Пусть Арагорн припомнит речь провидца, пусть памятует о Стезе Мертвецов.
— А что за речь провидца? — спросил Леголас.
— Вот что изрек провидец Мальбет во дни Арведуи, последнего властителя Форпоста:
Простерлась черная тень над землей,
На запад стремится крылатый мрак.
Содрогается град; подступает враг
К заветным гробницам. И встают мертвецы,
Ибо клятвопреступникам вышел срок,
Ибо их созывает гремучий рог,
С вершины Эрека вновь затрубив.
Кто протрубит? Кто призовет
Из могильной мглы забытый народ?
Потомок того, кто был предан встарь,
Возвратится с севера Государь
Темным путем, Стезей Мертвецов.
— Что темным путем — это понятно, — сказал Гимли, — но в остальном стихи уж очень темные.
— Остальное станет понятно, если поедешь со мной темным путем, — сказал Арагорн. — Сам бы я его не избрал, но, видно, предуказанного не миновать. А вы решайте сами, хватит ли у вас мужества и сил, чтобы одолеть неодолимый страх и вынести непосильные тяготы — может статься, себе на беду.
— Я пойду за тобою даже Стезей Мертвецов, куда бы она ни привела, — сказал Гимли.
— И я тоже, — сказал Леголас, — я мертвецов не боюсь.
— Хорошо бы этот забытый народ не забыл ратного дела, — сказал Гимли, — а то не к чему их и тревожить.
— Это мы узнаем, если доберемся живыми до вершины Эрека, — сказал Арагорн. — Ведь они поклялись сражаться с Сауроном и нарушили клятву; чтобы исполнить ее ныне, надо сразиться. На вершине Эрека Исилдур водрузил черный камень, который, по преданию, привез из Нуменора. И в начале его правления князь горцев присягнул на верность Гондору возле этого камня. Когда же Черный Властелин объявился в Средиземье и вновь стал могуч и страшен, Исилдур призвал горцев на великую брань, а они отказались воевать, ибо втайне предались Саурону еще во Вторую Эпоху, в проклятые времена его владычества.
И тогда Исилдур сказал их князю: "Твое княжение да будет последним. И если Запад восторжествует над твоим Черным Владыкою, то вот, я налагаю проклятие на тебя и на весь твой народ: вы не узнаете покоя, доколе не исполните клятву. Ибо войне этой суждено длиться несчетные годы, и в конце ее снова призовут вас на брань". И они бежали от гнева Исилдура и не посмели выступить на стороне Саурона; укрылись в горах, отъединились от соседей и мало-помалу вымерли в своих каменистых пустошах. Но умершие не опочили; их замогильное бденье оцепенило ужасом окрестности Эрека. Туда и лежит мой путь, раз от живых мне помощи не будет. Вперед! — воскликнул он, поднявшись и обнажив меч, ярко блеснувший в сумрачном зале. — Я еду Стезей Мертвецов к Эрекскому камню. Кто отважится на это — за мною!
Леголас и Гимли промолчали и вышли следом за ним из ворот, к безмолвному и недвижному строю всадников в капюшонах. Они сели на своего коня, Арагорн вскочил на Рогерина. Гальбарад затрубил в большой рог, гулкое эхо огласило Хельмово ущелье, и Дружина вихрем пронеслась по излогу; ей вослед изумленно глядели с Гати и крепостных стен.
Теоден пробирался горными тропами, а Серая Дружина мчалась по степи и на другой день уже подъезжала к Эдорасу. Едва передохнув, отправились дальше, в горы — ив сумерках достигли Дунхерга.
Царевна Эовин радостно приветствовала их; таких могучих витязей, как дунаданцы и сыновья Элронда, она в жизни не видела, но взгляд ее все время устремлялся на Арагорна. За ужином они беседовали, и ей было рассказано обо всем, что случилось после отъезда Теодена из столицы: лишь обрывочные вести дошли до нее. Теперь она услышала о битве у Хельмовой Крепи, о полном разгроме врага, о том, как конунг повел в последний бой своих всадников, — и глаза ее засияли.
Наконец она сказала:
— Государи мои, вам пора отдохнуть с дороги. Нынче, наспех, я предложу вам скромный ночлег. Наутро же мы приготовим более достойные вас покои.
Но Арагорн сказал:
— Нет, царевна, не заботься об этом. Нам нужно всего лишь переночевать и позавтракать. Я очень тороплюсь, и на рассвете мы выезжаем.
— Тогда спасибо тебе, государь, — с улыбкой молвила она, — что ты, свернув с пути, проехал столько миль, чтобы порадовать добрыми вестями отшельницу Эовин.
— Ради такой отшельницы дальняя дорога не в тягость, — сказал Арагорн, — однако же, царевна, с пути я бы сюда не свернул.
— Значит, государь, — отозвалась она, и в голосе ее слышна была печаль, — ты сбился с пути, потому что из Дунхергской долины нет выхода ни на восток, ни на юг — тебе надо вернуться обратно.
— Нет, царевна, — сказал он, — с пути я не сбился: я странствовал в здешних краях задолго до того, как ты родилась им на украшение. Есть выход из этой долины, он-то мне и нужен. Отсюда на юг ведет Стезя Мертвецов.
Она замерла, будто громом пораженная; лицо ее побелело, она глядела ему в глаза и молчала, и молчали все кругом.
— Арагорн, — наконец молвила она, — неужели ты торопишься навстречу гибели? Лишь гибель ждет тебя на этом пути. Там нет проходу живым.
— Меня, может статься, пропустят, — сказал Арагорн. — Так или иначе, я попробую пройти. Другие дороги мне не годятся.
— Но это безумие, — сказала она. — С тобою славные, доблестные витязи, и не в смертную тень ты их должен вести, а на бой, на поле брани. Молю тебя, останься, ты поедешь с моим братом, на радость всему ристанийскому войску, в знак великой надежды.
— Нет, царевна, это не безумие, — отвечал он, — этот путь предуказан издревле. Кто идет со мною — идет по доброй воле; кто захочет остаться и ехать на бой вместе с ристанийцами — пусть остается. Но я пойду Стезей Мертвецов, даже в одиночку.
Больше сказано ничего не было, и в молчании завершилась трапеза; но Эовин не сводила глаз с Арагорна, и мука была в ее глазах. Наконец все поднялись из-за стола, пожелали ей доброй ночи, поблагодарили за радушие и отправились спать.
Арагорна поместили с Леголасом и Гимли; у шатра окликнула его царевна Эовин. Он обернулся и увидел словно бы легкое сиянье в ночном сумраке: на ней было белое платье, и светились ее глаза.
— Арагорн, — сказала она, — зачем ты едешь этим гиблым путем?
— Затем, что иначе нельзя, — отвечал он. — Только так я, быть может, сумею опередить Саурона. Я ведь не ищу гибели, Эовин. Будь моя воля, я гулял бы сейчас на севере по светлым тропинкам Раздола.
Она помолчала, обдумывая последние его слова. Потом вдруг положила руку ему на плечо.
— Ты суров и тверд, — сказала она. — Таким, как ты, суждена слава. — И снова примолкла. — Государь, — решилась она наконец, — если таков предуказанный тебе путь, то позволь мне ехать с тобою. Мне опротивело прятаться и скрываться, я хочу испытать себя в смертном бою.
— Ты должна оставаться со своим народом, — ответил он.
— Только и слышу, что я кому-то что-то должна! — воскликнула Эовин. — Разве я не из рода Эорла? Воительница я или нянька? Долгие годы я опекала немощного старца. Теперь он, кажется, встал на ноги — а мне все равно нельзя жить по своей воле?
— Этого почти никому нельзя, — ответил он. — И не ты ли, царевна, приняла теперь на себя попечение о своем народе, покуда не воротится конунг? Если б это доверили не тебе, а военачальнику или сенешалю, ты думаешь, он мог бы оставить свой пост, как бы ему все ни опротивело?
— Значит, так всегда и будет? — горько спросила она. — Ратники будут уезжать на войну и добывать бранную славу, а мне — оставаться, хозяйничать и потом их встречать, заботиться о еде и постелях, так?
— Может статься, и встречать будет некого, — сказал он. — Настанет темное время безвестной доблести: никто не узнает о подвигах последних защитников родимого крова. Но безвестные подвиги ничуть не менее доблестны.
— Ты твердишь одно и то же, — отвечала она, — женщина, говоришь ты, радей о доме своем. А когда воины погибнут славной смертью — сгори вместе с домом, погибшим он больше не нужен. Но я не служанка, я — царевна из рода Эорла. Я езжу верхом и владею клинком не хуже любого воина. И я не боюсь ни боли, ни смерти.
— А чего ты боишься, царевна? — спросил он.
— Боюсь золоченой клетки, — сказала она. — Боюсь привыкнуть к домашнему заточенью, состариться и расстаться с мечтами о великих подвигах.
— Как же ты отговаривала меня идти избранной дорогой, потому что она опасна?
— Я ведь тебя, а не себя отговаривала, — сказала она. — И я призывала тебя не избегать опасности, а ехать на битву, добывать мечом славу и победу. Просто я не хотела, чтобы сгинули попусту благородство и великая отвага!
— Я тоже этого не хочу, — сказал он. — Потому и говорю тебе, царевна: оставайся! Нечего тебе делать на юге.
— Другим — тем, кто пойдет за тобою, — тоже нечего там делать. Они пойдут потому, что не хотят с тобой разлучаться, потому, что любят тебя.
Сказав так, она повернулась и исчезла в темноте.
В небе забрезжил рассвет, но солнце еще не выглянуло из-за высоких восточных хребтов. Дружина сидела верхами, и Арагорн собрался было вскочить в седло, когда царевна Эовин, в ратном доспехе и при мече, вышла попрощаться с ними. Она несла чашу с вином; пригубив ее, пожелала она воинам доброго пути и передала чашу Арагорну, который, прежде чем допить вино, молвил:
— Прощай, царевна Ристании! Я пью во славу дома конунгов, пью за тебя и за весь ваш народ. Скажи своему брату, что мы еще, может, и свидимся, прорвавшись сквозь тьму!
Гимли и Леголасу показалось, что она беззвучно заплакала: скорбь исказила ее гордое и строгое лицо. И она проговорила:
— Арагорн, ты едешь, куда сказал?
— Еду, — отвечал он.
— И не позволишь мне ехать с вами, как я просила тебя?
— Нет, царевна, — сказал он. — Нельзя тебе ехать без позволения конунга или твоего брата, а они будут лишь завтра. У меня же на счету каждый час, каждая минута на счету. Прощай!
Тогда она упала на колени и воскликнула: