— Пожалуйста, не провожайте меня дальше, — сказала я. — Я, наверное, отрываю вас от работы.
Он отступил на несколько шагов и поклонился. Я улыбнулась и повернула к замку.
В тот вечер я легла спать рано, так как накануне не выспалась. Я задремала, и сны мои были смутными, неясными, что было странно, потому что дома меня вообще редко посещали сновидения. Мне снились Бастиды, подвалы, полные вина, и во всех этих снах витала смутная тень умершей графини. Иногда я чувствовала ее присутствие, не видя ее, будто она стояла позади и нашептывала: «Уезжайте. Не связывайте себя с этой семьей». А потом опять смеялась надо мной. Как ни странно, я ее не боялась. Была еще одна туманная тень, которая вселяла в меня ужас — господин граф, будто издалека до меня доносились голоса, звук приближался и становился таким громким, будто кто-то кричал мне прямо на ухо.
Вздрогнув, я проснулась. Кто-то действительно кричал. Внизу слышались голоса и торопливые шаги по коридору. Замок проснулся, хотя до утра было еще далеко. Я спешно зажгла свечу и в ее свете увидела, что было только начало двенадцатого.
Я поняла, что случилось. То, чего все ждали и боялись.
Граф приехал домой.
Я лежала без сна и думала о том, что принесет утро.
Когда я проснулась в обычное время, в замке царила тишина. Я быстро встала и заказала горячей воды. Ее немедленно принесли. Про себя я отметила, что горничная выглядела как-то по-другому. Она явно нервничала: такой эффект произвел приезд графа даже на самую незначительную прислугу.
— Вам принести завтрак как обычно, мадемуазель?
Я удивленно ответила:
— Да, конечно, пожалуйста.
Я подозревала, что все они говорили обо мне, интересуясь моей дальнейшей судьбой. Я оглядела комнату. Наверное, мне больше никогда не придется здесь спать. С грустью я думала о том, что придется покинуть замок, что я никогда не узнаю этих людей, которые так занимали мое воображение. Мне хотелось больше узнать о Женевьеве, постараться понять ее. Хотелось узнать, как воспримет Филипп де ла Талль возвращение его кузена. Хотелось знать, в какой степени Нуну ответственна за своенравность воспитанницы, а также что привело мадемуазель Дюбуа в замок. И, конечно, еще были Бастиды. Я мечтала сидеть в той уютной комнате и беседовать о винограде и замке. Но самым заветным желанием было познакомиться с графом — не просто увидеть его однажды, чтобы получить отказ, но больше узнать о человеке, который по мнению окружающих был повинен в смерти своей жены, даже если не своей рукой дал ей яд.
Принесли завтрак, но есть мне не хотелось. Однако никто из них не должен был понять, что я от испуга не могла есть, поэтому я, как обычно, выпила две чашки кофе и съела горячий рогалик. Затем я отправилась в галерею.
Работать было нелегко. Я уже подготовила свое заключение, которое, как оказал Филипп де ла Талль, передадут графу по его возвращении. Когда я передала ему бумагу, он улыбнулся и заметил, что выглядела она вполне профессионально. Я была уверена: он питал надежду, что граф оценит ее по достоинству, отчасти потому, что взял на себя смелость позволить мне остаться, отчасти из-за присущей ему доброты — он хотел, чтобы я получила работу, ибо в разговоре с ним я невольно выдала, как я в ней нуждалась. Насколько я поняла, этот человек старался помочь ближнему, если, конечно, это не доставляло ему особых неудобств.
Я представила себе, как граф получает составленное мной заключение, как ему сообщают, что вместо мужчины приехала женщина. Но, по правде говоря, картина была весьма туманной: перед моими глазами стоял только высокомерный человек в белом парике и короне, напоминающий портрет Людовика XIV или XV. Король… Властелин Замка.
В своей записной книжке я постаралась отметить все дефекты, которые обнаружила, работая над картинами. Если он позволит мне остаться, говорила я себе, я буду так поглощена работой, что, убей он хоть двадцать жен, мне будет все равно.
В галерее была одна картина, которая привлекла мое особое внимание. Это был портрет женщины в костюме восемнадцатого века — середины или, может быть, чуть более позднего периода. Он интересовал меня не только из-за мастерства художника — в галерее были картины лучшей работы — но потому, что, хотя картина была более поздней, чем большинство из коллекции, сохранилась она гораздо хуже. Лак слишком потемнел, а вся поверхность была испещрена крапинками, словно сыпью.
Я как раз внимательно рассматривала картину, когда позади меня послышались шаги. Я обернулась и увидела, что в галерею вошел незнакомый мужчина и теперь стоял и смотрел на меня. Я почувствовала, как сердце мое заколотилось и ноги задрожали. Я сразу поняла, что встретилась наконец лицом к лицу с графом де ла Таллем.
— Насколько я понимаю, вы — мадемуазель Лоусон, — сказал он. Даже голос его был необычным — глубоким и холодным.
— А вы — граф де ла Талль?
Он поклонился, но не подошел ко мне, рассматривая меня из другого конца галереи и его манера держаться была под стать его голосу. Я отметила, что он высок и на редкость худощав. В его облике было определенное сходство с Филиппом, но полностью отсутствовала присущая Филиппу мягкость. Он был более темноволосым, чем его кузен; высокие скулы на узком лице придавали ему почти сатанинское выражение. Глаза его были очень темными — иногда они казались почти черными, — как я убедилась позднее, это зависело от его настроения. Веки тяжелые, орлиный нос придавал лицу выражение высокомерия, подвижный рот отражал все движение души. Но в тот момент я видела перед собой лишь высокомерного Властелина Замка, от которого зависела вся моя судьба.
Одет он был в черный костюм для верховой езды с бархатным воротником, белый шейный платок оттенял бледное, почти жестокое лицо.
— Мой кузен сообщил мне о вашем приезде, — он соизволил направиться ко мне и шел так, как мог бы идти король через зеркальный зал.
Самообладание мгновенно вернулось ко мне и я снова была во всеоружии, что было моей обычной реакцией на надменность окружающих.
— Я рада, что вы вернулись, господин граф, — сказала я, — потому что вот уже несколько дней жду решения — пожелаете ли вы, чтобы я осталась и выполнила работу.
— Должно быть, для вас было очень утомительно находиться в неизвестности — теряете вы свое время или нет.
— Я нашла галерею очень интересной, уверяю вас, и это вовсе не было пустой тратой времени.
— Жаль, — сказал он, — что вы не сообщили нам о смерти вашего отца. Это избавило бы вас от многих хлопот.
Итак, я должна уехать. Я пришла в ярость, чувствуя всю глубину своего унижения. Снова в Лондон… Придется искать жилье. И на что я буду жить, пока не найду работу? Грядущие годы промелькнули передо мной, и я увидела себя все более и более похожей на мадемуазель Дюбуа. Какая ерунда! Как будто со мной это может произойти! Я могу поехать к кузине Джейн. Нет, никогда, никогда!
В тот момент я ненавидела его, потому что думала, что он прочел мысли, промелькнувшие в моей голове. Он, должно быть, понимает, что лишь полное отчаяние могло заставить такую независимую женщину, как я, приехать без приглашения, и развлекается, мучая меня. Как, должно быть, она его ненавидела, эта несчастная жена! Может быть, она покончила с собой, чтобы избавиться от него. Меня бы, по крайней мере, это не удивило.
— Вот уж не думала, что во Франции придерживаются столь старомодных взглядов, — сказала я не без сарказма. — Дома я выполняла эту работу вместе с отцом и, представьте, никто не возражал против того, что я женщина. Но поскольку у вас здесь иные представления, мне больше нечего сказать.
— Я с вами не согласен. Еще очень многое нужно сказать.
— В таком случае, — сказала я, поднимая глаза и глядя ему прямо в лицо, — может быть, вы начнете беседу?
— Мадемуазель Лоусон, вам ведь хотелось бы реставрировать эти картины, не так ли?
— Реставрация живописных полотен — моя профессия, и чем больше они в этом нуждаются, тем интереснее работа.
— И вы находите, что моим картинам требуется реставрация?
— Вам ли не знать, что некоторые из них просто в плачевном состоянии. Я изучала вот эту картину, когда вы вошли. Что с ней делали, чтобы привести ее в такой вид?
— Умоляю, мадемуазель Лоусон, не смотрите на меня так строго. Поверьте, не я в этом повинен.
— Неужели? А я думала, что она уже некоторое время принадлежит вам. Вот посмотрите, краски испортились Очевидно, с картиной плохо обращались.
Улыбка тронула его губы, и лицо его изменилось, приобретя насмешливое выражение.
— Да вы просто неистовы в вашем гневе. Можно подумать, что вы боретесь за права человека, а не за сохранение красок на холсте.
— Когда я должна уехать?
— Во всяком случае, не раньше, чем закончится наша беседа.
— Поскольку вы считаете невозможным доверить работу женщине, я думаю, нет необходимости продолжать разговор.
— Вы очень импульсивны, мадемуазель Лоусон. Мне кажется, реставратор старинных картин вполне может обойтись без этого качества. Я не говорил, что я не доверяю работу женщине, это ваше предположение.
— Я вижу, что вы не одобряете моего присутствия здесь. Этого достаточно.
— Вы ожидали, что я с одобрением встречу ваш обман?
— Господин граф, — сказала я, — я работала вместе с отцом. Я взяла на себя завершение работы по его заказам. Вы раньше приглашали его приехать сюда. Я считала, что договоренность остается в силе, и никакого обмана в этом не нахожу.
— Тогда вас должно было насторожить удивление, которое вызвал в замке ваш приезд.
— Будет затруднительно выполнять столь тонкую работу в недоброжелательной атмосфере, — довольно резко ответила я.
— Вполне вас понимаю.
— В таком случае…
— В таком случае? — повторил он.
— Я могла бы уехать сегодня же, если кто-нибудь соизволит отвести меня на станцию. Насколько я понимаю, поезд из Гейяра идет только утром.
— Я вижу, вы отличаетесь большой предусмотрительностью. Но должен повторить, мадемуазель Лоусон, вы слишком импульсивны. Вы должны понимать причину моих сомнении. Вы, если позволите так выразиться, выглядите слишком молодо, чтобы можно было поверить, что вы имеете необходимый опыт работы такого рода.