— Помнится, из Нарвы во Псков отвели значительные силы по вашей указке, — обвел он своих бояр недобро искрящимся взором. — Это что же выходит? Так просто отдадим? Один из важнейших портов в Свейском море — отдадим?!
Взятием Нарвы ознаменовались первые победы Иоанна в Ливонской войне. Что осталось от тех побед? Невольно возникли перед глазами тени тех, кто подарил России Нарву — Лешка и Данила Адашевы, Иван Бутурлин, Алексей Басманов… Никого уже давно нет в живых…
— Ляхи, государь, — молвил со своего места Иван Мстиславский, — ежели пойдут на Псков, с королем будет не меньше сорока тысяч воинов. Во Пскове не хватает и тех сил, что там есть. Лишь с Божьей помощью удержим город. Ежели нет, то мы и Новгород потеряем…
— Уж не потому ли ты так говоришь, что в Новгороде твой зять сидит, Ивашка Голицын? — пристально глядя на дородного боярина, молвил Иоанн. Притаился на своем месте и Василий Голицын.
— Иван Голицын — воин, и не о нем пекусь, а о токмо державе твоей, государь, — возразил Мстиславский.
— Он не воин! Из-под Вендена, как баба, бежал, рать погибать оставил! Он так и Новгород оставит! — закричал царь и яростно топнул ногой в остроносом сапоге из зеленого шелка.
Василий Голицын, покрывшись пунцовыми пятнами от стыда, потупил взор.
— Государь, — молвил царевич, опасливо глядя на гневающегося отца, — думаю, князь хотел сказать, что сохранить Псков ныне важнее, чем отстоять Нарву. Ибо ежели потеряем Псков, потеряем все северные земли, ты и сам ведаешь это!
Иоанн ведал. Потому он начал унимать свою ярость, шумно сопя своим тяжелым носом. Война с Баторием была сейчас важнее. И Щелкалов по просьбе бояр озвучил последние выставленные польским королем условия мира:
— Переговоров не будет! Король не окончит войну, пока ты. государь, не отдашь ему Нарву и не заплатишь четыреста тысяч венгерских золотых, дабы окупил Стефан свои военные расходы.
С негодованием вновь зашумели бояре. Царевич Иван, презрительно скривив рот, двинул желваками. О, он всей душой ненавидит Батория! Ежели бы только отец дозволил, дал ему войско, то этот безродный выскочка ответил бы за все унижения, коим он подвергал послов, а через них и русского государя, поплатился бы за реки пролитой христианской крови! Иоанн снова сидел недвижно, затем молвил:
— Велю всем воеводам изготовиться к бою. Псков продолжать снабжать порохом, провиантом, слать туда ратных. Основное войско надобно выставить так, дабы оно смогло прикрыть от наступления поляков Москву и дабы рать при случае можно было выставить против ногайцев и татар.
Бояре одобрительно закивали. Сообща решили, где именно расположить войско. Выбрали самой удачной позицией Зубцов и Волоколамск.
— Ежели теперь мы знаем, куда ударит Баторий, то и нам надобно потрепать его, — предложил Никита Романович.
— Под Смоленском Дмитрий Хворостинин с полками стоит, — молвил Мстиславский. — Ежели постановим, где ему нанести полякам удар, то, возможно, сумеем задержать выступление Батория на Псков.
— Добро, — кивнул Иоанн. — Обдумаем назавтра…
Далее говорили о введении необходимых для продолжения войны новых поборов и утверждении нового указа государя о лишении податных привилегий для всех обителей, торговых и ремесленных дворов. Бояре принимали и это — тяжко станет вести хозяйство на и без того разоренной земле. Но понимали — иначе никак.
Обсудили еще одну проблему — из-за того, что многие служилые люди разорились в последние годы, они продавали свои столь необходимые сейчас казне земли монастырям и церквям. Но исправить это было по силам государю, подчинившему себе всю Церковь и слабовольного митрополита Антония. Иоанн молвил сурово:
— О том уже говорил с митрополитом нашим. Обещано им было, что он созовет Собор церковный, где утвердят архиепископы указ, дабы архиереи и монастыри вотчин у служилых людей не покупали, в заклад и на поминовение души не брали. Я же следом издам указ, дабы вотчины, купленные или взятые в залог у служилых людей, отбирались у обителей в казну без промедления.
Пошарив рукой, Иоанн цепко схватился за посох и, опершись об него, поднялся, силясь не показать на лице боли, что свинцом растекалась по всему телу, отдаваясь в конечностях. Следом поднялись думцы и царевич — собрание было окончено. Мимо склоненных голов Иоанн с сыном прошли к золоченым тяжелым дверям, возле которых истуканами стояли рынды. Они распахнули тяжелые двери перед государем, и царь, переступив порог, из света думной палаты погрузился во тьму переходов.
— Следуй за мной, — тронув сына за шитый серебром и жемчугом рукав, тихо молвил Иоанн. Царевич сумел не показать своего удивления — после женитьбы государя на Марии Нагой Иоанн с сыном словно избегают друг друга. Еще больше царевич удивился, когда понял, что многочисленная свита отца, всегда и всюду сопровождающая его, не следовала за ними. Видимо, таков был приказ государя…
Они шли по переходам, лестницам, что вели все вниз и вниз, мимо молчаливых стражей, стоявших у каждой из дверей, в кои они входили. Стуча посохом, Иоанн ступал тяжело, будто каждый шаг причинял ему сильную боль. Наконец государь остановился, начал чего-то ждать. Глаза еще не привыкли к темноте, и царевич едва различал очертания тяжелой кованой двери, чувствовал затхлый запах и холод погреба, пыли, видел, как мимо них юркнула какая-то тень, услышал, как звякнул ключ и заскрежетал железный засов. Кованая дверь с тяжким стоном отворилась, и тень, услужливо кланяясь, бросилась внутрь. Когда из кромешной тьмы вспыхнули два огня висевших на стенах пламенников, Иоанн вошел внутрь. Тень юркнула наружу и, за спиной переступившего порог царевича с грохотом захлопнулась тяжелая дверь.
Обнесенная камнем просторная палата с маленькими обрешеченными окнами. Очертания бесчисленных сундуков вдоль стен.
«Сокровищница!» — догадался Иван, еще привыкая глазами к полутьме.
— Зажги свечи, — велел отец, садясь в установленное для него среди сундуков невысокое кресло. Постепенно мрачная палата наполнялась светом, и появились из темноты установленные на полках и подле сундуков бесчисленные серебряные и золотые сосуды, чары, кубки, братины, блюда. Открытые сундуки доверху были набиты различной пушниной и кожаными мешками с монетами.
— Пращуры наши веками собирали эти богатства. Здесь, сын, сила твоей державы. — Иоанн откинул крышку огромного сундука, что стоял подле его кресла — оказалось, сундук был полон серебряных гривенников. Иоанн зачерпнул рукой горсть монет и стал медленно высыпать обратно. Глухо звякая, гривенники песком осыпались сквозь его пальцы. «Не думает ли отец заплатить Баторию, дабы завершить войну?» подумал невольно Иван.
Иоанн двигался дальше и показывал сыну ларцы, полные драгоценных камней, которые, как он утверждал, могут изничтожить человека или, напротив, вознести его до небес, могут исцелить самые страшные болезни, а могут отравить, подобно яду. Иван видел, как воспылали глаза отца, когда тот склонился над ларцом с тускло мерцающими алмазными камнями. Это была одна из страстей государевых…
— Тот, что позади тебя… отвори! — приказал отец, указав посохом. Царевич послушно отворил ничем непримечательный продолговатый ларец и ахнул от неожиданности — под крышкой ларца уложены были шесть отороченных соболями венцов государевых, регалии власти собранной воедино Русской земли и покоренных татарских царств.
— Зри! — молвил Иоанн. — Вот ради чего предки наши, московские князья, столько крови пролили и истратили горы проклятого серебра, дабы собрать под властью своей разрозненную землю, избавиться от татарского владычества! Я всю жизнь отдал, дабы сохранить и приумножить вверенную мне державу, дабы оставить ее тебе в порядке и мире, коего никогда не было на Русской земле…
Царь захлопнул ларец, тяжелым шагом двинулся дальше.
— Пращуры мои верили, как и я, что сила нашей земли в единстве. Теперь же я вижу, что я, государь единой русской державы, не могу защитить свою вотчину!
Обреченность и великая усталость звучали в его голосе. Царевич с болью глядел на отца, и государь, дряблое и изможденное лицо которого в тусклом свете свечей казалось еще более старым, с безразличием взирал на эти несметные богатства.
— Это еще не все, — добавил Иоанн. — Есть сокровищница в Соловецком монастыре, есть в Вологодском каменном дворце. Я собирал все это, дабы ежели враги наши сумеют одолеть нас, я сумел увезти и спрятать вас… Тебя и Федора… Последних наследников Калиты… Вы — будущее державы…
Иоанн прошел к креслу, установленному на возвышении среди гор рухляди. Он перекрестился на висевшую в углу икону и тяжело опустился в уготовленное ему место.
— Возьми ту скамью, принеси сюда, — указав в угол посохом, велел Иоанн. Царевич послушно исполнил приказ. Садясь напротив отца, Иван ощутил волнение, которое он всячески пытался скрыть. «Почему, отец, с годами ты стал порождать во мне только страх?»
Давно они, родитель и сын, не оставались наедине! Ибо по долгу их пожизненной службы обречены они быть окруженными свитой и толпой придворных, чужими, по сути, людьми, надлежало присутствовать на бесконечных приемах, переговорах, многолюдных пирах, собраниях.
Иоанн внимательно вглядывался в лик совсем уже взрослого сына, находил в нем до боли знакомые черты. Глаза Насти… Она словно оживала во взгляде больших карих глаз Ивана, и сейчас государь глядел в его лицо и, кажется, впервые за долгое время улыбался. И царевич с удивлением наблюдал, как старое, искаженное вечным гневом и болью лицо отца словно наполняется светом, уходит чернота подглазий, исчезают глубокие борозды морщин и гневные складки лба — будто старая ссохшаяся восковая маска сошла с его вмиг помолодевшего лица. И с трепетом Иван подумал о том, что отец простил его за причастность к тому давнему заговору Умного-Колычева, что они могут наконец говорить и оставаться с глазу на глаз, как подобает сыну и родителю, и возродилось то давнее теплое чувство, что они все же семья и были ею всегда И казалось, будто над ними незримо возникла тень покойной Анастасии, наверняка с небес взирающей с болью на любимого Иоанна и на долгожданного сына, коег