— Ему не нравится это занятие?
— Он всегда был в Париже… или где-нибудь еще. Он никогда раньше не был здесь так долго. И слуги об этом говорят, я слышала. Все с тех пор, как произошел тот несчастный случай.
— Правда? — сказала я, стараясь выглядеть равнодушной.
Возможно, язвительно отметила я про себя, это все из-за Клод.
Все разговоры и мысли мои были сосредоточены на ярмарке; я была в восторге от того, что Женевьева разделяла мое волнение.
— Эта ярмарка, — говорила я, — будет самой успешной из всех.
— Да, мисс. У нас никогда раньше не продавались кружки с именами детей. Деньги, которые мы соберем, пойдут на нужды монастыря. Я скажу настоятельнице, что это все ваша заслуга.
— Цыплят по осени считают, — напомнила я ей.
Она улыбнулась мне, решив, видимо, про себя, что я опять изображаю гувернантку.
Однажды, когда мы возвращались с верховой прогулки, мне пришла в голову мысль устроить распродажу около рва, окружавшего замок. Я никогда раньше не осматривала его, поэтому мы вместе спустились туда. Трава там была зеленой и мягкой; я предложила поставить прилавки именно там — это было бы весьма оригинально.
Женевьева одобрила идею:
— В этот раз все должно быть по-другому, мисс. Мы никогда раньше не устраивали ярмарку около рва, конечно, место это идеальное. Как здесь тепло!
— Оно защищено от всех ветров, — сказала я, — вы представляете, как будут выглядеть прилавки на фоне серых стен?
— Уверена, это будет здорово. Устроим все здесь. Вы чувствуете замкнутость этого места, мисс?
Я поняла, о чем она говорила. Здесь было так тихо, а серые стены замка отсюда выглядели совершенно неприступными.
Мы обошли вокруг замка, и я стала раздумывать о том, не была ли идея проведения ярмарки на неровной земле высохшего рва поспешной, при том, что имелась вполне пригодная для этой цели лужайка, как вдруг я заметила крест. От торчал прямо из земли у самой гранитной стены, и я показала его Женевьеве.
Она опустилась на колени и стала рассматривать его.
— На нем что-то написано, — сказала она. Я нагнулась и стала всматриваться.
— Фидель, 1747 год. Это могила, — добавила я, — могила собаки.
Женевьева посмотрела на меня:
— Столько лет! Подумать только!
— Я думаю, что это собака, которая изображена на миниатюре.
— Да, да, на той, что папа подарил вам на Рождество. Фидель! Какое хорошее имя.
— Его хозяйка, наверное, очень любила его, если похоронила его вот так… с крестом, на котором написаны имя и дата.
Женевьева кивнула.
— Знаете, — сказала она, — теперь все выглядит по-другому. Из-за этого ров теперь стал похож на кладбище. Вряд ли будет приятно проводить ярмарку здесь, где похоронен бедный Фидель.
Я согласилась:
— К тому же, мы можем пострадать: в этой высокой траве полно кусачих насекомых.
Мы вошли в замок, и когда его стены сомкнулись вокруг нас, Женевьева произнесла:
— И все же я рада, что мы нашли могилу несчастного Фиделя.
— Да, — сказала я, — я тоже.
Ярмарочный день выдался жарким и солнечным. На одной из лужаек раскинулись шатры, и рано утром хозяева прилавков разложили там свои изделия. Женевьева помогала мне сделать наш прилавок веселым и ярким; она расстелила белую скатерть и с большим вкусом украсила ее листьями, а на скатерти мы расставили нашу расписную посуду. Надо признать, выглядела она очаровательно, и я втайне согласилась с Женевьевой, что наш прилавок был самым замечательным. Мадам Латьер из кондитерской предлагала прохладительные напитки; среди товаров было много изделий ручной работы; продавались цветы из близлежащих садов; предлагали много пирогов, овощей, украшений и драгоценностей. Женевьева рассказала мне, что нашей конкуренткой будет Клод: она будет продавать что-то из своей одежды, а у нее полные шкафы платьев; конечно, всем захочется купить платья у нее, потому что они из Парижа.
Местные музыканты под руководством Армана Бастида с его скрипкой будут играть весь день, а когда наступят сумерки, начнутся танцы.
Я, конечно, гордилась своими кружками, и первыми нашими покупателями были дети Бастидов. Они завизжали от восторга, увидев свои имена, словно они оказались там случайно; у меня были еще простые кружки, на которых можно было написать любое имя, которого не было на уже готовых, поэтому я была очень занята.
Ярмарку открыл граф — это само по себе придало особый колорит событию — мне не раз сказали, что он впервые за многие годы присутствует на ярмарке: «Со времени смерти графини не был ни разу». Кто-то сказал, что это показательно. Это означает, что жизнь в замке должна войти в нормальное русло.
Нуну подошла и настойчиво попросила написать на кружке ее имя. Я работала под голубым тентом, раскинувшимся над нашим прилавком; жаркое солнце, запах цветов, гомон голосов и смех вселяли в меня ощущение счастья.
Подошел граф и стал наблюдать, как я работаю.
Женевьева сказала:
— У нее здорово получается, правда, папа? И быстро. Вам тоже нужна кружка с вашим именем.
— Конечно нужна, — согласился он.
— Но здесь пет кружки с вашим именем. Вы не писали имя «Лотер», мисс?
— Нет, я не думала, что такая потребуется.
— Вот в этом вы ошиблись, мадемуазель Лоусон.
— Да, — радостно согласилась Женевьева, будто она, так же, как и ее отец, получила удовольствие от того, что я могу ошибиться. — В этом вы ошиблись.
— Этот промах легко исправить, если заказ серьезен, — возразила я.
— Очень серьезен.
Пока я выбирала, нерасписанную кружку, он наклонился над прилавком.
— Вы предпочитаете какой-то определенный цвет?
Пожалуйста, выберите для меня сами. Я уверен в вашем безукоризненном вкусе.
Я пристально посмотрела на него:
— Думаю, лиловый, лиловый с золотом.
— Королевские цвета? — спросил он.
— Весьма подходят вам, — ответила я ему в том же духе.
Пока я расписывала кружку для графа, вокруг собралась небольшая толпа. Наблюдавшие за моей работой перешептывались.
Я чувствовала себя так, словно голубой зонтик заслонил собой все неприятное. Да, определенно, я была счастлива в тот день.
Имя его я написала королевским лиловым цветом с золотыми вкраплениями.
Из толпы наблюдавших раздались возгласы восхищения и моя рука под его именем сама вывела золотые геральдические лилии.
— Вот, — сказала я. — Устраивает?
— Вы должны заплатить за нее, папа.
— Пусть мадемуазель Лоусон назовет цену.
— Немного дороже остальных, как вы думаете, мисс, это же особая кружка.
— Намного дороже, я считаю.
— Я в вашей власти.
Когда граф опустил плату в банку, подставленную Женевьевой, раздались удивительные возгласы: наше пожертвование на монастырь, очевидно, будет самым значительным.
Женевьева порозовела от удовольствия. Она была почти так же счастлива, как и я.
Когда граф отошел, я увидела около прилавка Жан-Пьера.
— Мне тоже кружку, — сказал он, — и тоже с геральдическими лилиями.
— Пожалуйста, распишите ему, мисс, — попросила сияющая Женевьева.
И я расписала.
Потом все стали просить расписать кружки геральдическими лилиями, приносили даже те, которые были уже проданы.
— За лилии дороже, — торжествующе вскричала Женевьева.
Я расписывала, Женевьева вся раскраснелась от удовольствия, а Жан-Пьер стоял рядом и улыбался.
Это был полный триумф. За свои кружки мы заработали гораздо больше, чем другие. Все только о них и говорили.
С наступлением сумерек заиграли музыканты, на лужайке начались танцы, некоторые танцевали в холле.
Женевьева сказала мне, что такой ярмарки еще никогда не было.
Граф исчез. В его обязанности входило только присутствие на ярмарке; Филипп и Клод тоже ушли; я поймала себя на том, что тоскливым взором искала графа, в надежде, что он вернется.
Около меня оказался Жан-Пьер:
— Ну, что вы думаете о наших скромных сельских развлечениях?
— Они очень похожи на те сельские развлечения, которые я знала всю свою жизнь.
— Я рад. Потанцуем?
— С удовольствием.
— Пойдемте на лужайку! Здесь слишком жарко Гораздо приятнее танцевать при свете звезд.
Он взял меня за руку и повел в медленном, навевающим мечты вальсе, который заиграли музыканты.
— Вам интересна здешняя жизнь, — сказал он, губы его были так близко от моего уха, что он, казалось, шептал — Но вы не можете остаться здесь навсегда. У вас свой дом…
— У меня нет своего дома. Осталась только кузина Джейн.
— Мне не нравится кузина Джейн.
— Почему?
— Потому что она не нравится вам. Я понял это по вашему голосу.
— Неужели я настолько выдаю свои чувства?
— Я немного понимаю вас. И надеюсь понять вас еще больше, мы ведь добрые друзья, не так ли?
— Надеюсь.
— Мы очень счастливы… я и вся наша семья…что вы считаете нас своими друзьями. Скажите, что вы станете делать, когда работа в замке кончится?
— Конечно, я уеду. Но она еще не закончена.
— Вами довольны… там, в замке. Это ясно. Господин граф сегодня выглядел так, будто он одобряет… вас.
— Да, я думаю, он доволен. Я тешу себя мыслью, что хорошо поработала над его картинами.
Он кивнул.
— Вы не должны уезжать от нас, Даллас, — сказал он. — Вы должны остаться с нами. Мы не будем счастливы, если вы уедете… никто из нас. Особенно я.
— Вы так добры…
— Я всегда буду добр к вам… всю нашу жизнь. Я никогда больше не буду счастлив, если вы уедете. Я прошу вас остаться здесь навсегда… со мной.
— Жан-Пьер!
— Я прошу вас выйти за меня замуж. Я хочу, чтобы вы сказали мне, что никогда не уедете от меня… от нас. Вы должны жить здесь. Разве вы не понимаете этого, Даллас?
Я остановилась, а он, взяв меня за руку, увлек в тень деревьев.
— Это невозможно, — сказала я.
— Почему? Скажите, почему?
— Вы нравитесь мне… Я никогда не забуду вашу доброту, когда впервые я пришла к вам…