Пока мы пили вино, старик сказал:
— Мне говорили, что картины собираются реставрировать, но я не ожидал, что это будет делать женщина.
Я рассказала ему о смерти своего отца и о том, что выполняю заказанные ему работы.
— Сначала в замке был небольшой переполох, — сказала я, — но, кажется, граф доволен моей работой.
Я увидела, как губы его сжались, а руки стиснули плед.
— Итак… он доволен вами, — его голос и само выражение его лица изменились. Женевьева сидела на самом краешке стула и нервно наблюдала за дедом.
— Во всяком случае, он показал это, разрешив мне продолжать работу над картинами, — сказал я.
— Я надеюсь, — начал он, но голос его сорвался, и я не разобрала конец фразы.
— Извините.
Он покачал головой. Упоминание о графе, очевидно, расстроило его. Итак, был еще один человек, ненавидевший его. Что же такое было в личности графа, что внушало такой страх и такую ненависть к нему? После этого разговор как-то не клеился, и Женевьева, пытаясь выйти из положения, попросила разрешения показать мне дом.
Мы вышли из зала и, миновав несколько коридоров, оказались в кухне, через которую вышли в сад.
— Ваш дед рад видеть вас, — заметила я. — Ему, наверное, хотелось бы, чтобы вы приходили чаще.
— Он не замечает этого. Он забывает. Он очень стар и совершенно изменился после… после удара. Рассудок помутился.
— Ваш отец знает, что вы приходите сюда?
— Он не спрашивает.
— Вы хотите сказать, что сам он никогда здесь не бывает?
— Он не приходит сюда после смерти моей матери. Дед ведь не хочет видеть его. Вы можете представить себе моего отца здесь?
— Нет, — честно ответила я.
Я оглянулась на дом и заметила, что занавески верхнего окна шевельнулись. За нами наблюдали. Женевьева перехватила мой взгляд;
— Это мадам Лабисс. Ей интересно, кто вы. Ей не нравится то, что происходит сейчас, ей хотелось бы вернуть ушедшие дни. Она тогда была горничной, а он лакеем. Я не знаю, в какой должности они сейчас. Они бы ни на минуту не задержались здесь, если бы дед не оставил им небольшое наследство при условии, что они будут служить ему до смерти.
— Странный дом — сказала я.
— Это оттого, что дед только наполовину жив. Он уже три года в таком состоянии. Доктор говорит, что долго он так не протянет — поэтому, я думаю, Лабиссы согласились ждать.
Три года. Как раз тогда, когда умерла Франсуаза. Значит, это и было причиной удара? Если он любил ее так, как любит внучку, тогда это понятно.
— Я знаю, о чем вы думаете, — воскликнула Женевьева. — Вы думаете, что именно тогда умерла моя мать. С дедом случился удар за неделю до ее смерти. Не странно ли… все ждали, что умрет он, а умерла она.
Как странно! Она умерла от передозировки настойки опия через неделю после удара, случившегося с отцом. Неужели на нее это так повлияло, что она решилась покончить с собой?
Женевьева повернула обратно к дому, и я молча шла рядом с ней. В стене была дверь, она быстро вошла в нее и пригласила меня за собой. Мы оказались в небольшом мощеном дворике; здесь было тихо. Женевьева пересекла дворик, я шла вслед за ней, чувствуя себя заговорщицей.
Мы стояли в темном коридоре.
— Где мы? — спросила я, но она только прижала палец к губам.
— Я хочу вам кое-что показать.
Она подошла к двери в конце коридора и открыла ее. В открывшейся комнате не было ничего, кроме соломенного тюфяка, скамеечки для молитвы и деревянного сундука. Пол был каменным и совершенно голым.
— Любимая комната деда, — сказала она.
— Похоже на монашескую келью.
Она радостно кивнула. Быстро оглядевшись, она открыла сундук.
— Женевьева, вы не имеете права… — сказала я.
Однако любопытство пересилило, и я заглянула внутрь. То, что я увидела, поразило меня: власяница! Я невольно передернула плечами — рядом лежал хлыст!
Женевьева опустила крышку сундука.
— Как вам нравится этот дом, мадемуазель? — спросила она. — Здесь так же интересно, как и в замке, не правда ли?
— Нам пора уезжать, — сказала я. — Мы должны попрощаться с вашим дедом.
Всю обратную дорогу она молчала. А я никак не могла выбросить из головы этот странный дом. Так бывает после ночного кошмара, когда увиденное цепляется за память.
Глава 5
Гости уехали из замка, и я сразу же почувствовала изменения. Я уже не была так отрезана от жизни дома. Однажды утром, выходя из галереи, я лицом к лицу столкнулась с графом.
Он сказал:
— Теперь, когда все гости уехали, вы должны время от времени ужинать вместе с нами, мадемуазель Лоусон. По-семейному, понимаете? Я уверен, вы могли бы просветить нас всех по вашему излюбленному предмету. Вы не возражаете?
Я ответила, что сделаю это с удовольствием.
— Хорошо, тогда сегодня вы ужинаете с нами, — сказал он.
Я вернулась в свою комнату в приподнятом настроении. Встречи с ним всегда возбуждали меня, хотя часто после них я дрожала от ярости. Я достала свое черное бархатное платье и положила его на кровать, но как раз в этот момент в дверь постучали и вошла Женевьева.
— Вы сегодня вечером куда-то идете? — спросила она.
— Нет, сегодня я ужинаю с вами.
— Кажется, вы этому рады. Вас папа пригласил?
— Приятно получать приглашения, когда они нечасты.
Она задумчиво погладила платье.
— Люблю бархат, — сказала она.
— Я сейчас иду в галерею, — предупредила я ее, — Вы что-то хотели от меня?
— Нет, просто я хотела повидаться с вами.
— Вы можете пойти со мной в галерею.
— Нет, не хочу.
Я направилась в галерею одна и работала там, пока не настало время переодеваться к ужину. Пока я умывалась, меня не покидало глупое, но счастливое состояние ожидания. Но когда я подошла к кровати, собираясь надеть платье, я увидела нечто, повергшее меня в ужас. Я не верила своим глазам. Когда я выкладывала его на кровать, оно было в полном порядке; теперь от юбки остались одни клочья. Кто-то распорол ее от талии до подола; корсаж тоже был разрезан.
Я подняла его и, потрясенная и напуганная, стала недоуменно разглядывать.
— Это невозможно, — сказала я вслух. Потом подошла к веревке звонка и дернула.
Прибежала Жозетта.
— Ой, мадемуазель…
Кода я протянула платье ей, она зажала руками рот, чтобы не закричать.
— Что это значит? — строго спросила я.
— О… как ужасно. Но почему?
— Я этого не понимаю, — начала было я.
— Я этого не делала, мадемуазель. Клянусь, я этого не делала. Я только пришла, чтобы принести горячей воды. Наверняка, это сделали раньше.
— Я ни на минуту не сомневалась, что вы тут не причем, Жозетта. Но я твердо намерена выяснить, кто это сделал.
Она выбежала из комнаты, истерически крича:
— Я не делала этого. Это не я, не я.
А я стояла в своей комнате, разглядывая испорченное платье. Потом пошла к гардеробу и вынула оттуда серое, в нежно-сиреневую полоску. Я только успела снять его с крючка, когда явилась Жозетта, драматически размахивая ножницами.
— Я узнала, кто это сделал, — объявила она. — Я пошла в классную комнату и нашла их… там, где она их положила. Посмотрите, мадемуазель, на них еще остались ворсинки бархата. Вот видите, крошки. Это от бархата.
Я тоже знала, я поняла это еще тогда, когда только увидела изуродованное платье. Женевьева. Но почему она это сделала? Неужели она так сильно ненавидела меня?
Я пошла в комнату Женевьевы. Она сидела на кровати, тупо глядя перед собой, а Нуну ходила взад и вперед и плакала.
— Зачем вы это сделали? — спросила я.
— Захотелось.
Нуну застыла, уставившись на нас.
— Вы ведете себя как ребенок. Разве вы не задумываетесь перед тем, как совершить какой-либо поступок?
— Задумываюсь. Я подумала и решила, что мне хочется это сделать, поэтому, когда вы пошли в галерею, я пошла за ножницами.
— А теперь вы об этом жалеете?
— Вовсе нет.
— А я жалею. У меня не так много нарядов.
— Вы могли бы носить его и изрезанное. Может, вам это пойдет. Я уверена, некоторым это понравится, — она начала безудержно смеяться, и я увидела, что она вот-вот разрыдается.
— Замолчите, — скомандовала я. — Вы ведете себя глупо.
— Отлично получилось. Вжик! Слышали бы вы, какой звук издают ножницы. Это было так красиво, — она продолжала хохотать; Нуну положила руку ей на плечо, но она тут же стряхнула ее.
Я ушла; было бесполезно пытаться урезонить ее в таком состоянии.
Ужин, которого я так ждала, прошел в неловкой обстановке. Я все время думала о Женевьеве, которая явилась к ужину мрачная и молчаливая. За едой она украдкой следила за мной, ожидая, когда я выдам ее отцу.
Я говорила мало, в основном о картинах и о замке, чувствуя, что навеваю на всех скуку и, несомненно, разочарую графа, который, наверное, хотел своим подтруниванием вызвать горячие возражения.
Когда трапеза закончилась, я была рада немедленно уйти в свою комнату. Мысленно я пыталась представить себе, что я теперь должна делать. Мне придется урезонивать Женевьеву; мне придется объяснять ей, такое поведение ни к чему хорошему не приведет.
Пока я размышляла об этом, в мою комнату вошла мадемуазель Дюбуа.
— Я должна поговорить с вами, — сказала она — Какое неприятное происшествие!
— Вы слышали о моем платье?
— Весь дом об этом знает. Жозетта побежала к дворецкому, а он пошел к графу. Мадемуазель Женевьева слишком много фокусничает.
— И значит… он знает.
Она посмотрела на меня хитрым взглядом:
— Да… он знает.
— А Женевьева?
— Она у себя в комнате, прячется за юбку Нуну. Она будет наказана, и поделом ей.
— Я не могу понять, почему она получает удовольствие от таких проделок.
— Баловство! Испорченность! Она ревнует, потому что вас приглашают на семейные ужины и граф так интересуется вами.
— Естественно, что его заинтересует судьба его картин.