На станции то же самое. В базовом блоке рядом со столом висит большая связка инструментов, а ближе к потолку кто-то прикрепил рисунок. Рядом зеркальце, расческа, письмо…
В отличие от тренажера на станции очень заметны следы жизни всех предыдущих экипажей – это дом, в котором жили. Все аккуратно, все на своем месте, но так все приспособлено, обжито…
В подготовке к первому полету (на орбитальный комплекс «Мир») программа проведения научных экспериментов занимала в моем графике значительное место, поскольку в соответствии с моей функциональной ролью (космонавт-исследователь) для меня планировалось довольно большое количество экспериментов. Естественно, среди них были те, которые нравились больше, были и те, что оставляли меня равнодушным: надо – сделаю, не более того.
Сегодня задним числом можно признать, что «Плазменный кристалл» поначалу относился именно ко второй категории. Сомнения вызывало даже само название. Мои физические представления о плазме и о кристаллах никак не объединялись в одно понятие. Я узнал, что будут изучаться плазменно-пылевые структуры в условиях микрогравитации, формирование трехмерного неискаженного кристалла из частиц при заряде их УФ-излучением Солнца через кварцевый иллюминатор базового блока; исследоваться структуры из макрочастиц вольфрама и боросиликатного стекла, заряженные в положительном столбе тлеющего разряда с неоновой газоразрядной лампой, и все это необходимо было снять на видео.
Эксперименты по плазменному кристаллу «ПК-2» начались на следующий день после прибытия космонавтов на станцию «Мир». Мы с Сергеем Авдеевым провели три длительные (по два часа каждый) сессии исследований. Из Центра управления полетами за экспериментом вели наблюдение С. Ф. Савин и Т. Н. Ростопиров. Плазма создавалась в газоразрядной стеклянной трубке диаметром 36 мм с тремя электродами (катод, анод, сетка). Пылевые частицы размещались в пространстве между катодом и сеткой, находившейся под «плавающим» потенциалом.
Проведение эксперимента на «Мире» запомнилось двумя забавными ситуациями. При подготовке к нему на борту нас поставила в тупик одна позиция инструкции: «Расположить газоразрядную лампу каким-то (уж не помню точно каким) концом вверх…» Мы с Сергеем Авдеевым даже на мгновение задумались: «Где же тут, в невесомости, верх?..» Потом решили не обращать внимания на парадоксальную строчку и продолжали подготовку к проведению эксперимента. Вот наступило время, когда по ходу эксперимента должно было наблюдаться некое поведение заряженных частиц, которые мы приготовились зафиксировать на видеопленку. Но снимать было нечего: частицы никак не хотели ничего нам демонстрировать. «Почему?» – задались мы вопросом. Тогда Сергей и говорит: «Может, потрясем?..» Мы рассмеялись, вспомнив старый анекдот: «…Чего тут думать – трясти надо!»
Тем не менее кое-какие результаты, по утверждению ученых, все же были.
Коля Бударин любит вести любительскую радиосвязь с Землей.
Повторяет наш позывной – RØMIR.
Сижу у иллюминатора «Природы» и веду наблюдения.
Выходит на связь коротковолновик из Усть-Каменогорска:
– Ну как новенькие, – спрашивает, – пообвыклись?
– Да, – отвечает Коля, – нормально все. – А как там у вас?..
– А у нас по-прежнему хреново… – сообщил собеседник, – и мы вышли из зоны радиовидимости.
Как ни удивительно, но любой радиолюбитель может напрямую связаться со станцией, когда она пролетает над ним, точнее, в пределах радиовидимости. Для этого необходимо несложное оборудование, работающее в радиолюбительском диапазоне двухметровых волн. Когда-то радиолюбительскую связь решили устроить на орбитальном комплексе «Мир» в рамках программы психологической поддержки экипажа. Затем она перешла и на МКС. Коротковолновики (историческое название; сегодня любители ведут связь и в иных диапазонах) всего мира считают весьма полезным для своей биографии радиолюбителя сеанс связи с космической станцией. У радиолюбителей принято обмениваться специальными QSL-карточками (QSL – одно из принятых кодовых слов, означающее «подтверждаю прием») со своими позывными для подтверждения связи. Была радиолюбительская аппаратура и на шаттлах. Позывной орбитального комплекса «Мир» был RØMIR, а МКС – RSOISS. Если на «Мире» радиолюбительская связь была очень нужной космонавтам – и для связи по работе, и для того, чтобы не чувствовать себя оторванным от Земли, то на МКС она больше нужна тем, кто на Земле, особенно школьникам и студентам. Большой энтузиаст радиолюбительской связи с космосом – инженер РКК «Энергии», главный специалист отдела технической подготовки космонавтов Сергей Николаевич Самбуров, между прочим, правнук К. Э. Циолковского. Именно благодаря ему и удалось в свое время установить аппаратуру для радиолюбительской связи на «Мире».
Письма близких. Сейчас можно, конечно, переписываться по электронной почте, но она обычных писем не вытеснит. Письма там читают по-особому. Их сразу не открывают – прячут, откладывают. И потом в конце дня наедине с письмом читают, перечитывают. На «Мире» было удобнее, там модули располагались как лепестки цветка, можно было улететь в дальний конец, и никто тебя не трогал, а МКС вся как один коридор – не уединишься.
Отдельная история – привезти письма оттуда. Нужно не забыть положить их в скафандр, потому что если положишь с остальными вещами, то пока их разберут, потом повезут из казахской степи с растаможкой в Королёв на предприятие, к родным они попадут только недели через две. Поэтому надо убрать их к себе и потом проследить, чтобы не пропали.
Посмотрел в иллюминатор и увидел «гравюру» Эшера «Водовороты». Успел сфотографировать. Явление, которое так хочется увидеть в стране, – возникновение порядка из хаоса. Многие социально-экономические явления подчиняются тем же закономерностям, что и процессы турбулентности, описываемые методами неравновесной статистической физики. Пока увидел только модель космического масштаба. По всей видимости, здесь нелинейные взаимодействия привели к возникновению парного вихря на границе между двумя слоями или потоками воздуха, перемещающимися с разными скоростями. Если бы в жизни все было так же правильно, как в физике! Из вихрей бы возник мир стойких равновесий.
В полетном дневнике приведена неточная цитата из М. Волошина:
«Из вихрей и противоборств возник
Мир осязаемых
И стойких равновесий».
Российский поэт предельно точно сформулировал одно из положений синергетики (неравновесной термодинамики): хаос рождает порядок – сформулировал тогда, когда будущий ее создатель Илья Пригожин в шестилетнем возрасте эмигрировал вместе с родителями из Советской России и задолго до получения Нобелевской премии.
Станция – живая. И предметы в ней оживают. Индикатор невесомости – небольшая мягкая игрушка на резиночке. На Земле она неподвижно лежит на столе. Помню, как Талгат перед стартом непочтительно стукнул ее о свой лоб, «проверил на функциональность и безопасность», как он сказал.
А здесь я увидел ее вновь. Она плавает рядом с тобой, поворачивается, и возникает ощущение, что она слушает, что она – живая. Николай бережно играл с ней (а она летала вокруг его руки), нежно приговаривая:
– Ну, что – пора нам домой собираться. Нас уже дома заждались.
Примерно за час до закрытия переходного люка Талгат пошел умываться. Он отдохнул всего час-полтора. «Отбой», который был положен нам по «форме 24», мы не использовали. Талгат с Николаем продолжали загружать корабль, а я делал до последней минуты эксперимент «Линза», ну и пользовался случаем – безотрывно смотрел на Землю из иллюминатора. Талгат после того, как отдохнул, умылся и, собираясь причесываться, сказал: «Что-то нигде моей металлической расчески нет. Найдите-ка мне расческу». Кто-то, кажется, Гена, дал ему мягкую щетку. Но он отказался и приказал: «Найдите мне металлическую расческу!» Я взял ее в штатном комплекте индивидуальных гигиенических принадлежностей «Комфорт-2» и принес ему. Он причесался и засунул расческу в карман. «А у тебя-то есть металлическая расческа?» – спросил у меня. «А мне зачем? Если что – просто ладонью приглажу, и все». Я перед полетом очень коротко подстригся. – «Возьми все же металлическую расческу и положи в бортдокументацию в спускаемом аппарате!» – строго приказал он мне. Хоть мне расческа и не нужна была, но командир сказал – и я пошел искать вторую. Командира перед посадкой раздражать не стоит. Он должен быть в самой хорошей форме. Нашел и себе металлическую расческу, честно заложил ее в бортдокументацию, как было приказано.
Коля надел скафандр, занял свое место. Потом надел его и я, потеряв при этом часы. Вернулся в СА, сел на свое место и стал подсоединять кислородный шланг. А он не подсоединяется. Я попробовал и так, и эдак… Неужели, думаю, так ослаб, что теперь уже не хватает сил соединить разъем? Коля тоже попробовал – не получилось. «Да плюнь, – говорит, – сейчас придет Талгат и начнем сеанс связи, а потом сделаем».
Сеанс связи прошел, мы закрыли переходный люк. Талгат попробовал подсоединить шланг – не получилось. Он отстегнулся, встал на колени. Командиру удобнее всего было это сделать, у него хоть место есть, чтобы разогнуться. Посмотрел – и стал выражаться всякими словами в разных падежах, довольно крепко. Металлический зубец на разъеме оказался просто согнут. В какой момент он был согнут – трудно сказать. Последним в этом кресле сидел американский астронавт Эндрю Томас на перестыковке. Как получилось, что металл погнули – непонятно, но, чтобы подвести кислород, теперь нужно было разогнуть зубец. А чем разогнуть? Инструмента нет, на станции остался. Талгат говорит: «Давай что-нибудь металлическое!» Ну а что в спускаемом аппарате из постороннего может быть металлическое? Не от пульта же отрывать. Я говорю: «Талгат, а расческа?» – «Да кто ее знает, где она, – отвечает. – Я ее где-то в бытовом отсеке при одевании скафандра потерял». Тогда я достаю ту самую расческу, которую взял по настоянию Талгата. Аккуратненько она пристроена в бортдокументации. С ее помощью зубец отогнули и подключили кислород, хотя расческу сломали.