ами. Всюду высились сложенные для костров дрова. Они образовывали два полукольца, в центре которых стояло чучело Купалы, пока еще не обложенное хворостом. Девушки уже успели оплести его цветами и все носили и носили венки, складывая их к ногам Купалы. Все они были в новых белых рубахах с вышивкой и с распущенными косами.
Буян с рассвета куда-то пропал, и до самого полудня Вла-стимир его не видел. Но на Ярилином кряже гусляр вдруг появился. В белых рубахе и штанах, с венком в золотых кудрях и широкой улыбкой на красивом лице, он вышел вперед, и его приветствовали криками: «Ой, Купала! Ладо Купала!» Гусляр вскинул руки, словно обнимая народ, и Властимир, хоть и радовался и даже кричал вместе со всеми, все же чувствовал легкую зависть к этому красавцу — сегодня все девичьи сердца будут принадлежать ему, только выбирай.
Два парня подвели ему белого коня, грива которого тоже была украшена цветами и колосьями ярового хлеба. Буян одним прыжком вскочил на спину неоседланного коня и, правя им коленями, проехал рысью перед всеми под приветственные крики.
Девушки окружили его, и с песней он отправился с кряжа к полям, сопровождаемый пляшущей и поющей свитой.
Настоящий праздник начался с закатом, когда зажгли костры на Ярилином кряже. Молодежь вернулась туда, и Буяна сразу же окружили парни и девушки, забрасывая его цветами.
Буян соскочил с коня. Девушки тут же образовали хоровод и закружили вокруг Буяна. Другие водили вместе с парнями хоровод вокруг костров и чучела Купалы. У многих парней в руках были факелы, и чем темнее становилось на небе, тем явственнее казалось, будто эти огоньки пляшут вместе с людьми.
Где-то зачинали песни, но все замолчали, когда Буян запел возле самого большого костра. Он опять сидел на коне. Жеребец стоял под ним смирно, тоже зачарованный песней.
Все образовали один большой хоровод. Девушки подхватывали запев Буяна:
Ой, встало да красно солнышко!
Ой, Ладо мое, Купало!
А с солнцем да светлый месяц!
Ой, Ладо мое, Купало!
И вышли ко круче девушки,—
Ой, Ладо мое, Купало!—
восславить Ярилу-молодца.
Ой, Ладо мое, Купало!
Как скачет он по цветам-росе,—
ой, Ладо мое, Купало!—
по всем полям мимо реченьки,—
ой, Ладо мое, Купало!—
да по всей по родной сторонушке!
Ой, Ладо мое, Купало!
И все его славят, молодца,—
ой, Ладо мое, Купало! —
огни ему жгут купальные,—
ой, Ладо мое, Купало!—
да песни поют венчальные.
Ой, Ладо мое, Купало!
Венчается с красной девицей —
ой, Ладо мое, Купало!—
венчается добрый молодец.
Ой, Ладо мое, Купало!
Венчает их солнце ясное,—
ой, Ладо мое, Купало!—
костер их венчает в полночи,—
ой, Ладо мое, Купало!—
да светлый Ярило-молодец,—
ой, Ладо мое, Купало!—
их дарит своею милостью.
Ой, Ладо мое, Купало!
Последний запев повторяли уже все участники праздника. Девушки с визгом бросились в стороны, когда мимо них с мычанием и блеянием прошло стадо, которое гнали парни мимо Купалы, чтобы светлый бог одарил его своей милостью. Буян с широкой улыбкой проводил глазами коров и овец и, когда они скрылись во тьме, ударил своего жеребца пятками и погнал его на костер.
Все бросились врассыпную, но белый конь, чувствуя силу и умение всадника, птицей взвился над пламенем, не задев огня даже кончиком копыта.
Громкие крики были ответом на этот прыжок, и началось веселье. Скоро уже почти все прыгали через костры, мелькая белыми рубахами. Наиболее смелые скинули их и скакали нагими. Некоторые прыгали парами — их приветствовали особенно радостно. Удачливые прыгуны целовались тут же, на виду у всех, и убегали к идолу Купалы, где их ждал Буян с благословением.
Другие бежали к реке, оттуда уже доносились гадальные песни. С кручи было видно, как плывут по воде вдоль берега крошечные огоньки в венках.
Ночь окружила Ярилин кряж со всех сторон, в ней то там, то здесь вспыхивали огни, колокольчиками звенел девичий смех и песни, радостные и притворноиспуганные взвизги, не смолкали клики. Все закружилось в кутерьме общего праздника, когда забываешь, кто ты и где. В эту ночь исчезло все, что человека вело по жизни, все теряло смысл и значение — остались только песни, танцы, прыжки через костры, девичьи тайны и манящие таинственные тени в роще.
На миг очнувшись от сладкого угара Купалиной ночи и игрищ, Буян вдруг вспомнил о Властимире, но князя нигде не было. Впрочем, он давно не видел и Беляны, которая все, как помнилось, держалась подле резанца. Многие же парни и девушки уже разбрелись парами по роще. Князь мог последовать их примеру, и гусляр забыл про Властимира.
Властимир брел по роще хмельной без хмеля. Волшебные чары Купалиной ночи дурманили его голову. Неясная тревога и жажда необычного теснились в его груди, влекли куда-то. Он забыл про покой. Весна его давно ушла, миновали наивность и веселье юности, он был зрелым мужем, дожившим почти до тридцати лет, и три года из них на его плечах лежала забота о княжестве, но сейчас ему вдруг безумно захотелось сбросить груз лет и княжения, стать моложе. Впервые с тоской он подумал о Веденее — как далека и недоступна и вместе с тем желанна она! Побежать бы сейчас вместе с нею по притихшей роще, подальше от людей, обнявшись, упасть в росистую траву и забыть про все до утра… Но во тьме ночи не он — другие парни целовались с девушками, не она — другие девушки смеялись и в притворном испуге закрывались рукавами, другие пары бегали в чащу, сторонясь таких, как он, томящихся одиночек, пропадая в роще Купалы. И Властимир все брел и брел, шатаясь по роще, хватаясь за стволы и не зная, куда несут его ноги, — он просто не мог стоять на месте в такую ночь.
Роща оборвалась внезапно. Перед князем легла гладкая слюдяно-черная река. Спустившись с крутого берега, Властимир вошел в воду по колено. Река мягко толкала ноги, влекла за собой, и Властимир, вздохнув, бросился в воду, еще не зная, куда поплывет.
Он вынырнул саженях в трех от того места, где нырнул, и, гребя резкими сильными взмахами, поплыл на середину, чувствуя, как снизу его поддерживает волна и осторожно трогают русалки скользкими пальцами. На стремнине перевернулся на спину, раскинув руки и вытянувшись на ласково и упруго качающей его поверхности реки и глядя вверх, в бездонность и беспредельность открывшегося ему неба.
Мир вокруг него был погружен во мрак, освещенный только яркими звездами. Он легко узнавал Стожары, Матку-звезду, алый Смертонос, Добропана и мутную полосу Становища. Они мигали ему заманчиво и таинственно, а на кряже, мимо которого его влекла река, вспыхивали десятки рукотворных звезд.
Из-за леса вышла половинка луны. Горели, рассыпая искры, костры, через которые иногда кто-нибудь прыгал. Мелькали плясуны с факелами. Шум праздника, от которого князь бежал в рощу, далеко разносился по воде, достигая его Ушей. Слышались крики, смех, девичьи визги и обрывки величальных песен. Где-то там, среди них, был и Буян — время от времени доносился его красивый сильный голос. Похоже, он был совершенно счастлив.
Ночь не спеша перевалила за середину. Все плясали, пели и веселились кто во что горазд. С берега летели в реку венки. На восходе люди сожгут чучело Купалы, а сейчас оно стояло на вершине, подсвеченной снизу кострами.
Перевернувшись на живот, Властимир поплыл дальше, борясь с течением и радуясь силе и напряжению этой борьбы. Он победил реку и выбрался на другой берег.
Навстречу распахнул бездну мрака густой лес, в глубине которого что-то загадочно шепталось, шуршало, потрескивало, скрипело, глухо стонало или бормотало невнятно и замирало в терпеливом ожидании. Живой и волшебный лес Купа-линой ночи, единственной ночи в году, когда возможно все.
Властимир сделал всего несколько шагов, когда навстречу ему из кустов, руками разводя травы, вышла нагая дева-русалка с мутным шальным взглядом ночных чар, от которых в эту пору никто не сможет спастись. Взглянув на нее, князь вспомнил свою последнюю встречу с водяницами в конце весны в Муромских лесах, когда слепые и голодные с зимнего сна водяные девы едва не завлекли его к себе, но в ночь Купалы все меняло свои привычки и очертания, он даже не подумал испугаться.
Увидев человека, русалка остановилась, гибким сильным движением нетерпеливо отбросила назад, на спину, длинные зеленоватые волосы и пошла к нему, чуть шатаясь. Приблизившись, она вскинула руки в порыве бешеной, слепой страсти, обвила его шею, прижалась к нему всеми изгибами молодого гибкого тела, ища его губы. Властимир обнял ее тонкий стан, готовно отвечая на жадный поцелуй. Голова закружилась в хмельном угаре. Но, почувствовав мужскую силу, русалка отпрянула, трезвея. В глазах ее мелькнуло удивление и ужас, и она с криком бросилась бежать.
Та же сила, что увела его в рощу с праздника, бросила в реку и вывела в лес, теперь заставила Властимира без оглядки броситься за нею. Не потому, что он желал ее, а просто потому, что больше не мог стоять на месте — в движении, в слепом беге сквозь чащу искал он ответ на съедающие его сомнения и предчувствия.
Он все-таки догнал ее на лесной поляне, ловя жадной рукой вьющиеся тонкие волосы. Остановившись, русалка глянула князю в глаза, разглядела в его очах слепую полупьяную страсть, сметающую все на своем пути. Дева отступила, вскинула руки, словно пытаясь оттолкнуть его, и, когда Властимир поймал ее за плечи, вскрикнула тоскливо, как кричит девушка, берегущая свою честь:
— Нет!
Крик утонул в горячем поцелуе, и русалка, застонав, растаяла в душных тисках объятий…
Встав из травы, Властимир огляделся. Угар проходил, и Он понял, что забрел в чащу. Нужно было искать выход, но ему было безразлично, когда он его найдет, и он пошел наугад.
Он не сделал и десятка шагов, когда впереди блеснул неясный свет, мерцающий желто-оранжевым, как огонек лучины, и Властимир пошел на свет — ему хотелось узнать, кто кроме него бродит по лесу. Огонек мигал, словно манил за собой, и князь невольно прибавил шагу, раздвигая ветки деревьев. Его вело любопытство.