видящий! И Шнырь эту зыбкую канитель не сразу углядел, по дороге не до того ему было.
Всяк знает, что ежели человек кого-то порешил, мертвец до истечения сорока дней может наведаться по его душу – но лишь в том случае, если убийца сам дорожку проложит. Шаклемонговцы кого-нибудь ухайдакают и горя не знают: у нас-де борьба за нравственность, и вождь наш Незапятнанный богоугодное дело затеял. Иные из них и раньше душегубством занимались, корысти или потехи ради, нисколько не сожалея о содеянном. Другое дело Крысиный Вор – совестливый он, вишь ты. Лучше бы проявил свою совестливость, когда шнырёву крыску на крышу закинул!
Утащат его покойники в Хиалу, и останутся господин Тейзург со Шнырем без рыжего ворюги… Господин будет по нему печалиться, а еще пуще будет злиться: его-то мертвяки не уведут, их добыча – только убийца.
В Хиале, где нет Накопителя, к Тейзургу и Хантре вернулась бы магическая сила, а после они открыли бы Врата и выбрались в мир людей в дальних краях, куда Дирвену не дотянуться. Уж Шнырь бы изловчился, чтобы провалиться в Нижний мир вместе с ними, и тогда бы опять началась веселая житуха… Но это невозможно, хоть ты тресни.
Уволокут одного рыжего, а он вместо того, чтобы отволтузить похитителей да порадоваться вновь обретенному могуществу, и в Хиале будет вовсю страдать. Чего доброго, заблудится, угодит в какую-нибудь ловушку, и поди его потом найди! Верно господин сказал, что не знает другого такого мерзавца, как Хантре Кайдо.
Тейзург нарисовал круг без изъянов, да еще добавил изнутри обережный узор от неупокоенных мертвецов. Рисовальщик он хоть куда, но все равно дела плохи: магии-то в его круге нет, а без нее ораву гостей с того света не остановишь.
– Спасибо, но это не поможет, – глухо произнес Хантре, словно вторя мыслям Шныря.
– Ты меня пугаешь, – криво ухмыльнулся господин. – Если уж ты мне говоришь «спасибо», боюсь, у тебя совсем с головой неладно… Хватит убиваться по шаклемонговской падали, это дурной тон.
– Дело не в этом. Я не вправе быть палачом, и я не хочу быть палачом.
– О, даже так! Ну, тогда успокойся, ты поступил не как презренный палач, а как приличный во всех отношениях уличный бандит, Шнырь свидетель.
– Уж это правда, господин! Набросился на них, как отъявленный бандюга, который нажевался китонских грибочков да пошел всех подряд резать. Он бы еще не то учинил, кабы кто-нибудь ему дохлую крыску издали показал… Хе-хе, тогда бы там одни трупаки лежали, небось никого бы в живых не осталось! А я тут смекнул, может, вам саламандру на них натравить? Слыхал я, что маги против таких гостей огненные амулеты используют – «Глаз саламандры» и еще какие-то штуки…
– В этих амулетах еще и заклинания работают, – возразил господин, озирая пещеру лихорадочно и яростно, словно высматривал какое-никакое оружие против мертвяков, хотя ничего подходящего тут не было. – У Хантре желтая саламандра, она спалить гостей не сможет, для этого нужна зеленая или синяя. Заметь, Шнырь, в огненном облике он сам – синее пламя, а сейчас похож на умирающую медузу: позор, да и только… Что скажешь о круге?
– Ежели сказать как есть, круг ваш всем хорош, но он не магический, потому не поможет, – чуток помявшись, опасливо вымолвил Шнырь. – Вот ежели бы с нами тетушка тухурва была, она бы подсобила, но до нее бежать через полгорода, пока обернешься туда-сюда, все уже случится. От таких посетителей только две защиты – или магия, или любовь, больше никак от них не отбиться.
– Какая любовь? – стоявший вполоборота Тейзург резко повернулся. – Сделай одолжение, с этого места – подробней!
– А вы, господин, разве не знаете сказку про бедную девушку Кламодию и непутевого Понсойма? Этот Понсойм был гуляка, не слушал старших, проматывал отцовское наследство, играл в сандалу с кем ни попадя. А Кламодия, скромная и добрая бедная девушка, жила по соседству и с детства его любила. Мало-помалу продулся непутевый парень в пух и прах, последнее на кон поставил, да только связался он с ушлым солдатом, который вовсю мошенничал. Ну, Понсойм и проиграл. Приметил он, что солдат его обманывал, и говорит – так нечестно, отдавай деньги назад. А тот давай насмехаться, и тогда Понсойм как ударил его кулаком – солдат упал, грянулся затылком об пол и разом помер. Заплакал Понсойм: что же я наделал, человека злодейски убил, да теперь он, небось, заявится ночью и в Хиалу меня утащит! Пошел домой, все ставни и двери запер, а Кламодия как узнала от людей, что случилось, прибежала к нему и говорит: не отдам тебя упырю с того света. Нарисовала круг, уселась возле Понсойма и крепко его обняла. Как стемнело, пожаловал мертвяк – бельма выпучил, зубами клацает, руки тянет, а схватить своего убийцу не может, потому что любовь Кламодии парня защищает. Так и прошла ночь, уж такого страху они натерпелись – словами не передать. И на вторую ночь так было, и на третью, а на четвертую упырь не явился – понял, что ему тут ничего не перепадет. Понсойм с Кламодией уехали туда, где их никто не знал, поженились и стали жить-поживать. Знамо дело, сказка – небыль и вымысел, но тетушка Старый Башмак говорила, что это верное средство от неупокоенных мертвяков, любовь для них преграда неодолимая. Только нам-то с этого что за прок, у нас же нет бедной скромной девушки, чтоб ее около Крысиного Вора посадить…
– И не надо, – фыркнул Тейзург. – Не хватало нам еще и такой напасти в довесок к упырям.
Он сел на пол рядом с Хантре. По углам пещеры, освещенной тусклыми шариками-светляками, клубились тени, и люди напоминали двух безликих оборванцев, нашедших приют в каменном чреве Аленды.
Шнырь первый почуял, что визитеры близко. Проворно вскарабкался на известняковый выступ: пусть для его племени выходцы с того света не опасны, эти нагрянут целой толпой, и при жизни они шибко лютовали – лучше держаться от них подальше. Эх, жалко, что Крысиного Вора утащат, да, видать, пропала его рыжая головушка…
– Это тебе за крыску мою справедливое воздаяние, – пробормотал пригорюнившийся гнупи – не столько для того, чтоб ворюга услышал, сколько себе в утешение.
Потянуло тленом, заколыхались тени на потустороннем сквозняке, а потом раз – и появились мертвяки. Застывшие мучнистые рожи, выпученные глаза, искривленные приоткрытые рты. У двоих под щетинистыми подбородками зияли кровавые улыбки от уха до уха и одежка была в засохшей крови. Остальные четверо, которых рыжий заколол ударами в сердце, выглядели целехонькими. Были тут и небедные горожане в сюртуках из хорошего сукна, и нищеброд в лохмотьях, и городской разбойник с шипами-заклепками на стеганке.
– Какое общество… Добро пожаловать! – с издевательским радушием произнес Тейзург.
Придвинулся ближе к Крысиному Вору, обнял его и притянул к себе.
– Ты чего? – дернулся тот.
– Сиди смирно!
Рыжий обмяк, будто пьяный. Не иначе, господин ткнул в нервные узлы, как он умеет, и у ворюги руки-ноги враз отнялись.
– Итак, господа, чем обязаны?
– Убийца!.. Убийца!.. – гнусаво забубнили гости, а те, у кого были перерезаны глотки, вместо слов издавали утробное бульканье и негромкий сиплый свист.
Кто другой перепугался бы, но рыжий, поглядев на эту пакость, неожиданно воспрянул духом – словно его ледяной водой из ведра окатили.
– Да я бы вас, мразей, снова поубивал, и вашего Шаклемонга я рано или поздно прикончу!
– О, какая прелесть, наконец-то ожил, – заметил Тейзург. – Господа, я признателен за то, что вы привели его в чувство, а теперь убирайтесь!
Мертвяки продолжали наступать, угрожающе бормоча. Оттого, что у Крысиного Вора настроение переменилось, они не уйдут – рыжему надо было раньше взяться за ум. И бегать от них бесполезно: пусть они окоченелые и медлительные, зато могут здесь исчезнуть, там появиться – словно фигурка сандалу, которую переставили с одной клетки доски на другую. Для того чтобы увести человека с собой, им достаточно сыграть в «ляпки»: прикоснулся к тебе этакий гость – и прости-прощай.
– Что ж, попробуйте забрать его у меня!
Шнырь наблюдал издали, но ему почудилось, что глаза Тейзурга вспыхнули хищной желтизной, совсем как прежде, до Накопителя. Хантре тоже сверкнул глазами и попытался высвободиться из объятий, точно разозлился на всех без разбору – и на нежить, и на своего защитника, уж такой злобный у него нрав. А как он тогда шнырёву крыску на крышу закинул – никто ведь его не трогал, первый затеял ссору! Эх, пропадет он сейчас ни за грош, даже косточек ворюгиных не останется.
Время как будто остановилось. Застывший, словно ящерица, Шнырь встряхнулся и помотал головой: взаправду остановилось или нет?.. Ничего не менялось: двое живых сидели на полу, а мертвяки топтались на расстоянии и тянули руки, но дотянуться не могли. И вовсе не круг их удерживал: охранного волшебства в нем как не было, так и нет, иные из упырей заступили внутрь, размазав подошвами угольную черту, но подойти ближе – ни в какую.
– Право же, господа, убирайтесь, это в ваших интересах. Не усугубляйте. Мы с вами еще встретимся в Хиале, и тогда вы пожалеете о своей неучтивости. Это здесь я человек, а в Хиале я демон. Рано или поздно я отсюда выберусь, и не надейтесь, что я забуду о вашем визите. Возможно, кто-то из вас успеет вновь родиться, но от меня это не спасет – все равно я каждого из вас найду, так что в следующей жизни бойтесь темноты, бойтесь трупов и подземелий, свой шанс вовремя уйти вы уже упустили…
Незваные гости, которым так ничего и не перепало, начали исчезать один за другим. Запах разложения исчез вместе с ними.
– Ушли! – крикнул Шнырь. – Сегодня больше не явятся! Господин, а как вы это сделали?
– Второй способ, – ухмыльнулся Тейзург.
Он вышел из круга, откупорил бутылку сидра, налил полную кружку и залпом осушил.
– Рехнуться с вами можно, – пробормотал Хантре.
Двигаться он не мог, завалился набок, словно пьяный.
– И это говоришь ты, а они же из-за тебя сюда приходили! – возмутился соскочивший на пол гнупи. – Это из-за тебя можно рехнуться, а не из-за нас!