В весьма непродолжительное время тирания Тридцати сделалась настолько жестокой и беззаконной, что нашелся деятель, открыто выступивший против нее. Фрасибул был ветераном победоносных морских сражений при Киноссеме, Кизике, Абидосе и у Аргинусских островов. Убежденный противник тирании, этот бывший триерарх еще семь лет назад бросил вызов олигархам на Самосе. И вот теперь он вновь встал во главе оппонентов, избравших своей штаб-квартирой Пирей, этот давний оплот афинской демократии. Пусть береговые укрепления разорены, все равно тысячи афинян сплотились вокруг Фрасибула, чтобы дать отпор олигархической власти Тридцати. В результате даже сами спартанцы вынуждены были, после года с небольшим правления своих марионеток, прислушаться к голосу народа. Демократическое правление было восстановлено. А сумеет ли афинская демократия выстоять без кораблей и стен, это должно показать будущее.
Упадок старого порядка символизировали и две большие потери – ушли Сократ и Фукидид. Через пять лет после капитуляции Афин Сократу было предъявлено обвинение в ереси и совращении молодежи. На суде он эти обвинения отверг и, между прочим, напомнил присяжным о своем послужном списке, когда он воевал под началом Формиона и Ламаха. «Когда избранные вами стратеги, – говорил Сократ, – отдавали мне приказы в Потидее, Амфиполе и Делии, я всегда оставался на боевом посту и вместе с другими смотрел в лицо смерти. Потом, когда боги, как мне казалось, назначили мне вести жизнь философа, вопрошающего себя и других, разве было бы с моей стороны последовательно бросить этот новый пост из страха смерти или чего-то еще!» Говорил также Сократ и о роли, которую сыграл в суде над стратегами после событий у Аргинусских островов, когда он, бросив вызов позиции большинства, сохранил верность закону.
Суд, состоящий из 501 присяжного, приговорил Сократа к смертной казни, однако приведение приговора в исполнение было, вопреки обыкновению, отложено. За день до начала суда священная галера «Делия» отплыла в Делос для участия в ежегодном весеннем празднике Аполлона, а по закону до ее возвращения город не имеет права предать человека смерти. Так что Сократ оставался в тюрьме, проводя время в сочинении поэтических версий басен Эзопа, утешительных разговорах с семьей, долгих беседах с тюремщиком и философских диалогах с верными учениками. Жизненные сроки его растянулись благодаря тому, что из-за сильных ветров возвращение священной галеры задерживалось.
В самые последние дни Сократ подводил итоги своей жизни философа. В какой-то момент его ранние естественно-научные занятия уступили место страстному интересу к сути человеческой природы и добродетели. Заимствуя у афинских мореходов их знаменитую фразу, он назвал перемену курса deuteros plous – вторым путешествием. Попадая в штиль, моряки спускают паруса и берутся за весла. Точно так же и Сократ от мира природы перешел к миру человеческой души. Когда пришло сообщение, что «Делия» бросила якорь у мыса Сунион, отсрочке пришел конец. Вслед за многими иными, навлекшими на себя гнев афинян, Сократ выпил чашу с цикутой, походил немного и лег в ожидании смерти. Своих философских мыслей он не записывал, утверждая, что единственное, что он знает, что ничего не знает.
Историк Фукидид вернулся в Афины после двадцатилетней ссылки во Фракии. Здесь он продолжал описывать события Пелопоннесской войны, но умер (или, по некоторым предположениям, был убит), так и не закончив работы. Фукидид считал, что решающую роль в этой войне и ее итоге сыграли суда, деньги и морская мощь. Именно море неизменно оставалось истинным полем битвы, все поворотные моменты войны, по его утверждению, так или иначе связаны с морскими сражениями. Афиняне в основном следовали политике Перикла, а она заключалась в том, чтобы, как только возможно, избегать сражений на суше. Однако же спартанцы удивили всех, освоив со временем и вопреки предсказаниям того же Перикла искусство навигации.
Фукидид умер в убеждении, что война между Афинами и Спартой закончилась капитуляцией Афин и что длилась она двадцать семь лет. Он заблуждался. Противостояние не закончилось, Афины еще не были побеждены. Снести стены и покончить с любимыми триерами – этого, как выяснилось, недостаточно. Фукидид не принял в расчет неукротимый дух афинского народа. Афины были готовы пуститься в deuteros plous. В скором времени потрепанный государственный корабль еще раз – в последний раз – покинет стоянку и пустится в плавание.
Часть 5 Возрождение
Надо со смирением покоряться воле богов и мужественно встречать врага. Именно так всегда поступал народ Афин. И пусть ничто не воспрепятствует тому, чтобы так же было и впредь. Следует помнить и то, что Афины заслужили свою всемирную славу тем, что никогда не уступали насилию и положили на войны больше времени и трудов, нежели любое иное государство. Оттого и стал наш город величайшей силой в истории, силой, которая навсегда останется в памяти потомства, пусть даже сейчас (ведь все рожденное на свет подвластно тлению) приближается время, когда нам придется уступить.
Перикл. Из обращения к афинянам.
Глава 17 Передавая эстафету(397—371 годы до н. э.)
…Кто доблестен, дерзай,
Бездействуют лишь слабые и трусы.
Избороздить соленый путь веслом
И от меты ворочать… Нет, товарищ!
Эврипид. «Ифигения в Тавриде», пер. И.Анненского
После капитуляции города со всем его флотом восемь афинских триер под командой Конона еще оставались на свободе. Беглецы нашли убежище на Кипре, далеко за пределами досягаемости спартанцев. Высадились они у стен старинного города, само название которого порождало благоприятные ассоциации – Саламин. Его властитель-грек, царь Эвагор, был подданным царя Артаксеркса, однако тайно лелеял надежду освободить от персидского владычества весь Кипр. Эвагор гостеприимно встретил нежданных пришельцев и предложил кров всем полутора с лишним тысячам людей Конона. Это было все, что осталось от афинского флота. Но пусть мала была эта часть, пусть рухнул дом – свобода оставалась. А там, где теплится жизнь, сохраняется надежда.
Перевалив к этому времени за сорок, Конон мог подводить итоги своей десятилетней карьеры морского военачальника. Послужной список его был неоднозначен. При Эгоспотамах, и не только там, ему удалось уйти от участия в сражениях, в которых другие стратеги потеряли свой престиж, а кое-кто и жизнь. В ходе сицилийской экспедиции Конон повел свой отряд прикрывать Навпакт, избежав тем самым поражения и гибели при Сиракузах. Два года спустя он оказался в стороне от бунта моряков на Самосе – воевал тогда на Керкире. После того как рулевой Алкивиада столь бездарно проиграл бой у Нотия, именно Конон возглавил деморализованных моряков, но сам он не разделил с ними горечи поражения. Точно так же лишь издали, со стен Митилены, где его запер спартанский флот, наблюдал Конон бой у Аргинусских островов. Слава от него бежала, но способность вывернуться из любой ситуации за ним должен был признать всякий. И вот сейчас стремительное развитие событий на далеком Эгейском море перемещало Конона в самый эпицентр драмы.
Если бы среди спартанских лидеров царило согласие и если бы они с должным уважением относились к другим грекам, афинская демократия и морская мощь Афин рисковали уйти под воду, не оставив и следа. «Свободу грекам!» – таков всегда был боевой клич Спарты в ее войне с Афинами. Но не прошло и нескольких месяцев после окончания войны, как спартанцы отвернулись от тех самых союзников, благодаря которым и одержали в немалой степени победу. В обмен на персидское золото, которым щедро поддерживались ее морские операции, Спарта вернула Царю царей азиатские города. На островах хозяйничали свирепые наместники, поставленные Лисандром. Разлетевшиеся во все стороны осколки афинской морской империи были быстро перекованы в еще более суровый режим морской империи Спарты.
Покрывая расходы на содержание своего вновь построенного флота, спартанцы взимали дань, более чем вдвое превышающую установленную Аристидом Справедливым. При афинской власти союзники жаловались на то, что искать справедливости против злоупотреблений местного начальства всякий раз приходится в Афинах. Но при новом режиме, как выяснилось, апеллировать вообще некуда и не к кому. Спартанские власти, даже рядовые граждане Спарты с законом не считались, и ничто не могло обуздать их корысть, страсть к обогащению, природную склонность командовать.
Спартанская спесь была чревата тяжелыми последствиями для самой Спарты. Повторяющиеся набеги на сатрапов Малой Азии восстанавливали против нее старых союзников-персов. Более всего страдал от этих набегов Фарнабаз, чьи владения располагались вдоль побережья Геллеспонта. Этот пылкий вождь прославился тем, что однажды, не слезая с лошади, поплыл на помощь спартанцам, пытающимся не дать афинским триерам приблизиться к берегу. Так что над Спартой сгустились тучи, когда разъяренный Фарнабаз отправил гонца в Сузы с требованием положить конец творящемуся безобразию. Сделать это можно, полагал он, с помощью морской операции – она отвлечет спартанцев от действий на суше.
Царь Артаксеркс II, правнук Ксеркса, согласился и поставил во главе операции единственного опытного морского военачальника, находившегося в пределах досягаемости, – Конона, в чье распоряжение по его приказу поступают триеры с Кипра, а также из Киликии и Финикии. Лишь семь лет прошло с тех пор, как один персидский владыка взял на свое обеспечение моряков Лисандра, сражавшихся при Эгоспотамах. Теперь афинянин Конон в одночасье вынырнул из тьмы изгнанничества на авансцену новой военной кампании.
Города персидской империи исполняли распоряжение Царя царей довольно лениво – корабли снаряжались черепашьими темпами. Однако же когда весть о назначении Конона дошла до Афин, это прозвучало как удар грома. Под знамена Конона потянулись тысячи афинян. В сторону Кипра из Пирея двинулись все оставшиеся от былого величия триеры. Даже собрание решило послать несколько кораблей, которые, правда, были тут же (по совету Фрасибула) без особого шума отозваны, чтобы не раздражать воспротивившихся спартанцев. Некоторые граждане снаряжали триеры на собственные деньги и сажали за весла своих людей. Так в бухте Саламин на Кипре начал сосредоточиваться афинский «флот в изгнании».