В согласии со стратегическим замыслом Перикла афиняне – жители сельской местности приготовились к эвакуации. Покидая родной край, они морем переправляли скот в Эвбею – точь-в-точь как их предки, когда почти полвека назад Ксеркс начал свой завоевательный поход. Правда, на сей раз люди не искали убежища по ту сторону пролива. Поначалу они хлынули в Афины, останавливаясь где только можно, за вычетом святилищ. А когда положение стало уж вовсе невыносимым, в коридорах Длинной стены выросли тысячи временных жилищ. Там и поселились беженцы.
Когда пелопоннесская армия во главе со спартанским царем вошла ранним летом в Аттику, Перикл призвал афинян не предпринимать попыток уберечь свои фермы и урожай. Не встречая сопротивления, пелопоннесцы жгли и грабили покинутые деревни. При виде дыма, поднимающегося с полей, потрясенные люди мгновенно забыли о плане своего лидера и во всех бедах стали винить именно его. А Перикл, пытаясь не дать выхода бесконтрольной ярости, отменил все сессии народного собрания, демократические принципы были принесены в жертву на алтарь двух великих богов – Целесообразности и Безопасности.
В ответ на сухопутные действия пелопоннесцев Перикл распорядился нанести ответный удар по территории противника с моря. Было снаряжено сто быстроходных триер с тысячей моряков и четырьмя сотнями лучников на борту. Оставляя позади выжженную родную землю Аттики, флот стремительно продвигался к вражеской территории; пелопоннесцы, поглощенные своими делами в Аттике, были слишком далеко, чтобы прийти на защиту собственных берегов.
Действуя по примеру Толмида, оказавшегося в свое время столь удачным, афиняне наносили внезапный удар и тут же отходили. Они обрушивались на незащищенные берега, подобно хищным птицам, и почти столь же стремительно исчезали. В западных водах, как то и предусмотрено союзным договором, к грекам присоединились пятьдесят триер из Керкиры. Дойдя до мыса на юго-западной оконечности Пелопоннеса, они атаковали Мефону и едва не захватили весь город. Поднявшееся на море волнение не позволило приблизиться к Элису, и афиняне направились в северо-восточную Грецию, где захватили два города и присоединили к своему союзу лесистый остров Кефаллению. На обратном пути участники экспедиционных сил убедились, что пелопоннесская армия все еще не вернулась из Аттики, и афинская армия вторглась в Мегары, отомстив за агрессию против их территории.
На протяжении первого года войны афинские суда действовали и в домашних водах. Сотня триер патрулировала омывающие Аттику моря. Другая эскадра атаковала Эгину. Афиняне, высадившись на остров, вынудили местное население отправиться в изгнание, а освободившиеся земли распределили между поселенцами из Афин. Тридцать триер, курсируя вдоль берегов Эвбеи, охраняли от пиратов скот и другое имущество афинян. К концу лета они основали небольшую базу на островке под названием Аталанта. Отсюда пиратам можно было противостоять круглый год.
Теперь, когда стало ясно, что война продлится два, а может быть, и все три года, афиняне предприняли некоторые дополнительные меры для защиты своей территории. По всему побережью Аттики в стратегически важных местах были выставлены наблюдательные посты. В Акрополе специально отложили тысячу талантов в качестве резерва на случай вражеской атаки на город с моря. Любое предложение использовать эти деньги на какие-либо иные цели каралось смертью. В качестве другой охранной меры афиняне постановили каждый год выводить в резерв сто лучших триер во главе с триерархами, несущими всю полноту ответственности за боевую готовность судов.
Зимой афинские корабелы приступили к осуществлению в Пирее нового проекта. Они отобрали десять старых триер и превратили их в иппогогос, то есть «коневозы». Для этого понадобилось полностью изменить конфигурацию корпуса. Плотники разобрали банки для гребцов в двух нижних ярусах и законопатили уключины. Таким образом, возникло свободное пространство площадью восемьдесят футов в длину и шестнадцать в ширину, своего рода трюм. Здесь могли разместиться тридцать лошадей, по пятнадцать с каждой стороны, на расстоянии примерно пяти футов друг от друга. Пол совмещался с ватерлинией, но сверху выпуклые борта триеры оставляли достаточно места, чтобы поместились передние конечности животного. Выделялись также места для фуража и пресной воды, седел и уздечек, а также копий, щитов и шлемов всадников. К корме пристроили съемные секции и сходни, что позволяло при швартовке быстро вывести лошадь на берег или даже просто спуститься, уже сидя в седле.
Строительство «коневозов» знаменовало первый крупный сдвиг на флоте с тех пор, как тридцать пять лет назад при Кимоне появились триеры, способные перевозить крупные отряды гоплитов. Новые корабли и названий требовали новых. «Ипподром» («Бега»); «Иппарх» («Царица лошадей»); «Иппокамп» (мифическое существо, наполовину лошадь, наполовину рыба). Еще живы были афиняне, помнившие, как выглядели фургоны царя Дария и как живой груз высаживали на сушу в Марафоне. И вот теперь впервые и у афинского флота, как ранее у персов, появилась возможность доставлять морем в зону боевых действий конников.
Прошел год с начала Пелопоннесской войны. При первых признаках наступления весны могло показаться, что афинянам сопутствует успех. Они выдержали вторжение Спарты, нанесли противнику ущерб на побережье, заполучили новых союзников. Вступая в бой на всей территории от северной части Эгейского моря до островов на западе, Афины вновь, как и в дни египетской экспедиции, доказали, что способны воевать одновременно на нескольких фронтах. Акропольских запасов серебра хватит на три года боевых действий. И Перикл уже заявил, что пелопоннесцы были бы рады положить конец бессмысленному противостоянию. Даже в бушующих волнах войны государственный корабль, казалось, уверенно прокладывал себе путь.
В начале второго лета войны спартанцы снова послали военные отряды в Аттику, где те принялись методично уничтожать фермы и новые урожаи. И второй год подряд захватчики беспомощно наблюдали за тем, как афинский флот выходит из Пирея, чтобы обрушиться на их береговые укрепления. Теперь в него входили десять «коневозов» и пятьдесят триер афинских союзников – Лесбоса и Хиоса.
Словом, все выглядело неплохо, если бы не некоторые тревожные признаки, дающие о себе знать в Пирее. Появились сообщения о жертвах некоей неведомой болезни. Вину за нее афиняне возлагали на противника, чему явно способствовала сгустившаяся во время войны атмосфера сомнений и недоверия. Пелопоннесцам, говорили люди, удалось каким-то образом отравить в Пирее пресную воду. Когда флот отправлялся в свою вторую летнюю экспедицию, природа таинственного заболевания все еще не была разгадана.
На сей раз Перикл лично возглавил поход, хотя цели он преследовал значительно более скромные, чем год назад. Быть может, дело было в том, что «коневозы» сильно замедляли скорость передвижения, а может, Перикл просто не хотел уходить слишком далеко от Афин. Так или иначе, атаковав несколько городов в Сароникском заливе и на восточном побережье Пелопоннеса, афиняне повернули назад. Перикл сообщал, что им почти удалось взять штурмом город Эпидавр, но в целом экспедиция решительного успеха не имела. По возвращении же в Пирей выяснилось, что болезнь, оставшаяся на берегу, оказалась чумой и она уже унесла сотни человеческих жизней.
Вскоре в Потидею, где все еще продолжалась осада, направилась новая экспедиция во главе с новыми стратегами. На борт были подняты деревянные осадные орудия, но не только: спутницей моряков стала и чума. А в корабельной тесноте бороться со смертельной болезнью еще труднее, чем на берегу. Когда эскадра достигла Потидеи, напасть перекинулась с кораблей на весь афинский лагерь.
Юный афинский аристократ по имени Фукидид тоже заразился, но выжил и описал болезнь в мельчайших деталях: сначала начинает пылать голова и возникает резь в глазах, потом появляется кровь на деснах, боли в груди, неудержимая рвота, сыпь на коже, бессонница. Большинство заболевших умирают на седьмой или восьмой день.
Между тем новые стратеги, поняв, что взять Потидею быстро не удастся, отказались от своего замысла и повернули назад. К этому времени от чумы полегли уже более тысячи прибывших из Пирея гоплитов. А дома выяснилось, что эпидемия бушует вовсю. Начавшись на берегу и охватывая на своем пути тесные домики, жмущиеся друг к другу в проходах Великой стены, чума быстро достигла самих Афин. Вокруг храмов валялись трупы и богатых и бедных; тела плавали в цистернах с водой. Перикл потерял двух старших сыновей, Ксантиппа и Парала. Возлагая венок на чело последнего и уже готовясь возжечь погребальный костер, Перикл наконец не выдержал и разрыдался на глазах у всех. И лишь Аспазию вместе с ее незаконным сыном Периклом-младшим чума пощадила. Повинуясь общему порыву, собрание, вопреки проведенному самим же Периклом закону о гражданстве, постановило считать мальчика афинским гражданином. От чумы умерла треть гоплитов – цифра устанавливается по спискам, которые вели стратеги и командиры отдельных частей. По-видимому, та же пропорция верна и для других категорий населения.
Знаменитейшая из трагедий Софокла «Царь Эдип» подобна зеркалу, в котором отражаются трагические судьбы Перикла и Афин. Подобно Периклу, главный герой взывает к верховенству разума и порядка, даже не подозревая, что его собственные действия фатально приближают катастрофу города. И подобно афинянам, персонажи пьесы становятся жертвами неумолимой эпидемии и взывают к вождю: «Разве не лучше управлять страной, где живут люди, а не сплошная пустота господствует? Стены и корабли – ничто без людей». По мере того как события все стремительнее приближаются к страшному концу, даже царица Иокаста оказывается вынужденной признать, что государственный корабль, видно, обречен: «Всех ужас охватил, ведь без ветрил корабль плывет».
Что же касается чумы не метафорической, а реальной, то в конечном итоге афиняне выяснили, что не пелопоннесцев надо в ней винить и не отравленную воду. Беда пришла не из Спарты, а с моря, с кораблями. Эпидемия зародилась в Эфиопии, пошла вниз по течению Нила, достигла портов дельты и, проникнув с грузом в трюмы и иные корабельные помещения, достигла Пирея. Уничтожив урожай, спартанцы и их союзники, более чем когда-либо, поставили Афины в зависимость от завезенного из-за морей зерна. У самих же хватало собственной пшеницы, с другой стороны – бдительная стража афинского флота перекрывала путь импорту. Поэтому эпидемия лишь краем задела Спарту.