наш рабочий «птичий» язык каждый день и кое-что действительно запомнил. Кстати, с языком связан еще один забавный момент. Как-то начальник ЦПК, генерал-полковник П. И. Климук в шутку сказал Тито, что не допустит его до полета, пока он не научится называть своего командира по имени и отчеству – Талгат Амангельдиевич. Имя произносится просто, а отчество никак Деннису не давалось. Вряд ли он всерьез испугался, что не пройдет экзаменационную комиссию, шутку он, наверное, понял, но несколько дней подряд он почти безостановочно по бумажке выговаривал: «Амангельдиевич, Амангельдиевич, Амангельдиевич…» Вскоре Тито с абсолютно серьезным выражением лица доложил Климуку о выполнении задания.
Как известно, НАСА было против полета американского туриста к МКС на российском корабле. Когда мы приехали на тренировки в Хьюстон, нам сразу же объявили, что тренироваться мы начинаем с Томасом Райтером, а Тито допущен к технике не будет. Райтер – прекрасный космонавт, профессионал, работать с ним было бы удовольствием. Но мы с Талгатом развернулись и ушли в гостиницу, объяснив американцам, что не они назначали наш экипаж, не им и менять его состав. Тогда я первый раз увидел Тито взволнованным. Похоже, Деннис впервые понял, что он – не пассажир, а член экипажа. (На следующий день после переговоров НАСА с Роскосмосом инцидент был урегулирован. Тито готовился в Хьюстоне с нами. Райтер, впрочем, тоже был рядом.) Деннис ожидал новых подвохов от НАСА, его постоянно сопровождал телохранитель и никого из посторонних к нему не подпускал. Когда мы вернулись в Звездный городок, Деннис вздохнул свободно. Наши «спартанские», как он говорил, условия стали ему комфортнее и спокойнее, нежели постоянное нервное напряжение в Америке.
У Денниса и Талгата оказалось одно общее увлечение – музыка группы «Битлз». Я тоже их люблю, но Талгат еще и замечательно поет. Нередко они с Деннисом напевали на пару. Я решил сделать им подарок и в свой компьютер записал среди прочего песни «Битлз». Когда корабль вышел на орбиту, через два витка (около трех часов) мы сняли скафандры, немного перекусили, Тито лег отдыхать, а я приступил к первым экспериментам. Но прежде, включив компьютер, поставил им «Билет для поездки» (Ticket to Ride):
«I don’t know why she’s riding so high…»
Оба были в восторге.
У Тито интересное соотношение Ratio и Emotio: к неприятностям относится очень рационально, а радости встречает весьма эмоционально.
Еще одно наблюдение. Для нас с Талгатом титовские миллионы не значили ничего. (Он, кстати, это понял и однажды сказал: «Я не всегда был богатым».) Мое к нему уважение основывалось на его инженерной подготовке, знании математики и новаторских шагах в ее применении к исследованию финансов. Американские же члены экипажа, стараясь избегать в соответствии с пожеланиями НАСА попадания с Тито в кадр, в другое время, когда телерепортажи заканчивались, с интересом беседовали с ним и, как я замечал, относились к нему чрезвычайно почтительно, причем некоторый трепет объяснялся главным образом его статусом миллионера, который он так старался объяснить нам с Талгатом, временно переводя себя из «бизнес-генералов» в «космические солдаты».
Помню свои грустные мысли о зарождающемся космическом туризме. Я сознавал, что космический туризм неизбежен. Ведь это в человеческой природе – стремиться к экстремальным достижениям. С другой стороны, признавался себе, что отношусь к космическому туризму скорее негативно: ведь это не те туристы, которые для того, чтобы купить палатку, лодку и соприкоснуться с природой, наслаждаться ее красотой, откладывают из зарплаты. Это очень богатые люди, они покупают красоту Земли и самое страшное – будут действовать в соответствии с привычным для себя, но новым для Космоса принципом: я заплатил – вы обязаны. Даже если это угрожает безопасности всего экипажа. В Космос, который до сих пор был свободной от «звона злата» сферой, приходит Золотой телец. И там будет то же самое, что и на Земле: все покупается, все продается. Но помимо доллара должны быть и иные регуляторы и ценности.
Однако в отношении Денниса мои опасения оказались напрасны. Тито выполнил свое обещание. Во время полета он действительно был хорошим «солдатом космического экипажа». На МКС сам попросил давать ему задания, сортировал контейнеры с продуктами, выполнял другую несложную работу такого же рода.
А вот на следующий день после приземления Тито «хорошим солдатом» быть перестал. Он сразу вспомнил про свой статус, и персоналу ЦПК оказалось не так-то просто с ним. Однако нашего экипажа это уже не касалось. Позднее мы с Мусабаевым побывали у Тито в гостях в США, потом еще пару раз встречались в Москве. Отношения на таких встречах оставались дружескими, но не более того. Да и то сказать, разве у нас возникает желание регулярно встречаться с таксистом, который когда-то удачно подвез нас в аэропорт, и мы не опоздали на рейс?
Но таксисты есть таксисты, а к стране, которая помогла ему преодолеть жесткое сопротивление его полету со стороны официальных кругов США, к российским специалистам и космической технике у Тито сложилось отношение почти благоговейное. Иногда он буквально идентифицировал себя с российской космической отраслью. На какой-то встрече, отвечая на просьбу сравнить российскую космонавтику и американскую астронавтику, Тито добросовестно провел все параллели, а затем неожиданно закончил: «Но американцы настолько серьезны, что скучно становится. То ли дело, мы – русские, и с поставленными задачами справляемся, и пошутить любим…» Это «мы – русские…» слушателей просто потрясло.
Пожалуй, единственное, в чем я могу попенять Тито, – в саморекламе, которая иногда переходила границы разумного. В ряде своих выступлений, в том числе и на слушаниях в конгрессе США, он настойчиво повторял, что был подготовлен как любой российский бортинженер. Для профессионалов очевидно, что это далеко не так. Туристов готовят по упрощенной программе, обеспечивающей самообслуживание участника космического полета, работу со скафандром, основные элементы безопасности и понимание стадий полета. Требования для них существенно ниже, чем даже к космонавтам-исследователям, не говоря уж о квалификации космонавтов-испытателей, из числа которых назначаются командир и бортинженер. Или такая деталь: Тито не раз повторял, что был настолько хорошо подготовлен физически, что его пульс не превышал 72 удара в минуту. На самом деле это говорит не о физической подготовленности, а об уровне понимания опасности. У российских опытных космонавтов, выполнивших не один космический полет, пульс, бывает, зашкаливает за сотню, и это нормально.
Следующие космические туристы были поскромнее Тито. Впрочем, с другими я и общался меньше, и за их выступлениями особенно не следил. А к Деннису отношусь, конечно, более пристрастно – все же он был «солдатом» нашего экипажа. И когда читаю или слышу что-то из его выступлений, разумеется, обращаю внимание. Но послеполетные эмоции по-человечески понять можно. Первая фраза, которую Деннис произнес сразу по приземлении: «Я побывал в раю». Что ж, он реализовал свою давнюю мечту и был счастлив. Тито не любит, когда его называют космическим туристом, он предпочитает термин «космический путешественник» (space traveller). А рассказы путешественников должны быть увлекательны – такова одна из их функций в обществе. Особенно если речь идет о путешествии в рай!
В полет я отправился в качестве бортинженера. На этот раз у меня были другие функции – больше внимания необходимо уделять кораблю, поэтому и экспериментов провел меньше. Но зато результат (уже после возвращения) меня ошеломил.
При подготовке к полету мне довелось вернуться к эксперименту «Плазменный кристалл». Экипаж пригласили в Институт теплофизики экстремальных состояний РАН и представили серию коротких лекций о физической сути и научно-практической значимости эксперимента. Такую форму подготовки предложил профессор Анатолий Павлович Нефедов, один из основоположников физики пылевой плазмы. Первую лекцию он прочитал нам лично (впоследствии, когда он внезапно ушел из жизни, его именем назвали один из этапов эксперимента). Продолжили занятия авторы и постановщики эксперимента – как крупные руководители, так и непосредственные разработчики. Известно, что, когда рассказывают люди, которые хорошо понимают, что именно хотят сказать (не могу утверждать, что таких много вокруг), картина получается ясная и простая. Тогда и возник и уже не прекращался серьезный интерес к «Плазменному кристаллу». А финальная часть первого занятия, после того, как нам показали аппаратуру и объяснили, что же от нас требуется, нешуточно подогрела интерес к специальным средствам и препаратам и вызвала симпатию ко всем членам этого замечательного коллектива единомышленников – российских и немецких физиков, специалистов из РКК «Энергия».
Пошли регулярные тренировки с одновременной отработкой бортовой документации. Оказалось, до нас большой вклад в документацию внес экипаж МКС-1 – Сергей Константинович Крикалев и Юрий Павлович Гидзенко, и инструкции приобрели достаточно привычный для космонавта вид. Но некоторые схемы и обозначения казались нам неудобными (это естественно, ибо все люди разные, отличается и их восприятие). Фактически мы отшлифовали бортдокументацию под себя (наверное, потом она точно так же адаптировалась к следующим экипажам) и ориентировались в ней прекрасно. Более того, мы неплохо (с точки зрения В. Фортова, Г. Морфилла, Х. Томаса, В. Молоткова и А. Липаева, это выражение может означать и «не очень хорошо») понимали физический смысл того, что предстояло сделать, и самое главное – чувствовали себя членами большого научного коллектива, причем почти всех мы знали лично. Стоит ли говорить, что среди других экспериментов на борту личный, неофициальный приоритет мы отдавали именно «Плазменному кристаллу».
Академик Владимир Евгеньевич Фортов (мы, как принято у физтехов, называли друг друга по имени – Володя, Юра) и директор Института внеземной физики Общества Макса Планка (ФРГ), профессор Грегор Морфилл были инициаторами и руководителями этого эксперимента на борту орбитальной станции. Хубертус Томас, аспирант Морфилла, первым получил «плазменный кристалл» в земных условиях. Владимир Иванович Молотков, талантливый физик-экспериментатор и душа компании (мне он очень напоминал моего первого руководителя Бориса Михайловича Соколова), не только включился в подготовку экипажей к проведению эксперимента, присоединившись к штатным инструкторам-методистам ЦПК, но и подружился с космонавтами, занимаясь с ними даже за пределами строгого расписания. Однако настоящим «командующим» экспериментом при его проведении на борту был Андрей Михайлович Липаев. Обычно во время сеанса, связанного с экспериментом на борту, в ЦУПе собирается целый «штаб» теоретиков и экспериментаторов, которые до тонкости знают возможные эффекты, пределы и особенности работы научной аппаратуры, но, когда выходит на связь экипаж, все (даже академик Фортов и профессор Морфилл) подчиняются общему управлению «боем», которое осуществляет Андрей Липаев. Он следит за мониторами, переговаривается с космонавтами, отдает распоряжения. В это время он будто сам в космосе.