Бат покачал головой.
— Я носил, время от времени, много лет. Предлагаю тебе подумать об этом.
Глава XX
1
Пошла вторая неделя после инфаркта Джонаса, когда Соня прилетела в Нью-Йорк. Бат встретил ее в аэропорту Кеннеди и отвез в квартиру в «Уолдорф Тауэрс». На следующий день она навестила Джонаса в Колумбийской пресвитерианской больнице.
Бат предложил подвезти ее, но она настояла на том, что доберется сама, на такси. Соня также хотела пройтись по магазинам, поэтому они договорились встретиться на ленче в ресторане «Двадцать один» в четверть второго. Водитель такси, пуэрториканец, проникся к ней симпатией, когда она заговорила с ним по-испански, и посоветовал убрать кольцо с бриллиантом и браслет с изумрудами в сумочку. Она поблагодарила и последовала его рекомендациям. Он, разумеется, и подумать не мог, что платиновый пояс верности, украшенный драгоценными камнями, который она носила на себе, стоил больше кольца, браслета и его автомобиля вместе взятых.
Джонас обрадовался ее приходу. Он уже мог сидеть, привалившись спиной к подушкам. Заметно похудел, а вот цвет лица улучшился. Может, потому, что впервые после катастрофы «Центуриона» и последовавшей тогда госпитализации он за целых двенадцать дней не выпил ни капли спиртного.
А едва не состоявшаяся встреча со смертью настроила Джонаса на лирический лад.
— Ты даже представить не можешь, как я тебе благодарен за то, что ты воспитала мне такого сына. Настоящего мужчину. Я, как видишь, сейчас ни на что не годен. Бат для меня — подарок судьбы. Кому еще я мог бы довериться?
— У тебя верные и компетентные сотрудники, — возразила Соня.
— Они — не Корды. — По тону чувствовалось, что этим все сказано.
— А вот он — Корд. Я это вижу.
— Но, Соня… Он не похож на меня. Почему он на меня не похож?
— Потому что вы оба — единое целое, — резко ответила она. — И каждый должен это видеть.
— Господи, я предложил ему весь мир! Я дал ему… — Он осекся, пожал плечами.
Соня кивнула, но комментировать не стала. Она пыталась забыть ту боль, что принес ей этот человек. Его образы запечатлелись в ее памяти. Поначалу молодого, двадцати одного года, жеребца, с которым она отправилась в Европу: красивого, сильного, лучащегося оптимизмом и энергией. А потом зрелого, уверенного в себе, умудренного опытом промышленника, которого она встретила четыре года тому назад. Сейчас ему пятьдесят один, максимум пятьдесят два. Для инфаркта рановато. И он, несомненно, это знал. Он-то планировал еще лет двадцать активной работы, а вот теперь придется менять планы.
— Я хочу попросить тебя об одной услуге.
— Говори.
— Твой дядя Фульхенсио знает меня. По рекомендации Бата я вложил деньги в гаванское казино. Я поверил человеку, которого тоже знает твой дядя, пообещавшему, что там будет вестись честная игра.
— Мейеру Лански, — уточнила Соня.
— Ты знаешь… Хорошо… Так вот, я думаю, что никто не останется внакладе, ни Фульхенсио, ни Бат, ни я, если твой дядя благожелательно рассмотрит просьбу Мейера Лански о выдаче лицензии на открытие в Гаване отеля-казино. Он, естественно, готов выполнить все формальности.
— Под формальностями понимаются взятки, которые он должен заплатить моему дяде.
— Так уж у них принято, — пожал плечами Джонас.
— Ты заработаешь на этом деньги? — спросила Соня.
— Решение принимать Бату.
— Ты дозволяешь Бату принимать решения? Это что-то новое, не так ли?
В какой уж раз Джонас пожал плечами.
— А что еще мне остается? По крайней мере, он умен. Он — Корд… и, разумеется, Батиста.
— Хочешь совет?
— Почему нет?
— Вложи чуть больше души в отношения с сыном. В будущем это принесет куда большую прибыль, чем любая из твоих инвестиций.
— Я вкладываю. Я разрешил ему снимать телешоу. Я вложил туда деньги, которым нашлось бы применение в других местах. Нам повезет, если мы хотя бы окупим расходы.
— Я говорю не о деньгах, Джонас. Вкладывание денег — это вся твоя жизнь. Это ты делать умеешь, пожалуй, умеешь лучше всех. Вот что ты не вкладываешь, так это душу. Ты любишь сына?
— Конечно, люблю.
— Тогда почему ты не скажешь ему об этом?
— Но и он никогда не говорил ничего такого… — Он замолчал, и Соне показалось, что сейчас у него случится второй инфаркт. — …Мне…
Соня встревожилась:
— Джонас?
— Это нелегко. Мой отец умер, так и не сказав, что он любил меня. И от меня он не услышал этих слов. Он умер, и мы никогда… не сказали… об этом друг другу. Это была ошибка, Соня, чудовищная ошибка. Мой Бог, неужели я повторяю ее?
— У тебя есть гордость, Джонас. Как и у Бата. Как жаль, что вы так в этом схожи.
2
Соня удивила Бата, заказав в ресторане бифштекс из вымоченного в вине мяса.
— Они знают, как его приготовить, — пояснила она сыну.
— Значит, ты бывала здесь раньше?
— С чего ты решил, что в Нью-Йорке я впервые? — улыбнулась Соня.
Разумеется, она бывала в Нью-Йорке. Он должен был об этом помнить. Она ездила и в Европу, причем не только с его отцом. Побывала на Кубе и чуть ли не во всех странах Латинской Америки. Две комнаты в гасиенде около Кордовы она украсила произведениями искусства доколумбовой эпохи, привезенными из Перу. В ее спальне место привычного распятия занимали картина Пикассо и «мобиль» Колдера[41]. Она уже не была той юной невинной девушкой, какой ее встретил его отец. Впрочем, не была она и той спокойной, уступчивой женщиной, какой он запомнил ее с детства. Бат мог по праву ею гордиться.
И в пятьдесят лет Соня сохранила удивительную красоту, привлекая взгляды сидящих за соседними столами мужчин. Его отец умел выбирать женщин, прекрасных в юности и неподвластных возрасту. Надо прямо сказать, Моника Бату не нравилась, но он понимал, почему Джонас дважды женился на ней. А последняя из них, Энджи, ни в чем не уступала тем двум женщинам его отца, которых он знал лично.
На закуску Соня заказала черную икру и «Столичную», такую холодную, что вязкостью она могла сравниться с ликером. Бат никогда не пил русскую водку, но повторил ее заказ и нашел, что «Столичная» пьется на удивление хорошо.
— Твой отец сказал мне, что у тебя роман с Глендой Грейсон.
— Это так.
— Она старше тебя.
— Она удивительная женщина. Но жизнь жестоко с ней обошлась.
Соня покачала головой:
— Из-за этого в женщин не влюбляются.
— Она такая ранимая, такая славная.
— И что? — Тут Соня улыбнулась. — Я думала, ты собираешься жениться на той девчушке из Флориды.
— Она думает только о карьере.
— А Гленда Грейсон не думает? Если ты решишь жениться на ней, а я надеюсь, до этого не дойдет, она бросит сцену и станет домохозяйкой?
— Мы еще не подошли к этой стадии, — ответил Бат.
Она оглядела зал, словно хотела убедиться, что никто не прислушивается к их разговору.
— Я должна тебе кое-что сказать. Сколько денег ты и твой отец вложили в Кубу?
Перед тем как ответить, Бат тоже огляделся. Слегка наклонился к матери:
— Чуть больше миллиона долларов. В казино при «Флоресте».
— А этот отель, что строит Мейер Лански? Там ваших денег нет?
— Пока нет. Лански финансирует строительство через других людей. Но он хочет, чтобы мы выкупили долю одного из партнеров. Наше участие придаст проекту респектабельность.
— Твой отец просил меня связаться с дядей Фульхенсио и попросить его выдать Лански все необходимые лицензии и разрешения.
— Это не помешает, — кивнул Бат. — У Лански прекрасные отношения с дядей Фульхенсио, но твое участие никак не повредит.
Соня отпила ледяной водки:
— Я полечу в Мексику через Гавану. И вот что я тебе скажу. Я замолвлю словечко за вашего друга Лански. Но вам настоятельно рекомендую больше не вкладывать деньги в Кубу.
— Почему?
— Вы их потеряете.
Бат почесал подбородок:
— Ты воспринимаешь…
Она кивнула:
— Кубинское государство — карточный домик. Через год Фульхенсио скинут. Если ему повезет, он останется в живых и переберется в другую страну. Он не слишком умен. Чересчур много ворует. На первый взгляд, Куба процветает. Это не так. В нескольких милях от роскошных отелей-казино люди живут в ужасающей нищете. Мятежники в горах набирают силу. Их становится все больше. И они получают оружие от Советского Союза, А власть нашего дяди… — Она пожала плечами. — Его уже скидывали. Скорее всего, это повторится, и в самом ближайшем будущем.
— Мейер Лански вложил в свой отель все деньги, до последнего цента.
— Он их потеряет.
— Новой власти, кто бы ни встал у руля, отели-казино понадобятся ничуть не меньше, чем прежней, — возразил Бат. — А сами по себе они работать не будут.
— Англичане думали, что Египет не сможет обеспечить работу Суэцкого канала. И потом, те, кто придут к власти, просто закроют все эти казино. В горах сидят коммунисты. Туризм и игорный бизнес им ни к чему.
— Ты нарисовала мрачную картину.
— Потому что ситуация очень мрачная.
Они помолчали.
— Расскажи мне о твоем отце, — попросила Соня.
Бат вздохнул:
— Не знаю, что и сказать. Он может быть безжалостным, эгоистичным тираном, отметающим все мои предложения. А на следующий день может дать мне новую должность и увеличить жалование. Видишь ли… он чертовски умен. Мало-помалу он втянул меня в свою орбиту. Это игра. Когда дело подходит к критической черте, переступив которую я могу послать его к черту, он идет на уступки. И я увязаю все глубже. А чем дольше я остаюсь, тем труднее мне порвать с ним.
— Ты чувствуешь, что это родной тебе человек?
— Э… Он… Он настоящий мужчина. Не знаю, понимаешь ли ты, что я хочу этим сказать.
— А как по-твоему, по отношению к тебе есть у него отцовские чувства?
Бат пожал плечами, кивнул:
— Да. Я уверен, что есть. Но знаешь почему? Он боится. Не смерти, боязнь смерти у него не больше, че