Люди вокруг немного успокоились, и вновь разнесся нестройный женский плач над побережьем, а к самому краю берега вышла женщина в простой домотканой рубахе, с распущенными русыми волосами и с венком из засохших цветов на голове. Девушка глубоко вздохнула и запела. Ее песня, казалось, проникала под самую кожу Йолинь. Звук, его вибрация, казался каким-то потусторонним, печальным и тягучим. Она не могла понять ни слова из того, что пела девушка, но это не мешало слушать ее так, словно она погружалась в странный гипнотический транс. Даже Суми проникся звучанием этой песни, лег на траву и прикрыл глаза. Время, что они провели на берегу, было целиком и полностью посвящено скорби. Сейчас каждый из тех, кто знал, любил и имел связь с погибшими, должен был выплеснуть все свое горе, чтобы Кхмир непременно нашла душу погибшего среди озер и туманов загробного мира.
Йолинь казалось, что песнь жрицы бесконечна. Девушка пела и пела, словно уводя всех присутствующих вслед за своей песнью. Но с последним языком пламени, что с шипением растворился в водах Тирты, она замолчала. Взгляд девушки казался расфокусированным, она словно смотрела сквозь окружающих ее людей, и только в этот момент Йолинь поняла, что жрица просто не видит никого вокруг. К слепой подошла маленькая девочка из толпы, взяла ее за руку и повела куда-то прочь.
– Пойдем, нам пора, – тихо сказал Рик, беря принцессу за руку и решительно покидая берег.
Только когда они взошли на холм, принцесса поняла, что они идут вовсе не по направлению к их дому, а куда-то непосредственно в город. След в след за ними ступали люди. Таким образом, Йолинь начинала понимать, что это еще далеко не конец.
– Куда мы? – спросила она Рика, покорно следуя за своим мужем и делая вид, что все так, как и должно быть.
– Мы оплакали их, теперь должны порадоваться за них.
– Порадоваться? – непонимающе спросила принцесса.
Рик лишь согласно кивнул, но все же решил объяснить.
– Мы верим, что, когда душа только идет по дороге к богам, мы должны своей болью и плачем помочь Кхмир найти ее. Но когда душа уже у богов, она может оглянуться на мир, оставленный ею, и если кто-то будет плакать по ней и показывать, как тяжело и невозможно жить без усопшего, то она захочет вернуться и остаться на земле неупокоенным духом. Потому сегодня вечером мы все будем показывать свою радость…
Йолинь молча выслушала своего мужа, ничего не поняла, но решила, что раз так положено, значит, она должна уважать традиции страны, где теперь ее дом.
То, что было дальше, принцесса и представить себе не могла!
Она так вымоталась за все то время, что ей пришлось провести в пути, что, несмотря на то что давно мечтала оказаться в самом городе, что простирался у подножия дома Рика, сейчас не могла найти в себе сил толком оглядеться и оценить, насколько Грозовой Перевал отличается от той же Аранты. Их процессия двигалась по широкой объездной дороге, которая опоясывала город вокруг, и лишь в какой-то момент свернула на одну из улиц, где стали появляться жилые дома, торговые лавки, таверны и прочие признаки жизни города. Но по большому счету улица была совершенно обычной, достаточно широкой и чистой. Конечно, северные города мало походили на тот Каишим, столицу ее родины. Там каждый двор имел свою индивидуальность, каждое строение отличалось и в то же время было похоже друг на друга. Парящие изогнутые крыши домов, изящная, деликатная красота парков и садов, где каждое растение было готово поведать тебе целую историю жизни семьи. Север был другим. Порой Йолинь казалось, что северяне просто делали что-то потому, что им это нравилось. Без всякого потаенного смысла или намека. Особенно это бросалось ей в глаза, когда она видела нечто недопустимое в своих краях и совершенно обычное здесь. Она невольно скосила взгляд на маленькие голубые цветочки, высаженные перед одним из домов. У нее на родине они назывались сям-ке, или «ночное приглашение». Не трудно догадаться, какой смысл имел этот цветок. А тут просто взяли и посадили под окнами…
Принцесса невольно усмехнулась, представив такую клумбу под своими окнами.
– Что-то смешное? – поинтересовался Рик, беря девушку за руку и переплетая ее пальцы со своими.
– Ты не поймешь, – отмахнулась она.
– Когда ты так говоришь, мне становится интереснее, а не наоборот, – чуть наклонившись к ее уху, прошептал он.
Пожав плечами и решив хоть чем-то занять себя, пока они идут «радоваться», что бы это ни значило, она решила рассказать.
К слову сказать, Рик слушал ее внимательно и не перебивал, но под конец не выдержал и засмеялся.
– Что?
– Ты не поверишь, но Аглая, которая живет в том доме, все восемь десятков лет своей жизни очень старается донести этот посыл до мужчин Грозового Перевала. Я думал, к старости она маленько успокоилась, а тут вон оно что, – вновь усмехнулся он. – Мы пришли, – сказал он, указывая вперед.
Впереди оказалась небольшая городская площадь, на которой по периметру стояли накрытые столы, вокруг которых сейчас суетились мужчины и женщины. Судя по всему, они пропустили похороны и вынуждены были готовить столы к приходу тех, кто провожал погибших в последний путь. Сейчас же, стоило одному из них отвлечься и посмотреть на приближающуюся процессию, и что-то крикнуть остальным, как люди, до этого занятые каждый своим делом, стали собираться в толпу. Кто-то рисовал в воздухе священные руны, женщины в основном вскрикивали и начинали плакать, на лицах мужчин расцветали улыбки. Совсем скоро эта толпа обступила Рика и Крайса, едва не вытеснив Йолинь за пределы этого круга посвященных. Но Рик вовремя сжал ее руку крепче и подтянул к себе.
– Моя жена – та, кому мы обязаны жизнью! – на один из вопросов о том, что с ними произошло, достаточно громко ответил он.
Йолинь и сама не поняла, как стала центром всеобщего внимания. Ее благодарили, обнимали, хлопали по спине и снова обнимали. Девушка чувствовала себя так, словно ее тело превратилось в камень. Она не знала, как надо отвечать, когда огромный мужик, выше ее на две головы, загребает ее в объятия, или когда женщина преклонных лет говорит ей «спасибо» и при этом плачет так, словно Йолинь спасла именно ее, а не Рика.
Все это безобразие длилось и длилось, пока их каким-то чудом не усадили за стол. А дальше девушка и вовсе перестала понимать, что сейчас происходит. Люди поочередно вспоминали погибших мужчин, вспоминали забавные случаи из жизни, связанные с ними, смеялись сквозь слезы, ели, пили. К слову сказать, она тоже попыталась отхлебнуть из предложенной ей кружки, но Рик как-то сноровисто отодвинул ее от нее подальше и поставил перед ней другую.
– Еще один танец я не переживу, – шепнул он, а щеки принцессы залились алым румянцем.
– Надеюсь, ты сам не танцуешь после того, как выпьешь, – фыркнула она себе под нос, но ее все равно услышали.
– Иногда мне хочется бегать, – усмехнулся Рик, вспоминая свой первый опыт с алкоголем.
В ее стране принято скорбеть об умерших сорок девять дней. В случае с императорской семьей, если умирает один из ее членов, то скорбит вся страна. Женщины императорской семьи облачаются в белоснежные одежды, снимают с себя все украшения, не пользуются косметикой и берут обет молчания, ровно на срок, отведенный для скорби. Во дворце и храмах по всей империи ежедневно происходят поминальные службы. Каждый горожанин обязан не просто хотя бы единожды побывать на такой службе, но и оставить свое подношение у алтаря. При Йолинь умер лишь один член императорской семьи, это была ее бабушка королева-мать Дома Мэ. Тогда принцессе было около двенадцати лет, та самая грань, когда она уже не была ребенком, но и девушкой стать пока не успела. Но, несмотря на это, Йолинь уже тогда умела подмечать то, что стоило знать. Она практически не знала матери отца. Все их общение было исключительно формальным и сводилось к обязательным совместным ритуалам и беседам. Даже будучи ребенком, у Йолинь и мысли бы не возникло назвать эту холодную, властную женщину «бабушкой». Только «ваше величество» и никак иначе. Она знала, что ни один человек во дворце не испытывал симпатии к ее родственнице, что уж говорить о более глубоких чувствах. Но она помнила, как люди старались показать свою скорбь в дни траура, с какой готовностью расставались со своими украшениями и нарядами наложницы отца, как горько плакали они в день погребения матери Императора Солнца. А еще Йолинь помнила, как на следующий же день по завершении траура двор расцвел прежними красками. И не осталось вокруг и тени скорби или воспоминания. Да, четыре раза в год ее отец лично проводил роскошные поминальные службы в честь королевы-матери, но… службы заканчивались, угощения раздавались беднякам, и больше о покойной никто не вспоминал. Казалось, ее образ выцвел даже в сердцах тех, кто должен был тосковать по ней. Она исчезла вместе со своим последним вздохом, став простой строчкой, именем в книге предков.
И то, что Йолинь видела сейчас, так отличалось. Благодаря своему дару, она ощущала те эмоции, которые пропитывали те истории, что рассказывали люди о тех, кого они потеряли. И простые слова становились яркими, полными печали, грусти, искренней привязанности и тоски. Ее старый мир был таким ярким на цвета, но совершенно блеклым и серым на чувства, что постепенно она словно перестала различать цвета вокруг. На первый взгляд Север казался суровым и хмурым, но лишь тут она вновь научилась видеть жизнь вокруг.
Она слушала рассказы мужчин, смотрела на то, как напротив Веня заботливо подкладывает Крайсу еды, то и дело поглаживая его по волосам, словно он ее ребенок, а никак уж не дедушка. Женщина то и дело всхлипывала, потом подкладывала еще немного съестного в тарелку родственника, и все повторялось заново. Она видела, как стараются улыбаться жены Саймона и Беррока. Две молодые женщины сидели рядом, и казалось, лишь друг в друге они могли найти опору, чтобы высидеть этот вечер. Они старались быть веселыми, сдержать слезы, потому что и правда верили, что так их родным и любимым будет легче. Йолинь вдруг так остро почувствовала их горе, любовь, тоску и надежду, что и сама не заметила, как по ее щеке побежала слеза.