Сбывшийся сон
…Мне кватернионы даже снились. Расскажу про свой сон, случившийся глубокой осенью 1973 г. Он был вызван яркими первыми впечатлениями о работе и первым полученным мной заданием, естественно, с использованием кватернионов.
На первом обсуждении в отделе прошедших летно-конструкторских испытаний я услышал примерно следующее: «Как вы все знаете из сообщения ТАСС, “все системы корабля функционировали нормально”. Особенно нормально работала твоя, Иванов, система! Вставай, изволь объясниться!..» Тогда почти о каждом запуске делалось сообщение ТАСС.
Итак, сон. Запустили корабль (как у нас говорили, «изделие»), появились кое-какие сбои, неполадки, собрались разработчики для обсуждения ситуации. Начальник отдела говорит, что одну важную систему не удалось включить. Что делать? Предлагаются разные варианты, но оказывается, их уже пробовали. Выход один: лететь и приводить ее в работоспособное состояние на месте. И встает вопрос: кому лететь? Успеваю первым выкрикнуть: «Я!» Начальник отдела соглашается, но предупреждает: «Имей в виду: это будет секретный полет, ты садишься в корабль, летишь, выполняешь необходимое и возвращаешься обратно. Никаких сообщений не будет. Никто, кроме причастных, никогда об этом не узнает». Соглашаюсь, разумеется. Сажают меня в корабль. Старт. Начинается выведение корабля на орбиту. Чувствую, перегрузки на грудь давят. Во сне, конечно. И вот невесомость! Яркий был сон. Запомнился на всю жизнь. И через много лет, почти через четверть века, когда состоялся мой первый полет, мы выходим на орбиту, и я… вспоминаю тот сон! Для космонавта переход к невесомости физически ощущается – помните, в первом классе на уроках физкультуры мы делали на матах кувырок вперед и кувырок назад? – именно как кувырок, вперед или назад. И я вспоминаю, что однажды уже пережил это во сне. Причем таких тонкостей я знать не мог. Нас, молодых специалистов, к космонавтам не подпускали, а такие подробности только из личных разговоров узнать можно. Их я знать не мог, пока сам не пережил это состояние. Вот такое предвидение, что ли.
А тогда, больше 40 лет назад, первое задание, которое я получил, – разработать для бортового компьютера корабля «Союз Т» программу солнечной ориентации. Я сделал работу быстро, потом потребовалось отладить программу в кодах бортовой машины, завершил и это задание, а через три месяца проходили летно-конструкторские испытания беспилотного корабля. Моя программа отработала нормально, но почему-то корабль ориентировал солнечные батареи не строго перпендикулярно направлению на Солнце, а под углом 89°. «На зарядку батарей не влияет, – сказал В. Н. Бранец. – Но надо выяснить, в чем дело». Несколько раз я перепроверил алгоритмы и программу, никаких погрешностей не нашел. И тогда Миша Черток сказал мне: «Сходил бы ты в цех, посмотрел бы на корабль, на конструктивные особенности взглянул бы, как датчик смонтирован…» Я так и сделал. Все оказалось очень просто: неподалеку от датчика солнечной ориентации располагалась никелированная деталь, солнечный блик от нее уводил вертикаль на один градус. Это был важный урок: только сидя за столом до всего не докопаешься; обязательно нужно на месте все осмотреть, пощупать своими руками…
Через 21 год ситуация повторилась, но с более серьезными последствиями. Повышенная флуктуация в канале крена грузового корабля «Прогресс», вызванная нерасчетным отражением сигнала элементами конструкции станции, привела к невозможности автоматической стыковки.
Так космонавтика и стала моей профессией. Теперь оставалось довершить план – стать космонавтом.
Было в то время правило: только после того, как молодой специалист проработает три года, ему разрешали подать заявление о переходе в космонавты. Срок такой определили, чтобы посмотреть, чего человек стоит, чтобы руководители могли решить, можно ли брать его в профессию, порекомендовать претендента. Так что я шел вполне целенаправленно. Мне объяснили: надо подавать заявление на имя главного конструктора, если он разрешает, тебя допускают до медицинской комиссии. Все эти этапы я тоже себе представлял. За три года познакомился и с космонавтами, которые, естественно, приходили в наш отдел для изучения техники, и мне приходилось ходить на «их территорию».
Чтобы быть поближе к космонавтам, я стал наведываться в летно-испытательный отдел: там всегда было много черновой работы, и помощь принималась. Например, надо было готовить вспомогательные материалы к телевизионным репортажам с орбиты. В те времена чуть ли не в каждой новостной программе «Время» космонавты рассказывали о своей работе, демонстрировали всякие фокусы с невесомостью. Но рабочее время космонавта очень дорого, ему надо открыть «бортинструкцию» со вспомогательными материалами, прочитать: «Сегодня мы покажем вам, как ведет себя капля воды в невесомости…» А потом включить камеру и, на свой лад пересказывая текст и импровизируя с каплей, провести две минуты в эфире. Репортажей за экспедицию набегало много, и, чтобы не тратить время на изобретение все новых и новых сюжетов, их придумывали заранее, на Земле. И мне приходилось это делать.
Помню, сижу я там, разбираюсь в подготовленных репортажах и вижу Александра Сереброва, его как раз тогда зачислили в Отряд космонавтов предприятия. Он учился, как и я, на Физтехе, но был постарше меня, и я его много раз видел в нашем отделе, у Б. В. Раушенбаха. Позже мы познакомились поближе и стали друзьями. Вокруг Саши собрались молодые специалисты, только-только взятые по распределению в летно-испытательный отдел. Туда брали в первую очередь из Московского авиационного института и Высшего технического училища имени н. э. Баумана. Я считал их счастливцами.
– А что нужно делать, чтобы попасть в космонавты? – спрашивала молодежь Сереброва.
– Изучайте материальную часть, – важно отвечал Саша, тогда сам еще только начинавший подготовку.
Я пытался перейти на работу в летно-испытательный отдел, поближе к Сереброву, и В. П. Легостаев даже согласился, заручившись обещанием А. С. Елисеева, руководителя комплекса и известного космонавта, дать в обмен за меня выпускника Физтеха при следующем распределении студентов, но потом у них возник какой-то конфликт по производственному вопросу, и мой переход сорвался.
Когда я отработал почти четыре года, был объявлен новый набор в Отряд космонавтов, и я подал заявление. Меня отсеяли на первой стадии из-за той же пресловутой близорукости. Удар был серьезный, я сильно переживал, но духом не пал. Стал изучать всякие методики по улучшению зрения и ждал объявления следующего набора. А инженер из нашего сектора Александр Павлович Бежко, занимавшийся задачами ориентации, прошел комиссию, и ему предложили перевестись в летно-испытательный отдел. Он думал-думал и остался в секторе. Такой был патриотизм, а точнее – любовь к своей работе и к коллективу.
Проработал я на «фирме» почти 10 лет, занимался со своими коллегами разработкой цифровой системы управления корабля «Союз Т». В 1980-х гг. в стране начались бурные перемены, и меня, как и многих, бросило в другую жизнь, завертела историческая турбулентность.
Вы думаете, я понимал, что такое полет в космос, когда казалось, что рушится все, включая и мой план? Вы думаете, я понимал, что космос заразил меня навсегда и избавиться от этого чувства невозможно? Конечно, нет. Не понимал, когда жизнь начала делать зигзаги и я не знал, что будет завтра.
Тогда я прикоснулся к космосу еще раз – в очень странной форме. В 1990 г. планировался первый полет в космос журналиста. Советские журналисты, оскорбленные, что первым репортером в космосе будет японец, причем прилетит туда на советском космическом корабле, место на котором было куплено японской телевещательной корпорацией TBS, подняли кампанию за то, чтобы его опередить. «Наш журналист должен быть первым», – говорили они. Было решено набрать группу журналистов для прохождения общекосмической подготовки. «Комсомольская правда», с которой я в то время тесно сотрудничал, объявила конкурс на «космическое сочинение» в качестве первого этапа отбора.
Вы думаете, я понимал, что такое полет в космос, когда включался в этот космический конкурс? Конечно, нет. А мое «сочинение» даже не попало на газетную полосу, и уж конечно не вошло в число призеров.
Тогда шестеро журналистов – А. Андрюшков и В. Бабердин из «Красной звезды», Ю. Крикун – режиссер киевской киностудии «Укртелефильм», П. Мухортов из рижской газеты «Советская молодежь», С. Омельченко из «Воздушного транспорта» и В. Шаров из «Литературной газеты» – тренировались в Центре подготовки космонавтов, но денег на полет так и не нашлось, а затем наступил трудный 1991 г., Советский Союз распался, а для космонавтики наступили черные дни. Никто из журналистов так и не полетел.
Мог ли я предполагать тогда, что через несколько лет с борта космической станции я буду вести радиопереговоры с ЦУП, где соберутся журналисты? Оператор ЦУПа зачитал мне телеграмму от Союза журналистов, подписанную Павлом Гутионтовым, Михаилом Федотовым и другими. «…В космос полетел первый профессиональный журналист. Исконная мечта нашего цеха исполнилась», – писали они. Здесь некоторое преувеличение: первым профессиональным журналистом в космосе был Тоёхиро Акияма, слетавший на станцию «Мир» в декабре 1990 г. Я стал первым отечественным журналистом в космосе, да и то пришел в него все же как инженер. Журналистика была дополнительно. Но об этом – позже.
В те сложные времена я не пошел в услужение к бизнесменам зарабатывать деньги, не занялся торговлей, не уехал за границу. Можно даже сказать, что я был довольно успешен, но почувствовал, что все это – не мое. И вернулся в космонавтику, принес свою трудовую книжку в Центр подготовки космонавтов имени Ю. А. Гагарина. До этого я возобновил тренировки, прыгал с парашютом, проходил разные медкомиссии. Мне ведь уже перевалило за сорок, но оказалось, что я подхожу по состоянию здоровья.
И тут в газетах стали появляться издевательские комментарии, в том числе и со стороны журналистов (некоторые из них сегодня предпочитают не вспоминать тогдашние свои выражения и делают вид, что ничего такого не было).