ким городам Пелопоннесского союза, упрямые и недружелюбные керкирцы смирили гордость и, отказавшись от политики неприсоединения, обратились к Афинам с просьбой принять их в союз. Узнав об этом, коринфяне сами отправили туда гонцов. Они стали убеждать народное собрание отвергнуть просьбу Керкиры и остаться верным духу Тридцатилетнего мира. Под конец первого дня обсуждения собрание как будто склонялось к тому, чтобы воздержаться от участия в этих далеких от Афин распрях. Но потом, обговаривая дело с друзьями и семьями, участники собрания увидели, что из союза с Керкирой можно извлечь некоторую выгоду. В ту ночь многим снилось, что империя простирается все дальше на запад, в сторону Италии и Сицилии, а там, глядишь, и к границам этрусских городов-государств и Карфагена.
Наутро граждане вернулись на Пникс в несколько другом настроении. Они дали согласие на альянс – правда, сугубо оборонительный, то есть Афины обязуются прийти на помощь Керкире в случае агрессии со стороны внешнего врага. Затем собрание проголосовало за то, чтобы послать на остров десять триер. Три афинских стратега выступят наблюдателями в конфликте, и само их присутствие покажет коринфянам, что отныне остров входит в афинский союз. Сама же эта небольшая эскадра ни при каких обстоятельствах боевых действий начинать не будет, и лишь если коринфские корабли попробуют выбросить на остров десант, им нужно будет дать отпор – таков был мандат стратегов.
Прибыв на Керкиру, они обнаружили, что в распоряжении нового союзника имеется флот, состоящий из 110 триер. По прошествии примерно двадцати дней, проведенных в тревожном ожидании, наблюдатели сообщили, что со стороны Коринфского залива приближается крупное неприятельское соединение. На перехват, в южном направлении, были немедленно отправлены афинские и керкирские суда. Они рассчитывали встретиться с противником на выходе из пролива, отделяющего южную оконечность острова от материка, то есть на широкой и, как правило, беспокойной водной полосе, где течения, устремляющиеся вверх, к берегу, сталкиваются с ветрами, дующими с пролива. Десять афинских судов расположились так, чтобы прикрыть правое крыло керкирцев на крайней южной оконечности острова, где многокилометровые мели представляли большую угрозу для кораблей. По левую сторону цепочка керкирских триер доходила почти до двух выступающих из воды скал, известных под названием Сиботских островов.
Вскоре после рассвета в открытом море с южной стороны начали появляться триеры. Количественно враждебный флот производил устрашающее впечатление. Свои собственные девяносто судов коринфяне сумели усилить еще шестьюдесятью от союзников и из колоний. Берегом эту армаду сопровождало пешее воинство варваров, состоящее из представителей дружественных Коринфу племен. Коринфским впередсмотрящим не составило труда вычленить в союзном флоте афинские суда – в утреннем свете они легко узнавались по позолоченным изваяниям богини. Соответственно этому коринфяне вместе со своими союзниками вытянулись боевой линией на правом фланге, чтобы их лучшие корабли встретились лицом к лицу с афинскими «наблюдателями». Стоит только вынудить Лакедемона и других атаковать их, и Тридцатилетний мир можно считать оконченным. И если своим чередом удастся убедить спартанцев объявить Афинам войну и обрушить на них все силы своего Пелопоннесского союза, морская сила Афин будет наверняка подорвана, и Коринф восстановит свои старые позиции властителя моря.
Не считая десятка афинских триер, на всех остальных судах с обеих сторон выстроились рядами гоплиты, лучники, копьеносцы. Использование галер просто как плотов для перевозки сухопутных сил афинян, которые пока продолжали держаться в стороне, поразило своим крайним примитивом. От таких гребцов и рулевых сложных маневров и мастерства в использовании таранов ждать не приходится. Два строя кораблей рванулись навстречу друг другу, и палубы превратились в плавучее поле боя, на котором своих не всегда можно было отличить от чужих. С занятых позиций афинянам было видно, как далеко на левом фланге керкирские суда легко расправляются с триерами из Мегар и другими союзниками коринфян. После первых же стычек большинство вражеских судов пустилось в бегство в сторону открытого моря. Ничто не мешало торжествующим керкирцам покинуть строй и устремиться в погоню за противником. О дисциплине и тактике эти западные греки мгновенно забыли, как и о сражении, которое разворачивалось за их спинами и исход которого был еще далеко не ясен.
Между тем на противоположном фланге сражение протекало иначе, поскольку присутствие афинских судов обеспечивало керкирцам некоторое преимущество. Поначалу афиняне сдерживали противника, даже не нанося ему удара. Стоило какой-то коринфской галере атаковать противника, как афинская триера приходила в движение, угрожая ей с фланга, и тогда растерянные, напуганные коринфяне подавались назад или в сторону от мишени. Однако даже при всем своем мастерстве и преимуществе в скорости афиняне не могли быть везде одновременно. По мере того как солнце поднималось все выше, коринфяне, находясь на безопасном расстоянии от афинских таранов, получили возможность свободно атаковать и брать на абордаж керкирские триеры. Убедившись, что прежние маневры утратили свою эффективность, афиняне оказались вынуждены вступить в настоящий бой. Всё, больше никаких ложных маневров – только лобовое столкновение. И вот в пылу сражения афиняне забыли и об осмотрительности, и о недвусмысленных наказах народного собрания. Афинские корабли начали таранить корабли коринфские так, как будто два города находились в состоянии войны.
Не поломай керкирцы строй на левом фланге и не пустись преследовать беглецов, все могло бы повернуться иначе. Но теперь они были далеко, вместо того чтобы противостоять коринфянам одним фронтом с афинянами. А еще хуже, что, как вскоре выяснилось, афиняне прождали слишком долго и с поддержкой правому флангу опоздали. Моральное и стратегическое преимущество было потеряно, афиняне оказались вынуждены прекратить атаки и вместе с керкирцами в поисках безопасного укрытия устремились к берегу. Теперь им оставалось лишь наблюдать, как коринфяне дрейфуют вдоль побережья, добивая копьями тонущих либо цепляющихся за останки кораблей островитян. И только после того, как побоище было закончено, они смогли отбуксировать покинутые корабли, поднять на борт мертвых и, миновав Сиботские острова, вернуться на материк.
Наступил полдень. Между тем экипажи сели за весла еще до рассвета, да и палубные схватки совершенно истощили бойцов. На правом фланге керкирцы потеряли большинство своих триер и даже с возвращением товарищей, увлекшихся погоней, вряд ли могли противостоять противнику. Неудивительно поэтому, что оживление на противоположном берегу вызвало у них буквально панику. Коринфяне выходили в море, готовясь начать вторую атаку. Ясно, собираются завершить дело, начатое утром, – полностью истребить флот Керкиры и пресечь попытки Афин избежать полномасштабной войны. Что оставалось? Справившись с растерянностью, керкирцы и афиняне, теперь уже не просто наблюдатели, вновь заняли свои места за веслами и поплыли навстречу противнику.
В угасающем свете дня корабли сближались друг с другом. Коринфяне запели было боевой гимн, но почти сразу же резко оборвали пение. Афиняне ожидали нападения, однако после недолгого колебания коринфяне начали подаваться назад, не отводя, однако, от противника таранных орудий. Керкирцы и афиняне в замешательстве наблюдали за этими маневрами и опомнились, только когда впередсмотрящие заметили вдали силуэты, которые и заставили коринфян повернуться. На горизонте, с южной стороны, показались два десятка триер. Это были афинские галеры, и прибыли они по решению народного собрания: подумав, дома сообразили, что изначально послали недостаточно судов. Теперь подкрепление продвигалось через обломки – следы недавнего морского боя. Проделав долгий путь, оно опоздало всего на несколько часов, чтобы спасти честь Афин. Но подоспело вовремя, чтобы спасти жизнь со-граждан.
На следующее утро остатки керкирского флота и эскадра афинских кораблей, все еще переживая позор вчерашнего дня, выстроились в боевой порядок напротив расположенного на берегу лагеря коринфян. Те спустили свои корабли на воду, но вперед не пошли, избегая столкновения в открытом море даже с небольшим, из тридцати афинских судов, отрядом. В какой-то момент афиняне заметили небольшую лодку, направляющуюся в их сторону от вражеской цепи. Приблизившись на расстояние слышимости, сидевший в ней коринфянин окликнул афинян. На керкирцев он внимания не обращал, более того, гневно заговорил о том, что последние нарушают Тридцатилетний мир и тем самым ставят себя в уязвимое положение. Ведь коринфяне, продолжал гонец, всего лишь стараются привести в чувство собственных союзников. И если афиняне хотят преградить им путь на Керкиру или в любое иное место, если они хотят нарушить мирное соглашение, то начинать надо с них, посланцев Коринфа, тех, что сидят в этой лодке, – это будут первые военнопленные.
Керкирцы дружно воззвали к афинянам: взять их и перебить всех до одного. Но афиняне сохраняли спокойствие: коринфяне, мол, вольны направлять свои суда куда угодно, только пусть Керкиру оставят в покое. Коринфяне так и поступили, отплыв вместе со своими союзниками в южном направлении, в уверенности, что Афины не станут усугублять положение атакой с тыла. Керкира была сохранена, но ценой семидесяти местных триер, тысячи военнопленных и еще нескольких тысяч убитыми и утонувшими. А по пути домой, через осенние морские шквалы, Афины пополнили этот мартиролог еще двумя утратами – военной и политической карьерой Лакедемона, сына Кимона, и самим Тридцатилетним миром.
Не теряя времени, Коринф обратился к Спарте, лидеру своего союза, с просьбой сделать представление Афинам, которые явно нарушают мирное соглашение. Этот пример вдохновил других. Мегары жаловались на то, что Перикл перекрыл им доступ в гавани, находящиеся под контролем Афин. Эгинцы принялись оплакивать утрату автономии. К общему хору присоединились даже македоняне, которых страшило усиление Афин на севере. В ту зиму в Спарте не умолкали возмущенные голоса союзников, требовавших призвать Афины к порядку.