Властелин пустоты — страница 1 из 9

Александр ГромовВластелин пустоты

Менуэт святого Витта

Я должен был строить, повинуясь лишь своей вере, не слушая ничьих советов.

Уильям Голдинг. «Шпиль»

О, странники! А мы тут, наверху, видели, как в раздавшиеся швы крыши просачивалась синяя ночь. Этого крошечного отверстия было достаточно, чтобы через него могла просочиться одна-единственная звезда. Процеженная для нас сквозь все небо. Эта звезда приносила болезнь. Мы отворачивались: от нее умирали.

Антуан де Сент-Экзюпери.

«Южный почтовый»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Холодно. Господи, как холодно! Боже, помоги мне вынести эту ночь. Если ты есть, сделай так, чтобы я согрелся. Если тебя нет или ты остался далеко, пусть кто-нибудь другой сделает так, чтобы я согрелся. Кто- нибудь, мне все равно. Пусть это сделает Стефан… пусть даст хоть немного тепла, в нижних ярусах его еще много, я знаю. Здесь, наверху, холодно. Стефан не знает, как холодно наверху по ночам, когда бьет дождь и низкие тучи бегут с севера. Откуда ему знать? Проснется, сунет нос проверить, не заснул ли часовой, и тут же обратно, холода и не почувствует. У-у… А как может часовой спать, когда такой холод? Ничего он не может, вообще ничего, пальцы совсем окоченели. Этот холод меня убьет. Вон какой дождь, как только не замерзает в полете? Печку не разожжешь, торф мокрый весь, и навес прохудился, куртка не греет… Совсем не греет. Холодно. Очень холодно. Пусть Стефан даст немного тепла, все ему прощу, пусть только прикажет протянуть снизу какую-нибудь кишку с паром, чтобы хоть руки греть… Нет. Не прикажет. Не даст. Бесполезно упрашивать.

Тщедушная фигурка мотнулась в сторону, уперлась в ограждение на краю площадки. Ноги скользнули по мокрому металлу. Медленно-медленно фигурка двинулась вдоль ограждения, перебирая негнущимися пальцами по тонкой гнутой трубе, приваренной для страховки на уровне пояса. За трубой в мутном свете качающегося фонаря не было ничего, кроме черноты и дождя с летящими крупинками снега, не было видно ни земли, притаившейся метрах в ста внизу, ни кольца частокола вокруг башни, ни кособоких сараев и навесов, ни тем более горизонта, растерзанного бегущими клочьями туч. Вперед, вперед! Не останавливаться. Только так можно вынести эту ночь — идти и идти, идти в никуда, мерить и мерить шагами верхнюю площадку донжона, пока не наступит утро… Скорее бы. Стефана бы сюда, хотя бы на одну ночь… Или хоть кого-нибудь, ведь предлагали же дежурить ночами вдвоем, греться друг о друга. Стефан запретил. Почему он запретил, когда так холодно? Никто не знает…

— Эй, кто внизу?

Показалось. Никого нет. Да и кому там быть в темноте в такой холод? Некому, некому приходить, никому мы тут не нужны, говорили же ему… От белых клоунов или бродячей паутины защитит частокол, а если опять придет цалькат, он частокола и не заметит, пройдет как по ровному, но с башней ему не справиться и часового ему не достать, и вот тогда-то придет время проверить, подействует на цальката хоть как-нибудь пружинный стреломет или не подействует. На черепах или, скажем, болотных червей он действует, проверяли, а вот гарпию можно сбить только случайно, попробуй в нее еще попади, заразу… Но хорошая, очень хорошая вещь этот стреломет, всегда в смазке и на боевом взводе, сделал-таки Стефан хоть одну полезную вещь. Нужно крутить ворот минут пятнадцать, зато потом только дави на спуск: первая стрела летит на пятьсот шагов, вторая на четыреста девяносто, третья на четыреста семьдесят и так далее, а последняя в магазине, десятая, на триста десять. И точность боя что надо. Конечно, Стефану помогали: и Дэйв помогал, и Ронда, и даже Питер работал с интересом, а потом понаделал тупых деревянных стрел и пытался ловить их руками на излете… Ни одной не поймал. Потом Фукуда напилил настоящих боевых стрел из Поручня трапа и высверлил каждой хвостовую часть, чтобы не кувыркались и пели в полете, а химик Диего смазал наконечники каким-то зеленым составом и велел без нужды не хватать руками… Хорошая вещь этот стреломет, завалил бы только цальката… Как валит цальката «махер», мы все знаем, хорошо видели. Почему Стефан не дает часовым оружие? Боится?

Конечно, боится.

Шаг. И еще один, и еще. Не греет ходьба. Боже, как холодно… Даже если я совсем не замерзну, завтра вряд ли смогу встать. А завтра неплохо бы быть веселым, все- таки день рождения Петры, она хорошая девчонка. Сколько же это ей будет — сорок семь? Да, она на год младше меня, совсем еще малышка. Уже сорок семь или еще сорок семь?.. У-у, глупые какие мысли, это от холода. Точно. Может, попытаться попрыгать или побегать? Свалюсь ведь, поскользнусь и сорвусь, и перила не удержат… Нельзя же так. Несправедливо. Ну, малыши не дежурят, это я понимаю, ну, девчонки дежурят только старшие и только днем, это я тоже понимаю, а почему не дежурит, скажем, Анджей? Он что, маленький? Или девчонка? Нет, у него, видите ли, наблюдения, ему днем бодрствовать надо, а ночью спать, он, бездельник, даже торфа не ковырнет… Господи, я же не выдержу… Пальцы на ногах ничего не чувствуют. Погреться бы. Только на минутку, на одну-единственную маленькую минутку зайти внутрь и погреться, вот он люк, никто и не узнает, а потом сразу обратно… Стефан накажет? Так ведь не застрелит же. И не накажет, все спят сейчас, и Стефан спит, а мне только на одну минутку…

Мальчишеская фигурка отклеилась от перил, постояла в нерешительности, дрожа всем телом, попыталась плотнее запахнуться в мокрую куртку и, пригибаясь на встречу дождю, побрела к люку на середине площадки. У люка мальчик еще раз остановился, борясь с искушением, затем оглянулся, будто кто-то мог его увидеть, подышал, стуча зубами, на окоченевшие пальцы и с натугой откатил крышку по направляющим. Внутри было темно, зато тепло почувствовалось сразу. Мальчик присел над люком, наклонился к черноте, прислушиваясь. Тепло притягивало. Теперь мальчик знал, что не уйдет отсюда. Спят? Нет, пожалуй, не все… Стук дождя по металлу площадки мешал слушать. Что там — общая тревога? М-м… Нет, она звучит совсем не так и вдобавок воет по всему кораблю, а это где-то в одном месте. Нет, не сигнал это общей тревоги, это только что-то очень похожее на него, а вот теперь звука нет, зато бубнят два голоса…

Маленький озябший мальчик сидел на краю люка на верхней площадке круглой башни-донжона, почти цепляющейся за бегущие клочья низких туч, и холодный косой дождь все хлестал и хлестал по тщедушной дрожащей фигурке. Дождь шелестел по всей, глубоко вплавленной в грунт широким основанием, башне, которая из-за давно снятой и разделанной на металл носовой надстройки не была похожа на то, чем являлась в действительности: малый туннельный корабль «Декарт» звездного класса, земного порта приписки, средней дальности свободного полета, стандартной автономности, на сто восемьдесят пассажиров и шесть членов экипажа…

Глава 2

В каюте кто-то был. Кто-то невидимый осторожно ступал босыми ногами, шарил впотьмах, очень стараясь не шуметь. Стефан Лоренц проснулся так, как просыпался всегда — без переходного состояния с морганием и потягиванием, без застилающего глаза розового тумана с уплывающими обрывками ночных снов. Тело включилось, и голова была ясной. Он лежал молча, лицом к переборке, его дыхание оставалось ровным, как во сне, но тело уже было напряжено. Он пошевелился, и тот, за спиной, замер. Тогда Стефан дернул щекой, немного поворочался, подогнул под себя ноги, затем, снова замерев, заставил себя расслабиться и стал ждать. Некоторое время ничего не было слышно, но Стефан хорошо представлял себе, как у ночного пришельца гулко бухает сердце. Он усмехнулся про себя: дышать и то боится… Удерет? Нет, не удерет, пока не доведет дело до конца, слишком уж долго они этого момента ждали, никуда он не денется, коли уж они опять решились…

Так. Шарит на полке, где одежда. И кобура, конечно, тоже там, вот она поползла наружу, по звуку ясно. Долго как копается… Ну что, много ты там нашел? Где теперь искать будешь? Надо думать, под подушкой, на большее фантазии не хватит. Так… лежать тихо. Приближается. На цыпочках идет, осторожничает, и руки, наверно, в темноте растопырил, как лунатик. Как он вообще в дверь вошел? Там три ИК-луча. Впрочем, если ползком и очень постараться, то можно подлезть под нижним, но ведь это же знать надо!.. Значит, знают.

Противно все это, слов нет.

Невидимый наткнулся на койку. Медленно, очень медленно рука поползла под подушку. «Интересно, кто это, — подумал Стефан. — Илья, Дэйв, Диего? Рыжий Людвиг? Или, может быть, Ронда — что-то она вчера по-волчьи смотрела, с этаким вызовом, кто-то ее даже одернул. Если бы Питер был здесь, нечего было бы и гадать. Хотя нет, Питер сам не сунется, не его это метод, пришлет кого-нибудь другого, кто поглупей…»

Голова вместе с подушкой мягко приподнялась — ночной пришелец запустил руку по локоть. Стефан попытался неожиданно схватить эту руку, которая тотчас отдернулась. Стефан вскочил на ноги. Кто-то рядом издал странный высокий писк, вывернулся из захвата, крутанувшись волчком, отскочил, и сейчас же по полу часто-часто зашлепали босые ноги. Чужой легко толкнул дверь, в распахнувшемся проеме мелькнул невысокий силуэт — на вид лет десять, — исчез, метнувшись вбок, но Стефан уже был в дверях. В каюте нудно гудел сигнал самодельного сторожевого устройства, предназначенный только для одного человека, для одного-единственного против всех…

В коридоре Стефан настиг бегущего в три прыжка.

— Уве?

Схваченный мальчишка не сопротивлялся, только прикрывал голову руками. Стефан втащил его в каюту, по пути отключив сигнал, и, осмотревшись, втолкнул пойманного подальше от двери. Затем подошел к шкафу, молча достал и натянул на себя комбинезон. Взявшись за массивную рифленую рукоятку «махера», покачал его на ладони.

— За этим приходил?

— Бить будешь? — спросил мальчишка. — Ну бей…

— За этим приходил, я спрашиваю?

— Нет, — соврал было мальчишка, но, встретив усмешку, гордо вскинул голову. Черт ему был не брат. — Да! Да! За этим! И что?

Стефан молча прошелся из угла в угол. Мальчишка следил за ним волчьими глазами. Так… значит, теперь и Уве? И этот ненавидит. За что? Хорошо бы плюнуть на все это, пусть Питер делает что хочет, если только вернется, и остальные пусть делают что хотят… Нельзя. Не имею права, это-то и есть самое страшное. «Когда-нибудь они меня непременно подловят, — подумал Стефан. — Дурака я свалял, выскочив без оружия, в следующий раз в коридоре наверняка будет засада. Или просто осмелеют и придут с ножом… Давно надо было сменить сигнализацию. Их можно удерживать долго, очень долго, но, разумеется, не вечно. Когда-нибудь это плохо кончится, может быть, даже раньше, чем я думаю…»

— Зачем тебе понадобился «махер»?

Уве вызывающе шмыгнул носом:

— А что, нельзя? Тебе, как всегда, можно, а нам нет?

— Вам нельзя, — сказал Стефан.

— Вот так, да? — мальчишка повысил голос. — Думаешь, раз самый старший, так самый умный? Тебе пятьдесят три, а мне ровно пятьдесят — много разницы?

— Существует и другой счет, по которому тебе десять, а мне тринадцать с половиной. Нужны еще объяснения? Может, малыша Джекоба предложишь назначить старшим? Ему скоро сорок один — прекрасный возраст. Кстати, «много разницы» — так не говорят. Говорят — «большая разница». Не забывай.

— Питер старше тебя на две недели…

Стефан усмехнулся уголком рта.

— С Питером половина из вас перемрет через полгода, а вторая опять будет пытаться украсть у него этот самый «махер». Нашли себе кумира. Я лучше других знаю корабль и понимаю, что нужно делать, чтобы выжить, — так кто должен управлять всем: я или ваш Питер? Мне, по крайней мере, на вас не наплевать.

— Надоел ты мне, — с ожесточением сказал Уве. — Хотел бить, так бей, чего тянешь?

Стефан прошелся по каюте, пинком ноги пододвинув к Уве стул:

— Садись. — Немного поколебавшись, Уве сел на краешек. — Ты мне напомни, — медленно произнес Стефан, — был ли случай, чтобы я ударил кого-то?

— Ну… не было. Только замахивался — думаешь, легче от этого? На торф посылал. Бластером грозил…

— Это не одно и то же. Спрашиваю в последний раз: зачем тебе понадобился «махер»?

— Это не мне! — тонким голосом выкрикнул Уве. — Дежурному!.. На крышу!

— Врешь, — холодно сказал Стефан. — Сегодня дежурит Киро. Ради него ты бы не пошел воровать бластер, а вот ради Питера пошел бы. Он тебя надоумил?

— При чем здесь Питер? — с трудом, будто ворочая комок в горле, проговорил Уве. — Питер же не вернулся еще… Услал человека, теперь на него валишь? Ребята хотели узнать, правда ли последний заряд остался или еще есть. Тут всякое говорили… А идти должен был Анджей.

— Занятно. И что же он?

— А он заявил, что никуда не пойдет. У него, мол, такие правила, и вообще знать ему про «махер» незачем. Ребята собирались его поколотить, может, уже и побили, не знаю. Толку-то — бить его… А потом кинули жребий еще раз, и выпало мне.

— Ну, проверили бы вы «махер», — сказал Стефан, — а потом?

— Что — потом? — спросил Уве, не глядя в глаза.

— Меня интересует: что бы вы потом сделали?

— Не знаю… Ребята хотели проверить… Мы ничего такого не…

— Людвиг был с вами? — перебил Стефан.

Уве всхлипнул и покачал головой:

— Не скажу.

— Ясно, был. Про Илью с Дэйвом и не спрашиваю. А девчонки? Ронда была?

— Не скажу…

— Значит, была…

Уве вдруг расплакался — тихо и по-детски горько, отвернувшись и часто шмыгая носом, чтобы не было слышно всхлипываний. «Все-таки мы дети, — подумал Стефан. — Несмотря на то, что разучились задавать детские вопросы, мы все равно плачем, как маленькие».

— Ну-ну, — сказал Стефан. — Перестань.

Он подошел, обнял Уве за плечи — тот попытался вырваться. Стефан присел рядом.

— Ну хватит, хватит, — мягко сказал он. — Разве так можно? Тоже, нашел из-за чего… Перестань, я сказал. Ты думаешь, мне не трудно? Мне, если хочешь знать, труднее всех, а я ведь не хнычу. Ну ладно, малыш, с кем не бывает. Соберись, соберись, парень, разве так можно…

Плечи Уве вздрагивали. «А вот этого он мне никогда не простит, — вдруг неожиданно понял Стефан. — Никогда. Лучше бы я его побил. На время он притихнет и будет держаться в стороне из опасения, что я расскажу всем, как он тут пускал сопли. Наверное, его можно будет даже использовать, но всегда придется помнить о нем и не подставлять спину. Теперь у меня появился еще один враг».

— Пойди умойся, — сказал Стефан, отстраняясь. — Завтра на торф идти, а толку от тебя не будет. Спать иди.

— Завтра не моя очередь, — возразил Уве, всхлипнув в последний раз. Потом его голос стал злым: — Вот так, да? На торф меня? За что?!

— Я передвинул очередь. Завтра должна работать Петра, но у нее день рождения. Поэтому пойдешь ты, Дэйв и Агнета. Это не наказание. Будет укороченный день, а вечером — праздник. Постарайся его не испортить.

Уве вытер рукавом слезы. На впалых щеках остались темные полосы.

— Ладно… Что будет к празднику?

— Пирожные. Диего сказал, что постарается. По девяносто граммов.

— Мало.

— Сам хотел бы больше. Ну, ты иди, иди. Ночью спать надо.

Уве кивнул. Перед дверью он остановился и спросил:

— От Питера ничего не было?

— Нет, — ответил Стефан. — Насчет связи — сам знаешь. Или у нас что-то накрылось, или у них. Донна копается.

— Я сам вчера проверял, — сказал Уве. — Это не у нас. Видимо, у них что-то случилось. Они еще позавчера должны были вернуться.

— Вернутся.

— Если нет, то я тебе не завидую, — негромко проговорил Уве. — Имей в виду, ребята так и говорят: если Питер не придет, плохо тебе будет, Лоренц. И Маргарет. Сами решим, как нам жить.

— Принято к сведению, — холодно сказал Стефан. Уве постоял еще секунду и вышел. Стефан выскочил следом.

— Так, — сказал он. — И этот здесь. Ты где должен быть? Почему не на посту?

Киро улыбался вымученной глуповатой улыбкой. С него капало. Дрожь еще не прошла, зубы часто-часто стучали.

— Почему бросил пост, спрашиваю!

— Я… это… замерз ведь. Дождь там, снег, холодно очень… Я это… слышу — вроде как сирена…

— Хороший слух, — усмехнулся Стефан. — Просто феноменальный, всем бы такой. И нюх тоже редкостный. Губа не дура. Ему еще стоять и стоять, а он сбежал. А если придет цалькат — что тогда?

— Да не придет он в такую погоду, — возразил Киро. — Сколько уж лет не приходил… А может, он тут всего один и был, откуда нам знать…

— Ты уже понял, что надо делать? — спросил Стефан.

Киро кивнул. Он обреченно побрел обратно к трапу, оставляя за собой мокрые следы.

— А ну, стой! — Киро замер в нерешительности, глядя на Лоренца с недоверчивой надеждой.

— Иди переоденься… — отвел глаза Стефан.

Глава 3

До рассвета он провозился с сигнализацией. То, что получалось, никак не удовлетворяло. Незаметные волоски-паутинки, обрываемые входящим, разлитое по полу машинное масло возле шатких механических конструкций, обрушивающихся с жутким грохотом при малейшем прикосновении, емкостные ловушки, невидимые пучки лучей в дверном проеме, акустические и электромагнитные датчики, реагирующие на биение сердца вошедшего, хеморецепторы, соединенные с сигнальной сиреной, — все это, включая вульгарные грабли- самоделки на полу у двери, однажды с блеском сработавшие, уже было опробовано, рано или поздно раскушено и перестало быть защитой. На каждую выдумку неизбежно находилось противоядие — иногда спустя месяцы, как, например, в случае с детектором биотоков. Чаще всего — спустя дни. Иногда Стефан думал о том, что лучшей защитой была бы толстая стальная дверь с неподъемным амбарным замком. Но это означало бы преподнести подчиненным такой подарок, о котором они едва ли могли мечтать: признать свое поражение без боя.

Наконец он остановился на варианте, который показался ему приемлемым, закончил работу и вышел из капитанской каюты. Спать не хотелось совершенно. Сутки здесь длились тридцать один час, и даже летом почти половину их занимала черная беззвездная ночь. Зимой — чуть больше. Планета практически не знала смены времен года, природа в средних широтах навеки застыла в прохладном робком лете, зимой чаще обычного дули северные ветры и шли дожди. Пятнадцатичасовая темнота давала время выспаться всем, включая двоих дозорных на крыше, сменяющих друг друга. «Вполне достаточно, чтобы весь день быть бодрым и не скулить. Так нет же — скулят… Даже не от холода, — размышлял Стефан, — не от дождя этого идиотского — от жизни такой. От вынужденной убогости, от четкой размеренности работ, зачастую бессмысленных, но необходимых для того, чтобы не деградировать в колонию простейших, а самое главное — от отсутствия перспективы. От полнейшей никчемности нашей жизни и нашего вечного детства, это уже давно дошло до всех. Но каждый из них почему-то уверен, что Стефан Лоренц этого не понимает — то ли вообще не способен понять, то ли, что вероятнее всего, понять не желает. Как же: Лоренц — капитан! Лоренц — диктатор…» Стефан напрягся, скаля зубы. Шаги против воли сделались пружинящими. Да! Да!! Диктатор! Шейх! Пахан, черт вас подери! Узурпатор! И так будет! Думайте обо мне что хотите, только я вас самим себе не отдам, так и знайте…

Тяжелая кобура при каждом шаге била его по боку. До рассвета оставалось еще не меньше часа, и Стефан ясно понимал, что до сирены общего подъема мог бы спать спокойно: второй раз за ночь они наверняка не сунутся. Времени у них навалом, торопиться некуда. Стефан помнил, что когда-то второй вахтенный при отсутствии на борту нештатных ситуаций был обязан раз в смену совершить обход служебных помещений, больше по традиции, чем по необходимости. Иногда это делал сам Бруно Лоренц, капитан «Декарта», бывая в такие минуты строгим и добродушным одновременно, и его тяжелые шаги внушали спокойную уверенность в благополучном исходе чего бы то ни было. Ладно, назовем эту прогулку обходом… Назовем это преемственностью. Скорее всего в ближайшие дни они ничего существенного не предпримут, будут все как один фальшиво равнодушны и до некоторой степени исполнительны, но в конце концов станут работать, без энтузиазма принимая поощрения и без особых пререканий снося наказания, особенно самые старшие. И все как один… нет, не все, а почти все — с едва заметным «почти» — будут ждать… ох, как они будут ждать, когда вернется Питер! Если вернется…

Было бы идеально, если бы вернулись Вера и Йорис, а Питер где-нибудь сгинул: на порогах, что ли, или на озере — там водяной слон очень даже не прочь перевернуть лодку и позабавиться с гребцами, а озера Питеру никак не избежать… Нехорошо так думать, не надо бы этого. Нет, он вернется, конечно. Всегда возвращался. Десятки дальних экспедиций, сотни небольших вылазок — и ведь все, кроме одной, удачные! Вот в чем штука: неудачных он себе позволить не может. Рискует, очень рискует. Разбил три лодки, доламывает четвертую, а у самого за сорок лет ни одной серьезной раны, ни одного паршивенького перелома! Отчаянная, но светлая голова этот Питер, что есть, то есть, вот к нему и тянутся аутсайдеры вроде Йориса или Уве. О Ронде Соман и говорить нечего: влюблена в Питера до фетишизма, или как это называется, молится на него, вешает на себя всякую дрянь, которую он ей привозит и дарит: блестящие камешки, ракушки какие-то… прикажи он ей броситься с верхней площадки — ведь послушается и еще с радостью. Но дурочка она только с Питером, а было бы хорошо, если бы не только… Ладно, она-то не аутсайдер, она — исключение из правила. Будем так считать. А кто тогда Людвиг? Тоже исключение? Да. И Дэйв… Что-то много исключений. Обоим чуть-чуть не хватило до лидерства, Людвигу — оптимизма и смекалки, Дэйву — выдержки и возраста. Дикий он какой-то. Опасный звереныш. Хорошо уже то, что он одинаково ненавидит и Питера, и меня, вообще всякое начальство, что существующее, что потенциальное. Зря его Питер приручал, таскал по экспедициям — как не было между ними ничего общего, так и нет…

Гнутые корабельные коридоры были пусты и пыльны. «Велеть прибраться», — мелькнула мысль. Аварийное освещение отбрасывало причудливые тени. Недавно вывешенный рукописный лозунг: «Равные права — равный кусок» был изъеден кислотой и плохо читался. «Выяснить, кто и где раздобыл кислоту», — отметил Стефан. Где-то наверху, на продуваемой насквозь площадке стучал зубами замерзший Киро Васев, а внизу, куда ушел Уве, копилась привычная ледяная злоба, и протяжно, и безнадежно, как всегда перед восходом солнца, кричала запертая в изоляторе медотсека сумасшедшая Абигайль. За ближайшим углом кто-то прятался. Стефан не увидел и не услышал его, он не смог бы объяснить, как почувствовал человека за поворотом коридора и почему замедлил шаги. Кто-то невидимый стоял там. Ждал. Он был один, и Стефан с облегчением перевел дух. Рука, потянувшаяся к кобуре, опустилась. Перед одним противником — если это противник — нельзя спасовать, Стефан знал это очень хорошо. Угрозы бластером — всегда проявление слабости, тем не менее к ним приходится прибегать все чаще и чаще…

За углом была Маргарет.

— Ты чего прячешься? — спросил он.

— Так… — Маргарет пожала плечами. — Несла Абби успокоительное, а то так и будет кричать до утра, ты же знаешь. Слышу — кто-то идет. Не хотелось встречаться. Чувствовалось что-то такое… в общем, со мною вчера почти никто не разговаривал. Хотела предупредить.

— У меня уже были, — мрачно сказал Стефан. — Как они догадались про инфракрасную завесу, хотел бы я знать. Может, кто-то предупредил?

— Не знаю, — сказала Маргарет. — А кто приходил?

— Уве.

— Уве?

— Вот именно.

— От него я не ожидала, — заявила Маргарет. — Надо же — теперь и Уве…

— И не то еще бывает, — сказал Стефан.

— Например? — с интересом спросила Маргарет.

— Например, мы с тобой. И все вокруг. Мальчики и девочки по пятьдесят лет. Эта планета. Это солнце, от которого взрослые умирают, а дети живут очень долго, чтобы со временем стать маленькими старичками, — это разве возможно? Кто-нибудь о таком слышал? Думал о таком?

— Ну, ты-то еще не старик, — улыбнулась Маргарет. — Да и я не совсем старушка. Погляди, у меня даже морщин почти нет.

— Я не об этом…

— А о чем? Мы стареем, это надо принять и успокоиться. Похоже на то, что мы стареем медленнее, чем нормальные люди, но все-таки мы стареем. И когда-нибудь нам придется умереть.

— Ты боишься?

— Я? Пожалуй, да. Немножко. Но ведь есть и такие, для кого это было бы большим облегчением. Они вспоминают Иветт. Помнишь, как она умирала?

— Помню. Она за месяц выросла во взрослую, и у нее разыгрался зверский аппетит. Но тогда с едой было проще. Никто не понимал, что с ней происходит. Иветт и сама не знала. Ты мне потом сказала, что ее организм просто не выдержал.

— Может быть, теперь я смогла бы ей помочь. Но все равно она умерла бы через две-три недели. Как все взрослые. Будь она постарше, она погибла бы одновременно со всеми. Ей ведь было только двенадцать — совсем еще девочка.

— Мне тринадцать с половиной…

— Глупый, — сказала Маргарет. — Девочки же раньше развиваются, ты что, этого не знаешь?

— Тебе тоже двенадцать, — сказал Стефан.

— Даже двенадцать и четыре месяца. Мне просто повезло: видишь ли, начало перестройки организма зависит прежде всего от самого организма. Тут уж у кого как. Ронде вот тоже повезло. И тебе.

— И Питеру.

— И Питеру, — согласилась Маргарет. — Кстати, о нем. Ты не думаешь, что за нами сейчас наблюдают?

«Вряд ли, — подумал Стефан. — Позже — да. С этим всегда приходится считаться. Но сейчас все они внизу и им не до того: Уве объясняет, почему у него сорвалось с «махером», остальные изощряются в унылом остроумии в его адрес, Дэйв бесится, а неторопливый умный Людвиг, мозговой центр этой шайки, молчит и мысленно раскладывает все по полочкам. В следующий раз они изберут иную тактику, чтобы рано или поздно добраться до цели».

— Мне бы этого не хотелось, — сказал он вслух.

— Мне бы тоже, — отозвалась Маргарет. — Между прочим, нас могут не только слышать, но и видеть. Вчера Донна искала в кладовке запасной «глаз» и, кажется, нашла. А она хороший инженер.

— А ты хороший врач, — улыбнулся Стефан. — Правда, я не шучу, ты очень хороший врач. И хороший товарищ.

— Спасибо… — сказала Маргарет. Ей было приятно, и она не пыталась это скрыть.

— Донна не станет им помогать, — сказал Стефан. — Кто угодно, только не Донна.

— Почему? Кажется, она тебя не слишком любит.

— Питера тоже. Точнее, она боится прихода его власти. Ей будет трудно выжить, она слабенькая.

— А Уве?

— Уве — другое дело. В прошлом году Питер брал его к восточным болотам. Но до сегодняшнего дня я считал его нейтральным. А он, оказывается, ждал момента… — Стефан с усилием сглотнул и облизнул пересохшие губы. — Понимаешь, Анджей отказался идти, а Уве пошел. Да еще, наверно, с радостью.

— Я тебя предупреждала, — сказала Маргарет. — Давно надо было прикрыть эти экспедиции: Питер всякий раз имеет полную возможность обрабатывать людей поодиночке. Ты заметил, кого он тащит с собой? Сторонников? Как бы не так. Колеблющихся!

— Тебя он тоже звал? — хмуро спросил Стефан.

— Нет, конечно. Я же не колеблюсь, ты знаешь. Колеблются другие, особенно малыши, хотя им-то при власти Питера ничего светить не будет. Но сам знаешь, у него есть интересные идеи.

— А у меня?

Маргарет рассмеялась.

— Твои идеи уже реализованы, в том-то вся и беда. Получилось надежно, безопасно и скучно, ты уж извини. Да ведь ты, наверно, сам это понимаешь. Надежно и скучно. Плавно… как менуэт. И ты сидишь у всех в печенках, потому что никто не знает, зачем живет и кому нужна такая жизнь…

— Замолчи! — сказал Стефан.

— Вот видишь, ты уже сердишься, — покачала головой Маргарет. — Всегда ты такой. Отталкиваешь от себя людей, а Питер обращает их в свою веру… А ты знаешь, почему я за тебя? Думаешь, потому, что на твоей стороне логика? Нет! Скорее потому, что при Питере никто даже не задаст себе вопроса, зачем живет. Каждый будет просто пытаться выжить. И у многих это не получится… Я вот о чем подумала: если Питер и в этот раз вернется… В твоем «махере» еще есть заряды?

— Конечно. Ты сомневалась?

— Я? Нет. А сколько осталось? Один?

— Мне хватит, — сказал Стефан.

— Значит, один… — сказала Маргарет. — Что ж, это уже хорошо. Я боялась, что не осталось ни одного.

— А если десять?

Маргарет фыркнула:

— Все знают, что там не может быть десяти. Считали много раз. Только счет получается разный. Максимум — два заряда. Минимум — ноль.

— Больше, — сказал Стефан. — Уж будь уверена.

Маргарет внимательно посмотрела на него.

— Я пойду. А то Абби кричит.

— Счастливо.

Она нарочно замешкалась, дожидаясь, пока он уйдет. Перед поворотом коридора Стефан, улыбнувшись, махнул ей рукой и исчез, только удаляющиеся шаги гулко бухали по всему кораблю. Маргарет догадывалась, что Стефан пытается подражать походке отца. Что ж, для этого есть основания: он — сын капитана. И сам капитан, правда, корабля, который разучился летать и уже никогда не взлетит. Пока еще капитан…

Вентиляционная отдушина располагалась недалеко от пола: вентиляция в коридорах корабля всегда была приточная, в каютах — вытяжная, с решетками под потолком. Положив на пол лекарство для Абигайль, Маргарет опустилась на колени и просунула пальцы сквозь решетку. Микрофон по-прежнему был на месте, а вот «глаза» не было — то ли его еще не успели установить, то ли он был нужнее в другом месте. Ладно и так… Вряд ли кто-нибудь сейчас слушал, но наверняка любой разговор в коридоре где-то записывается, а значит, рано или поздно обязательно будет прослушан со всем вниманием. Стефан не подвел — умница. Видимо, насторожился, что-то почуял, но не подал виду. Насчет бластера немножко переиграл, но все-таки держался почти так, как надо. Пусть задумаются. Что ж, сегодня и она, Маргарет, высказала им почти все, что хотела. Сомнительно, чтобы это на них как-то повлияло, даже на колеблющихся, но попробовать было нужно, тем более что подслушанный разговор — Маргарет чуть не рассмеялась — во много раз эффективнее надоевшей проповеди…

Она чувствовала удовлетворение.

Глава 4

Ходовая рубка помещалась в верхней части корпуса корабля и внутри оставалась такой же, как при Бруно Лоренце, — просторным строгим помещением с панорамными экранами по закругленным стенам, с экраном-потолком, с шестью креслами и двумя пультами маршевого управления, один из которых был резервным, а на втором вахтенной смене иной раз приходилось работать в четыре руки. Большой сдвижной люк в полу открывал доступ к верхнему кожуху корабельного мозга. Маленький пульт туннельного управления навсегда погас. Какая-то часть корабельного мозга еще действовала, кое-где светились индикаторы систем жизнеобеспечения, и мигала надпись, сообщающая о работе синтезатора пищи, но все это было лишь малой каплей, ничтожной долей процента от того, что корабль когда-то умел делать.

В углу, поджав под себя лапки, жалким комком скорчился ремонтный робот-червь. Стефан легонько пнул его ногой. Ему показалось, что тот слабо шевельнулся. Но нет. Червь был мертв, хотя и выглядел как новенький: сизые сегменты его туловища за много лет не съела никакая коррозия. Когда-то роботов-червей было несколько десятков, они неутомимо ползали по коммуникационным шахтам и лазам, в которые не было доступа человеку. После вынужденной посадки на планету они еще долгие годы выдавали тревожные сообщения, диагностируя начало разрушения той или иной системы корабля, неумолчно шуршали по лазам, пытаясь что-то отрегулировать и исправить, а потом начали замолкать один за другим. Никто не видел, как этот, последний, приполз в ходовую рубку и умер. Или заснул? Во всяком случае, многочисленные попытки Уве и Донны вновь задействовать его не привели к желаемому результату.

А вот корабль был еще жив. За последние десять лет он даже как будто перестал разрушаться. В нем не вышла из строя ни одна из систем. Могло показаться, что обреченный корабль, большая часть которого была давно мертва, вдруг неожиданно раздумал умирать. По-видимому, он решил жить ради самого факта жизни, как безнадежный инвалид, навсегда прикованный к больничной койке. Он не собирался сдаваться. Для Стефана корабль всегда оставался кораблем, а не башней-донжоном, как для большинства. Летаргический мозг «Декарта» еще был способен управлять тем немногим, что осталось: поддерживать в помещениях сносную температуру и влажность, следить за синтезатором пищи, иногда рассчитать для Анджея одну из его заумных моделей. Постоянно работал радиомаячок — обыкновенная пищалка с всенаправленной антенной, сигнал которой при низкой электрической активности атмосферы мог быть выделен из шумов с расстояния в миллиард километров. Еще работали корабельные часы, показывающие земное и бортовое время, — застывшая разница не превосходила нескольких часов, потраченных «Декартом» на форсажный набор релятивистской скорости в устье Канала сорок земных лет и сто семнадцать считанных земных дней назад…

«…Всем на борту! Готовность к входу в Канал! Повторяю: готовность к входу в Канал! Прошу пассажиров пройти в свои каюты и оставаться в них вплоть до полного прохождения! Пассажирам категорически запрещается приближаться к служебным помещениям и отвлекать экипаж вызовами по аварийному интеркому. Желаю всем удачи!» — и через минуту снова: «Всем на борту!» Это была запись, транслируемая с маяка предварительного наведения. Корабельный мозг заботливо снабдил ее голосом Бруно Лоренца.

Стефан хорошо помнил разнесшееся по всем каютам объявление. Он как раз играл в салочки с Питером и Маргарет, когда почувствовал, что двигаться становится все тяжелее. Корабль вышел на траверз маяка с предкритическим значением функции «масса-скорость» и теперь дополнительно разгонялся.

Разумеется, Стефан не остался на пассажирской палубе. Он прямиком направился в ходовую рубку, несмотря на то, что, подобно большинству пассажиров, совершал туннельный прыжок впервые в жизни. Он был сыном капитана и не мог подавить в себе искушение напоминать об этом время от времени. Жесткие параграфы Специального Устава, применяемого только в нештатных ситуациях, просто не могли относиться к нему.

Но Бруно Лоренц вышвырнул его из рубки, ухватив железными пальцами за шиворот. Стефан упал на палубу в коридоре и от боли и обиды готов был завыть. А отец захлопнул за собой дверь, мгновенно забыв о нем и ни словом потом не обмолвившись о причиненном сыну унижении. Как будто так и надо. Хорошо еще, что ни Питер, ни Маргарет ничего не видели.

Стефан усмехнулся: если бы ребята знали об этом, осложнения могли начаться раньше…

Канал оказался виртуальным, вдобавок еще и инверсным. И если последнее означало для корабля всего- навсего повышенный расход энергии на разгон и защиту от встречного потока космических частиц, то первое обстоятельство было куда более серьезным и чреватым самыми неожиданными последствиями.

Стефану было известно о Каналах лишь самое необходимое. Капитан не обязан знать все. В отличие от стабильных внепространственных Каналов, пронизывающих преимущественно спиральные рукава Вселенной и их ответвления, виртуальные Каналы встречаются где угодно, в том числе, по мнению теоретиков, и в галактиках, начисто лишенных спиральных ветвей, а возможно, и в межгалактическом пространстве. Такие Каналы сами собой возникают и исчезают, устья их зачастую дрейфуют весьма причудливым образом. Нижний предел их жизни не определен из-за невозможности обнаружения «секундных» Каналов, верхний — из-за недостаточного времени наблюдения за ними. Срок жизни виртуального Канала не коррелируется ни с направленностью, ни с протяженностью. Прогноз всех этих параметров нереален из-за невозможности создания сколько-нибудь разумной теоретической модели.

Ими просто пользуются.

Существовали столетние, слабо дрейфующие Каналы, давным-давно освоенные и считавшиеся относительно надежными. Имелись, напротив, и такие, которые не внушали к себе никакого доверия со стороны звездолетчиков. Тем не менее риск присутствовал в обоих случаях.

Сингулярная трубка могла просто-напросто схлопнуться. И такое тоже бывало.

Например: бесследно исчезнувший «Фромм». А вот линейному корвету «Эразм» невероятно повезло. Вполне, казалось бы, благополучный Канал закрылся в каких-то микропарсеках перед его носом. Случалось, туннель выводил корабль прямо в метеорный рой или дрейфующее в пространстве устье Канала цепляло звезду.

Все познания Стефана по данному вопросу исчерпывались этой информацией. Специальную литературу изучал один Анджей — терпеливо терзал корабельный мозг, выгребал из библиотеки жуткую заумь, составляя, как сам хвастался, каталог существующих теорий, от дурацких до безумно смелых включительно, и вдобавок находил подобное занятие вкусным, ненормальный извращенец. Пожалуй, умей корабль летать — жирного урода пришлось бы определить в штурманы и терпеть рядом…

Даже поставленный поперек, туннельный корабль звездного класса «Декарт» мог бы свободно разместиться в кормовой дюзе таких гигантов, как «Аль-Кинди», «Чаадаев» и «Сенека», специально построенных для перевозки переселенцев и вмещавших от тридцати пяти до пятидесяти тысяч пассажиров в одном только туристском классе. Ни экономичностью, ни степенью защиты, ни скоростью перемещения в пространстве «Декарт» никак не мог сравниться с этими монстрами, не говоря уже о таких аспектах, как отделка кают или наличие на борту развлечений. «Декарт» не был ни роскошным лайнером, ни грузовозной «рабочей лошадкой». В лучшем случае он сошел бы за «рабочую блоху» и в этом качестве предназначался для передачи в вечное пользование растущей колонии на Новой Тверди, точно так же, как красавец «Антисфен» навсегда уходил на Новую Обитель, а старый, но еще добротный «Зенон» направлялся через три спиральных рукава в распоряжение колонистов Новой Терры.

Риск был невелик: что значат расчетные семьдесят две секунды локального времени, когда от одного туннелирования до другого проходят недели и месяцы, а время жизни используемых Каналов — годы и десятилетия? Но риск все-таки был.

Канал схлопнулся на третьей секунде.

Корабль выбросило.

И это было чудом: существующие теории, при всем их различии, сходились на том, что корабль, оказавшийся в положении «Декарта», должен был неминуемо превратиться в пучок жестких квантов, в мгновенную вспышку излучения.

Так не случилось.

В сущности, не произошло и чуда: Стефан давно осознал, что чудес не бывает. Происходят события, более или менее вероятные. И, уж конечно, существуют неверные теории.

Стефан откатил кресло, сел. Осторожно положил руки на пульт маршевого управления. Ничего не произошло: не зажегся мягкий свет, не засияли индикаторы, и корабельный мозг не спросил, что от него нужно человеку. Мозг был безнадежно болен.

«А был бы здоров, — неожиданно для себя подумал Стефан, — признал бы он меня капитаном?» Допустим, нам удалось бы восстановить… Разве может капитан не знать в подробностях, как управляют этим чудовищем? Может ли он не иметь в своем распоряжении квалифицированную команду, готовую подчиняться ему по первому слову? Специалисты… На самом деле они не знают и десятой доли того, что им надо знать о корабле. По справочникам и руководствам не шибко выучишься. Да и не на всякую премудрость найдется справочник.

Все тлен, чепуха. Этому кораблю уже никогда не летать. Донжон — вот он кто.

Стефан, не глядя, протянул руку, набрал код, пошарил в ящике под пультом. Бортовой журнал был тут как тут, услужливо подставлял корешок, облохматившийся по краям от старости. Из журнала выпал — вечно он выпадает! — плоский, как закладка, ползучий жучок-диктотайп и остался лежать на столешнице лапками кверху. Стефан равнодушно смахнул покойника в ящик и перелистнул страницы. Содержание последних записей он помнил наизусть, но, если бы сейчас кто-нибудь спросил, для чего их заново перечитывать, он только удивился бы прихотливым зигзагам чужих мыслей. Общение с бортовым журналом составляло ритуал. Сам Стефан записей не вел, так и не решившись добавить хоть одно слово к написанному отцом.

Ровные диктотайпные строчки, красящий пигмент которых давно вылинял:

«…По-прежнему не знаем нашего местонахождения. Движемся с торможением 0,9g в плотном пылевом облаке невыясненных пока размеров и конфигурации. Классический «угольный мешок». Сигналы маяков не обнаружены. Поиск Каналов безрезультатен. Непрерывно передаем сигнал бедствия по международному коду. Ведем расшифровку гравиграмм и пассивное сканирование в ИК-диапазоне…

Пассажиры еще не знают».

Стефан пролистнул несколько страниц. Действия отца в той обстановке были совершенно оправданными. О том, что «Декарт» идет к ближайшей звезде, знал только экипаж. В ослепительно-белом капитанском кителе Бруно Лоренц появлялся в пассажирском салоне, шутил, пил шампанское. Для пассажиров все еще продолжался полет к Новой Тверди, лишь чуть удлинившийся из-за непредсказуемого дрейфа устья Канала, как было объявлено.

«…Система — двойная. Компонента А — звезда главной последовательности, класса F5. Уже видна невооруженным глазом. Поглощение света в облаке просто чудовищное. В — коричневый карлик М9. Удача: период обращения порядка тысячелетия. После торможения до 0.01C приступаем к поиску планет у звезды А.

Добрые вести из навигаторской: Хансен утверждает, что «Декарт», по-видимому, находится в пределах нашей Галактики. Хорошо, если так.

Пассажиры — проблема».

Ни за что на свете Стефан не желал бы поменяться ролями с отцом в те предпосадочные дни. И первой проблемой был он сам, Стефан Лоренц, наравне с рядовыми пассажирами не посвященный в происходящее. Пересилив обиду, он приставал к отцу, когда тот, валясь на койку в капитанской каюте, черный от усталости, обрывал его на полуслове и гнал прочь. А потом, уже после посадки, Стефан обиделся всерьез, потому что незнание ситуации на борту сильно повредило ему в глазах Питера и Маргарет. Мальчик долго дулся, избегая разговоров с отцом, которого это, как ни удивительно, устраивало.

Не вдруг и не через месяц, а лишь годы спустя, уже ощутив на себе тяжесть власти, Стефан понял, что отцу было попросту не до него. Нет, Стефан не желал бы быть ответственным за жизнь ста восьмидесяти пассажиров. «А смог бы?» — не раз спрашивал он себя.

Он знал ответ. Да. Смог бы. Как смог его отец.

Ошибки? Они были. Быть может, самой крупной ошибкой Бруно Лоренца было решение о посадке на эту планету. Все могло обернуться иначе, не окажись рядом с точкой, где из схлопнувшегося Канала был выброшен «Декарт», звездная система с единственной, зато — на первый взгляд — чрезвычайно благоприятной для человека планетой.

Будь это балластный рейс, капитан мог склониться к прямо противоположному решению. Почти наверняка экипаж «Декарта» не стал бы тратить времени на исследование ничем не примечательной звезды, а сосредоточился бы на поиске виртуальных Каналов. Однажды Стефан рассчитал вероятность благополучного исхода. Она оказалась до смешного малой — «Декарт» не предназначался для поиска Каналов. Даже если бы Один из них был обнаружен, оставался риск разрушения корабля из-за неточного наведения в жерло, что, учитывая отсутствие маяков, представлялось весьма возможным. Не говоря уже о том, что плотность пылевого облака вряд ли позволила бы кораблю осуществить разгон до критической скорости. Но даже в случае успешного входа в Канал существовала лишь ничтожная вероятность того, что корабль «вынырнет» в известной человечеству области. Вселенной. Почти наверняка корабль затерялся бы в космосе, исчерпав резерв автономности. Но все же это был шанс, и следовало им воспользоваться.

Наличие на борту пассажиров заставило принять иное решение.

«Декарт» сел в западной части северного, наиболее крупного материка, в равнинном краю озер, болот и быстрых речек, прочно вплавившись основанием в плоский скальный выход. Только после посадки, когда скрывать правду стало невозможно, она была преподнесена пассажирам в умеренно оптимистических тонах. Против ожидания, обошлось без истерик и заламываний рук, а нескольких объявившихся скептиков отец великолепным образом высмеял и поставил на место, чем, несомненно, отдалил риск беспорядков на борту. Позже, размышляя, Стефан понял правоту отца. Он сам поступил бы так же. Люди удивительные существа, и преступен тот, кто не пользуется этим обстоятельством для их же блага. Почему-то они чувствуют себя увереннее, когда под ногами у них твердая земля, а не десяток переборок, отделяющих их от пустоты. И когда они заняты делом… Сажая корабль, Бруно Лоренц уменьшал срок его автономности минимум на полгода, но он знал, что делал. Окончательное решение оставалось за капитаном, но твердое желание выбраться отсюда и спастись, как бы ни был ничтожен шанс на спасение, должно было исходить от пассажиров, и только от них.

В этом отец был прав.

Он ошибся в другом, и винить его за эту ошибку было невозможно.

Стефан раскрыл журнал с конца. Последние записи были сделаны от руки. Будто отец специально подчеркивал их неофициальный характер.

Пробелы, перечеркивания, заметки на полях.

Неудобочитаемые каракули.

Тщательно, в двух ракурсах выполненный рисунок сложного морского узла. У отца было хобби — конструирование узлов.

Оборванная запись без даты: «Сегодня умерло пятеро. Карантинные меры…»

Кобура «махера» врезалась в бок. Стефан отстегнул ее, положил на колени. Перевернул назад десяток страниц.

«…ближнюю разведку и картографирование. Первое впечатление: типичный постледниковый ландшафт. С запада озеро, с востока болото, посередине — моренные гряды и наша площадка. Леса здесь хилые, как и по всей планете. Совершенно невероятно, чтобы они могли продуцировать кислород в наблюдаемом количестве. Может быть, водная растительность в океанах?..

Вернулась группа — Хансен, Максименков, Игуадис. Расход боеприпасов — ноль. Доставленные образцы будут подвергнуты исследованию, однако ясно уже сейчас, что биологическая активность этого района планеты незначительна. Результаты микробиологического анализа обнадеживающие. Дал команду на подготовку к развертыванию полевого лагеря. Добровольцев хоть отбавляй. Досадно, что у нас нет необходимых инструментов и сколько-нибудь значительных запасов пищи. Синтезатор работает исправно, однако органического топлива, за вычетом количества, необходимого для подъема, хватит не больше, чем на восемь-девять месяцев. Стартовать на маршевых двигателях — самоубийство.

Игуадис предложил идею: перенастроить синтезатор под местные ресурсы — древесину или торф. Вряд ли нам это понадобится, никто не собирается застревать здесь надолго. Тем не менее поручил Максименкову подготовить предварительную техническую разработку.

Пассажиры работают неумело, но охотно. Кустарный энтузиазм, суета и бессмыслица. Все дают советы. Очень хороша чета Пунн — оба прирожденные организаторы. Предполагаю назначить Огастеса Пунна своим заместителем вне корабля…»

Стефан резко захлопнул журнал. Здесь коренилась другая, самая значительная, ошибка отца, хотя, конечно, трудно было предвидеть столь отдаленные последствия. Честно говоря, Стефан не помнил, плох ли, хорош ли был Огастес Пунн в роли распорядителя внекорабельных работ, да и не в нем было дело, а в его сыночке, который с тех самых пор вбил себе в голову Бог знает что.

Питер Пунн… Опасный человек, самый опасный из всех. Кумир большинства, дурачье за него в огонь и в воду. Худших всегда большинство — кто это изрек, кажется, бородатый такой, из соотечественников Игуадиса? Не помню точно, да это и неважно. Главное — хорошо знал грек, что говорил.

Лучше бы Питер не вернулся…

ИНТЕРМЕЦЦО

Пачка бумаги. Субтильный карандаш с неустранимым дефектом, приобретенным при изготовлении где- то на просторах между Чанчунем и Гуанчжоу. Пусть так. Терпеть не могу шариковых ручек и фломастеров, даже тонких.

Компьютер? Да. Но после.

Стол. Табурет. Что еще?

Некоторое количество свободного времени.

Со временем у всех туго. И — звонит телефон.

Не нормальным неторопливым внутригородским звонком, когда в промежутке между двумя сигналами успеваешь дописать фразу, и не суматошным междугородным вызовом, похожим на дыхание астматика, а длинным непрерывным звонком-воплем, от которого подскакиваешь и сатанеешь. Аппарат из розетки не выдернуть, она у меня за шкафом. Не хочу и вспоминать, как я пытался его отодвинуть.

— Слушаю!

Горячее дыхание в трубке. Так и есть. Он. Опять он. Теперь можно не суетиться, поздно надеяться, что аппарат возопил из-за какой-либо дурной неисправности в телефонном узле. Тем более не стоит воображать, будто мои телодвижения способны что-то радикально изменить. Скажем, если отсоединить провод вон там, где, уже оборванный однажды, он залечен изолентой, голос в трубке не исчезнет. Проверено. Можно, конечно, разбить саму трубку, но тогда заговорит какой-нибудь другой предмет в квартире, например, начнет резонировать стекло в книжной полке, отчего слова окрасятся гнусным стеклянным дребезгом. Лучше уж телефон.

— Говорите, ну!

Товарищ Саахов.

Молчание. Треск. Бросаю трубку. Звонок.

Сдохнуть можно.

— Слушай, как тебя… Могу я наконец поработать спокойно?

Смешок в трубке — и тот с акцентом.

— Разве в твоем мире можно что-либо делать спокойно?

Философ…

— А в твоем это запросто? — парирую я.

— Тоже нет, конечно. Разве что какой-нибудь дятел продолбит себе дупло и попытается в нем что-нибудь высидеть.

Хочу быть дятлом.

Оглядываюсь — а толку? Еще не привык… Хуже всего то, что я никогда точно не знаю, в какой момент нахожусь под чужим взглядом, а в какой нет. Подозреваю, что этот тип интересуется буквально всем. Моей работой почему-то в особенности. С чего бы?

Проникнуться к себе уважением, что ли?.. Не настолько я наивен.

Мой знакомец мог бы немало порассказать, откуда берутся сюжеты. Зато жена, вопреки очевидному, почему-то убеждена, что фантасты поголовно на наркотиках. А все гораздо проще.

— Ладно… — сдаюсь. — Что там опять? Сильно напорол?

— Изрядно. Прежде всего имей в виду, что никаких таких Каналов, в особенности виртуальных, в Пространстве не существует. Мы пользуемся иными методами.

— Это какими же?

— Так я тебе и сказал… Во-вторых, отца Стефана звали отнюдь не Бруно. Вообще, с именами ты так наколбасил, что теперь трудно понять, кто есть кто.

— Мелочи, — отметаю. — Подумаешь — имена… Ты давай по существу.

Смешок.

— Чего там — по существу. Едва начал, а уже чего-то хочешь. Продолжай кропать, а я посмотрю.

Вскипаю. Успокаиваюсь.

— Не хами, потомок. Все-таки я старше тебя лет на двести… или на триста?

— Не скажу. — Он начеку и легко разбивает мои неуклюжие поползновения узнать больше, чем мне положено.

Сейчас я начну канючить, отвернитесь.

— Ну хотя бы скажи… было все это? То есть — будет? «Декарт», Стефан, Питер…

— И главное, дети, переставшие взрослеть?

— Да! Было?

Короткое молчание.

— Ну… было.

Гудки в трубке: ту-у… ту-у… ту-у…

Каша в голове. Геркулес с изюмом.

Ужаснусь я потом. А пока — радуюсь…

Глава 5

Лодка была длинная, из легкого блестящего металла, с хищно заостренным носом и узкой, ровно срезанной кормой. Когда-то в корме помещалась дюза маршевого двигателя, но потом дюзу сняли, двигатель выбросили за ненадобностью, горючее мало-помалу сожгли. Начинку исследовательской ракеты одно время пытался использовать Уве для каких-то своих нужд, а пустой корпус распилили вдоль и получили две лодки. Одна разбилась пять лет назад на порогах Безумной реки, другая по большей части лежала кверху днищем под навесом внутри частокола и лишь изредка приводилась в порядок для затеваемых Питером экспедиций. Остойчивость лодки при полной загрузке оставляла желать лучшего, маневренность тоже, но ходкость была удовлетворительная.

Несмотря на умытый блеск металла, лодка была старая. Вмятины на корпусе, оставленные камнями порогов, были аккуратно выправлены, загрунтованы, залиты самодельным пластиком, выровнены заподлицо с обшивкой и тщательнейшим образом отшлифованы и отполированы. Этой работы Питер не доверял никому — гнал всякого, кто осмеливался приблизиться с доморощенными советами. За время экспедиции на днище прибавилось несколько свежих царапин, но Питер считал их несущественными.

Точнее, ему хотелось так считать.

Эту ночь всем троим предстояло провести под лодкой на голом, полого сбегающем к реке склоне, усеянном выпирающими из лишайника валунами. Выше начинался уходящий за вершину холма чахлый полулес-полукустарник, но никто не выразил желания в нем заночевать. Питер все же не поленился обследовать его и, вернувшись, сообщил, что опасности нет. Двое младших — мальчик и девочка, — вымотавшиеся за день, встретили это сообщение почти равнодушно.

Нужно было торопиться: еще час назад стало ясно, что надвигается дождь. Лодку вытащили далеко на берег и, перевернув, укрепили камнями. С нижней стороны склона под бортом оставили лаз, а с верхней навалили земли и лишайника, чтобы под нее не затекали дождевые струи. Когда огромный бледно-желтый диск спрятался за холмы и в распадке вспыхнул и сгорел ослепительный зеленый луч, ночлег был готов. Питер успел еще сбегать разведать следующий порог, а на обратном пути отыскал в ручье целую гирлянду водяных сосулек. Они съели их сырыми, потому что туча уже накрыла небо и блуждать среди кремнистых стволов в поисках горючего кустарника для костра было поздно. Сырые сосульки резко и неприятно пахли, и Йорис поначалу даже отказался их есть, несмотря на голод, но Питер рассказал, как однажды прожил на реке неделю, питаясь только ими, правда, чуть не умер, — только тогда Йорис зажмурился и осторожно откусил первый кусочек. Сосулька зашипела и принялась извиваться. «Ешь!» — раздался окрик, и Йорис, торопясь, проглотил свою долю. Насмешек он сносить не желал. Вера не привередничала. Она уже была один раз в экспедиции, в тот раз тоже не хватило еды. Девочка молча радовалась, что Питер разыскал сосульки, он молодец, всегда что-нибудь найдет, сосульки еще не самое худшее, они ничего, только после них щиплет во рту и нельзя сразу пить, плохо будет… Дождь пришел вместе с яростными порывами холодного ветра, тогда Питер вынул два оставшихся химпатрона для спальных мешков и отдал их Вере и Йорису. Уже лежа под лодкой — Питер в носу кокпита, Вера посередине, а Йорис под кормой, — они заговорили о том, откуда берется этот дождь. Должно быть, теплое течение на севере уже размыло шельфовый ледник и теперь там море, но чтобы это проверить, нужно туда добраться. «Полторы тысячи километров?!»— с ужасом и восхищением спросил Йорис. — «Чуть больше», — подумав, заметил Питер.

Он почти не спал в эту ночь, потому что у него не осталось ни одного химического патрона. Слыша, как по днищу лодки хлещет дождь, Питер думал о том, что завтра, если повезет, он будет спать в тепле; эта мысль долго не отпускала его, но совсем не грела. Тогда он прогнал ее и стал размышлять о том, чем все это должно кончиться. Четырнадцать экспедиций только за последние восемь лет… нет, даже пятнадцать, если считать ту, неудавшуюся в самом начале, когда утонула Астхик и все, ну почти все, пришлось начинать сначала, заново доказывать сперва себе, а потом всем остальным то, что и так ясно.

Впервые им удалось столь далеко забраться на север. Почти на триста километров, если считать по прямой. По рекам и ручьям, разумеется, выходило больше. Перед водоразделом пришлось оставить лодку и дальше двигаться пешком, потому что удобный волок, тщетно разыскиваемый прежде, не был найден и теперь. Обратно на водораздел вышли почти без сил от усталости и голода, но результаты экспедиции того стоили.

На сей раз он взял с собою этих двоих. Он мог бы взять и четверых — в кладовке «Декарта» хранились еще два спальных мешка, а Диего обещал подзарядить еще десяток химпатронов, — но сразу четверых работников Лоренц не отпустил бы ни при каких обстоятельствах.

Дождь сменился мокрой крупой. Питер по звуку определил, что на днище лодки нарастает ледяная корка. Он немножко помечтал о том, чтобы наконец пошел настоящий снег, навалил сугроб и стало тепло, но снег обманул, как обманывал всегда, снова забарабанили капли, и тогда Питер, пытаясь отвлечься, начал рисовать в уме карту этих мест — безымянная река с безымянными притоками, петли, развилки, протоки, острова… Он шел от устья вверх, к истокам. Змеящаяся синяя нить сужалась. Вот она запетляла в болоте — там много старых проток, почти сухих, и, наверно, река каждый год промывает в торфяниках новое русло. Питер вносил поправки. Вот крупный левый приток. Ряд коротких черточек поперек синей нити — цепочка порогов в верхнем течении. Целая сеть рукавов, как разлапистая пятерня, разбегающаяся пальцами к водоразделу, — и не скажешь сразу, где собственно река. Вот этот, крайний, совсем не исследован — судя по карте, он ведет в маленькое болото, питаемое, скорее всего, грунтовыми водами, зато от второго справа притока, на котором завал из незнакомых деревьев, толстых как бочки, и очень неудобный обнос, отходит любопытный ручей, вероятно, доступный лодке при высокой воде. Хорошо бы дождаться паводка, чтобы подняться по ручью прямо к водоразделу… сидеть и ждать затяжного дождя и чтобы пища была и тепло, а Стефана не было, и каждый вечер ходить смотреть надоевший зеленый луч…

Глупости. Никому это не нужно.

Питер улыбнулся, услышав, как Йорис мучительно простонал во сне. Парнишка еще не понял… А вот Вера догадалась, она сообразительная. Результаты экспедиции не в нескольких нанесенных на карту ручьях и болотцах, хотя и это важно. Главный результат — вот он, лежит под боком и, кажется, даже греет — две прозрачные фляжки с темной маслянистой жидкостью. Йорис не понял, что они означают, а Лоренц поймет сразу. Он чует опасность издалека, как осторожный зверь.

Уже скоро, Стефи. Немыслимо больше ждать.

К утру он сильно замерз и выполз из-под лодки. Светало. Туча ушла. Дождь кончился совсем недавно, стылая земля вся была пропитана ледяной влагой. Лязгая зубами, Питер заставил себя отбежать метров на сто вверх по склону и там заплясал, запрыгал, заколотил окоченевшими ладонями по бедрам и заду. Сейчас он ничем не напоминал привычного всем Питера, а был похож просто на продрогшего до костей мальчишку, каковым являлся в действительности, и отчетливо сознавал это. Он напряг мышцы, тихонько зарычал, силясь унять дрожь и ненавидя себя за нее. Оглянулся. Его не должны были увидеть в таком состоянии, к счастью, младшие еще спали, а значит, можно было хоть немного пожить простыми желаниями. Он быстро справил нужду, бегом перевалил через холм — бегом, скользя в промоинах, спустился в распадок — повернул — бегом понесся вверх — повернул — опять бегом вниз. Мокро блестели седые валуны, попадались кости вымерших животных, давно обглоданные лишайником и выбеленные временем. Лес был как лес: кремнистые несгораемые деревья, сумев как-то выжить, перестали расти и завязались узлами. Листьев на деревьях почти не было. Хилый горючий куст, запустив под валуны жесткие корни, целился в небо прямыми в струнку ветвями. Хвоя на нем уже не росла, а та, что росла когда-то, пошла на корм лишайнику, однако куст был жив и даже затрепетал при приближении человека, словно пытаясь вырваться из плена земли и удрать. Наверно, чувствовал, что пойдет в костер. Питер усмехнулся: куст понял все правильно.

Вверх. Бегом. Вниз. И еще раз также. Ему пришлось трижды спуститься с холма и трижды подняться, пока он не ощутил возвращающееся в мышцы тепло. Напоследок не утерпел: взял короткий разбег и с криком «йо-хо-о!» крутанул переднее сальто. Дрожь унялась, теперь Питер чувствовал себя в порядке, и даже приступ острой ненависти к Стефану, нежащемуся в тепле, прошел и сменился предчувствием удачи и спокойной уверенностью в своих силах. Он едва не рассмеялся. Сегодня. Это будет сегодня, Лоренц. Если повезет — сегодня к вечеру. Что, не ждал? Хочешь, очень хочешь ты, чтобы я не вернулся, и у тебя еще есть шанс, ты еще можешь надеяться на последний порог и водяного слона на озере, — но я ведь и в этот раз вернусь, Лоренц. Ты же понимаешь, что я вернусь.

Очень скоро он нашел то, что искал — смолистый корень, спрятавшийся в лишайнике. Корень был большой, толщиной в руку взрослого человека, — строго говоря, вовсе и не корень, а самостоятельный организм, паразитирующий на лесной подстилке, не то растение, не то животное, однако в костре он горел превосходно, а большего от него не требовалось. Радуясь удаче, Питер выкопал корень руками. Костер теперь будет, а значит, можно будить Йориса и Веру…

Он поднял глаза и мысленно охнул. Прямо на него шел белый клоун. Еще несколько отставших кривляющихся фигур, торопливо поднимаясь из распадка, настойчиво лезли вверх по склону. Питер бросил корень.

Запах человека необъяснимо притягателен для белого клоуна, но чем — этой загадки так и не удалось разрешить. Если человек не успевал убежать, клоун жадно тянулся к нему, выбрасывая ложноножки, прилипал, обволакивая его только лишь для того, чтобы через секунду отклеиться и побрести дальше. Побрести — или потечь? Ног у клоунов не было, но перебирание ложноножками карикатурно походило на ходьбу, и сами клоуны издали напоминали пародию на человека. Убить их ножом или стрелой было невозможно. Однажды Маргарет, единственная из всех, кого клоуны интересовали профессионально, высказала предположение, что их бес- скелетные студенистые тела суть вовсе не тела в обычном понимании этого слова, а живые коллоидные сгустки, структурируемые собственным магнитным полем. Так это было или нет, никого особенно не беспокоило. Гораздо актуальнее было то, что на теле человека, не успевшего увернуться от объятий белого клоуна, оставались долго не заживающие ожоги.

Шрам на подбородке Питера был следом ожога более чем тридцатилетней давности, памятью о том, как он уводил белого клоуна от группы малышей, оказавшихся слишком далеко от частокола. Он тогда застрял в зарослях и был настигнут. Кожа стянулась и изменила цвет. На руках тоже были шрамы. Такие шрамы были на руках у всех, исключая немногих счастливцев, вроде младенца Джекоба. Даже у Лоренца они были.

Питер молниеносно окинул взглядом бугорок, обозначающий перевернутую лодку. Нет, белые клоуны еще не почуяли младших. Пока что они шли мимо и очень быстро для таких увальней, со скоростью бегущего вялой рысцой человека. Их было много.

На открытой местности человеку, как правило, нетрудно уйти от белого клоуна. Нужно заманить его подальше — набраться терпения и не спешить, клоун идет как привязанный, — а потом убежать от него и вернуться, сделав большой круг. Клоун быстро потеряет след, а вместе с ним и интерес к человеку. Труднее уйти от стада, но тоже можно. К счастью, клоуны чаще бродят в одиночку. Хорошо, что на этой планете летаргическая жизнь дала так мало подвижных опасных тварей и ни одной неподвижной, если не считать того пня, который оказался вовсе и не пнем… Он сжимал челюсти так медленно и робко, что можно было еще раз-другой сесть на него и успеть встать. Пожалуй, опасные виды здесь можно пересчитать по пальцам. Клоуны. Болотные черви. Вонючие крылатые гарпии. Водяной слон. Цалькат. Человеку в лесу нечего дрожать перед зверьем: если он не ранен и не дурак, он не будет съеден. Однако и пищи себе не найдет, это точно. Сосульки годятся лишь на то, чтобы обманывать голод, да поди их еще разыщи…

Его почуяли. Крупный, в рост взрослого человека, клоун, шедший прямо на него, ускорил движение. Другой, который должен был пройти мимо, вдруг запнулся на ходу, зашевелил отростками и уверенно свернул к Питеру. Белый клоун способен почуять человека шагов с десяти-пятнадцати, независимо от направления ветра. Наверное, Маргарет права: клоуны ориентируются не по запаху, а по окружающим человека слабым электромагнитным полям.

Первого клоуна Питер подпустил на два шага. Потом отскочил, метнулся вбок, обманывая, выждал секунду, прислонившись спиной к дереву, и подставил вместо себя корявый ствол. Краем глаза успел заметить еще двоих — те заходили справа. Один из них шутя протек сквозь горючий куст, нимало при этом не замешкавшись. Серьезной опасности пока не было: с тремя-четырьмя клоунами Питер мог играть в догонялки часами. Но сейчас он должен был привлечь внимание всего стада.

Ий-о-хо-о!.. Он рванулся с места, как спринтер, в самую гущу стада и заметался зигзагами по склону холма. Ноги путались в лишайнике, Питер спотыкался о камни. Теперь клоуны были со всех сторон — спешили догнать, обтечь, ощупать человека жгучими отростками, попробовать на вкус, и надо было петлять, уворачиваться, сбивать с толку, не давать окружить себя плотным кольцом — а потом, если повезет, выскочить из стада и увести его как можно дальше. Вот, сейчас… Нет, еще рано. А вот теперь пора. Йо-хо-о!..

И все получилось бы, если бы ночью не прошел дождь, если бы на обманном финте нога не заскользила бы так неожиданно, если бы только удалось удержаться на ногах, но почва именно в этом месте выперла из лишайника каменным обломком, угодившим прямо в солнечное сплетение. Когда же наконец пропала тошнотная чернота перед глазами и восстановилось дыхание, нужно было уже не бежать, а укрываться: кривляющееся кольцо вокруг него сомкнулось, оно было похоже на студень или медузу, в нем не было ни единого просвета. Оно сжималось.

Питер скорчился, прижался к лишайнику, пряча руки под тело, втягивая шею в воротник драной куртки. Лишайник шевелился, щекотал лицо. Было досадно, что так не повезло. Теперь-то, конечно, обожгут… затекут под одежду и обварят хуже кипятка… Он негромко и скверно выругался. Пусть жгут, подумаешь — ожог, чай не барышня, да и не в первый раз, уж как-нибудь перетерпим…

Сжавшись, он считал секунды. Глупые твари, самые глупые на этой планете, если не считать трясинных черепах на болотах, слишком тупые и оттого непредсказуемые. Может, они не могут договориться, кто в кольце главный?..

Он рискнул поднять голову и присвистнул от удивления. Кольца уже не было, оно распалось; клоуны, кривляясь пуще прежнего, уходили кто куда, преимущественно вверх по склону, мимо лодки. «Разбегаются», — с недоумением подумал Питер. Разбегались… Чего ради? Он еще не успел по-настоящему обрадоваться удаче, как понял, что успокаиваться рано, а бежать, быть может, уже поздно.

Клоуны не просто уходили — они спасались. С самого начала убегали от хищника, и лишь запах человека сбил стадо с толку, на время пересилив инстинкт самосохранения. Преследователь был хорошо виден и знаком — бродячую паутину не заметишь разве что в сумерках, зато сейчас, в первых лучах солнца, она сверкала всеми радужными нитями и двигалась с легчайшей воздушной грацией, опутывая грубые замшелые стволы, стремительно подтягиваясь, выбрасывая новые нити, которые падали сверху вниз, разрастались, ветвились и снова втягивались. Паутина словно бы катилась, было в ней что-то от морского ежа и перекати-поля одновременно. Клоун, отставший от стада, был схвачен, когда тщетно пытался протечь сквозь паутину. Через секунду он обвис, оплетенный ею. Питер знал, что паутина на этом не успокоится: схватив одного, она обшарит пространство радиусом в несколько десятков шагов в надежде поймать кого-нибудь еще, длина нитей это позволяет, а потом подтянет к жертве коричневый белоглазый сгусток размером с кулачок младенца Джекоба — по сути, пищеварительный и нервный центр хищника — и замрет, присосавшись. Неделю будет сосать. Две…

Питеру случалось на спор убивать «паука» выстрелом с пятидесяти шагов, и сейчас он пожалел о луке, оставленном в лодке. Бродячая паутина намного опаснее белого клоуна. Как ни странно, она не любит путешествовать по вертикали, предпочитая обходить препятствия, а не переваливать через них, потому и поставлен частокол вокруг лагеря. Можно также в надежде на удачу забраться на высокое дерево. А на открытом месте первая и главная заповедь настигнутого паутиной: не шевелись. Замри. Тебе может повезти: паутина хватает тех, кто движется, полагаясь прежде всего на зрение, правда, и на осязание тоже. Она чувствует температуру ощупываемого предмета, так что шансы остаться необнаруженным пятьдесят на пятьде…

Ноги опутало сразу же. Рвануло, повалило. Питер яростно резал нити, они пружинили и пищали под ножом, рвались с натужным дребезжанием лопающихся струн. Их было много, и все новые и новые путы хищно тянулись к человеку, как к законной и лакомой добыче, — будто он, несмотря на сорокалетний опыт жизни на этой планете, мог позволить себе ею стать! Радужные жгучие бичи хлестали справа и слева, тонкая живая проволока закручивалась вокруг тела, падала сверху на голову, подбираясь к шее… Десятки, сотни сверкающих нитей. Паутина была в ярости: ей еще не попадалась жертва, вооруженная стальными когтями.

Натянулось, рассекло кожу… Потащило. Захлестнуло правую руку — Питер, не глядя, перебросил нож в левую, неожиданно для себя обнаружив, что совершенно спокоен. Теперь, защищая только шею и руку с ножом, предоставив нитям оплетать остальное коконом, он ждал, превозмогая боль. Он умел терпеть и ждать. И когда паутина доволокла его туда, куда ей хотелось, на расстоянии вытянутой руки он увидел покачивающийся над ним безобразный коричневый комок с тонким дрожащим хоботком в проеме распахнувшихся зазубренных жвал. Питер перерезал мешающие нити, хладнокровно и точно, как делал не раз прежде, и всадил нож в промежуток между жвалами и парой отвратительных выпученных глаз…

Ему не сразу удалось освободиться — некоторые нити были еще живы, старались вырвать нож. Белых клоунов на холме уже не было, кроме одного, схваченного. Питер оставил его в покое — еще оживет, увяжется… Горючий корень был на месте — не уполз, дурак. Питер хмыкнул: хоть в чем-то повезло. Теперь ничто не мешало развести костер, вскипятить в котелке воду и разбудить Йориса и Веру…

Глава 6

— А, это ты, — сказал Стефан. — Входи. Можно.

В дверь просунулась рука в бугристых наростах кожной болезни, которую давно отчаялась вылечить Маргарет. Затем явилось лоснящееся лицо-блин с коротким носом-обрубком, и следом — брюхо наперевес — вкатился сам Анджей, по прозвищу Пупырь, по-утиному переваливающийся на коротких ногах-тумбах. Можно было подумать, что, если его толкнуть, он закачается, вроде неваляшки. Всякого другого Стефан сейчас с удовольствием выгнал бы вон, да и вообще не дело посторонним торчать в ходовой рубке, но Анджей посторонним не был. Когда он не занимался прямыми наблюдениями, его рабочее место помещалось здесь.

Стефан остался сидеть. Кресло сейчас по праву принадлежало Анджею, но, если этот пухлый слон заполнит его своим могучим задом и уронит кошмарные лапы на пульт, толка от него уже не добьешься. Стефан изобразил улыбку. Ему в самом деле было приятно, что Анджей и сегодня пришел работать рано, еще до сигнала общего подъема. Редкий трудяга, все бы так.

— Как дела? — спросил Стефан.

Как идут у Анджея дела, было видно сразу. Анджей теперь мог воспользоваться только одним глазом — второй заплыл.

— А ну повернись к свету, — приказал Стефан. — Та-ак. Били?

Анджей виновато развел руками: били, мол, ничего не поделаешь.

— Кто?

Анджей поднял кверху толстый, в наростах палец.

— Не так важно, кто бил, — квакнул он, — как важно, за что.

— За что, мне уже доложили, — сказал Стефан. — Спрашиваю: кто?

Анджей насупился.

— Мне повторить вопрос? — осведомился Стефан.

Анджей досадливо поморщился.

— А не все равно? Ну, Дэйв бил… Никак не пойму, почему это тебя интересует. Ты его наказывать будешь, что ли? Так он глупый, не надо.

«У тебя все глупые, — с холодным ожесточением подумал Стефан. — Все, кто не витает в иных слоях мироздания, как ты, а живет сегодняшним днем, таскает из болота торф и ни бельмеса не смыслит в твоей астрофизике. Они для тебя не более чем малые дети, не поумневшие за сорок лет, и я, наверно, в их числе. А ты подумал, умник, что Дэйв бил тебя по роже не только из-за твоего отказа идти воровать бластер? По такой роже для того, кто голодный, бить одно сплошное удовольствие. Они ведь все как один убеждены, что я тебя подкармливаю за их счет, ни один не поверит, что это не так…»

Вслух он сказал:

— С Дэйвом мы разберемся. Я, собственно, не это имел в виду. Как дела?

Анджей облизнул толстым языком пухлые губы и моментально стал похож на жабу, только что слопавшую вкусного жука и оттого невероятно самодовольную. Всякий знал, что это означает: готов материал для доклада. Пупырь обожал делать доклады. Без сомнения, в такие минуты он ощущал себя профессором, выступающим перед коллегами. Стефан не раз думал о том, что на Земле Анджей мог бы стать, возможно, даже крупным ученым. Здесь ему не хватало размаха исследований и чувствительности аппаратуры.

— Сегодня делаю итоговый доклад.

Стефан с трудом удержал себя в кресле. Врет? Нет, он бы не решился… Не просто рядовой доклад с приложениями, посвященный утончению очередной модели, а итоговый по теме! Окончательный. Финиш. Больше тридцати лет работы, нудной и каждодневной, если считать с того момента, когда Анджей, разобравшись в приборах и собрав крохи наблюдательного материала, слепил кое-как первую модель этого солнца, крайне наивную и даже смешную с позиций сегодняшнего дня. За тридцать лет ему удалось сделать то, на что астрофизики Земли потратили столетие, притом что Солнце устроено много проще этой гнусной звезды. И ведь никто не верил, что получится, сам же Анджей не верил: «С таким барахлом, как наш нейтриноскоп…» «А я его заставил, — подумал Стефан с гордостью. — В этом и моя доля успеха. Иногда это очень важно — заставить».

— Ну? — спросил он.

Жаба поцокала языком. Пупырь наслаждался — держал паузу.

— Вечером расскажу всем. Ты им объяви, чтобы собрались.

— А почему не сейчас?

— Вечером, вечером.

— Мне ты расскажешь сейчас, — медленно и раздельно произнес Стефан.

И тотчас исчезла самодовольная жаба, прыгнула в болото и затаилась — остался лишь нескладный толстый подросток с уродливыми руками и подбитым глазом, очень старающийся не встретиться взглядом с неподвижным Стефана.

— Ну, может, вечером, а? — заныл он. — Я и не готовился еще…

— Поговори у меня, — фыркнул Стефан. — Обойдешься без подготовки.

Анджей тяжко вздохнул. Его грабили. У него отнимали аудиторию. Трибуну. Но он справился.

— Я это… диаграммы нарисовал… принесу.

— А без диаграмм? — с интересом спросил Стефан.

— Без диаграмм ты не поймешь… Ой, то есть я хотел сказать… я не хотел…

— Уже сказал. Ладно, считай, что я не слышал.

Стефан уступил рабочее место. Садясь, Анджей снова вздохнул, но уже не так обреченно, покряхтел, кашлянул в кулак, и кресло, прогнувшись под ним, пискнуло, моля о пощаде. Уродливые лапы легли на пульт с каким-то даже изяществом, а короткие пальцы словно бы удлинились необъяснимым образом по меньшей мере втрое. Кроме Анджея лишь Стефан да еще Уве и Донна знали наизусть всю последовательность операций по пробуждению работоспособных остатков корабельного мозга, но Анджей справлялся быстрее.

— Когда-нибудь он точно откажет, — бормотал Анджей. — Не вечный же… Всякий раз боюсь: а вдруг сейчас?

— Только не сейчас, — сказал Стефан, хотя не был уверен в этом.

Наконец монитор засветился, тускло и робко, и почти сразу — Стефан не успел заметить, как Анджей это сделал, — на экранчике возникла модель звезды: набор концентрических окружностей в левой его части и плотные колонки цифр в правой. Анджей с облегчением выдохнул, задвигался, усаживаясь поудобнее, и потер руки столь энергично, что Стефану стало даже интересно, как это все его наросты и болячки не посыпались на пульт.

— Итоговая модель, — объявил он и повозил толстым пальцем по экранчику. — По сути, это первая непротиворечивая модель нашей звезды и, вероятно, последняя. Лично я думаю, что она верна, причем отнюдь не только в первом приближении. До сих пор мы исходили из естественного предположения, что планета и звезда имеют одинаковый возраст, хотя это вовсе не очевидно и ниоткуда не следует. Будь это так, прежняя модель была бы хороша. Я, конечно, не утверждаю, что новая идеальна, просто, с нашей аппаратурой большего не сделать… — Анджей сделал укоризненную паузу, словно в малой пригодности аппаратуры «Декарта» для астрофизических исследований был виноват не кто иной, как капитан. Стефан фыркнул. — Возраст планеты нам известен с приемлемой точностью. По-видимому, звезда старше планеты, и если мы это допустим, а мы должны это допустить, то сразу же устраняется ряд существенных расхождений между наблюдаемыми данными и результатами расчетов, тем более неприятных, что…

— Понес, понес… — морщась, сказал Стефан. — Тебя об этом спрашивали? — Он ткнул пальцем в монитор. — Это что?

Анджей пожал плечами. Вопрос был для него дик.

— Внешняя конвективная зона, что же еще…

— Так. А это?

— Тоже конвективная зона, только внутренняя.

— Две конвективные зоны?

— Так я же и говорю! — закричал Анджей и даже вскочил с кресла, но тут же прикусил язык и сел. Кресло крякнуло. — Третью я не нарисовал, она маленькая и влияет лишь количественно. Тут у меня расчеты, я мог бы подробно…

— Подробно во время доклада расскажешь, — прервал Стефан. — Ты давай самую суть.

— Самую суть я не умею, — уныло признался Анджей.

Стефан махнул рукой. Приходилось терпеть. Если хочешь управлять людьми, нужно снисходительно относиться к их маленьким слабостям, а слабости Пупыря еще не из худших. Эта мысль, пока Анджей, ловя за хвост прерванную фразу, кряхтел, облизывал губы и колыхался в кресле, успела прокрутиться в голове Стефана несколько раз. Вот интересно: почему я, собственно говоря, решил, что хочу управлять людьми? «Не хочу я этого, — с внезапной ясностью понял он. — Давно уже не хочу. Устал. Как же вы до сих пор не дотюкали, не допетрили: мне приходится вами командовать, потому что я не знаю, кем вы станете, когда от вашего зада уберут кнут и покажут путь в кладовку, где хранятся пряники… Нет, не так… Не знаю — так можно сказать при всех, на общем сборе, и это будет неправдой. Знаю. То-то и оно, что очень хорошо знаю».

«Потому что мы — общество, — подумал Стефан. — Без стаи особь погибнет, так же, как и человек без общества и без иерархической структуры. Между прочим, ничего умнее метода кнута и пряника человечество в области управления еще не выдумало. Не нравится? Понимаю. Хочешь выжить один? Пожалуйста. Катись! Твой уход, конечно, ослабит структуру, но это — твое право. Уходи — и это будет честно. Мы всего лишь люди, дети людей, не требуй от нас большего. Почаще глядись в зеркало и убеждайся в правоте Дарвина».

Пупырь вещал, шевеля толстыми губами. Тыкал пальцем в экран. Звезда старая, ей уже пора сходить с главной последовательности… Развитие внутренней неустойчивости, которая через миллион лет приведет светило к фазе красного гиганта… Стефан механически кивал, когда Анджей к нему поворачивался. Да… Миллион лет — срок, прямо скажем, замечательный. Приятно планировать будущее на миллион лет… Ну же, дальше! На кой ляд мне знать об исходных аномалиях протозвездного облака? Дальше! Как он квакает, как он мямлит, этот карманный Эддингтон! Неудивительно, что когда-то на доклады этого олуха ломились с ожиданием и надеждой, а ныне приходится загонять едва ли не палкой — у каждого враз находится неотложное дело… Так. Спектр фотонный, спектр нейтринный, околополюсные инверсии… Это уже ближе к теме. Еще Аристид Игуадис понял, что разгадка в звезде, а не в мифических местных вирусах и не в скороспелой мутации вирусов земных, и даже пытался начать подготовку «Декарта» к взлету, но отца уже не было в живых, и Хансена не было, и Шварцбаха, а Максименков умирал среди запертых в изоляторе, и Игуадис один, конечно, не справился… Ну же! У-у… Кто даст мне терпения? Теперь циклы активности… Аномальные ядерные реакции в подповерхностном слое, редчайшая картина изумительной красоты… Скотина! Значит, ты полагаешь, что вспышка, истребившая девять десятых видов живых организмов на этой планете и продолжающаяся по сей день — красива?! Думай, балбес! Не ляпни такое вслух в присутствии Дэйва: он тебе за одно это словечко и второй глаз уделает — в окуляр не влезет…

— Стоп! — холодно сказал Стефан. — Я про вспышку который год уже слышу. Меня не интересуют процессы. Меня интересуют выводы. И прежде всего: когда?

Анджей насупился и побагровел: ему опять помешали. Он с оскорбленным видом выразил нетерпеливому начальству претензию, перейдя на официальный тон. Анджей заявил, что готов, памятуя об убого-утилитарных запросах капитана, специально пояснить: возраст вспышки, если тому угодно называть так кратковременную спектральную аномалию данной звезды, не превышает полутысячелетия, что, помимо астрофизических расчетов, подтверждается прямым анализом возраста костных останков вымершей фауны. Что же касается живых материй, попадающих под воздействие аномального спектра звезды в период вспышки, то он, Анджей, если капитану угодно знать, ими никогда не интересовался, не интересуется и впредь интересоваться не намерен, он не врач и не биолог, — пусть Маргарет рассказывает любопытным про биологические механизмы, если только сама поймет, хотя, по правде сказать, где уж ей, коли она даже руки ему, Пупырю, вылечить не может… И ноги.

Стефан схватил толстяка за воротник. Рывком приподнял — затрещали швы, — встряхнул с усилием. Слегка придушенный, Анджей молчал, закатывал глаза и демонстрировал полную готовность отвечать незамедлительно и по существу.

— Я тебя спрашиваю, — прошипел Стефан, с наслаждением комкая и крутя ворот, — когда кончится вспышка?

Он разжал пальцы — рухнув в снова застонавшее кресло, Анджей натужно заворочал шеей.

— Э-э… лет через триста. Собственно, триста лет — нижняя граница оценки… Может быть, и через пятьсот. Тут у меня расчеты, а их точность определяется…

— Подавись своими расчетами, — сказал Стефан, остывая. — Триста лет — это достоверно? Не меньше?

Анджей закивал. Он еще что-то говорил, но Стефан уже не слушал. Остальное казалось несущественным. Окончательный ответ был получен — ясный, точный и беспощадный. Триста лет. Этого достаточно. Хватило бы и пятидесяти. Стефан почувствовал, как у него взмок лоб. Он подозревал, что ответ будет именно таким, и был готов его принять, но сейчас ощущал лишь растерянность и пустоту. Оказывается, все это время он ждал чуда… «Мы все останемся на этой планете, — подумал он. — Пусть мы стареем медленнее, чем люди на Земле, но, оставаясь детьми, мы тем не менее обречены умиреть маленькими морщинистыми старичками. У нас никогда не будет потомства — вот и ответ тем, кто еще продолжает считать нас основателями новой колонии».

— Ты вот что… — нависая над Анджеем и дыша тому в лицо, Стефан вколачивал слова, как гвозди. — Запомни раз и навсегда: никакого доклада не будет. Ни слова, ни звука. Кроме тебя и меня, об этом не должна знать ни одна живая душа. Можешь заниматься чем хочешь, но будешь делать вид, что работаешь над уточнением модели. Год будешь уточнять. Два. Сколько потребуется. Проболтаешься — пойдешь на торф. Я не шучу.

Анджей молчал, беспомощно разинув рот.

— Ты хорошо понял?

— Да. — Анджей судорожно сглотнул.

— Вот и чудесно.

Глава 7

— Вчера это выглядело лучше, — сказал Питер. — Сегодня совсем дрянь.

Они стояли на краю обрыва и смотрели на беснующуюся внизу реку. Утро предвещало теплый день, и куртка Питера болталась у него на поясе, завязанная узлом. С болота принесло тучу мошкары, она мешалась перед лицом, и только. Порог был не очень длинный, всего лишь около полукилометра, и перепад воды в нем составлял метров семь, три из которых приходились на выходной каскад с крутым падением. За узким гребнем водоската река ревела, там кипел пенный котел, тяжко вздымались и опадали бурые водяные горбы, в облаке из брызг висела блеклая радуга, за которой был виден плес. Разогнавшийся поток бурлил и еще долго не хотел сдаваться, но дальше река успокаивалась в болотистых берегах и медленно несла свои воды в озеро. Питер уверял, что туда на веслах можно дойти за час.

— Четыре ступени, — он говорил неторопливо и веско, вроде бы ни к кому не обращаясь, но Вера знала, что говорит он для них, и только для них. — Ну, первую легко проскочим… надводный камень и два обливных, от них мы уйдем. На второй ступени поворот, там нас прижмет к левому берегу и пусть прижимает, справа камни… потом гранитная гряда поперек реки, проходы посередине — никуда не годятся, в прошлый раз их тут вообще не было… настоящий — только справа, вон между теми валунами. Всем понятно? Вчера я думал, что перед третьей ступенью можно пересечь поток траверсом, а сегодня вижу, что так нас навалит на гряду…

— Ночью вода поднялась, — робко вставил Йорис, будто только что это заметил.

— Именно. Я тут в третий раз и всегда попадаю на незнакомый порог. Значит, так: вначале идем на отрицательной скорости, в конце второй ступени делаем рывок и уходим к правому берегу. На повороте не даем себя слишком прижать и вон оттуда, — Питер размахнулся, вспугнув мошкару, и далеко бросил камень, — нет, не оттуда, а метра на три выше по моей команде все вместе налегаем на весла. Все понятно?

— А четвертая ступень? — спросил Йорис. Он посмотрел на гребень водоската и зябко поежился. Вера усмехнулась. Она была на полгода старше мальчика, выше на целую голову и привыкла во всем смотреть на него сверху вниз.

— Ты Смерть-каньона не видел, — сказал Питер. — Вот туда я бы второй раз не пошел. А этот падун я знаю. Если правильно зайдем в струю и хорошенько разгонимся, ничего он с нами не сделает, окатит и только… Гряду бы проскочить, а там — дело техники.

«Да, было бы неплохо, — подумала Вера. — Дальше — проще. Ну, в крайнем случае опрокинет… Если это произойдет после гряды, лодку так или иначе вынесет на плес, и она скорее всего не пострадает. У атмосферных развед-ракет прекрасные обводы — лодка идет, как нож сквозь масло, без всплеска. Вмятины на корпусе — это увеличение сопротивления воды и вихревой след за кормой. По нему нас запросто обнаружит водяной слон».

— Может, лучше берегом? — спросил Йорис.

Вера почувствовала, что злится. Было ясно, что Йорису совсем не хочется тащиться по берегу с лодкой на плечах. Он слабенький. А идти через порог ему страшно. Много бы он сейчас отдал, чтобы заснуть и проснуться уже в донжоне. А какой хвост петушиный распускал поначалу — Питер его взял! Ронда просилась — не взял, Людвиг просился — не взял, а этому мальчишке повезло почему-то. Устал бедняга, выдохся еще на пути к водоразделу, в носу ковырять и то забыл, спотыкается на каждом шагу. Чего ждал? Что еды хватит до возвращения? Никогда еще не хватало. Дурак и трус — спорит с Питером… С Питером спорить бесполезно, он лучше знает, что нужно, а что нет.

— Здесь скалы, там болото, — сказал Питер. — Если делать обнос, провозимся до вечера. Тогда в лагерь попадем не сегодня, а завтра. Устраивает?

— Нет. Кхх… — Йорис вдохнул мошку. — Кха!

— Пройдем! — Питер ладонью стукнул Йориса по спине. — И не то проходили.

Для большей остойчивости на дно уложили наскоро очищенный от сучьев ствол дерева, открытый нос лодки затянули спальным мешком. Багаж увязали в узлы и закрепили веревками. Напоследок Питер осмотрел стоянку: не забыли ли чего? Вера знала, что нет, все вещи лежали в лодке, даже вышедшая из строя рация. Лишний груз, но, может быть, ее сумеют оживить Уве или Донна. Рация была тяжелая и неудобная, когда-то она входила в комплект единственного на корабле спасательного вельбота и вовсе не предназначалась для переноски на спине. Связь с лагерем прервалась после того, как Йорис при загрузке лодки оступился и уронил рацию в воду. Девочка вспомнила, что еще там, за водоразделом, он, виновато пряча глаза, предлагал выбросить ставшую никчемной рацию. Питер на это даже рта не раскрыл и три дня тащил рацию через водораздел, увеличив свою ношу, и без того втрое большую, чем у нее или Йориса. Рацию нельзя было бросать, во-первых, потому что даже сломанные вещи рано или поздно находят в лагере применение, а во-вторых, нельзя провоцировать Стефана на нудное разбирательство, в ходе которого виновным неизбежно окажется Питер — как только Йорис этого не понимает? Питеру, конечно, это не страшно и, может, ему даже удастся выставить Лоренца смешным, что иногда у него хорошо получается…

Питер умело выводил лодку на стремнину, все его движения были точными, ни одного лишнего, ими можно было любоваться, и Вера залюбовалась. Она догадывалась, что это многократно отработано на сотнях порогов десятков рек и речушек и уже стало почти что рефлексом. Загорелое лицо, очень светлые внимательные глаза, и весло в руках как влитое, хотя от холодной воды пальцы давно потрескались и кровоточат. У всех с руками плохо, один Питер никогда не ноет. Как он прошел по стоянке, как прыгнул в лодку, как убедительно внушает младшим внимательней слушать команды!.. В такого можно влюбиться. Неудивительно, что Ронда Соман вертится перед ним, прохода не дает. Как он ее прозвал — Секс-петарда? Очень похоже. Или это Стефан прозвал? Белокожий Стефан. Надо с ней поговорить, чтобы бросила эту дурь: Питер — общий. Он — лидер. Наш настоящий вождь. Нет, когда-то и Стефан был ничего; это ужасно, что сделала с ним власть, а лет через десять он окончательно закиснет… Не хочу о нем думать. С Питером ничего не страшно. Пройдем. Что? Грести? Правильно, нужно войти в поворот точно посередине главной струи… вошли… а вот Йорис зря так суетится. Уймись, глупый, с нами же Питер, а значит, все будет хорошо…

Уже на первой ступени лодку начало швырять. Совсем рядом с днищем проносились камни, заметные только по меняющемуся характеру струй и гладким, как стекло, неподвижным водяным горбам с беснующимися бурунными хвостами. Лодка несмела взлетать на валы, она протыкала их носом, и Йориса окатывало до подмышек. Вера охнула, когда во впадине между горбами ее весло скользнуло, не достав до воды. А Питер кричит… Йо-хо-о! Кричи, Питер! Мы должны тебя слышать. Гребок! P-раз! Еще! Ушли от камня… Теперь прижим… Вера неожиданно поняла, что нисколечко не боится. Нужно только внимательно слушать и делать так, как скажет Питер, он знает, он все умеет. А вот Йорис чем дальше, тем больше пугается, и гребок у него мелкий, суетливый… Сейчас нельзя бояться. Как ты гребешь, Йорис, Питеру же трудно, разве ты этого не понимаешь? Нас кренит… нет, выправились… Пора!!! Прозвучала команда — и теперь только вперед, Питер на корме работает как бешеный, и лодка летит, пусть наши мышцы лопнут, но она должна лететь, ей надо успеть пересечь струю до гряды, вон он — проход, его уже видно, но как же до него далеко…

Вера слышала, как позади отрывисто кричит Питер — задает темп. Она знала, чего ему это стоит, и сама выкладывалась без остатка. Крайний камень в гряде надвигался с пугающей быстротой, их снесло далеко вниз, но проход справа приближался с каждым взмахом весла. Вера не сомневалась, что они успеют, непременно успеют, иного просто не могло быть…

Они не успели. Лодка бортом налетела на валун, и тут же ее повалило набок.

Глава 8

Грузовой лацпорт корабля был распахнут, и на грунт спускался широкий, в ребрах-поперечинах трап. Прямо перед ним в граните зияла глубокая расщелина: сорок лет назад скала не выдержала нагрева при вплавлении в нее корабля. Кое-где за камень цеплялся лишайник. Через трещину был переброшен мостик. От него, петляя и ветвясь, по лагерю разбегались тропинки: к огороду, к мастерским, к навесам, к сараям и к перелазам в частоколе, а самая широкая и утоптанная вела к воротам и, миновав их, сворачивала к болоту.

Стефан осмотрелся. Лодырей в поле зрения не обнаруживалось. Под трапом — тоже.

Солнце стояло уже высоко.

Под ближайшим к кораблю односкатным навесом, в котором легко угадывалась снятая с «Декарта» переборка, горела топка. Едкий дым уходил в небо сквозь полый ствол кремнистого дерева, выше частокола круто загибался по ветру и рассеивался над болотом. Шипел и плевался паровой движок, соединенный с генератором, — детище Фукуды и Людвига, обеспечивающее корабль электроэнергией и, как ни странно, достаточно надежное. Свистела струя пара. Со скрипом крутился маховик, и что-то надоедливо дребезжало. От генератора к кораблю змеился тощий кабель, просунутый в аварийный люк. Большую часть энергии поглощала ненасытная прорва синтезатора пищи, меньшая тратилась на питание корабельного мозга и радиомаячка, утилизацию отходов, освещение и отопление жилых помещений.

Из сарая, прижимая к животу корзину с торфяными брикетами, появился Фукуда Итиро. Поставив ношу на землю, встал на цыпочки, пощелкал пальцем по вечно врущему манометру, пошуровал в топке и, только тогда увидев Стефана, совершил полупоклон. Он кланялся капитану, как и всем, кто был старше его, совершая обрядовое действо, заложенное в него воспитанием.

Стефан кивнул в знак приветствия. Здесь можно было не опасаться ни подвоха, ни саботажа: размеренную работу механика, помимо прямого приказа, могло бы остановить разве что стихийное бедствие.

Фукуда был загадкой. Не друг, но и не враг. Молчун. Раз молчун и не дурак — значит, размышляет. А о чем? Вопрос… Но лоялен к начальству, а это главное.

— Все в порядке? — спросил Стефан.

Он выслушал краткий и точный отчет, из которого уяснил, во-первых, что торф последнее время не успевает как следует просохнуть, из-за чего много сажи осаждается в трубе, во-вторых, что пресс для брикетирования торфа наконец-то работает штатно, а в-третьих и в-главных, что котел работает в аварийном режиме, и если Диего сегодня же не синтезирует жидкость для снятия накипи, достигшей угрожающей толщины, то механик ни за что не ручается.

Фукуда был ценен уже тем, что никогда не вмешивался в принятие административных решений. Самолюбие его не было уязвлено. Попроси Стефан совета — он только удивился бы: здесь, как и дома, в рыбацком поселке на Окинаве, каждому следовало заниматься своим делом, не перекладывая на посторонних личную головную боль. В своей же области Фукуда был незаменим.

— Сегодня Диего занят, — возразил Стефан, делая в памяти зарубку. — Вечером будет праздник. А жидкость сделают завтра, я прослежу.

Итиро, по-видимому полностью удовлетворенный, повторил полупоклон и принялся кидать в топку брикеты. После ухода сразу двух работников с Питером он обходился без кочегара, уставал, но не жаловался. Идеальный исполнитель… Стефан вдруг понял, почему начал утренний обход с хозяйства Фукуды, хотя обыкновенно заканчивал им: не было желания портить себе с утра настроение.

Стефан миновал огород — шесть десятков кустиков, вытянутых двумя линиями в тени частокола и прикрытых длинным навесом от косых рассветных и закатных лучей. Без навеса картофель погиб бы в считанные дни, разделив судьбу двух десятков картофелин, случайно найденных в кухонной кладовке «Декарта» и высаженных в грунт в незапамятные времена. Тогда уцелела только одна картофелина. Результаты огородничества не впечатляли: кустики росли болезненными, а урожай снимался один раз в два земных года. Сегодня в честь праздника будет выкопано пять кустов — не меньше чем по полкартофелины на человека, а то и больше.

Еще будут пирожные, если Диего не подведет. Праздник должен запомниться.

Он сходил к болоту. Постоял, посмотрел, как идет добыча торфа. Болото было обширное и мелкое, его давно следовало осушить или хотя бы понизить его уровень, пробив для стока канаву в скальной перемычке, но для этой работы вечно не хватало рук. Ближе к берегу среди коварных, расползающихся под ногами кочек попадались торчащие, в пятнах плесени валуны. Между ними была настелена жердяная гать. Дальше от берега валуны исчезали, потом исчезали и кочки. Начиналось собственно болото — черно-коричневое, неподвижное, с едва различимой глазом щеточкой леса на том берегу и размытыми пятнами островов.

Рыжая макушка Людвига маячила там, где кончалась гать. Он и Уве забрасывали ручную драгу. Со стоном тянули. Драга шла нехотя, ей хотелось остаться в болоте насовсем, она упорно цеплялась за что-то на дне, и гать под ногами добытчиков погружалась в жижу. Добытую массу откидывали в деревянный короб для сцеживания. Ульрика, Агнета и Киро, сменяясь, таскали под навес сырой торф. Все было как надо. С лиц носильщиков градом катился пот. От леса по краю болота Дэйв мрачно волок срубленное для гати деревце. Не без причины мрачно… Вдали, то показываясь, то ненадолго исчезая в лесу, слонялся почем зря белый клоун.

Не найдя отлынивающих, Стефан повернул было к строителям. Его остановил крик. Девчонки, вереща, неслись по настилам к берегу, из-под босых ног фонтанчиками выбрызгивалась вода. Рядом с гатью над дрожащей и хлюпающей черной жижей качалась на толстой глянцевой шее безглазая голова разъяренного болотного червя, видимо задетого драгой. Кинулся прочь, размахивая пустым ведром, Киро, бежал бросивший все Уве, и только хладнокровный тугодум Людвиг единственный из всех медленно отступал, пятясь по краю гати, стараясь не оказаться на линии выстрела и выманивая червя на поверхность. Это было мудро: иначе червь опять заляжет на дно и рано или поздно повторит нападение. С этими тварями лучше кончать сразу.

С верхней площадки донжона ударил стреломет. Жужжа, пролетел толстый металлический стержень — коротко чавкнув, вошел в голову червя по хвостовой торец. Девчонки взвизгнули от восторга. Киро запрыгал на берегу, гремя ведром; запрыгал, победно вопя, и Уве; один только злой с утра Дэйв все так же мрачно тянул вдоль болота срубленный ствол. Спасти стрелу не удалось — червь затонул.

«Благодарность часовому, — отметил про себя Стефан. — Отменная работа. Первой же стрелой наповал с двухсот шагов — выстрел, прямо скажем, замечательный. Профессиональный выстрел. А кто нынче часовой — Инга? Она. В Питере души не чает, соплячка. И когда это она научилась так стрелять? И кто ее научил? Меня, между прочим, она ненавидит и не пытается это скрывать. Гм. Все равно — благодарность. Потом».

Все они в Питере души не чают.

Стефан представил себе, как такая же стрела с размаху вонзается ему между лопаток, и пошел к строителям. Только теперь он заметил, что все это время держал руку на кобуре «махера», и с досадой поморщился. Рефлекс… «Когда-нибудь они меня подловят, — снова подумал он. — Поставят перед необходимостью стрелять…» Он ясно представлял, как это будет: стрелы, выбрасывая черные фонтанчики, шлепают в грязь вокруг толстого глянцевого червя, вывинтившегося из болота рядом с испуганным малышом, нога которого застряла между жердями гати… Мимо… мимо… малыш истошно орет, старшие бегают и суетятся, кто-то кричит прямо в ухо: «Стреляй! Да стреляй же!» — и Стефан, с ужасом понимая, чем это может кончится, рвет из отцовской кобуры тяжелый «махер», единственное штатное оружие на корабле, давно уже превратившийся из символа власти капитана, в ее основу…

С внешней стороны лагерь и впрямь напоминал крепость, — если еще не рыцарский замок (для полной иллюзии недоставало зубчатых стен и подъемных мостов), то уже его зародыш. Чудовищная тупорылая башня, способная выдержать годичную осаду, родовое гнездо мятежного барона, владетеля окрестных лесов, лугов и полей, предводителя головорезов, не признающего иных прав, кроме права меча, и в бесстрашной дерзости ничего не ведающего, кроме своей силы, своей воли и своей прихоти.

Цитадель.

Ближе к лагерю иллюзия рассеивалась. Средневековая башня оборачивалась обыкновенным звездолетом, вдобавок изуродованным, а частокол, коему надлежало стоять прямо и несокрушимо, шел волной, местами норовя завалиться внутрь, а кое-где наружу. Забить в скальный грунт бревна не представлялось возможным — частокол держался на подпорках и поперечинах. Снизу бревна были укреплены камнями и утрамбованной землей, пополам с ветками и сухим лишайником. Для большей надежности пригодилась бы глина, но единственное в этих краях глинище располагалось километрах в пятнадцати к югу и вдобавок на другом берегу озера.

Не только старшие — каждый малыш в лагере отлично знал: появись снова зверь, сравнимый по размерам с цалькатом, ограда не задержит его и на минуту. Наиболее умные головы с ехидцей утверждали, что «главная польза» от ограды заключается в уйме уничтоженных для ее возведения деревьев, благодаря чему полоса леса между болотом и озером отодвинулась от лагеря на полкилометра. И во многом это соответствовало действительности.

Команда строителей — Илья, Маркус, Ронда — поправляла частокол. Работали молча, вертели ворот с арканом, накинутым на острие бревна, один только Илья время от времени принимался кричать: «Еще!.. Заснули! Камень подложи!» Порой он прибавлял к этому по-русски отрывистую трехсложную фразу, точного перевода которой Стефан не знал, но об общем смысле догадывался. Который день работа двигалась вяло: не хватало Веры, умевшей пахать за двоих.

Здесь еще сильнее, чем у болота, чувствовалась отчужденность. Там Стефана просто постарались не заметить, но и придраться было не к чему. Здесь же при его приближении забегали быстрей, зашевелились молчаливо-мрачно, кидая косые взгляды. Как всегда, это было неприятно и более всего походило на ощущение от занозы, которую забыли вынуть. Заноза была застарелая, в воспаленной гноящейся ранке, и привыкнуть к ней оказалось невозможным. «Кошмар, — с раздражением подумал Стефан. — Почему они меня так ненавидят? Глупо же. Что я им сделал? Не я, так другой…»

— Это что, работа? — спросил он, поковыряв податливую землю. — Кто так трамбует, разгильдяи? Это работа, я вас спрашиваю?

Илья, перестал крутить ворот, глянул дерзко.

— Сам трамбуй. — И смачно выругался.

Стефан поднял бровь.

— Ты видишь, что нас всего трое? — враз потупившись, забормотал Илья и вдруг, внезапно осмелев, добавил тонким голосом: — Много мы втроем наработаем, а? Много, Лоренц? Что смотришь? Кто Веру услал в экспедицию, я?

Это была ложь, явная наглая ложь: Вера ушла сама, а Стефан лишь не помешал ей, изобразив для публики, что вполне одобряет и, более того, будто бы даже сам спланировал эту никому не нужную экспедицию.

— Может, лучше Веру назначить бригадиром, — задумчиво произнес Стефан, глядя в сторону, — раз уж ты не справляешься… Как полагаешь?

— Если она еще жива! — немедленно вмешалась Ронда. Ее глаза горели, как у кошки. Она рвалась в бой.

Стефан презрительно усмехнулся: можно было по думать, Секс-петарду и впрямь волнует девчонка, а не Питер. Ха! Тридцать три раза — ха! Правда, если экспедиция не вернется…» На этом им меня не подловить, — подумал он. — Я знаю, с кем имею дело. А связь… что ж, я отдал им лучший комплект, упрекнуть меня не в чем. И заблудиться они не должны, у них прекрасная карта, еще «Декарт» снимал. Разве что она устарела, но это вряд ли: планета пассивна, за все сорок лет ни землетрясения, ни урагана…»

— Ты лучше о себе думай, а не о Питере, — сказал он Ронде. — Он-то о тебе не побеспокоится.

Почувствовав неладное, Стефан обернулся. Так и есть: Маркус маячил у него за спиной, правда, успев принять самый невинный вид. Шустрый мальчишка. Щенок, сорок восемь лет всего, а туда же… Кинулся бы под ноги, а эти двое насели бы сверху и тогда, пожалуй, добрались бы до бластера. Когда-нибудь и доберутся — эти или другие. Наверняка кто-то из них облил кислотой лозунг. Что самое смешное: стоит мне уйти, как Маркус, сопя и шмыгая носом от досады, начнет выговаривать Ронде, что та не тогда и не туда скосила глаза… Они поймут, что я обо всем догадался, и начнут ссориться. Глупые, думают, что их губит несогласованность действий. Чушь! Она их спасает, только никто этого не может понять. Кроме Маргарет, но ведь она не с ними.

Пусть ссорятся. Что-то давненько не было ссор. Давно не приходилось выслушивать жалобы на то, что Дэйв опять дерется, и бесконечные кляузы друг на друга. Целые геологические пласты кляуз, на которые надо либо не обращать внимания… либо, наоборот, обращать, в зависимости от обстоятельств. Юлить, вертеться ужом, одновременно демонстрируя твердость, и гнуть свою линию, подчиняя ей мнение большинства. И почему-то думать, что дрязгам и склокам не будет конца, проклинать свою участь, не догадываясь, что это-то и есть настоящая жизнь.

Теперь они объединились. Не все, но многие. А он еще радовался, что драки на борту стали редкостью! Они объединились против него, своего капитана. Он проморгал тот момент, что было непростительно. Теперь уже поздно что-либо исправлять, любое решительное действие пойдет во вред, нужно ждать, когда вскроется этот нарыв, и тогда…

Тогда — посмотрим.

— Не на дядю работаете, — буркнул он. — Отсюда до огорода — ваша сегодняшняя норма. Если не управитесь, будете ишачить вместо праздника. Качество проверю сам. Ясно?

Идя к трапу корабля, он чувствовал на себе ненавидящие взгляды. Пусть, пусть… Ему захотелось прибавить шагу. Нет, нельзя. Им ничего со мною не сделать. Никогда. Пусть все останется так, как есть, и продолжается как можно дольше…

Глава 9

Сидя на корточках перед грубой станиной пружинного стреломета, закрыв ладонями лицо, Инга плакала так, как плачет девятилетняя девочка, не получившая ко дню рождения обещанного подарка. Появись сейчас из леса цалькат, она не успела бы поднять тревогу. Ее никто не видел — у кого найдутся время и желание подняться на верхнюю площадку донжона? Разве что явится Стефан… похлопать по плечу, поздравить от имени тех, кого он, как ему кажется, ведет и направляет.

Она упустила момент! Помешал проклятый червь, очень крупный и подвижный. Испугавшись за Людвига, она выстрелила в червя. И лишь когда со звонким щелчком новая стрела, выскочив из магазина, легла на ложе стреломета, Инга поняла, что теперь поздно. Червя надо было бить вторым выстрелом. А первым… Она сказала бы потом, что не учла поправку на ветер. Или что дрогнула рука. Ей, конечно, не поверили бы, она знала, что не умеет врать. Но сделали бы вид, что верят, а разве не это главное? Э, что теперь об этом думать! Стефан ушел, и надо было начинать все сначала: убедить себя, настроиться, решиться… Невозможно больше терпеть. На дистанции в двести шагов она бы не промахнулась, а Стефан все-таки ушел и еще непременно захочет выразить благодарность и похлопать по плечу…

Всхлипнув, она вытерла слезы. Прошлась по периметру площадки — пусть видят, что часовой не спит. Можно сказать, что глаза заслезились от ветра — наверху всегда ветер, не то что снизу.

Долго-долго, до нестерпимой рези в глазах она смотрела на спокойное, в искрах слепящих бликов озеро. Она шептала слова молитвы, не вникая в их смысл. Питер должен вернуться. Он не может пропасть — это было бы больше, чем несправедливость. Это было бы предательством. Во что бы то ни стало он должен вернуться.

ИНТЕРМЕЦЦО

Дрынннь!..

— Опять ты?

(А кто еще станет звонить в третьем часу ночи?)

— Опять я.

Давить тяжелые вздохи я уже давно разучился.

— Нет, ничего, я так. Просто захотелось поболтать.

Шалтай-Болтай. И вся королевская конница.

Галоп по аксонам.

— Слушаю.

— Поправка. Та, кого ты называешь Ингой, стреляла не в червя. Она стреляла в Стефана и промахнулась. Кстати, именно потому, что не учла поправку на ветер.

— Ну и что?

— Как что? Навертел выше меры дутой психологии, а все было гораздо проще. Неужели ты думаешь, что маленькое чудовище в возрасте сорока девяти лет остановилось бы перед хладнокровным убийством? Да еще после того как она и другие столько вытерпели от Стефана?

— Но ведь не убила?

— Случайно не убила, а имела редкий шанс. Кстати, и Стефан для самосохранения использовал отнюдь не только тот наив, который ты описал. Убрать его не так- то просто.

Не понимает жанровой специфики, а советует. Если я начну убивать своих героев прямо со старта — с кем я останусь? Мне жаль их всех, и я никому не желаю зла. Не исключено, что даже попытаюсь поддержать кое-кого до поры до времени.

Что это ему — триллер?

Размышляю о том, что, чем слово отвратнее звучит, тем легче прививается на отечественной почве, а почему — загадка… Триллер — похоже на трейлер.

А он-то при чем? Скребу в затылке.

Ага, вывозить трупы. Из триллеров.

Мучительные потуги к остроумию.

— Кстати сказать, ты к Стефану присмотрись. Как- никак он твой прямой потомок.

— ??

— Твоя правнучка выйдет замуж за прибалта, ну и вот…

Удружил… Притом наглеет на глазах:

— Подсказать тебе, кого надо грохнуть в первую очередь?

Вот так, да?

— Не старайся, — пресекаю. — Обещаю и торжественно клянусь, что во всем повествовании ты не найдешь ни одного трупа.

Довольно-таки опрометчивое заявление с моей стороны. И кто дурака за язык тянул?

— Спорим?

Назвался груздем — продолжай лечиться.

— Спорим. На щелабан.

— За каждый труп?

— Еще чего, — спохватываюсь. — Оптом.

— Дешево отделаться хочешь. Ну ладно, черт с тобой. Кто разобьет?

Некому. Жену разбудить разве? Гм… пожалуй, не стоит. Я своей супруге не враг. Рука, высунувшаяся из стены, имеет цвет обоев — зелененькая в цветочек. Меня и то вгоняет в пот.

— А если об угол стола?

— Ой!..

— В чем дело?

— Больно об угол-то…

— Потерпишь. Стенку поправь.

Глава 10

Они потеряли много времени, вылавливая вещи по всему плесу, но так всего и не спасли. У Веры уплыла куртка, у Питера — лук, и рация таки утонула. Питер нырял, но не смог ее найти.

— Хорошо, что вторая фляжка уцелела, — сказала Вера.

Йорис молчал. У него шла носом кровь, он стеснялся и отворачивался.

— Ляг на спину, — посоветовал Питер. — И куртку сними, пусть просохнет.

Везло ли ему, сказывался ли опыт — не имело значения. Главное, цел и невредим, а ссадина на спине не в счет. Даже когда лодку кувыркало в потоке, как глупое бревно, и несло на гранитный зуб, а он подставил себя, все обошлось, хотя ударило крепко и могло бы сломать спину. Да и потом, за водоскатом пенный котел хотел его утопить, только он не дался и выплыл, выдернув следом и Йориса. Того ударило головой, но не сильно — отойдет.

Вере повезло меньше. Питер, осмотрев ушибленное место, сказал, что перелома нет, но рука все равно распухла и не гнулась в локте. Ее пришлось подвязать, но боль не проходила, а на весло не хотелось смотреть и вовсе. Девочка успокаивала себя: до озера осталось всего ничего, Питер справится один, а там можно будет поставить парус…

При ударе о гряду сильнее всего пострадал левый борт лодки. Корпуса развед-ракет «Декарта» выдерживали, как следовало из документации, до тридцати «g», однако предпочитали равномерно распределенные нагрузки.

Опять принесло мошкару, она обнаглела и лезла в глаза. Кто-то страстно урчал и хлюпал в болоте за бугром, может, опасный, а может, нет. На плесе вода сделалась темнее и холоднее. На вид здесь было глубоко. Большие прозрачные насекомые гонялись за мошкарой, стараясь держаться подальше от воды. Там их поджидали. Шумно плеснула, выпрыгнув на мгновение, крупная рыбина и снова ушла в глубину, хищная тварь.

Солнце жарило вовсю.

— Поесть бы что-нибудь, — сказал Йорис, шмыгая носом. — Может, у нас осталось? Крошки какие-нибудь…

Питер покачал головой.

— Потерпи, — сказал он. — Первая сосулька, какую найдем, — твоя. Обещаю.

— Почему это моя? — благородно возмутился Йорис. — Я поделюсь…

— А я-то думал: как нам быть, если ты не поделишься? Лежи уж… выздоравливай. Ты, Вера, прости: сосульку — Йорису. Мне гребец нужен.

— Правильно, — сказала Вера. — Я не хочу есть. — Она вдруг испугалась, что ей не поверят, и замотала головой: — Правда, я совсем не хочу.

Но ей поверили, и от этого стало даже немножко обидно.

Ребята поговорили о том, как наедятся в лагере и сегодня же вечером — не позже! — улягутся спать сытыми, и о том, что пищевая паста не столь уж дурна на вкус. Тут Вера вспомнила, что сегодня день рождения Петры, поэтому должен быть особенный стол. Всех троих немного мутило, а рты наполнялись пустой слюною, но приходилось говорить о еде, чтобы не думать о лодке, о страшной вмятине в ее днище и о том, что ждет их на озере. Вернее — кто ждет.

— Говорят, у Стефана в башне целый склад консервов, — зло сказала Вера. — Только никто не знает где.

— Сказки, — веско возражал Питер. — Нет у него никакого склада. Мы бы знали.

— Да? Сказки? А когда испортился синтезатор, откуда взялись консервы? Мясо, овощи, молоко для малышей? Откуда все это?

— Отчего же не спросила? — равнодушно отозвался Питер. — Побоялась?

— Ну, не так чтобы… — Вера поморщилась, потревожив руку. — Просто как-то не пришло в голову. Как-то так… Я же тогда еле ноги волочила, ты помнишь. Да и ты тоже. Сам-то почему не спросил?

— Потому что нет никакого склада. Не спорю, раньше был, а теперь нет. Так-то вот.

Было жарко. И было сыро и противно. Все сразу.

Глава 11

Услышав осторожный свист, Илья перемахнул через перелаз в частоколе с такой скоростью, что запутался в перекладинах и едва не грохнулся оземь. Дождался наконец! Черви бы болотные сожрали рыжего зануду — всегда плетется еле-еле.

— Зачем звал? — спросил Людвиг.

Илья оглянулся — Маркус маячил на верху частокола и был похож на нахохлившегося вороненка. Свистнет, если что. За частоколом торчала черным пнем верхушка донжона, вокруг которой низко летала старая седая гарпия. Часовой не обращал на нее внимания — гарпии опасны стаей.

Илья еще раз осмотрелся, вопросительно кивнул Маркусу, дождался ответного жеста, подтверждающего, что все в порядке, Стефана нет, и тогда, наклонившись к уху Людвига, сказал шепотом:

— Я знаю, как добыть бластер.

Глава 12

Так, пожалуй, и ветер стихнет, — озабоченно произнесла Вера.

Тему не поддержали. Плохая примета — говорить о ветре перед переходом через озеро. Оно этого не любит.

— А если вмятину залепить глиной? — предложил Йорис.

— Размокнет и отвалится. Да и глины нет.

Завалив лодку набок, Питер тщательно прикрепил киль. Киль был явно маловат, чтобы выдержать внезапный боковой шквал. В сущности, он являлся одним из стабилизаторов ракеты, достаточно совершенным, с точки зрения аэродинамики, чтобы использовать его на открытой воде. На порогах киль был не нужен и покоился внутри лодки.

— Надо бы сделать катамаран, — сказал Йорис. Он поддерживал лодку с кормы, стараясь не глядеть на страшную вмятину в днище («Неужели это я сюда головой?..»).

— А на реке?

— А на реке его можно разбирать. Получатся две лодки. Одну прятать, ничего ей не сделается, а на другой плыть дальше. Потом на обратном пути вернуться снова собрать. И идти напрямик по озеру. Сделать катамаран пошире, тогда его, наверно, даже водяной слон не перевернет…

— Сорок лет думали и не додумались, — презрительно сплюнула Вера. — Много ты знаешь про водяного слона. Ты его хоть раз вблизи видел?

— Видел!

— Когда?

— В прошлом году! — От обиды Йорис чуть не выпустил корму. — Видел, видел, видел, видел! Вот! А ты катамаран когда-нибудь видела?

— На картинке. Давно, на Земле еще.

— А я его живьем видел!

— Врешь ты все…

— Нет, отчего же, — сказал Питер. Когда он начинал говорить, другие умолкали. — Идея сама по себе интересная. Просто отличная идея. — Краем глаза он проследил за тем, как на лице Йориса разливается румянец смущения и удовольствия. — Вот только один вопрос: где взять вторую лодку?

Ребята спустили судно на воду. Чтобы его загрузить, пришлось зайти в реку по пояс. Укрепили растяжками мачту — тонкую прямую трубку из системы охлаждения реактора «Декарта». Перед тем как отчалить, Питер срезал длинную палку и привязал к ней свой нож. Получилась пика. Если водяной слон появится рядом с лодкой, его можно будет кольнуть, тогда на минуту или две он уйдет на глубину. Потом, правда, он всплывет снова. Привыкнув к ударам пикой, слон будет пытаться перевернуть лодку, а когда люди окажутся в воде, то разберется, что к чему. Поэтому опасно удаляться далеко от берега — водяной слон любит глубину, он никогда не появляется на прибрежных отмелях. Впрочем, его вообще трудно обнаружить, в особенности, когда он охотится. Перед атакой его тело теряет бурую окраску и становится настолько прозрачным, что сквозь толстую мембрану хорошо видны пищеварительные вакуоли, ядро и туманные пятна органелл.

Озеро было большим — шесть километров шириной в самом узком месте и до двадцати пяти в длину. Точно так же, как гигантское одноклеточное животное именовалось водяным слоном, стремительные торпедообразные беспозвоночные, достигающие огромных размеров, назывались рыбами. Несъедобные для человека, они были основной пищей слона. Каждый знал, что в озере, на берегу которого стоит «Декарт», может жить только один водяной гигант — двоим здесь не хватит пищи. По-видимому, животное было достаточно редким: Питер, облазивший всю округу и разведавший десятки больших и малых озер, знал всего лишь три озера с водяными слонами.

Слон размножался делением на три части, но это случалось крайне редко. Они расплывались в разные стороны, охотились порознь, росли и до поры до времени мало интересовались друг другом. Рано или поздно их отношения выяснялись в беспощадной схватке, и тогда вода в озере кипела, а волны выбрасывали на берег скользкую пену. В жарких поединках, иногда наблюдаемых с верхней площадки донжона, не замечалось никакой общей закономерности, только финал битвы всегда был одинаков: двое из трех должны были погибнуть. После этого в течение одной-двух недель по озеру можно было плавать вполне безнаказанно, даже пугливая рыба смелела и выпрыгивала из воды, радуясь отсрочке: водяной слон был занят перевариванием своих собратьев.

Вера послюнила палец, пробуя ветер. Промолчала, кусая губы. В ушибленной правой руке поселилась горячая дергающая боль. Вере предстояло стать балластом. Последний бросок через озеро всегда был лотереей, в которой не все и не всегда зависело от гребцов, но физическая беспомощность угнетала.

— Возьми, — она протянула Питеру свой нож. — Сделай еще одно копье.

— Для тебя? — спросил Питер. — Нет, — но нож взял.

— Пожалуйста, сделай. Если он нападет, я здоровой рукой…

— Здоровой рукой ты будешь держаться за борт, — сказал Питер, — иначе упадешь в воду, если он как следует боднет…

— А Йорис? — ревниво перебила девочка. — Для него ты копье сделаешь?

Прежде чем ответить, Питер убедился, что мальчишка не слышит.

— Он будет держаться обеими руками.

Глава 13

Грубо обтесанные бревна частокола занозили кожу. Маркус не обращал на это никакого внимания. Как обычно шустрил суетливый Илья, а Людвиг с равнодушным видом сидел на корточках, прислонившись спиной к частоколу, и с величайшим вниманием соскребал плоской щепкой с ладоней болотную грязь. Он всегда был таким: что-то знаешь — говори, я выслушаю с вниманием, а если нечего сказать — так незачем языком зря молоть, лучше займись делом.

— Могли бы додуматься раньше, — торопясь, зашептал Илья, часто оглядываясь. — Проще же пареной репы, ей-ей! Меня сегодня как бревном ударило — сразу понял! Все гениальное просто! Вот Уве ночью не смог, так? А почему? Да потому, что Лоренц этого ждал! Понимаешь? Он знает каждый наш следующий шаг раньше нас. Мы просто идиоты: который год играем в игру, которую он же для нас и придумал! Стефан все просчитал — знает, что днем мы на него не кинемся. Побоимся. Помнишь, пытались? Мы по месяцу колем его защиту, а ему только этого и надо. Вспомни хорошенько: когда он смастерил первую систему?

— Ну? — спросил Людвиг.

— То-то! Он сделал ее задолго до того, как мы надумали отобрать у него «махер», уже зная, чего от нас ждать. У него было время подумать, а у нас вот его нет и не было. Мы работаем, а этот король некоронованный нас изучает и прикидывает, на что мы способны… Можешь мне поверить: у нас вообще ничего не выйдет, если мы хотя бы один раз не сработаем по-умному.

Людвиг дочистил одну ладонь, перешел к другой.

— Как?

Илья растянул в улыбке рот до ушей.

— Подумай.

— Знаешь, я, пожалуй, пойду, — сказал Людвиг. — Работа стоит.

Но с места почему-то не тронулся. Маркус тихонько хмыкнул, сидя верхом на частоколе — зная за ним эту привычку.

Илья сплюнул и растер плевок ногой.

— Есть идея. Нужно, чтобы все… кроме Маргарет, естественно… Малыши пусть будут. Чтобы толпа. И — к Лоренцу в каюту…

Маркус легонько свистнул — и в то же мгновение Илья был наверху. Тревога оказалась ложной — из донжона по пандусу спускалась Петра с коробкой мусора в руках.

Людвиг обнажил зубы в ленивом зевке.

— Лоренц к себе не пустит, поверь пожилому человеку. Что я, первый день его знаю, что ли? Да и ты тоже.

— То-то и оно: надо, чтобы впустил. Никакой агрессии! — Илья уже не шептал, а говорил в полный голос. — Мы — просители, корректные, но настойчивые. Только Дэйва с собой брать не надо — спугнет… О чем я говорил? Да! У каждого накопилось — вот и будем канючить по мере сил, за руки хватать, а Стефан пусть отмахивается от нас, как от назойливых мух… Усекаешь? Главное — создать толчею.

— Зачем?

— Тебе прямо разжуй и в рот положи, — сказал Илья. — Я думал, ты уже догадался. Лоренц не дурак, но и не гений: может, что и заподозрит, да не враз поймет. А когда поймет, будет поздно. Я дело говорю. Кто-нибудь из мальцов… да вот хотя бы Уве… нет, тот напуган. Тогда вот этот…

Внизу понизили голос. Сколько ни напрягал ухо Маркус, разобрать, о чем шептались, не удавалось. Досадовать долго не пришлось: главное он понял. Оказывается, и Илье раз в год приходят в голову стоящие идеи!

Маркус улыбнулся, показав черный провал во рту, где не хватало четырех передних зубов. Молочные резцы выпали у него еще на Земле. А постоянные так и не выросли.

Внизу надолго замолчали.

— Не надо убивать, — сказал вдруг Людвиг.

Илья взорвался:

— Потом разберемся, надо или не надо, вопрос десятый. Ты мне вот что скажи: получится это или нет, как мыслишь? По-моему, очень даже…

Людвиг опять долго молчал. Илья маялся в нетерпении, переступая с ноги на ногу, но торопить рыжего не стал — знал, что бесполезно.

— Может получиться, — сказал наконец Людвиг без особого энтузиазма. У Ильи сверкнули глаза.

— Сегодня, а?

— Нет, — категорически отрезал Людвиг.

Это было как с разбега об стену. Как замереть в воздухе во время прыжка. Маркус вцепился руками в бревна частокола.

— Почему?! — взвыл снизу Илья.

— Потому что я не согласен, — объявил Людвиг.

Маркус перегнулся через частокол, рискуя упасть. Теперь начиналось самое интересное.

— Ты станешь капитаном? — спросил Людвиг. — Или я? А может, Дэйв? — Он деревянно хохотнул. — Лоренц — свинья, это известно. Да только без него и без Питера мы перегрыземся на следующий день, как ты этого не понимаешь…

Глава 14

Универсальный синтезатор «Ламме» был раскурочен, и в его потрохах, насвистывая себе под нос, копался Диего Кесада. В штатном расписании «Декарта» он числился шеф-химиком. Его основная работа заключалась в настройке и проверке агрегата. Как правило, «Ламме» использовался в качестве источника пищи, однако давал и побочный эффект в виде едкой сухой пыли, которую приходилось топить в болоте. Пыль раздражала кожу и не годилась даже на топливо. Старая идея Аристида Игуадиса о перенастройке приемного блока «Ламме» под местное сырье оказалась неудачной — КПД синтезатора был чудовищно низок.

Диего был не виноват. Он сделал все, что мог. И Стефан тоже: в дни сытого изобилия, еще за много лет до того, как последняя топливная цистерна показала дно, он снял с общих работ двоих — Диего и Фукуду. Позднее Фукуда занялся другими делами, заткнув собою зияющие прорехи в хозяйстве лагеря, а Диего так и остался при синтезаторе.

Стефан понял раньше других: быстрое угасание взрослых было не трагедией, а благодеянием для выживших детей. Медленная смерть от голода или отравления местной пищей после истощения топливных цистерн — не самая лучшая перспектива. Когда-то Стефан всерьез полагал, что взрослые, останься они в живых, непременно нашли бы выход, путь к спасению. Отец — точно нашел бы.

Теперь он не был уверен в этом.

С жизненным опытом пришло понимание: взрослые часто бывают беспомощнее детей. Последние из них опустили руки. Кто-то целыми днями пребывал в оцепенении, кто-то молился или плакал, прижимая к себе испуганных, отбивающихся малышей, а некоторые прятались, забившись в самый дальний угол трюма, — но все они покорно ждали своего конца, приняв его как неизбежное. Произошел надлом. Даже Игуадис, единственный из всех сохранивший потребность действовать и в последний свой день научивший Стефана работе с синтезатором, и тот ждал.

Выход «Ламме» из строя означал катастрофу. Стефан давно уже запретил приближаться к кухне всем, за исключением Диего и Зои. Зоя была поваром — сменным оператором на работах, не требующих особой квалификации. Еще она шила рабочие робы. Перенастройка и проверка синтезатора была делом Диего, и только его одного.

Меньше всего сейчас следовало мешать шеф-химику. Стефан подождал, пока голова не по годам маленького Диего, больше всего похожего на случайно извергнутого синтезатором шустрого чернявого гомункулуса, вдобавок немного дефектного, вынырнет из-под кожуха «Ламме». Смотреть на него не хотелось, но было надо.

— О! — с преувеличенной радостью воскликнул Диего, перестав свистеть. — Начальство нас блюдет. Это хорошо, что ты пришел. Надеюсь, ненадолго?

Он тихо захихикал. «Ненадежный, — подумал Стефан. — Гомункулус вульгарис. Шут гороховый».

— Поговори еще мне… Никак не надоест кривляться?

— Ты не можешь надоесть, — мгновенно возразил Диего. — Надо-есть. Чувствуешь глубокий смысл? Надо есть, так будем. Ты начальство. Встань вон там, я тебя съем глазами.

— Старо и глупо, — ответил Стефан. — Это я уже слышал. Придумай что-нибудь свеженькое.

— А зачем? Ты меня цени, ничтожного: я-то тебя глазами есть буду. Другие — те не глазами. Хрустнут косточки.

Шут. Циник. Умный шут.

— Кто — другие?

— А я к тебе в стукачи не нанимался, — обиделся Диего. — По мне, что ты, что Питер — один черт. Синтезатор всем нужен. И всегда будет нужен. А при синтезаторе — человек.

Как всегда, гомункулус был прав.

— Ладно. — Стефан вдруг вспомнил, зачем пришел. — Сколько у нас накоплено пасты?

— На три дня, гарантирую.

— А молока?

— На два.

«Надо растянуть на три, — решил Стефан. — Можно сократить рацион малышам. Один день оставим в резерве… и целых два дня нештатной работы синтезатора: на праздничный ужин и всякие нужные мелочи. Однако! Давно такой благодати не было — по сути, с прошлогодней экспедиции Питера. Нехватка рабочих рук имеет свою прелесть, когда сопровождается сокращением количества жующих ртов».

— Скоро будут пирожные? — спросил он.

Диего фыркнул, как еж:

— Пирожные! Будут пирожные. Всем будут. Во-о-от такие будут! В три обхвата. Миндальные!

— Сколько штук?

— Двадцать четыре, сколько же еще. Каждому по одной, минус, естественно, Джекоб и Абби. Первая мне на пробу: помру — не помру…

— Сделай двадцать семь.

— Думаешь, Питер вернется сегодня?

— Должен.

— Кому праздник, а кому одна морока. День рождения!

— Морока, а придется еще поработать, — сказал Стефан.

— Что еще на мою голову?

— Жидкость для снятия накипи. Фукуда просит.

— Только не сегодня! — взвыл Диего. — Мне из-за этого праздника и так полночи не спать.

— А я и не говорю, что сегодня. Но завтра — обязательно… Кстати, у тебя последнее время реактивы не пропадали?

— С чего это вдруг?

— Да так. Просто спросил.

Диего замахал руками столь решительно, что стало очевидно: к порче он не имеет никакого отношения. В общем, это и неудивительно. Так грубо они не работают. Тогда кто же? Хорошо бы выяснить, пока не плеснули в лицо из-за угла.

— Чтобы завтра жидкость была! — напомнил Стефан. — Понял меня? Работай.

Он навестил Зою и убедился, что дело движется. Зоя плакала ночами, но шила быстро, добротно и экономно. Одежды пассажиров «Декарта», пригодной для перелицовки в робы, должно было хватить еще на несколько лет: переселенцы везли с собою непомерные вороха, целые груды тряпья! Ее удалось сохранить: Диего разработал противогнилостный состав, эффективный и против моли.

Указаний здесь не требовалось. Стефан потоптался в растерянности. Он знал, что Зоя способна на большее, чем шитье и рутинное обслуживание «Ламме», но этим тоже необходимо было заниматься. Мозгов не хватало, но куда сильнее ощущался недостаток рабочих рук. Зое еще повезло, что она не попала ни в добытчики торфа, ни в строительную бригаду.

В пассажирском салоне, ярко освещенном по случаю остановки синтезатора, Донна натаскивала малышей. Их было четверо — в возрасте до пяти местных лет, непригодных к тяжелой физической работе, но и им в конце концов нашлось занятие, заменившее бесконечные детские игры. Здесь давно уже не играли. Под началом Донны вызревала резервная смена специалистов, шуршала бумага чертежей и схем, по ней водили пальцами, тонко кашлял простуженный Аксель и надоедливо, по-заученному лепетала маленькая Юта: «…втолой вспомогательный контул охлаздения леактола соплягается с авалийной следяссей системой последством клиогенных клапанов, ласполозенных в авалийных лазах тлетьего и седьмого голизонтов…» «Соплягается!» — поморщился, входя, Стефан. Это было не смешно: двухлетняя малышка так и не сумела преодолеть врожденный логопедический дефект.

— Как успехи? — бодро поинтересовался он.

Заботу не оценили — Юта тут же сбилась, понесла чушь и замолчала, готовая разреветься. Это была ее обычная реакция. Игорь, Аксель и Синтия испуганно замерли. Худенькая анемичная Донна (ее дразнили «шкилетиной», с чем Стефан внутренне соглашался — очень уж бледная и какая-то прозрачная!), отчитываясь, пожала остренькими плечиками: продвигаемся, мол, не отвлекай.

Он выслушал. Может быть, следовало остаться, поэкзаменовать будущих экспертов по корабельным системам, выразить легкое неудовольствие поверхностным усвоением материала, ненавязчиво спросить, не ожила ли связь с группой Питера — показать свою заботу и внимание, — но на этот раз Стефан пренебрег условностями. Связи не было, он это знал. Оживи вдруг связь — через пять минут об этом стало бы известно всем и каждому.

— Донна, — сказал Стефан, — тебе нужно чаще бывать на солнце. Нельзя себя запирать в четырех стенах.

— Спасибо. — Донна криво усмехнулась. — Оно ведь нас убивает, это солнце.

— Оно и здесь нас убивает. То есть я хотел сказать, что уродует. Ты все же выходи иногда на воздух.

— Спасибо за заботу. Если, конечно, это совет, а не приказ.

— Пока совет, — сухо сказал Стефан. — Все. Работайте.

Он прекрасно слышал, как за тонкой переборкой позади него облегченно выдохнул Игорь, как неудержимо раскашлялся затаившийся в его присутствии Аксель, а Синтия вдруг прыснула неизвестно почему — что-то такое ей показалось забавным… Интересно, с кем Донна — с Питером?

Потом, потом…

Он сердечно поприветствовал Петру, попавшуюся навстречу со шваброй в руках. Кругленькая, пухленькая Петра расцвела. Пол был нечист, но Стефан закрыл на это глаза — заставить Петру трудиться целеустремленно и последовательно еще никому не удавалось. Добродушная, жалостливая, бесполезная… Подруга всем и каждому. Годится разве что в прачки. И на том спасибо.

Он был один, и следовало с этим смириться. Одиночество особенно ощущалось в стенах корабля, но корабль давал и защиту. Он был личной крепостью Стефана, облазившего его сверху донизу и знавшего на практике многое из того, что Донна и другие могли прочесть лишь по чертежам. Места в этой крепости хватало всем. Корабль был велик, невероятно огромен для кучки выживших детей. Стоило подняться на один горизонт, как все звуки пропали. Стефан слышал только собственные шаги. Иногда, редко-редко и то лишь затаив дыхание, можно было уловить легкий треск, шелест или поскрипывание, возникающие вследствие старения металла. Когда-то гробовая тишина опустевших палуб угнетала Стефана. Теперь он привык.

Его владения.

Незапертые помещения — входи, пользуйся. Пыль на полу, и никаких следов. А если честно, то пользоваться нечем. Жилая зона — шестьдесят кают, салон. Игровая для самых маленьких — какие-то давным-давно сломанные куклы да жалкие остатки конструктора… Служебные ходы, коридоры, аварийные люки. Лестницы, шахты лифтов. Старая-престарая, вырезанная ножом на переборке, многократно закрашенная, но все еще читаемая надпись: «Людвиг + Паула». Трехлепестковый знак радиационной опасности при входе в реакторный зал с давно и надежно заглушенным реактором — зона номинальной ответственности Питера. Трудно и придумать большую халяву, вот его и носит по экспедициям. А все же хорошо, что его сейчас нет…

Зашлифованные сварные швы — был ремонт после аварии. Похабщина, приписанная к фамилии Лоренц, — опять…

Доискаться бы и наказать виновного.

Стихи. Стефан остановился, поскреб надпись пальцем. А это откуда взялось?

От любви до ненависти

Лишь шаг один.

Сорок тысяч шагов

Можно пройти,

Делая в день по шагу.

«Занятно, — подумал Стефан. — Зоя? Фукуда? Либо у писавшего нелады с арифметикой, либо он надеется прожить до ста с гаком. Стало быть, поощрение за оптимизм и выговор за пачкотню на переборке».

Сауна, солярий.

В молельне Стефан тщательно запер за собой дверь. Здесь все окутывал полумрак, однако не такой густой, как в нишах, из которых выступали символы разных религий. Каждому божеству была отведена своя ниша. Символам не было тесно.

Бесшумный гирокомпас указывал мусульманам направление на условный восток. Бронзовое распятие обозначало христианскую зону: католики довольствовались скромной статуэткой девы Марии, православный Спас строго смотрел на неугасимый светодиод в узорчатой лампаде.

Всепонимающе улыбался лакированный Будда.

Священные книги различных конфессий покоились в строгом порядке, каждая в особом ящичке, выдвигаемом из стены.

Медвежий череп. Деревянный толстый кит с выпученными в изумлении глазами. Тотемы.

За иконой Спаса открывался аварийный лаз, недостаточно широкий для взрослого человека, но пригодный для ремонтного червя. Стефан провел пальцами по окладу иконы, нашел контрольный волосок и убедился, что тайник остался необнаруженным. Конечно, этот лаз был отмечен на схеме коммуникационных ходов и теоретически в него мог бы проникнуть любой тощий мальчишка — но кому это нужно, когда в корабельных потрохах сотни подобных лазов? И все же страховка не мешала: противоположный выход он давно забил хламом.

Стефан вставил ключ, сдвинул икону. Рука наткнулась на твердое, цилиндрическое, против воли ощупывая и лаская богатство. Весь лаз был перегорожен консервными банками, остатками старых запасов и корабельного НЗ. Банки не вздулись за сорок лет. Они пребывали в полной сохранности. Их было не так уж много для всех, но достаточно для одного человека… Стефан сглотнул слюну, ощущая дрожь, понятную лишь тому, кто изо дня в день давится пищевой пастой. Который раз он боролся с искушением вскрыть хотя бы одну банку. Это же гак легко! И кто узнает? Никто, никогда…

Он резко отдернул ладонь. Если бы он вытащил банку, увидел дразнящую этикетку, то не смог бы совладать с собой. Терпеть! Как терпят другие. А главное — он пришел сюда совсем не за этим…

«Махер» лег в руку стволом. Пальцы не слушались, и пришлось повозиться, на ощупь подсоединяя к рукоятке потайной разъем. Машинально оглянувшись, Стефан ввел оружие в режим подзарядки.

И вроде бы не случилось ничего — ни звука, ни движения, только едва заметно запахло озоном и полумрак в молельне стал гуще: напряжение внезапно упало по всему кораблю. Так бывало часто. Неискушенный человек видел в этом случайный сбой и ругал Фукуду, Людвига и всю альтернативную торфяную энергетику в придачу, но быстро остывал, потому что сбой прекращался сам собою и никогда не был продолжительным. Держать «махер» в режиме подзарядки больше десяти минут было рискованно. Несомненно, корабельный мозг своими последними жизнеспособными остатками отметил бы недопустимый перегрев одного ничем не примечательного блочка, скрытого в определенном месте, и, пожалуй, выдал бы информацию на пульт, если бы Стефан не принял упреждающих мер. Он воровал энергию почти каждый день, стараясь лишь не пересечься по времени с часами работы синтезатора. Иногда красть приходилось по ночам, опустошая заряженные за день аккумуляторы. Почти вся энергия пропадала впустую — Стефан не нашел техническую документацию на «махер» и понятия не имел о режиме подзарядки. Пока что индикатор на рукоятке высвечивал круглый наглый ноль — «махер» содержал в себе меньше одного заряда стандартной мощности. Ползаряда? Одну стотысячную? Иногда Стефан радовался, что не знает — сколько. Победная единица на индикаторе могла вспыхнуть уже сегодня. Завтра. Через десять лет. Индикатор мог врать от старости и износа. Может, он и вправду врет… С человеком можно делать все что угодно, кроме одного: нельзя лишать его права на надежду…

Глава 15

Будь они прокляты, эти могилы!

Он был мал и глуп, а потому распорядился устроить кладбище в низине, в складке гранитной плиты, заполненной древними наносами, всего в сотне шагов к югу от лагеря. До скалы можно было копать на полметра в глубину, иногда на метр. Будь он старше и опытней, он вытянул бы кладбище в линию по краю болота — и что с того, что холмики сливались бы с грязью? Мертвым все равно. Оглядываясь назад, Стефан видел, что большинство бы согласилось с ним в этом вопросе. Вежливость мертвого состоит именно в том, чтобы не мешать жить живым.

Могилы обозначались кучками камней. На последних захоронениях становилось все меньше: в радиусе километра вокруг лагеря давно уже не осталось ни одного гранитного обломка, который можно было бы поднять и унести.

Он и не мыслил крошить гранит вручную. Каждая яма в скале требовала выстрела, а то и двух. Укрытый за переносным щитом, Стефан стрелял — и гранит, словно взорванный изнутри пиропатроном, заложенным в шпур, разлетался мелкой крошкой, осыпая щит шальными осколками. Восторг свершения притуплял боль утраты, и с трудом дотащенное до могилы неподъемное взрослое тело споро опускалось в гранит. Кладбище съело почти весь боезапас. А сколько драгоценных зарядов было истрачено просто так, без всякого толка?..

Он опомнился слишком поздно. Оставалось всего три заряда. Целый год он не вынимал оружие из кобуры, отвечал отказом на надоедливые просьбы малышей подстрелить то или иное местное чудище, приучил себя не реагировать пальбой на суматоху, всякий раз возникавшую при атаке лагеря стаей вонючих гарпий, метящих в людей ядовитым пометом (много позднее Диего обнаружил в нем компоненты, выделяющие на свету вещество, близкое к фосгену); иногда он даже оставлял бластер в капитанской каюте — тогда это еще ничем ему не грозило. Но в тот день, когда пришел цалькат, «махер» при нем, по счастью, был.

Стефан не заметил, как зверь появился из леса, он услышал лишь глухой звук рухнувшего неподалеку дерева и в первый момент не связал его с опасностью. Деревья иногда падали сами собой. Кажется, раздался чей-то крик — короткий, потому что у кричавшего перехватило дыхание. Потом и Стефан увидел зверя. Доледниковая тварь, может быть последняя из уцелевших, нанесла детям первый и пока единственный визит.

На вид зверь был неуклюж и потешен. Будь он страшен, трагедии скорее всего не произошло бы — при появлении зверя ничего не стоило укрыться в донжоне. Но вялая громадина, низко несущая тупую бегемочью башку, слабо вязалась с обликом хищника.

Никто не побежал. И Стефан не догадался сразу взять «махер» на изготовку. Кто-то уже фыркал, прыскал в кулак: на боках твари густо торчали роговые пластины, длинные и радужные, как павлиньи перья, а пара плоских выростов на спине, также покрытых «перьями», до смешного напоминала щуплые цыплячьи крылышки. Пластины покачивались и гремели в такт дыханию чудища, по громадному телу пробегали радужные волны. Зверь по-птичьи клюнул мордой, затем, будто зевнув, обнажил черную влажную пасть и зубы, растущие даже на языке.

«Кецалькоатль!» — ахнул, падая на колени, Ансельмо. Сын воспитанника католической миссии, затерявшейся в сельве Гватемалы, истинно верил в Христа, сына Кецалькоатля, искупившего смертью грехи человеческие. И вот он увидел живого Кецалькоатля, явившегося с небес, чтобы спасти человечество еще раз…

Зверь глотнул. Отчаянно брыкая ногами, Ансельмо исчез. Жутко закричала Донна, и Людвиг кинулся бежать, а Стефан поднял обеими руками тяжелый «махер» и дважды разрядил его в тянущуюся к нему тупую морду. Пластины на боках зверя встали дыбом. Обугленная голова отскочила прочь, а туша рванулась вперед многотонным тараном, только теперь обнаружив свою истинную мощь. Лишенный головы, он вовсе не собирался умирать сразу, сделал еще несколько шагов, обратив Стефана в бегство, потом споткнулся, неуклюже заваливаясь набок, и скала дрогнула под тяжестью монстра. Последний заряд ушел на то, Чтобы рассечь брюхо и достать тело несчастного Ансельмо — почему-то верилось, что он еще жив… Запомнилось, что могилу пришлось долбить вручную, самого же Ансельмо мало-помалу стали забывать и в конце концов забыли. Осталось лишь название зверя, быстро упрощенное малышами — не каждый мог выговорить «кецалькоатль». А тушу цальката потом несколько дней рубили на части и топили в озере на корм водяному слону, который обосновался в воде у самого берега, жирел, делился, и в озере на время стало девять водяных слонов…

На десятой минуте Стефан выдернул разъем.

ИНТЕРМЕЦЦО

— Стоп, стоп! Вот и попался. Кто обещал, что во всем тексте не будет ни одного трупа?

— Это труп плюсквамперфектум. Он не считается.

То же, кстати, касается Астхик, Паулы и Иветт. Они, увы, в действии не участвуют. Печально, конечно…

— Зато достоверно?

— Не могу принять твой тон.

— Чистоплюй… Нет, вы посмотрите на этого типа! Не сочинитель, а карга с косой, и все ради достоверности. Достоверность ему подавай!

— А что, я разве ошибся?

— Не скажу.

— Значит, не очень-то и ошибся.

— Допустим, не очень… А вот объясни мне: отчего у тебя совсем нет пропавших без вести? За сорок-то лет? Чего проще: потопал этакий сорокапятилетний парнишка в лес по дрова, а там, конечно, местный серый волк, а? Поиски, организованные Стефаном, прочесывание леса, ауканье результатов, естественно, не дают… По-твоему, такое событие невозможно?

— Очень возможно. Но я думаю, что этого не было.

— Это почему?

— Мне так кажется. Угадал?

— Ну угадал… Случайно, конечно. Или по моему тону?

— По тону.

— Усек. Тогда замолкаю.

— Давно пора.

Глава 16

Для Джекоба тьма и свет сменялись беспорядочно. Чаще была тьма. Свет появлялся неожиданно и всегда резко бил в глаза. Его тело начинало шевелиться в неподатливом коконе, а рот издавать бессмысленные звуки. Прошло много, очень много сменяющихся циклов света и тьмы, прежде чем он научился предсказывать их последовательность и даже угадывать, как долго они продлятся. Он редко ошибался.

Свет всегда означал появление великанов. Чаще великан приходил один, иногда их являлось несколько. Джекоб знал, когда его будут кормить, а когда нет. Добрая великанша подносила к его рту податливый колпачок, из которого текла сладкая белая кашица, он мусолил мякоть деснами, сосал, глотал, пил. Случалось, пище предшествовала смена кокона. Это вызывало раздражение, и он протестовал.

Его мир был велик, но имел вполне конкретные очертания. Сверху находился источник света в виде цветных квадратов, послушных приказам великанов. Эта граница проходила сравнительно близко — всего в двух ростах самого крупного из великанов и не более чем в шести ростах самого Джекоба. Он понял это давным-давно, еще тогда, когда учился считать, рассматривая свои пальцы. Он подсчитал также количество квадратов того или иного цвета на верхней границе мира. Ее он видел чаще других, потому что почти всегда лежал на спине, лицом вверх. Нижняя граница его не интересовала вовсе.

Владения Джекоба были лишь малой частью его вселенной. Когда кокон бывал неплотен, Джекобу удавалось выбраться из него и обойти их от края до края. Правда, это всегда требовало много сил: владения были обширны и назывались словом «кровать». На такой кровати вполне мог бы спать великан.

Сколько Джекоб себя помнил, он понимал язык великанов. Так он услышал, что существуют и другие миры, называемые «каютами», «блоками», «палубами» и скоро постиг существование Большого мира, вместилища множества малых, одни из которых были похожи на его мир, а другие нет. Память сохранила воспоминание об одном из таких внутренних миров, который был светлым, просторным и назывался «медотсек». Труднее оказалось принять ограниченность Большого мира — Джекоб помнил потрясение, испытанное им, когда узнал о существовании еще одного, пожалуй, самого огромного, Внешнего мира, наделенного особыми и таинственными свойствами. Из разговора великанов он понял, что уже однажды побывал в нем, но это произошло, когда ему было всего три месяца от роду, и Джекоб, конечно, ничего не помнил. В конце концов он смирился с существованием Внешнего мира, приняв его как должное. Почему бы нет? Мать он совсем не помнил, но знал о ее существовании в прошлом.

Был ли у него отец? Вероятно, был. Это роднило его с великанами: у каждого из них когда-то были мать и отец. Кроме Главного великана. У того был только отец.

Иногда светлый период в жизни Джекоба продолжался дольше обычного: добрая великанша разговаривала с ним. Она огорчалась, когда Джекоб ее не понимал. На самом деле не понимала его она. Одним из самых сильных потрясений в жизни Джекоба было открытие, что великаны могут общаться друг с другом только при помощи звуков, издаваемых ртом. Следовательно, он был не таким, как они. У доброй великанши, наверно, была плохая память. Говорить вразумительно и подолгу она могла лишь в том случае, если в этот момент смотрела в раскрытую кипу скрепленных по краю белых листов, испещренных рядами знаков весьма убогого количественного набора. Эти листы назывались «книгой». Чтение книг, на взгляд Джекоба, было довольно бессмысленным занятием, но иногда в них попадались интересные картинки.

Когда Маргарет читала про себя, он понимал ее не хуже, только быстрее уставал. С дискомфортом он боролся так же, как и сорок лет назад, — жалобным плачем.

Его успокаивали.

Потом наступал период тьмы. Добрая великанша уходила.

Иногда появлялись маленькие великанчики. Их было четверо: двое мальчиков и две девочки. Они были небольшие, особенно Юта, которая не умела правильно произносить звуки. Лучше других ее понимал Джекоб, и он знал это. Мешали слова. Из-за них понимание было неполным. Слова искажали смысл.

Джекоб пускал пузыри и слушал. Он стремился уловить все. Случалось, за словами не оказывалось образа. Это было — непонимание. Непонимания он не любил. Случалось и так, что слова не соответствовали образу. Это была ложь.

Большая великанша — не та, не добрая, а другая, поменьше, бледная — тоже приходила, но она побаивалась Джекоба. Бледная великанша не умела с ним обращаться, хотя в этом не было ничего сложного. Ее интересовал лишь Большой мир и то, чего она о нем не знала, но пыталась понять, подолгу читая книги и рассматривая огромные, покрытые линиями листы, разложенные на полу. Большой мир был болен. Джекоб знал, что такое болезнь.

Неожиданно для себя он понял, что ему многое известно о Большом мире. Это было открытие! Иногда ему очень хотелось помочь великанам. Но они не понимали его, как он ни старался. Они даже не пытались понять. И он разражался ревом.

Его успокаивали.

Джекоб догадывался о причинах непонимания. Однажды добрая великанша подумала о том, что все грудные младенцы — бессознательные телепаты и только потом развитие речевых центров заглушает природный дар. Малыш обрадовался, но Маргарет, как будто испугавшись этой мысли, перечеркнула ее и больше к ней не возвращалась. Джекоб обиделся на нее и опять заплакал.

Его успокоили.

Он спал и видел сон Дэйва. Бой шел при ярком дневном свете. Королевская пехота трижды бросалась на приступ крепости и трижды откатывалась, оставляя лежать десятки тел. Арбалетчики метко били со стен. Минуты затишья сменялись грохотом катапульт, гудением камней. Пролом в стене рос, как дупло в гнилом зубе, — и снова пронзительно ревел на той стороне рва сигнальный рог, вдохновляя войско на штурм.

В этом сне Дэйв представлял себя в образе самого Бернара де Куси, гордого сеньора, восставшего против ничтожного, упрямого короля, притащившего сюда целую армию, чтобы уничтожить своего непокорного вассала. Ха! Разве де Куси можно уничтожить! Глупый король с гнусавым рогом! Парламентер дал понять: отец и брат мятежника будут пощажены, если выдадут разбойника Бернара. Так и сказал: разбойника, церкви-де грабил, бесчинствовал, повесил кого-то. Велика важность! Удавленного парламентера отправили назад при помощи баллисты: де Куси пощады не просят! Особенно у малодушного скопидома, которому лучше бы родиться не королем, а менялой!

Стая стрел прошлась по зубцам, и арбалетчики попрятались. В пролом ломились спешенные рыцари, увлекая на штурм отхлынувшую было пехоту. Первого Бернар обманул ложным выпадом и рассек ему шлем ударом сбоку. Второй надвинулся рьяно, но младший брат Бертран де Куси расплющил его голову, вовремя приняв из рук оруженосца тяжелую боевую палицу. Третьего они искрошили вдвоем. Удар!.. От боли потемнело в глазах, он пошатнулся, но уже в следующую секунду королевское войско уменьшилось еще на одного бойца. Бернар сорвал с себя помятый шлем, отбросил пробитый щит. Враги попятились, как псы перед разъяренным львом. Они знали, что в ярости он неудержим. Он крушил, сбивал с ног. Верные оруженосцы прикончат упавших. Вот-вот дрогнут эти королевские прихвостни, вот-вот побегут, а в спины им ударят арбалеты… Но снова, снова ревет проклятый рог, и свежий отряд рвется к пролому, кто-то предостерегающе хватает за плечи. Пелена бешенства спадает с глаз. Он уже почти один и остается либо погибнуть, либо отступить, укрыться, уйти тайным ходом…

Кажется, Дэйв кого-то ударил, когда его будили. А Джекоб долгое время лежал тихо, переживая странный чужой сон, и думал о том, почему не все великаны согласны признать себя такими, какие они есть. Почему в снах и наяву они разные? И почему-то никогда не рассказывают друг другу своих снов. Странные они. Во сне Дэйв никогда не стерпел бы унижение и не стал бы работать на торфе десять дней подряд.

Даже Главный великан не был волен в своих поступках. Джекоб читал его мысли. Он не завидовал всем великанам.

Он захотел есть и попросил пищу. Насытившись, снова уснул, а проснувшись, увидел лодку. Лодка была еще далеко от Большого мира, но постепенно приближалась, и вместе с ней приближалась опасность. Она сидела в лодке и даже двигала веслом. Было еще что-то очень важное. Еще одна опасность, пока совсем неясная, едва уловимая, таилась здесь, рядом. Она угрожала Большому миру, но прежде — самому Джекобу, а еще раньше — Главному великану. Опасность Джекоб воспринимал как угрозу несуществования и сильно удивился бы, узнав, что имеются другие толкования.

Он заявил возмущенным криком о несогласии, и его зачем-то мяли, разворачивали и заворачивали снова, трясли на руках, совали в рот невкусную резиновую дрянь. Он понимал: его успокаивали.

Глава 17

— Йо-хо-о! — крикнул Питер. — Вот он!

Даже с этого расстояния башня донжона выглядела внушительно. Словно злые силы природы, равнодушные к людям и их желаниям, вырубили в горах чудовищной величины монолит, перенесли его и с размаху вонзили в плоский скальный берег с той же легкостью, с какой ребенок втыкает палочку в песчаную постройку. Казалось, до лагеря подать рукой. Но даже самый острый глаз не смог бы различить отсюда ни частокола, ни лагеря, ни плоского берега, навсегда приютившего «Декарт». Размеры корабля обманывали зрение.

Берега широко расступились, река исчезала в озере, по которому неспешно катилась ленивая зыбь. Лодка шла на веслах.

— Еще час-два, и будет штиль, — сказала Вера.

Ей опять не ответили, и она обругала себя дурочкой. Питер же здесь! Он думает за всех. Нужно только слушать его и делать, как он велит. Астхик сама виновата, что утонула. Питер — самый опытный, самый решительный. Лучший из всех. Он бывал там, где не был никто. Это ведь он в одиночку одолел Смерть-каньон, где река на юге прорезает горный кряж. Питер спустился по реке до самого устья. Он даже видел море.

Слева, закрыв на минуту «Декарт», проплыл серый от лишайника остров — длинная скала, сточенная ледником. Корни кремнистых деревьев забились в его трещины. Еще остров — голый, в валунах. И еще один — низкий, как тарелка, заросший пучками клейкой травы и полумертвым кустарником…

— А это что? — указала Вера.

Крохотный островок, последний в архипелаге, изменил облик. На скучной плоской скале, каких много торчит из воды у изрезанных берегов, лежало что-то несуразно громоздкое, пятнистое. Над ним трудились гарпии. Стая была слишком занята, чтобы обращать внимание на людей. До путешественников донесся тошнотный гнилостный запах.

— Вот это да! — восхищенно сказал Питер. — Ну и зверюга!

— А он не живой? — с опаской спросил Йорис.

— Мертвый, — отмахнулся Питер. — Просто не очень давняя дохлятина. Что за зверь, хотел бы я знать. На цальката не похож.

— По-моему, тоже не он, — заявила Вера. — У цальката были ребра, а у этого нет. И хвост у этого с плавником.

— Как твоя рука? — спросил Питер.

Вера благодарно улыбнулась в ответ. Молодец девчонка, поняла с полуслова. Чем меньше сейчас разговоров о зверье, тем лучше. Всякий, в чьей голове есть мозги, давно уже догадался, что радужные «перья» цальката могли быть только защитными пластинами и ничем иным, хоть сам он и был хищником. Нетрудно понять, что существовавшая здесь до вспышки жизнь создавала хищников и пострашнее. И никто не может утверждать, что они вымерли все до единого.

— Кто ж его так… — начал было Йорис и замолк. Он вдруг понял кто. В озере один хозяин. Этот зверь пришел неизвестно откуда, может быть, на свою беду заплыл в озеро по какой-нибудь протоке. Но был встречен. У него еще хватило сил, чтобы выброситься на островок и здесь умереть. Водяной слон остался ни с чем.

Новое, неизвестное бросалось в глаза, иногда, обманывая, притворялось старым. Каждая экспедиция имела смысл, даже если являлась всего лишь вылазкой в лес за новым бревном для частокола. «Мы должны знать свой дом, — думала Вера. — Питер прав: здесь наш дом. Может быть, я все еще хочу вернуться на Землю, не знаю. Я еще не забыла, как выглядит трава — настоящая, не эта. Стефан всегда говорил, что на Земле обязательно вычислят, где выбросило из Канала «Декарт», и пришлют помощь. Он и теперь это повторяет — да только никто уже не верит. Скука смертная… Разве возможно столько лет верить в одно и то же? Но если вернуться не удастся, придется остаться и жить здесь, но не так, как мы, а так, как должны жить люди…»

— Рыба, — выдохнул Питер между взмахами. — Жаль, поймать нечем.

Йорис перестал грести, обернулся, удивленно глядя на Питера. Он не понимал, зачем нужна несъедобная рыба.

— Она все равно уснула бы, — утешила Вера. — На дохлую слон не кинется.

— Хочешь переждать? — прямо спросил Питер.

Вера помотала головой. В это время года штиль на озере был редкостью, но, уж наступив, он мог длиться неделями. В штиль хозяином озера был водяной слон.

Лабиринт мысов, островов и островков в западной части озера был наименее опасным участком пути. Если выбрать его, то бросок по открытой воде сокращался вдвое.

По сути, это был единственный разумный путь.

Двигаться вдоль северного края озера, прижимаясь к берегу, как предлагал скисший Йорис было не лучшим решением. Лишний день пути, а то и два. Северный берег по большей части изрезан и болотист — не везде выскочишь. Трясина. Болотные черви. На отдельных отрезках встречалась большая глубина — слону ничего не стоит всплыть между берегом и лодкой.

— Нельзя ждать, — уверенно сказала Вера. — Надо плыть.

— Я устал, — всхлипнул Йорис.

Впервые он не постеснялся заявить об этом вслух. Вера презрительно отвернулась.

— Потерпи еще, — серьезно сказал Питер. — Ты молодец. Я думал, ты выдохнешься раньше.

Целый час после этого Йорис греб в полную силу.

Глава 18

В темной и душной трубе аварийного лаза, которая отделялась от столовой лишь декоративной переборкой, слабо приглушавшей звуки, переговаривались шепотом. Говорившим было слышно, как стучат по мискам ложки, выскребая пищевую пасту; кто-то тяжело отдувался, изображая, что сыт; кашлял простуженный Киро. Где-то поблизости урчал насос — Петра качала воду для мытья посуды. Народ сосредоточенно принимал пищу. Не было даже симптомов угрозы неповиновения, проявившихся утром, когда неуправляемый Дэйв едва не вздумал огрызнуться. Стефан был рад, что не распорядился уменьшить обеденные порции, как предполагал вначале. Деготь мало способствует усвоению меда. Они хотят праздника? Будет им праздник.

— Как ты сказал?

Быстрый горячий шепот терзал ухо. Невидимый в темноте мальчишка торопился: отлучка не должна быть чересчур продолжительной. И без того ребята что-то подозревают, хотя вряд ли додумались сунуть «жучка» в аварийный лаз. Когда дело дойдет до разборки, капитан не сможет обеспечить безопасность информатора — даже если предположить, что он специально задастся такой целью. Вслух об этом не говорилось, но оба это понимали.

— Повтори еще раз, — почти неслышно приказал Стефан.

Вслушиваясь в ответный шепот, он обливался потом и кусал губы. Эти мерзавцы выдумали план, который должен был сработать. Может, стоит назначить Ронду заместителем по строительству, а Илью перевести к ней в подчинение — пусть сцепятся… Это надо обмозговать. Нет, но каков Илья! Какова идея! За одно это его следовало бы либо уничтожить, либо возвысить. «Махер» был бы в их руках уже сегодня, и вовсе незачем кидаться на меня скопом, глупо это и ненадежно, достаточно, чтобы какой-нибудь малец, хотя бы вот этот шепелявый, спрятался, пользуясь толчеей, в каюте… Десять против одного, что мне не пришло бы в голову обшарить стенные шкафы…

Вот, значит, как.

Людвиг отказался. Медлительный тугодум нашел единственно возможную причину отказа. Несомненно, они договорились ждать Питера. Еще несколько дней оставалась надежда на его возвращение.

Ай да Людвиг!.. Стефан сидел, скорчившись в лазе в три погибели, беззвучно сотрясаясь от совершенно неуместного, дурацкого смеха. Что хотите говорите о Людвиге, а есть в нем что-то Настоящее — и только так, с большой буквы! — чего нет ни в ком, даже в Маргарет. Пусть нет у него блестящего ума и никогда не было — он и не нужен тому, кто может вот так — интуитивно — почувствовать неладное. Ай да фрукт этот Людвиг! Жаль, что не друг и никогда им не станет.

— Погоди, погоди… Так-таки и сказал: «Мы без него перегрыземся на следующий день?» Не врешь?

— Стану я врать…

— Хорошо, — сказал Стефан, успокоившись. — Спасибо. Пирожное за мной.

— Два, — нахально заявил мальчишка.

В темноте казалось, будто он улыбается.

— А что еще?

— Дежурства днем, не ночью…

— А еще? — вкрадчиво поинтересовался Стефан.

— Хватит…

— Ты и ночью на дежурстве спишь. Зачем тебе день? Чтобы не работать? Между прочим, ты не боишься, что они догадаются?

— Сделай так, чтобы не догадались, — возразил мальчишка.

Вдруг захотелось его ударить.

— Я подумаю. Иди.

У выхода из лаза зашуршало. Стефан мог бы поклясться, что мальчишка продолжает ухмыляться, щерясь беззубым ртом. Он вспомнил ощущение опасности, когда утром у частокола Маркус оказался у него за спиной — гибкий хищный зверек, всегда готовый к прыжку… «Неужели это я его таким сделал? — с сомнением подумал Стефан. — Таким, что сам уже не понимает, кто он есть, для него это естественно… Нет, я не мог. Подлец ведь, гаденыш — и нашим, и вашим… Нельзя ему верить — ударит исподтишка. Платный информатор… Полезный в общем-то человек, нужный, но…»

— Стой, — сказал Стефан, и Маркус остановился.

«Разве он не чувствует сам, насколько это унизительно — таиться от всех, прятаться, как вор… Хм. Может быть, и в самом деле давно пора завести собственную полицию, чтобы не выслушивать вот так сплетни? Да только где я найду для нее столько пирожных?»

— Нет, ничего. Иди.

Глава 19

— Смотри-ка, — сказала добрая великанша, распутав кокон, — совсем сухой.

Джекоб тут же исправил это упущение. Услышав «ну, вот», он не огорчился. Всякому действию свое время. Сегодня он наконец сумел справиться с управлением своим мочевым пузырем и был удовлетворен первым успехом. Если существовать не учась ничему новому — зачем тогда вообще существовать?

— Ну и крик! — заметил Главный великан. — А еще говорят, вредно здесь жить. Вон какие легкие.

Добрая великанша пеленала Джекоба в сухое. Малыш сопротивлялся, как мог. Он не хотел в кокон.

— Молока ему давали?

— Только что. А остатки прокипятила. Не скиснет.

Прежде чем Главный великан вновь раскрыл рот, Джекоб уже знал, о чем тот спросит и что ответит добрая великанша.

Маргарет рассмеялась.

— Нет, кипяченое ему не вредно. Кто из нас врач — я или ты?

— Он так и будет орать? — спросил Стефан.

— Газы, наверное, — предположила Маргарет. — Ты не видел трубочку? Где-то тут была.

В ответ Джекоб выдал такой оглушительный рев, что Маргарет, покачав головой, быстро закончила пеленание.

— Нашел, — сказал Стефан. — Под книгой лежала.

— Уже не нужно, — задумчиво проговорила Маргарет. — Знаешь, по-моему, это не газы. Не пойму, что с ним творится. Всегда такой спокойный, а тут… Ведь не плачет, а просто орет. У меня сейчас было ощущение, что он вот-вот заговорит.

— С чего бы?

— Смешно, конечно, — Маргарет тряхнула головой, убирая прядь волос со лба, — но мне иногда кажется, будто ему есть, что сказать. Или, может быть, предупредить о чем-то, я не знаю. Вдруг он умнее нас с тобой? Или что-то чувствует, чего не воспринимаем мы, только выразить не может? Ты не смотри на меня так, я еще в своем уме. Посуди сам. Нормальный, крепкий младенец, просто на редкость здоровый, сытый, сухой… А ведь что-то ему не нравится.

— Ты ему поползать дай, — предложил Стефан.

— Он не хочет ползать, — возразила Маргарет.

— Тогда погремушку.

— Ты поаккуратнее с трубочкой, она у нас последняя. Дай-ка ее сюда… Не нужны ему ни погремушки, ни кубики, то-то и оно. Не интересуется. Я иногда думаю, сколько ему на самом деле: три месяца или…

— Старая больная тема, — улыбнулся Стефан. — В тринадцать тебе положено гонять в футбол, дерзить учителю, драться за углом школы и тайком смотреть порно. Это мы проходили. А если тебе за пятьдесят, ты должен выглядеть респектабельно, читать солидные газеты, нянчиться с внуками, коли они есть, и дважды в неделю играть в теннис. Вот только никто не знает, что делать, если тебе тринадцать и пятьдесят три одновременно.

— Ты знаешь, — тихо сказала Маргарет.

— Ничего я не знаю!

— Ну вот, наконец-то сам признался. Хорошо, что Джекоб кричит, никто нас не услышит… От нашей серьезности иногда тошнит. И от легкомыслия тоже. Кто мы: дети, играющие во взрослых, или взрослые, играющие в детей? Если бы мы столкнулись просто с гипофизарной карликовостью, я бы знала, что делать. А так? Мне еще предстоит стать педиатром-геронтологом. А ты когда-нибудь задумывался о том, что с нами будет? Через десять лет, через тридцать. От тебя ведь этого ждут…

— У нас общество, — сказал Стефан. — Плохое или хорошее, но общество. Это главное.

— Ты просто не хочешь об этом думать, — возразила Маргарет. — Представляешь, что будет, если за нами все же прилетят? Им же станет неловко за нас. А нам будет стыдно.

— Мне не будет стыдно. Мы сохранили себя. Нас двадцать семь. За сорок лет всего два несчастных случая и одна саркома. Это не моя вина! Мы сделали все, что могли. Мы строили!

Маргарет покачала головой.

— А хотят ли они этого? Ты их спросил? Большинство стремится просто жить, а не строить, да к тому же по чужому проекту. Поэтому тебя ненавидят, а ты боишься Питера… И это естественно. Он же сильнее тебя.

— Я не боюсь! Я капитан!

Против воли сжались кулаки, кровь прихлынула к лицу. Наказать! Лишить! В медотсек под замок, в карцер! На торф! Если бы только это был кто-то другой, не Маргарет…

Он очнулся от того, что прохладная ладонь легла на разгоряченный лоб. Маргарет, придвинувшись, гладила его, шептала: «Успокойся, ну успокойся, пожалуйста, ты капитан, ты…», она еще что-то говорила, но Стефан улавливал лишь интонацию ее голоса. Они были почти одного роста. Маргарет стояла совсем рядом. Ему вдруг захотелось обнять ее, и тут же как назло нахлынуло воспоминание о давнем, неудачном и стыдном, а Маргарет, что-то почувствовав, отстранилась и стала чужой. Джекоб орал. «Почему, ну почему, — с тоской подумал Стефан. — За что? Ни одному взрослому не понять, каково это — оставаться ребенком всю долгую жизнь… будто замаринованный в грибе червяк; срок хранения не вечный, но очень большой. Будь мы половозрелыми особями четырнадцати лет, нас давно бы не стало, этому есть обоснование. Интересно, а как с этим у других? Не знаю, не бегал я за ними по кустам, а, наверно, следовало…»

— Ты в порядке? — озабоченно спросила Маргарет.

— Да. — Голос Стефана стал хриплым. Он откашлялся в кулак. — Ты не беспокойся, я в форме. Понимаешь, накипело… Только что говорил с одним — убить хотелось. Испугался даже.

— Примешь успокоительное? Массаж, гипноз?

Стефан помотал головой.

— Не надо.

— А знаешь, я их понимаю, — сказала Маргарет. — Тоже ведь вкалываю как каторжная: то зубы лечить, то простуды, то ногу себе рассадят драгой… И Джекоб на мне, и Абби, а за ней все убирать надо, как за маленькой. Вчера в волосы мне вцепилась. Ты не подумай, я не жалуюсь. А только вечером валишься спать и выть хочется: когда же все это кончится…

— Еще не скоро.

— А вдруг Питер вернется сегодня? Ты в себе уверен?

— Ничего у него не выйдет, — сказал Стефан. — Сегодня праздник. Пирожные, фейерверк и все такое. Им будет не до того.

— Политика карнавалов, — понимающе присвистнула Маргарет. — А знаешь, это уже было, не то у Борджиа, не то у Медичи. Испытанный прием всех прогнивших режимов.

— Что-о?

— Нет-нет, ты не сердись. Я ведь не насмехаюсь, я одобряю. Это ты хорошо придумал. Боюсь только, что поздно.

— В самый раз.

— Разве? По-моему, ты уже отбыл три или четыре своих срока. В маленьком обществе естественные процессы должны идти быстрее, чем в большом.

— Вот только социолога мне здесь не хватало!

— А может, и вправду не хватало? — спросила Маргарет.

Стефан прищурился.

— Что-то я не пойму: чего ты от меня ждешь?

— Не знаю, — призналась Маргарет. — А если бы знала, что делать, была бы капитаном. Вот так.

— Да ну?

— Ладно, пусть не капитаном… А только я вот что думаю: либо власть творит насилие сама, либо своим бездействием допускает, чтобы его творили другие. Разве когда-нибудь было иначе? Я хочу, чтобы ты помнил это и никогда не забывал. Ради меня, ради нас всех, ради вот Джекоба…

Джекоб охрип. Все было бесполезно, все зря, напрасный труд. Его крик не дошел до ума великанов, как не дошло и предупреждение об опасности. Трудно разговаривать с глухими от рождения, выросшими среди себе подобных. Они так ничего и не поняли, и Джекоб, задыхаясь от безнадежности, оставил дальнейшие попытки.

Ему было очень жаль себя.

Глава 20

Ветер дул в борт, так что Питеру приходилось подруливать веслом, в то время как Вера пыталась приноровить парус к капризным порывам. Заплатанный кливер полоскало. Ветер еще срывался шкваликами с дальних мысов, морщил гармошкой темную воду, но уже заметно стихал, сдавался. Небо, как в насмешку, было голубое, глубокое, как озеро, а бело-желтое солнце, пройдя зенит и примериваясь к спуску, врало о мире и спокойствии. Второй час лодка шла под парусом. Западный берег отдалился и потускнел, поглотил острова, вызубрился щеточкой леса на холмах, а восточный, плоский, увенчанный черной башней корабля, как будто ничуть не приблизился, словно был не берегом, а насмехающимся миражом. Зрение обманывало. Лодка двигалась еле-еле, но с завидным упорством.

Перед последним броском через озеро они причалили к оконечности гранитного мыса. Питер не позволил отдыхать больше пяти минут. Вера повалилась на камень. Йорис принялся скулить от усталости, а когда его успокоили тем, что грести больше не придется, начал ныть, что хочется есть. Питер побродил у воды, лижущей серые камни, но сосулек тут не было.

Его немного мутило, от голода кружилась голова, и сердце временами принималось стучать как сумасшедшее. Ничего… Уже скоро. В лагере этот хлюпик забудет о своем позоре, начнет пространно и снисходительно отвечать на вопросы и вовсю распавлинит перья — грудь колесом, хвост зенитной пушкой. Достаточно не напоминать о его нытье — и он по гроб жизни будет благодарен тому, кто впервые дал ему почувствовать себя мужчиной, а не штатной единицей в хозяйстве Стефана…

— Интересно, они нас видят? — спросила Вера.

Парус хлопнул. Вера вцепилась в шкот, пытаясь поймать угасающий порыв. Питер осторожно развернул в воде лопасть весла. Парус на мгновение надулся и вновь вяло заполоскал. Ветер стих.

— Вряд ли. Смотри, где солнце. Им блики мешают.

— А в оптику? Со светофильтрами?

— В оптику — да. Так ведь надо знать, что мы возвращаемся, специально высматривать. Кому это надо — Лоренцу?

— Он там не один!

— Ты бы потише, — предостерег Питер. — Он чуткий.

— Лоренц? — натянуто пошутила Вера.

— Да что ты заладила!

Еще час плыли молча, лишь в носовом отсеке шевелился Йорис, которому было жестко сидеть, да Вера временами тихонько охала, потревожив руку. Парус еще не совсем обвис; едва заметный ветерок все-таки подталкивал лодку.

На середине озера зыбь разгладилась, спокойная вода казалась еще более темной и как будто маслянистой. Питер часто оглядывался — смотрел на след за кормой. Теперь он жалел, что не пошли берегом. Где бы ни был водяной слон, наверняка он уже почуял добычу. Скоро ветер совсем стихнет, а через два-три часа начнет темнеть. Быть может, перед самым закатом опять ненадолго задует, а вот ночь будет просто отвратительно тихая, с ясным небом без луны и звезд, с далеким бесполезным светляком фонаря на тупом носу «Декарта»… В такие ночи на озере иногда возникают странные и опасные течения, поднимающие на поверхность фосфоресцирующий ил. Незаметные днем, они способны за ночь отнести лодку куда им вздумается.

Что толку в бессмысленных прогнозах. Водяному слону понадобится совсем немного времени, чтобы пересечь озеро в любом направлении. Рано или поздно, придется рискнуть и взяться за весла. Нет ничего глупее, чем быть сожранным в двух шагах от цели.

Питеру случалось видеть водяного слона и в ста, и в тридцати шагах от лодки. Отчаянный Дэйв, лучший пловец в лагере, единственный из всех рисковавший заплывать на глубину, однажды был атакован, но сумел спастись. Правда, озеро штормило, а в шторм водяной слон плохо чувствует добычу. Да и часовой на башне не подвел — Стефан потом наказал его за излишний расход стрел.

Питер знал, кто виноват. Фляжка с темной жидкостью из неприметной лощины за водоразделом, где в круглых ямах чавкает и шевелится горячая грязь, а нефть сама бьет фонтанчиками из земли, где не растет даже лишайник и трудно дышится, — эта фляжка лишила его ума. Он все же нашел то, ради чего стоило затевать бесчисленные экспедиции, — рано или поздно это должно было случиться. Он непростительно ошибся, поверив в свою счастливую звезду. Но фляжка была не виновата.

«А ведь, пожалуй, кое-кому там, в лагере, придется туго, если мы не вернемся…»

Он поймал себя на том, что едва не высказал эту мысль вслух. Нельзя. Не мысль даже — мыслишка. Глупая, ненужная. Нет ничего хуже бесцельного ожидания: что-то такое теряется там, внутри, неуловимое, очень важное, без чего нельзя жить.

— А вдруг он умер? — ни с того ни с сего спросил Йорис.

— Кто?

— Ну слон… Он ведь живой. Он ведь может когда- нибудь умереть просто так, от старости?

— А вдруг за нами с Земли прилетят? — серьезно сказал Питер. — Ты бы лучше на себя надеялся. И на нас вот с Верой.

— Умер-шмумер, — фыркнула Вера. Она бодрилась.

Парус вяло шевельнулся и повис тряпкой. Брошенная в воду щепка уплывала назад так медленно, что, глядя на нее, хотелось плакать. Прошло полчаса, прежде чем она скрылась из виду.

Солнце опустилось ниже; в воздухе посвежело. Восточный берег, казалось, стал ближе к лодке, чем западный. А может быть, только казалось.

От неподвижного сидения ныло все тело.

— Тихо! — сказал Питер.

Он с бесконечной осторожностью вынул весло из воды. Стало слышно, как с изогнутой лопасти срываются капли.

— Он где-то здесь.

— Ты его чувствуешь? — шепнула Вера. Ей мешала сосредоточиться тупая боль в руке, и она в растерянности вертела головой, оглядывая поверхность воды.

— Я не чувствую. Я знаю.

— Под нами?

— Нет… Бродит.

Весло уже лежало на дне лодки, и Питер сжимал пику. Медленно-медленно лодку разворачивало носом на юг. В полном молчании текли минуты. Неожиданно Йорис громко всхлипнул.

— Тихо, ты!

В пятидесяти метрах правее лодки поверхность озера плавно всколыхнулась. Словно громадный невидимый поршень толкнул воду так, что она вспучилась гладким горбом, неожиданно застывшим на несколько секунд. Затем бугор исчез, оставив разбегающиеся круги, и вновь появился уже слева от лодки. На этот раз он вынырнул ближе и долго оставался неподвижен. Окраска его медленно менялась от бурой до бесцветной.

— Дай нож, — деревянным голосом попросила Вера.

— В мешке под тобой.

Он был бы совсем не страшен, этот горб, или бугор, если бы Питер не знал истинных размеров водяного слона. Иногда он вот так выставляет напоказ краешек одной из псевдоподий, как бы присматриваясь к добыче с холодным любопытством, но это лишь кажется, потому что хозяин озера не способен видеть. Затем он, скорее всего, начнет кружить вокруг лодки, по-акульи сужая круги. Может не напасть вовсе, и такой случай был, а может атаковать сразу, стремительно и прямолинейно, нахрапом бросаясь на жертву. Это самое опасное. Питер вспомнил категорическое утверждение Маргарет, высказанное в давнем споре: поведение-де примитивного животного всегда жестко запрограммировано и не меняется со временем. Питер усмехнулся: «Маргарет глупа. Если бы шли на веслах, слон давно бы уже обнаружил и опрокинул лодку, зато если бы на пороге не попортили днище, возможно, удалось бы спокойно переплыть озеро даже в штиль».

Горб стал совсем бесцветным. Неожиданно он без всплеска ушел под воду, оставив лишь рябь, медленно удаляющуюся прочь от лодки. Наконец исчезла и она.

— Ушел… — прошептала Вера. — Ведь правда, ушел?

Питер отрицательно покачал головой.

— Он пытается понять, что мы такое.

— Слон не может понимать, — неестественным голосом заявил Йорис. Губы его дрожали. — У него нет мозга.

— Что-то, наверное, есть… Берегись!

Питер ударил пикой. Лодку качнуло — водяной слон ушел на глубину.

— Весло! — крикнул Питер.

Он уже вовсю греб, когда замешкавшийся Йорис наконец засуетился. Мальчишка сунул другое весло в воду, едва не уронив его за борт. Питер что-то прорычал сквозь зубы. Лодка неслась вперед, легко раздвигая воду. «Нужно было рискнуть раньше, — подумал Питер. — Всего час такой гребли, даже полчаса, если удастся выдержать темп, — а там прибрежное мелководье, слон не сунется…»

— Йорис, не части! Вера, парус!

Вера торопливо спустила кливер, выгнувшийся назад от встречного воздушного потока. Она пыталась подгрести рукой, пока Питер не прикрикнул на нее, чтобы не кренила лодку. Быстрее! Быстрее! Вера закусила губу. Существует то, с чем можно смириться, и то, с чем нельзя, что запрещено древними законами жизни, трепещущей в каждом кусочке плоти, законами, берущими свое начало от миллионов поколений бессмысленных тварей, от первых студенистых комочков на дне мелководных лагун, от червей и панцирных рыб — ползающих, роющихся в иле, жрущих и прячущихся, чтобы в свою очередь не быть сожранными, потому что это-то и есть самое страшное. Можно погибнуть от голода, сгинуть в болоте, поскользнуться на краю сторожевой площадки донжона и сорваться с криком вниз, но нельзя смириться, представив себя в пищеварительной вакуоли гигантской амебы, мерзкого создания полумертвой планеты… Ну же! Быстрее!

— Догонит? — спросила она, обернувшись.

Питер утвердительно кивнул между двумя взмахами.

Жаль, что он никогда не врет… Вера прекрасно понимала: догонит. Эта тварь принимает в воде любую форму и невероятно сильна и стремительна. Но сейчас как никогда хотелось услышать обратное.

— Стоп! — выдохнул Питер.

Лодка, вильнув, ушла вбок. По волновому следу было хорошо видно, как там, где она только что проплыла, под водой проскользило громоздкое тело. Гораздо быстрее, чем лодка.

— Мало тебе? — злобно выкрикнул Питер. — Еще захотел?

В десяти шагах от них из воды поднялся бугор и с шумом исчез. Лодку закачало на волнах.

— Влипли, — хриплым и низким голосом проговорила Вера. — Господи, как влипли…

— Ты хорошо плаваешь?

— А какой смысл? — Веру передернуло.

— Я, кажется, тебя спросил, — напомнил Питер. Расставив ноги, он пытался привстать, пристально вглядываясь во что-то впереди.

— Наверно, плаваю… Меня когда-то папа учил — там еще, на Земле… Море помню, ласты…

— В километре от берега есть островок, его отсюда не видно. Крохотный такой, низкий; когда сильные дожди, его вообще затапливает. По идее, сейчас он прямо по курсу. Если нас опрокинет, бери на палец правее башни и жми что есть силы.

— Ничего другого нельзя сделать? — спросила Вера.

Питер дернул плечом.

— Драться можно. Или молиться. Но вряд ли это поможет.

— А плыть — поможет?

— Слон не кинется на всех сразу, — ответил Питер. — Возможно, один из нас имеет шанс.

Вера покачала головой:

— Холодно, ногу сведет. И вообще, я так не хочу.

— Дура! — тонким голосом крикнул Йорис и всхлипнул. — А он тебя спросит, хочешь ты или нет?

— Сам дурак! Трус!

— Тише, вы… Жить надоело?

— Дура конопатая!

— Трус! Трус! Проверь — штаны сухие?

— Тихо, я сказал!

— Бей!..

Лодка резко накренилась — слон атаковал снизу. Неестественно большое, прозрачное, скрывающее в себе серые, как пищевая паста, мутные комки, ворочалось под килем, пучилось, выдавливая лодку из воды. Потеряв равновесие, коротко вскрикнула Вера, ударившаяся о шпангоут больной рукой. Взвизгнул Йорис. Опасно перегнувшись через борт, Питер пырнул пикой раз, другой… На третьем ударе рвануло так, что пика едва не выскочила из рук, но слон все же отступил, ушел на дно. Лишь вода рябила и пузырилась там, где он только что погрузился — на целую минуту, а если очень повезет, то и на две.

— Весло!.. — скомандовал Питер.

Глава 21

— Потри-ка мне спину, — попросил Илья.

Дэйв шлепнул его мочалкой по спине и с остервенением начал тереть.

— Легче! Легче! Озверел?

Дэйв выругался.

— Хорош банный день, — сказал Маркус. — Мыла нет, горячей воды нет. Песочком потереть кого-нибудь?

Людвиг опрокинул на себя ушат воды.

— Все-таки чуть теплая… Что ты хочешь от сырого торфа? Я еще когда говорил: нужно от котла трубы провести, чтобы теплообменник был в башне. Тогда была бы горячая. И синтезатор работает хуже некуда — с мылом и то проблемы.

— У Лоренца небось есть. Только он не моется.

Кто-то прыснул.

— Он моется по ночам, — возразил Уве. — За «махер» свой дрожит. Так при кобуре и стоит под душем — себя трет и кобуру надраивает…

— Хе-е…

— Кто полотенце взял? Здесь висело.

— И из пасти у него воняет, как из…

— Зубы гнилые, оттого и бесится. Все болезни от зубов.

— Кстати, о душе. Сейчас моя очередь.

— Нет, моя!

— Протри глаза. За Дэйвом я занимал, потом Киро. А тебя здесь вообще не было.

— Чего-о?

— Ничего. Давно в глаз не получал?

— Эй! Эй! Этого еще не хватало!

— У кого мое полотенце?

— Людвиг, ты истинный тевтон. Чья сейчас очередь?

— Запереть бы Лоренца снаружи, пускай в обнимку с кобурой посидит здесь денек-другой, умнее станет…

— Да он дверь прожжет!

— А откуда ты знаешь, сколько у него зарядов? Может, правда ни одного? А если два, так и на дверь хватит, и на тебя, умника, еще останется. В который раз об этом говорим. Надоело.

— Ладно вам, куда полотенце дели? Холодно же.

— Что?

— Да вот Пупырь полотенцем интересуется.

— Его вытереть никакого полотенца не хватит. Так высохнет.

— Совсем холодная пошла…

— А канючил-то как: с Питером, мол, хочу уйти! Сидел бы сейчас, деточка, в грязи по маковку и лапу сосал.

— Я не канючил!

— Нет, серьезно. Я сегодня целый день думаю, где они могут быть. Если разбили лодку, значит, идут берегом.

— Ха, берегом! Там болота бездонные!

— Положим, бездонных здесь не бывает. Вот за кряжем на юге — там да… Островки опять-таки, переночевать есть где. Мокроступы сделают, пройдут. От червей Питер отобьётся. Он мне сам говорил, что дней за десять пройти можно. И потом, у них просто нет другого выхода.

— Это если лодку разбили… Ладно, ты не мели, а дело говори. Что ты предлагаешь? Встречную экспедицию?

— Догадливый…

— Лоренц тебе такую экспедицию устроит! Торфа давно не нюхал — соскучился? Нужна его превосходительству экспедиция, как же! Он и Веру, и Йориса спишет со спокойной душой, лишь бы Питер не вернулся…

— А ты ему это в лицо скажи.

— Умный, да? Ведь что получается: каждый ждет, когда другой себя подставит. Только зря надеешься: все мы здесь такие умные.

— Заткнись, шкет, надоел. Нет, в самом деле, что его так бояться? Он же не царь и не бог.

— Люди вы или нет? Полотенце отдайте!

— Нет у него двух зарядов. Один — максимум…

ИНТЕРМЕЦЦО

Что-то давно меня не беспокоили.

С чего бы?

То, что он хулиган, я понял уже давно. Бывают радиохулиганы, бывают телефонные, компьютерные и всякие другие прочие, а этот — темпоральный. Прогрессируют потомки…

Не беспокоит пока — и хорошо.

Их у меня двадцать семь — двадцать семь маленьких уродцев, взрослых детей, с которыми я могу сделать все, что захочу. Например, один раз ошибется Диего, и все потравятся. Или на лагерь нападет цалькат. Или Анджей-Пупырь со временем найдет способ экранироваться от излучения странного солнца, и тогда жизнь пойдет своим чередом, и Стефан спустя несколько лет женится на Маргарет…

Почему бы нет?

Я хочу им помочь, всем вместе и каждому в отдельности, а особенно Джекобу — ему в первую очередь. Они ТАМ живут своей жизнью, и чем дальше, тем меньше у меня власти над ними. Что им от того, что они придуманы? Они уже давно ведут себя сами, вдобавок я подозреваю: некоторые из них умнее меня, автора. Как я это допустил — не знаю, но все чаще ловлю себя на том, что не всегда ясно понимаю глубинную суть их поступков и слов. И мне, автору, страшно им помогать, потому что может выйти еще хуже…

Кого мне выслушать, если они попросят помощи: Питера? Стефана? Анджея?

Найдутся и такие, кто потребует себе еще одно пирожное. Не мне их судить.

Предоставить их самим себе? Придется…

Одно мне известно точно, а значит, быть посему: Питер, Йорис и Вера так или иначе доберутся до «Декарта», — а вот что случится после? Что-то ведь должно произойти. Какие события посыплются на головы двадцати семи? Кто из двоих возьмет верх — Стефан или Питер? А может быть, они помирятся? Хм… Не очень- то на это похоже. Скорее, напротив, случится так, что один из них убьет другого сам или чужими руками, несмотря на мое обещание беречь героев. О, мои ребята способны на многое! Если потребуется создать на планете ад, они обойдутся собственными силами, без всяких цалькатов. Стоит лишь начать — и они примутся уничтожать друг друга с упоением, все более ощущая склонность к этому занятию. А может статься — во всяком случае я на это надеюсь, — что за детьми прилетит спасательная экспедиция, и, вывезенные на Землю, они будут жить и стареть долго и счастливо.

Глава 22

Очередную атаку отбили легко — судя по всему, водяной слон лишь примеривался, как лучше взять добычу, и отступил, едва Питер уколол его. На этот раз он не ушел на глубину, а лишь отплыл на десяток шагов и сделал медленный-медленный круг возле лодки. От быстро меняющего цвет торчащего над водою горба по поверхности пошла странная рябь.

— Сейчас опять кинется, — предупредил Питер, перехватывая пику поудобнее.

— Аты его не ранил? — с надеждой спросил Йорис. — Корежится-го как… Может, отвяжется?

— Жди, — процедил Питер, не отрывая взгляда от воды. — Эго только поклевка была. Я ему и мембрану-то не пробил.

— Какую мембрану?

— Ну шкуру, — пояснила Вера. — Ее и стрелометом не возьмешь, разве что бластером…

— А я не тебя спрашиваю…

— Радуйся, что с тобой вообще разговаривают!

— Тихо, вы оба!

— А чего он такой дурак…

Желток солнца чертил по воде дрожащую огненную дорожку, угрожая задеть краем диска дальние холмы. Как и предполагал Питер, перед закатом с запада повеяло слабым ветерком. В такое время в лагере и на болоте царит заметное оживление. Люди работают больше для виду, нетерпеливо дожидаясь зеленого луча — сигнала к окончанию смены, если только Стефан не прикажет продолжать работу. Впрочем, сегодня праздник… Им удалось выиграть несколько минут отчаянной гребли — водяной слон позволил себя обмануть. Даже Йорис воспрял духом, когда Вера, развязав мешки, швыряла в воду все, что в них было, стараясь закинуть драгоценные вещи подальше от лодки — теплую одежду, запасную обувь, котелок… Дольше всего слон возился с одним из спальных мешков, никак не понимая, что это такое, но на два других уже совсем не обратил внимания.

— Поставить парус? — спросила Вера.

— Без толку. Лучше проверь мешки — может, что осталось?

— Нет. Нож вот и фляжка.

Восточный берег был близко — уже различалась неровная линия частокола вокруг башни. Вера кусала губы. Приступ восхищения Питером угас, хотя его придумка была просто великолепна.

— Ну иди сюда, иди, — цедил Питер сквозь зубы. — Получил — и еще получишь…

Накренившись, лодка черпнула воду — слон шел тараном в борт. И снова отступил, наткнувшись на острие пики, и нехотя, почти лениво скрылся под днищем. Вера тоже ударила ножом, но промахнулась.

— Сволочь…

— Опять он здесь, — объявил Йорис, следя за водой. Его одолевала икота. — Теперь уже не уйдет…

— Заткнись!

Лодку покачивало — поверхность озера подернулась легкой зыбью, и медленно кружились ленивые водовороты. Диск светила расплющился о западный берег, поджег редколесье на двугорбом холме, плеснул по воде желтым огнем. Солнце напоследок смеялось над детьми, отражаясь в озере.

— А что мы теряем? — гаркнул вдруг Питер. — Ну его к дьяволу! Надоело! Йорис, весло! Йо-хо-о…

Вера кивнула в знак согласия, хотя никто ее одобрения не спрашивал. Питер лучше знает, что делать, но голос его наигранно-бодр, так только хуже, не надо бы этого… Она мельком оглянулась назад. Там, где только что была лодка, теперь бурлила и пенилась вода, выдавая движение хищника. Водяной слон, догоняя, шел у самой поверхности, и больше нечем было отвлечь его внимание от лодки. Что еще можно выбросить — нож? Весло, которое держит Йорис? Самого Йориса?

Это мысль, но Питер не допустит.

Фляжку?

Вера покрепче стиснула нож. Как и тогда, на пороге, она неожиданно осознала, что ей вовсе не страшно, но рука все-таки предательски дрожала. «Если он не отвяжется, я прыгну за борт, — подумала она. — Пусть я, а не Питер. Он должен вернуться».

Удар пришелся снизу в корму. Вера слышала, как позади загремело упавшее весло и зарычал Питер, вцепившийся в транец, чтобы не вылететь за борт, как длинно и страшно закричал Йорис, когда нос погрузился и в лодку хлынула вода. Ей показалось странным, что они еще держатся на плаву, но вот корма с оглушительным шлепком ухнула вниз — прямо на упругую, шевелящуюся, мягко-податливую массу. Холодная вода окатила Веру до пояса. Лодка тяжело ворочалась с борта на борт, черпая воду, кренясь все сильнее с каждым разом — водяной слон держал цепко, пытаясь обтечь и поглотить. Теперь не выпустит… Сзади невнятно рычал Питер, орудуя пикой. Снова нечеловечески тонко взвизгнул Йорис: «Уйди! Уйди, студень, жаба!» Он бестолково колотил веслом по воде, словно в этом было спасение.

Вера ждала. Когда справа над бортом вырос прозрачный горб, она дважды ударила ножом, но слон не отступил, а лишь попытался охватить разящую руку, и сейчас же слева поднялся, загибаясь внутрь лодки, второй горб. Лодку положило на бок. Как ни странно, она выправилась, до половины залитая водой, и встала на ровный киль.

Вера бросила нож, и он булькнул на дно лодки. В воде, заливающей кокпит, покачивались щепки, мусор и всплывшая фляжка.

— Нет!.. — крикнул Питер.

Удар в днище.

Пробка не поддавалась плохо слушающимся пальцам — детским пальцам немолодой женщины, потрескавшимся, стертым, кровоточащим…

Удар.

— Не смей!

— Да! — крикнула Вера. — Да!

Еще удар. Лодку подбросило и закружило волчком.

— Гад, пику выдернул… Мне!.. Я сам!

Глава 23

Отсюда, с высоты, лагерь казался совсем крошечным, но те, кто остались внизу, в нетерпеливом ожидании обратили кверху пятна лиц, превратившись в точки. Как муравьи, впавшие в летаргию с наступлением холодов. Их всех можно было прикрыть одной ладонью — защитить или раздавить неловким движением. Нельзя лишь было забыть об их существовании.

Краешек солнца оставался еще виден, а ярко-жгучая полоса уже пробежала по воде, поиграла на прибрежных камнях и, перемахнув частокол, залила гранит, на мгновение ослепив нестерпимой мертвенной зеленью. Стефан шепотом выругался. Когда-то этой серой скале давали поэтические прозвища — Порт Зеленого Луча, например, но название не прижилось, потому что придумали его взрослые. Еще того лучше — Берег Летящих Лепестков… Дня через два после посадки ветром с востока принесло кружащуюся тучу алых чешуек размером в ноготь, усеявших прибрежный гранит, — то ли взаправду лепестков неизвестных цветов, то ли сброшенных крылышек мигрирующих насекомых. Вряд ли у взрослых хватило времени и желания разобраться в природе явления — первая смерть посетила лагерь уже через неделю, — но зрелище алого вихря, наверное, было поистине феерическое. С тех пор оно ни разу не повторилось, мало-помалу начав забываться и обрастая фантастическими вымыслами. Стефан совсем не помнил его, сколько ни напрягал память, но раз уж в бортовом журнале рука Бруно Лоренца отметила необыкновенную красоту явления, значит, так оно и было.

Зеленый луч полз вверх по башне, и, наверно, множество ждущих глаз из полутьмы внизу следило за ним, томясь в предвкушении чуда, но Стефан больше не смотрел на муравьев. Он прикрыл глаза, когда луч добрался до площадки, и, лишь только угас неистовый режущий свет, запустил первую ракету. Один за другим четыре огненных хвоста взвились в небо и лопнули, осветив лагерь под восторженные вопли снизу. Стефан рассчитывал на пять, но последний патрон лишь зашипел, словно в картонной гильзе поселилась гадюка, и не сработал. Старье, скисло… Стефан пинком отшвырнул патрон к противоположному краю площадки — не долетев, тот укатился в люк и загремел по ступеням трапа. Четыре шара висели в небе — два красных, два желтых. Снижаясь, один из красных попал под зеленый луч, и теперь желтых стало три. Внизу заулюлюкали. Ничего, сойдет. И этого более чем достаточно. Если на каждый день рождения тратить сигнальные ракеты, их не хватит и на год.

Он спустился вниз, звонко щелкнув за собой задвижкой люка, оставив над головой опустевшую площадку. Снимая Дэйва с поста, Стефан понимал, что рискует, создавая опасный прецедент. Как тогда… после отмены утреннего развода на работы пришлось кое-кому доказывать, что снисходительность — еще не слабость. Тогда они в первый раз попытались наброситься. Пусть. Сегодня — праздник. Трудно заранее сказать, что в конце концов окажется опаснее, а так удалось хоть немного разрядить обстановку. О том, что ночной часовой не обязателен, Стефан знал не хуже других. Даже вонючие гарпии, предпочитающие питаться в темноте, не собираются ночью в стаи, а одиночкам на людей начхать, они ищут падаль или, барражируя над болотом, высматривают молодняк трясинных черепах. От одного сигнала общей тревоги до другого проходят не дни — месяцы и годы, да и опасность чаще всего оказывается ложной. Полный лес трухлявых костей — вот вам вся фауна. Нелепо отрицать правоту Киро: цалькат, убивший беднягу Ансельмо, скорее всего был реликтом, по какой-то случайности зажившимся дольше своих сородичей…

Глупцы! Кроме Людвига, никто не способен понять, почему ночные дежурства, назначенные с перепугу, нельзя много лет спустя отменить простым приказом. Это все равно, что отменить рассвет или закат… Они думают, что Стефан может себе позволить любую выходку, как всякий взбалмошный самодур с диктаторскими замашками. Нет, милые мои. Ошибаетесь. Только то, против чего вы не посмеете возразить, и с каждым годом таких возможностей становится все меньше и меньше, не потому, что он такое же ничтожество, как вы сами, а потому, что иначе придется убивать. Нет ничего опаснее, чем ломать привычные устои, но в эту ночь дежурства не будет — радуйтесь, любители выбивать подпорки из- под себя…

В капитанской каюте был порядок — на этот раз Стефан осмотрел ее гораздо тщательней обычного. Новое сигнальное приспособление действовало, контрольные волоски висели на местах. В каюту никто не наведывался — либо не решились, либо не смогли. Еще вчера это удовлетворило бы его вполне, но сегодня Стефан ощущал неясное беспокойство. «Так недолго стать параноиком, — подумал он с раздражением. — Или они умнее, чем я думаю? Вряд ли…»

Он отпер сейф и некоторое время колебался, разглядывая бутылку. Она была чуть початая, с восстановленной наклейкой поперек пробки, из прозрачного тонированного стекла, подчеркивающего благородный цвет напитка. Выдержанный отцовский коньяк, по счастливой случайности не обнаруженный пассажирами во время пьяного бунта, прозябал невостребованным. Выдать, что ли, по наперстку? Между прочим, чистейший яд: пятьдесят миллилитров — смертельная доза для какой-нибудь Юты… Поразмыслив, Стефан аккуратно запер дверцу. Обойдутся. Узнав о бутылке, они могут прийти к выводу о существовании тайника с продовольствием.

Он надел парадный капитанский китель, специально перешитый для него Зоей. Когда-то швее пришлось здорово потрудиться, зато результат того стоил. Нигде не морщило, не тянуло, не висело балахоном, и вид был внушительный. Оглядев себя в зеркало, Стефан удовлетворенно прищелкнул языком.

— Ладно, — сказал он вслух. — Пойдем раздавать пряники.

Еще издали он услышал шум — то ли в кают-компании веселились, не слишком-то устав после сокращенного рабочего дня, то ли Дэйв опять правил кому-то прикус. Стефан ускорил шаги. Взрыв хохота успокоил его: не дерутся. Празднуют. Грубые развлечения плебеев. Что у них там на этот раз — плевки на дальность? Чемпионат по доставанию носа кончиком языка? Вот и чудесно.

…Кто-то восторженно хлопал в ладоши, кто-то возмущенно пищал, что ему застят, и тянул шею, кто-то прыскал; улыбался Фукуда и хрюкал довольный Анджей-Пупырь, малыши, разыгравшись, путались под ногами, а на приготовленном, но еще не накрытом для праздничного ужина столе посреди кают-компании мелким чертиком вертелся Диего. Кулаки его были плотно сжаты, остановившийся безумный взгляд впивался в пространство так, словно хотел его высосать.

— Итак, — прошуршал он противным казенным голосом, вслед за чем последовал новый взрыв смеха, — кто из вас способен на элементарное: определить, в какой руке находится гайка? А? Я вас всех внимательно выслушаю, и каждый получит свое. Что еще за смех? Ты, Киро. В левой? Врешь — на торф. Завтра и навсегда. Маркус, ты! Ни в какой? Поговори еще у меня!.. — Гомункулус брызнул слюной и цапнул несуществующую кобуру, отчего смех зрителей перешел в тихий вой. — Кто сказал — в кармане? В чьем кармане? Кому держать шире? Цыц! Обладатель кармана пусть явится до отбоя для наложения взыскания. Завтра же зашить всем карманы и на торф! Апле-оп! — Диего на миг показал пустые ладони и, сорвав аплодисменты, вдруг извлек гайку из-за уха Людвига. — Та самая? То-то же, бездельники! Кррру-у-гом! К приему пищи — га-а-а-товсь!..

Маргарет — и та улыбалась. «А хорошо пародирует паяц, — подумал Стефан, кусая губы. — Вон, как ржут. Шута, пожалуй, придется простить — талантлив. Правда, пыжится слишком, переигрывает, да и голос подкачал — не капитанский совсем, ни за что не поверю, что у меня такой же…»

— Ой! — воскликнул кто-то.

Смех разом оборвался. Сначала одна, затем и все головы повернулись к двери. Диего бочком слез со стола. Слышно было, как стоящие сзади смущенно покашливают, шмыгают носом и переминаются с ноги на ногу.

— Что же вы? — сказал, входя, Стефан. — Продолжайте, пожалуйста. И я с вами повеселюсь. Не возражаете? А, Петра? Ты как, не против?

— Нет, — Петра несмело улыбнулась.

— Ну и отлично! Что у нас в программе — фокусы? Диего, покажи нам что-нибудь.

Наступило легкое замешательство — Анджей, пятясь назад, освобождал себе дорогу широкой спиной. Его с ожесточением выпихивали обратно. Диего озадаченно поковырял пальцем в носу.

— А что я? Я уже…

— Что — уже?

— Уже все показал.

— Да?

— Да.

В полной тишине явственно слышалось сопение Анджея.

— Петра! — сказал Стефан. — Я и мы все… мы поздравляем тебя с… с седьмым годом рождения. С днем рождения, я хотел сказать. Желаем тебе счастья.

— Спасибо…

Стефан поколебался.

— Можешь завтра не работать. Извини, мне больше нечего тебе подарить.

— Спасибо…

Затянувшаяся пауза вновь напомнила Стефану о его одиночестве.

— А что все такие кислые? Хороним кого-нибудь?

Молчание.

— Что же вы так, — укорил Стефан, подавляя в себе нарастающий гнев. — Весело же было… А хотите байку расскажу? Была такая сельскохозяйственная планета — Рапсодия. На ней выращивали рапс очень последовательные люди. Однажды толпа крестьян собралась вешать на дереве предполагаемого конокрада. Обвиняемый, естественно, все отрицал. Случайный свидетель кражи внезапно вспомнил, что у вора не было левой руки, тогда как у казнимого все конечности имелись. После того как все доводы обвиняемого и свидетеля были внимательно выслушаны, акт повешания все-таки состоялся.

— Почему? — одиноко поддержала Маргарет.

— Он был сначала повешен, затем снят, приведен в чувство и отпущен с извинениями на все четыре стороны. А дерево спилили, чтобы не напоминало об ошибке. Это я к тому, что сперва закончи одно дело, а потом уже переходи к следующему…

Ни улыбки.

Он ощущал их растерянность — и свою. И уйти ведь уже нельзя. Хорошо бы, конечно, перегнуть, переломить настроение… Жаль, не прикажешь. Веселиться не заставишь. Не надо было сюда приходить. Была у них отдушина, ну и пусть — не амбразура же, чтобы затыкать ее собой…

— Может, сыграем во что-нибудь? — предложил Стефан. — Ну же! Команда на команду! Перетянем канат, а? Уве, не в службу, а в дружбу — сбегай в кладовку, выбери шланг подлиннее.

Уве замялся.

— Я не хочу…

— Чего ты не хочешь?

— Шланг не хочу перетягивать.

— Так. А чего ты тогда хочешь?

— Не знаю… Есть хочу.

— Все хотят. Ужин идет вторым пунктом. Еще что?

— Э-э… Может, Зоя стихи почитает?

«Ну уж нет, — подумал Стефан, — знаю я эти стихи. Вроде той танкетки, только хуже: «Все мы юроды, поэты же лгут, а годы, как воды, все рифмы сотрут…» Чрезвычайно оптимистично, со светлой надеждой на безоблачное завтра! Жечь такие стихи в топке вместо торфа. Как там дальше: «Все мы невежды, и это прогресс, тропинку надежды укрыл темный лес…» Укрыл, значит. Угу. Надо полагать, навечно укрыл. В самый раз для праздника. А ведь, было время, смешно писала: «Маленький Аксель присел на горшок, выше горшка он всего на вершок…»

— Может быть, не сегодня? Извини, Зоя.

Уве пожал плечами — можно и не сегодня. Все равно. Было прекрасно слышно, как выступившая было вперед Зоя вздохнула с облегчением. И не подумала спрятать подальше свои чувства, стервоза.

— Ну так как насчет каната? — вкрадчиво спросил Стефан. — Никто не хочет? А в другие игры? Шарады, догонялки, еще что-нибудь…

Тихонько захныкала Юта.

«Колесом для них пройтись, что ли? Какого рожна…»

— Ну, смелее! Кто предложит?

Молчание.

— Да что же вы…

Из заднего ряда в передний пробился Людвиг.

— Мы не хотим веселиться.

«Так, — подумал Стефан. — Это, по крайней мере, откровенно».

В один миг его охватило чувство беспомощности, и он испугался, что не сможет с ним быстро справиться. Такое бывало и прежде. Редко, но бывало, и Стефан ненавидел себя в такие минуты. Капитан не должен иметь сомнений, если он не тряпка и не размазня, готовая чуть что со слезами уткнуться в папочкин бластер. Команда, уличившая капитана в нерешительности, имеет право выбрать другого вожака.

Пора было срочно выправлять положение.

— Ну раз так, — Стефан хлопнул в ладоши и вслед за тем сделал величавый жест рукой, — тогда к столу! К столу!..

Сопутствующая жесту улыбка вышла тоже ничего.

Глава 24

Когда, повисев над берегом, угасли огненные шары и их дрожащее отражение в воде перестало обозначать контуры островка, сразу стало темно. Ни у кого из троицы не было даже слабых иллюзий, что их могли заметить. Это явно был фейерверк, но не по поводу их успешного возвращения. Западный берег еще виднелся как неровная кайма, пришитая к горизонту, а восточный канул во мглу. Лишь слабый фонарь под худым навесом на смотровой площадке донжона, почти ничего не освещая, висел неподвижно.

Все трое дрожали, сами не зная — от холода или от возбуждения, но не придавали этому никакого значения. Пришлось изрядно помучиться с вычерпыванием, прежде чем лодку удалось вытащить на гранит подальше от воды. Киль был словно изжеван — ничего удивительного, что она шла трудно и неровно. От лодки резко пахло — весь борт был заляпан густой черной жидкостью. Перепачканные руки скользили, а ноги не слушались. Йорис чуть не упал у самой кромки воды, и его пришлось подхватить и тащить. Но успели вовремя. Слон совершил только одну яростную атаку на островок, оставляя на камнях черные липкие комки и, тяжело соскользнув, ушел в озеро.

— По-моему, эта сволочь быстро приходит в себя, — заметил Питер. — Кто там хотел плыть к берегу? Догнал бы. А хорошо получилось… Теперь всегда буду плавать с бутылкой нефти.

Вера встряхнула фляжку — нефти осталось на донышке. Питер махнул рукой:

— Неважно. Можно будет использовать жидкую смазку, Диего сделает. Главное — теперь мы знаем, чего он не любит.

— Жаль, зажигалка утонула, — мстительно проговорила Вера. — Посмотреть бы, как он горит…

— Он бы нырнул, — встрял мокрый с ног до головы Йорис, выбивая зубами дробь. — А я ему веслом хорошо дал один раз…

— Спасибо Вере — отлично придумала, — сказал Питер.

«Это счастье, — размышляла Вера, — что Питер рядом. Он никогда не оставит в беде, никогда не бросит. Наверно, здорово чувствовать, как его рука ложится на плечо — не Ронде, не Инге, а мне, — тогда хочется закрыть глаза и ни о чем больше не думать. А еще хорошо, что все-таки удалось сохранить немножко нефти, и это тоже счастье и удача — Стефан со своей Маргарет, глаза бы ей выцарапать, ни за что не поверили бы на слово да еще и высмеяли бы».

— Это все ты, — солгала она. — Если бы ты не закричал, я бы ни за что не додумалась. Наверно, так и бросила бы фляжку, не откупорив.

— Я же совсем наоборот кричал! — с улыбкой сказал Питер.

— Я тогда плохо соображала, — созналась Вера.

— А сделала по-своему. Не по-моему, а по-своему. Правильно! Кто я такой, чтобы решать за тебя?

Он обнял ее, прижав к себе и Йориса. Вера предпочла, чтобы Йорис постоял в сторонке, если бы не понимала, что для троих озябших детей — это единственная возможность сохранить остатки тепла. Водяной слон не ушел — в окутавшей озеро тьме его не стало видно, но было слышно, как он ворочается и хлюпает неподалеку.

— А вдруг до утра не уйдет? — спросил Йорис. Его колотило. Питер плотнее прижал его к себе.

— Уйдет, куда он денется. Ты у него хоть одну вакуоль видел? Я тоже нет. Он здорово голодный. Очухается и уплывет охотиться, а мы рванем прямо к берегу — совсем близко уже…

Они чувствовали себя победителями и болтали без умолку. Вера считала, что слона рано или поздно придется убить, чтобы впредь плавать без опаски. Для этого надо бы уговорить Диего сделать какой-нибудь специальный дуст, а еще лучше слить в озеро окислитель из развед-ракеты. Только от него, наверно, вся рыба заодно со слоном повсплывает кверху брюхом, но это не беда, коль скоро все равно придется переносить лагерь через водораздел. Йорис, забыв недавнюю обиду, возражал или поддакивал, каждую минуту вспоминая, как лихо он треснул амебу веслом, и все порывался швырнуть в нее камнем, чтобы та не чмокала почем зря. Питер вслух строил планы на завтра, и младшие молча слушали. Они сидели на корточках, чувствуя, как под ними быстро стынет гранит, теснее прижимались друг к другу, стараясь не думать о предстоящей холодной ночевке без спальников и теплой одежды, в промокших насквозь драных робах, на низком островке посреди озера. Они болтали обо всем и ни о чем, лишь бы не вспоминать о мучившем всех голоде, о деликатесах, поглощаемых теми, кто, наверно, пирует сейчас в донжоне, о порции пищевой пасты, о гроздьях прозрачных сосулек в быстрых ручьях…

Фонарь на носу «Декарта» расплылся мутным пятном — с озера надвигался туман. Трое голодных детей, не видящих друг друга в темноте, чьему опыту могли позавидовать многие взрослые, — ждали, чувствуя, как постепенно затекают мышцы. Они понимали, что придется заночевать здесь. Осенние туманы густы: пройдет полчаса, может быть, час — и фонаря не станет видно вовсе. Не стоит рисковать, плывя наудачу. Озеро не любит торопливых и глупых. Тем более что им есть чем гордиться.

Пусть кричит Стефан, узнав о потере вещей. Они проникли на север так далеко, как еще никому не удавалось, и нашли драгоценную нефть за водоразделом.

А главное — они сумели вернуться победителями.

Они, а не он.

Глава 25

Оказалось, что у них уже все готово. Стефан произнес бодрую короткую речь, в которой выразил надежду на дружбу и взаимопонимание, а заодно еще раз поздравил Петру. К его удивлению, речь приняли нормально и даже скромненько поаплодировали. Тут же появилась и была торжественно расстелена новая скатерть (Стефан и не подозревал о ее существовании), неизвестно когда и кем сшитая из лоскутов, выстиранная и выглаженная, а вместо обычных мисок девчонки расставили настоящие фарфоровые тарелки. Их не вынимали со дня последнего празднования годовщины посадки. Правда, тарелки были разнокалиберные и в них оказалась все та же пищевая паста — сбалансированный корм, прозванный отрыжкой гарпии за изысканный вкусовой букет. Но сразу же, торопясь исправить неприятное впечатление, появилась Зоя, с трудом неся исходящую волшебным паром кастрюлю, и вдоль стола пронесся дружный стон.

Делили долго, поровну. От вожделения блестели глаза. Илья урчал, словно кот. Дули на горячий картофель, откусывая понемногу, смакуя, катали во рту. Заедали пищевой пастой, чтобы продлить удовольствие. Сглотнув слюну, Стефан заставил себя накрыть тарелку ладонью, получив меньше, чем другие. Пускай не шепчутся по углам, что он кого-то объедает. Нужно было с самого начала устроить праздник обжорства, наглого вопиющего изобилия. Не нужны им ни фейерверки, ни ужимки с прыжками, ни фильмы о Земле, ничего не хотят. Человек вообще животное общественно-жвачное, вот и пусть коллективно жует. Зря не приказал выкопать еще пяток кустов — путь к сердцу подчиненных лежит через их желудки, и не иначе.

Никто не сел рядом с ним. Обидно, зато спокойно. Капитан не имеет права на обиды. Это детство. «Махер» лежал не в кобуре, а в специальной петле под кителем, и Стефан знал, что успеет выхватить оружие раньше, чем они набросятся.

Довольно скоро он понял, что о нем временно забыли, и ничуть не расстроился. Не дело капитана крушить лед отчуждения, он не ледокол. Лучше посидеть тихо и помолчать, соблюдая приличия. А заодно пораскинуть мозгами, как быть, если не вернется Питер. Наверное, уже не появится. Вот когда они отчаятся его ждать, не миновать неприятностей. Не ум их толкнет — крушение иллюзий, и вот тогда уже они станут по-настоящему опасны. А пока пусть веселятся… Диего что-то загнул, а я прослушал. Хорошо, ох как хорошо получилось, что среди унылых и смертельно опасных личностей нашелся хоть один шут!..

Разговор за столом и вправду завязался. Лет десять назад Маргарет обнаружила, что корешки одной болотной травки, будучи настоенными на отваре из желудей кремнистого дерева, дают сладковатый бодрящий напиток, правда, обладающий ярко выраженным слабительным действием, и с тех самых пор появление на столе этого напитка неизменно вызывало поток одних и тех же плоских шуток. Прежде они раздражали Стефана. Потом он привык. Теперь он тихо радовался.

Все шло как надо.

Конечно, они врали, будто не хотят веселиться. Кто этого не хочет. Стоял дружный хохот: Дэйв страшным голосом ревел на всю кают-компанию, изображая допотопного эндрюсарха, могучего и ловкого пожирателя мастодонтов, в роли одного из которых, в свою очередь, выступал протестующий, но довольный Анджей-Пупырь с заплывшим фиолетовым глазом. Можно было подумать, что не Дэйв, а кто-то другой подбил ему этот самый глаз менее суток назад. Казалось, будто вернулись давние полузабытые времена всеобщей решимости, надежды и согласия — пусть не настолько счастливые, как врет сито-память, а все же…

— Пирожные! Пирожные!

Под единодушный вопль появились не только пирожные, но и свечи. Их было только семь, а не сорок семь, — болотный воск трудно добыть, но еще труднее очистить. «Вдобавок, — подумал Стефан, — незачем лишний раз напоминать Петре, сколько ей лет на самом деле. Молодцы, учли и это. Какие же все-таки молодцы».

Сейчас он любил их всех.

Петра задула свечи. Лунообразное лицо ее сияло, меж пухлых щечек помещался смешной нос-пуговка. Если девчонке завить волосы — совсем куколка, пупсик, губки бантиком. Любопытно, как по-разному они взрослеют: почти каждый поначалу плакал, потеряв родных и надежду на скорое возвращение, но спустя время все забывал и ожесточался, а этой хоть бы что. Какой была, такой и осталась — дитя. Они с Анджеем — два сапога пара. Оба не могут поверить, что такое произошло с ними, оба живут в выдуманном мире, и оба, по-видимому, безобидны. Им почти уютно среди нас, трусливых и озлобленных, посреди серой безысходности, им даже не обязательно врать, что когда-нибудь нас спасут и вывезут отсюда…

Он надкусил пирожное. Рот моментально наполнился слюной, хотя, конечно, эрзац — он и есть эрзац, как с ним ни мучайся, от постороннего привкуса все равно не отделаешься, даже если это пирожное. Не забыть бы под благовидным предлогом забрать одно для Маркуса в виде вознаграждения за донос, а насчет дежурства днем — шиш ему.

— Отдай! Не твое!

Крик как удар хлыста. Грохот опрокидываемых стульев.

Стефан вскочил. Кричал Киро, хотя вообще-то следовало бы Петре. Единственная из всех она еще не поняла того, что произошло. Не веря своим глазам, Петра смотрела то на пустую ладонь, где только что было пирожное со следами воска от свечек, то на Дэйва, жадно запихивающего в пасть долю именинницы. Губы ее начали вздрагивать. Повисла гробовая тишина, и Стефан, на секунду растерявшись, не знал, что сказать и что сделать. Праздник был испорчен безнадежно. Дэйв чавкал, посверкивая глазами по-волчьи. «Скотина, — подумал Стефан, — убить его мало. На торф пещерного дикаря? Да он и так оттуда не вылезает…»

— Это ты зря сделал, — неестественным голосом проговорил Илья.

Дэйв, сглотнув, отправил пирожное в желудок. Затем медленно и страшно оскалился и вдруг, отпрыгнув к переборке, подхватил с пола опрокинутый стул. Малыши с визгом кинулись врассыпную. Петра всхлипнула.

— Убью! — зарычал Дэйв. Его лицо стремительно наливалось кровью. — Не подходи!

Кто-то запустил в него кружкой. Толпа, угрожающе галдя, надвигалась стеной. Дэйв одним взмахом отшвырнул Уве, ринувшегося на него сбоку. Что ему Уве. Остальные на мгновение замерли. Маркус, падая, схватился за скатерть — зазвенела разбиваемая посуда, заскакали по полу осколки. Девчонки закричали. Ронда картинно засучивала рукава, а Илья недобро усмехался.

— Брось стул! — приказал Стефан, стараясь перекричать нарастающий шум.

Петра наконец разрыдалась, горько и неудержимо. Ее никто не утешал. Уве сквернословил, держась обеими руками за бок, и завывал от боли. Фукуда Итиро, перепрыгнув через стол, ловко увертывался от описывающего круги стула, причем с лицом совершенно невозмутимым. В движениях Дэйва появилась неуверенность: маленького японца и раньше старались попусту не задирать — не потому, что ему случалось показывать свое умение, а потому, что молчаливо предполагалось, что он может его показать.

— Стой! — скомандовал Стефан. — Фукуда, назад!

Дисциплинированный Фукуда вперед и не шел. Он лишь отвлекал Дэйва на себя, что и надо было рыжему Людвигу, до которого, похоже, только теперь дошла суть происходящего. Дэйв был ниже ростом и слетел с ног от первого же удара между глаз. Слышно было, как его голова гулко стукнулась о переборку и ударился об пол выпавший из рук стул. Людвиг подобрал стул и аккуратно приставил его к столу.

— Бей…

Петра продолжала рыдать, уткнув лицо в кулачки.

— Не трогать! — крикнул Стефан. — Назад!

Толпа ринулась, едва не сбив Людвига с ног. Захныкала, упав, маленькая Юта. Дэйв яростно вскрикнул, когда на него обрушились первые удары; он пытался подняться, но его валили на пол, и он снова пытался встать, прикрывая голову руками, и его опять валили… Больше он не кричал.

— Бей гада, убей!..

— На тебе, на, на!

— Стойте! — орал Стефан. — Назад, говорю! Да остановитесь же, вы его убьете! Ронда, назад! Люди вы или нет?

— Еще какие люди, — огрызнулся через плечо Илья, обрабатывая Дэйва ногами.

— Наза-а-а-ад!

Врезавшись в толпу с тыла, Стефан расшвыривал их. Убьют, если не остановить. Попраздновали… Стадо дикое, неуправляемое. Так их… Лопнул под мышками китель. Взвыл Илья, схваченный за штаны и воротник и брошенный плашмя на стол. Под ним хрустнули чудом уцелевшие тарелки. Отшвырнув следующего, Стефан зарычал, как Дэйв. Он был старше и сильнее любого из них, исключая сгинувшего Питера и, может быть, Людвига, но как раз последний в орущую и беснующуюся толпу не лез, а, сделав свое дело, скромно стоял в сторонке, предоставив остальным отлетать от Стефана, как кеглям. Кое-кто успел отскочить сам. Визжала схваченная поперек туловища Инга, пытаясь укусить за руку. Со страшным усилием он швырнул ею в подбегающего Илью и цапнул кобуру. «Махера» не было. Черт, он же не там…

Стефан возвышался над избитым, тяжело ворочающимся на полу и харкающим кровью Дэйвом, один против всех, и понимал, что у него осталась самое большее секунда. Опомнившись, они набросятся — уже не на Дэйва, что им Дэйв… И эту оставшуюся секунду Стефан использовал вдумчиво и не торопясь. Секунда — даже слишком много для настоящего капитана, чтобы решить, какой язык избрать для разговора с подчиненными. Потому-то Людвигу никогда не стать главным, что он подолгу думает там, где должны работать простейшие рефлексы…

— Всем стоять на местах! Стрелять буду.

Даже Юта перестала хныкать. Разинув рты, все молча смотрели вдуло «махера», лишь немногие растерянно переглядывались. Слышались только безутешные рыдания Петры да хриплое дыхание и харканье Дэйва, пытающегося подняться на четвереньки. Да уж, попраздновали…

Он продержал их под дулом с полминуты — ровно столько, чтобы они пришли в себя — и небрежно сунул бластер в кобуру. Он знал, как с ними обращаться. Не в первый раз и, видно, не в последний…

— Можно я займусь Дэйвом? — спросила Маргарет.

Он благодарно кивнул.

— Займись. Киро, помоги ей.

— Я? — взвизгнул Киро. — Сам помогай!

— Поговори еще у меня, — сказал Стефан. — Марш!

Он обвел их взглядом и подумал, что рано убрал оружие. Ни тени смущения, ни капли раскаяния, и только потому, что Дэйв еще жив. Не волки — шакалы голодные, лающие. Стая.

— Петра, — сказал он, — ты извини, что так вышло. Это и моя вина. Дэйва я накажу, обещаю. Ну хочешь, мое возьми пирожное, только не плачь… Я только чуть откусил. На вот.

Рыдающая Петра затрясла головой.

— Не хочу-у… Пусть он мое отдаст… мое-е-е…

— Да как он тебе его отдаст!..

Галдеж поднялся как-то сразу:

— Мы-то люди, а вот он…

— Вонючка! Гад, гад, гад, гад…

— Эй, Киро, дай ему от моего имени. За маму, за папу… Дай, говорю!

— Кто мое пирожное раздавил? Ты?!

— Завянь, я не давил. Не реви, Петра, он наш. Уйди, Стефан, не мешай! Все равно до него доберемся, только хуже будет.

— Уйди-и-и…

— Нет, правда, чего об него пачкаться. Пускай Лоренц наказывает, — это уже сказал Уве.

Первый разумный голос. И — незамедлительно — ответ:

— Чистоплюй, свинья чухонская!

— Сам чухно, а я норвежец! По роже захотел? Ну иди сюда, иди…

— Бей его!

— Молчать! — гаркнул Стефан во всю мощь легких. — Скоты! Сволочи! Кончено, погуляли, вашу маму! Всем спать сейчас же! Вон отсюда! Вон!..

Кто-то нечаянно толкнул его под руку. Надкушенное пирожное упало на пол и покатилось под стол, в пыль.

Глава 26

Ужас.

Подстерег. Навалился — липкий, текучий.

Проверь себя, если что-то не так. Пусть другие выясняют отношения, а твое дело сторона, достаточно лишь помешать им поубивать друг друга, образумить же их никогда не удастся. Никогда и никому. Казалось бы, проще всего наплевать, а я не могу. Слюны на них у меня нет и не было.

Течет холодная жуть — кап, кап! Я боюсь. За себя. За них. Пожалуй, за себя все-таки больше, потому что мне только пятьдесят три и очень хочется жить. Я так мало сделал — почему я не берег каждую минуту?! Поздно… Уж не исправить.

Что они будут делать, когда я умру? Неужели сумеют выжить одни, без меня? Это нечестно!

Волосы. Вот он — ужас. Растут. Везде, где они должны расти у взрослых, а это — смерть. Иветт начинала умирать именно так; Маргарет рассказывала, что у нее тоже появились волосы, а через месяц ее засыпали щебнем. Я же старший, с меня и должно было начаться. Спасите. Я слаб, меня шатает от стены к стене… Не верю своим рукам, пальцы одеревенели, не слушаются, не может у меня там быть никаких волос! Господи, не оставь! Бывает же на свете невероятное… неужели мы настолько окостенели здесь, что самое завалящее чудо шарахается от нас, как черт от ладана?..

Я умру. Я знаю.

Стефан с трудом отклеился от стены. Как оказался здесь — не помнил. Воздуха не хватало. Куда же он подевался — воздух, такой привычный, пахнущий металлом, пищевой пастой, пылью и запущенностью корабля, только что был, и — нет его. Всё выдышали, подлецы. Мало им… Отдайте мою долю, я еще жив. Только мою. Я не прошу большего.

Стефан рванул ворот. Треснула ткань, заскакали по полу застежки. Дышать! Он двинулся вдоль стены боком, как краб, приставляя ногу к ноге, чувствуя пальцами тонкое рифление переборки. Коридор качался, вилял, как собачий хвост, изменял размеры и геометрию. Два коридора. Четыре. Почему в отсеках туман? A-а, где-то лопнул бак и потек жидкий кислород. Бак. Нет у нас такого бака. Лопнул, лопасть, Лопиталь, лопатонос, лопотать, лопарь, лопух, лопать, Лопес… Перес… и… и Родригес! Дышать!.. Кислород — это хорошо, пусть жидкий. Жидкий — жизнь.

Я знаю, кто это сделал. Питер. Он где-то здесь, прячется за углом. Он никуда не уходил, все время оставался среди нас на корабле, разве можно было этого не заметить? Чего ты тянешь, нападай. Я убью тебя голыми руками, потому что ты жаден, Питер.

Нет тумана. Нет коридора. Вообще ничего нет. Как коршун на испуганную мышь, рушится потолок… А, это лестница. Питер наверняка уже у стреломета, ждет, когда из люка покажется голова. Вверх! Стефан карабкался по трапам, срывался, скользил, упрямо цеплялся за поручни. Откатить крышку. Поршень в стволе уже пошел, станина гасит отдачу. Стрела вонзается в лоб, тупой наконечник дробит черепные кости, тело опрокидывается навзничь и летит вниз, считая ступени… A-а! Ты боишься, Питер? Дрожишь? Что ты корчишься? Танцуешь… Этого я от тебя не ожидал, признаться, это ново. Дай-ка я погляжу. Вся твоя сила в том, что ты до поры до времени не боишься показаться смешным. Пока еще. А хочешь я стану тобой? Нет ничего проще: танцуй, капитан, разучивай движения, старательно повторяй за учителями, их у тебя много, и не вздумай остаться в стороне. Вся жизнь — пляска святого Витта, а ты думал — менуэт.

Не ступени — перекладины. Темно. Тяжелое пожилое тело на ослабших ногах. Чужое тело. Дрянь. Скиньте с меня эту тяжесть. Ноги — мои, и на каждой по капкану… Не стану плясать — мне страшно. Я безумен. Лестница крута и бесконечна. Только вверх, в этом спасение. Не останавливаться, лезть и лезть, подтягиваться на чужих слабых руках, цепляться пальцами, зубами грызть…

Нет лестницы. Холод площадки, огненные кляксы в глазах. Мутный фонарь под дырявым навесом. Нечем дышать — они украли воздух отовсюду. Догнать! Вот он, Питер, скалится из озера. Нужно только перелезть через поручень и шагнуть, там невысоко, но я не пойду к тебе, слишком много чести для вора. Я достану тебя и отсюда, если только ты не нырнешь…

Десять стрел. Первая летит на пятьсот шагов, вторая на четыреста девяносто, третья на четыреста семьдесят, а последняя в магазине, десятая, на триста десять. Мягкий спуск. Еще! Еще! Рыча, он посылал стрелы в небо, чувствуя под руками вздрагивающий металл. Еще! А-а! Чья-то голова в люке. Зря. Получи. Промах, рикошет! Нет головы. Кто-то сыплется вниз по трапу, дробный топот ног — прочь, прочь… Где ты спрятался, Питер? Стреломет туго ходит в горизонтальной плоскости. Одному из нас не жить, но не мне. Или никому, если ты окажешься упрям…

Дышать. Отдайте воздух.

Сил больше не было. Ноги скользили и разъезжались. Шел дождь, и «Декарт» таял, как леденец. Истончалась, корежилась броня, рваные листы, агонизируя, закручивались невиданными бутонами. Ломая последние деревья, из лесу выходил цалькат, упирался башкой в частокол, крушил подъемные ворота, перед которыми стоял коленопреклоненный Ансельмо, еще не ведавший о грозящей опасности. «Беги!» — кричал сверху Стефан, из последних сил наводя стреломет в разверстую пасть, воняющую гнилью и смертью, с ужасом понимая, что расстрелял все стрелы. Но все равно Ансельмо погиб.

Его рвало, и он висел животом на поручне ограждения. Его рвало снова и снова, мучительно выворачивая наизнанку, он мычал и тряс головой, а из глаз текли слезы. Все вдруг перемешалось. Небо было внизу, страшно далекое, в нем горели чужие костры и вспыхивали потухшие звезды; они взрывались, разбрасывая молнии, из черной бездны поднимался водяной слон и сражался с цалькатом, а Питер науськивал зверей друг на друга, чтобы затем натравить сильнейшего на капитана. Стефан упал и пополз. Потом была бездонная чернота люка перед глазами, и кто-то кинулся на него. Их было несколько, но Стефан расшвырял всех, почти ничего не чувствуя и не видя. Он заставил себя встать и снова упал на четвереньки. Тогда он опять пополз, и это оказалось неожиданно легким делом. Почему, интересно, все решили, что перемещаться на двух ногах — проще? Вот как надо. На двух — неудобно, спросите Джекоба… Не забыть бы завтра же приказать всем ходить правильно — с левой ноги и правой руки одновременно, а при команде «кругом» делать иммельман…

Кажется, появилась Маргарет. Она раздвигала ему веки и направляла в глаза свет. Стефан, отбиваясь, оттолкнул ее и пополз по стене вверх. Он должен был пройти через медотсек, чтобы еще раз попытаться спасти Ансельмо. Стена не пускала его, лишь прогибалась, пыталась обернуться вокруг тела и схватить, как водяной слон. Да, ведь медотсек шестью горизонтами ниже… Или девятью. Стефан рассмеялся. Неожиданно он понял: чтобы попасть в желаемое место, вовсе не обязательно уметь ходить или ползать. Достаточно только захотеть — и ты там окажешься. А он-то еще мечтал когда-нибудь вновь пустить лифт…

Стефан шагал сквозь расступающиеся стены и механизмы, взмахом руки раздвигал переборки, просачивался с горизонта на горизонт. Наконец он достиг медотсека. Лицо сумасшедшей было темным, как болотный воск. Стефан удивился: ведь Абигайль никогда не бывает на солнце. Ну здравствуй, Абби. Давненько я к тебе не заходил. Как ты живешь? А знаешь, Абби, я ведь тоже сумасшедший, да-да. На самом деле тут все такие, только мы с тобой безумны по-другому: их вылечат, чтобы потом сделать несчастными, а нас не надо лечить. Так что мы теперь будем вместе, и я стану заботиться о тебе и защищать тебя, потому что человек должен о ком-то заботиться и кого-то защищать, ведь верно? На самом деле я очень испугался, когда понял, что произошло, но теперь мне не страшно, потому что нас двое. И другие станут нам завидовать, Абби, верь мне, только сейчас я должен уйти. Мне еще о многом надо подумать и многое успеть сделать, прежде чем я вернусь…

Потом он начал расти, и это оказалось столь неожиданно, что Стефан даже растерялся. Пол под ним проваливался, уходил вниз; он рос и рос, продавливая потолки, радостно чувствуя, как дряблые мускулы наливаются невиданной силой. Корабль был ему мал, справа и слева набегали переборки и взрывались кучей осколков, когда он, шутя, отпихивал их прочь. Стефан рассмеялся, и смех его был похож на тектонический гул и грохот рушащихся скал. Он повел плечами, и корабль рухнул с его тела, как ржавые доспехи. Кто этот мелкий, что копошится под ногами, как вошь? А, это ты, Питер. Конечно, ты. Поговорим наконец? Самое время нам объясниться, но только не так, как ты хотел. Объясняться буду я, а ты лишь пискнешь у меня под подошвой… А потом я шагну отсюда прямо на Землю. Почему я раньше не догадывался, что для этого нужно сделать всего один шаг?..

…Он лежал навзничь, не в силах пошевелиться, и свет уходил от него в длинный круглый туннель, где жило Ничто и гасли звуки. Мягко надвинулась тьма. Пропали стены. Невыразимая тоска охватила его лишь на мгновение и тоже погасла. Осталось только склонившееся над ним лицо Абби, а может быть, это была Маргарет. Неважно.

Потом исчезла и она.

Конец. Тьма.

Глава 27

Они грелись друг о друга, сплетаясь руками, сбиваясь в тугой комок из трех тел на гранитном островке посреди ледяного тумана. Казалось, эта ночь не кончится, пока не убьет всех троих. Йорис уже не скулил, а только тихонько стонал. Когда холод становился невыносимым, Питер командовал подъем и заставлял младших бегать и приседать до бешеной стукотни сердца и красных кругов перед глазами. Вера подчинялась безоговорочно, а Йориса приходилось упрашивать, понукать и даже применять силу.

Питер потерял представление о времени. Рассвет никак не наступал, а туман отбирал последнее тепло, и все труднее становилось заставлять себя двигаться. Потом пропал Йорис, и его долго звали и искали ощупью в кромешной темноте. Оказалось, что мальчишка, споткнувшись, сильно рассадил коленку и желает только одного, чтобы от него наконец отстали… Пока они тащили Йориса обратно, по характерному хрусту под ногами поняли, что крошечные лужицы в складках гранита подернулись тонким льдом.

Под самое утро Питер все же уснул, потому что просто больше не осталось сил. Он так и задремал, сидя на корточках. Вере пришлось потом долго будить его. Она боялась, что Питер не проснется, он был совсем холодный и даже перестал дрожать. Но все же он встал и, улыбнувшись через силу, сказал: «Йо-хо!» Тогда Вера почувствовала стыд. Не нужно было будить. Кто угодно мог замерзнуть, но не Питер.

Вдвоем растирали Йориса до тех пор, пока он не захныкал. Медленно занимался рассвет. Утренний ветерок разорвал туман и гнал белесые клочья к середине озера. Водяного слона нигде не было видно. Зато показался берег. Близко. Теперь совсем близко.

Питер покачал головой, перехватив взгляд Веры.

— Не сейчас. Дождемся солнца и будем греться по меньшей мере час. А потом — лодку на воду!

— Йо-хо! — сказала Вера, и Питер улыбнулся.

Глава 28

Свет.

В глаза.

Лицо Маргарет странно расплывалось. Оно сделалось большим и белым, как луна, которой не было и не могло быть у этой планеты… Полузабытая луна, оставшаяся где-то очень далеко вместе со многим другим, тоже полузабытым или забытым совсем. Есть во Вселенной такое место — Земля.

Мягкие руки. Свернуться в комочек и тихонько лежать, а руки пусть гладят. Как в детстве. Ведь помню же…

Выньте из головы молот. У-у… Кто там стучит? Вон!

Стефан пошевелил пальцами ног. Они слушались. Во рту было кисло и жгло гортань. Он повернул голову и удивился тому, что свет не померк и потолок не рухнул. Тогда он захотел встать.

— Лежи! — прикрикнула Маргарет. — Пришел в себя, вот и хорошо. Лежи, поправляйся.

— Что? — пробормотал Стефан. — Зачем?

— Ничего умнее спросить не мог? Молчи уж.

«Я жив, — подумал Стефан. — Главное, я жив».

Руки тоже действовали. На сгибе правой еще ощущался укол. Видно, Маргарет решила, что дело швах, раз всадила в него лошадиную дозу. И, похоже, сделала зверское промывание желудка.

Ничего не помню.

Он ощупал пояс. Кобуры не было.

— Бластер у меня, — сообщила Маргарет.

— Отдай!

— Возьмешь сам, когда встанешь. Я сказала им, что буду стрелять. Они и не сунулись. Только угрожали.

— Подонки! — произнес Стефан.

Маргарет охотно кивнула.

— А ты сомневался? Ангелов пока что не замечено — именно подонки! Они самые. Станешь тут ангелочком, когда физиология тебе одно — интеллект другое… Я только одному удивляюсь: почему одна Абби сошла с ума, а не все мы? Велик человек, если и такое выдерживает.

— Голова кружится, — пожаловался Стефан. — И мутит…

— Считай, трупом был. Судороги, асфикция… Я ввела тебе атропин и кое-какие сердечные стимуляторы… На вот, пей.

Стефан отпил глоток из поданной чашки. Это было теплое молоко.

— Не буду.

— Здесь я врач. Влить бы в тебя весь запас, да малышей жалко. Пей, говорят!

Стефан покорно выпил.

— Спасибо…

— Попозже введу тебе солевого слабительного, — утешила Маргарет. — Судно под койкой. К завтрашнему дню будешь в норме, обещаю.

— Ладно… — прохрипел Стефан. — Что это со мной было?

— Ты бы лучше спросил, что со мной было, когда я тебя сюда тащила! А с тобой ничего из ряда вон выходящего не произошло — обыкновенное отравление. Теперь еще скажи, что ты этого не ждал.

— А почему я должен был этого ждать?

— Потому что всех царей и диктаторов так или иначе пытались убить. И некоторых травили именно пирожными.

— Кто? — с усилием спросил Стефан. В голове по- прежнему стучало. — Диего?

— Вряд ли. Я тут кое-что успела сделать, пока ты валялся… В общем, так себе отрава: мускарин, толика растительных галлюциногенов, следы рицина. Сам понимаешь, такую смесь незачем синтезировать, проще собрать в лесу.

— Кто? — повторил Стефан.

— Так я тебе сразу и вычислила, — фыркнула Маргарет. — Я что — мисс Марпл? Пэт Артин? Мой тебе совет, не стоит тратить время на выяснение. Употреби его на что-нибудь другое. И не забудь сделать вид, что ничего особенного с тобой не произошло. Хорошая мина при плохой игре дело благодарное, сам знаешь… — Маргарет хихикнула.

— Найду, — сказал Стефан.

— Следствие, значит, собираешься учинить? Ну-ну. Я тебе так скажу: если они заранее обо всем договорились, тогда виновны все, а всех в карцер не пересажаешь. Да и на что тебе один виновник, когда остальные не лучше? А если тебя травил одиночка, так его не найти, пока он сам не проболтается, уж можешь мне поверить. А вот драка точно не была подстроена, и били Дэйва ногами, может, как раз из-за того, что помешал тебе все съесть. Лучше радуйся, что откусил всего кусочек, да и яд не смертельный. Хотели бы убить — мазнули бы чем-нибудь посерьезней, есть тут одна травка… Только им не труп нужен, а бластер.

Стефан скосил глаза. «Махер» лежал на столе отдельно от кобуры.

— Значит… — с трудом произнес Стефан, — ты… видела?

Он понял, что плохо управляет голосом. «Ты» вышло сиплым басом, а «видела» — фальцетом. Но это было неважно.

— Видела.

— И они знают? — спросил Стефан.

Маргарет рассмеялась.

— Что же я, дура, чтобы им показывать? Не волнуйся, я не разболтаю, сколько у тебя зарядов. И еще я случайно нашла «глаз», представляешь? Знаешь, где он был? Донна спрятала в душевой, чтобы за мальчишками подглядывать. Ни за что бы не подумала. В тихом омуте…

— Меньше болтай!

— Думаешь, слушают? Вряд ли. Видишь ли… — Маргарет поколебалась. — Не хотела тебе сразу говорить, но… в общем, у них что-то вроде собрания на лысом пятачке. На работу с утра никто не вышел.

— Как это — никто? — спросил Стефан и заморгал.

— Да так уж. Даже Фукуда.

— А сколько сейчас времени?

— День давно.

— Ч-черт!..

Он вскочил с койки, и медотсек поплыл у него перед глазами. Молот в голове ухнул так, что едва не свалил с ног. Стефан ухватился за Маргарет.

— Ну-ка ляг! Кому сказала!

— Уйди!..

Одежду. Обувь. «Махер». Какое к черту собрание! Торф! Каждый день, каждый час — торф! Ворошить болото, бесконечно таскать бурую жидкую грязь, сушить, жечь в топке, скармливать синтезатору — иначе просто не выжить. Работать… не обращая внимания ни на что: ни на лень, ни на усталость, ни на остервенелую боль в голове и кишках. Они сошли с ума, коли перестали понимать очевидное. Их надо заставить. Наказывать нерадивых — без этого тоже не выжить…

— Где китель? — прохрипел он.

— В стирке. Робу вот возьми.

Стефана качнуло. Вспышка боли в животе заставила согнуться пополам.

— Убедился? Тебе лежать надо, а мне идти. Джекоб с утра прямо криком кричит.

— Ты вот что… — Стефан через силу выпрямился. — Ты мне коли все, что хочешь, а только я должен ходить. Я с тобой не шучу. Поняла?

— Чего уж тут не понять. А лучше бы лег.

— Коли!

Маргарет, отступив на шаг, смотрела с участием.

— Ну? — крикнул Стефан. — Что?!

— Я тебе главного не сказала… Питер вернулся.

Глава 29

Трудно уже было вспомнить, кто, когда и зачем пролил в этом месте некую зловредную химию, по указанию ли Бруно Лоренца это было сделано (непонятно, для чего отцу понадобились такого рода эксперименты) или по чьей-то бестолковой халатности (тогда почему в бортовом журнале нет записи о взыскании?), но на полоске тощей земли между новым навесом для торфа и старой кузницей никогда не росло ни клейкой травы, ни лишайника. Именно поэтому пришлось отказаться от мысли развести на лысом пятачке огород. Еще труднее было понять, почему это место исстари было облюбовано для проведения народных собраний — в тех, разумеется, случаях, когда по причине зимних дождей их не приходилось переносить в утробу корабля. Так или иначе, собирались здесь — и узнать разнарядку на текущий день, и выслушать очередную филиппику Маргарет по поводу плохого мытья рук и посуды, а иногда для того, чтобы вякнуть что-нибудь вразрез начальству. Илья даже сколотил скамеечку на краю пятачка, причем сделал это во внерабочее время — числился задним такой подвиг.

Сейчас на скамеечке сидел Йорис и баюкал распухшую ногу. Выглядел он скверно — одни огромные глаза, как у святого на иконе, — и временами надрывно кашлял, сплевывая мокроту. К нему устремилась Маргарет и немедленно принялась осматривать его колено. Йорис взвыл. Перебинтованный Дэйв угрюмо держался в стороне, на него пока не обращали внимания, выпустив вчерашний пар. Веру застила толпа, слышался только ее голос, повествующий о каком-то катамаране, зато Питер был, как всегда, — вот он! — дочерна загорелый кумир с обтянутыми торчащими скулами и, несмотря на свалявшиеся в грязный ком волосы, все равно — красавец. Что ему сделается… И Секс-петарда, конечно, рядом.

Вернувшийся-таки Питер Пунн… Прежде — было время! — близкий друг, доступный всегда. Потом — увертливый, многослойный, как фанера, загадочный и непредсказуемый. Теперь — снова понятный насквозь, но уже не друг.

При появлении Стефана все стихло.

— Рад приветствовать вас в лагере, — сухо сказал Стефан. — Поздравляю с возвращением.

— Спасибо. Тронут. — В голосе Питера прозвучала ирония.

— Что живы — вижу, — продолжал Стефан. — Что не вполне здоровы — тоже заметно. Калечишь людей, Пунн.

Питер пристально вглядывался в его лицо. «Вид у меня, наверное, не очень», — подумал Стефан.

— По-моему, кое у кого со здоровьем не лучше…

— Маргарет! — Стефан решил не принимать замечание на свой счет. — Как там?

Маргарет откинула волосы на плечо.

— Нога-то заживет. Температура высокая, и кашель мне не нравится. Боюсь, как бы не пневмония. Его в постель надо.

— Никакая у меня не пневмония! — завопил Йорис. — Обыкновенная простуда, только и всего. Никуда я отсюда не пойду! — Он зашелся в кашле.

— Лодку, конечно, совсем доломали? — осведомился Стефан.

— Еще чего! Киль поменяем, днище выправим.

— Очень хорошо. Но только не «выправим», а «выправлю». Людей я тебе на это не дам.

— А я разве просил? — удивился Питер.

— Тем лучше. Сегодня отдыхай. Вечером сделаешь доклад о результатах экспедиции.

— Могу сделать хоть сейчас. Кстати, для всех я уже сделал доклад. Это ты долго спишь. Впрочем, специально для тебя могу повторить.

Он усмехался в лицо. Стефан заскрипел зубами. В висках заломило, тяжелый молот застучал в голове. Дрянь у Маргарет снадобья… Дерьмо. Не лечат.

— Я не понимаю, — медленно начал Стефан, обводя глазами толпу, — скоро полдень, а до сих пор никто палец о палец не ударил? Предупреждаю всех: если кто-нибудь думает, что ему забудется сегодняшняя недоработка, то он крупно ошибается. Будете наверстывать как миленькие, рогом землю будете рыть…

Он бил их взглядом, и они отворачивались — даже Ронда. Даже Илья, Людвиг и Дэйв. Они боялись смотреть ему в глаза. Не выдерживали. Чаще провожали взглядом в спину и мечтали о том времени, когда в их руках окажется бластер. Сегодня ночью они были близки к цели.

— А ну марш по местам!

— Нет, — сказал Питер.

— Что-о? Поговори еще…

— Нет. Оглох? Еще повторить?

«Так, — подумал Стефан. — Началось».

Теперь они стояли друг против друга, и остальные, кому не суждено было участвовать в битве гигантов, окружали их кольцом.

— Работать, и немедленно! Я сказал!

— Никто не пойдет горбатиться, Лоренц. У нас собрание.

— Я не созывал собрания! — крикнул Стефан.

— Извини, мы забыли спросить, — съехидничал Питер. — Но может быть, ты все же дашь разрешение? А то мы без него никак не обойдемся.

В притихшей было толпе захихикали. Маргарет исподтишка делала вполне понятные знаки: оставь их, уйди, нельзя сейчас…

Нельзя? Нет можно. Он их сломает. Как ломал много раз.

— Хорошо, — неожиданно спокойно сказал Стефан. — Объявляю собрание открытым. Слово тебе.

Кажется, Питер все же растерялся. Он явно не ожидал такой быстрой уступки и подозревал подвох. Не выдав себя ничем, кроме плотно сжатых губ, Стефан подавил желудочный спазм.

— Мы ждем, Пунн.

— Тебя что, уже много? — нашелся Питер.

Из-за его спины кто-то хихикнул.

— Что? — не понял Стефан.

— По-моему, ты один тут чего-то ждешь. Все уже услышали. — Питер обвел взглядом ряды своих сторонников, и хихиканье усилилось. Питер медлил. — Но если специально для тебя… и принимая во внимание твою роль как организатора экспедиции, прежде всего я должен тебе сказать…

— Прежде всего, ты опоздал на целых три дня, — перебил Стефан. — Из-за твоих затей срывается график общих работ. Почему, Пунн? Это я тоже хочу знать прежде всего.

— Почему? — Питер пожал плечами. — Как бы тебе объяснить… Задержались вот, и все.

Он улыбался. Ронда, толкая его в бок, пыталась что- то шептать на ухо. Питер не обращал внимания.

— За водораздел ходили? — спросил Стефан.

— Угу, — сказал Питер. Секс-петарда, теребя его рукав, зашептала настойчивей. Питер снова отмахнулся.

— Я так и думал, — сказал Стефан. — Все слышали? По-моему, было уговорено, что целью экспедиции является картографирование местности и, в частности, поиск удобного волока через водораздел. Поправь меня, если я ошибаюсь. Из-за твоей экспедиции мы сначала неделю сидим на голодном пайке и собираем тебе с собой все лучшее. Теперь являешься ты, опоздав на три дня, и приводишь с собой двоих покалеченных — хорошо, что вообще приводишь! — и заявляешь, что, оказывается, решил прогуляться за водораздел. Я правильно понял, Пунн?

Питер кивнул.

— Ты еще забыл сказать, что мы вещи утопили! — крикнула из толпы Вера. — Так скажи! А я тебе не покалеченная! Если надо, я…

— Тихо! — крикнул Питер.

— Что «тихо»? Он же над тобой издевается!

— Точно!..

— Пусть Питер скажет, а не этот…

«Вот интересно, — подумал Стефан, — что будет, если меня сейчас вытошнит?» Он представил себе, что будет, и стиснул зубы. Нужно дышать понемногу, через нос.

Он видел: большинство на стороне Питера. Питер опять что-то придумал, какой-то новый финт. Без «махера» сегодня, похоже, не обойдется, но чем позже это случится, тем лучше. Надо немного отступить — не настолько, чтобы они обнаглели, но пусть кумир дураков почувствует свою силу. Пусть он расслабится. И тогда я им покажу…

— Ну хватит! — сказал Питер, пытаясь прекратить шум. — Либо у нас собрание, и тогда я в нем участвую, либо у нас балаган, и тогда я лучше пойду высплюсь. Все поняли? Вера, ты извини. Тебе слова не давали.

— Насчет вещей — правда? — спросил Стефан.

— Мы нефть нашли, — сказал Питер, и все смолкло.

Стефан оценил силу контрудара.

— Здесь нет нефти, — возразил он. — Везде кристаллический щит — откуда нефть?

— Вера, покажи.

Вера побулькала остатками в прозрачной фляжке.

— Дай сюда!

Стефан понюхал черную жидкость, и его едва не стошнило. Действительно, похоже на нефть. Он вылил несколько капель на землю и чиркнул зажигалкой. Вспыхнул оранжевый огонек.

— Настоящая? — с усмешкой поинтересовался Питер.

Стефан кивнул.

— Где нашли? — спросил он.

— За водоразделом. Километров триста на север — северо-запад.

— Дай карту. Где?

— Вот здесь.

— Много?

— Можно набирать до тонны в день, а то и больше, причем без всякого оборудования. Сама течет. Кстати, и место для лагеря там самое подходящее.

Так.

Тошнота как-то пропала сама собой. Стефан собрался, и стала прозрачней вязкая муть перед глазами. Вот оно что. Питер дождался-таки своего момента.

Нефть. Много нефти, а значит, еды. Свершилось… Конец существованию на грани голода, сорокалетнему полету на одном крыле. Восстановить прежнюю настройку «Ламме» совсем не трудно.

Еще при жизни отца после проведения разведки местности предполагалось перенести «Декарт» поближе к углеводородным месторождениям. Беда в том, что их так и не успели обнаружить.

— Что ты предлагаешь? — спросил Стефан.

— Неужели не понятно? — сказал Питер. — Пока мы еще живы, надо как можно скорее перебазировать лагерь через водораздел.

Он широко улыбался. Он был полон снисхождения к еще не поверженному противнику.

— Все так думают? — громко спросил Стефан.

Нестройный гул. Одинокое «нет» голосом Маргарет.

— Теперь послушайте меня, — сказал Стефан, и гул не сразу, но стих. — Нефть — это, конечно, замечательно, кто спорит. От имени всех присутствующих, а также от себя лично объявляю благодарность Питеру и его группе. — В толпе кто-то фыркнул. — Но, если мы взрослые люди, а не сопливые дети, мы должны сто раз взвесить последствия предпринимаемого шага до того, как его сделаем, а не после. Верно? — Он сделал паузу, дождавшись первого неуверенного кивка. — Теперь рассудим логически. У нас здесь устроенный быт. Еды, правда, в обрез, но никто особо и не голодает. У нас есть свой дом, частокол и все такое — а что мы будем делать там? Жить в деревянных хижинах, мерзнуть и мечтать о постели с подогревом? Я уже не говорю о научных приборах и всем прочем. Если хотите знать, мы до сих пор не одичали только потому, что у нас был «Декарт». Это первое. Второе: если кто-то думает, что там придется меньше работать, то он сильно заблуждается. Мне сейчас даже представить себе трудно, сколько труда придется вгрохать в новый лагерь — здесь мы обустраивались почти сорок лет! Третье. Я как капитан вовсе не собираюсь отключать аварийный маячок даже на один день и лишать нас всех шанса на спасение. Нас же ищут!

Он понял, что переборщил. Этого лучше было не говорить. Пережидая хохот, Стефан облизнул губы и набрал в грудь побольше воздуха.

— И вот еще что, — сказал он. — Если кто-нибудь знает способ, которым все мы можем переправиться за водораздел, захватив с собой хотя бы минимум необходимого оборудования, пусть выйдет вперед и скажет, а я обещаю выслушать. Это четвертое. — Он сделал шаг назад и вытер со лба пот.

— Какие проблемы, Лоренц? — сказал Питер. — Мы можем сделать еще две лодки. Верно?

Собрание одобрительно загудело.

— Зима на носу! — крикнул Стефан. — Дожди! Куда идти!

— Тем лучше. Больше воды в реках.

— И в болотах! По-твоему, все поместятся в лодках? Малыши не дотянут даже до водораздела.

— Чепуха, — улыбнулся Питер. — На этой планете нет ничего, с чем не мог бы справиться человек, поверь моему опыту. Можно перевезти всех за два-три раза.

— Ха! Пока будешь возвращаться за второй партией, первая перемрет с голоду. Ты этого хочешь? Этого, Пунн?

Питер сплюнул и растер плевок ногой. Стефан действовал настойчиво и умно, а вовсе не лез на рожон, как ожидалось. Все равно ему крышка. Это здесь, за частоколом, он — власть. Здесь он что-то собой представляет. Там будет иначе, и он это уже понял. Да и кто здесь этого не понимает.

— Я предлагаю начать подготовку немедленно. Кто согласен? Голосуем.

— Нет! — крикнул Стефан.

Его качнуло. Перед глазами поплыли лица. Много чужих лиц… Никого не интересуют прошлые заслуги.

Забыли! Никто не желает помнить, каких усилий ему стоило, чтобы половина колонии не перемерла в первый же год, как тяжело было налаживать сколько-нибудь сносную жизнь, организовать обучение младших грамоте — и это при том, что каждый второй — психически болен и чуть что норовит завизжать в истерике… Никто не сможет понять, что такое вечная боязнь совершить малейшую ошибку, ожидание удара из-за угла… Неблагодарные свиньи, не видящие дальше собственного рыла! Весь лагерь — свинарник.

— Вы не будете голосовать. Я запрещаю! Я капитан!

— Дерьмо! — крикнул Дэйв.

Из толпы боком выдвинулся Людвиг.

— Мы будем голосовать, Лоренц. Пупырь, вернись!

— Чего там вернись… — пробубнил Анджей. — Против я, вот и все. Пусть Стефан решит. Ну вас…

— Тебе-то лучше бы помолчать, — заявил Питер. — Те, кто не работают, голосовать вообще не будут. Как-нибудь обойдемся без нахлебников.

— Я не меньше других работаю! — закричал Анджей. От обиды у него навернулись слезы. Подскочив к Питеру, он пытался что-то сказать, тряся у того перед лицом уродливыми руками.

— Что-то тебя на торфе не видно. Эй, уберите заразного!

— Стоп! — крикнул Стефан. — Ладно. Анджей, ты за или против?

— Я против! Я ему сейчас такое скажу…

— Помолчи. Ты слышал: Анджей Рыхлик против. Маргарет, ты?

— Против.

— Двое против! — крикнул Стефан. — Ты слышал? Петра, ты?

Пухленькая Петра растерянно улыбалась.

— Я…

— Ну говори быстрей!

— Я… я не знаю… — Петра переступила с ноги на ногу и испуганно захлопала глазами. Стефана подбросило.

— Что значит — не знаю?!

— Не знаю… — Петра вдруг расплакалась.

— Воздерживается, — быстро сказал Питер. — Петра Дорферкирх воздерживается. Донна, ты записывай. Двое против, один воздержавшийся. Надеюсь, меня не обвинят в оказании давления на голосующих. Людвиг Науманн, ты?

— За.

— Ронда Соман?

— За.

— Илья Черемшанов?

— Двумя руками.

— Уве Игельстрем?

— За.

— Дэйв?

— Да пошли вы оба в задницу!

— То есть воздерживаешься?

Дэйв мотнул забинтованной головой и перекорежился от боли.

— Нет. Я — за. Надоело.

— Вера?

— За.

— Маркус?

— За.

Стефан почувствовал, как по его спине бежит струйка пота.

— Агнета?

— За.

— Диего! — крикнул Стефан, выступая вперед.

Чернявый Диего перевел взгляд со Стефана на Питера.

— Я — за нефть…

— Йорис! — быстро перебил Питер.

— Я? Кхх… Я — тоже. За.

— Ульрика?

— За.

— Фукуда?

Маленький японец склонился в церемонном полупоклоне.

— За, пожалуйста.

— Инга?

— За.

— Киро, ты?

— За.

— Все? Кого еще нет из взрослых? Зоя дежурит? И все равно один голос ничего не решает. Итог голосования, я думаю, ясен. Тринадцать — за, двое — против и один воздержавшийся.

— Я тоже воздерживаюсь, — сказала Донна.

— Тогда запиши: воздержавшихся двое. Прошу прощения, забыл еще двоих: себя и… — Питер бросил презрительный взгляд на Стефана. — Значит, четырнадцать за и трое против. Полагаю, больше нет нужды возвращаться к этому вопросу. Подготовку, как и сказал, начинаем немедленно. Бездельников кормить не будем. Кто не согласен, может остаться здесь. Немощные, больные и симулянты получат столько еды, сколько они заслуживают. Впредь все важные вопросы будем решать сообща.

— Правильно!

— Голосованием…

— Стойте! — крикнул Стефан. — Вы ничего не поняли! Дураки! Он просто хочет занять мое место, ничего не сделав для вас!.. Он всех вас сожрет с потрохами!

Гвалт. Свист. Хохот.

— Мы уходим, Лоренц, — сказал Питер. — И мы возьмем с корабля все, что посчитаем нужным. Инструменты. Одежду. Синтезатор можно будет погрузить на катамаран…

— Никуда вы не пойдете!

Питер усмехнулся.

— Можешь присоединиться к нам. Я не против.

— Ни с места! — крикнул Стефан, расстегивая кобуру.

И сам удивился, насколько фальшиво и по-детски беспомощно прозвучало у него это грозное «ни с места». Ребенок… Дети, играющие в недетские игры. И уже давно.

«Махер» как назло зацепился планкой прицела и не лез наружу. Питер ухмыльнулся прямо в лицо: наверное, Стефан был очень смешон, дергая кобуру, — трясущиеся руки, лицо в красных пятнах… Жалкое зрелище, унизительное.

— Бластер мы тоже возьмем, Лоренц. Дай-ка его сюда.

Проклятое оружие словно специально застряло в кобуре. Кто-то из особо нетерпеливых двинулся сбоку. Питер придержал его рукой.

— Давай свой пугач, Лоренц. Все знают, что он разряжен.

— Ни с места! — повторил Стефан.

Бластер оказался в руке, и кто-то один — Маркус? — отпрянул. И это было еще унизительней. Словно одинокие аплодисменты жалостливого зрителя, обращенные к актеру, провалившему спектакль.

— Три шага назад, — приказал Стефан. — Считаю до трех. Раз… Два…

Питер сделал один шаг. Вперед. Он все еще ухмылялся, но его ухмылка застыла, превратившись в маску.

— Три!

— Сзади! — крикнула Маргарет.

Стефан зажмурился. Из дула «махера» вылетела молния и погасла в груди Питера. Раздался короткий шкворчащий звук, будто плюнули на раскаленную сковородку. Питер замер, озадаченно разглядывая оплавленную пуговицу на робе. Если он и почувствовал ожог, то даже не подал вида.

Стефан ногой отпихнул того, кто подло подползал сзади под коленки. Мальчишка за спиной взвыл и откатился в сторону. Теперь Стефан целил Питеру прямо в лицо. Еще можно было взять ситуацию в свои руки. Запугать… Кое-кто попятился. Питер явно растерялся, так и не успев решить, что ему делать: восстановить на лице усмешку — символ победы и превосходства или принять позу покорности…

И вдруг неожиданно громко захохотал Дэйв, и тишина оборвалась. Словно выбили подпорку, удерживающую лавину смеха, и она, лишившись преграды, обрушилась. Ржали все. С подвывом стонали Илья и Диего. Гоготал, сгибаясь пополам, неторопливый тугодум Людвиг, держались за животы Киро и Йорис, сдержанно сипел Фукуда. Давились смехом Уве, Маркус и Ронда. Клокотал, потряхивая жиром, Анджей. Счастливо визжали малыши. И ухмылялся Питер, который начал понимать, что он выиграл.

Тогда Стефан бросил бластер в Питера и побежал.

Это было неожиданно, и он успел выиграть два десятка шагов, прежде чем они опомнились. Кинулись вдогон молча, смех как отрезало, и Стефан услышал позади себя громкий топот ног. «Не пускайте в корабль!» — отчаянно завопил Уве. Поздно, не успеют. А вот от пандуса — отрежут…

Он влетел в аварийный люк и попытался захлопнуть его за собой. Мешал протянутый наружу кабель. Тотчас от крышки люка со звоном отскочил камень. А может быть, даже и нож. Хорошо, что каждая бесшовная труба была на учете — уж за порохом бы дело не стало, может быть, даже бездымным. И можно было бы легко схлопотать свинцовую или стальную дуру, неровную, как астероид, двадцать пять миллиметров калибр…

Стефан ушиб затылок: в аварийном лазе смогла бы распрямиться во весь рост разве что Юта. Несколько секунд глаза привыкали к темноте. Заклинить крышку никак не удавалось, и уже кто-то, вопя дурным фальцетом, дергал ее снаружи… Стефан облизнул пересохшие губы. Неужели теперь — все? И нет возможности что-либо исправить?.. Чего только не было за сорок лет; он настолько часто висел на волоске, что уже и сам поверил, будто это не волосок, а канат. Выходит, гниют канаты… Нет смысла здесь торчать, обязательно обойдут сзади; там не близкий путь, но первым делом попытаются взять в клещи… Пора. Стефан пополз на четвереньках так быстро, как только мог. Позади что-то скрипело, и ширилась полоска света на стенках лаза. Успеть бы нырнуть в боковой штрек, прежде чем они отвалят крышку и метнут нож! А потом пусть ищут. Быстрее!..

С коротким лязгом за его спиной открылся люк.

Глава 30

Инга ползла в гулкой кромешной тьме. Кто-то точно так же двигался впереди и позади нее, стуча коленями и локтями по изогнутой пыльной титановой кишке. Кретины, удумали всем скопом в один лаз! Быстрее! Шевелись! Успеть доползти до разветвлений, разбежаться веером по этой паутине, и тогда помогай Лоренцу Бог!

Ругаясь, она натыкалась на того неповоротливого, кто полз впереди, а сердце пело, и еще хотелось смеяться без устали и плакать от радости. Вот оно какое — счастье. Это совсем просто, Лоренц. Никогда не видеть твоей противной рожи и не слышать твоего «поговори еще у меня». Счастье — это когда веришь в то, что Питер теперь останется навсегда. Когда чувствуешь, что мы — больше не ноющие склочники, не озлобленные пауки в банке, а сильное и свободное общество. Пусть дура Маргарет хоть каждый день твердит, что оно, мол, бесчеловечное. Наплевать. Сильные, гордые и свободные люди! Без нянек. Человек обязан заботиться о себе сам.

— Перекрой ему путь в рубку! — крикнул Питер. Людвиг, единственный, у кого хватило ума подумать, прежде чем слепо кинуться вслед за вопящей ордой, кивнул. — А Донна пусть принесет схему лазов.

Донна медленно покачала головой и отвернулась.

— Нет.

— Можно я ее ударю? — спросила Вера.

— Не нужно. — Питер обнял Донну за плечи. Девчонка вздрогнула, но сбросить руку не посмела. — Ты же у меня умница, верно? Что поделаешь, раз уж так получилось. Теперь все будет иначе. Ты ведь это понимаешь, да?

Донна съежилась под его взглядом. Конечно, она понимала. И то, что Лоренц проиграл и способен на отчаянные действия. И то, что впредь все будет по-другому. И что от того, на чьей стороне ты сейчас, когда по сути дела ничего еще не решено окончательно, зависит в будущем многое. Это она тоже прекрасно понимала, может быть, даже лучше других. И все-таки медлила. Нерешительность, достойная уважения.

— Ты принесешь? — Молчание.

— Нет, я ее все-таки ударю! — потеряла терпение Вера.

— Нельзя.

— Я принесу, — тихо сказала Донна.

— Очень хорошо. — Питер оглянулся. Так и есть, никого вокруг, кроме ни на что не годного Йориса с разинутым ртом и Ронды с глазами влюбленной кошки. Одни тащат под замок отбивающуюся Маргарет, другие гоняют свергнутого узурпатора, устроили крысиные бега по норам, дурачье… — Вера, ты не занята? Найди Уве, и вместе с Донной продумайте варианты возможных действий Лоренца. Только побыстрее. Охрану рубки и синтезатора обеспечьте в первую очередь. Лады?

— Йо-хо-о! — крикнула Вера, срываясь с места.

Глава 31

Стефан карабкался вверх по узкой шахте, ощупью находя осклизлые выступы со сгнившим оребрением — конструктивно эта шахта предназначалась как для червя, так и для человека на случай форс-мажорных обстоятельств, связанных с аварийной ситуацией на корабле. Нижние штреки оказались сверх меры пыльными, но сухими, а здесь что-то капало сверху с размеренностью метронома, несло сыростью, ржавчиной и пряным запахом плесени — то ли земной, то ли местной. Один раз Стефан чуть не соскользнул и, холодея от ужаса, повис на одной руке. Дважды попадались навечно застывшие черви-ремонтники, и он, протиснувшись мимо, обрушивал их вниз на головы возможных преследователей. Хотя, скорее всего, следом никто уже не полз. Ему удалось оторваться от погони минут пять назад, и теперь его враги могли лишь глупо аукаться, пробираясь по лазам наугад и пугаясь друг друга всякий раз, как столкнутся нос к носу впотьмах. Скоро им это надоест — зато какое неподдельное рвение проявили вначале! Как они стелились, словно быстрые ящерки, выдохнув воздух, по невероятно узким лазам, скверно бранясь тонкими голосами, когда дорогу преграждал дохлый червь, сгоряча проскакивая такие участки, где при иных обстоятельствах не проскользнул бы и намыленный дистрофик… У них была возможность обойти и зажать его с двух сторон, но не обошли и не зажали, только заплутали сами и в конце концов подняли страшный вой, требуя доброго дядю, способного вывести их из лабиринта. Сами виноваты, что вовремя не изучали схему ходов! Дольше других на хвосте висел Маркус — Стефан слышал позади себя его упорное сопение и по характерному металлическому лязгу догадался, что в руке у того нож. Экий Брут доморощенный, хладнокровный и расчетливый гаденыш, озабоченный сокрытием своей позорной тайны… Глупенький, да разве ж ты у меня один такой был?.. Затаившись в ответвлении, он пропустил Маркуса мимо себя, стараясь не дышать. Сердце бухало так, что, казалось, резонирует весь корабль, а в голове не унимался тяжелый молот. Легкие жгло. С минуту Стефан отдыхал, не в силах заставить себя двигаться дальше, еще и еще раз переживая ужас погони и не без острого злорадства сознавая, что облава на него с треском провалилась. Он все-таки ушел.

«Убили бы? Можно не сомневаться. Забили бы, как Дэйва, если бы только не вмешался Питер, — но какой ему резон вмешиваться? Одной проблемой сразу меньше, и кровь не на нем. Удобно, черт подери. Есть чему позавидовать, но и он, и я понимаем, что эта смерть — только начало, что ничего еще не кончено и не кончится никогда…

Ты думал, я сдамся на твою милость, Пунн?

Конечно, нет».

Стефан полз вверх, отсчитывая боковые штреки. Четырнадцать? Нет, уже пятнадцать. Здесь. Контрольный разъем располагался, как ему и полагалась, в специальной нише, на плетеном канате из сверхпроводящей гибкой керамики нарос слой плесени. Бардак на корабле. Стефан немного повозился с разъемом и вскрикнул, когда его ударило током. В шахте отозвалось эхо. Несколько секунд он тряс рукой, чувствуя, как в тело возвращается противная слабость. Не то гнездо. А какое же тогда? Пожалуй, вот это. Готово. Теперь надо уходить отсюда, и как можно быстрее. Он пополз прочь, еще не зная куда, но с твердым убеждением в необходимости принятия единственно верного решения. Что толку отсиживаться в лазах — найти теперь не смогут, но рано или поздно догадаются выкурить дымом.

Извиваясь, как червяк, он прополз по узкому штреку в следующую шахту. Горизонтом выше за тонкой переборкой помещался камбуз, из которого доносились голоса и урчание «Ламме», вырабатывающего пищевую пасту. Выбить панель, захватить синтезатор, забаррикадироваться и диктовать условия, угрожая разбить «Ламме» вдребезги. Несколько дней выдержу… Гм, они тоже. Прежде всего удар по малышам — опять дойдут до гипотрофии…

Он вновь ощутил приступ тошноты и слабости и на какое-то время остановился. Затем, как сонная муха, нащупал следующий выступ и медленно начал карабкаться, боясь сорваться вниз. «Малыши, — упрямо и зло повторял он, — а что мне они? Нет, правда, — что? Никакого толку, кроме лишних хлопот, никакой полезной отдачи от них нет и не предвидится, — бормотал он, через силу вытягивая себя наверх, — так какого рожна я ношусь с ними? Корми их, сопли им вытирай… Родные они мне? Почем мне знать, — не унимался и сатанел он, оскальзываясь, — может, кто-то из них и отравил пирожное… Что, стыдно потом будет? Наверняка. Но — потом, не сейчас».

Он все еще продолжал бормотать, когда камбуз остался далеко внизу и «Ламме» не стало слышно.

Глава 32

— Г'адство, — сказал Уве, кусая грязный палец. — Кажется, неисправность.

— Где это? — спросил Питер.

— Сейчас, сейчас…

— Третья сквозная шахта, между первым и вторым жилыми горизонтами, — произнесла Донна. — Он закоротил датчики слежения. Я бы на его месте тоже так сделала.

— Значит, мы не можем знать, где он? — спросил Питер.

— Вот именно.

— Восстановить можно?

Донна хмыкнула.

— Да, конечно. Если только он не ждет поблизости с дубиной.

— Не ждет, — буркнул Питер. — Его там давно нет. Что я, Лоренца не знаю, что ли.

— Чего мы болтаем! — крикнул Илья. — Схема ходов у нас есть. Разбиться на пары и прочесать еще раз. Выловим!

— Или он тебя, — сказала Донна.

Вера бросила на нее испепеляющий взгляд, не предвещавший ничего хорошего. В ходовой рубке было людно, прихромал даже Йорис и постоянно раздражающе кашлял над ухом. В кресле перед экраном сидел, забравшись с ногами, обалдевший, весь в каких-то обрывках, Уве и хотел от мозга невозможного, а то, что высвечивалось на мониторе, лишь выводило его из себя.

Питер ходил взад и вперед и тоже смотрел на экран. Вера видела, что он сильно встревожен.

— А торф хорошо дымит, — ни с того ни с сего сообщила Инга. — Выкурить бы…

Питер только отмахнулся:

— Успеется.

Вера хлопнула себя по лбу.

— Синтезатор! Там только Агнета и Киро! — Она вскочила, готовая бежать сломя голову.

— Он не пойдет к синтезатору, — успокоил ее Питер. — Он придет сюда, в рубку. Вот увидишь.

И снова начал вышагивать взад-вперед, взад-вперед. Как маятник. Текли минуты.

Картинка на экране изменилась. Пульт прерывисто загудел.

— Ого, — сказал Уве. — Нет, ты посмотри, посмотри, что делает! Он разомкнул контур защиты реактора! А, ч-черт! Не знаю как, но разомкнул! Если только это не сбой…

— Таких сбоев не бывает, — тихо сказала Донна. — Эй, ты бы поосторожней с пультом…

— Без тебя знаю! — рявкнул Уве. — Заткнись, не мешай!

— Насколько это серьезно? — спросил Питер.

Донна взглянула на него насмешливо.

— Тебе лучше знать: реактор — твоя епархия. Теперь одна команда с пульта — и готово. Всех дел на полторы секунды. Настоящего взрыва, может, и не случится, ну разве что кора проплавится до мантии и озеро выкипит. — Она хохотнула. — И давно пора. Уйду-ка я отсюда… Не люблю драк.

Она вышла — худющая и прямая, как палка. Никто ее не остановил.

— Можно это заблокировать с пульта? — спросил Питер.

— Нельзя.

— А откуда можно?

— Да не знаю я! — страдальчески выкрикнул Уве. — Меня Лоренц и близко не подпускал…

— Так, — сказал Питер, оглядывая всех. — Кто еще не умерен в том, что Лоренц идет сюда?

Он остался доволен результатом. Никто из них не сомневался — потные напряженные лица, пара как по волшебству появившихся из карманов заточек, чуткие уши, готовые уловить любой самый неслышный звук… Можно расслабиться: пока они сообразят что к чему, будет поздно, и Стефан успеет уйти. Пусть до поры помаринуются в рубке, не стоит развращать их мыслью, что капитана можно взять и убить. Стефан совсем не дурак, но даже Донна этого не понимает, коли вообразила, что он вломится в рубку и попытается нас шантажировать. Ну, допустим. Хотя шансов у него никаких. А если все же прорвется, долго ли он тут продержится? Жить тут будет безвылазно до конца дней? Пугает, хитрец, пытается обмануть… Лоренц сгоряча способен наломать дров, он не раз ошибался, но, если у него было хотя бы три минуты на размышление, он всегда принимал правильное решение. Ценный человечек, амбиций только навалом, и приручать его, когда он, оголодав, вернется, придется не год и не два. Куда как проще с остальными — поотбирать у щенков ножи, почаще советоваться с ними по пустякам — заслужили! — и подкармливать одного-двух осведомителей, к примеру Маркуса…

— Йо-хо, — позвала Вера.

— Чего тебе?

— А если он не придет?

Питер мрачно оглянулся на нее через плечо.

— Поговори еще у меня…

Но это было сказано про себя, и Вера ничего не услышала.

Глава 33

Стефан почти уже одолел перелаз, когда в частокол — словно вбитый одним ударом гвоздь — вонзилась первая стрела. Он с усилием перебросил уставшее тело через острия бревен, и тут же следующая стрела выбила крошку из гранита шагах в десяти — торопясь попасть, стрелок сорвал спуск, да и целиться под таким углом ему было несподручно. Бежать! Уйти как можно дальше, пока Зоя не успела поднять тревогу. Он обманул всех, показав, что готов на отчаянный и бессмысленный шаг, заставил ждать его там, куда вовсе не собирался. Он ошибся только раз: когда полез к стреломету и совсем как в отравленном ночном кошмаре увидел прямо перед собой черную дырку разрезного ствола и услышал грозное гудение летящей стрелы. Что-то звонко ударило о край люка. От неожиданности он покатился вниз по ступеням трапа и, едва вскочив на ноги, кинулся прочь. Ничего другого ему не оставалось: стрел в стреломете, как видно, было в достатке. По раздавшемуся дикому реву Стефан понял, что ему жутко повезло: с орудием, прогнав Зою, управлялся Дэйв — этот редкостный мазила сперва стреляет, а потом целится.

Стефан бежал. Коридоры сменялись трапами, а трапы — новыми коридорами, ответвлениями, темными пастями коммуникационных шахт. Казалось, корабль не кончится никогда и все так же будет пустынен и тих, но, когда он все же кончился, завыла низким, тянущим воплем, будто ждавшая специально, сирена общей тревоги — прерванная охота готова была возобновиться. У самого лацпорта откуда-то сбоку появился Илья. Стефан с криком прыгнул на него, оторопевшего, отшатнувшегося от крика, но все же успевшего выхватить нож, заехал ногой в живот, а потом еще раз и еще, так что можно было надеяться, что Илья немного полежит, прежде чем ему захочется вновь принять участие в охоте.

Дайте мне уйти. Я вас не тронул, хотя мог бы это сделать. Вам все равно не перекрыть доступ ко всем системам, сколько ни старайтесь. Может, и нужно было это сделать — для вас же, хотя вы этого не поймете никогда. Но я не смог… Наверное, потому что я не настоящий капитан. Настоящий смог бы и заставил бы вас потом превознести его до небес — а я прошу только об одном: дайте мне уйти…

Пандус. Постройки лагеря, между которыми надо петлять.

Он бежал, укрытый от новых стрел частоколом, а когда тот остался позади, повернул к озеру и припустился зигзагами. У берега кое-где можно укрыться за гранитными складками и выбраться перебежками из зоны обстрела, а там — в лес, в лес! Гонят, как зайца… Он не чувствовал под собой ног, только временами темнело в глазах и резало в легких. Стефан не знал, сколько выстрелов по нему сделали со сторожевой площадки, он один лишь раз услышал жужжание стрелы, пролетевшей, как шершень, над самым ухом.

Добежав до берега, он оглянулся на лагерь. Ворота в частоколе были открыты, из них выскакивали крошечные черные фигурки и расходились веером, начиная облаву. Сначала ему казалось, что он успеет в лес раньше, но они бежали куда быстрее. Им не надо было петлять, уворачиваясь от стрел, они не так устали, как он, и их не травили ядами в пирожных…

Тогда он бросился в озеро и поплыл, стараясь как можно меньше появляться на поверхности.

Еще две стрелы, чмокнув, ушли в воду рядом с ним — чуть справа и прямо перед носом. Больше с площадки не стреляли, и Стефан, экономя силы, перестал нырять. Черные фигурки стояли у кромки воды и смотрели, как он плывет. Был ли среди них Питер, Стефан не видел. Это оставалось позади — люди, их проблемы и склоки, балансирование на проволоке над их головами и долгое-долгое ожидание падения. А впереди было озеро — холодная ровная гладь воды и больше ничего.

ИНТЕРМЕЦЦО

— Он что, псих, потомок твой Стефан?

Тут как тут.

— Почему?

— Как это почему? Сам же писал: все равно не перекрыть доступ ко всем системам… Я бы на твоем месте дал Стефану больше степеней свободы. Кстати, и тайник с консервами очень бы ему пригодился. Не могу поверить, чтобы такой типчик, как Стефан Лоренц, ни с того ни с сего начал вдруг рефлексировать. Псих, он и есть псих.

— Как у тебя все просто: рефлексировать… Да он просто не смог, вот и все. Наверно, для каждого существуют запредельные поступки — то, чего нельзя. Человеку некого винить в том, что он устроен так, а не иначе.

Смешок.

— Хорошая фраза, запиши. Вдруг пригодится. Только учти: чем больше ты пишешь, тем дальше отклоняешься от того, как было на самом деле.

— Да неужто?

— Представь себе. Между прочим, теперь это тебя не очень-то занимает, я не прав? Тебя ведь уже начинает волновать примитивный и в общем понятный шкурный вопрос: доживет ли до нас то, что ты пишешь?

Хватил… И думает, что по больному месту.

Он все-таки дурак. Или вправду свято верит, будто между качеством текста и его долголетием существует хоть какая-то разумно объяснимая связь. Свежо предание…

Сейчас я дам ему сдачи, и больно.

— Так что там произошло на самом деле? Боишься разболтать? Посодют? — Делаю ударение на «о» и «ю».

Он все еще чувствует свое превосходство.

— У нас другие методы…

— Самое главное ты уже выложил, — говорю я медленно и злорадно. — Теперь я точно знаю, что человечество, что бы ни случилось, переживет ближайшие столетия, что вы ТАМ живы, а больше ничего мне от вас и не надо…

Молчание.

Иногда я вру довольно убедительно.

Из телефонной трубки не валит дым, и на том спасибо.

Ту-у… ту-у… ту-у…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ