедный Грима! Вечно его бьют, вечно ругают! Ненавижу! Распрощаться бы Гриме с Саруманом, и делу конец!

– Так распрощайся, — предложил Гэндальф.

Но Червеуст только кинул на Гэндальфа полный ужаса взгляд выцветших глаз и припустил за своим хозяином.

Когда эта жалкая пара поравнялась с хоббитами, Саруман остановился и уставился на них. Хоббиты смотрели на него с болью в сердце.

– А, и вы здесь, мохнатики! — проговорил наконец Саруман. — Ну что, любо вам надо мной насмехаться? Впрочем, отчего бы и не поскалить зубы! У вас–то всего хватает, не то что у бедного путника. И еды небось вдоволь, и красивой одежды, и зелья. Да еще какого — самого лучшего! О да, знаю, знаю! Я–то отлично знаю, где вы им запаслись. Одолжили бы, что ли, нищему на трубочку![663]

– Я бы дал, да нету, — сказал Фродо.

– Возьми моего, — предложил Мерри. Он спешился, порылся в притороченной к седлу котомке и протянул Саруману кожаный кисет. — На, бери! Больше не осталось. Мы выловили это в Исенгарде, так что тебе должно понравиться…

– Да, это мое, мое зелье! И не задешево купленное, между прочим! — крикнул Саруман, вырывая кисет из руки Мерри. — В знак расплаты, да? Поручусь, что себе вы взяли гораздо больше! Впрочем, нищий должен вору в ножки кланяться, когда тот, его же и ограбив, подает ему милостыню… Ничего, у себя дома вы получите по заслугам. Посмотрел бы я, как вытянутся у вас лица, когда вы узнаете, что в Южном Пределе дела идут уже далеко не так блестяще!.. От души желаю Заселью надолго остаться без трубочного листа!

– Спасибо на добром слове, — вежливо ответил Мерри. — Но если так, отдай назад мой кисет. Уж он–то никак не твой — я с ним всю дорогу езжу. А лист завернешь в какую–нибудь тряпочку.

– Подумаешь! Вору в карман залезли! — поспешно кинул Саруман, повернулся, дал пинка Червеусту и заковылял к лесу.

– Вот те на! — прыснул Пиппин. — Ограбили несчастненького! А если мы ему тоже счет предъявим, что тогда? Кто нам подстраивал засады, из–за кого мы чуть калеками не остались, к кому нас орки тащили через весь Рохан?..

– Это что, это полдела, — угрюмо бросил Сэм. — Пусть он лучше объяснит мне, что он там плел насчет «незадешево купленного» и так далее? Как он это обстряпал, интересно? И что это за намеки? В Южном–де Пределе что–то не так, и вообще?.. Поехали–ка, правда что, поскорее!

– Я того же мнения, — кивнул Фродо. — Но поскорее не выйдет, если только мы не передумали навестить Бильбо. Что бы ни случилось, а я сперва заверну в Ривенделл.

– Ты прав, заехать в Ривенделл надо, — вмешался в их разговор Гэндальф. — Но увы Саруману! Боюсь, из него уже ничего путного не вылепишь! Он вконец одряхлел. Правда, я по–прежнему не уверен, что Древобород поступил правильно. Сдается мне, эта змея вполне еще может натворить бед — мелких, подлых, но может…

На следующий день отряд въехал в Северный Дунланд, где давно уже никто не жил, хотя это была красивая, зеленая страна. Сентябрь принес с собой золотые дни и серебряные ночи. Путники спокойно, не спеша, доехали до реки Лебяжьей, свернули направо и, миновав водопады, которыми река обрушивалась в низину, отыскали старый брод. Слева, в легкой дымке, виднелись бесчисленные болотца и островки, среди которых привольно разлившаяся река прокладывала себе путь к Сероводью. Это был край тростников и камышей, среди которых стаями гнездились многочисленные лебеди.

Перейдя брод, отряд оказался в Эрегионе. Забрезжило, разгоняя мерцающие туманы, погожее утро, и с низкого холма, где был разбит очередной лагерь, стали видны проступившие на золоте восходящего солнца очертания трех вершин, нацеленных в небо сквозь кочующие облака: Карадраса, Кэлебдила и Фануидола. Это означало, что Врата Мории уже недалеко.

Здесь путники задержались на целых семь дней, ибо настал час еще одного прощания и приближать его не хотелось никому. Кэлеборн и Галадриэль со свитой должны были повернуть направо, подняться на перевал у Краснорога и, спустившись по ступеням Димрилла к реке Серебряной, возвратиться в свою страну. Они поехали западной дорогой только потому, что им было о чем побеседовать с Гэндальфом и Элрондом, и теперь медлили, проводя все дни вместе. Под вечер хоббитов одолевала дрема, а эти четверо еще долго сидели под звездами, воскрешая в беседе пролетевшие над миром эпохи, вспоминая труды и радости, которые выпали на их долю, держа совет о днях, что еще должны были прийти… Случись пройти мимо какому–нибудь страннику — он вряд ли что увидел бы, а услышал бы и того меньше. Наверное, ему показалось бы, что на холме, затерянном среди всеми покинутых земель, маячат серые каменные статуи[664], оставшиеся здесь как память о давно забытом прошлом и неизвестно что обозначающие. Ибо эти четверо не произносили ни слова и не двигались — они беседовали мысленно, от сердца к сердцу, и только глаза их сияли, гасли и, по ходу беседы, снова зажигались.

Но настал час, когда все было сказано, и четверо мудрых распрощались, уговорившись встретиться, когда придет время и Три Кольца должны будут покинуть Средьземелье. Серые плащи лориэнских эльфов в мгновение ока растворились среди камней и теней. Оставшиеся, чей путь лежал в Ривенделл, долго не трогались с места и, сидя на вершине холма, смотрели им вслед. Вдали, в сгущающемся тумане, что–то вспыхнуло — и пропало. Фродо знал, что это Галадриэль подняла в знак прощания руку с Кольцом. Сэм отвернулся и вздохнул.

– В Лориэн бы сейчас, — пробормотал он.

Однажды вечером, в сумерках, когда они ехали по вересковому взгорью, перед ними внезапно — как всегда, внезапно! — разверзлась глубокая раздвоенная долина Ривенделла, и они увидели, что в Доме Элронда теплятся огни. Путешественники спустились с обрыва, перешли через мост, подошли к порогу — и Дом наполнился светом, ожил, зазвенел песнями радости, ибо вернулся хозяин.

Первым делом — не умывшись, не перекусив и даже не скинув плащей — хоббиты помчались на поиски Бильбо. Они нашли старика в его каморке, заваленной бумагами, карандашами и перьями. Бильбо сидел в кресле перед ярко пылавшим камельком. Он выглядел сильно одряхлевшим, но лицо его было спокойно, и похоже было, что старик дремлет.

Когда хоббиты ворвались в каморку, он открыл глаза и поглядел на них.

– А, привет, привет! — сказал он. — Вернулись все–таки! Завтра у меня день рождения, так что вы подоспели как раз вовремя. Молодцы! Знаете, сколько мне стукнет? Сто двадцать девять! Еще годик — и, если повезет, догоню Старого Тукка. Каково?! Хорошо бы, конечно, обойти его, но посмотрим, посмотрим…

Попировав на дне рождения Бильбо, хоббиты провели в Ривенделле еще несколько дней, не разлучаясь со стариком, который теперь почти все время сидел у себя в комнате — за исключением трапез. Трапезы он посещал с исключительной прилежностью, и ему редко случалось проспать час завтрака или обеда. Усевшись у камина, хоббиты по очереди рассказывали ему о своих странствиях и приключениях все, что только могли припомнить. Поначалу Бильбо делал вид, что записывает, но время от времени проваливался в сон — а проснувшись, говорил: «Замечательно! Поразительно!.. Вот только на чем мы остановились?..» И хоббитам приходилось возвращаться к тому месту рассказа, на котором он начал клевать носом.

Только одно по–настоящему взволновало старого хоббита и заставило его слушать внимательнее, а именно рассказ о коронации и свадьбе Арагорна.

– Само собой разумеется, я был в числе приглашенных, — сказал он гордо. — Я так много лет ждал этой свадьбы!.. Но, когда настало время ехать, как–то, знаете, не решился. У меня столько дел! Да и вещи складывать в дорогу — возни не оберешься…

Минуло уже около двух недель, когда однажды утром Фродо выглянул в окно и увидел, что ночью ударил заморозок и паутинки стали белыми от инея. Внезапно он понял, что пора ехать домой и прощаться с Бильбо. Погода стояла по–прежнему тихая и ясная; осень выдалась под стать лету — одному из лучших на памяти последнего поколения, но все–таки октябрь есть октябрь, и вскоре надо было ждать ветра и холодов. А до Заселья было еще далеко. Но не погода беспокоила Фродо. Он просто чувствовал, что пора возвращаться. И Сэм разделял его мнение. Накануне вечером он сказал Фродо:

– Ну что ж, господин Фродо, мы с вами много где побывали и всякого навидались, но лучше, чем здесь, нам нигде не было. Здесь от всего есть понемножку, понимаете? И от Заселья, и от Золотого Леса, и от Гондора, и от королевских дворцов, и от корчмы, и от лугов, и от гор, от всего на свете… И все же, мне кажется, надо бы нам трогаться в путь. Сказать правду, как подумаю о своем Старикане — и сердце не на месте.

– Твоя правда, Сэм. Здесь есть от всего понемножку. Кроме разве что Моря, — согласился Фродо. И повторил, уже про себя: — Кроме Моря…

В этот же день Фродо сказал о своем желании Элронду, и решено было, что на следующее утро хоббиты двинутся в путь. К их радости, Гэндальф сказал:

– Пожалуй, я тоже поеду с вами. По крайней мере до Бри. Есть у меня дельце к Подсолнуху.

Вечером они отправились попрощаться с Бильбо.

– Что поделаешь! Коли надо, езжайте, — вздохнул Бильбо. — Жаль отпускать вас. Мне будет скучно одному. Хорошо было знать, что вы где–то здесь, неподалеку… Но я все время засыпаю…

Он вручил Фродо мифриловую кольчугу и Жало, забыв, что когда–то это уже сделал, а в придачу передал племяннику на хранение три книги, содержащие отрывки из Предания и собственноручно переписанные в разное время его паукообразным почерком. На красных корешках красовалось: «Переводы с эльфийского. Б.Б.».

Сэму достался мешочек с золотом.

– Это почти все, что осталось от старого урожая, которым я обязан Смаугу, — сказал Бильбо. — Надумаешь взять жену — пригодится.

Сэм покраснел до ушей.

– А вам, юноши, мне и дать–то нечего, — повернулся Бильбо к Мерри и Пиппину. — Разве что добрый совет?

Наставив их как следует, он закончил в старом добром засельском духе:

– И держите ухо востро, а то как бы вам не вырасти из штанов! Ежели вы не прекратите тянуться вверх, то на одной одежде прогорите!

– Но ты же хочешь побить Старого Тукка — так отчего же нам не потягаться с Волынщиком? — со смехом спросил Пиппин.

Бильбо рассмеялся вместе с ним и извлек из кармана две изящные трубочки с перламутровыми мундштуками, отделанные серебряной филигранью.

– Будете раскуривать, поминайте дядю Бильбо, — наказал он. — Эти трубки эльфы сделали специально для меня, но я больше не курю…

Тут он внезапно уронил голову на грудь и задремал, а когда снова открыл глаза, спросил:

– На чем мы остановились?.. Ах да, на подарках. Это приводит мне на ум… Послушай–ка, Фродо! Что стало с моим Кольцом, которое ты брал с собой в путешествие, помнишь?

– Его больше нет, дорогой Бильбо, — терпеливо разъяснил Фродо. — Я сбыл его с рук. Ты же прекрасно это знаешь.

– Какая жалость! — сказал Бильбо. — Я бы на него, пожалуй, взглянул разок… Но нет! Я, кажется, порю чепуху. Ты же за этим и ходил, так ведь? Чтобы сбыть его с рук? Разве нет? Видишь ли, у вас столько всего было в дороге, что я все перепутал. Чего только тут не понамешано: и Арагорн с его делами, и Белый Совет, и Гондор, и всадники, и южане, и олифаны… Ты по–честному видел олифана, Сэм? Скажи мне правду! А кроме того, какие–то пещеры, и башни, и золотые деревья, и… и… словом, всего не упомнишь. Вижу, в свое время я выбрал чересчур прямую дорогу домой. Гэндальф вполне мог бы взять меня с собой и показать побольше… Хотя нет — я не успел бы тогда на аукцион и заработал бы еще больше неприятностей. Но, как бы то ни было, теперь уже поздно. Я даже начинаю подумывать, что куда приятнее сидеть в Ривенделле и слушать о чужих путешествиях. Во–первых, здесь, у камина, тепло и спокойно, во–вторых, кухня превосходная, в–третьих, эльфы рядом: протяни руку — достанешь. Чего еще желать?

Вела меня дорога прочь

   От отчего порога, —

День минул, и настала ночь,

   И отшагал я много.

Кому дорога по плечу,

   Пусть все начнет сначала,

А я в корчму, к огню хочу,

   В кровать, под одеяло…[665]

Пробормотав это заплетающимся языком, Бильбо опять уронил голову на грудь и крепко заснул.

Сумерки сгустились. Огонь запылал ярче. Хоббиты сидели и смотрели, как по лицу спящего Бильбо блуждает улыбка. Некоторое время в комнате царило молчание; наконец Сэм оглянулся на мечущиеся по стенам отсветы пламени и, повернувшись к Фродо, тихо проговорил:

– Сдается мне, господин Фродо, что господин Бильбо не очень–то много написал, пока мы ездили. Не напишет он про нас никакой книги, вот что я вам скажу.

Вдруг Бильбо, словно услышав, что разговор идет о нем, открыл один глаз и встряхнулся.

– Видите, как часто меня клонит ко сну, — сказал он. — Когда освобождается лишняя минутка, я складываю стихи, а вот писать уже ничего не пишу. Дорогой Фродо, может, ты не отказался бы навести мало–мальский порядок в моих бумагах? Собери мои записные книжки, а заодно с ними разрозненные листочки и дневник, и прихвати с собой! Понимаешь, совершенно недосуг разобрать эту кипу, разложить, что за чем следует, ну и все такое прочее. Возьми в помощники Сэма. А когда закончишь — привози все мне, и я посмотрю, что у тебя вышло. Придираться особенно не буду, не бойся!

– С превеликой охотой! — воскликнул Фродо. — И, конечно же, постараюсь вернуться как можно скорее! Дорога теперь не опасна, в Средьземелье есть Король, и он скоро наведет на трактах такой порядок, что любо–дорого!

– Спасибо, мой дорогой! — сказал Бильбо. — Ты снял камень у меня с души!

И с этими словами он заснул окончательно.

Утром Гэндальф и хоббиты в последний раз зашли к Бильбо в его каморку: на дворе сильно похолодало и старик остался в доме. Сказав «до свидания», они покинули его и отправились прощаться с Элрондом и эльфами.

Когда Фродо перешагнул через порог, Элронд пожелал ему доброго пути, благословил и сказал такие слова:

– Мне думается, если ты не станешь чрезмерно спешить, Фродо, тебе уже не нужно будет возвращаться. Через год или около того, когда листья позолотеют, но еще не опадут, встречай Бильбо в лесах Заселья. Я буду с ним.

Никто не слышал этих слов, кроме самого Фродо, а Фродо их пересказывать не стал.

Глава седьмая.ДОМОЙ!

Наконец–то хоббиты повернулись лицом к дому! Они мечтали поскорее увидеть родное Заселье, но поначалу ехали не торопясь — Фродо чувствовал себя не совсем здоровым. Когда маленький отряд подъехал к Бруиненскому Броду, Фродо остановился: ему явно не хотелось переправляться на другую сторону, и друзья заметили, что он смотрит куда–то в пустоту, словно не видя ничего вокруг. Остаток дня он молчал. Это было шестого октября.

– У тебя что–нибудь болит? — негромко спросил Гэндальф, ехавший рядом.

– Да, — признался Фродо. — Плечо. Ноет рана. И еще на меня навалились темные воспоминания… Сегодня исполняется ровно год с того дня.

– Увы! Есть раны, которых никогда не исцелить полностью, — вздохнул Гэндальф.

– Наверное, моя из таких, — сказал Фродо. — Настоящего возвращения домой у меня не получится. Если я и доберусь до Заселья, оно все равно будет не таким, как раньше, потому что я уже другой. Кинжал и паучье жало, зубы Голлума и тяжкая ноша не прошли для меня даром. Где я смогу обрести покой?[666]

Гэндальф ничего не ответил.

К вечеру следующего дня боль отпустила, Фродо пришел в себя и снова повеселел: казалось, он совершенно забыл о вчерашнем черном дне. Ничто больше не омрачало путешествия; дни так и летели — хоббиты по–прежнему никуда не торопились и часто подолгу отдыхали среди безмолвной красоты осенних лесов, багряно–золотых под осенним солнцем. Рано ли, поздно ли, впереди показался Пасмурник; близился вечер, и гора отбрасывала на Тракт длинную тень. Фродо попросил друзей ехать побыстрее, а сам опустил голову и миновал тень горы, не глядя по сторонам и плотно завернувшись в плащ. В эту ночь погода изменилась. Подул, нагоняя дождевые тучи, западный ветер, над полями засвистело, путников пробрал холод — и желтые листья закружились в воздухе, как птицы. Когда хоббиты и Гэндальф въехали под кроны Четского леса, деревья стояли уже почти голые, а Брийскую Гору занавесила сплошная пелена дождя.

Вечером ненастного, дождливого октябрьского дня пятеро путешественников поднялись по крутому склону и оказались перед Южными Воротами Бри. Ворота были заперты накрепко; в лицо хлестали плети дождя, по темнеющему небу неслись низкие облака, и сердца у хоббитов упали — они надеялись на более теплый прием.

Они долго стучали и звали, пока наконец над воротами не показалась голова привратника. Хоббиты заметили, что в руках у того увесистая дубина. Привратник оглядел их с явным испугом и подозрением, но, увидев Гэндальфа и уразумев, что, несмотря на свое странное облачение, его спутники — обыкновенные хоббиты, просиял и поздравил их с прибытием.

– Милости просим! — воскликнул он, возясь со щеколдой. — Конечно, здесь, на дожде и холоде, не до новостей. Скверная ночка! Ступайте–ка поскорее в «Пони». Подсолнух примет вас как полагается. Там вы услышите все, что только можно у нас услышать.

– А ты потом услышишь, что расскажем мы, и даже больше того, — рассмеялся Гэндальф. — Это уж наверняка! А как поживает старина Харри?

Привратник поморщился:

– Нету его тут. Спроси лучше у Подсолнуха! Спокойной ночи!

– И тебе того же, — дружно отозвались путники и двинулись дальше, приметив попутно, что прямо за живой изгородью начинался теперь какой–то длинный низкий домина, обнесенный забором; со двора глазели на пришельцев незнакомые люди. Изгородь у дома Билла Осины разрослась и одичала, окна были заколочены.

– Уж не зашиб ли ты его тем яблоком, Сэм? — притворно перепугался Пиппин.

– Надежды мало, господин Пиппин, — вздохнул Сэм. — Впрочем, меня лично больше занимает судьба несчастного пони. Я все время о нем помнил. Как–то он управился, бедолага? Все–таки волки, и вообще…

Корчма «Пляшущий Пони» по виду ничуть не изменилась. За красными занавесками первого этажа все так же теплились огоньки. Друзья позвонили в дверной колокольчик. Дверь приоткрылась, в щелку выглянул Ноб — да так и ахнул.

– Господин Подсолнух! Господин Подсолнух! — заорал он во всю глотку. — Это же они! Они вернулись!

– Да неужто? Ну так я их сейчас проучу! — донесся голос Подсолнуха, и почтенный корчмарь вылетел на порог с дубинкой в руках. Но, увидев, кто вернулся, он замер — и на его набыченном, выражающем мрачную решимость лице постепенно изобразились удивление и радость. — Какое же ты чучело, Ноб! Не мог сразу сказать, что старые друзья пришли?! И напугал же ты меня! Соображать надо! Будто не знаешь, какие времена нынче! Да вы–то, вы–то откуда взялись? Вот уж не думал, что увижу вас живыми да здоровыми! Подумать только! Увязались в Дикие Земли за этим подозрительным Бродягой — я боялся, вы прямо в лапы к Черным попадете! — и вот пожалте, вернулись! Ну, рад, рад вам сердечно, а Гэндальфу в особенности. Добро пожаловать! Заходите! Комнаты изволите прежние? Нет ничего проще — они свободны. Правда, теперь у меня почти все комнаты свободны, чего греха таить. От вас это и от самих не укроется… Пойду соберу чего–нибудь на ужин. Не волнуйтесь, ждать не заставлю. Рабочих рук, правда, теперь не хватает, так что мне труднее приходится… Ноб, копуша ты этакий, кликни–ка Боба! То есть нет! Что это я? Его же нету! Под вечер он теперь уходит домой, к своим. Позаботься о лошадях, Ноб! А ты, Гэндальф, своего коня, наверное, опять никому не доверишь? Ох и красавец же он у тебя! Я и в тот раз это говорил. Не конь — огонь! Ну, что же вы? Входите! Будьте как дома!

Господин Подсолнух, несмотря ни на что, совершенно не изменился и болтал все так же — без продыху. В корчме, однако, действительно не было посетителей: в коридорах стояла тишина, а из Общей Залы доносилось всего несколько голосов. Присмотревшись к хозяину при свете двух свечек, которые он зажег, хоббиты заметили, что Подсолнух постарел и чем–то сильно озабочен.

Корчмарь повел гостей в комнату, где некогда — уже больше года тому назад — довелось им провести такую странную ночь. Слегка обеспокоенные, они последовали за Подсолнухом: и слепому видно было, что хозяин делает хорошую мину при плохой игре. Стало быть, что–то изменилось! Однако расспрашивать Подсолнуха пока не стали — решили подождать.

Как они и рассчитывали, после ужина господин Подсолнух явился сам — узнать, как устроились постояльцы на новом месте и не надо ли им чего. Постояльцы устроились великолепно. Если и произошли в «Пони» перемены к худшему, пива и закуски это не коснулось.

– На этот раз у меня не хватит смелости позвать вас в Общую Залу, — вздохнул Подсолнух. — Вы, наверное, еле на ногах держитесь, да и в Зале, считай, шаром покати. Но если вы уделите мне с полчасика перед сном, вы меня просто разодолжите. Я бы рад был потолковать — только без посторонних.

– Взаимно, — улыбнулся Гэндальф. — Право же, мы вовсе не устали с дороги. Мы ехали медленно. Вымокли, озябли, проголодались — это, пожалуй, да, но твоими стараниями всё уже позади. Садись, Подсолнух! А если у тебя, в придачу ко всему, отыщется щепотка курительного зелья — мы превознесем тебя до небес.

– Лучше бы вы попросили чего–нибудь другого! — почесал в затылке Подсолнух. — Зелья у нас теперь почти не водится. Что вырастим — то и наше, а растет оно у нас плохо… Ну а что до засельского, то мы его больше не видим. Но я сделаю все, что смогу.

Он исчез и вскоре вернулся с пучком цельных листьев, которых такой компании могло бы хватить хорошо если дня на два.

– Южный Сбор! Лучший из брийских сортов. До Южнопредельских ему, конечно, далеко, я это всегда признавал, но в остальном я за Бри горой стою — вы уж не обессудьте!

Корчмаря усадили в большое кресло поближе к огню, Гэндальф уселся с другой стороны, а хоббиты расположились посерединке, на табуретах. Как и следовало ожидать, беседа растянулась на целый вечер — какие там «полчасика»! Гости и хозяин обменялись всеми мыслимыми и немыслимыми новостями. Слушая рассказы хоббитов и Гэндальфа, корчмарь не уставал удивляться: все это намного превосходило его куцее воображение, так что он только вскрикивал время от времени:

– Да быть того не может, господин Бэггинс… ой, то есть, наверное, надо говорить — господин Подхолминс? Прямо путаница какая–то в мыслях. Ушам своим не верю!.. И это в наше время!.. Не может того быть!..

Подсолнуху тоже нашлось чем удивить гостей. Положение в Брийской Округе оставляло желать лучшего, и дело корчмаря не просто перестало приносить прибыток, а и вообще шло хуже некуда.

– Чужаков к нам теперь калачом не заманишь, а местные — те сидят по домам за десятью замками и в корчму носа не кажут, — сокрушался Подсолнух. — Это все виноваты шатуны да разбойники, которые пришли по Зеленому Тракту. Они тут в прошлом году появились. Помните? Ну вот, а потом их стало еще больше. Среди них были, правду говоря, и обычные бедолаги, которые спасались от невзгод, но в основном сюда наехали отъявленные воры и злодеи. А один раз у нас приключилась и вовсе скверная история. Мы отбили настоящее нападение! Даже убитые были — вы, наверное, и не поверите! До смерти убитые, можете себе представить?

– Отчего не представить, — сказал Гэндальф. — И сколько?

– Три и два, — ответил Подсолнух, имея в виду Больших и хоббитов. — Несчастный Мэт Топчивереск, Ролли Дичок и малыш Том Чертополох из–за Холма, потом Вилли Бэнкс, оттуда, сверху, и еще один хоббит из бутских Подхолминсов. И все такие славные парни! Нам их так не хватает! Харри Боярышник, что сидел у Западных Ворот, и Билл Осина, оказалось, были на стороне чужаков, а потом ушли вместе с ними. Я думаю, именно они и впустили злодеев — я хочу сказать, в ту ночь, когда случилась драка. Незадолго перед тем мы показали чужакам на дверь и вытолкали их в шею — это было перед Новым Годом. А драка была в первый день Нового Года, после большого снегопада… Теперь это отребье пустилось разбойничать на большой дороге. Они укрылись в лесах за Арчетом и на северных пустошах… Прямо как в те недобрые старые времена, о которых говорят легенды! На дорогах небезопасно. Далеко никто теперь не ходит. Все стараются пораньше запереться у себя в доме. Вдоль изгороди приходится выставлять дозоры, а ночью целыми отрядами стеречь ворота…

– А мы почему–то спокойно добрались, — удивился Пиппин. — Ехали еле–еле, дозорных по ночам не ставили… Да мы уверены были, что все тревоги позади!

– Ох нет, господин Пиппин, в том–то и дело, что нет! Но я бы на вашем месте не удивлялся, что они вас не тронули. Какой им интерес нападать на вооруженный отряд? Ведь у вас и мечи, и шлемы, и щиты, и чего только нету! Они дважды подумают, прежде чем лезть на рожон, когда с такими дело имеют. Я и сам оробел, когда увидел, какие вы стали важные!

До хоббитов только теперь дошло, почему все, кого они встречали по дороге, так на них таращились. Брийцев поразило не столько возвращение странных хоббитов, сколько их новый облик. Сэм, Фродо и Мерри с Пиппином так привыкли находиться среди до зубов вооруженных людей, что им и в голову не приходило, как необычно выглядят в здешних краях блеск кольчуг из–под распахнутых плащей, шлемы, гондорский и роханский гербы на щитах. Что же говорить о Гэндальфе, о его белоснежных одеждах, сине–серебряной мантии, огромном сером коне и длинном Гламдринге у пояса?

Гэндальф расхохотался.

– Неплохо! — сказал он. — Если они боятся жалкой пятерки путников, это не самые страшные враги из тех, кого нам приходилось встречать по дороге! Пока мы здесь, можешь спать спокойно!

– А долго ли это «спокойно» продлится? — осторожно осведомился Подсолнух. — Не стану отпираться: буду рад, если вы поживете подольше. Понимаете, мы к таким делам непривычны, а Следопыты, говорят, ушли отсюда. Похоже, мы раньше просто не понимали, что они для нас делают, а как жареный петух клюнул, так поневоле поняли. Да что разбойники — тут и похуже всякая всячина есть. Зимой, например, под изгородью волки выли, а в лесу все чаще попадаются какие–то жуткие твари, такие жуткие, что при одной мысли о них прямо холодеешь. Ох! Лишились мы покоя, право слово, совсем лишились, если вы меня понимаете!

– Могу себе представить, — кивнул Гэндальф. — Но знай, что ни у кого в последнее время не было спокойной жизни, дружище, ни в одной стране, уж ты поверь. И все же выше нос! Тебе угрожали очень большие беды и неприятности, куда бóльшие, чем теперь, и я рад, что они на тебя не свалились. Грядут лучшие времена. Тебе в такие жить еще не доводилось! Следопыты уже вернулись. Вернулись и мы. А кроме того — в Средьземелье опять есть Король, дорогой мой Подсолнух! Скоро он вспомнит и о вас. Тогда вновь откроется Зеленый Тракт и на север поскачут королевские гонцы. Торговые пути наладятся, а злобные и страшные существа покинут ваши пустоши и больше не появятся. Да и самих пустошей не будет: их возделают, на них поселятся люди…

Подсолнух покачал головой.

– Конечно, если на дорогах поприбавится честного люду, это никому не повредит, — сказал он с сомнением, — но шушеры всякой да ворья — увольте, хватит! Да и чужаков нам не надо, ни в самом Бри, ни в Округе. Мы хотим одного — чтобы нас не трогали! Мне, например, вовсе не улыбается, чтобы сюда нагрянула толпа каких–то проходимцев, да еще с намерением обосноваться тут и вспахать пустоши!

– Вас никто не потеснит, — возразил Гэндальф. — От Исены до Хойры и на морских побережьях к югу от Брендивина столько места, что там может поместиться несколько больших королевств, а ведь оттуда до Бри много дней пути. Ты, наверное, забыл, что в свое время на севере, верстах в полутораста отсюда или даже больше, на том конце Зеленого Тракта, жило множество людей. Я говорю о Северном Нагорье и озере Эвендим.

– Это где Город Мертвых? — с еще бóльшим сомнением в голосе переспросил Подсолнух. — Да там же привидения водятся! Кроме разбойников, туда никто и близко не подходит…

– А Следопыты? — возразил Гэндальф. — Ты говоришь — Город Мертвых? Твоя правда — так его называют уже много лет. Но настоящее его имя — Форност Эраин, Норбери, Северный Город Королей. И Король однажды туда вернется. Сколько высокородных путешественников потянется на север через Бри! Не упусти случая!

– Ну что ж, может быть, это будет не так уж и плохо, — уступил Подсолнух. — Тогда я уж точно буду не в убытке — если только этот самый Король даст нам жить, как мы жили раньше…

– Не волнуйся, — заверил Гэндальф. — Он знает и любит Бри.

– Да ну? — оторопел Подсолнух. — С чего бы это ему знать Бри? Он ведь сидит у себя на троне в каменном замке за сотни верст отсюда! Не удивлюсь, если мне скажут, что кубок, из которого он пьет вино, весь из чистого золота… Какое ему дело до «Пони» и моих пивных кружек? Правда, пиво у меня, конечно, редкостное, с этим никто не будет спорить! А с осени прошлого года, с тех пор как ты заглянул ко мне в последний раз и наложил на него доброе заклятие, оно и вовсе сделалось необыкновенным. Только это меня и утешало посреди всех тревог…

– Между прочим, Король говорит, что пиво у тебя и раньше было что надо, — невинно заметил Сэм.

– Король?! Про мое пиво?

– Ну да! Это же Бродяга–Шире–Шаг, вожак Следопытов! Долго же до тебя доходит!

Похоже было, что на этот раз до Подсолнуха «дошло». На лице его отразились по очереди все возможные оттенки изумления: глаза округлились, рот широко открылся…

– Бродяга?! — воскликнул он наконец, когда снова обрел дар речи. — В короне и с золотым кубком?! Что же дальше–то будет?!

– Дальше настанут хорошие времена — во всяком случае, для Бри, — пообещал Гэндальф.

– Надеюсь, от души надеюсь! Да, славно мы с вами поболтали! За этот месяц, который, кажется, весь был из одних понедельников, я еще ни разу так душу не отводил! Признаться, сегодня впервые за долгое время я засну спокойно, с легким сердцем. Мне есть о чем подумать, но я, пожалуй, отложу все раздумья до утра! Самое время отправиться на боковую! По–моему, и вы тоже не прочь вздремнуть. Эй, Ноб! — крикнул он, приоткрыв дверь. — Ноб, копуша ты этакая! — И вдруг с размаху ударил себя по лбу. — Постойте–ка!.. Нет, опять ускользнуло…

– Еще одно письмо, господин Подсолнух? — осведомился Мерри.

– Ох, господин Брендибэк, не вспоминайте об этом! Вы меня опять сбили. О чем я бишь? Ноб… Лошади… А! Вот оно! Вспомнил! Дело в том, что у меня кое–что припасено для вас, причем кое–что ваше. Понимаете? Билла Осину не забыли еще? Когда из моей конюшни пропали все лошади, он продал вам своего пони. Так вот, этот пони прибежал обратно — сам прибежал, один–одинешенек! Где он побывал — это уж вам лучше знать. Драный был, что твоя старая собака, и тощий, как вешалка, зато жив–живехонек. Я поручил Нобу его выходить.

– Что?! Мой Билл?! — закричал Сэм. — Нет, я точно в рубашке родился, и пусть мой Старикан больше не каркает! Чего я ни пожелаю — все исполняется! Где же она, моя лошадка?

И Сэм, отказавшись ложиться, помчался в конюшню — навестить Билла.

Путешественники провели в Бри весь следующий день, и в этот день господин Подсолнух при всем желании не смог бы посетовать, что дела идут плохо. Любопытство перебороло все страхи, и к вечеру корчма ломилась от посетителей. Чтобы не показаться невежливыми, хоббиты навестили Общую Залу и ответили на неисчислимые вопросы, которыми их буквально закидали. По–брийски памятливые, многие хоббиты спрашивали у Фродо, как обстоят дела с его книгой.

– Еще не дописал, — отвечал им Фродо. — Надо вернуться домой, разобрать записи…

Он клятвенно обещал упомянуть и о небывалых событиях, потрясших Брийскую Округу, — а иначе какой интерес в этой самой книге, если она будет рассказывать только о далеких и гораздо менее важных событиях, случившихся «где–то там, на юге»?

Какой–то молокосос потребовал было песню. Наступила неловкая тишина, и юнец мигом стушевался под выразительными взглядами хоббитов постарше. Местные жители явно не желали, чтобы повторился прошлогодний скандал…

Ничто не нарушило покоя брийцев, пока в поселке гостили Гэндальф и хоббиты: днем никаких неурядиц, ночью — тишь да гладь. На следующее утро путешественники поднялись пораньше: ненастье вёдром так и не сменилось, так что им хотелось оказаться в Заселье до темноты; путь же предстоял неблизкий. Брийцы, все как один, высыпали на улицу проводить их. Такого подъема чувств местные обитатели за весь прошедший год не испытывали ни разу. Многие впервые увидели гостей в полном облачении и смотрели на них разинув рот — особенно когда на пороге корчмы появился Гэндальф с его белоснежной бородой; он словно излучал свет, и синяя мантия на его плечах казалась облаком, сквозь которое просвечивает солнце. За Гэндальфом выступали четыре хоббита, одетые как четыре странствующих рыцаря из полузабытых легенд. Теперь даже те, кто посмеивался над рассказами о Короле, прикусили язык и начали склоняться к мысли, что доля правды, пожалуй, во всем этом есть.

– Удачи вам! Ни пуха ни пера! — махнул на прощание рукой корчмарь. — А главное — приятного возвращения домой! Я, наверное, сразу должен был сказать вам, что в Заселье тоже далеко не все ладно, — если, конечно, верить слухам. А слухи такие, что дела там не ахти! Вы уж простите — начисто из головы выскочило. Сами понимаете — у меня и так хлопот полон рот. Правда, не сочтите за дерзость, вы тоже сильно изменились, так что вам, наверное, все выйдет нипочем. Уж вы–то быстренько вправите мозги кому там следует. Так что доброго пути! И знайте: чем чаще вы будете наведываться в «Пони», тем больше разуважите старого Подсолнуха!

Сердечно распрощавшись с корчмарем, они выехали из Бри через Западные Ворота и направились в сторону Заселья. Билла, разумеется, прихватили с собой, и, хотя на его спину перекочевала изрядная часть поклажи, пони бодро трусил рядом с Сэмом и казался весьма довольным своей судьбой.

– Интересно, что имел в виду старина Подсолнух, — сказал Фродо.

– Догадываюсь, — мрачно отозвался Сэм. — Я это в Зеркале видел. Все деревья вырублены и так далее, а мой Старикан катит тачечку со своим скарбом прочь с Отвального. Надо было не копаться, а скорее спешить назад.

– И в Южном Пределе неладно, — добавил Мерри. — Шутка ли — зелья нигде нет!

– Что бы ни было, — заметил Пиппин, — голову даю на отсечение, что без Лотто здесь не обошлось. Это он всему виной!

– Может, без него и не обошлось, но виной–то всему не он, — покачал головой Гэндальф. — Вы забыли о Сарумане! А ведь он начал интересоваться Засельем раньше Мордора.

– Но у нас есть ты, — сказал Мерри беспечно. — А с тобой мы быстро утрясем все дела.

– Я у вас пока что есть, это верно, — возразил Гэндальф. — Но я буду с вами недолго. В Заселье я не еду. Засельские дела вам придется утрясать самим. К этому вас и готовили. Неужели до сих пор непонятно? Мое время кончилось. Довольно я наводил везде порядок и помогал наводить его другим! Что же до вас, друзья мои, то помощь вам не понадобится. Вы теперь взрослые. Вы так выросли, что вас можно смело ставить в один ряд с великими. Я больше не боюсь за вас. Ну а я, коли уж вам любопытно, скоро сверну с Тракта. Мне надо как следует побеседовать с Бомбадилом — я с ним еще никогда не беседовал так серьезно, как собираюсь. Он был лежачим камнем и оброс мхом, а я обречен был катиться по свету, не зная покоя… Но конец моему пути близок. Теперь нам есть что сказать друг другу.

Долго ли, коротко ли — путешественники оказались у того самого места на Тракте, до которого проводил некогда хоббитов Том. Хоббиты надеялись увидеть его и почти ждали, что он выйдет навстречу. Но Бомбадил не появился. Над Курганами стоял серый туман, и далекий Старый Лес тонул во мгле.

Они остановились, и Фродо с печалью на лице посмотрел на юг.

– Вот кого бы мне хотелось увидеть, так это старину Тома, — вздохнул он. — Как–то он там, интересно?

– Он живет припеваючи, как и всегда, можете за него не волноваться, — ответил Гэндальф. — В его доме царят мир и спокойствие. Ему наверняка и знать–то не очень интересно, какие вы совершили подвиги и что повидали. Разве что наше знакомство с энтами его немножко заинтересует… Придет время — может, вы его и навестите. Но сейчас я на твоем месте поспешил бы домой — того и гляди опоздаешь! Ворота на Брендивинском Мосту закрываются рано.

– Какие–такие ворота? — удивился Мерри. — На Тракте никаких ворот нет, не считая, конечно, Бэкландских, — но уж меня–то Бэки всяко пропустят!

– Ты хочешь сказать, не было, — поправил его Гэндальф. — Не было — да вот появились! Учти: теперь даже у Бэкландских ворот ты можешь нарваться на неприятности. До свидания, дорогие друзья! Мы еще увидимся, так что я пока не говорю вам «прощайте». До свидания!

Он что–то шепнул Скадуфаксу, тот перескочил через зеленый придорожный вал — и по команде Гэндальфа, словно северный ветер, помчался прочь, по направлению к Курганам.

– Вот мы и снова вчетвером, как раньше, — вздохнул Мерри. — Все друзья один за другим отстали. Может, это все был сон? Отоснился — и мало–помалу забывается…

– А мне так кажется, будто наоборот, — сказал Фродо. — Словно я ненадолго проснулся — а теперь опять засыпаю…

Глава восьмая.БЕСПОРЯДКИ В ЗАСЕЛЬЕ

Уже стемнело, когда путешественники, вымокшие и усталые, добрались до Брендивина — и обнаружили, что дальше пути нет. С обоих концов Брендивинского Моста стояли высокие ворота, сколоченные из жердей. На противоположном берегу виднелось несколько новых построек; это были странные двухэтажные дома с узкими прямоугольными окнами без занавесок, откуда выбивался тусклый свет. Дома выглядели мрачно и совсем не по–засельски.

Хоббиты долго барабанили в ворота и кричали, но поначалу ответа не было. Через некоторое время, к большому удивлению путешественников, кто–то протрубил в рог, и свет за рекой сразу погас. Из темноты крикнули:

– Кто там стучит? Убирайтесь! Прохода нет. Читать, что ли, не умеете? «С захода до восхода солнца вход воспрещен».

– Как же мы прочтем, если темно? — отозвался Сэм. — Но если из–за этого дурацкого объявления засельские хоббиты должны в такую мокредь оставаться за воротами, я сейчас разыщу эту гнусную бумажку и порву на мелкие клочки!

Окно захлопнулось, и из того дома, что стоял левее, высыпала целая толпа хоббитов с фонарями в руках. Отперев дальние ворота, три–четыре хоббита направились посмотреть, кто это ломится в двери среди ночи, — но, увидев доспехи, похоже, немного струхнули.

– Это ты, Хоб Сторож? А ну–ка, иди сюда, — окликнул Мерри одного из хоббитов. — Ты что, своих не узнаешь? Это же я, Мерри Брендибэк! Что происходит и почему тут ошиваются бэкландские хоббиты вроде тебя? Ты ведь был сторожем у Крайних Ворот, возле самой Осеки!

– Не может быть! Господин Мерри! Ущипните меня, я сплю! Одет–то, одет, как на войну собрался! — ахнул старый хоббит. — А я слышал, вы не то погибли, не то заблудились в Старом Лесу… И вот вы, оказывается, живехоньки! Уж как я рад!

– Ну так хватит пялиться! Отворяй! — велел Мерри.

– Мне очень жаль, господин Мерри, никак не могу. Приказ.

– Чей еще приказ?!

– Самого Начальника, прямо из Котомки!

– Какого еще Начальника? Лотто, что ли? — удивился Фродо.

– Да, кажись так, господин Бэггинс! Только положено не «Лотто» говорить, а «Начальник».

– Надо же! — прищелкнул языком Фродо. — Я рад, что он больше не называет себя Бэггинсом. Но, видно, настало время родственникам взяться за него и поставить на место!

Хоббиты за воротами притихли.

– От таких речей вред один, — произнес кто–то, — и вообще, хватит шуметь! Большой Человек проснется!

– Мы его сами разбудим, да так, что он не обрадуется, — пообещал Мерри. — Если ты хочешь сказать, что твой бесценный Начальник нанял на службу приблудного бандита, то мы и правда припозднились!

Он спешился, и ему на глаза сразу попалась белеющая в свете фонарей злосчастная надпись. Содрав листок, Мерри перебросил его за ворота. Хоббиты подались назад, но открывать все еще не торопились.

– Пиппин! Сюда! Вдвоем как раз управимся. Вперед!

Мерри с Пиппином взобрались на ворота и спрыгнули вниз. Привратники обратились в бегство. Где–то снова протрубил рог. В освещенной двери дома побольше, стоявшего справа, появилась тяжелая, высокая человеческая фигура.

– Что там такое? — прорычал человек. — Кто это тут ломает ворота? Эй вы, мотайте отседова, а не то шею сверну — усекли?

Но тут он прикусил язык, заметив, что в темноте поблескивают мечи.

– Билл Осина! — сказал Мерри. — Считаю до десяти. Если на счет «десять» ворота не откроются, ты крепко пожалеешь об этом. А произойдет вот что: я воткну в тебя вот эту штуку. Когда же ворота откроются, ты выйдешь через них и больше не вернешься. Ясно? Ты — ворюга и разбойник с большой дороги, и разговор с тобой будет короткий.

Билл Осина, пригнувшись, побрел к воротам и отпер их.

– Отдай ключ! — приказал Мерри.

Разбойник швырнул ключ прямо в лицо хоббиту и бросился прочь, в темноту. Когда он пробегал мимо пони, один из них брыкнул задними ногами и не промахнулся. Осина заорал от боли и припустил еще быстрее. Больше о нем никто никогда не слышал.

– Хорошо сработано, Билл! — воскликнул Сэм, обращаясь, конечно же, не к Биллу Осине, а к пони.

– Ну вот, с вашим Большим Человеком мы разобрались, — деловито сказал Мерри. — Повидаем и Начальника. А пока что нам нужно где–нибудь переночевать. Вы, я погляжу, снесли здешний трактир и выстроили вместо него какую–то пакость. Значит, вам придется приютить нас у себя дома!

– Мне очень жаль, господин Мерри, — застеснялся хоббит, — но это не разрешается.

– Что не разрешается?

– Брать на постой чужестранцев, расходовать припасы сверх положенного на день и так далее…

– Слушайте, что с вами случилось? — потерял терпение Мерри. — Неурожай, что ли? По–моему, лето было что надо, так что у вас амбары должны просто ломиться от снеди!

– Урожай–то мы собрали хороший, это верно, — признал Хоб. — Только вот что с ним потом стало, так никто до сих пор и не выяснил. Ох уж мне все эти «сборщики» да «раздатчики»![667] Они собирают все в какое–нибудь одно место, взвешивают, пересчитывают — а потом развозят по складам, и пиши пропало. Причем раздают они почему–то гораздо меньше, чем собирают…

– Ну ладно, — зевнул Пиппин. — Устал я все это выслушивать. В мешках, кажется, еще осталось немного еды. Пустите нас только под крышу, а там мы сами разберемся. Нам случалось попадать и не в такие переделки!

Хоббиты–привратники немного помялись: им явно не хотелось нарушать еще какое–то из правил. Но в конце концов перечить бывалым путешественникам, опоясанным мечами, не посмел никто — тем более что двое из них казались чересчур рослыми и сильными для обыкновенных хоббитов!

Ворота Фродо все–таки приказал опять закрыть на засов: если вокруг и впрямь кишели разбойники, принять меры предосторожности не мешало. Затем путешественники отправились в Дом Привратников и, поднявшись в одну из верхних комнат, приложили все усилия, чтобы устроиться поудобней. Комната, голая и неопрятная, этому никак не способствовала — тем более что в крошечном каминчике и огня–то порядочного было не развести. Вдоль одной из стен тянулись два яруса жестких нар, на остальных развешаны были Правила Поведения Стражников и длинный список Запретов.

Пиппин немедленно сорвал со стен эту галиматью и тут же изодрал на мелкие клочки. Пива стражники предложить не смогли совсем, еды у них и у самих было на один зуб — но друзья развязали котомки и щедро угостили всю честную компанию добрым ужином, не забыв, конечно, и себя.

Для завершения картины Пиппин, нарушив Запрет номер 4, подкинул в огонь дровишек из неприкосновенного завтрашнего запаса.

– Как насчет того, чтобы выкурить трубочку, пока вы нам рассказываете про здешние дела? — спросил он.

– Курительного зелья у нас теперь ищи–свищи, — шумно вздохнул Хоб. — Только для людей Начальника и хватает. Все запасы куда–то хлоп! — и улетучились. Говорят, из Южного Предела еще в прошлом году, после вашего отъезда, долгодольское зелье начали целыми обозами переправлять куда–то. Телеги уезжали на юг, по старой дороге, которая ведет к Сарн Форду. Но на самом деле курительный лист вывозили и прежде — тишком–молчком, а вывозили. Этот Лотто…

– Придержи язык, Хоб Сторож! — замахали на него руками сразу несколько стражников. — Или ты не знаешь, что бывает нашему брату за такие речи? Дойдет до Начальника — всем будет по шапке!

– Ничего до него не дошло бы, если бы кое–кто не бегал ябедничать! — в сердцах огрызнулся Хоб.

– Ну–ну, успокойтесь! — поднял руку Сэм. — Я лично устал и ничего больше не хочу слушать. Прием хуже некуда, пива на стол не ставят, зелья не доищешься, зато полно каких–то там запретов и в придачу орочьи замашки! Ну и дела! А я–то думал отдохнуть! Похоже, предстоит много работы и еще больше беспокойства. Эх! Пойдем–ка спать! Утро вечера мудренее!

У нового «Начальника», похоже, были надежные способы узнавать, что происходит. От Брендивинского Моста до Котомки было верст шестьдесят с лишком, но кто–то, видимо, той же ночью не поленился этот путь проделать. Фродо и его друзья поняли это очень скоро.

Они еще не решили, как им быть. Сначала они думали добраться до Крикковой Лощинки и как следует отдохнуть, но теперь, увидев, как обстоят дела, двинулись прямиком в Хоббитон. Не успело еще рассвести, как они сели на пони и выехали на Хоббитонскую дорогу. Ветер стих, но небо хмурилось по–прежнему. Земли вокруг казались унылыми и пустынными. Правда, уже наступил ноябрь, и осень кончалась… Что особенно удивило хоббитов, так это множество гарей по обеим сторонам дороги, причем кое–где земля еще дымилась. Дым собирался в большую тучу и тянулся в сторону Лесного Угла.

Под вечер они добрались до Квакмортона — придорожной деревеньки верстах в тридцати пяти от Брендивинского Моста; там, рассчитывая на гостеприимство доброй памяти трактирчика под вывеской «Плавучее Бревно», хоббиты надеялись заночевать. Но дорога в деревню оказалась закрытой: путь перегораживал шлагбаум с аршинной надписью «Проезда нет», а за шлагбаумом выстроился целый отряд хоббитов–шерифов с дубинками в руках и перьями на шляпах. Вид у полицейских был важный и одновременно несколько испуганный.

– Это еще что такое? — спросил Фродо, чувствуя, что смех так и разбирает его.

– То, что видите, господин Бэггинс, — ответил глава отряда, полицейский с двумя перьями на шляпе. — Вы арестованы за Взлом Ворот, за Срывание–Со–Стены–Правил, Нападение–На–Привратников, Вторжение–В–Пределы–Страны–Без–Разрешения, Ночлег–В–Засельском–Официальном–Здании и Дачу–Взяток–Стражникам–В–Виде–Пищи.

– Это все? — осведомился Фродо.

– Хватит и этого, — обиделся глава полицейских.

– Могу добавить, если хотите, — вмешался Сэм. — За Обзывание–Вашего–Начальника–Разными–Именами, Желание–Двинуть–Ему–По–Его–Прыщавой–Физиономии, а также Глубокое Убеждение, что вы, ребята, — набитые дураки, и больше ничего!

– Достаточно, сударь, достаточно! По приказу Начальника вы обязаны следовать за нами, не оказывая сопротивления. Мы собираемся отвести вас в Приречье и передать людям Начальника. Когда он вами займется, тогда все и скажете. Но если не желаете слишком долго торчать в Подвалах, не советую вам распускать язык!

К удивлению и недовольству шерифов, Фродо с друзьями так и покатились со смеху.

– Чушь какая! — сказал Фродо, отсмеявшись. — Я у себя дома. Куда захочу, туда и поеду! На ваше счастье, у меня дела в Котомке. Хотите составить мне компанию — не возражаю, дело ваше.

– Договорились, господин Бэггинс, — кивнул глава шерифов, поднимая шлагбаум, — но не забудьте, что я вас арестовал!

– Не забуду, не беспокойся, — отозвался Фродо. — До конца жизни не забуду! Хотя это не значит, что до конца жизни не прощу… А коль скоро сегодня я все равно дальше не поеду — отведи–ка нас в «Плавучее Бревно». Этим ты меня весьма обяжешь!

– Чего не могу, того не могу, господин Бэггинс. Трактир закрыт. Зато на том конце деревни есть Полицейский Участок. Давайте я вас туда отведу!

– По рукам, — согласился Фродо. — Пошли!

Разглядывая шерифов, Сэм заметил среди них одного знакомца.

– Эй, Робин! Робин Мелкая–Сошка! — окликнул он его. — Подойди–ка на пару слов!

Бросив опасливый взгляд на главу отряда, который сдвинул брови, но вмешаться не осмелился, Мелкая–Сошка подождал Сэма и пошел рядом с его пони. Сэм спешился.

– Послушай–ка, Робин–Боббин, — начал Сэм. — Ты истый хоббитонец и должен вроде бы иметь голову на плечах. Что это вам втемяшилось не пускать господина Фродо в Заселье и прочее? И почему трактир закрыт, скажи на милость?

– Трактиры все закрыты, — развел руками Мелкая–Сошка. — Начальник пива на дух не выносит. По крайней мере, предлог такой. Но я подозреваю, что пиво идет людям Начальника. Кроме того, он терпеть не может, когда хоббиты шастают туда–сюда без спросу. Понадобилось что — иди в Полицейский Участок и объясняй, что у тебя за дело такое.

– И как тебе не стыдно во всем этом участвовать! — укорил его Сэм. — Когда трактиры были открыты, Робин Мелкая–Сошка, помнится, гораздо больше любил сидеть внутри, чем околачиваться снаружи! Не помню, чтобы ты хоть раз отказался пропустить стаканчик. Будь то даже «при исполнении»!

– Да я–то что? Я бы и сейчас не прочь, Сэм. Но не будь ко мне жесток. Что я мог поделать? Ты же знаешь, когда я поступил в шерифы. Семь лет назад, задолго до новых порядков. Это был просто хороший повод везде бывать, встречать приятелей, узнавать новости. Я всегда мог сказать, где самое хорошее пиво! И вдруг все изменилось…

– Ну так брось это дело, если оно перестало быть занятием для порядочного хоббита, — предложил Сэм.

– Не разрешается, — вздохнул Робин.

– Если я еще раз услышу от тебя «не разрешается», я очень–очень рассержусь! — внушительно сказал Сэм.

– Признаться, я этому был бы только рад, — понизив голос, ответил Робин. — Если бы мы собрались все вместе да рассердились как следует — глядишь, что–нибудь и вышло бы. Но пойми, Сэм, у Начальника на службе Большие! Он разослал их во все концы, и теперь стоит хоббиту заикнуться о своих правах, как его волокут в Подвалы. Первым они взяли Клецку — ну, Бургомистра, Уилла Белонога, а потом и других. В последнее время они страсть как лютуют. Говорят, узников теперь бьют, и часто…

– Зачем же ты работаешь–то на них? — спросил Сэм резко. — Кто тебя послал в Квакмортон?

– Да никто. Мы тут и живем — при Большом Полицейском Участке. Я состою в Первом Отряде Восточного Предела. Шерифов у нас теперь сотни, но все равно не хватает, при нынешних–то порядках… Большинство служит в полиции против собственного желания, но не все. Даже у нас, в Заселье, находятся такие, что любят совать нос в чужие дела и строить из себя важных птиц. А бывают типы и похуже: следят за своим же братом хоббитом, и чуть что — сразу к Начальнику или к Большим, доносить.

– А! Вот как, стало быть, вы о нас проведали?

– А то как же? Срочной Почтой нам теперь пользоваться не разрешается, она для Больших. Люди Начальника везде держат нарочных. Один такой примчался ночью от Моста высунув язык и сказал, что у него «тайное донесение», а другой понес известие дальше. Днем мы получили приказ арестовать вас и доставить, но пока не в Подвалы, а в Приречье. Похоже, Начальник хочет вас повидать, и немедля.

– Посмотрим, что запоет ваш Начальничек, когда господин Фродо с ним потолкует, — решительно сказал Сэм.

Полицейский Участок Квакмортона оказался так же гадок, как и Дом Привратников у Моста. Одноэтажный, с такими же узкими окнами, он был выстроен из уложенного абы как неказистого бледного кирпича. Внутри было сыро и безотрадно. Ужин накрыли на длинном голом столе, который, видимо, по неделям не мыли и не скоблили. Впрочем, пища тоже была под стать обстановке. Поутру путешественники рады были покинуть это место. До Приречья оставалось около тридцати верст, но только к десяти часам утра компания снова выехала на тракт. Вообще говоря, выехать можно было бы и раньше, но друзья решили не упустить предоставившегося случая подразнить Главного Шерифа. Ветер переменился и задул с севера; стало заметно холодать, зато дождь прекратился.

Кавалькада получилась довольно забавная, но те несколько крестьян, что высунулись поглазеть на «арест» путешественников, не были вполне уверены, что не нарушат никаких Запретов, если посмеются. Двенадцать шерифов должны были, по уставу, идти за арестованными, но Мерри погнал их вперед. Фродо и остальные поехали следом. Мерри, Пиппин и Сэм непринужденно смеялись, беседовали и распевали песни, а шерифы с самым важным и суровым видом, на какой были способны, шествовали впереди. Фродо молчал; он казался печальным и был погружен в думу.

Последним из встреченных ими обитателей Квакмортона был крепкий, кряжистый старик, который подравнивал живую изгородь возле своего домика.

– Эгей, ребята! — крикнул он, завидев процессию. — Не пойму что–то, кто из вас кого арестовал?

Двое шерифов тут же покинули строй и направились к старику.

– Эй, кто там у вас главный?! — крикнул Мерри. — Вели–ка своим молодцам встать на место, а не то я ими займусь!

Главный Шериф резко окрикнул не в меру ретивых служак, и те, понурившись, возвратились.

– Прибавим–ка шагу! — решил Мерри, и с этого момента путешественники не сбавляли скорости, так что шерифам пришлось попотеть. Из–за туч вышло солнце, и, несмотря на свежий ветер, шерифы вскоре уже отдувались и вытирали лбы платками, а друзья следили, чтобы они не расслаблялись ни на минуту. У Межевого Камня представители власти сдались. Они одолели почти двадцать пять верст и остановились только один раз — в полдень. Шел уже третий час; бедняги проголодались, вконец стерли ноги и не могли больше поспевать за пони.

– Ну ладно. Можете не спешить. Приходите, когда вам будет удобнее! — разрешил Мерри. — А мы, пожалуй, поедем.

– Пока, Робин–Боббин! — весело крикнул Сэм. — Жду тебя у «Зеленого Дракона», если ты еще не забыл, где это! Поспеши!

– Вы нарушаете процедуру ареста, вот что вы делаете, — скорбно пробормотал старший Шериф. — Я слагаю с себя всякую ответственность за ваше поведение.

– Мы еще много чего нарушим. Но с тебя за это никто не спросит, — успокоил его Пиппин. — Желаю удачи!

Пони затрусили быстрее, и, когда солнце опустилось за Белые Холмы, путешественники подъехали к Большому Приреченскому Пруду. Здесь их ждал первый по–настоящему чувствительный удар. Это была родина Фродо и Сэма, и они внезапно поняли, что места эти им дороже всех красот Средьземелья. Многих знакомых с детства домов недосчитывалось. Похоже было, некоторые просто сгорели. Мирный ряд норок на северном склоне пруда опустел, а сады, пестрым ковром сбегавшие когда–то к воде, сплошь заросли сорной травой. Там, где Хоббитонская дорога подходила всего ближе к воде, вдоль самого Пруда тянулся ряд безобразных новых построек. Когда–то здесь шумела зеленая аллея; теперь не осталось ни одного деревца. С отчаянием обернувшись в сторону Котомки, хоббиты увидели вдали высокую кирпичную трубу. Из этой уродины в вечернее небо валил черный дым.

Сэм был вне себя.

– Я пошел, господин Фродо! — крикнул он. — Я должен посмотреть, что там происходит. И узнать, где мой Старикан!

– Мы должны вместе выяснить, что тут творится, Сэм, — удержал его Мерри. — «Начальник» наверняка держит наготове десяток–другой негодяев. Хорошо бы найти кого–нибудь понадежней и расспросить.

Но в Приречье все дома и норки были накрепко заперты. Приветствовать путешественников явно никто не торопился. Друзья удивились этому, но вскоре все прояснилось. У трактира «Зеленый Дракон», стоявшего на краю деревни со стороны Хоббитона (мертвый трактир зиял пустыми окнами), околачивалось с полдюжины Больших. Это были смуглые косоглазые громилы довольно зловещего вида.

– Точь–в–точь приятель Билла Осины, которого мы видели в Бри, — заметил Сэм.

– Точь–в–точь исенгардцы — уж я их навидался, — пробормотал Мерри.

С виду вооружены громилы не были — если не считать тяжелых дубинок и рогов, болтающихся у пояса. Путешественники подъехали ближе; чужаки отделились от стены трактира, вразвалочку вышли на дорогу и преградили путь.

– Куда собрались? — осведомился один из них, самый рослый и свирепый. — Дальше дороги нет. А где ваши драгоценные конвоиры?

– Идут себе потихонечку, — ответил Мерри. — По–моему, у них приболели ножки. Или что–то в этом духе. Мы обещали подождать их в Приречье.

– Ну?! Что я вам говорил? — обернулся к остальным косоглазый верзила. — А ведь я втолковывал Шарки[668], что этим кретинам даже самой простой работы нельзя поручить. Чтó бы выслать наших ребят — так нет же!

– Ничего не изменилось бы, — пожал плечами Мерри. — Хоть мы и не привыкли видеть у себя дома дармоедов и разбойников, мы знаем, как с ними поступать.

– Дармоедов?! Во дает! Хамить вздумал? Придержи язык, а то как бы я тебе его не окоротил! Я смотрю, вы, малявки, невесть что о себе возомнили. У вас не Шеф, а настоящий кисель, вот что я вам скажу. Но сейчас тут за главного не он, а Шарки. Шеф при нем и пикнуть не смеет. Все будет так, как хочет Шарки.

– А чего он хочет? — невинно поинтересовался Фродо.

– Эту страну надо как следует растрясти, вот что. Порядку тут мало, — наставительно пояснил громила. — Шарки этим и занят. И лучше не раздражать его, а не то от вас мокрого места не останется, ясно? Вам надо нового Шефа, а этого мямлю долой. Не пройдет и года, как мы его скинем. Тогда узнаете, что почем, крысятки!

– Право же? Рад был узнать о ваших планах, — учтиво раскланялся Фродо. — Я как раз еду навестить господина Лотто. Думаю, ему тоже интересно будет послушать.

Разбойник расхохотался:

– Фу–ты ну–ты! Да Лотто все отлично знает. Можешь за него не беспокоиться. Лотто сделает все, как ему скажет Шарки, ясно? А начнет ерепениться — мы его и убрать можем. Другой найдется. Если малявки суют нос куда не просят, то мы их чжик! — и дело с концом. Усек?

– О, еще бы, — ответил Фродо. — Но да будет вам известно, что вы отстали от времени. Как я понял, вы не знаете последних новостей. А жаль. С тех пор как вы перекочевали сюда из южных земель, случилось много событий. Ваша власть кончилась, да и не только ваша. Прощелыгам и разбойникам больше нет места в Средьземелье. Черный Замок пал. В Гондоре воцарился Король. Исенгард лишился своего могущества, и твой драгоценный хозяин просит милостыню на большой дороге. Мы видели его по пути сюда. Скоро по Зеленому Тракту в Заселье прибудут королевские посланцы, и тогда исенгардским воришкам придется убираться из этих краев подобру–поздорову.

Громила уставился на Фродо и недоверчиво ухмыльнулся:

– Милостыню, говоришь, просит?! Он–то?! Так я тебе и поверил, выскочка! Мы отсюда никуда не уйдем. Хватит вам бездельничать да объедаться на этой славной, жирной земельке. А если сюда сунутся королевские посланцы, то пусть выкусят! — И он сунул под нос Фродо кукиш. — Нате! Плевать я на них хотел!

Этого Пиппин стерпеть уже не мог. Перед его внутренним взором возникло Кормалленское Поле. И у этого косоглазого ворюги хватает дерзости оскорблять Хранителя Кольца и называть его «выскочкой»!

Он откинул плащ, выхватил блестящий меч и, сверкая серебром на черных гондорских доспехах, выехал вперед.

– Королевский посланец перед тобой! — объявил он. — Ты имел наглость неуважительно говорить с близким другом Короля, одним из самых прославленных героев Запада! На колени, безмозглый разбойник! Встань на колени и моли о пощаде, если не хочешь испытать на себе остроту этого меча, отведавшего крови троллей!

Клинок блеснул в лучах вечернего солнца. Мерри и Сэм тоже обнажили мечи и присоединились к Пиппину. Фродо не двинулся с места.

Бандиты попятились. Стращать брийских крестьян да сбитых с толку, насмерть перепуганных хоббитов они умели. Но хоббиты бесстрашные, с обнаженными мечами и решимостью во взоре — это было что–то новенькое! К тому же в голосе у этих странных хоббитов звучали какие–то непривычные, особые нотки, от которых у громил пробежал озноб по коже.

– Вон отсюда! — приказал Мерри. — А появитесь в этой деревне еще раз — крепко пожалеете!

Хоббиты подались вперед — и громилы со всех ног бросились в сторону Хоббитона, на бегу что есть мочи трубя в рога.

– Да, не слишком–то мы рано прибыли, — молвил, глядя им вслед, Мерри.

– Какое там рано! Поздно, ты хотел сказать! Боюсь, что вызволить Лотто мы уже не успеем, — вздохнул Фродо. — Он болван и негодяй, но мне жаль его.

– Вызволить Лотто? О чем это ты? — поразился Пиппин. — Ты, наверное, хотел сказать — «свергнуть»?

– Сдается мне, ты не до конца понимаешь, что здесь творится, Пиппин, — еще раз вздохнул Фродо. — Лотто все это и в страшном сне не приснилось бы. Он вел себя как дурак и последний мерзавец — и попал в ловушку. В Заселье верховодит не он, а Большие. Это они грабят, «распределяют», всем правят и все портят, как им заблагорассудится, — одно только, что от его имени. Но его именем они будут прикрываться недолго. Лотто, наверное, заперт в Котомке и помирает со страху. Мы должны его освободить или по крайней мере попытаться это сделать.

– Ну, братец, ты убил меня на месте! — воскликнул Пиппин. — В конце наших путешествий я всего ожидал, но только не этого! Биться с полуорками и разбойниками, и где — у себя же в Заселье! А за кого? За Прыща Лотто!..

– Биться? — переспросил Фродо. — Что ж, не исключено, что придется вступить с ними в битву. Но запомните: хоббитов вы убивать не должны, даже в том случае, если кому–то из них взбредет в голову сражаться против нас. Я имею в виду, если эти хоббиты нападут на нас по–настоящему, добровольно, не из–под палки. За всю историю Заселья не бывало еще, чтобы хоббит убил хоббита, и не нам начинать. Лучше, чтобы обошлось вообще без жертв, если получится. Сдерживайте свой пыл и не хватайтесь чуть что за оружие!

– Но если Больших тут много, без драки не обойтись, — возразил Мерри. — Если просто ломать руки и предаваться скорби — ни Лотто, ни Заселья мы не спасем. Вот так–то, дорогой Фродо!

– Напугать их во второй раз будет гораздо труднее, — трезво заметил Пиппин. — Они не ожидали, что им дадут отпор, потому и растерялись. Вряд ли они трубили в рога просто для виду. Наверное, остальные тоже где–то неподалеку. Дай только им собраться вместе — небось живо осмелеют! Придется серьезно подумать, где бы переждать ночь. Нас ведь только четверо, даром что при мечах.

– Придумал! — хлопнул себя по колену Сэм. — Айда к старому Хижинсу! Он живет в конце Южного Переулка. Том не подведет. К тому же у него куча сыновей, и все мои друзья.

– Нет! — не согласился Мерри. — Нельзя нам прятаться и пережидать до утра! Здешние тоже «пережидали», а что получилось? Разбойникам это как раз на руку. Они заявятся к Хижинсу, окружат дом и либо выволокут нас наружу, либо просто спалят вместе с домом. Нет! Так не пойдет. Надо приступать к делу немедля.

– А как? — спросил Пиппин.

– Поднимем восстание, — предложил Мерри. — Нечего откладывать дело в долгий ящик! Надо расшевелить хоббитов! Вы что, не заметили, как они все это ненавидят? Может быть, и есть среди хоббитов один–два законченных негодяя да горстка дураков, которые рады случаю поважничать, но они просто не понимают, чем все это пахнет. Засельчане так долго не ведали ни горя, ни забот, что теперь просто–напросто растерялись и не сообразят — как быть? По–моему, тут хватит искорки, чтобы начался пожар. И люди «Шефа» это понимают. Они попытаются как можно скорее затоптать искорку, чтобы пламя не разгорелось. Времени у нас в обрез. Навести–ка Хижинса, Сэм! Он главный здесь, в округе, и самый надежный. Да поторопись! А я протрублю в роханский рог. Такой музыки здесь еще не слышали!

Друзья вернулись на главную деревенскую площадь. Там Сэм покинул их и галопом помчался по тропинке, которая вела под гору, к дому Хижинсов. Он не успел еще далеко отъехать, когда в воздухе зазвучал чистый голос рога[669]. Далеко над холмами и полями разнесся этот зов, и такая в нем была сила, что Сэм едва не повернул обратно. Пони встал на дыбы и заржал.

– Вперед, малыш! — закричал Сэм. — Мы скоро вернемся!

Тут Мерри сменил мелодию и заиграл старый бэкландский сигнал тревоги, да так, что в домах задрожали ставни:

Вставай! Вставай! Пожар, беда, враги! Вставай!

Враги! Вставай!

За спиной Сэма уже перекликались возбужденные голоса и громко хлопали двери. Впереди, в мутной вечерней мгле, вспыхнули огни; забрехали собаки, послышался топот ног. На полпути Сэм повстречал папашу Хижинса и трех его сыновей — Юнца Тома, Джолли и Ника, бегущих навстречу с топорами в руках. Увидев его, они загородили дорогу.

– Стойте, ребята! Этот не из них, — остановил сыновей фермер. — Ростом совсем как хоббит, только вот разодет не пойми во что… Эй, ты! Кто ты такой и что там стряслось наверху?

– Да это же я, Сэм! Сэм Гэмги! Вернулся я!

Фермер Хижинс подошел вплотную и всмотрелся в его лицо — разглядеть его в сумерках было не так–то просто.

– Точно! — воскликнул он. — Сэма это голос, да и лицо его — один к одному! Встреть я тебя на улице в таком наряде — ей–ей, не узнал бы! Видать, далеко ездил! А мы уже думали — ты погиб…

– А я вот он! — рассмеялся Сэм. — И господин Фродо жив, и друзья его! Это самое и стряслось. Они поднимают мятеж! Мы решили вымести отсюда всех разбойников заодно с их Начальником. Сейчас начнется!

– Вот это дело! — закричал папаша Хижинс. — Значит, раскачались все–таки! У меня уже год как руки чешутся, но наших увальней разве поднимешь? А тут еще жена и дочка на руках… Никогда не знаешь, чего ждать от этих негодяев… Ну, раз так, вперед, ребята! Слыхали? В Приречье мятеж! Надо бежать на подмогу!

– А что будет с госпожой Хижинс и Рози? — забеспокоился Сэм. — Опасно оставлять их одних!

– Они под охраной Нибса, но ты можешь ему помочь, если есть настроение, — ухмыльнулся старый Хижинс и вслед за сыновьями побежал к деревне.

Сэм поспешил к дому. У большой круглой двери, на верхней ступеньке лестницы, поднимающейся из широкого двора, стояли госпожа Хижинс и Рози, а чуть ниже — Нибс с вилами наготове.

– Это я! — прежде чем слезть с седла, закричал Сэм. — Я, Сэм Гэмги! Не пытайся насадить меня на вилы, Нибс! Не выйдет! На мне кольчуга!

Он спешился и взлетел по ступенькам; Рози и ее мать молча смотрели на него, широко раскрыв глаза.

– Добрый вечер, госпожа Хижинс! Привет, Рози! — воскликнул запыхавшийся Сэм.

– Привет, Сэм! — обрела голос Рози. — Где же ты пропадал? Все говорили, что ты сгинул, но я тебя все равно жду — с самой весны. Видно, не слишком ты торопился!

– Может, и так… — смешался Сэм. — Зато сейчас тороплюсь! Мы решили разобраться с чужаками, так что мне надо возвращаться к господину Фродо. Я просто подумал: дай посмотрю, как поживает госпожа Хижинс — и ты, Рози!

– Ничего поживаем, спасибо, — ответила госпожа Хижинс. — Вернее, было бы ничего, если бы не воры и злодеи…

– Ну давай, иди, Сэм, — подтолкнула его Рози. — Говоришь, что все это время только и делал, что присматривал за господином Фродо, а как дошло до опасности, так в кусты — да?

Это было для Сэма чересчур. Чтобы достойно ответить, потребовалось бы не меньше недели, поэтому он промолчал, сбежал вниз и занес уже было ногу в стремя — но тут Рози его догнала.

– В общем, ты выглядишь неплохо, Сэм, — сказала она. — Ну, ступай! Только береги себя, а разберешься с чужаками — сразу возвращайся!

Когда Сэм примчался обратно, деревня была уже, почитай, в сборе. Не считая молодежи, на главной площади собралась добрая сотня взрослых хоббитов — крепких, вооруженных топорами, тяжелыми молотами, длинными ножами и увесистыми дубинками. Некоторые запаслись охотничьими луками. С близлежащих хуторов валил народ.

Хоббиты развели большой костер — просто чтобы стало веселее, но еще и потому, что в числе прочего костры запрещались тоже. К ночи пламя разгорелось жарче. Мерри распорядился, чтобы дорогу с обеих сторон как следует забаррикадировали. Когда подоспевшие шерифы наткнулись на первую загородку, их чуть удар не хватил, но едва до них дошло, чтó происходит, как большинство сорвало перья со шляп и присоединилось к мятежникам. Остальные сочли за лучшее исчезнуть.

Сэм нашел Фродо и друзей у костра: они беседовали со старым Томом Хижинсом, а окружившие их приреченцы восхищенно на них глазели.

– И что дальше? — спрашивал папаша Хижинс.

– Пока не знаю, — отвечал Фродо. — Сперва я должен кое–что уяснить. Сколько в Приречье чужаков?

– Сразу и не скажешь, — задумался Хижинс. — Они все время меняются. По дороге в Хоббитон, в бараках, обычно живет около полусотни. Оттуда они разбредаются по деревням и грабят, то есть, простите, «собирают». Человек двадцать ошивается вокруг Начальника, или Шефа. Так они его зовут — «Шеф». Он сидит в Котомке, но, может, вернее сказать «сидел»: что–то в последнее время его совсем не видно. Честно говоря, он уже недели две как не появлялся, а Большие нас туда и близко не подпускают.

– Но Большие осели не только в Хоббитоне, так ведь? — уточнил Пиппин.

– Если бы! — вздохнул Хижинс. — На юге, в Долгодоле и у Сарн Форда, их, я слышал, тоже немало. Кое–кто из них подвизается в Лесном Углу и в казармах у Перекрестка. О Подвалах уже и не говорю. Подвалы — это старые подземные склады в Мичел Делвинге. Грабители сделали из них тюрьму и бросают туда всех, кто не согласен с их порядками. Но, в общем, вряд ли этих бандюг наберется больше трехсот по всему Заселью! Не исключено, что и трехсот не наберется. Если держаться вместе — мы вполне можем задать им хорошую трепку.

– Они вооружены? — спросил Мерри.

– Только плетьми, ножами и палками. Для грязной работы, которую они делают, достаточно и этого. По крайней мере, другого оружия у них пока никто не видел, — припомнил Хижинс. — Но, боюсь, если дойдет до драки, они могут повытаскивать что–нибудь и пострашнее. По крайней мере, несколько луков у них есть, это точно — они уже пристрелили пару наших.

– Ты слышал, Фродо? — возмутился Мерри. — Я же говорил, что придется с ними биться по–настоящему! Убивать начали они!

– Так, да не совсем, — возразил Хижинс. — Стрелять начали как раз не они, а Тукки. Ваш, господин Перегрин, батюшка сразу отказался гнуть спину перед Лотто. Он сказал, что, дескать, если кто хочет разыгрывать здесь главного, это должен быть законно выбранный засельский Тан, а не какой–то выскочка. Лотто послал к нему своих людей, но даже они его не переубедили. Тукки хорошо устроились — у них глубоченные норы в Зеленых Холмах, Большие Смайлы и все прочее, так что у злодеев руки оказались коротки. Тукки их на свою землю вообще не пускают. А если кто проберется — Тукки травят его, как зверя. Однажды они и впрямь застрелили троих воришек, высматривавших, чего бы украсть. С тех пор бандиты страсть как лютуют. За Тукками ведется слежка. Ни туда, ни оттуда пути нет.

– Ура Туккам! — возликовал Пиппин. — Настало время к ним прорваться! Я отправляюсь в Смайлы. Кто не боится — айда в Туккборо!

Собрав с дюжину молодых хоббитов–наездников, Пиппин поспешил к своим родичам.

– Скоро увидимся! — крикнул он на прощание. — Полями туда верст двадцать, не больше! К завтрашнему утру я приведу вам целую армию Тукков!

Мерри протрубил в рог, и посланцы скрылись в густеющей темноте. Хоббиты одобрительно зашумели.

– Все равно, — говорил тем временем Фродо всем, кто мог его слышать, — я хотел бы, чтобы обошлось без смертоубийства. Я не стал бы убивать даже самых отъявленных разбойников — разве что не будет иного способа спасти жизнь какому–нибудь хоббиту.

– Хорошо! — кивнул Мерри. — Но сюда может с минуты на минуту подвалить банда из Хоббитона. Они ведь не беседовать явятся! Постараемся обойтись с ними повежливее, но надо быть готовыми к самому худшему… Мне пришел в голову один план.

– Прекрасно, — откликнулся Фродо. — Принимай командование!

Тут вернулись запыхавшиеся от бега хоббиты, которых посылали в сторону Хоббитона, на разведку.

– Идут! — кричали они. — Человек двадцать, а то и больше! Только двое почему–то свернули и полями пошли к западу.

– Должно быть, к Перекрестку, за подкреплением, — догадался Хижинс. — Пусть их! Туда чуть ли не двадцать пять верст, и до Хоббитона от Перекрестка столько же. Об этом пока беспокоиться нечего.

Мерри поспешил отдать распоряжения. Папаша Хижинс расчистил улицу и отослал по домам всех, кроме хоббитов постарше, которые были худо–бедно, а вооружены. Ждать пришлось недолго. Вскоре послышались громкие голоса, а затем — топот тяжелых сапог и хохот: баррикады только рассмешили бандитов. В головах у громил и мысли не было, что хоббиты смогут устоять против двух десятков таких, как они.

Хоббиты отодвинули загородку и отошли в сторону.

– Вот спасибочки! — ухмыляясь, раскланялись люди. — А теперь скорее домой, в кроватку, — да поживее, пока мы вас не выпороли!

С этими словами они двинулись дальше, крича что было сил:

– Погасить огни! Все по норам! Не выходить! Если кто вякнет — заберем полсотни ваших и бросим на целый год в Подвалы! По норам! Шеф теряет терпение, учтите!

Никто и не подумал подчиниться. Хоббиты выстраивались за спиной у людей и шагали следом. Наконец бандиты дошли до костра и обнаружили возле огня одинокого фермера Хижинса, который стоял протянув руки к огню и грелся.

– Ты кто такой и что ты, по–твоему, тут делаешь? — грубо окликнул его вожак бандитов.

Папаша Хижинс не торопясь поднял глаза.

– Я у вас хочу об этом же спросить, — сказал он. — Страна эта не ваша, и вас сюда никто не приглашал.

– Да–а? Надо же! А вот тебя, приятель, придется кое–куда пригласить, — съязвил вожак. — Вяжи его, братва! В Подвалы! И дайте ему горяченьких, чтоб не рыпался!

Люди шагнули вперед — и вдруг замерли: вокруг поднялся шум, гам, ропот, и они поняли, что фермер Хижинс не один. Их окружили! На краю освещенного круга плотной стеной стояли хоббиты, около двухсот, и каждый держал в руках оружие.

Мерри шагнул вперед.

– Мы уже встречались, — сказал он вожаку. — Я предупреждал тебя — не попадайся мне больше на глаза! Предупреждаю в последний раз. Учти: ты стоишь на свету и тебя держат под прицелом наши лучники. Если ты осмелишься коснуться этого старика или какого–нибудь другого хоббита — тебя пристрелят на месте. Оружие на землю!

Вожак быстро осмотрелся. Ловушка захлопнулась. Но взять его на испуг было не так–то просто! За его спиной стояло двадцать опытных громил, а хоббитов он знал плохо и не принял угрозу всерьез. Не подумав как следует, он решил идти на прорыв. Чего там! Раз–два и готово!

– Бей их, ребята! — рявкнул он. — Пусть получат хорошенько!

С ножом в левой руке и дубинкой в правой он бросился на оцепление, пытаясь прорваться обратно, на Хоббитонскую дорогу. Замахнувшись дубинкой, он собирался уже обрушить на голову Мерри сокрушительный удар, но не успел. В него вонзилось сразу четыре стрелы, и он упал замертво.

Остальным этого вполне хватило, и они запросили пощады. Чужаков обезоружили, связали одной веревкой и отвели в пустующий дом, ими же и выстроенный. Там их связали по рукам и ногам, заперли на замок и выставили у дверей стражу. Убитого вожака оттащили в сторону и похоронили.

– Делов–то всего ничего! — торжествовал старый Хижинс. — Я же сказал, что мы их одолеем! Просто некому было подтолкнуть нас, вот и все. Как вовремя вы подоспели, господин Мерри!

– Дел еще выше головы, — ответил Мерри. — Если ты подсчитал верно, мы еще и десятой части бандитов не одолели. Но сейчас уже темно. Думаю, со следующим ударом надо обождать до утра. А утром мы первым делом повидаем Начальника.

– А почему только утром? — удивился Сэм. — Еще только шесть часов. Я хочу найти своего Старикана. Дядюшка Хижинс, вы знаете, где он? И как ему живется?

– Живется ему не особенно хорошо, но и не очень плохо, — ответил Хижинс. — Видишь ли, они перекопали Отвальный Ряд, и Старикана это здорово подкосило. Теперь он обитает в одном из этих самых домов, новых, что понастроили люди Начальника, когда еще чем–то занимались в промежутках между поджогами и разбоем. Это в полутора верстах от Приречья. При случае он ко мне заглядывает, и я его подкармливаю, как могу. Другим хуже приходится. Хотя подкармливать — это против правил… Вообще говоря, я хотел взять его к себе, но они не разрешили.

– Уж вот спасибо вам так спасибо, господин Хижинс, — просиял Сэм. — Век буду помнить вашу доброту! Но я все равно хочу его скорее найти. Начальник и этот самый Шарки, о котором они говорили, за ночь еще могут невесть чего натворить!

– Тебе виднее, Сэм, — согласился Хижинс. — Выбери себе в помощники кого–нибудь из моих ребят и тащи Старикана Гэмги ко мне. В Хоббитон лучше не заходить. Джолли покажет тебе одну тропку…

Сэм исчез. Мерри назначил дозорных следить за окрестностями и поставил на ночь стражу у баррикад. Сам же он вместе с Фродо отправился в дом Хижинсов. Семья сидела на кухне, теплой, уютной, и Хижинсы из вежливости немного порасспрашивали Мерри и Фродо об их путешествиях, но ответы выслушивали вполуха — события в Заселье волновали их гораздо больше.

– Заварил кашу не кто иной, как Прыщ, — так мы его называем, — рассказывал Хижинс. — Только вы отъехали, сразу и началось. У него уже и тогда в голове дурь завелась, у Прыща. Похоже, он хотел прикарманить все Заселье, а потом командовать нами налево и направо. Скоро выплыло, что деньжат у него накопилось больше, чем могло бы пойти ему на пользу; но он продолжал хапать, хотя откуда к нему текли деньги — неизвестно. Он скупал мельницы, пивоварни, трактиры, хутора, плантации курительного зелья. Сэндиманову мельницу, например, он купил еще до того, как переехал в Котомку… А начинал он в Южном Пределе — от отца ему досталось много недвижимости. Поговаривали, что наш дружок, не делая шума, уже года два сбывает лучший долгодольский лист за границу. А в конце прошлого года Прыщ осмелел и начал вывозить добро целыми обозами — уже не только лист, а много всякой всячины. Это сразу больно ударило по Заселью. А тут зима на носу… Наши было осерчали, но у него нашелся свой ответ. Понаехала уйма людей на громадных телегах — по большей части все разбойники да грабители: одни нагрузили телеги добром и уехали, другие остались в Заселье. Не успели мы оглянуться, как от них продыху не стало. Они валили деревья, копали землю, возводили дома и казармы — в общем, что хотели, то и делали. Сначала, коли они что брали или портили, Прыщ раскошеливался, но вскоре ему это надоело, а они расхаживали с важным видом и тащили все, что понравится. Народ зашумел, но как–то вполголоса. Старый Уилл Бургомистр пошел к Прыщу с протестом, но даже до Котомки не добрался. Бандиты схватили его и заперли в Мичел Делвингских Подвалах. Там он и посейчас. Не успел отойти Новый Год, как Прыщ, видя, что мы остались без Бургомистра, объявил себя Начальником шерифов, а потом и просто «Начальником», и вконец распоясался. Если кто–нибудь начинал, по его словам, «заноситься» или «высовываться», то следовал прямиком за Уиллом. И пошло–поехало! Курева совсем не осталось — только для людей. Потом оказалось, что Начальника, видите ли, тошнит от пива, и все трактиры сразу же позакрывались. Пиво теперь есть только для людей Начальника… Ну так вот. Еды становилось все меньше и меньше, Правил — все больше и больше. Только изредка удавалось что–нибудь припрятать и не выдать ворюгам, а те грабили кто во что горазд — якобы ради какого–то «справедливого распределения». Это значит, что им доставалось от пуза, а нам — шиш, за исключением той малости, что раздают в Полицейских Участках. Только это все обычно несъедобно. Попробуй перевари такую гадость!

– А кто такой Шарки? — насторожился Мерри. — Помнится, кто–то из них поминал это имя.

– Главный бандюга, наверное, — пожал плечами Хижинс. — Сперва мы о нем услышали, когда собирали последний урожай, в конце сентября. Мы его не видели, но, говорят, он тоже сидит в Котомке. Я так понимаю, что за Начальника сейчас он. Остальные ему в рот смотрят. А приказы у него по большей части немудреные: грабь, жги, ломай! Теперь вот и до смертоубийства дошло. Во всем этом и смысла–то уже никакого нет, даже плохого. Срубят дерево и бросят, сожгут дом, а нового не построят… Возьмите хотя бы мельницу Сэндимана. Прыщ снес ее, едва только перевез в Котомку свое барахло. Затем он привел целую толпу грязных свирепых громил. Они построили ему новую мельницу, больше прежней, и напичкали ее всякими колесиками да заграничными финтифлюшками. Но в восторг пришел только дурень Тэд. Он по–прежнему работает при мельнице — чистит у ихних машин колесики. А его отец, между прочим, был мельником и сам распоряжался хозяйством… Так вот, Прыщ затеял все это ради того, чтобы молоть больше и быстрее. Остальные мельницы он тоже все перестроил. Но если нет зерна, из чего муку–то молоть? А зерна больше не стало — сколько на старую мельницу возили, столько будут и на новую возить. Да что там «столько же» — с тех пор, как за дело взялся Шарки, они вообще молоть перестали. Но мельница почему–то работает как ни в чем не бывало! Гром, стук, труба дымит, вонь страшная — словом, в Заселье теперь даже ночью нет покоя. Потом, они нарочно сливают в Реку всякую пакость, и теперь ниже по течению воду пить нельзя — а ведь Река течет прямиком в Брендивин… В общем, если они решили превратить Заселье в пустыню, то таким манером они скоро своего добьются. Я вам вот что скажу: Прыщ тут ни при чем. Это все Шарки, помяните мое слово.

– Вот–вот, — вмешался Юнец Том. — Даже старуху мать Прыща арестовали, эту, как ее, Лобелию, а Прыщ ее очень любил — один только он и любил, наверное… Ребята из Хоббитона видели, как это было. Идет себе Лобелия из Котомки со своим старым зонтиком под мышкой. А навстречу ей поднимается здоровая такая телега с чужаками. Лобелия и спрашивает: «Вы куда это?» — «В Котомку». — «Зачем?» — «Поставить Шарки пару сарайчиков». — «А кто вам разрешил ставить там сарайчики?» — «Шарки и разрешил, — говорят они. — Отвали с дороги, старая перечница!» А она: «Вот я вам покажу Шарки, ворье поганое!» — и ну молотить вожака зонтиком. А ведь этот громила раза в два выше ее! Ну, они взялись, скрутили ее и бросили в Подвалы, даром что старуха. В Подвалах много таких, по ком мы, честно говоря, больше скучаем, чем по Саквильше, но от правды никуда не денешься — она держалась молодцом, не то что иные!

Тут в кухню ввалился Сэм со своим Стариканом. Старший Гэмги с виду не особенно изменился — только оглох немного.

– Добрый вечер, господин Бэггинс! — приветствовал он Фродо. — С приездом вас! Рад, что вы целы! Только вот зуб у меня на вас, если можно так выразиться, уж простите меня за нахальство. Не следовало вам продавать Котомку! Я вам это сразу сказал. С этого и пошли все безобразия. Пока вы путешествовали по заграницам и гоняли по горам каких–то там Черных Людей, если не врет мой Сэм, — только зачем вам это надо было, вот вопрос! — так вот, пока вы шастали не пойми где, грабители перекопали Отвальный Ряд и попортили всю мою картошку!

– Мне очень жаль, господин Гэмги! — пособолезновал Фродо. — Но я вернулся и сделаю все, чтобы возместить убытки!

– Лучше не скажешь, — одобрил Старикан. — Господин Фродо Бэггинс — благородный хоббит, я это говорил раньше и теперь скажу, хотя это относится не ко всем Бэггинсам — уж вы меня простите. Как там мой Сэм — не осрамился? Вы им довольны?

– Весьма и весьма, господин Гэмги, — улыбнулся Фродо. — Более того, ваш Сэм стал знаменитым, и теперь от моря и до моря, даже за Великой Рекой, слагают песни про его геройские подвиги!

Сэм залился краской и бросил на Фродо благодарный взгляд: у Рози сияли глаза, и она нежно улыбалась Сэму.

– Что–то не верится, — не сдавался Старикан. — Хотя по одежде сразу видать, что он среди чужаков терся. Куда делся его жилет? Может, железо дольше не снашивается, но я бы на себя такой штуки ни за что не нацепил, уж вы меня простите!

Семейство Хижинсов и гости встали чуть свет. Ночью все было тихо, но днем следовало ожидать неприятностей.

– Кажется, в Котомке никого из разбойников не осталось, — говорил Хижинс. — Но с Перекрестка в любое время может нагрянуть другая банда.

Сразу после завтрака в дверь постучал гонец из Туккборо. Он был в приподнятом настроении.

– Тан взбаламутил всю округу, — сообщил он. — Весть разнеслась, как лесной пожар. С бандитами, которые следили за Туккборо, покончено, а кто смог унести ноги, тот удрал на юг. Тан погнался за ними, чтобы не дать им собраться вместе, а господина Перегрина послал сюда и дал ему ребят в подмогу.

Следующая новость была менее приятной. Около десяти часов утра на ферме появился Мерри; за всю ночь он так и не прилег.

– Они уже в шести верстах от нас, — сказал он. — Целая орава. Идут от Перекрестка, и по дороге к ним присоединяются новые. Набралась почти сотня. Эти бандюги поджигают все, что попадается на пути!

– Да, эти идут не разговоры разговаривать, эти нас всех перережут, если получится, — кивнул фермер Хижинс. — Если Тукки их не обгонят, нам придется куда–нибудь спрятаться и стрелять без предупреждения. Кажется, без потасовки на этот раз не обойтись, господин Фродо!

Но Тукки успели. Вскоре они стройной колонной показались на дороге, ведущей из Туккборо, с Зеленых Холмов. Пиппин собрал к себе под начало добрую сотню своих родичей. Теперь у Мерри было под рукой достаточно крепких, надежных хоббитов. Разведчики сообщили, что Большие держатся вместе и не рассеиваются. Люди узнали, что в стране бунт, — и, очевидно, рассчитывали подавить его без всякой жалости, начав с Приречья как главного очага беспорядков. Вид у них, по словам разведчиков, был устрашающий, но, по–видимому, предводителя, который смыслил бы в военном деле, у бандитов не было. Они махнули рукой на всякую осторожность и, судя по всему, играют теперь в открытую.

Мерри быстро изложил свой план.

Грохоча сапогами, разбойники вышли на Западный Тракт и, не останавливаясь, свернули на Приреченскую дорогу, которая шла в гору меж двух высоких склонов с приземистыми изгородями, тянувшимися поверху. Но за поворотом, примерно в полуверсте от Тракта, банда натолкнулась на серьезное препятствие — баррикаду из опрокинутых вверх колесами старых телег. Это остановило карателей: они перевели взгляд выше — и увидели, что вдоль изгородей, с обеих сторон дороги, выстроились хоббиты. В это время за их спинами спешно возводился заслон из телег, заранее спрятанных неподалеку. Путь назад оказался закрыт. Сверху прозвучал голос Мерри.

– Вы в западне, — возвестил он. — Ваши хоббитонские приятели тоже попали в ловушку. Кончилось это тем, что одного мы пристрелили, остальные сидят связанные. Оружие на землю! Отступить на двадцать шагов! Сесть и не двигаться! Попытка к бегству будет стоить вам жизни.

Но разбойники сдаваться не торопились. Правда, несколько человек опустились было на землю, но остальные быстро вправили им мозги и заставили встать. Десятка два бросилось обратно — на телеги. Шестерых застрелили на месте; остальные, убив двух хоббитов, прорвались и бросились в сторону Лесного Угла. Двое упали, настигнутые стрелами. Мерри протрубил в рог; издалека ответили.

– Далеко не уйдут, — успокоил Пиппин. — Тут везде наши.

Бандиты, оставшиеся в западне, — около восьмидесяти человек — полезли вперед через баррикаду и вверх по склонам. Хоббитам пришлось натянуть тетивы и взяться за топоры. Но самым сильным и отчаянным головорезам все–таки удалось взобраться по западному склону, где они бросились в яростную атаку, стараясь убить побольше хоббитов, — теперь это было для них важнее, чем прорваться. Несколько бойцов из отряда защитников упали мертвыми, остальные дрогнули, но тут Мерри и Пиппин, дравшиеся на другой стороне, перебежали через дорогу и пришли на помощь. Мерри сам зарубил главаря разбойников[670] — огромного косоглазого громилу, смахивавшего на орка. Подоспели другие бойцы, и оставшиеся люди во мгновение ока были окружены широким кольцом лучников.

Наконец бой закончился. На поле осталось больше семидесяти бандитов, около дюжины удалось взять в плен. Девятнадцать хоббитов погибло, около тридцати получили раны. Мертвых бандитов перенесли на телеги, отвезли к старому песчаному карьеру, находившемуся неподалеку, и похоронили. С тех пор место это стало называться Разбойничьей Ямой. Павших в бою хоббитов погребли в общей могиле, на одном из придорожных склонов; позже в этом месте установили большой памятный камень, а вокруг камня разбили сад. Так закончилась Приреченская битва 1419 года — последняя битва, случившаяся на засельской земле, и единственная со времен достопамятного сражения при Зеленополье на окраине Северного Предела в 1147 году. Хотя Приреченская битва, к счастью, обошлась без большой крови, она составила в Алой Книге целую главу[671]. Имена тех, кто принял в ней участие, были записаны на отдельном Свитке, и у засельских историков вошло в обычай заучивать этот список наизусть. Кстати сказать, с тех пор род Хижинсов прославился и быстро пошел в гору. Но сколько ни переписывался Свиток, его неизменно возглавляли Главнокомандующие Приреченской битвы — Мериадок и Перегрин.

Фродо на поле битвы тоже присутствовал, но меча так и не обнажил[672]. Главным образом он увещевал тех хоббитов, которые, потеряв голову от ярости при виде павших товарищей, рвались прикончить сдавшихся в плен грабителей. После битвы, когда были отданы все необходимые приказы, он вместе с Мерри, Пиппином и Сэмом вернулся на ферму к Хижинсу. Покончив с несколько запоздалым обедом, четверо друзей откинулись на спинки стульев, и Фродо со вздохом произнес:

– Что же, настало, кажется, время заняться «Начальником».

– Истинная правда! И чем скорее, тем лучше, — подтвердил Мерри. — Только миндальничать с ним нечего. Он должен понести кару за то, что привел сюда чужаков, и за все беды, которые они у нас натворили.

Старый Хижинс на всякий случай взял с собой в Котомку дюжины две самых крепких и ловких хоббитов.

– Мы не знаем наверняка, есть там охрана или нет, — сказал он. — Можно только гадать…

И они направились в сторону Котомки. Фродо, Сэм, Мерри и Пиппин возглавили отряд.

Это были одни из самых тяжелых минут в их жизни. Сначала впереди замаячила уже виденная ими прежде несуразная труба. Когда же отряд приблизился к старой заречной деревеньке и вступил на улицу, обставленную рядами безобразных бараков, новая мельница, сооружение хмурое и грязное, открылась перед хоббитами во всей своей красе. Она представляла собой гнусного вида кирпичный куб, перегородивший Реку от берега до берега и выпускавший в нее дымящуюся вонючую жижу. Ну а у Приречного Тракта не осталось ни одного дерева…

Когда же хоббиты перешли через мост и посмотрели на Холм — им осталось только ахнуть. Даже Сэм, который никогда не забывал видения в Зеркале Галадриэли и готовился к худшему, такого не ожидал. Старый амбар на западной стороне был снесен, на его месте стояли ряды каких–то черных просмоленных будок. Каштанов на Холме не осталось вовсе. Склоны были разрыты, живые изгороди вырваны с корнем. На голой, вытоптанной площадке, красовавшейся на месте бывшей лужайки, беспорядочно теснились большие телеги. Отвальный Ряд превратился в зияющий карьер для добычи песка и гравия. Из–за сараев нельзя было разглядеть даже входа в Котомку.

– Срубили! — в отчаянии закричал Сэм, показывая на полянку, где Бильбо произнес некогда свою Прощальную Речь. — Они срубили наше Праздничное Дерево!

Мертвое дерево, изрубленное топорами, лежало на земле. Этого Сэм вынести уже не мог и разрыдался.

Однако смех, раздавшийся неподалеку, вмиг осушил его слезы. Из–за низкого забора, опоясывающего двор мельницы, выглядывал мрачно ухмыляющийся хоббит с грязным лицом и черными от копоти руками.

– Что, Сэм, не по вкусу? — поинтересовался хоббит. — Так я и знал. Слабаком ты был, слабаком и остался. Что ж ты не уплыл на одном из тех кораблей, о которых рассказывал? Я думал, ты давно уже плывешь себе, плывешь… Что ж ты вернулся? Здесь теперь баклуши бить не положено.

– Оно и видно, — сквозь зубы процедил Сэм. — Столько работы, что даже умыться некогда. Знай цельный день без роздыху стой да стенку подпирай, а то далеко ли до беды — упадет ведь! Учти, Сэндиман, кое–кто заплатит мне за все это безобразие, так что советую придержать язык — а то кошелька не хватит!

Тэд Сэндиман сплюнул через забор:

– Прям! Да ты меня и пальцем не тронешь, ясно? Я — друг Шефа. Если будешь вякать, он тебя сам тронет, да так, что тебе не поздоровится!

– Не спорь с дураком, Сэм, — вмешался Фродо. — От души надеюсь, что мало кто из хоббитов опустился до такой степени. А если это не так, то большего зла люди нам причинить не могли.

– Ты нахал и грязнуля, Сэндиман, — добавил Мерри. — К тому же ты сильно просчитался! Видишь ли, мы идем выкуривать твоего любимого Шефа из его норки. С его людьми мы уже разделались.

У Тэда отвисла челюсть. Ему только теперь попались на глаза остальные — отряд по знаку Мерри уже вступил на мост. Сэндиман бросился обратно на мельницу, выскочил оттуда с рогом в руках и затрубил что было мочи.

– Пожалей глотку, — рассмеялся Мерри. — У меня есть игрушка получше твоей.

Он поднес к губам серебряный рог и дунул в него. Чистый, звонкий голос рога зазвенел над Холмом, и изо всех нор, домишек и обшарпанных сараев с радостными криками повалили хоббиты. Ликуя и приветствуя освободителей, они тут же пристраивались в хвост отряда.

Взойдя на Холм, хоббиты остановились. Фродо и его друзья пошли к Котомке одни. Вот наконец и усадьба, которую они так любили когда–то!.. Сад был застроен будками и сараями, причем некоторые стояли вплотную к старым окнам, что глядели на запад, и загораживали весь свет. Куда ни глянь — всюду громоздились груды мусора. Двери стали пестрыми от царапин; шнурок от звонка висел бесполезной веревочкой. Впрочем, и на стук никто не ответил. Наконец друзья налегли на створки — и те подались. Они вошли внутрь. В норе стоял запах гнили и плесени, во всех комнатах царил пыльный беспорядок — не похоже было, чтобы тут кто–нибудь жил в последнее время.

– Где же прячется этот злосчастный Лотто? — недоуменно спросил Мерри, когда они обыскали все комнаты до единой и не нашли никого, кроме крыс и мышей. — Может, позвать остальных и обыскать сараи?..

– Здесь, пожалуй, хуже будет, чем в Мордоре! — пробормотал Сэм. — По–своему даже гораздо хуже! Здесь Мордор приходит прямо к тебе в дом, и попробуй–ка вытерпи это! Ведь это твой дом, и ты помнишь его совсем другим…

– Да, это Мордор, — подтвердил Фродо. — Это его дела. Ведь Саруман работал на Мордор даже тогда, когда ему представлялось, что он старается для себя. То же самое происходило и с теми, кого он сам обвел вокруг пальца, — как, например, с Лотто.

Мерри с ужасом и отвращением огляделся.

– Давайте уйдем! — взмолился он. — Знал бы я, чтó он сделает с нашим Засельем, я бы этот кисет в глотку ему забил — ей–же–ей!

– Ничуть не сомневаюсь! Но этого не случилось — и хорошо, что не случилось, а то я не смог бы поздравить вас с возвращением!

У дверей стоял Саруман, веселый и отъевшийся. Глаза его блестели от злобы: он явно забавлялся.

Внезапно Фродо понял.

– Шарки! — воскликнул он.

Саруман рассмеялся:

– А, значит, ты уже слышал это прозвище? В Исенгарде этим именем меня называли все мои рабы. Видимо, в знак большой любви. Но кажется, ты не ждал встретить меня здесь?

– Не ждал, — ответил Фродо. — Хотя мне следовало бы догадаться раньше. Мелкие пакости да низкие козни — Гэндальф предупреждал меня, что на это у тебя пороху еще хватит!

– И с избытком, — раскланялся Саруман. — Только почему же мелкие? Ах, как вы меня рассмешили, вельможные вы мои хоббитята, когда я повстречал вас в компании важных персон, — какие вы были напыщенные, гордые, фу–ты ну–ты! А сколько самодовольства! Вы–то думали, что вам уже ничто не грозит, что вы удачно выкарабкались и вам остается только весело доехать до родного домика и зажить там себе на радость, в тишине и покое. Жилище Сарумана может лежать в руинах, Сарумана можно выгнать, но ваш дом и пальцем не тронь! А если кто тронет — ничего страшного! Гэндальф обо всем позаботится! — Саруман снова рассмеялся и продолжал: — О нет, только не он! Отслужившую вещь он хранить не будет. С глаз долой — из сердца вон! И нет чтобы вам сразу об этом догадаться! Нет, вам надо было цепляться за него до последнего, и праздновать лодыря, и молоть языком, пока дорога домой не оказалась для вас вдвое длиннее! Ну что ж, подумал я, если эти хоббиты такие ослы, они заплатят мне сторицей! Будь у меня побольше времени да побольше людей — урок вышел бы нагляднее. Но кое–что я все–таки успел. Вам и за всю жизнь не исправить того, что я сделал с вашим Засельем! А я буду вспоминать об этом и утешаться.

– Если ты находишь в этом утешение — что ж! — ответил Фродо. — Но мне жаль тебя. Боюсь, что утешаться тебе придется только воспоминаниями. Уходи отсюда немедленно и никогда не возвращайся!

Влившиеся в отряд хоббиты из соседних деревень заметили Сарумана, когда он выскользнул из двери одного из сараев по соседству. Теперь они толпились у порога Котомки. Услышав слова Фродо, многие возроптали:

– Что ж мы, так его и отпустим? Да его убить мало! Это же отъявленный злодей и душегуб! Смерть ему!

Саруман оглядел гневные лица хоббитов и улыбнулся.

– «Смерть! Смерть!» — передразнил он. — Убейте меня, мои храбрые хоббиты, убейте, если думаете, что вас тут для этого достаточно! — Он гордо выпрямился и вперил в толпу мрачный взгляд своих черных глаз. — Вы думаете, если я утратил все, чем обладал раньше, я уже не волшебник? Ошибаетесь! Поднявший на меня руку будет проклят навеки! А если моя кровь оросит землю Заселья — ваши сады зачахнут и уже никогда более не возродятся!

Хоббиты попятились. Но Фродо остановил их:

– Не верьте ему! Он потерял волшебную силу. Все, что у него осталось, — это голос: ему нетрудно будет вас напугать и обмануть, если вы не воспротивитесь. И все же я против убийства. Он отомстил, теперь отомстим мы… Что в этом пользы? Местью ничего не исправишь. Уходи, Саруман, да поторапливайся!

– Эй, Червяк! — закричал Саруман.

Из ближнего сарая появился Червеуст — и крадучись, чуть ли не на четвереньках, как побитая собака, приблизился к Саруману.

– Пошли отсюда, Червяк! — толкнул его Саруман. — В дорогу! Эти вельможные господа, эти благородные принцы не желают нас больше видеть. Давай, трогай!

Саруман повернулся и направился прочь. Червеуст, припадая к земле, засеменил рядом. Наконец Саруман поравнялся с Фродо; вдруг в руке его сверкнул кинжал, и он нанес Фродо быстрый удар в грудь. Острие скользнуло по кольчуге, которую Фродо по–прежнему носил под одеждой, и погнулось. Дюжина хоббитов во главе с Сэмом с криками кинулись к злодею и опрокинули его на землю. Сэм выхватил меч.

– Нет, Сэм, — остановил его Фродо. — Не убивай его! Все равно не убивай! Ведь он меня даже не поцарапал. Да и в любом случае я не хочу, чтобы его убили, когда он так обозлен! Некогда он был славен и велик. Он принадлежал к благородному братству волшебников, и не нам вершить расправу над ним. Он пал, и поставить его на ноги мы бессильны. Но какой бы ни была глубина его падения — я бы его пощадил. Может, он когда–нибудь обретет исцеление?

Саруман поднялся и с удивлением уставился на Фродо. В его глазах читались уважение и ненависть.

– А ты стал взрослым, невеличек, — промолвил он. — Да, да, по–настоящему взрослым. Ты мудр и жесток. Ты обобрал меня, лишив мое отмщение сладости, и я ухожу с горечью в сердце, потому что своим поступком ты превратил меня в должника. Ненавижу — и тебя, и твое великодушие! Но делать нечего. Я уйду и больше не потревожу тебя. Но не жди, что я пожелаю тебе здоровья и долгих лет жизни! Ни того ни другого у тебя не будет — но уже не по моей вине. Я только предсказываю.

Он побрел прочь, и хоббиты дали ему пройти — но так крепко сжали оружие, что у них побелели костяшки пальцев.

Червеуст, немного поколебавшись, двинулся за своим хозяином.

– Червеуст! — позвал его Фродо. — Тебе вовсе не обязательно идти вместе с ним! Ты не сделал мне никакого зла. Оставайся! Отдохнешь, поправишься — а потом сам решай, что тебе делать.

Червеуст остановился и взглянул на Фродо; казалось, ему хотелось остаться. Саруман обернулся.

– Никакого зла? — проскрипел он. — О, что это я, конечно же, никакого! Когда он выбирался из своей конуры по ночам, он, без сомнения, просто любовался звездами. Мне, кстати, послышалось, будто кто–то спрашивал, где скрывается несчастный Лотто. Ты ведь можешь им показать, а, Червяк? Не стесняйся!..

Червеуст согнулся в три погибели и завыл:

– Нет, нет!

– Ну тогда я сам, — вздохнул Саруман. — К сожалению, Червяк зарезал его — зарезал вашего бедного маленького друга, вашего драгоценного Шефа и Начальника. Или я ошибаюсь, а, Червяк? Я полагаю, что он убил его, когда тот мирно спал[673]. Надеюсь, что тело предано земле. Хотя тут могут возникнуть сомнения. В то время Червяк сильно голодал… Нет, нет, он далеко не такая невинная овечка, как вы думаете. Для вас же лучше будет, если вы оставите его мне.

В налитых кровью глазах Червеуста зажглась бешеная ненависть.

– Это ты мне велел! Ты заставил меня это сделать! — прошипел он.

– Конечно! Ты ведь всегда слушаешься Шарки, правда, Червяк? — недобро засмеялся Саруман. — Так вот, на этот раз Шарки велит тебе следовать за ним.

Он пнул припавшего к земле Червеуста ногой в лицо, повернулся и зашагал прочь. Но тут случилось непредвиденное. Выхватив откуда–то припрятанный нож, Червеуст взвился с земли, подобно дикому псу бросился на Сарумана и, откинув назад голову чародея, полоснул его ножом по горлу. Затем, отпрыгнув, убийца с воплем помчался вниз по дороге. Прежде чем Фродо успел прийти в себя и промолвить хоть слово, зазвенели три тетивы и Червеуст упал мертвым.

К удивлению и ужасу всех, кто находился рядом, тело Сарумана начал обволакивать сероватый туман[674]; медленно, словно дым от костра, туман этот поднялся высоко в небо и образовал в воздухе над Холмом подобие бледной, размытой фигуры. Фигура с мгновение повисела над головами хоббитов, повернувшись лицом к западу; но с запада дохнуло холодным ветром, туманная фигура изогнулась — и со вздохом рассеялась.

Фродо смотрел на распростертое у его ног тело с жалостью и ужасом. В убитом внезапно проступили следы разложения, словно смерть настигла его уже много дней назад. Тело на глазах съежилось; лицо сморщилось и превратилось в лоскутья кожи, легко отстающие от жутко оскалившегося черепа. Фродо поднял валявшийся рядом грязный плащ, накрыл им останки чародея и отвернулся.

– Вот и все, — сказал Сэм. — Скверный конец… Я предпочел бы этого не видеть. Но хорошо все–таки, что мы избавились от этой парочки!

– И Войне конец. Самый последний конец и, надеюсь, настоящий! — прибавил Мерри.

– Я тоже на это надеюсь, — отозвался Фродо и вздохнул. — Это был последний удар. Но кто бы мог подумать, что он настигнет нас именно тут, у дверей Котомки! Многого я чаял, многого страшился — но такого не ожидал!

– Я бы это концом называть не стал, — мрачно заметил Сэм. — Надо сперва расчистить все здешнее безобразие, а потом радоваться. А времени мы на это ухлопаем уйму, и попотеть придется, как никогда в жизни…

Глава девятая.СЕРАЯ ГАВАНЬ

Чтобы привести Заселье в прежний вид, хоббитам действительно пришлось попотеть — но времени на обустройство ушло гораздо меньше, чем думал Сэм. На следующий день после битвы Фродо поехал в Мичел Делвинг освобождать узников, томившихся в Подвалах. Среди первых он обнаружил там несчастного Фредегара Булджера, которому прозвище Пончик теперь уже никак не подходило. Разбойникам удалось выкурить из–под земли руководимый Пончиком отряд мятежников, засевший в норах между Барсучьими Ямами и Скари[675].

– Эх, бедолага! Уж лучше бы ты отправился тогда с нами! — вырвалось у Пиппина, когда Булджера вынесли на свет.

Сам Фредегар так ослаб, что не мог сделать и шагу. Услышав голос Пиппина, он открыл один глаз и попытался изобразить на лице бодрую улыбку.

– Это что еще за юный великан с луженой глоткой? — прошептал он одними губами. — Неужели малютка Пиппин?! Слушай, какого размера у тебя теперь шляпа, а?

Нашли и Лобелию. Бедняжка! Ее вызволили из темной, узкой камеры, и стало видно, что она превратилась в старуху — вконец исхудала, одряхлела… Тем не менее гордая страдалица захотела выйти из Подвалов сама, без посторонней помощи. Когда она появилась на пороге, опираясь на руку Фродо и крепко сжимая знаменитый зонтик, — толпа так дружно завопила и зааплодировала, что Лобелия даже прослезилась. Впервые в жизни ей довелось испытать, что такое всеобщие любовь и признание. Но известия о гибели Лотто она перенести не смогла и в Котомку возвращаться не стала. Усадьба была возвращена Фродо, а сама Лобелия поселилась у своих родственников Перестегинсов на хуторе Выдолбы.

На следующий год весной бедняжка умерла — как–никак, ей было больше ста лет! Ее завещание донельзя удивило и тронуло Фродо: Лобелия отказала ему все свое состояние и в придачу состояние Лотто, с тем чтобы Фродо потратил деньги на помощь хоббитам, лишившимся крова за минувший беспокойный год. Многолетний семейный раскол закончился миром.

Старый Уилл Белоног попал в Подвалы самым первым, поэтому теперь, несмотря на то что его обижали меньше других, ему прежде всего требовалось усиленное питание — облик Бургомистра должен был соответствовать занимаемой должности! А пока господин Белоног восстанавливал форму, Фродо дал согласие выступать его полномочным представителем. Сделал он в этой роли только одно заметное дело — ограничил обязанности шерифов и уменьшил их отряды.

Мериадок и Перегрин взяли на себя труд выследить всех чужаков, оставшихся в Заселье, и вскоре вернулись с победой. Узнав о битве в Приречье, большинство южан бежало, и отряды Тана не встретили почти никакого сопротивления. К Новому Году последние разбойники, укрывшиеся в лесу, были окружены, и те из них, кто сдался сам, были помилованы; хоббиты проводили их до границ и выдворили за пределы страны.

Работы по расчистке Заселья набирали ход, и Сэм окунулся в них с головой. Когда требуется и при желании хоббиты могут трудиться как пчелки. Вот и теперь в Заселье отыскались тысячи рук, готовых взяться за дело, — от маленьких, но ловких девчоночьих и мальчишечьих до морщинистых, задубелых, стариковских. Ко дню Юла все новые казармы для полицейских, а с ними и остальные творения «людей Шарки» раскатали по бревнышку. При этом ничего не пропало — все пошло на укрепление и ремонт старых норок, особенно кирпичи: благодаря кирпичам в норках стало уютнее и суше. А в амбарах, сараях и заброшенных норах отыскались изрядные запасы еды, утвари и пива — особенно в туннелях под Мичел Делвингом и старых каменоломнях в Скари: те просто ломились от разного добра, так что праздник Зимнего Юла[676] удалось встретить куда веселее, чем рассчитывали засельчане.

Прежде всего — еще даже новую мельницу не успели снести — были расчищены Холм, Котомка и Отвальный Ряд. Свежевырытый песчаный карьер засыпали и разровняли, а на его месте разбили большой зимний сад. В южном склоне вырыли новые норы и выложили их изнутри кирпичом. Старикан Гэмги водворился в норке под номером три и с тех пор частенько повторял, не заботясь о том, слушают его или нет:

– Плох тот ветер, который никому не приносит ничего хорошего. Я всегда это говорил! Но все хорошо, что кончается лучше, чем начиналось!

Разгорелся небольшой спор — как лучше назвать эту новую улицу? Думали о Цветущем Битвище и о Лучших Смайлах, но в конце концов, не изменив хоббичьему здравому смыслу, улицу назвали просто — Новая. Ну а что до известного прозвища Тупик Шарки, то это не более чем шутка, бытовавшая одно время в Приречье.

Больше всего пострадали засельские деревья: по приказу Шарки узурпаторы оставили Заселье совсем без зелени. Во всех Четырех Пределах деревья были безжалостно вырублены, и хоббиты переживали эту утрату тяжелее всего. Беда была в том, что такие раны долго не заживают, и Сэм понимал, что теперь, наверное, только его правнуки увидят Заселье таким, каким оно было прежде.

И вдруг в один прекрасный день — раньше Сэм был слишком занят, чтобы вспоминать о своих путешествиях, — он подумал о шкатулке, которую подарила ему Галадриэль. Он достал подарок, показал остальным Путешественникам (так их теперь называли все) и спросил их совета.

– А я все думаю — когда ты про нее вспомнишь? — сказал Фродо. — Открой же ее поскорее!

В шкатулке серела пыль, мелкая и мягкая, а в пыли лежал одинокий серебристый орешек.

– И что теперь? — спросил Сэм.

– Выбери ветреный день, развей пыль на все четыре стороны и дай этой штуке сделать свое дело, — предложил Пиппин.

– Тогда мы не узнаем, что из этого получилось, — вздохнул Сэм.

– Выбери какое–нибудь одно местечко и проверь на нем, — посоветовал Мерри.

– Госпоже Галадриэли вряд ли понравится, если я потрачу ее подарок на свой собственный сад, — рассудил Сэм. — Не один ведь я пострадал — по всем ударило.

– Тогда работай головой! Пусти в ход весь свой опыт! А когда сделаешь все, что сможешь, — используй подарок Владычицы. Пусть он поможет тебе и улучшит твою работу, — предложил Фродо. — Но не будь транжирой. Здесь не так много пыли, а ведь, наверное, каждая пылинка очень важна!

Тогда Сэм поступил так: там, где раньше стояли особенно красивые или особенно дорогие засельчанам деревья, он посадил по саженцу, оставив у корней каждого по драгоценной пылинке. Он обошел все Заселье, но никто не обижался на него за то, что больше всего времени он проводил в садах Хоббитона и Приречья. Когда работа была закончена, в шкатулке еще оставалась щепотка пыли; с ней Сэм отправился к Межевому Камню, который стоял, считай, в самом центре Заселья, и, благословив остатки пыли, развеял их по ветру. Ну а серебристый орешек он посадил на Праздничной Поляне перед входом в Котомку, на том самом месте, где росло некогда знаменитое дерево. Что–то теперь здесь вырастет?.. Всю зиму Сэм воспитывал в себе терпение, стараясь не бегать туда по три раза на дню, высматривая, нет ли чего новенького.

То, что случилось весной, превзошло самые смелые ожидания Сэма. Саженцы все до единого принялись и пошли в рост, да так быстро, словно в один год хотели вместить все двадцать. А у порога Котомки из зеленой травы поднялось красивое молодое деревце с длинными листьями и серебристой корой. В апреле оно покрылось золотым цветом. Это был самый настоящий маллорн! Чудесному дереву дивились все. Со временем этот маллорн превратился в удивительного красавца и стал знаменит на все Средьземелье. Некоторые отправлялись в далекое путешествие только ради того, чтобы взглянуть на него, — ведь это был единственный маллорн к западу от Гор и к востоку от Моря, и к тому же один из самых красивых в мире!

Вообще говоря, 1420 год в Заселье выдался исключительный. Мало того, что солнечных дней выпало вдоволь, что дождь проливался только в нужное время и шел ровно столько, сколько требовалось, — в самом воздухе, казалось, разлиты были щедрые животворящие силы, и на все месяцы этого необыкновенного года лег отблеск красоты, о какой в землях смертных обычно не имеют и понятия. Все дети, рожденные или зачатые в этот год, — а было их великое множество — росли красивыми и крепкими, а на головенках у большинства из них вились густые золотистые волосы, что вообще–то встречается у хоббитов крайне редко… Урожай собрали преизобильнейший. Юное поколение просто–напросто купалось в клубнике с молоком, а слив съедалось так много, что в траве после набега хоббитят оставались целые груды косточек — ни дать ни взять пирамиды из вражьих черепов. Весь год никто в Заселье не болел, и каждый радовался жизни, как никогда, — кроме тех, на ком лежала забота подстригать траву.

В Южном Пределе виноградные лозы, увешанные гроздьями, чуть ли не лежали на земле, урожай курительного зелья превзошел самые смелые ожидания, амбары ломились от пшеницы, а севернопредельский ячмень так удался, что пиво 1420 года надолго вошло в пословицу. Даже спустя поколение случалось, что какой–нибудь старикан, опрокинув заслуженную кружечку пива, с размаху грохнет ею об стол и довольно крякнет: «Уфф! Доброе пивко! Прямо как в четыреста двадцатом!»

Поначалу Сэм поселился вместе с Фродо у Хижинсов, но как только на Новой Улице закончились работы, переехал к отцу. В добавление к остальным заботам Сэм руководил расчисткой и ремонтом усадьбы Бэггинсов; впрочем, это у него получалось лишь урывками — он часто отсутствовал, разъезжая по всем концам Заселья и навещая посаженные им деревья.

В начале марта он как раз уехал и не знал о болезни Фродо. Тринадцатого марта старый Хижинс нашел хозяина Котомки в постели. Рука Фродо крепко сжимала камень, который обычно висел у него на шее. Фродо не то спал, не то бредил.

– Оно ушло, ушло навсегда, — бормотал он. — Вокруг темно и пусто…

Приступ, однако, миновал, и к возвращению Сэма — вернулся он двадцать пятого марта — Фродо выздоровел. Рассказывать он о своей болезни не стал никому. Надо отметить, что к этому времени работы в Котомке закончились. Мерри с Пиппином перевезли из Крикковой Лощинки мебель и вещи Фродо, и нора стала выглядеть почти как в добрые старые времена. Когда все было готово, Фродо спросил Сэма:

– Ну что, скоро ты ко мне переедешь?

Сэм слегка смутился и не нашелся что ответить.

– Если не хочешь, можешь, конечно, не торопиться, — удивился Фродо. — Но до твоего отца от Котомки рукой подать. Вдова Рамбл[677] прекрасно могла бы за ним ухаживать…

– Я не поэтому, — замялся Сэм, сильно краснея.

– Почему же?

– Все дело в Рози. В Розе Хижинс, — признался Сэм. — Бедняжке совсем не по душе пришлось, что я пропадал столько времени. Я с ней сразу не успел поговорить, и она, конечно, тоже смолчала. А потом я опять с ней не поговорил, потому что навалилась работа и надо было сначала разобраться с делами. Но теперь я улучил минутку и все сказал, а она вдруг и отвечает: «Ты и так уже потратил впустую целый год, куда ж еще тянуть?» — «Впустую? — спрашиваю я. — Не сказал бы». Но я ее понимаю. Я просто надвое разрываюсь, господин Фродо.

– Вот оно что, — понял наконец Фродо. — Ты собираешься жениться, а с другой стороны, и в Котомке пожить не отказался бы. Верно? Но эта задача решается проще простого! Женись как можно скорее — и перебирайся ко мне вместе с Рози. В Котомке даже самому большому семейству тесно не будет!

На том и порешили. Сэм Гэмги женился на Розе Хижинс весной 1420 года (этот год прославился еще и бесчисленным множеством свадеб) и поселился в Котомке вместе с молодой женой. Сэм считал, что ему крупно повезло. Но Фродо понимал, что на самом деле повезло не столько Сэму, сколько ему самому: во всем Заселье не сыскать было хоббита, о котором заботились бы с такой любовью, как о Фродо. Когда работы по восстановлению были расписаны по дням и часам и стали претворяться в жизнь, Фродо зажил тихо и спокойно, без помех продолжая книгу и разбирая записи Бильбо. В День Преполовения, на Свободной Ярмарке, он сложил с себя бремя власти, и старина Уилл Белоног еще семь лет председательствовал на всех засельских торжествах.

Мерри и Пиппин на первое время поселились в Крикковой Лощинке. Между Бэкландом и Котомкой установились самые оживленные связи. Два молодых Путешественника стяжали в Заселье шумный успех своими песнями, рассказами, придворными манерами и замечательными вечеринками, которые они устраивали. Их прозвали «принцами» — на этот раз безо всякой насмешки: у всех становилось тепло на сердце, когда навстречу, смеясь и распевая песни далеких стран, ехали на своих пони два стройных хоббита в ярко сверкающих кольчугах, с разукрашенными щитами в руках. Роста они были необычайно высокого, отличались военной выправкой, но в остальном совсем не изменились, — разве что речь их стала благороднее, а сами они — жизнерадостнее и веселее, чем когда бы то ни было.

Фродо и Сэм в отличие от этих двоих сразу перешли на обыкновенную хоббичью одежду и только иногда набрасывали на плечи длинные серые плащи из тонкой чужеземной ткани, застегивая их у горла драгоценными брошками. Кроме того, Фродо не снимая носил на груди какой–то прозрачный камень и часто дотрагивался до него пальцем.

Все шло как нельзя лучше — но будущее обещало быть еще лучезарнее. Сэм с головой погрузился в работу и семейные радости: он был счастлив так, как только может быть счастлив хоббит. Целый год счастье Сэма было почти безоблачным; омрачало его только смутное беспокойство за хозяина. Фродо незаметно ушел от всех дел, и Сэму больно было видеть, как мало славы выпало на его долю в родных краях[678]. О подвигах и приключениях Фродо не знал почти никто — да, сказать по чести, и знать не хотел. Все уважение, все почести доставались блестящим Перегрину и Мериадоку, а с ними заодно Сэму (правда, Сэм своей славы так и не заметил). А осенью на горизонте замаячила тень былых невзгод.

Однажды вечером, заглянув к хозяину в кабинет, Сэм увидел, что Фродо выглядит странно. Он был очень бледен, глаза его смотрели куда–то вдаль и, казалось, видели что–то нездешнее.

– Что случилось, господин Фродо? — бросился к нему Сэм.

– Я ранен, — ответил Фродо. — Ранен, и рана эта никогда не заживет по–настоящему.

Но ему удалось взять себя в руки, и приступ, казалось, прошел, а на следующий день Фродо опять был самим собой. Сэм не сразу сообразил, что случилось все это шестого октября. В этот день исполнилось ровно два года с того памятного вечера, когда в лощинке на склоне Пасмурника сгустилась непроглядная тьма.

Время шло своим чередом; наступил год 1421–й. В марте Фродо снова заболел и с большим трудом скрыл это от Сэма — он знал, что у Сэма хватает других забот. Двадцать пятого марта — Сэм радовался: надо же, именно двадцать пятого! — Рози разрешилась первым ребенком.

– Я прямо в тупике, господин Фродо, — пожаловался Сэм. — Мы собирались назвать его Фродо, с вашего позволения, но оказалось, что имя нужно не ему, а ей! Вообще–то она славная девчушка и пошла в мать, а не в отца, так что ей повезло. Только вот с именем — прямо загвоздка!

– Чем же тебе не нравится наш старый добрый обычай? — отозвался Фродо. — Выбери название какого–нибудь цветка, вроде той же розы, — и готово! У половины засельских девчонок такие имена. Чего ж лучше?

– Наверное, вы правы, господин Фродо, — согласился Сэм. — В дальних странах мне доводилось слышать много всяких удивительных имен, но все они чересчур уж торжественные, чтобы их, так сказать, носить каждый день и протирать в коленках. А тут еще Старикан. «Слышь, — говорит, — назови ее как покороче, чтобы, значит, не обрывать на середине, когда кликать будешь!» Но если это будет цветочное имя, то можно и длинное — был бы цветок покрасивее. Видите ли, очень уж она хорошенькая, а вырастет — будет и того лучше.

Фродо немного подумал.

– Как насчет эланор, «солнечной звездочки»? Помнишь те маленькие золотые цветочки, которые растут в траве Лотлориэна?

– В самое яблочко попали, хозяин! — вскричал Сэм с восторгом. — То, что надо!

Маленькой Эланор исполнилось уже почти полгодика, а лето 1421–го уже почти превратилось в осень, когда в один прекрасный день Фродо позвал Сэма к себе в кабинет.

– В четверг день рождения Бильбо, Сэм, — сказал он. — Старик все–таки побил Геронтиуса Тукка. Ему исполняется сто тридцать один год!

– Вот это да! — воскликнул Сэм. — Он у нас просто чудо!

– Так вот, Сэм, — продолжал Фродо. — Надо, чтобы ты переговорил с Рози и узнал, сможет ли она какое–то время обойтись без твоей помощи. Я хочу, чтобы ты поехал со мной. Не удивляйся! Мне известно, что дальние путешествия тебе теперь заказаны… — В голосе Фродо слышалась грусть.

– Да как сказать! Боюсь, впрочем, что вы правы, господин Фродо.

– Это понятно. Но не грусти! Ты все–таки сможешь немного проводить меня. Скажи Рози, что отлучишься всего на каких–нибудь две недели и непременно вернешься в добром здравии.

– Будь моя воля, я проехался бы с вами до самого Ривенделла. Уж больно хочется повидать господина Бильбо, — вздохнул Сэм. — Но если посмотреть с другой стороны, меня теперь тянет только в одно место на всем белом свете, и это место — здесь. Я просто надвое разрываюсь!

– Бедняга Сэм! — вздохнул Фродо. — Могу себе представить… Но потерпи, скоро твои муки кончатся. Ты задуман крепким и цельным, и ты никуда от этого не денешься.

Весь следующий день, а то и все два дня, Фродо с Сэмом провели в кабинете, пересматривая бумаги и записи. Затем Фродо отдал Сэму ключи от Котомки. Среди прочего имущества была и книга — большая, в гладком кожаном переплете алого цвета. Страницы в книге были исписаны почти все, за исключением двух–трех последних. Вначале их покрывала беспорядочно скачущая мелкая, тонкая вязь, какой обычно писал Бильбо; но вскоре вязь уступала место твердому, летящему почерку Фродо. Этот почерк шел уже до самого конца. Книга честь по чести разделялась на главы, но глава 80–я оставалась незаконченной. Названий у книги было много — они следовали друг за другом, но, кроме последнего, все были перечеркнуты:

Мой дневник.

Неожиданное путешествие.

Туда и обратно и что случилось потом.

Приключения пяти хоббитов.

Повесть о великом Кольце,

составленная Бильбо Бэггинсом

по его собственным впечатлениям

и по рассказам друзей.

Как мы участвовали в Войне за Кольцо.

На этом почерк Бильбо кончался, и выведенная рукой Фродо последняя, неперечеркнутая запись гласила:

НИСПРОВЕРЖЕНИЕ ВЛАСТЕЛИНА КОЛЕЦ

и

ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРОЛЯ

глазами Маленького Народа.

Воспоминания Бильбо и Фродо,

уроженцев Заселья, дополненные рассказами друзей

и сверенные с учением мудрых,

а также Выдержки из Книг Предания,

переведенные хоббитом Бильбо в Ривенделле.

– Гляди–ка, оказывается, вы ее почти закончили, господин Фродо! — воскликнул Сэм. — Крепко же вы над ней поработали!

– Я совсем закончил ее, Сэм, — поправил Фродо. — Дело за тобой.

Двадцать первого сентября Сэм и Фродо вместе отправились в дорогу. Фродо ехал на том самом пони, что привез его домой из Минас Тирита (теперь этого пони звали Бродягой), а Сэм — на своем любимце Билле. Стояло ясное, золотое утро. Куда они направляются, Сэм не спрашивал: ему казалось, что он догадывается и так.

Хоббиты свернули на Амбарную дорогу и холмами направились к Лесному Углу. Они не погоняли своих лошадок, и те шли, как им хотелось, — то быстрее, то медленнее. На ночь остановились в Зеленых Холмах, а к вечеру следующего дня дорога, полого спускавшаяся в долину, вошла в тень первых деревьев.

– Не за этим ли деревом вы прятались, когда мы в первый раз повстречали Черного Всадника, а, господин Фродо? — спросил Сэм, показывая на обочину. — Трудно и поверить, что это был не сон!..

Уже настал вечер и на востоке замерцали первые звезды, когда хоббиты миновали памятный им поваленный дуб, свернули на тропу в зарослях орешника и спустились по ней с холма. Сэм ехал молча, глубоко уйдя в воспоминания, и не сразу услышал, что Фродо тихонько мурлычет под нос старую дорожную песню. Только слова были не совсем те, что прежде:

Привычный тракт, что прост и прям,

   Чудес не обещает нам.

Но стоит за угол свернуть —

    И пред тобою ляжет путь,

Доселе спрятанный от глаз,

   Хоть мимо ты ходил не раз.

Настанет день — и я шагну

   В ту неизвестную страну,

Куда ведет тот тайный ход —

    На Запад или на Восход,

Откуда тысячи дорог

   Берут неведомый исток.

И вдруг снизу, из долины, словно в ответ песне, донеслось:

А! Элберет Гилтониэль![679]

силиврен пенна мириэль

о менел аглар эленат,

Гилтониэль, А! Элберет!

Нам светит твой бездонный свет.

Изгнанник, пой, настрой свирель!

Во мраке смертных стран, вдали[680],

Твой свет забыть мы не смогли —

Глядим на Запад, и для нас

Твой звездный светоч не погас!

Фродо и Сэм остановились и молча ждали в мягком сумраке леса, покуда за стволами не забрезжило мерцание и навстречу хоббитам не показалась кавалькада всадников.

Впереди ехал Гилдор в сопровождении благородных эльфов; за ним, к удивлению Сэма, следовали Элронд и Галадриэль. Плечи Элронда покрывала серая мантия, во лбу горела звезда, в руке он держал серебряную арфу, а на пальце у него сверкало золотом кольцо с большим синим камнем — Вилия, самое могущественное из Трех. Галадриэль ехала на белой лошади; ее одеяние походило на тонкие облака вокруг луны, и казалось, что Владычицу окружает сияние. На пальце у нее поблескивала Нения[681] — мифриловое кольцо с алмазом, искрящимся, как звезда в морозном небе. За ними, клонясь головой к шее маленького серого пони, медленно трусил дремлющий Бильбо[682].

Элронд с великой серьезностью ласково приветствовал хоббитов, а Галадриэль одарила их улыбкой.

– Я слышала, что ты употребил мой подарок на доброе дело, достойный Сэмуайз, — молвила она. — Отныне на Заселье почиет благословение, и край твой будет любим и почитаем, как никогда прежде.

Сэм низко поклонился, но слов для ответа не нашел. Он совсем позабыл, как прекрасна Владычица Лориэна!

Бильбо поднял голову и открыл глаза.

– Привет, Фродо! — воскликнул он. — Поздравь меня! Я обставил Старого Тукка! Ну, с этим теперь покончено. Теперь я снова готов к путешествию! Ты как — едешь?

– Еду, — ответил Фродо[683]. — Хранители Кольца не должны разлучаться.

– Куда же вы едете, хозяин? — закричал Сэм, хотя уже знал ответ.

– В Гавань, Сэм, — ответил Фродо.

– Но ведь я же не могу с вами ехать!

– Увы, Сэм! Не можешь. По крайней мере пока. Ты проводишь меня до Гавани — и все. Правда, тебе тоже довелось побывать Хранителем Кольца — неважно, что на малый срок. Может, придет и тебе время последовать за мной. Не надо горевать, Сэм! Нельзя же вечно разрываться надвое! Теперь этому настал конец. Ты успокоишься и проживешь много, много счастливых лет. Тебя ждет много разных дел. Ты будешь радоваться, работать… просто жить, наконец!

– Но я думал, — пробормотал Сэм со слезами на глазах, — я думал, вы тоже будете еще много–много счастливых лет жить и радоваться нашему родному Заселью. Вы столько для него сделали!

– Раньше я тоже думал, что меня ждет тихая жизнь. Но моя рана оказалась неизлечимой, Сэм. Я попытался спасти Заселье, и оно было спасено — но не для меня. Наверное, так почти всегда и бывает, Сэм. Когда хочешь уберечь что–то — приходится смириться с мыслью, что сбережешь это только для других, а сам потеряешь. Ты станешь моим наследником. Все, что я имею и мог бы иметь, переходит к тебе. У тебя есть Роза и Эланор. Скоро к ним прибавится малыш Фродо, и малышка Рози, и Мерри, и Златовласка, и Пиппин, а может, и еще кто–нибудь — больше мне не дано увидеть… Твои руки и твоя голова будут нужны везде. Ты, разумеется, сделаешься Бургомистром и будешь им столько лет, сколько сам пожелаешь, и тебя будут чтить как лучшего садовника за всю историю Заселья. Заглядывай в Алую Книгу и храни память о минувших эпохах, чтобы хоббиты не забывали о Великой Угрозе и от этого любили свою землю еще горячее. Тебе хватит этой работы надолго — до тех самых пор, пока не кончится твоя роль в Большой Истории. Поверь мне — в Средьземелье не будет никого счастливее тебя. А пока — в путь!

И вот Элронд и Галадриэль пустили своих коней рысью и поехали вперед, ибо Третья Эпоха кончилась и минула Эра Колец. С ней уходила в прошлое ее история и ее песни. Вместе с Владыками Средьземелье покидало много Высших эльфов, не желавших более оставаться в этих краях. Рядом с ними, полные печали, — благословенной печали, ибо горечи в ней не было, — ехали Сэм, Фродо и Бильбо, и эльфы от всей души чествовали их.

Путешествие продолжалось весь вечер и всю ночь, и, хотя путь лежал через самое сердце Заселья, ничьи глаза их не видели — только, может, какой–нибудь лесной зверь учуял чужаков или запоздалый путник обратил внимание на слабый мимолетный блеск, перебегающий под ветвями деревьев, да оглянулся на тени и свет, что плыли сквозь траву вслед за луною, вершившей свой путь на запад. Когда же Заселье, а там и южные вершины Белых Холмов остались позади, путникам открылись Дальнее Всхолмье, Башни и полоска Моря. И тогда наконец они спустились к реке Митлонд[684], к Серой Гавани, на берег длинного залива Льюн.

У ворот их встретил Кирдан Корабел. Необычайно высокий, с бородой по пояс, Кирдан был стар и сед, но глаза его сверкали остро и зорко, как звезды. Он взглянул на прибывших, поклонился им и молвил:

– Корабль готов к отплытию.

Вслед за Кирданом прошли они в ворота и увидели спущенный на воду белый корабль, а на причале — большого серого коня. Рядом с конем стоял некто, облаченный в белое, и ждал. Когда он повернулся и сделал шаг навстречу, Фродо внезапно увидел на пальце у Гэндальфа Третье Кольцо — теперь он носил его открыто. То была Нария Великая, с камнем алым, как огонь[685]. И все, кто собирался взойти на корабль, обрадовались, ибо поняли, что Гэндальф плывет вместе с ними.

Но у Сэма сжалось сердце, и ему впервые подумалось, что возвращение домой, пожалуй, будет еще печальнее, чем разлука… И вдруг, когда заканчивались последние приготовления к отплытию и эльфы уже поднимались по сходням, на причал во весь опор вылетели Мерри с Пиппином. Пиппин смеялся и плакал.

– Ты уже хотел однажды ускользнуть от нас, да не вышло, братец Фродо, — крикнул он. — На этот раз твоя затея едва не удалась — еще немного, и мы опоздали бы! Но на этот раз тебя выдал не Сэм, а сам Гэндальф!

– Все верно, — подтвердил Гэндальф. — Втроем возвращаться веселее, чем в одиночку! Итак, настал конец нашему Содружеству, дорогие друзья, — по крайней мере здесь, в Средьземелье. Мы стоим на берегу Моря. Простимся же! Оставайтесь с миром! Я не стану говорить вам — «не плачьте», ибо не всякие слезы — во зло!

Фродо поцеловал Мерри и Пиппина, обнял Сэма и взошел на корабль. На мачтах поднялись паруса, подул ветер — и корабль медленно заскользил прочь по водам длинного, узкого залива. В руке у Фродо сверкнула скляница Галадриэли — и пропала во мгле. А корабль вышел в открытое ему Верхнее Море, и взял курс на Запад[686], и плыл, пока однажды в дождливую ночь Фродо не почувствовал в воздухе сладкий аромат и не услышал далекую песню. И почудилось ему, что серая пелена дождя — совсем как в том сне, что посетил его когда–то в доме у Бомбадила, — превратилась в стеклянно–серебряный занавес и поползла в сторону, и взору предстало белое побережье, а за ним — дальняя зеленая страна в лучах быстро восходящего солнца[687].

Но для Сэма, оставшегося на причале, вечер пропал в глухой, непроглядной тьме. Как ни всматривался он в серые волны залива, глаза его не могли различить среди них ничего, кроме легкой тени, скользившей к западу; но вскоре ночь поглотила и ее. Долго еще стоял он на берегу, слушая вздохи и всплески волн, бьющих о берег Средьземелья, и звуки эти остались у него в сердце навсегда. Рядом стояли Мерри и Пиппин; они тоже хранили молчание.

Наконец трое друзей повернулись спиной к морю, сели в седла и, не оглядываясь, неспешно двинулись в обратный путь. До самых границ Заселья никто не проронил ни слова, но в душе каждый радовался тому, что друзья с ним, — никому не хотелось ехать по этой долгой серой дороге в одиночестве.

Настал час, когда они перевалили через Белые Холмы и выехали на Западный Тракт. Мерри и Пиппин свернули на дорогу, ведущую в Бэкланд, и вскоре уже распевали какую–то песню. Ну а Сэм повернул к Приречью и к вечеру добрался до подножия Холма. Еще поднимаясь наверх, он заприметил желтые огоньки в окошках усадьбы. Камин пылал вовсю, стол был накрыт к ужину. Рози схватила Сэма за руку, живо втащила внутрь, усадила в любимое кресло и водрузила ему на колени крошку Эланор.

Сэм глубоко, глубоко вздохнул.

– Ну вот я и вернулся, — сказал он.

ПРИЛОЖЕНИЯ