— Простите меня, святая Хабат, — дрожащим голосом заговорил рябой гролим, — но тут послание от Джахарба-убийцы.
Фигура выпрямилась, и Гарион до глубины души изумился. Это была женщина, притом безусловно красивая женщина, но вовсе не это поразило Гариона. На бледных щеках ее устрашающе алели глубокие шрамы — они сбегали от висков к подбородку, и рисунок их явственно напоминал языки пламени. Темные глаза женщины пылали огнем, а на полных губах блуждала злобная усмешка. Край ее черного капюшона был окантован пурпуром.
— Ну? — хрипловато спросила она. — С каких это пор дагаши присылают с поручениями чужеземцев?
— Я… я счел за лучшее не спрашивать, святая Хабат, — затрепетал гролим. — Но этот утверждает, что он друг Джахарба.
— И ты предпочел на этом прекратить расспросы? — Хрипловатый голос превратился в угрожающий шепот, а пылающие глаза пронизывали дрожащего жреца. Затем ее взгляд устремился на Сади. — Назови свое имя, — приказала она.
— Я Усса из Стисс-Тора, святая жрица, — ответил Сади. — Джахарб повелел мне предстать перед правителем и на словах передать ему его просьбу.
— А что это за просьба?
— О, простите, святая жрица, но то, что я должен передать, предназначено только для ушей самого Агахака.
— Уши Агахака — это я, — произнесла жрица устрашающе тихим голосом. — Ничто не достигает его ушей прежде, чем это услышу я.
И тон, которым это было сказано, открыл Гариону больше, чем сами слова.
Хотя этой изуродованной шрамами женщине каким-то непостижимым образом удалось достичь здесь, в храме, определенной власти, она все еще не уверена в себе и своей силе. Эта ее неуверенность — словно открытая рана, и стоит кому-то подвергнуть сомнению ее могущество, как из глубины ее существа поднимается темная волна ненависти к этому человеку. Гарион горячо надеялся, что Сади отдавал себе отчет в том, насколько она опасна.
— О, я не вполне представлял себе положение дел здесь, в храме, — вежливо поклонился Сади. — Мне сказали, что Джахарб, Агахак и король Ургит по некоторым причинам хотят, чтобы некто Кабах беспрепятственно попал в Рэк-Хаггу. И я призван обеспечить его безопасность во время путешествия.
Глаза жрицы сузились.
— Уверена, это далеко не все, что тебе приказано передать, — обличительным тоном произнесла она.
— Боюсь, что все, благородная жрица. Полагаю, Агахак все поймет.
— А больше ничего тебе Джахарб не говорил?
— Ничего, кроме того, что этот Кабах находится здесь, в храме, под защитой Агахака.
— Этого не может быть, — отрезала жрица. — Я бы знала об этом, если бы он здесь находился. Агахак ничего от меня не скрывает.
Сади беспомощно развел руками.
— Могу лишь повторить все то, что говорил мне Джахарб, святая жрица.
Глаза жрицы вдруг сверкнули.
— Если ты лжешь мне, Усса, или пытаешься что-то утаить, из твоей груди вырвут сердце, — пригрозила она.
— И тем не менее это все, святая жрица. Могу ли я теперь поговорить с самим иерархом?
— Иерарх сейчас во дворце Дроим, на совете у короля. Он не вернется раньше полуночи.
— А найдется ли тут место, где я и мои спутники могли бы дождаться его возвращения?
— Я еще не закончила, Усса из Стисс-Тора. Что надобно этому Кабаху в Рэк-Хагге?
— Джахарб не счел нужным ввести меня в курс дела.
— Полагаю, ты лжешь мне, Усса. — Кончиками пальцев жрица нервно барабанила по столешнице.
— Мне нет никакого резона лгать тебе, святая Хабат, — возразил евнух.
— Агахак рассказал бы мне об этом деле. Он ничего от меня не утаивает — ровным счетом ничего.
— Возможно, это дело просто показалось ему малозначительным.
Хабат тем временем пристально оглядывала каждого. Потом бросила взгляд на все еще трепещущего гролима.
— Скажи мне, — почти прошептала она, — как так случилось, что один из этих людей вошел в мои покои, имея при себе меч? — И она указала на Гариона.
Лицо жреца посерело.
— Прости меня, Хабат, — забормотал он, — но я… я не заметил никакого меча.
— Не заметил? Как можно не заметить оружия таких размеров? Объясни-ка мне!
Гролим затрясся с головы до ног.
— Может быть, этот меч невидимый? Или, возможно, моя безопасность тебя совершенно не заботит? — Ее изуродованное шрамами лицо стало еще более жестоким. — А вдруг ты затаил против меня зло и надеялся, что этот чужестранец умертвит меня?
Лицо гролима сделалось совсем серым.
— Полагаю, придется довести все происшедшее до сведения Агахака, когда он вернется. Вне всяких сомнений он возжелает побеседовать с тобою об этом мече-невидимке немного погодя.
Дверь в покои Хабат распахнулась, и на пороге возник худощавый гролим в черном одеянии, с капюшоном, откинутым назад и отороченным зеленым. Грязные черные волосы сальными сосульками свисали ему на плечи. От этого человека с выпученными глазами фанатика нестерпимо несло — то был тошнотворный кисловатый запах давным-давно немытого тела.
— Настало время, Хабат, — объявил он скрипучим голосом.
Мрачные глаза Хабат тотчас же смягчились.
— Благодарю, Сорхак, — ответила она, странно-кокетливо опуская ресницы.
Потом она поднялась и достала из ящика стола черный кожаный футляр. Раскрыв его, она почти любовным жестом извлекла оттуда длинный сверкающий нож и мрачно взглянула на гролима, которого только что отчитывала.
— Сейчас я пойду в святилище, чтобы совершить там жертвенный ритуал, — сказала она, рассеянно проводя пальцем по остро отточенному лезвию. — И если хотя бы единое слово о том, что произошло в этих покоях, сорвется с твоих губ, ты сам умрешь при следующем же ударе гонга. А пока отведи этих работорговцев в пристойные покои, где они смогли бы дождаться возвращения иерарха. — Она обратила взор к Сорхаку, и ее глаза внезапно сверкнули. — Ты проводишь меня в святилище, чтобы понаблюдать за тем, как я буду приносить священную жертву?
— Для меня это величайшая честь, Хабат, — коротко кивнув, ответил тот. Но стоило жрице отвернуться, как губы его скривила презрительная усмешка.
— Оставляю вас на попечение этого недотепы, — сказала она, проходя мимо Сади. — Мы еще не окончили разговора, но я должна идти — мне надо приготовиться к жертвоприношению. — И жрица удалилась, сопровождаемая Сорхаком.
Когда двери закрылись, рябой жрец с ожесточением плюнул на пол — на то самое место, где только что стояла Хабат.
— Никогда не подозревал, что женщина может достичь ранга Пурпурных в одном из храмов Торака, — сказал ему Сади.
— Хабат любимица Агахака, — мрачно пробормотал гролим. — Колдунья она никудышная, так что своим продвижением всецело обязана ему. Правителю по нраву все отвратительное. И только благодаря его заступничеству ей до сих пор не перерезали глотку.
— Политика, — вздохнул Сади. — Здесь все так же, как и везде в этом мире. Кстати, она, как мне кажется, весьма ревностно относится к исполнению религиозных ритуалов.
— Ее страсть к ритуалам имеет мало общего с религиозностью. Она обожает кровь. Я сам видел, как она пьет ее, когда кровавая струя хлещет из тела жертвы. И омывает в ней лицо, руки. — Жрец оглянулся, желая убедиться, что его никто не подслушивает, и продолжил:
— Однажды Агахак все же прознает, что она связана с нечистой силой, что они с Сорхаком справляют свои черные шабаши здесь, в священном храме, когда все остальные спят. И как только наш иерарх обнаружит предательство, она сама будет истошно вопить на алтаре, а все гролимы храма передерутся за право располосовать ее ножом. — Он выпрямился и приказал: — Пойдемте со мной.
Комнаты, куда он проводил путешественников, более всего напоминали мрачные застенки. В каждой келье была низенькая кровать, а на колышке, торчащем прямо из стены, висело черное одеяние гролима. Жрец, кивнув, удалился. Шелк оглядел центральную комнату, которая была чуть попросторнее. Ее освещала единственная лампа, а в самом центре стоял грубый стол и скамьи.
— Роскошью все это никак не назовешь, — презрительно произнес он.
— Можно подать жалобу, — предложила ему Бархотка.
— Что у нее с лицом? — дрожащим голосом спросила Сенедра. — Она просто ужасна.
— Таков был обычай в некоторых гролимских храмах в землях Хагги, — ответила Полгара. — Жрицы, владевшие искусством колдовства, покрывали свои лица такими вот шрамами в знак вечной преданности Тораку. Теперь так почти нигде не делают.
— Но ведь она могла бы быть такой красавицей! Почему же она так страшно себя изуродовала?
— Люди в состоянии религиозной истерии порой способны на странные вещи.
— А как получилось, что этот гролим не разглядел меча Гариона? — спросил Шелк у Белгарата.
— Шар обладает властью отводить глаза тех, кому не следует его видеть.
— Это ты велел ему?
— Нет. Порой он принимает решения самостоятельно.
— Ну что ж, дела наши идут неплохо, как вы считаете? — Сади довольно потирал руки. — Говорил же я, что буду вам весьма и весьма полезен.
— Ух, как ты нам полезен, Сади, — насмешливо сказал Шелк. — Сперва ты затащил нас в гущу битвы, потом в самое логово дагашей и вот теперь — прямо в пасть гролимов Хтол-Мургоса. Ну, что ты там дальше задумал для нас, если, разумеется, эта госпожа с экстравагантной внешностью не прирежет тебя до утра?
— Мы непременно сядем на корабль, — заверил его Сади. — Даже Хабат не посмеет оспаривать волю Агахака, как бы ни была уязвлена ее гордость. А путешествие по морю сэкономит нам несколько месяцев.
— Нам с Гарионом надо еще кое-чем здесь заняться, — сказал Белгарат. — Дарник, выгляни в коридор, погляди, не выставили ли стражу.
— Куда вы направляетесь? — спросил Шелк.
— Мне необходимо отыскать библиотеку. Хочу проверить, прав ли был Джахарб, когда утверждал, что книга именно здесь.
— Не лучше ли повременить до ночи — пусть все лягут спать, и тогда…
Старик покачал головой.
— Нам понадобится время, чтобы найти то, что нам надобно. Агахак будет во дворце около полуночи, поэтому именно сейчас самое подходящее время покопаться в его библиотеке. — Он улыбнулся маленькому драснийцу. — Кстати, — прибавил он, — возможно, это для тебя непривычно, но пора тебе знать, что зачастую днем много легче перемещаться, чем ночью, шныряя во тьме и пугливо выглядывая из-за каждого угла.