алось нутряное кровотечение — что-то клокотало и булькало в горле воеводы каждый раз, когда вздымалась при слабом дыхании его грудь.
Иван Бутурлин, едва сдерживая слезы, стоял подле телеги, гладил брата по взмокшим растрепанным волосам. Хворостинин тем временем выслушивал доклады о том, что Шклов занят вражеским войском, и все их воины, чудно одетые в легкие панцири, вооружены длинноствольными пищалями, у них много конницы, что также стреляет с седел и что они мало походят на литовских ратников.
— Наемников привели, молвил удрученно Катырев-Ростовский.
— Без пушек будет худо, — с досадой протянул Хворостинин, — позовите казачьего атамана!
Ермак прибыл незамедлительно. Подошел и Иван Бутурлин, только что простившийся с умершим братом и теперь, судя по его грозному виду, жаждал мести. Сообща воеводы постановили, что надобно брать город в двух направлениях — казакам надлежало атаковать Шклов со стороны Днепра, а коннице — с поля.
— На стругах надобно подойти близко и бить из пищалей. Татарская конница тем временем станет наступать и выманивать противника из города. Никакого полона приказываю не брать! — наставлял Хворостинин. — Тебе, Ермолай Тимофеевич, быть сродни наконечником копья нашего войска. На тебя вся надежа. Как сумеешь их потрепать, как сумеешь людей своих вывести, тем и обернется сражение.
Ермак, холодно глядя на Хворостинина, молча кивнул и ничего лишнего молвить не стал. С тем и отбыл к своим.
— С Богом, — сказал напоследок Хворостинин и двинулся к своему боевому коню, коего слуга держал под уздцы. Воевода легко взмыл в седло, надел тут же поданный ему островерхий шлем и, опустив забрало, поехал вперед. Заревели трубы, и войско начало строиться и разворачиваться для наступления на раскинувшийся пред ним небольшой городок.
Струги тронулись первыми. Мещеряк скинул с себя пояс, к коему прицеплены были футляр для фитиля и зарядцы с порохом, и приказал Архипу:
— Бросай свою саблю! Заряжать будешь пищали! Запомнил, что я говорил вчера?
— Да, — растерянно глядя на товарища, ответил Архип. Матвей, а следом и остальные мужики, кроме тех, что гребли, улеглись в стругах, укрывшись за невысокими бортами. Матвей уложил рядом с собой свою саблю и две пищали. Все словно замерло вокруг. Из тумана показались очертания городского посада.
— Я бью из одной, тут же берешь ее, заряжаешь, я бью из другой, отдаешь ту, что зарядил — и так следом. Гляди с порохом не балуй, ежели много насыплешь, мне руки оторвет, тут дело такое, отец!
Едва он это сказал, со стороны берега прогремели выстрелы, и на казацкие струги обрушился град пуль. Они шипели и свистели в воздухе, с глухим стуком врезались в борта стругов, выбивая фонтаны деревянных щепок. Архип невольно вжался в угол палубы, поджав ноги и зажмурив глаза. Пули неустанно визжали и свистели над ним, снова и снова били в борта струга, и Архип слышал вскрики и стоны раненых. Еще никогда он не чувствовал себя таким уязвимым и едва ли не впервые после сражений под Казанью ощутил животный страх смерти.
— Твою… — крикнул было Мещеряк, но снова с берега раздался грохот выстрелов, и снова засвистели пули.
— К берегу! Подходи! — слышались крики с соседних струг. Архип почувствовал, как струг разворачивается и медленно движется вперед. Он открыл глаза и увидел, как казаки, припав к краю струга, ударили из пищалей в ответ. Матвей бросил ему в руки разряженную пищаль и, взяв следующую, прицелился. Архип схватил оружие, обжигаясь, трясущимися пальцами отсоединил фитиль, бросил его в футляр с отверстиями. Пока откупоривал зарядцу и засыпал в ствол порох, Матвей швырнул ему уже следующую пищаль и крикнул:
— Скорее, стерва ты! Скорее!
Но бросился сам заряжать второе ружье. Все заволокло дымом. Струг тем временем прибился к берегу. Архип и Мещеряк одновременно зарядили оружия, и Мещеряк, выстрелив, вновь бросил оружие Архипу. Рядом пуля раздробила череп мужику, коему Архип прошлым вечером отдавал после себя бурдюк с квасом. Несчастный рухнул на дно борта и, заливая кровью все вокруг, беззвучно бился, корчился, силясь подняться, но вскоре затих, лишь мелкой дрожью било его окровавленные руки. Кто-то, убитый, свалился за борт в реку. Кто-то истошно орал, и крик его тонул в ружейных залпах. Архип, силясь совладать с собой, старался быстрее заряжать оружие и, кажется, начал справляться. Вот Мещеряк, целясь, вдруг вскрикнул и, едва не уронив пищаль в реку, скатился на дно борта. Архип, краем глаза увидев, что из предплечья Матвея хлещет кровь, сильной рукой оттащил его назад, на свое место, а сам, взяв пищаль, занял место Матвея, уже обильно политое его кровью. Приставил приклад к плечу, прицелился. В пищальном дыму и тумане смутно маячили темные фигуры. Архип оглянулся. Казаки, что были с ним в одном струге, неустанно стреляли, другие заряжали им оружие, да так быстро, что Архип невольно подивился такому мастерству.
— Целься, да на спусковой крюк нажимай. Гляди, к плечу плотнее приставь, дабы руку не выбило отдачей! — посоветовал кто-то из казаков. Архип прицелился, выстрелил, но, кажется, никуда не попал. Взяв в руки вторую заряженную пищаль, понял, что ствол ее ходит ходуном и попасть куда-либо было невозможно.
— Ишь, прыткий! — послышался в этом страшном грохоте выстрелов хохот кого-то из казаков. Чертыхнувшись, Архип отложил пищаль и бросился к Мещеряку, что лежал, бледный, в луже крови, закусывая от боли губу. Архип разорвал пропитанный кровью рукав его рубахи, увидел, что пуля прошла навылет, вырвав значительный кусок мяса на его руке.
— Оставь меня, сволочь! — в полузабытьи, вытаращив безумные глаза, прокричал Матвей, но Архип, не слушая его, разорвал свою рубаху, лоскутом ткани перетянул понадежнее рану, пытаясь остановить кровь.
— Братцы! Вперед! — раздалась команда по стругам.
Окровавленный, в разорванной рубахе Архип схватил свою саблю и в числе первых кинулся на берег, прижимаясь к земле из-за визжащих над ним пуль. Воздев сабли, казаки наступали лавиной, пешие, без строя.
Скоро выстрелы прекратились — началась рубка. Оглянувшись, Архип увидел, как среди прочих в битву с оголенной саблей ринулся и сам атаман Ермак. Казаки сталкивались с вражескими противниками на узких улочках, в домах, и здесь, в пешей схватке, им не было равных. Возникшую перед ним тень в высоком шлеме и просторном в плечах цветастом одеянии Архип перерубил быстрее, чем тот успел ткнуть его своим тонким мечом. Развалившееся вкось тело он оттолкнул в сторону и бросился дальше. Появившегося следом наемника он сбил с ног плечом, навалившись всем весом и, подобно медведю, подминал его под себя, силясь добраться до горла. Тот отбивался голыми руками, ибо оружие выпало при падении, упирался и толкался, но Архип, глухо рыча, выхватил из сапога нож и одним махом перехватил ему горло. Из раны кровь хлынула так, что Архипу пришлось стереть ее с лица и глаз, прежде чем продолжить путь. Выйдя к широкой улице, где уже оканчивалось сражение, он увидел борющегося молодого казака с наемником. Словно звери, они катались по земле, били и, хрипя, кусали друг друга. Архип бросился на помощь, но не успел, увидел лишь, как что-то сверкнуло в руке чужеземца, и это что-то он несколько раз погрузил под левую лопатку казака, и тот разом обмяк, содрогнулся и, оставив противника, стал тупо глядеть на то, как из него журчащим потоком на землю льется кровь. Наемник скинул его с себя, еще раз, для верности, ударив его коротким тонким клинком (это оказался кинжал) в горло. Издав нечеловеческий вопль, который сам собой вырвался из груди, Архип в долю секунды настиг наемника, свалив его на землю и, только мельком увидев смуглое зрелое лицо с подкрученными вверх усами и острой бородкой, черные дикие, полные ужаса, глаза; схватил его за волосы и всей силой приложил затылком об землю. Окровавленный кинжал едва не ударил его в бок, но Архип, дивясь своей проворности, перехватив кисть противника одной рукой, другой продолжил что есть силы бить противника головой об землю. Когда кинжал выпал из ослабшей руки наемника, Архип схватился за его голову обеими руками и стал бить еще сильнее, пока не услышал мерзкие чавкающие звуки при каждом ударе.
— Охолонь! Эй! — донеслось до его уха, и кто-то навалился на него, и он, рыча, извиваясь, продолжил драться, отпихнул одного, скинул с себя другого, пока его наконец не повалили наземь. Выбившись из сил, он перестал сопротивляться и, услышав родное наречие, понял, что его держали казаки.
— Ну ты дал! Будто бес вселился! — услышал он.
— А мне нос сломал! Вот же! От литовской пули уберегся, чтобы от своего в морду получить! — отшутился кто-то. Обессиленный, Архип с трудом поднялся, когда его отпустили. Казаки поднесли ему выпавшие нож и саблю, кто-то похлопал его плечу, кто-то спросил, ранен он или нет. Не отвечая, Архип подступил к убитому им наемнику, голова которого была раздроблена так, будто на нее свалили тяжелейший камень. Молодой казак лежал рядом, устремив вверх потухшие глаза. Архип упал перед ним на колени, дрожащими окровавленными пальцами опустил ему веки и, всхлипнув, завыл утробно и страшно, спрятав в черных от крови ладонях свое лицо. Затем, придя в себя, кратко прочел над двумя телами — казака и наемника — заупокойную молитву, перекрестился и, тяжело поднявшись, побрел дальше.
Над посадом с другой стороны города взвился черный дым. Промчалась ватага русских всадников на другую сторону, где-то еще били выстрелы, но сражение уже утихало. Литовское войско с потерями отступило от города, и московиты начали жечь непокорный город. Когда Архип направлялся к реке, ему показалось, что он даже видел самого Хворостинина, который о чем-то беседовал с Ермаком, слава богу, живым и невредимым.
Убитых и тяжелораненых казаки вытаскивали из стругов, клали на берег. За теми, кто не мог продолжать поход, воеводы уже отправили возы, дабы отвезти их обратно в Смоленск. Некоторые, прощаясь со своими товарищами, не могли сдержать слез. Архип, подойдя к реке, погрузив обе руки в воду, зачерпнул ее и стал смывать с лица, бороды и груди загустевшую кровь. Умывшись в последний раз, он поглядел в воду и увидел свое мутное отражение, темнеющее в окровавленной воде. Утершись рукавом, он побрел к стругу. Товарищи уже вытащили Матвея на берег, где он лежал, бледный, разом словно истончившийся. Архип пришел к нему, напоил водой из бурдюка, снял пропитанную кровью старую повязку с раны, промыл ее, увидел, что кровь уже текла слабо. Порывшись в своей дорожной котомке, он достал небольшой деревянный сосуд с барсучьим жиром, смазал им рану на руке Матвея, дорвал свою рубаху и перевязал ею руку товарища.