Так уж заведено, что позывной выбирает командир экипажа. Геннадий Иванович выбрал: «Альтаир». «Почему?» – спросил я. Гена ответил: «К звездам летаем, а за все время только один звездный позывной был – “Сириус” (Василий Циблиев)». Что ж, хороший позывной: «аль-таир» по-арабски «летящий». Падалка свой позывной не менял в течение всей полетной жизни. Так я стал «Альтаиром-3». А бортинженер С. В. Авдеев «Альтаиром-2».
В отличие от нас с Геннадием Сергей Васильевич Авдеев готовился уже в третий полет на орбитальный комплекс «Мир», был опытным бортинженером и делился с нами своими знаниями и навыками. Любопытно, что жизнь буквально за руку подвела Сергея к космосу. После окончания МИФИ он очень хотел попасть в Объединенный институт ядерных исследований в Дубне, но его распределили – так называлось обязательное направление на работу – в «Энергию», которая по сути выменяла Сергея у дубненских физиков на три компьютера!
Я поражался его умению использовать для отдыха даже минуты. Едем мы, допустим, из ЦПК в «Энергию» для технической подготовки. Два экипажа – основной и дублирующий, инструктор, все занимают места в небольшом автобусе, а Сергей прямиком идет к заднему, длинному сиденью, ложится и мгновенно засыпает. Из 35 минут дороги он извлекает дополнительный отдых. Или – на тренировке в тренажере корабля. При подготовке по режиму сближения со станцией экипажу иногда приходится проходить полный вектор, а это означает, что часа полтора нужно просто сидеть, контролировать меняющуюся дальность и скорость и ждать (в регулярных тренировках для экономии времени считается, что мы уже прошли основное расстояние, и довольно длительный период сближения искусственно сокращают). Сергей тут же откидывается на спину, закрывает глаза и дремлет. Геннадий следит за процессом. Когда мы «приближаемся» к станции, он тихонько говорит: «Сережа, пора…» Сергей мгновенно встряхивается, берет в руки бортдокументацию и сразу же начинает работать. В ту пору я не понимал подобного ритма жизни, но, когда подготовка выжала из меня все силы, сам стал применять ту же методику. Пользуюсь ею и сейчас.
Задолго до старта генеральный конструктор Юрий Павлович Семенов попросил Сергея Авдеева в силу сложившихся обстоятельств отработать на станции две смены подряд, без возвращения на Землю. Сергей согласился и после двух – «стык в стык» – длительных экспедиций стал обладателем рекорда по суммарной продолжительности пребывания в космосе – 747 дней! Лишь в следующем веке этот рекорд увеличил Сергей Константинович Крикалев (803 дня), а еще через 10 лет Геннадий Иванович Падалка (878 суток). Все три рекорда потрясающи, особенно если вспомнить, с каким трудом набиралась продолжительность полета у космонавтов гагаринского набора.
Несколько лет спустя выдающийся космонавт Сергей Васильевич Авдеев сделал в моей книге о людях нашей профессии такую надпись: «Космонавту-испытателю-исследователю полета ЭО-26 от бортинженера того же экипажа!!! Люди познаются не только в беде, но и в космическом полете. Не всем такое дано, но эти находки бесценны!.. Юра! Спасибо за совместную работу на Земле и на “Мире”! Летчик-космонавт России и теперь к.ф.-м.н., благодаря и твоей помощи! 27.12.2001». Такие слова воспринимаются как высокая награда!
«Альтаиром-4» стал для нас Алексей Васильевич Поляков – врач экипажа. Мы настолько привыкли, что он все время рядом, что считали его членом экипажа. Врач экипажа назначается только по согласованному выбору членов экипажа и становится своего рода «семейным доктором», больше всех знающим о ежедневных нюансах изменения здоровья своих подопечных на этапах тренировки, полета и послеполетной реабилитации.
Дублировал нас экипаж подполковника Залетина Сергея Викторовича, в который входил бортинженер Александр Юрьевич Калери и космонавт-исследователь подполковник Юрий Георгиевич Шаргин. Залетин и Шаргин опыта космических полетов тогда не имели, а Калери – второй после Сереброва космонавт Физтеха – как и Авдеев, уже два раза летал на «Мир». Юрий Шаргин был первым космонавтом, отобранным из военно-космических сил. Дублером он пробыл недолго, был заменен майором медицинской службы Олегом Валерьевичем Котовым, врачом по первой специальности, работавшим в медицинском управлении ЦПК и отобранным в 1996 г. в космонавты-исследователи. Позднее Котов окончил Качинское высшее военное авиационное училище летчиков, получил квалификацию «космонавт-испытатель» и выполнил три космических полета. Один космический полет совершит и Шаргин. Залетину и Калери достанется завершать пилотируемые экспедиции на орбитальный комплекс «Мир» в 2000 г. Всего Александр Калери выполнит пять полетов и станет одним из самых опытных наших космонавтов. Два полета на счету Залетина.
Мне очень повезло, что в основном и дублирующем экипажах оказались такие достойные и доброжелательные люди. Готовиться с ними было интересно и увлекательно.
С Талгатом Амангельдиевичем Мусабаевым я познакомился раньше, чем с другими космонавтами. На второй день моей работы в ЦПК при переходе из корпуса в корпус меня остановил Петр Ильич Климук и стал расспрашивать о первых впечатлениях. Мимо проходил смуглый невысокий полковник с матерчатой сумкой, в которой космонавты носили комбинезон, когда шли на тренажеры. Климук остановил его и познакомил нас. Признаюсь, я сразу почувствовал к нему симпатию. Она укрепилась, когда я узнал, через какие тернии ему пришлось пройти.
12 апреля 1961 г. он пережил примерно с теми же чувствами, что и я. Но в отличие от меня он учился еще и в музыкальной школе, а также занимался гимнастикой в юношеской спортивной школе. Стремясь к небу, поступил в Рижский институт инженеров гражданской авиации. Служил в авиаотряде и учился летать и наконец стал профессиональным летчиком. Почти 10 лет добивался своей цели – попасть в Отряд космонавтов. И у него получилось. Более того, он уже выполнил свой первый полет с Юрием Ивановичем Маленченко и ощущал себя (по крайней мере со мной) опытным космонавтом, что-то подсказывал, давал советы.
Талгат – очень талантливый человек. Он мастер спорта по гимнастике и по воздушной акробатике. Прекрасно поет. Если бы ему не пришло в голову непременно лететь в космос, он стал бы известным певцом, быть может, даже оперным.
Прошло несколько месяцев после нашей первой встречи. 7 января поздно вечером (то, что в моем расписании было обозначено многоточием) я возвращался с занятий в профилакторий, где меня поселили на время подготовки, чтобы не ездить каждый день в Москву и из Москвы. Поскольку ближняя проходная была уже закрыта, а обходить через дальнюю не хотелось, я подлез под забор (все знали, что, если отойти немного в сторону от дороги, увидишь большой ров; его середину, видимо, подмыло водой, и образовался лаз под забором, который в этом месте нависал над ямой; если лечь в яму параллельно забору – а чего не лечь на белый снег? – и покатиться со спины на бок и на грудь, то через три секунды окажешься по ту сторону забора; но это было в прошлом веке, даже в прошлом тысячелетии, с тех пор подкоп ликвидировали) и благополучно вынырнул с другой стороны. Прямо передо мной стоял полковник Мусабаев, правда, в гражданском. Поднявшись, я невозмутимо поздравил его с днем рождения. От неожиданности он стал извиняться, что не может отметить эту дату как полагается. «Видишь, как поздно иду на тренировку, – сказал он. – Времени не хватает, ведь через три недели у нас старт».
Надо сказать, в профилактории меня поселили в комнату № 11. Я тогда не знал, что, когда перед стартом экипаж изымают из семейного быта и помещают под надзор врачей, по традиции комнату № 11 занимает командир экипажа, № 12 – бортинженер, № 13 – космонавт-исследователь. Руководство ЦПК дало команду поселить экипаж Мусабаева в номера 12, 13 и 14. Когда я об этом узнал, то сказал, что традиция ни в коем случае не должна быть нарушена, я освобожу № 11 и перееду в № 14. И я договорился с Талгатом, что через день вечерком мы устроим церемонию передачи командирского номера. Я перенес свои вещи на двадцать метров по коридору, прибрался и положил на журнальный столик подарок ко дню рождения. К девяти вечера пришел Талгат, вызвал из соседней комнаты Колю Бударина, который ничего не знал о предстоящем мероприятии, но вполне непринужденно подключился к процессу. Мы просидели, разговаривая, до четырех часов утра. Талгат пошел спать, и мы завершали беседу уже в комнате Николая.
Николая Михайловича Бударина, неторопливого, основательного, рассудительного космонавта, я заметил и запомнил сразу. Не только из-за сходства фамилий по звучанию, но еще и потому, что он и внешне, и по характеру напоминал мне моего брата Колю. (И что интересно – у меня был брат Николай, а у Бударина – брат Юрий, оба, конечно, Михалычи.) Однажды, когда мы были в одном экипаже, нас даже командир Талгат Мусабаев перепутал. А почта космонавтов мне до сих пор иногда присылает письма, адресованные Николаю Бударину.
Николай начинал рабочим на заводе, электромонтером, мастером по электрооборудованию, а когда окончил Московский авиационный институт, стал инженером-испытателем космической техники. Руки у него росли откуда положено. Он мог делать все и, естественно, стал классным бортинженером. Ему предстояло выполнить три космических полета, причем два раза стартовать на американских шаттлах «Атлантис» и «Индевор».
Я попал в команду, выезжавшую в январе на Байконур на старт экипажа Мусабаев – Бударин – Эйартц (Франция). Во время прощания в гостинице «Космонавт» они мне сказали: «Мы ждем тебя». И я очень осторожно ответил: «Я к вам стремлюсь».
Перед первым полетом «колотить» меня стало еще в Звездном городке в день отъезда на Байконур. Во время традиционного завтрака, на котором провожают космонавтов, заключительный тост предоставляется экипажу, завершает его командир, а начали с меня. Мне и надо-то было произнести всего несколько слов, а я не могу. Горло перехватило. Справился все же с собой.
Земля Казахстана – родная для всех наших космонавтов: отсюда мы отправляемся в Космос и возвращаемся сюда же, в бескрайнюю казахскую степь. Она может показаться однообразной, даже скучной тому, кто не ходил по ней своими ногами, кто не побывал здесь и зимой, и летом, кто не летал над ней (если погодные условия позволяли) на вертолете, разыскивая возвратившийся спускаемый аппарат космического корабля, и уж тем более, кто не наблюдал за ней из Космоса.