И вот что непонятно. Вопрос. Очень большой вопрос. Более чем за час до закрытия переходного люка командир неизвестно почему потребовал металлическую расческу. Потом продублировал, вынудив и меня взять ее с собой, хотя мне и причесывать-то нечего. Кто его заставил? Или что заставило?
Проблем при возвращении было много. Например, часы на пульте у нас не работали. Когда ребята после перестыковки их выключали, там искрило, коротило и вышибало некоторые цепи системы управления бортовым комплексом. Не горели некоторые индикаторы, мы опасались, что если и параметров спуска не будет, то тогда – конец, поэтому часы вообще отключили. Вместо них Талгат взял в корабль обычный бытовой будильник примерно 7 × 7 × 3 см, который кто-то из американцев привез на станцию, чтобы будил по утрам. Хозяйки используют такие на кухне. На нем цифры большие, хотя и на жидких кристаллах. Видно их все же не очень хорошо, зависит от того, как свет падает. С этим «кухонным» будильником мы и спускались. Во время спуска часы очень нужны, у каждого из нас были наручные, но разве в темноте мелкие циферки разглядишь? Да и не выставишь их с точностью до секунды. А каждая секунда – это километры недолета или перелета.
Жарко было. Солнце било в мой правый иллюминатор, и казалось, физически ощущалось, как растет температура, зато вид – фантастический. На черном фоне космоса ослепительно золотые, сверкающие батареи. Видимые элементы конструкции станции тоже очень светлые.
Установили межбортовую связь. Сергей Авдеев со станции спрашивает:
– Талгат, а где плоскогубцы найти?
Талгат немедленно отвечает:
– За пять минут до закрытия переходного люка они плавали в районе медицинского шкафа. А где сейчас – не знаю.
Талгат – большой аккуратист. Его раздражает любой непорядок. В другое время он за плавающие пассатижи сделал бы выговор. Но раз уж сдал полномочия командира, промолчал. Мол, теперь вы хозяева – живите по своим правилам.
Расстыковались. Но вдруг приборы показывают резкий рост углекислого газа. Это страшно. Талгат приказал не двигаться и не разговаривать. Мы замерли и лишь кончиками пальцев подбрасывали укладки с возвращаемым оборудованием, чтобы они, двигаясь в невесомости, гоняли воздух. Вскоре концентрация углекислого газа начала снижаться. Мы предположили, что одна из укладок закрыла газоанализатор и около него скопился углекислый газ. Ну и немудрено: объем спускаемого аппарата и так мал, а мы еще как «челноки» из-за границы возвращаемся. Помимо того, что уложено по правилам, некоторые укладки прямо на нас «едут».
Отошли от станции. Талгат спрашивает:
– Юра, посмотри в свой иллюминатор. Станцию видишь?
– Нет, не вижу.
– Это и хорошо. Сейчас лучше от нее подальше держаться.
Да уж! Я вспомнил рассказ Саши Сереброва о столкновении со станцией после расстыковки.
По расписанию я отвечаю за связь. Сеансы связи до этого проходили нормально, проблем не было. Ни на выведении, ни в первые сеансы при посадке. Но в самый ответственный момент связь не устанавливается. Включил резервные передатчик и приемник. Попробовал все, что можно, – связи нет. Минут 7–8 из 15 минут сеанса связи не было. Талгат и Николай набрали все необходимые команды с пульта. Естественно, немножко запоздав, потому что ожидалось, что это будет сделано по командной радиолинии с Земли. Ну и, конечно, в некоторой спешке.
Наконец связь установилась, и Владимир Алексеевич Соловьев, летчик-космонавт СССР, руководитель полетами из ЦУПа, сказал: «Ребята, все нормально. Что случилось – расскажем потом, а сейчас докладывайте, что сделали». Талгат доложил. Соловьев говорит: «Давай отбой динамических режимов». Талгат выдал команду ОДР. Уставки на спуск нам заново заложили с Земли. Успели. Хотя, конечно, такое осложнение в самый ответственный момент неприятно. Мы даже уже настраивались на то, что будем приземляться в незапланированном районе. «Главное, чтоб не в океан, – сказал Талгат. – Не выберемся…» Потом выяснилось, Щелковский наземно-измерительный пункт отключили от электросети за неуплату (такое время было!).
На спуске (признаюсь в нарушении правил) я снимал на камеру иллюминатор и кабину. В иллюминаторе вижу: голубой свет, и вдруг спереди, то есть с левого края иллюминатора наплывает Земля («верх», «низ», «лево», «право» применяю относительно себя – так, как это выглядит на тренажере для оператора, находящегося в правом кресле и глядящего в правый иллюминатор). Облаков нет. Ясно видно море, затем поменьше – озера. Земля – красноватого цвета. На фоне Земли начинают проскакивать искры, оставляя за собой следы, треки. Постепенно иллюминатор заполняется сверху вниз желтым цветом. Понятно: пламя, плазма. На желтом фоне искры становятся заметнее. Желтизна густеет и темной полосой сверху закрывает часть иллюминатора, а треки искр бледнеют и постепенно сливаются в белую полосу с отдельными самостоятельными траекториями по краям. Фон превращается в кирпично-коричневый. Наплывая и накладываясь друг на друга, кирпичные, желтые и белые полосы циклично сменяются. Проскакивают снопы искр – то узкими трубками, то широким веером. Потом их становится все меньше, и снова иллюминатор «занавешивается» желтым. Все это не больше минуты. Впрочем, время кажется очень растянутым, не «спрессованным». Такой объем световых впечатлений за минуту может быть только в цветомузыке. А эта картина посильнее Скрябина будет.
По ободку иллюминатора, главным образом в правой его части, – белая «окантовка». Картина вновь повторяется, но на этот раз искры поменьше. Верхняя половина иллюминатора коричневая, нижняя – по-прежнему желтая. Поток искр снова густеет. Коричневый оттенок переходит в красный, затем становится вишневым. Постепенно цвета поплыли по иллюминатору вниз. Теперь верх темно-вишневый, середина красная, низ еще светлее, алеет. Справа налево белый цвет плавно, неправильной кривой наползает на иллюминатор. Вот тут-то я и понял, что такое «довести до белого каления»! Искры продолжают проноситься, пересекая иллюминатор косой чертой. Белый цвет съеживается и уходит направо до обвода иллюминатора. Теперь белыми становятся уже сами искры, причем их все больше. Вновь справа налево и чуть снизу неровной линией наплывает белый цвет. А в правом верхнем секторе появляется темно-вишневый. Теперь иллюминатор становится горизонтально-полосатым, как флаг. Или как пирог: сверху вишневый слой, ниже – красный, вишневый, опять красный, а снизу – ослепительно белый. Треки искр подчеркивают скорость. Наверное, то, что я описывал, длилось в течение еще одной минуты. Хотя восприятие времени, конечно, очень сложно сейчас вспомнить точно.
Стекло иллюминатора обгорает и чернеет на глазах. Теперь полосы неровные. И раньше были неровными, но теперь они располагаются вертикально. Слева – черная, середина – темно-красная, справа – слепяще-белая. Черный цвет начинает доминировать, и сквозь него видны светлые точки – как в космосе звездочки – видно, нагар отлетает. Красного меньше, а справа – белый профиль: «лоб», «нос», «губы» и «мимика» – все движется. Белые точки уже не только на черном, но и на красном фоне. Белый ободок наползает на красное – как будто свет пробивается сквозь край занавески.
По грубой оценке – еще минута прошла. На черном мокром асфальте – красный кленовый лист, а на нем еще один – белый, хотя белых листьев не бывает, наверное. Красный цвет становится тусклым и постепенно гаснет. И белый тоже спрятался. Иллюминатор чернеет, потом становится серым и выглядит как скомканная газета, сгоревшая в костре. Впечатление усиливается вспыхивающими красными пятнышками – тлеющими угольками. Три лепесточка кленового листа стали поменьше. С какой фантазией художник его рисовал! Белый лист с красными краями. Уголек по-прежнему тлеет. Наконец их осталось всего три, в ряд выстроились.
Иллюминатор темно-серый. Довольно долго (относительно, конечно): минута цветного, потом минута серого иллюминатора. Долго ничего не меняется, пока иллюминатор серый. По стеклу пробегают светлые блики. В центре разгорается еще один уголек и тут же гаснет. И снова – два красных пятна, как два глаза раскосых. Внизу справа появляется свет, как будто приоткрыли занавеску. Свет по ободку, по всему ободку. Трясет и бросает. Красный цвет снова отвоевывает себе часть круглого пятна иллюминатора. Еще минуты полторы – и в центре черно-серо-голубоватого с красными каплями иллюминатора появляется большая светлая запятая, которая быстро вырастает в месяц или полумесяц. «Красные глаза» продолжают смотреть куда-то мне за спину. Трясет. С нижнего обвода иллюминатора все светлее и светлее. Это явно дневной свет, не «белое каление». Самые заметные фигуры в раме иллюминатора – «запятая» и «красные глаза». «Запятая» то превращается в «полумесяц», то снова становится «запятой». Пробивается свет из-под «занавески».
Прошло еще минуты две. Вдруг одно из серых пятен начинает двигаться. И я понимаю, что это – отражение рукава скафандра Николая. Видно, как он работает с пультом. Вот задвигались и другие серые фрагменты «сгоревшей газеты» – это уже Талгат. Конечно… Конечно же, стекло гермошлема приглушило восприятие, и я не сразу понял, в чем дело. Вот и «месяц» превращается в отражение левого иллюминатора. Очень ясно его видно. В него (так же как и у меня) пробивается свет из-за «занавески». Отсюда и этот «месяц», точнее – «полумесяц». «Красные глаза» продолжают пялиться, плюс еще какое-то красное пятно появилось. Все это не более двух минут. Снова потряхивает. Свет из-под «занавески» моего иллюминатора становится все ярче. «Красные глаза» слились в продолговатое пятно. И внезапно голубой, ярко-голубой свет – сброс лобовой теплозащиты. Этот голубой цвет не так выглядит, как вода из космоса. Очевидно, что это уже земное небо с нашей привычной стороны. Когда бросает, даже можно мельком увидеть Землю. «И увидел я прежнее небо и прежнюю Землю…» Такая цветовая симфония.
Спускаемый аппарат висит под огромным парашютом. Установили связь с поисковым вертолетом. Талгат: «Дайте нашу высоту». Пилот вертолета: «Пока не можем. Мы на 300 метрах. Когда пройдете эту отметку, сообщим».