– Здорово, мужики, – говорю, – гостей принимаете?
Обнялся с Талгатом и Николаем, развернулся и успел отснять встречу.
– Ну, красота, – сказал Гена, оглядывая модуль, надо сказать, успешно превращенный в склад.
– Сейчас мы вам все расскажем и покажем, – отвечает Талгат.
Встреча была очень эмоциональной. Вопросы, разговоры, передача опыта. В основном говорили Талгат и Николай. Чувствовалось, как долго они пробыли одни, как им хотелось поговорить. Мы, прибывшие, были «вареными» и работали в основном «на прием». Талгат понимающе посмотрел на нас и скомандовал отбой.
Я знал и предупредил домашних, что по традиции после успешной стыковки домой к семьям прилетевших на станцию космонавтов приходят коллеги и друзья, приносят цветы, поздравляют и празднуют стыковку. В самом деле, если считать поводом для праздника успешный старт, а стыковка почему-то сорвется (все это опыт, традиция его учитывает, так бывало), то задание окажется невыполненным. Приезжали космонавты и к нам домой. После того, как моя семья прикоснулась к этому обычаю, я чуть больше стал космонавтом.
Когда на следующий день на станции проводилась пресс-конференция в сеансе радиосвязи, началась она для меня довольно неожиданно. «Юра, вся наша группа шлет тебе привет. И Ясен Николаевич Засурский тоже», – раздался в наушниках шлемофона знакомый голос. От неожиданности я остолбенел. В невесомости это выглядело так: пальцы правой ноги, которыми цеплялся за скобу под столом, чтобы фиксировать себя, выпрямились и я медленно начал выплывать из кадра, переворачиваясь и нарушая стройную композицию экипажа перед телекамерой. Но командир, дернув меня сзади за куртку, возвратил в исходное положение.
«Как Серега проник в ЦУП на связь со станцией “Мир”? И как ему дали время в короткий сеанс связи?» – удивился я. Впрочем, удивление было минутным. Когда я учился на факультете журналистики МГУ, Сергей Аполлонович Кирпичников в нашей группе отличался наибольшей журналистской проникаемостью.
Поддержка друзей была важна как никогда. После возвращения я прочитал маленькую заметку, написанную моим другом Михаилом Александровичем Федотовым, которая называлась: «Ему сказали: пошел, а он сказал: поехали…» Слово сказанное согревало в холодном космосе.
Когда заходил в станцию из корабля, в первую секунду было впечатление, что оказался в тренажере Звездного городка. Но только в первую секунду. А потом видишь, что это не тренажер, а живой дом. На Земле входишь в тренажер станции, открываешь панель – все кабели, провода как проложены, так и лежат. А на «Мире» в невесомости они колышутся. Из-за этого легкого постоянного движения всего, что не закреплено накрепко, кажется, что станция дышит. И те, кто здесь работает (люди, не склонные к мистике), относятся к станции как к живому существу. Ее лечат и учат, и она сама учится. Она будто почувствовала, что с ней хотят расстаться, и начала стараться. У нее свой характер, и к нему надо относиться с пониманием и уважением.
Поспешать надо медленно. Собираешься перебраться в другое место, проверь, что все карманы застегнуты. Я поторопился в базовый блок на сеанс связи и был наказан – через полчаса не обнаружил в кармане один из блокнотов с логотипом «Новой газеты». Утерянные вещи обычно потоком воздуха прибивает к вентиляторам. Там всегда можно обнаружить какие-нибудь мелочи: авторучка, винт, иногда даже небольшая укладка с оборудованием для какого-нибудь эксперимента. Тем не менее блокнота я так и не нашел. Хорошо еще, что записей в нем было мало.
Блокнотов у меня было достаточно. Три – от «Новой газеты» и именной блокнот с фирменной маркой фонда «ИНДЕМ»[18] – его подарил Георгий Александрович Сатаров.
На станции, как и на Земле, поел – убери за собой. Но надо не просто убрать, а минимизировать объем отходов. Поэтому поначалу плоскогубцы становятся таким же обычным столовым прибором, как ложка (кстати, инструменты висят так близко к столу, что достаточно протянуть руку). Берешь плоскогубцы и начинаешь сплющивать пустые консервные банки. Потом надоедает пользоваться таким нештатным инструментом и сминаешь их просто пальцами. Из полета возвращаются с хорошо тренированными руками. Талгат меня просто поразил. Металлические банки он сминал легко и непринужденно, словно они из бумаги. В первый же день устроил для нас курсы подготовки.
После напряженного дня наконец-то устроился спать. Забрался в спальный мешок и думаю: куда же меня занесло? И тонюсенькая стенка – в несколько миллиметров – отделяет тебя от пустоты, любой микрометеорит может прошить насквозь и эту стенку, и тебя. Как у Высоцкого: «На этих скоростях песчинка обретает силу пули». А скорость – 28 000 км/ч! На секунду стало страшно. А в следующую секунду я уже спал.
Сны в космосе обычные, но все же не похожи на земные. На Земле мне иногда снятся цветные сны, часто в тонах старинной фотографии. Но во время полета цвет и объем изменяются. Разница такая же, как между тем, что показывают по телевизору, и тем, что происходит в комнате, как будто 3D-изображение включают. Если в земных снах бывают нереальные переходы, даже если снятся вполне жизненные ситуации, то в космических снах, наоборот, все логично, взаимосвязано, как будто смотришь хороший фильм, уж точно не фильм абсурда.
Я расположился у входа в модуль «Природа», ближе к люку. Повесил свой компьютер на боковую панель, оборудовал спальное место… Мне видно, что Николай расположил свой спальный мешок на «потолке» (там светильники, читать лучше). Рядом раскрытый компьютер. Сзади двухрядная книжная полка – маленькая орбитальная библиотека. Неподалеку фонарик пристроен, вещи личные, пакетик с соком на скрепочке прикреплен… Когда к нему залетаешь, большое расстояние между полом и потолком съеживается, и складывается впечатление берлоги (ее так и называли – Колина берлога). Тем не менее там очень уютно.
И вот «висит» Николай в спальном мешке под условным потолком с книгой в руках и смеется.
– Что читаешь на ночь, Коля? – спрашиваю.
– Анекдоты. А это все уже прочитал, – он обводит рукой полку с придерживаемыми жгутами книгами, воткнутыми несколько небрежно, как в студенческом общежитии.
– Ну, прочти какой-нибудь анекдот.
– Встречаются два бомжа. Один другого спрашивает: «Ты где живешь?» – «Да нигде». – «Соседи, выходит…»
Из уст космонавта анекдот звучит с легкой самоиронией, учитывая, что, пока он его рассказывал, мы пролетели пару европейских стран. Но на самом деле космонавты – вовсе не бомжи. Они, скорее, надомники: где живут, там и работают, можно сказать, берут работу на дом. В самом деле, библиотека, спальник и рабочее место – все рядом. По канонам римского права орбитальная станция – настоящий Дом[19].
На пресс-конференции по интернету замечательный вопрос задала Валентина Черныш:
– Какой тип музыки ассоциируется у вас с полетом в космосе?
Ответил, не особенно раздумывая:
– Бах. Для фильма Тарковского «Солярис» музыка выбрана очень точно. Когда смотришь на проплывающую, медленно вращающуюся Землю – это, безусловно, Бах. На станции музыкальный выбор неплохой, и каждый слушает, что ему нравится.
Пресс-конференция прошла, и много дел уже переделали, а вопрос зацепил, не отпускал. Почему я так ответил? Почему – Бах? Может быть, это просто ассоциация первого порядка, то есть самая неглубокая?
Музыка и Космос. Два этих пространства имеют равные масштабы. Вопрос Валентины действительно хорош и стоит того, чтобы над ним поразмышлять.
Начал думать… и сообразил, что не очень хорошо помню, какую музыку нам крутили в предстартовый час, когда мы сидели в корабле в ожидании. Видимо, столь сильная сосредоточенность была на предстоящем. И даже наш разговор, наверное, шел лишь вторым планом. Музыка осталась на третьем плане и воспринималась, скорее всего, подсознанием. Все же те мелодии были пока еще земными. Но музыка была хорошая и напоминала о юности. Кажется, это был ансамбль Поля Мориа.
А здесь – Бах. Размышляя, свой ответ не опроверг и, кажется, понял почему.
Вопрос был о типе музыки.
Музыка – это язык. Или множественная совокупность языков разных типов. Космос и Земля – настолько богатые миры, что превосходят описательные возможности любого языка из этого множества, даже музыкального языка Баха. Каждый из них способен отразить лишь определенный взгляд на мир, как и каждый композитор не исчерпывает всей музыки.
Итак, космос можно сравнить с музыкой в целом, как с искусством, а произведения некоторых композиторов – в большей или меньшей степени угаданные впечатления от космоса и разные его проявления. Космос так же бесконечен, как и музыка.
Вот одно из космических проявлений: ориентация в безопорном пространстве. Восприятие «пола» и «потолка» при перелетах с вращениями из модуля в модуль схоже с кинематографическими эффектами – «наплывы», «вытеснение кадра». А они, в свою очередь, ассоциируются у меня с музыкой Стравинского, точнее, с теми его произведениями, где музыкальные фрагменты идут не «стык в стык» один за другим, а «наплывают», перетекают из одного в другой, рождая новые. Например, «История солдата» или «Свадебка». Еще лучший пример – «Поцелуй феи». Музыкальный аналог суперпозиции состояний в квантовой механике.
Между прочим, Стравинский признался как-то, что в закоулках его композиторского сознания звучали мотивы Баха. Вот и снова Бах, все замыкается на нем!
Станция – самостоятельный мир. Как Бог сотворил нашу «большую Землю», так другие боги – инженеры и ученые – создали это маленькое подобие планеты. В начальной школе мы изучали круговорот воды в природе. На станции свой круговорот: конденсат собирают, очищают, а потом ты растворяешь в нем пакетик борща. Этот искусственный мир кажется таким же живым, как природный. В то же время он очень земной. Бывает, заходишь к знакомому в самую обыкновенную мастерскую, видишь там инструменты, провода, приборы… Иногда человек остается там ночевать и потому хранит в мастерской электроплитку, чайник, будильник. Тут же на стене висит картинка или фотография, и сразу возникает какая-то жизнь, какая-то неповторимая атмосфера.