Самое интересное было спрятано за забором
…Я продолжал выполнять свой план.
Когда я впервые студентом Физтеха попал в Подлипки (ныне город Королёв), куда нас, студентов-четверокурсников, привезли из Долгопрудного на институтском автобусе, то увидел обычный подмосковный городок, если бы не бетонные заборы повсюду с колючей проволокой поверху. Там, за этими непреодолимыми заборами и было самое интересное, что нас притягивало. Помню странное ощущение: от мечты отделяет всего один, но весьма серьезный забор. Впрочем, нас привели к проходной и по списку пропустили на территорию предприятия. Ожидания не обманули меня. Я сразу оказался среди умнейших людей, которые придумывали небывалое. Я впитал от них многое, в том числе и стремление испытывать космическую технику в полете. В этом плане моя мотивация была вполне обычной для тех, кого судьба свела с НПО «Энергия» и они уже там прикоснулись к созданию космической техники.
Теперь, пожалуй, самое время рассказать о моей мотивации подробнее. Безусловно, мотивы со временем менялись.
В студенческие годы, когда я принимал решение стать космонавтом, мотивы были просты: мне хотелось работать на грани, а лучше – за гранью неведомого. Тогда космос был очевидным примером неведомого. Если бы этот мотив долго сохранялся, то сегодня я выбрал бы нейробиологию или нейромедицину, потому что человеческий мозг представляется мне главной научной загадкой: именно с ним связано самое интересное и неизведанное вокруг нас (точнее – в нас). А потом моя мотивация начала постепенно смещаться в необычном направлении.
Я уже говорил, что на Физтехе я учился на кафедре члена-корреспондента Академии наук СССР Бориса Викторовича Раушенбаха. Он читал нам лекции по системам управления космических кораблей. С четвертого курса мы много времени проводили «на базе», в конструкторском бюро. Иногда, приходя в вычислительный центр, чтобы сдать на обработку свои небольшие студенческие (но практические) задачи, мы слышали в ответ: «Сегодня не ждите. Все мощности заняты. Раушенбах свои иконы считает». На одном из занятий мы спросили его, зачем он это делает, очевидно, мешая процессу подготовки космических аппаратов к полету. Ответ Бориса Викторовича был столь же удивительным, сколь и глубоким.
К тому времени встала задача ручной стыковки космических кораблей. Для ее решения, в частности, надо было ответить на технический вопрос: каким образом передать на плоском экране объемные конфигурации космических кораблей и их узлов при стыковке, которую космонавт контролирует не непосредственно, как, например, летчик через фонарь кабины при посадке, а на экране? Ошибка восприятия космонавта может привести к неудачной стыковке, а следовательно, к срыву задачи полета. Борис Викторович исходил из того, что перцептивное пространство, которое получается путем преобразования отражения на сетчатке системой восприятия человека (глаз – мозг), оказывается пространством Римана переменной кривизны. Кривизна положительна на больших удалениях от наблюдателя (эллиптическая геометрия), постепенно уменьшается по мере приближения к нему, а в непосредственной близости становится отрицательной (гиперболическая геометрия). В последнем случае мы наблюдаем предметы не в прямой перспективе, с линиями, сходящимися на горизонте в точку, как приучили нас художники Возрождения, а в обратной перспективе, то есть расходящиеся. Б. В. Раушенбах сообразил, что много раз видел предметы в обратной перспективе на русских иконах. Вот он и стал вычислять численные параметры пространства восприятия человека по множеству произведений древнерусской живописи.
Борис Викторович изучал пространство восприятия в земных условиях. А каким оно окажется в условиях невесомости (точнее говоря, микрогравитации)? С физической точки зрения то, что оно окажется не совсем таким, как на Земле, понятно. Мозг (видимо, интерес к этому удивительному устройству уже сидел во мне) будет стремиться принять наиболее энергетически выгодную форму (минимальная поверхность для заданного объема) – форму шара. Но ему будет препятствовать «ложемент» черепной коробки, выработанный в течение многих тысячелетий под воздействием земной гравитации. Это означает, что на одни участки мозга давление непривычно усилится, а на другие ослабнет. Следствием этого станет несколько особый режим работы мозга и, в частности, проявятся особенности восприятия пространства, возможно, иллюзии.
Качество и надежность оператора – летчика или космонавта – среди других факторов зависит и от восприятия им пространства, цвета и т. п., особенно в период острой адаптации космонавта к невесомости. Поэтому задача экспериментального исследования пространства восприятия космонавта представлялась мне вполне актуальной. С тех пор мою мотивированность на полет подкреплял исследовательский интерес к поставленной перед собой проблеме. И кстати, он сохранялся годы, пока я не пришел в Отряд космонавтов на подготовку. Более того, я продумал и сам поставил в двух своих полетах эксперименты по изучению пространства восприятия в невесомости и даже просил выполнить их космонавтов в двух других экспедициях.
Но к тому времени моя мотивация еще усложнилась, приобретя сильную гуманитарную составляющую. Через несколько лет после окончания Физтеха, продолжая работать инженером в «Энергии» и занимаясь космической техникой, я поступил учиться на вечернее отделение факультета журналистики Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. Соответственно, мне приходилось, готовясь к экзаменам, не просто читать, а серьезно размышлять над многими литературными произведениями. И вот однажды, в электричке, по пути на работу в Подлипки я прочитал: «Все к лучшему в этом лучшем из миров». Было раннее утро, хотелось спать, я опустил книгу, прикрыл глаза и то ли задремал, то ли задумался над этими словами вольтеровского Кандида. Что могло рождаться в полусонном мозгу молодого инженера, у которого было полчаса до того, как, сойдя с электрички и пройдя проходную, он погрузится в повседневную свою работу?
Естественно, показалось, что правильнее иная формула: «Все к худшему в этом худшем из миров». По крайней мере с позиции закона возрастания энтропии она имеет больше прав на существование. А затем, как вспышка: лучший или худший – мы можем заключить, если нам предъявлено более одного мира. А это не так. Все люди на Земле живут один раз. Потом уходят – в другой мир или куда-то еще, но туда, откуда пока что никто не возвращался. За исключением менее 100 человек (на то время), начиная с Юрия Гагарина, которые летали в космос. Вот они побывали в другом мире и вернулись. Следовательно, только космонавт может посмотреть на мир, в котором он жил, со стороны. И возвратиться в него. И оценить этот мир заново после того, как побывал в другом. Вот это была задача! Я не только проснулся, но и очень захотел поделиться своим открытием с хмурыми и такими же невыспавшимися соседями по электричке. Правда, удержался.
Дальнейшие размышления (на них ушло несколько лет) привели к новым выводам: если ты видишь всех и все, фактически ты наблюдаешь за человечеством. Но ведь функция присмотра за родом людским, говоря метафорически, божественная прерогатива. Теперь она препоручается космонавтам? Вот это перспектива! Вот это достойная цель!
Коли так, космонавт получает теоретическую возможность наблюдать за самим собой на Земле (рефлексия) наряду с самонаблюдением в полете (авторефлексия). Какой прекрасный шанс для честной самооценки! Я оказался прав. Годы спустя обнаружил в своем полетном дневнике такую запись:
В космосе смотришь на Землю со стороны. В том числе и на события и дела. В том числе и на себя в этих событиях.
Потом я пошел дальше. Еще в ту пору, когда я учился на Физтехе, на меня произвела неизгладимое впечатление тоненькая книжечка Владимира Александровича Лефевра о рефлексии. В ней он, в частности, строил любопытные космологические модели. Например, такие.
Возьмем лист бумаги и воткнем в него побольше спичек разной длины. С одной стороны листа «живет» система А, с другой – В. Каждая из них, повышая свою организованность (подравнивая концы), разрушает организованность другой. В этом случае движение спичек можно рассматривать как силовые поля, а система должна «оплачивать» право изменения своей структуры. Например, ракета должна сжигать топливо, то есть улучшать конструкцию системы-антипода, чтобы перемещаться в гравитационном поле. Теперь свернем нашу бумагу в лист Мёбиуса, то есть сделаем поверхность односторонней. Если принять гипотезу о том, что наше физическое пространство представляет собой одностороннюю поверхность, то из того, что это трехмерная гиперповерхность, погруженная в четырехмерное пространство, следует, что существует двумерная поверхность самопересечения или край (аналог линии самопересечения бутылки Клейна или края листа Мёбиуса). Другими словами, в физическом пространстве должна быть «натянута» абсолютно непроницаемая перегородка. Если наделить ее свойством отражать свет, то в пространстве оказывается натянутым огромное зеркало, в котором Вселенная отражает себя.
Образ Земли отражает земную жизнь. Если ты сидишь в тесной капсуле космического корабля и у тебя есть способности к отражению и авторефлексии, то происходит многократное отражение, рефлексия не только Земли, взятой изолированно, но Земли и твоего внутреннего мира в бесконечном космосе, и наоборот. Будто ты находишься в точке соединения двух конусов, скрепленных вершинами, причем один конус – Космос, другой – твой внутренний мир.
Но одновременно ты теряешь свою уникальность как исследователя, изучающего Космос, ибо Космос в свою очередь тоже исследует тебя. И если ты признаешь его субъектом равным тебе по свойству мыслить (одновременно поднимая себя в своих глазах, ведь ты равен Космосу), то тебе уже недостаточно физической модели космоса, ты нуждаешься в рефлексивных интерпретациях, то есть во взгляде Художника в широком смысле слова. А это означает важность работы в космосе не только физиков и инженеров, но хотя бы иногда художников, поэтов, музыкантов. И ведь такие талантливые люди среди инженеров были!..