начающий зону проецирования объемного изображения круг полутора метров в диаметре. В этом пространстве во время секретных переговоров с Петром и появлялся папа.
Другой круг располагался в нескольких метрах от первого, это был передатчик. Петр встал в нем на колени, и под стеклом тотчас заискрились многоцветные точки, сигнализируя, что установка в активном состоянии. Значит, с этого момента объемное изображение Петра стало видимым на приемном устройстве в кабинете Урбана в Ватикане. В знак смирения он опустил голову, не зная, видит ли уже его Урбан и заставляет ждать, или же его еще нет в кабинете.
В отличие от распространенной в свое время официальной версии, первая встреча Петра Пустынника с папой состоялась не в результате его паломничества в Ватикан. За два года до крестового похода, когда в своем лагере на Босфоре он ждал разрешения пересечь пролив, Петр испытал потрясение, увидев, как однажды ночью в его палатку вваливается швейцарская стража[54]. Его препроводили в IT-джет-невидимку – вполне вежливо, но не спрашивая согласия – и доставили прямиком к самому Урбану IX.
На протяжении всего полета он опасался, что окажется в застенке за то, что с целью добиться от папы разрешения на пересечение Босфора развязал в средствах массовой информации целую кампанию. Страхи оказались напрасными.
Напротив, Урбан принял его с распростертыми объятиями, извинившись за форму приглашения. Он долго объяснял, что давно ищет человека вроде Петра, дабы тот возглавил крестовый поход, человека, способного вызвать любовь толпы, и носителя истинной веры. Урбан не видел на этом посту Адемара Монтейльского. Много жира, и мало веры – так он сказал.
Разумеется, Петр согласился со всем пылом, и они договорились сделать так, чтобы остальные пребывали в уверенности, будто Святой престол до последней минуты колеблется, выбирая между двумя кандидатами.
Но сам он никогда бы не заподозрил, что в этом назначении была и теневая сторона. Даже, можно сказать, уводящая во мрак. И только за несколько дней до старта Урбан открыл ему все. Оставив Петру эти несколько дней (и не больше) на то, чтобы побороть вызванные его откровениями этические сомнения, прежде чем придет час взойти на борт «Святого Михаила».
Какие-то жалкие несколько дней, чтобы оправиться от подобного шока…
Легкий запах разогретого металла заставил его поднять голову. Неожиданно перед ним материализовался Урбан. Как и всякий раз, Петр невольно вздрогнул – настолько внезапным было это появление. Когда ему объясняли, как действует кабина тахион-связи, он представлял себе формирование объемного образа как сложный оптический феномен, как слагающийся из мириад световых точек человеческий силуэт, по которому проходят цветовые волны, пока не образуют полную реалистичную картину. Он совершенно не ожидал чего-то столь прозаического, как мгновенное явление.
Едва рассеялась оторопь, он снова склонил голову и смиренно произнес:
– Sanctissime[55], примите мое глубочайшее уважение.
Объемный образ в полной мере соответствовал оригиналу – даже рельефность была доскональной, – и любой, кто зашел бы в этот момент в помещение, решил бы, что здесь действительно присутствует Урбан IX. Единственный оптический дефект изображения был заметен только вблизи: легкая прозрачность по краям силуэта. И конечно же, изображение не передавало освещения того места, откуда исходило.
Папа сидел в синем бархатном кресле, положив руки на подлокотники, и не сводил с Петра проницательных глаз. Священник почти физически ощущал, как этот взгляд упирается ему в лоб. Он тут же почувствовал, как по затылку потекли капли пота и просочились за ворот сутаны.
Лицо Урбана – лицо усталого старика – было испещрено десятками морщин и борозд и заканчивалось заостренной безволосой макушкой, полностью прикрытой шапочкой. Вены на руках выступали так сильно, что казались маленькими змейками, обвивающимися вокруг костей. В свои сто три года Урбан IX обладал слабым телом, изнуренным сорока годами одного из самых тяжелых понтификатов, какие только выпадали на долю римских пап.
Но ни в коем случае не следовало доверять этому впечатлению. Иногда самые опасные воды – те, которые кажутся глубоко спящими. В случае необходимости Урбан еще умел наносить стремительные и мощные удары, а папские застенки были полны теми опрометчивыми смельчаками, которые решили, будто можно не обращать внимания на старика, впавшего, как они думали, в маразм.
– Ну, дорогой мой Петр, как проходит наш крестовый поход?
Голос у него был совершенно спокойным. Возраст, источивший тело до такой степени, что любые передвижения стали для папы мучительны, чудесным образом не отразился на великолепном тембре, который до сих пор заставлял трепетать первые ряды во время литургий в соборе Святого Петра – настоящем соборе. Некоторые утверждали, будто этот прекрасный голос, теплый и обнадеживающий, сыграл далеко не последнюю роль в его стремительном восхождении к вершинам абсолютной власти, к полному господству над человеческими судьбами: понтификату возрожденного Dominium Mundi. Едва он начинал говорить, как завоевывал доверие собеседников. Когда его слушали, возникало желание ему доверять. И Петр Пустынник не был исключением из правила.
– Все складывается к лучшему, ваше святейшество. Последние приготовления к туннельной фазе уже закончены, и каждый теперь знает, какие задачи должен выполнять до последней минуты.
– Отлично. И чему же я обязан удовольствием беседовать с вами?
Петр напрягся. Папа был не из тех людей, кто потерпит увертки, и прекрасно понимал, что Петр попросил о неурочной встрече не для того, чтобы просто отчитаться о текущих делах. Священник снова заговорил, стараясь не обращать внимания на вдруг пересохший, словно картонный, рот:
– Я по поводу инцидента с Манси, ваше святейшество.
Вид у Урбана сделался удивленный и недовольный.
– Как я понял, дело закрыто.
Петр медленно сглотнул, надеясь, что его поза это скроет: он по-прежнему не поднимал головы.
– Так оно и есть, ваше святейшество. Но при этом официальное закрытие дела, вернее, та быстрота, с которой завершилось следствие, внесла смуту во многие умы. Следует полагать, что по кораблю уже ходят слухи о неких махинациях.
– Вы Pгаеtor peregrini этого крестового похода, Петр. Вы должны проявлять твердость в такого рода обстоятельствах.
– Что я и делаю, ваше святейшество. Ну, скажем, что я и стараюсь делать, насколько позволяет ситуация. Однако два фактора сводят на нет мои усилия. Первый из них – группа подпольных смутьянов, которые продолжают отравлять умы…
– Я полагал, что виновные уже задержаны.
Петр заколебался. Он входил в зону турбулентности, которой и опасался с самого начала.
– Мы действительно совладали с ними три недели назад, но, кажется, нам не удалось выкорчевать все корни зла, и, как обычно и бывает в подобных случаях, дурная трава проросла с еще большей силой. Мятежники по-прежнему распространяют злобные настойчивые призывы, которые передаются тайно, перенося всяческую ложную информацию, в высшей степени подрывную и якобы разоблачительную. Провокации ради они не нашли ничего лучшего, как выбрать название «Метатрон Отступник»…
– Богохульство!
Урбан всего лишь чуть возвысил голос, но этого хватило, чтобы у Петра замерло сердце. Он никогда еще не видел, чтобы папе изменяло самообладание, и теперь очень опасался, что окажется тому свидетелем.
– Как эти безбожники осмеливаются осквернять имя носителя слова Божия! Во искупление они будут низвергнуты в седьмой круг ада![56]
– Расследование продолжается, ваше святейшество. Наши лучшие люди без устали идут по следу. Мы методично прочесываем все отдаленные зоны корабля, где могла бы располагаться подпольная типография. Мы допрашиваем каждого, у кого обнаружена такая листовка…
– Вам следует сделать нечто большее, чем допрашивать: вы должны их покарать…
Петр медленно выдохнул, по-прежнему не поднимая глаз. Сердце билось о ребра, словно пыталось выпрыгнуть, но священнику удалось совладать с голосом. Ну, по крайней мере, он надеялся.
– Святейший отец, ваше слово… непреложно и, без сомнения, является гласом разума… но…
Петр Пустынник запутался и уже зашел слишком далеко, чтобы отступать. Он по-прежнему ощущал на себе пылающий взгляд папы, прожигающий его череп. Внезапно он осознал, что оказался в абсолютно том же положении, что Годфруа Бульонский, пытавшийся противостоять ему час назад. Целую вечность назад.
– …но мы знаем, что почти половина людей уже – хотя бы раз – держали в руках «Метатр…»… такую листовку. Мне кажется, что, если мы начнем их систематически наказывать, это породит больше волнений, чем если бы мы ограничились допросами и вразумлением тех, кого застали с поличным. Безусловно, это всего лишь мое личное мнение, ваше святейшество, а я лишь смиренный священник. Если вы скажете, что следует покарать всех этих солдат, я все исполню без колебаний и с уверенностью, что таково лучшее средство от подобной напасти.
На этот раз его рот лишился последнего следа влаги, и Петр опасался, что, когда ему вновь придется заговорить, слизистая просто склеется. Он предполагал, что в этом вопросе Урбан останется непоколебим, но надеялся, что самому ему ораторские ухищрения позволят избежать папского гнева.
Когда Урбан ответил, его голос вновь стал мелодичным напевом, каким и был обычно:
– Вы правы, Петр.
Священник призвал себе в помощь все свои способности к сосредоточению, чтобы не испустить глубокий вздох облегчения.
– Мои многочисленные обязанности здесь, на Земле, заставили меня упустить из вида те огромные трудности, с которыми вы вынуждены ежедневно сталкиваться на корабле, затерянном в темных пространствах космоса. В данном случае ваше суждение более взвешенно, нежели мое. В этих вопросах я полагаюсь на вашу прозорливость. Поднимите голову, прошу вас.