Вардес позвонил, ему открыла Клара. Она так жалко выглядела в серой кофте, с малышом, цеплявшимся за юбку, что Вардес принял ее за служанку, отдал ей шляпу и прошел в маленькую, скромную гостиную.
Некоторое время ему пришлось ждать. В возбуждении он ходил от одного окна к другому, от одной стены к другой. Уже смеркалось. Небольшая пыльная люстра, две лампочки в которой перегорели, освещала комнату.
Дарио открыл дверь кабинета и пригласил Вардеса войти. Как же он его ждал! И Вардес пришел, а вместе с ним вожделенная удача. Дарио чувствовал трепетную радость, будто охотник, который долго выслеживал дичь и наконец подстрелил — вот она! Лежит у ног!
Вардес между тем успокоился. Позволил себя осмотреть, ответил на все вопросы.
— Элинор так доверяет вам, доктор, — сказал он.
Дарио вновь сел за стол, отделявший его от больного. Теперь на некотором расстоянии от Вардеса, спрятавшись в тени, скрестив на груди руки, устремив внимательный взгляд на пациента, он выглядел властным, значительным, таинственным. Его вкрадчивый мягкий голос, который он научился модулировать, смягчая пронзительные восточные нотки, окончательно умиротворил Вардеса.
— Элинор, — заговорил Дарио, — знала меня в самые тяжкие годы жизни, когда я, прозябая в безвестности и нищете, продолжал вести нелегкие, но бесконечные и плодотворные изыскания, которые затем легли в основу моего метода лечения. Я помог многим больным с такими же проблемами, как у вас. Полагаю, Элинор рассказала вам об этом?
— Надеюсь, это не психоанализ? Я уже испробовал эту методу, но без всякого успеха.
— Нет, нет, у меня свой собственный метод. И как все первооткрыватели, я не был признан коллегами, в частности упомянутыми вами сторонниками теории Фрейда. У его теории есть свои достоинства… Признаюсь, что использую ее на начальном этапе. Долгий тщательный анализ необходим для того, чтобы нащупать корень проблемы, но я не считаю, что исцеление наступает сразу же, как только мы его нашли. По моему мнению, лечение с этого лишь начинается. Упростив свою теорию до крайности, с тем чтобы она стала понятна неспециалисту, я бы выразил ее суть следующим образом: мы будем работать над сублимацией «эго».
На лице Вардеса появилось выражение, пока еще незнакомое Дарио, а впоследствии отражавшееся на лицах всех его несчастных пациентов: болезненное недоверие, смешанное с надеждой. Горькая принужденная улыбка говорила: «Ерунда! Чистое надувательство!», а взгляд отчаянно молил: «Утешь меня. Пожалей».
— Все, что вы считаете в глубине души пороком, постыдным изъяном, болезнью, на самом деле — священное зерно, из которого произрастают самые драгоценные ваши достоинства. Избави Бог подвергать вашу уникальную психическую организацию воздействию медикаментов и общедоступных методик, которые призваны лечить обычных людей, грубых, без полета фантазии, без гениальности. Стоит уничтожить зерно, как вы перестанете быть Филиппом Вардесом. Перестанете быть собой! Вы — человек неординарный, к вам нужен особый подход. У вас сверхчеловеческая работоспособность и воля, которая сметает все препятствия, встающие у вас на пути. Я не ошибся? Так вот ваши приступы ярости, ваши депрессии — иное проявление все тех же уникальных, гениальных свойств вашей натуры. Нужно, чтобы болезненные проявления преобразовались снова в достоинства. Вас угнетает чувство вины, оно — корень ваших страданий. Не выявление травмы — главное условие излечение, а устранение чувства стыда и вины, которые с ней связаны, — от них мы должны избавиться. Работа ювелирная, изнуряющая. Тщательный пристальный поиск. Проникнитесь сознанием, что лечение вам предстоит долгое. Пообещать выздоровление я могу вам только при таком условии. Но подумайте, ведь благодаря терпению и мужеству вы вновь обретете внутреннюю свободу. Сейчас вы — раб, вы на грани отчаяния и безнадежности. Доверьтесь мне. Я в силах вам помочь.
Вардес заговорил шепотом:
— Доктор, меня убивает непредсказуемость моей депрессии и приступов ярости. Случается, доктор, я засыпаю спокойный, счастливый (я не говорю сейчас о бессоннице, это особый разговор, это сущая пытка), но внезапно просыпаюсь среди ночи, охваченный безумной паникой. Я убежал бы куда глаза глядят, если бы жалкие остатки рассудка не удерживали меня. Мне страшно. Без всякой причины. Пугает все — дуновение ветра, блик света, воспоминание, сон. Преступник, терзаемый угрызениями совести, вряд ли испытывает такую муку, тоску, тяжкое предчувствие. Мне кажется, что мне грозит наказание, но за что — позабыл. Ужас, тоска перерождаются в ярость, она клокочет во мне, раздирает душу и, в конце концов, изливается на других. Я совершаю тогда ужасные поступки, сам не знаю как, — одному из них вы были свидетелем. Вот такая у меня жизнь. Хотя можно ли назвать это жизнью? Спасите меня, доктор.
Голос Вардеса звучал глухо, прерывался, лицо искажалось страданием, когда он смотрел на Дарио, но стыдливость мешала открыться до конца: признаваясь в одних слабостях, он умалчивал о других, еще более постыдных.
— Мой метод, — снова заговорил Дарио, — сродни инстинктивным прозрениям поэтов и художников: они транспонируют в более высокий регистр низменные страсти и питают ими духовную силу. Точно так же мы поступаем с физическим веществом, я имею в виду процесс пищеварения. Так вы доверяетесь мне?
— Да, — устало ответил Вардес.
В глубине души он презирал и ненавидел Дарио, как презирал и ненавидел самого себя, но могучая сила надежды толкала его к доктору Асфару. Кто знает, быть может, Вардес, преодолев начальный этап и выговорив самое трудное первое слово, вошел во вкус исповедальных бесед и ему понравилось делиться своими тайнами?
Он думал: «Приду разок, другой. А вдруг? Другого врача я всегда успею найти».
Дарио продолжал негромко, из всех сил стараясь говорить спокойно, властно и ласково:
— Мы начнем, как начинают классические психоаналитики-фрейдисты. Это всего лишь начало, но оно необходимо. Мы прекратим, как только обнаружим первое ключевое понятие. Ложитесь сюда, на кушетку, — продолжал он, беря Вардеса за руку и подводя к узкому диванчику, обтянутому серым тиком, в затененном углу кабинета. — Постарайтесь расслабиться. Ничего не бойтесь. Мы прекратим сеанс, как только вы почувствуете усталость. На меня не смотрите. Можете закрыть глаза. Не поворачивайтесь ко мне, меня здесь нет. Я буду задавать вопросы, но я только голос, невидимый помощник, воспринимающий аппарат, который не может ни судить, ни принуждать. В основе моего метода не принуждение, а полнейшая свобода, раскрепощение, а не ограничение. Вы освободитесь от страданий. Расслабьтесь. Доверьтесь.
Первый сеанс начался.
18
Через тринадцать лет доктор Асфар был в зените славы, визит к нему стоил очень дорого. Дамы сходили по нему с ума. Их предостерегали: «Он — мошенник. Обаятельный, известный, но что-то тут нечисто…» «Все это зависть, злоба коллег-неудачников, мы понимаем, откуда наветы», — думали пациентки.
Лихо надвинув шляпку на левый глаз или уподобив ее ангельскому нимбу, в зависимости от моды, француженки из богатых буржуазных семей, привыкшие все считать, придирчиво озирали приемную на улице Ош в особняке доктора Асфара, видели высоченный потолок, стены, увешанные картинами, пушистые ковры, обширный сад за балконной дверью, и говорили, качая головой:
— Сразу видно, богатейший человек. Какая роскошная обстановка! Он врачует не тела, он врачует души, — прибавляли они.
И повторяли повсюду титул, который доктор присвоил себе и сообщил по секрету одной из них: «Асфар — властитель душ».
Дамы ждали у дверей кабинета. Наступила осень, и они были в плотных костюмах, черных, коричневых, на плечах или на коленях лежали пушистые лисы, чернобурки и рыжие. Странно смотрелись тонкие бархатные лапки и мертвые мордочки лис рядом с безжизненными загримированными женскими личиками, казалось бы тоже неподвластными времени. Но в самой неприступной крепости есть бойницы, и сквозь них враг издалека замечает огонь; точно так же дам выдавали глаза, откуда выглядывала мрачная, постаревшая, смятенная душа. От чего они лечились? От обычных женских маний. Погони за плотскими наслаждениями. Тоски из-за невозможности их испытывать. В основном к Дарио обращались женщины.
В приемной лишь изредка появлялись мужчины, они не разговаривали, не двигались. Даже не вздыхали. Ждали, застыв, окаменев. Холодный серый октябрьский день сочился дождем. Они поднимали глаза и видели сквозь стекло чудесный сад доктора, деревья, аллеи, потом опять сидели потупившись. Они пришли сюда в первый раз. Мысли витали где-то далеко, вне времени и пространства, тела обмякли, как брошенная одежда. Одних занимала мелкая повседневная суета: будущее свидание, домашние неурядицы, жены, любовницы. Других мучили предстоящие хлопоты: раздел имущества, налог на наследство, долги. Вытянув ноги, мужчины смиренно и грустно протирали покрасневшие глаза. Этот тянулся к сигаретам, потом вспоминал, где находится, в ушах звучал голос кардиолога: «Сердце изношено, вам нельзя курить!» — рот скорбно кривился, рука опускалась. Тот беззвучно шевелил губами, репетируя в сотый раз, как доверит доктору свою тайну. Рядом с ним скептически усмехался третий: «Знаю, Дарио Асфар — проходимец. Мне уже все уши прожужжали. Непременно пойду к настоящему светилу, истинному специалисту. Но вдруг этот шарлатан поможет? Вдруг вылечит? Каких чудес не бывает!..»
Женщины тоже лишь прикидывались спокойными. По мере того как проходил час за часом — а время в приемной тянулось медленно, — их лица старели на глазах, взгляд суровел, руки в перчатках судорожно сжимались.
— Кстати, красотой он не блещет…
— Зато у него приятный ласковый голос…
Женщины начинали шептаться. Мужчины, хоть и с презрительным видом, прислушивались, но ничего не могли разобрать. Время шло. Бледные, утомленные пациенты поникли. Наконец за дверью, в кабинете Дарио, послышались шаги. Все шеи вытянулись, глаза устремились в ту сторону — жадно, с тревогой, — ни дать ни взять куры на птичьем дворе заслышали приближение хозяйки и ждут зернышек.