Улыбнувшись почти с извиняющимся видом, она удалилась.
Она хотела, чтобы я непременно уехала. Это очевидно. Была ли она уязвлена тем, что часть внимания, на которое она претендовала, граф уделял мне? Возможно. Но была ли она искренне обеспокоена судьбой Женевьевы? Положение было действительно весьма серьезным. Может быть, все же я относилась к ней с предубеждением?
Я попыталась продолжить работу, но не могла сосредоточиться. Не совершаю ли я глупость, отклоняя предложение, которое могло резко изменить мою жизнь, принести славу, известность, ради… ради чего?
Вскоре я убедилась в том, что Клод действительно заботилась о благе Женевьевы. Я слышала ее разговор с Жан-Пьером в той самой роще, где произошел несчастный случай с графом. Случилось так, что я ездила проведать Габриэль и, возвращаясь в замок короткой дорогой через рощу, услышала голоса. Я не знала, о чем они говорили, и удивилась такой встрече. Потом мне пришло в голову, что встреча могла быть случайной, и Клод решила воспользоваться возможностью, чтобы высказать Жан-Пьеру свое неодобрение в отношении дружбы с Женевьевой.
В конце концов, это не мое дело, и я быстро свернула с дороги. Объехав рощу по опушке, я вернулась в замок. Но эта встреча утвердила меня в мысли, что Клод действительно беспокоилась о Женевьеве. А я-то в гордыне своей считала, что главным ее мотивом была ревность из-за явного интереса графа ко мне!
Я постаралась выбросить из головы все эти тревожные мысли и сосредоточиться на работе. Я постепенно очищала роспись, и вот она передо мною — дама в изумрудах; несмотря на то, что они потеряли свой цвет, я поняла, что это изумруды по виду украшений, таких же, что и на первой восстановленной мною картине. То же лицо — та самая женщина, что была любовницей Людовика XV, и с которой началась история с изумрудами. Эта картина была очень похожа на ту, первую, но здесь она была в синем бархатном платье, а там — в красном, и на этой картине у ее ног был изображен спаниель. И весьма интригующая надпись: «Не забудь меня». Собака, казалось, лежит в стеклянном гробу, а рядом с ней изображено еще что-то. И когда я обнаружила этот фрагмент, я так разволновалась, что почти забыла свои собственные сомнения.
Рядом с собакой в стеклянном гробу лежало нечто, похожее на ключ, конец которого был украшен геральдическими лилиями.
За всем этим явно что-то скрывалось, потому что надпись, ящик, в котором находилась собака, и ключ, — если это было ключом, — не были частью более поздней росписи: эти изображения нанесены на оригинальный портрет женщины с собакой, рукою явно не слишком искушенной в живописи.
Как только граф вернется в замок, я непременно должна показать ему это.
Чем больше я думала о дополнительном фрагменте стенной росписи, тем более значительным он мне представлялся. Я старалась сосредоточиться в основном на этом — прочие мысли навевали тоску. Женевьева избегала меня. Каждый день она выезжала верхом одна, и никто ей не препятствовал. Нуну заперлась у себя в комнате, перечитывая, как мне показалось, ранние дневники в тщетной попытке вернуть к жизни те мирные дни, когда у нее была более приятная воспитанница.
Я беспокоилась за Женевьеву, вполне допуская мысль, что Клод права и в нынешней ситуации есть и моя вина.
Я вспомнила нашу первую с ней встречу, вспомнила, как она заперла меня в каменном мешке, как еще до этого она пообещала познакомить меня со своей матерью, и повела меня к ее могиле, а там объявила, что мать была убита… ее собственным отцом.
Наверное, именно эти воспоминания привели меня на кладбище де ла Таллей.
Я пошла к могиле Франсуазы, еще раз прочла ее имя на странице раскрытой мраморной книги, а потом стала искать могилу дамы с портрета. Она должна была находиться там.
Ее имени я не знала, знала лишь то, что она была графиней де ла Талль, но так как в юности она была любовницей Людовика XV, я догадалась, что дата ее смерти должна приходиться примерно на вторую половину восемнадцатого столетия. Вскоре я обнаружила могилу некоей Марии-Луизы де ла Талль, скончавшейся в 1761 году. Несомненно, это и была дама с портрета, и когда я подходила к украшенному скульптурами склепу, моя нога наткнулась на что-то. Я посмотрела вниз и не поверила собственным глазам: внизу я увидела крест, похожий на тот, что ранее обнаружила в крепостном рву. Я наклонилась и увидела обозначенную на кресте дату. И буквы. Я встала на колени и прочла: «Фидель, 1790».
То же имя! Только дата другая. Собаку похоронили во рву в 1747 году. У этой собаки было то же имя, но другая дата смерти. Этот Фидель умер, когда мятежники штурмовали замок, и молодой графине пришлось бежать, спасая не только свою жизнь, но и жизнь еще неродившегося младенца.
Несомненно, в этом была какая-то тайна! Я поняла это, стоя там. Тот, кто рисовал вокруг собаки ящик, похожий на гроб, и писал слова «Не забудь меня» на картине, пытался всем этим что-то сказать. Но что?
Итак, на кладбище я наткнулась на вторую могилу Фиделя, и дата смерти должна означать что-то важное. Я опять опустилась на колени и стала внимательно рассматривать крест. Под именем Фиделя и датой были начертаны еще какие-то слова.
«Не забудь»… разобрала я, и сердце мое заколотилось от волнения, поскольку надпись была такой же, как и на картине.
«Не забудь меня». Что это могло значить?
Только в одном я была уверена: я буду продолжать поиски, потому что я уже поняла, что это место не было могилой, в которой любящая хозяйка похоронила свою собаку. Могила собаки была одна — та, что во рву. Кто-то, живший в тысяча семьсот девяностом году — том роковом и знаменательном для всех французов году — пытался послать весточку в будущее.
Это была трудная загадка и я твердо решила ее разгадать.
Я поднялась на ноги и пошла с кладбища через рощицу к садам. Там был сарайчик, где хранился садовый инвентарь, я нашла в нем лопату и вернулась на кладбище.
Когда я опять проходила через рощицу, у меня возникло неприятное чувство, что за мной следят. Я остановилась. Вокруг царила тишина, только птица, пролетая над моей головой, задела ветви деревьев.
— Здесь кто-нибудь есть? — позвала я.
Ответа не последовало. Какая же я глупая. Просто нервы сдают. Копаюсь в прошлом, и от этого разыгрывается воображение. Сильно же я изменилась с тех пор, как приехала в замок. Когда-то я была здравомыслящей девушкой. А теперь способна на самый безумный поступок…
Что обо мне подумают, если увидят, что я собираюсь копаться на кладбище?
Тогда мне придется объясняться. Но мне этого вовсе не хотелось. Я собиралась представить результаты моего замечательного открытия графу. Дойдя до креста, я опасливо огляделась. Никого поблизости не было, но для того, кто мог красться за мной через рощу, не представило бы труда спрятаться в одном из склепов.
Я начала копать.
Шкатулка была совсем близко от поверхности, и я сразу увидела, что она недостаточно велика, чтобы содержать останки собаки. Я подняла ее и стерла с нее грязь. Шкатулка была металлическая, и на ней были написаны те же слова, что и на кресте. «1790. Не забудь тех, кто был забыт».
Открыть коробочку было трудно — она заржавела. Но вскоре мои усилия увенчались успехом, и то, что находилось внутри, соответствовало моим ожиданиям.
Я догадалась, что на настенной росписи я открыла послание, намеренно оставленное там. Потому что здесь, в этой шкатулке, находился ключ, изображенный на картине рядом с собакой. На одном его конце были геральдические лилии.
Теперь оставалось найти замок к этому ключу, и тогда я узнаю, что хотел сказать тот, кто оставил это послание. Это была ниточка, тянущаяся в прошлое — самое замечательное открытие, которое когда-либо сделали я или мой отец. Я просто жаждала поведать о нем кому-нибудь. Не кому-нибудь, конечно… а графу.
Я посмотрела на ключ, лежавший в моей руке. Где-то должен быть замок к нему. Я должна найти его.
Я осторожно положила ключ в карман. Шкатулку закрыла и снова закопала. Через несколько дней и видно не будет, что землю здесь кто-то потревожил.
Вернувшись к сарайчику, я аккуратно поставила лопату на место. Потом пошла в замок, к себе в комнату. И пока я не дошла до нее и не закрыла за собой дверь, я не могла избавиться от ощущения, что за мной упорно следят чьи-то глаза.
То были жаркие дни. Граф все еще был в Париже, а я к этому времени уже расчистила настенную роспись и теперь занималась ее реставрацией, на что уйдет не слишком много времени. Когда же реставрация росписи и нескольких картин в галерее будет закончена, у меня уже не будет повода задерживаться здесь. Будь я умнее, мне бы следовало сказать Клод, что я принимаю ее предложение.
Близилось время сбора урожая. Очень скоро придет день, когда виноградари будут трудиться с самого раннего утра до поздней ночи.
У меня было предчувствие, будто мы приближаемся к точке наивысшего накала событий, и когда сбор урожая закончится, с ним закончится и этот этап моей жизни. Куда бы я ни ходила, ключ был всегда при мне в кармане одной из нижних юбок. Этот карман был потайной — туда я прятала все, что боялась потерять, потому что он застегивался так, что спрятанные там вещи никак не могли выпасть.
Я много размышляла о странном ключе, и пришла к заключению, что если я найду замок, который им закрывался, я обнаружу изумруды. Все указывало на это. Гроб был нарисован на картине поверх собаки в 1790 году — в том самом году, когда бунтовщики штурмовали замок. Я была уверена, что изумруды забрали из укрепленной комнаты и спрятали в каком-то потайном месте в замке. Этот ключ принадлежал графу, и я не имела права держать его у себя; но я не хотела отдавать его больше никому, и собиралась вместе с графом заняться поисками замка, к которому подходил ключ.
Не скрою: у меня было страстное желание найти замок самой. А потом дождаться его возвращения и сказать: «Вот ваши изумруды».
Они не могли находиться в какой-нибудь шкатулке. Ее давно бы уже обнаружили. Должно быть, это шкаф, сейф — такое надежно укрытое место, которое не смогли найти даже за столетие.