Раздам друзьям по пирогу,
А недруг пусть глодает кости.
Не посажу за стол фонарь,
Яишню на снегу не жарю,
Я мудр и скромен, и как встарь
Мой дар мне вдохновенье дарит!
В этот раз его камеру освещала подвешенная на крюк лампа, хотя он был там один. Тусклый желтоватый полумрак – ровно столько, сколько нужно, чтобы узник мог видеть прислоненное к противоположной стенке зеркало, мутное, как грязная лужа, и в нем свое отражение. Одежду у него забрали, и он сидел, скорчившись в три погибели. Голый, жалкий, истерзанный, лиловый от кровоподтеков.
Глянув в окуляр, Кем уступил место Хеледике, а поэт продолжал бормотать:
Твои власа – как лунный свет,
Твои глаза – как два опала,
Тебя прекрасней в мире нет,
И всех сокровищ будет мало
Чтоб бросить их к твоим ногам,
Песок волшебный, совершенство,
Узнай, что я тебя люблю,
В тебе одной мое блаженство!
Открой мне путь на небеса,
А я совет дам напоследок.
Пса костяного оседлав,
Сквозь хаос всадница приедет.
Зачать дитя поторопись,
Все совершится этим летом,
Двум лунам вместе не сойтись,
Чтоб неразлучно плыть дуэтом.
Ведьма отстранилась от окуляра и начала двигаться в одном ритме с речитативом Сухрелдона – стоя на месте и не отрывая ступней от пола, в этом изломанном танце участвовали только ее колени, руки и плечи.
Тебе признаться не мечтал,
Что я любил тебя безмерно,
Окончен стих, окончен бал,
Своей мечте я так же верен.
Сквозь пальцы утекает жизнь,
Меня покинула надежда…
– Тогда в чертог Кадаха мчись – тебя здесь ничего не держит! – опередив его, закончила Хеледика.
Взметнула руки в последнем движении и уронила, как будто враз лишившись сил.
Из-за стены донесся короткий хрип и звяканье цепей, потом наступила тишина.
Кем приник к окуляру: изувеченный маг лежал на полу, не подавая признаков жизни.
– Добрых посмертных путей, – тихо произнесла песчаная ведьма. – Он уже не здесь. Идем.
Они выбрались из дворца потайным ходом, который вел к дровяным сараям на задворках министерских зданий, и смешались с толпой, собравшейся на раздачу королевского угощения. В толпе еще не знали, что свадьба сорвалась, и кричали: «Хвала их величествам!»
Кемурт и Хеледика, спрятавшая волосы под низко повязанным платком, тоже разжились пирожками – с ливером и с яблочным повидлом. Пирожки были тощенькие, плоские, как лепешки, зато их напекли много, хватало на всех. Без амулетов Кем не рискнул бы полезть за ними в давку, даже с амулетами не рискнул бы, но у него живот подводило от голода.
– Сухрелдон, добрых ему посмертных путей, был влюблен в тебя, – пробормотал он сбивчиво, когда вышли на запущенную безлюдную улицу с особняками, от которых веяло позапрошлым веком, и разросшимися акациями за коваными оградами.
– В меня многие влюблены, – отозвалась песчаная ведьма. – Это из-за воздействия нашего племени на людей.
«И я тоже», – хотел сказать Кемурт, но вместо этого усмехнулся:
– Ты его отправила в чертог Кадаха. Он достоин уважения за то, что не стал служить этой шайке, и, наверное, попадет туда. Но он же всех там замучает своими виршами!
– А может, ему хотя бы Кадах объяснит, что если ты любишь стихи, но не обладаешь талантом, лучше их не писать, а читать. И заниматься чем-нибудь таким, что у тебя получается хорошо.
– Точно. Тогда он в следующей жизни будет не плохим поэтом, а ценителем поэзии…
Кемурт шагал рядом с Хеледикой по благоухающей акациями темной улице, и ему хотелось говорить о чем угодно, только не о том, что через пару дней надо будет вернуться во дворец и выполнить номер, по сравнению с которым кража Чаши Таннут – детские игрушки.
6. Золото для Шныря
Лагерь абенгартских беженцев раскинулся у отрогов Сновидческого хребта в Меновой долине. Шатры, палатки, шалаши, экипажи с опущенными на землю оглоблями выстроились ровными улицами, и каждой улице был присвоен порядковый номер. Овдейская дисциплина даже здесь взяла свое, несмотря на развал прежнего миропорядка, отсутствие удобств и сомнительный завтрашний день.
Сверху все это напоминало ряды заплат, аккуратно нашитых на чиненное-перечиненное одеяло. Вдали виднелась крепость Треген, похожая на вырезанное из серого камня украшение для каминной полки. Хенга Кьонки, рыжая, встрепанная, с прицепившимся к штанам прошлогодними репьями, забралась по склону так высоко, как сумела, хотя подошвы скользили по старой хвое, и ветер рвал полосатый красно-белый шарф.
Хенгеда Кренглиц замотала бы простуженное горло серым шарфом, но Хенга – другое дело. Их теперь двое. И это вовсе не бред повредившейся в уме от пережитых лишений барышни, а сознательно принятое решение. Она думала об этом всю дорогу от столицы до северных гор. Она хочет быть Хенгой. Ей решать, кем она будет.
Девушка уселась на хвойную подстилку. Склон был до того крутой, что по нему можно съехать, набирая скорость, пока не обнимешься с сосной или не влетишь в кустарник.
Эвакуированные из Абенгарта волшебники выбрались за пределы той территории, которую контролирует Повелитель Артефактов, но в безопасных приграничных землях жилья было негусто: оккупированный высоким начальством Треген, несколько торговых факторий, поселки с трактирами-гостиницами, рассчитанными на полдюжины постояльцев. Если Дирвен расширит сферу своего влияния, им останется уйти в тундру.
Хенга вцепилась в почву, в ладони вонзились засохшие хвоинки. До чего же ей хотелось отомстить этому ничтожеству… Ей не больно, песок стирает, но знание о том, что случилось, никуда не делось. Если подвернется возможность поквитаться с Дирвеном, за ней не пропадет.
Пришла мыслевесть: глава министерства Благоденствия ждет Хенгеду Кренглиц с докладом. Пришлось почтительно извиниться за то, что в настоящий момент она явиться не может, так как думала, что ее очередь наступит позже, и отправилась в лес поискать орехов. Ферклиц не стал ей выговаривать, назначил на завтра – ему было, чем заняться, беседы с руководителем дожидалась целая толпа функционеров.
Насчет орехов она соврала, ее понесло сюда без всякой разумной причины. Хенгеда Кренглиц была городским агентом, и сегодня состоялось ее первое знакомство с дикой природой.
Спуск занял около двух часов. Приходилась огибать то непролазный кустарник, то муравейник, то овраг с остатками лежалого снега, присыпанного древесными семенами и порыжелой хвоей. В Аленде все цветет, а в северных краях в месяц Водоноса весна только начинается.
Местами Хенга передвигалась на карачках, хватаясь за все, что под руку попадалось: все равно этого позорища никто не видит. Порой возвращалась обратно в поисках безопасного пути. Пласохи, лесные твари с вороньим оперением, мощными когтистыми лапами и кукольными головками, наблюдали за ней, мечтая, чтоб она свернула шею. Возбужденно переговаривались высокими скрипучими голосами, но подлетать близко не смели – чуяли боевой амулет.
Лишь однажды, меж двух невидных за прошлогодним бурьяном оврагов, одна из них сиганула наперерез, едва не мазнув ее по лбу крылом. Хенга успела разглядеть недоброе восковое личико размером с кулачок и венчик перьев на макушке. Вместо того чтобы шарахнуться, девушка присела, где стояла. Понимая, что эта атака была затеяна неспроста, осмотрелась, не поднимаясь с четверенек – и обнаружила с обеих сторон естественные ловушки: если б она отсюда скатилась вправо или влево, ей бы костей не собрать.
После этого пласохи увеличили дистанцию, но не отстали. Им нужна раненная или неудачно упавшая жертва, чтобы можно было разорвать когтями плоть и налакаться крови. Не теряя надежды, они сопровождали ее до конца, пока она не набрела на тропу, которая вывела к опушке.
Дальше начиналась Меновая долина: жители просвещенного мира с давних времен торговали здесь с жителями тундры. Впереди виднелись серые, бурые, бежевые чотуны – конические хижины, крытые оленьими шкурами.
Пахло навозом, копченым мясом, псиной, медвежьим жиром. От устроенных под открытым небом очагов тянуло дымом. Люди тундры при необходимости могли обходиться без огня, но их шаманы запросто добывали огонь, а шаман тут каждый пятый-шестой. Как раз они-то и приходили в Меновую долину торговать с овдейцами: их соплеменники считали, что простого человека южане перехитрят – моргнуть не успеешь.
Хенга не знала их языка, но иные из пришельцев говорили по-овдейски. Она замедлила шаг, услышав гортанно-певучую речь толмача, который вел неторопливую беседу с закупщиком из фактории:
– Каменный Глаз не пришел, не ищи его. К морю пошел, сон ему был, а какой сон, того никто не знает, про то не сказал шаман. Бывают такие сны, которые надо рассказать людям, и бывают сны, которые не надо рассказывать.
– У меня с ним сделка, я ж ему дал задаток…
– Сны важнее задатка, – возразил толмач терпеливо, словно увещевал малого ребенка. – Пришли Два Хвоста, Мох в Кулаке, Заячья Лапа, Серое Крыло, Догнавшая Моржа. Меняйся с ними!
В сооруженных из жердей загонах стояли низкорослые олени. Вокруг чотунов сидели и лежали собаки, они вовсю линяли, невесомые клочья шерсти плавали над вытоптанной землей, липли к штанам и подолам.
Между стойбищем северян и лагерем абенгартцев вклинился рынок, там вовсю шел натуральный обмен, оправдывая название долины.
Хенгу интересовали амулеты. Из Ларвезы она вернулась без ничего, дома даже подходить к своему тайнику не стала, опасаясь, что Дирвен может почуять ее через какой-нибудь артефакт. В Трегене ей выдали незатейливый табельный набор: «Щит», «Удар», «Лечебный», «Правдивое око», «Мыслевесть» – самое необходимое, и на том спасибо. Зато у северных шаманов можно что-нибудь выменять, по части амулетов они признанные мастера.
Был у Хенги еще один артефакт, «спящий», неведомо для чего предназначенный: пожелтелая шляпная роза из белого атласа, с торчащими нитками и чем-то твердым внутри, вроде камешка. Осталась лежать на сидении кареты после болтливой попутчицы. Когда девушка вылезла на конечной станции, ее окликнул смотритель, заглянувший внутрь на предмет забытых вещей: