— Но ваша работа, должно быть, гораздо интереснее. Как вам понравился замок?
— Я там совсем недавно.
— Вам предстоит увлекательная работа?
— Я еще не знаю, буду ли я ее выполнять. Все зависит от…
— От господина графа, естественно. — Она посмотрела на меня и покачала головой. — Это человек тяжелого нрава.
— Он непредсказуем?
Она пожала плечами.
— Он ожидал, что приедет мужчина. Мы все так считали. Слуги говорили, что приедет англичанин. В Гейяре быстро распространяются слухи. По крайней мере, мы не умеем держать язык за зубами. Мой сын говорит, что я слишком много болтаю. Он, бедняга, не отличается разговорчивостью. Смерть жены изменила его, мадемуазель, это очень печально.
Она прислушалась, и я тоже услышала топот конских копыт. На ее лице появилась гордая улыбка, и оно неуловимо изменилось. — Это, — сказала она, — Жан-Пьер.
Через несколько минут он появился в дверях. Среднего роста, светло-каштановые волосы — видимо, выгоревшие на солнце; когда он улыбался, темные его глаза превращались в щелочки, загорелое лицо имело оттенок темной меди. Было видно, что это человек необыкновенной жизненной силы.
— Жан-Пьер! — сказала женщина. — Это мадемуазель из замка.
Он подошел ко мне, улыбаясь так, будто, как и остальные члены семьи, он был счастлив видеть меня и церемонно поклонился.
— Добро пожаловать в Гейяр, мадемуазель. Очень любезно с вашей стороны навестить нас.
— Это вышло случайно. Ваш младший брат и сестра увидели меня, когда я проходила мимо и пригласили зайти.
— Вот и отлично! Я надеюсь, что это не последний визит. — Он подтянул стул и сел. — Как вам понравился замок?
— Это великолепный образец архитектуры пятнадцатого века. У меня пока еще не было возможности изучить его, но я считаю, что он похож на замки Ланже и Лош.
Он засмеялся.
— Клянусь богом, мадемуазель. Вы знаете о сокровищах нашей страны больше, чем мы, ее жители.
— Вы заблуждаетесь, но чем больше узнаешь, тем больше понимаешь, как много предстоит еще узнать. Для меня это — картины и памятники архитектуры, для вас… виноградная лоза.
Жан-Пьер засмеялся. Смех его был непринужденным и потому приятным. — Невозможно сравнивать: Духовное и материальное!
— Как это должно быть интересно — я уже говорила об этом мадам Бастид — сажать лозу, выращивать виноград, ухаживать за ним, а потом превращать его в вино.
— Это рискованное дело, — сказал Жан-Пьер.
— Как и любое другое.
— Вы даже не представляете, мадемуазель, какие страдания выпадают на нашу долю. Не померзнут ли побеги? Не будут ли ягоды слишком кислыми из-за холодного лета? Каждый день приходится проверять лозу на плесень, на черную гниль, на различных насекомых, которые грозят испортить урожай винограда. Мы спокойны только тогда, когда урожай собран — и нужно видеть, как мы тогда радуемся.
— Надеюсь, что увижу.
Он удивился. — Вы уже начали работу в замке, мадемуазель?
— Еще нет. Меня еще не приняли. Мне придется подождать…
— Решения господина графа, — вставила мадам Бастид.
— Это естественно, — сказала я, движимая необъяснимым желанием защитить его. — Ведь могут сказать, что я явилась под фальшивым предлогом. Ждали моего отца, а я не сказала им, что он умер и что я продолжаю выполнять его заказы. Все зависит от господина графа.
— У нас всегда все зависит от господина графа, — покорно согласилась мадам Бастид.
— Что, — добавил Жан-Пьер со своей лучезарной улыбкой, — мадемуазель сочтет естественным, потому что замок принадлежит ему, как и картины, над которыми она собирается работать, и виноградники… в некотором смысле мы все принадлежим ему.
— Ты так говоришь, будто мы живем в дореволюционное время, — проворчала мадам Бастид.
Жан-Пьер смотрел на меня.
— Здесь, мадемуазель, с тех пор немногое изменилось. Замок служит защитой городу и его окрестностям так же, как и на протяжении веков. Он сохранил свой древний дух, и мы, чьи предки зависели от щедрот его владельцев, продолжаем надеяться на них. В Гейяр мало что изменилось. Так считает господин граф де ла Талль, и так оно и есть.
— У меня такое чувство, что его не очень-то любят те, кто от него зависит.
— Наверное, только те, кому нравится быть зависимым, любят своих патронов. Независимые всегда поднимают бунт.
Я была немного заинтригована этой беседой. В этой семье отношение к графу было совершенно определенное, но мне все больше и больше хотелось узнать все, что возможно о человеке, от которого зависела и моя судьба. Поэтому я сказала:
— Ну, меня пока все терпят — в ожидании его возвращения.
— Месье Филипп не осмелился бы принять решение, из боязни оскорбить графа, — сказал Жан-Пьер.
— Он так боится своего кузена?
— Он просто трепещет перед ним. Если граф не женится, Филипп будет наследником, потому что де ла Талли следуют давней традиции французских королей и Салические законы, которым следовали Валуа и Бурбоны, имеют такую же силу и для них. Но, как и все остальное, это во власти графа. До тех пор, пока наследование идет по мужской линии, он может заменить своего кузена на любого другого родственника. Иногда мне кажется, Гейяр можно принять за Версаль времен Людовика XIV.
— Мне представляется, что граф довольно молод… по крайней мере, не стар. Почему бы ему не жениться снова?
— Говорят, ему отвратительна сама мысль об этом.
— Мне казалось, что мужчина из фамильной гордости хотел бы иметь сына — а он, несомненно, гордый человек.
— Самый гордый человек во Франции.
В этот момент вернулись дети с Габриэль и их отцом Арманом. Габриэль Бастид была поразительно хороша. Она была темноволоса, как и остальные члены семьи, но глаза ее были не карими, а ярко-синими, и из-за этих глаз она была почти красавицей. Кроткое выражение лица говорило о том, что она гораздо застенчивее, чем ее брат Жан-Пьер.
Я как раз объясняла им, что мать моя была француженкой, поэтому я бегло говорю на их языке, когда неожиданно зазвонил колокольчик.
— Это горничная зовет детей на полдник, — объяснила мадам Бастид.
— Я сейчас ухожу, — сказала я. — Было очень приятно познакомиться. Надеюсь, мы еще встретимся с вами.
Но мадам Бастид и слышать не желала о моем уходе. Я должна остаться и попробовать их знаменитые вина.
Подали булочки с шоколадом — для детей, а для нас — печенье и вино. Мы говорили о виноградарстве, живописи и местных достопримечательностях. Мне советовали непременно посетить церковь и старинную ратушу, а самое главное, не забывать семейство Бастидов. Я должна заглядывать к ним всякий раз, проходя мимо. И Жан-Пьер, и его отец — который был весьма молчалив — будут счастливы показать мне все, что я пожелаю увидеть.
Затем детей отправили играть, и мы вновь заговорили о замке. Возможно, из-за вина — к которому я, конечно, была непривычна, особенно в это время дня — я стала менее сдержанной, чем обычно.
— Женевьева — странная девочка. Совсем не похожа на ваших внуков. Они такие непринужденные, естественные, нормальные, счастливые дети. Возможно, виной тому замок — не лучшее место для воспитания ребенка — Я говорила беззаботно, не волнуясь о последствиях. Мне нужно было узнать побольше о замке, и более всего — о графе.
— Бедный ребенок! — сказала мадам Бастид.
— Да, — продолжала я, — но со дня смерти ее матери прошло три года, и для ребенка это достаточное время, чтобы прийти в себя.
Наступило молчание, затем Жан-Пьер сказал:
— Если мадемуазель Лоусон останется в замке, она скоро все узнает, — Он повернулся ко мне: — Графиня умерла от слишком большой дозы опия.
Я вспомнила девочку на кладбище и неожиданно у меня вырвалось:
— Неужели это убийство?
— Они сказали, что это самоубийство, — уточнил Жан-Пьер.
— Ах, — вмешалась в разговор мадам Бастид, — графиня была такой красивой женщиной.
После этого она вернулась к теме виноградников. Мы поговорили о большом бедствии, которое постигло виноградные плантации Франции несколько лет назад. Тогда лозу поразила виноградная вошь, и Жан-Пьер, весь во власти своего увлечения, заставлял каждого сопереживать ему, когда говорил об этом. Я вообразила весь ужас виноградарей, обнаруживших эту вошь, понимала всю остроту их трагедии, когда решался вопрос о возможном затоплении виноградников.
— Эпидемия охватила всю Францию, — сказал он. — Это было больше десяти лет назад. Так, отец?
Арман кивнул.
— Прежнего процветания удалось достичь не скоро, но надо сказать, Гейяр пострадал меньше других.
Когда я поднялась, чтобы уйти, Жан-Пьер изъявил желание проводить меня. Хотя опасности заблудиться не было, я была рада его компании, сочтя Бастидов людьми в высшей степени приятными и дружелюбными — эти качества я уже научилась ценить. Мне пришло в голову, что в их обществе я сама стала другим человеком — отнюдь не такой холодной и самоуверенной женщиной, какой я предстала перед обитателями замка. Я была словно хамелеон, изменяющий окраску в зависимости от пейзажа. Но это происходило не намеренно и было совершенно естественно. Никогда раньше я не отдавала себе отчет в том, что обычно бессознательно надевала на себя защитную броню, но было очень приятно находиться среди людей, в обществе которых я в ней не нуждалась.
По дороге к замку я решилась спросить:
— Этот граф… он действительно такой ужасный?
— Он очень властный человек… как все истинные аристократы. Его слово — закон.
— В его жизни была трагедия.
— Вы, кажется, сочувствуете ему. Но когда вы с ним встретитесь, поймете, что он меньше всего нуждается в жалости.
— Вы говорили, что смерть его жены сочли самоубийством, — начала я.
Он быстро перебил меня:
— Нам не свойственно обсуждать такие вещи.
— Но…
— Но мы о них не забываем, — добавил он.
Впереди появился замок, огромный и неприступный. Я подумала обо всех мрачных тайнах, что скрывали его стены, и невольно содрогнулась.