Она захихикала:
— Я всегда была осторожна. Конечно, когда я приехала сюда, я не представляла, что это за дом. Граф… замок… это чудесно звучит. Но когда я услышала эти жуткие истории, я ужаснулась. Я была готова собрать вещи и уехать. Но потом я решила попробовать, хотя понимала, как это опасно. Такой человек, как граф, например…
— Я не думаю, что он может представлять для вас какую-либо опасность.
— Человек, чья жена умерла таким образом! Вы весьма наивны, мадемуазель Лоусон. По правде говоря, предыдущую должность мне пришлось оставить потому, что хозяин дома оказывал мне нежелательное внимание.
Она даже покраснела, стараясь представить себя кому-либо желанной, подумала я цинично. Я уверена, что все эти попытки совращения имели место только в ее воображении.
— Как вам не повезло, — сказала я.
— Когда я приехала сюда, я поняла, что учитывая репутацию графа, мне придется принять особые меры предосторожности. Вокруг него всегда скандалы.
— Скандалы возникают, когда есть те, кто их поднимает, — вставила я.
Она не нравилась мне по многим причинам: потому, что получала удовольствие от того, что другим плохо, потому что жеманно считала себя роковой женщиной; и беспричинно — из-за ее длинного носа, делавшего ее похожей на землеройку. Бедняга, она же не могла изменить свою внешность! Но в тот вечер на ее лице отражалась ее мелкая душа, и она вызывала во мне отвращение. Я говорила себе, что ненавижу тех, кто судит других.
Я была рада, когда она ушла. Мысли мои были заняты Женевьевой. Наши отношения потерпели полный крах, и я была разочарована. Потеря платья мало волновала меня по сравнению с начавшейся, как я чувствовала, потерей уверенности в себе. И, как ни странно, несмотря на этот дикий поступок, я ощутила новый прилив нежности к ней. Бедное дитя! Ей действительно не хватало ласки; она отчаянно пыталась привлечь к себе внимание. Мне пришло в голову, что в этом доме ее почти не понимали и не помогали — отец с презрением отверг ее, а няня безнадежно избаловала. Что-то нужно было предпринять — в этом я была убеждена. В своей жизни я не часто действовала импульсивно, но тогда я поступила именно так.
Я пошла к библиотеке и постучала в дверь. Ответа не последовало, поэтому я вошла и позвонила прислуге. Когда явился лакей, я попросила его передать графу, что хочу говорить с ним.
Только увидев удивление на лице лакея, я поняла всю глубину собственного безрассудства, но по-прежнему считала, что нужно срочно действовать, и все остальное мне было безразлично. После некоторого размышления, однако, мне захотелось, чтобы он вернулся и сказал, что господин занят, и встреча переносится на следующий день, но к моему удивлению, дверь открылась, и перед моим взором предстал граф.
— Мадемуазель, вы посылали за мной?
От его иронии я вся вспыхнула:
— Мне необходимо поговорить с вами, господин граф.
Он нахмурился:
— Я понимаю — эта безобразная выходка с платьем. Я должен извиниться за поведение своей дочери.
— Я пришла не за извинениями.
— Весьма благородно с вашей стороны.
— Конечно, я очень рассердилась, когда увидела платье.
— Естественно. Вам компенсируют ущерб, а Женевьева принесет извинения.
— Я не этого хочу.
Удивленное выражение на его лице вполне могло быть и маской. У меня снова возникло впечатление, что он знал, что происходило у меня в голове.
— Тогда вы, может быть, расскажете мне, зачем вы… вызвали меня?
— Я вас не вызывала. Я спросила, не могли бы вы прийти сюда.
— Что же, вот я здесь. За ужином вы были невозмутимы. Несомненно, из-за этого глупого происшествия, вы вели себя сдержанно, демонстрируя национальное хладнокровие и скрывая возмущение по отношению к моей дочери. Но теперь тайна всем известна и больше не нужно бояться, что вы кого-то обманываете. Итак, вы хотите что-то сказать мне?
— Я хотела поговорить о Женевьеве. Возможно, с моей стороны самонадеянно… — Я остановилась, ожидая, что он начнет разубеждать меня, но не дождалась.
— Пожалуйста, продолжайте, — вот и все, что он сказал.
— Я беспокоюсь за нее.
Он жестом пригласил меня сесть, а сам сел напротив. И когда он сидел, откинувшись, на своем стуле, глядя прямо на меня широко раскрытыми глазами, сложив руки так, что видно было нефритовую печатку на мизинце, я поверила всем слухам, которые ходили о нем. Орлиный нос, гордо посаженная голова, загадочный изгиб губ и непостижимое выражение глаз говорили о том, что передо мной человек, рожденный властвовать, человек, не сомневающийся в данном ему свыше праве идти своим путем и вполне способный сметать что угодно или кого угодно со своей дороги.
— Да, господин граф, — продолжала я, — я беспокоюсь за вашу дочь. Как вы думаете, почему она это сделала?
— Она, несомненно, это объяснит.
— Как она может? Она сама этого не знает. Она пережила суровое испытание.
Мне показалось, или он действительно немного насторожился?
— О каком испытании вы говорите? — спросил он.
— Я имею в виду… смерть ее матери.
Взгляд его был жестким, беспощадным, надменным.
— Это было несколько лет назад.
— Но это она нашла ее мертвой.
— Я вижу, вы хорошо осведомлены о семейной истории.
Я резко поднялась. И шагнула к нему. Он тоже немедленно встал — он был значительно выше меня, хотя и мой рост не маленький — и смотрел на меня сверху вниз. Я пыталась понять выражение его глубоко посаженных глаз.
— Она одинока, — сказала я. — Неужели вы этого не видите? Пожалуйста, не будьте с ней так суровы. Если бы вы были добрее к ней… Если бы только…
Он больше не смотрел на меня; на его лице появилось утомленное выражение.
— Но, мадемуазель Лоусон, — сказал он, — я считал, что вы приехали реставрировать наши картины, а не наши души.
Я поняла, что проиграла.
— Извините. Мне не следовало приходить. Мне следовало знать, что это бесполезно.
Он пошел к двери, открыл ее, и когда я выходила, слегка поклонился.
Я вернулась в свою комнату, недоумевая, как я решилась на этот поступок.
На следующее утро, как обычно, я пошла в галерею, ожидая вызова графа, потому что была уверена, что такое вмешательство в его дела не останется безнаказанным. Ночью я часто просыпалась и вспоминала эту сцену, искажая ее в своем воспаленном воображении до такой степени, что казалось, будто сам дьявол сидел в кресле напротив и смотрел на меня из-под тяжелых век.
Обед принесли, как обычно. Пока я ела, пришла Нуну. Она выглядела очень старой и усталой, и я догадалась, что она не спала этой ночью.
— Господин граф все утро провел в классной комнате, — выпалила она — Ума не приложу, что это значит. Он просмотрел все ее тетради и задавал разные вопросы. Бедная Женевьева почти в истерике от ужаса, — она с испугом посмотрела на меня и добавила — Это так не похоже на него. Но он спрашивал и одно, и другое, и третье, и сказал, что она ничего не знает. Бедная мадемуазель Дюбуа в полуобморочном состоянии.
— Несомненно, он понял, что пора обратить внимание на свою дочь.
— Я не знаю, что это значит, мисс. А хотела бы знать.
Я пошла на прогулку, выбрав дорогу, которая не вела ни к дому Бастидов, ни в городок. У меня не было желания никого видеть; просто хотелось побыть одной, чтобы подумать о Женевьеве и ее отце.
Когда я вернулась в замок, Нуну ждала меня в моей комнате.
— Мадемуазель Дюбуа уехала, — объявила она.
— Что? — вскричала я.
— Господин граф просто выдал ей жалованье вместо предупреждения об увольнении.
Я была потрясена:
— О… бедняжка! Куда она поедет? По-моему, это так… жестоко.
— Граф быстро принимает решения, — сказала Нуну, — а затем действует.
— Видимо, теперь будет новая гувернантка.
— Я не знаю, что будет, мисс.
— А Женевьева, что она?
— Она никогда не уважала мадемуазель Дюбуа… и по правде говоря, я тоже. Но все же она боится.
После ухода Нуну я сидела в своей комнате и пыталась представить, что за этим последует. И что станет со мной? Он не мог сказать, что я не справляюсь с работой. Реставрация продвигается весьма удовлетворительно, но случается так, что увольняют за другие грехи. В первую очередь, за дерзость. А я осмелилась вызвать его в его собственную библиотеку, чтобы покритиковать его за обращение с дочерью. Теперь, когда я обрела спокойствие духа, я была вынуждена признать, что граф вправе отказаться от моих услуг. Что касается картин, то он вполне может найти мне замену. Одним словом, я вовсе не была незаменимой.
И потом, конечно, это происшествие с платьем. Я была пострадавшей стороной, но каждый раз при виде меня он будет вспоминать о поступке своей дочери и о том, что я слишком глубоко проникла в семейные тайны.
Женевьева пришла в мою комнату и угрюмо произнесла слова извинения, которое, я знала, было неискренним. Я была слишком подавлена, чтобы беседовать с ней.
Когда я складывала свои вещи перед сном, я захотела найти злополучное платье, которое бросила в гардероб, но его там не оказалось. Я удивилась и подумала, что его, вероятно, забрала Женевьева, но решила об этом умолчать.
Я работала в галерее, когда за мной прислали.
— Господин граф ожидает вас в библиотеке, мадемуазель Лоусон.
— Очень хорошо, — сказала я. — Я приду через несколько минут.
Я задумчиво посмотрела на кисть, которой работала. Теперь моя очередь, подумала я.
Дверь закрылась, и я дала себе несколько секунд на то, чтобы успокоиться. Что бы ни происходило, я должна изображать равнодушие. Во всяком случае, у него нет повода упрекнуть меня в некомпетентности.
Я собралась с духом и направилась в библиотеку. Руки я засунула в карманы коричневого халата, что был на мне, опасаясь, что они будут дрожать и выдадут мое волнение. Сердце мое бешено колотилось и это, несомненно, было заметно. Мне оставалось только радоваться, что моя упругая матовая кожа не имела обыкновения краснеть, однако глаза, видимо, блестели больше обычного.