Но ничего не получилось. Трагическая гибель Вивианы и все окружавшие его теневые зоны[63] пробудили проклятых демонов еще более сильными, чем когда-либо.
Обычно утренние челноки всегда так набиты, что найти там сидячее место столь же маловероятно, как нарваться на умного военного. А в это утро нам невероятно повезло: попалось сразу два, и к тому же на заднем сиденье! Я наслаждался редким удовольствием, разглядывая разворачивающиеся за окном виды, а Паскаль следил за информационным выпуском на одной из панелей Интра, подвешенной к потолку длинного транспортника. Перечисляя новости планеты, которая сейчас казалась мне весьма далекой, голос диктора ввинчивался в уши тем характерным для журналистов назойливым тоном, который заставляет вас слушать, даже когда у вас нет такого желания:
…на Кавказе вследствие недавнего продвижения радиоактивных облаков к северу страны власти объявили о начале эвакуации города Краснодара. Жители пополнят собой и без того перенаселенные лагеря беженцев в Крыму. Во Франции на собрании советников короля Филиппа Девятого министр экономики предупредил, что в этом году военные пенсии ветеранов не будут повышены из-за экономических сложностей, с которыми столкнулось королевство, чем и вызвал всплеск протестных демонстраций в…
Уже четыре месяца, как мы покинули Землю, а там, похоже, ничего не изменилось. Сильные мира сего загребают все больше, бедняков эксплуатируют все сильнее, а между ними – средний класс, не благоденствующий, но и не слишком несчастный, довольный уж тем, что не входит в когорту нищих.
Четыре месяца на борту, что равно приблизительно шести на Земле. Это расхождение вызывало у многих пассажиров «Святого Михаила» психические расстройства, иногда довольно серьезные. А у меня – скорее возрастающее чувство вины. Не могу отделаться от ощущения, что бросил своих, заставив их влачить очень тяжелую жизнь, хотя на самом деле все обстоит ровно наоборот. Дезертировать и уехать за границу без всякой надежды на возвращение – вот это действительно означало бы бросить их. Даже предать.
Иногда мне случается вспомнить того странного типа, который умудрился всего несколькими словами наставить меня на верный путь, чем в последнюю минуту и уберег от непоправимой ошибки. Как ни странно, прекрасно запомнив каждое его слово, я совершенно не могу восстановить в памяти его лицо. И вряд ли смог бы описать его, если бы меня попросили.
Мне очень не хватает Гийеметты и папы. Чтобы оставаться на связи, я писал им так часто, как только мог, но ничто не могло заменить сеансы тахион-связи, несмотря на наложенные на бесшипников ограничения доступа. Как и следовало ожидать, класс Ноль обслуживается хуже всех, получая разрешение на пользование кабиной, только когда остальные уже закончили. К тому же женатые и те, кто имеет детей, естественно, считаются в приоритете, оставляя холостякам вроде меня, имеющим семью всего из трех человек, жалкие огрызки. Так и вышло, что с начала путешествия я смог получить всего один сеанс.
Я сразу понял, что отец плохо себя чувствует. Гийеметта полностью завладела разговором, чтобы отвлечь мое внимание, – может, не хотела, чтобы я нервничал, – но я все равно заметил. У него было осунувшееся лицо, и он постарел на много лет. Я не осмелился спросить, в чем дело, чтобы они не встревожились тем, что встревожили меня.
Все эти предосторожности, вызванные беспокойством друг за друга, в конце концов становились абсурдными. Я дал себе слово в следующий раз плюнуть на все и спрашивать напрямик. В следующий раз… А когда он будет? Так или иначе, не раньше окончания фазы холодного сна, которая должна начаться завтра.
– Черт побери, да что там происходит? – ругнулся кто-то, сидящий передо мной.
Вырванный из своих размышлений, я только сейчас заметил, что челнок больше не движется. Паскаль встал и принялся пробираться вперед, чтобы рассмотреть, в чем препятствие.
– Это надолго, там какие-то рабочие проводят ремонтные работы прямо посреди путей, – сказал он, с трудом продираясь обратно сквозь толпу недовольных пассажиров.
– Может, пойдем тогда пешком? – предложил я, не расположенный торчать все утро в этом набитом до отказа челноке. А если вспомнить, что Харберт выбрал меня козлом отпущения, то про опоздание в Алмаз хоть на минуту, даже с железобетонными оправданиями, и речи не могло быть.
Мы выбрались из челнока, надеясь обойти затор по прилегающим коридорам, а потом снова выйти на одну из основных магистралей. Несколько минут спустя мы уже шли по какой-то грязной и неубранной зоне, резко отличающейся от остальных частей корабля, поддерживаемых в идеальном порядке при любых обстоятельствах. Возникло даже ощущение, что мы попали в один из земных пригородов, с его мусором, валяющимся на полу, и горами пустых ящиков, наспех нагроможденных у задних дверей кухонь. Чтобы не заблудиться во множестве ответвлений, мы внимательно приглядывались к надписям на висящих на каждом углу указателях. Наверное, поэтому мы и не заметили приближения четырех типов.
– Интересно, куда направляется эта парочка? – произнес хриплый голос.
У возникших перед нами молодчиков был такой вид, будто они провели веселую ночку: плохо выбритые, с всклоченными волосами и сильным запахом алкоголя.
– Гляди-ка, – сказал один из них, заметив две желтые полоски на наших рукавах, – да ведь это два малыша класса Ноль решили прошвырнуться.
Ошибки быть не могло, я сразу понял, что перед нами бойцы Legio Sancta, подлого легиона, который якобы помогает полиции в наведении порядка.
Особи, на которых мы наткнулись, представляли собой до боли типичных представителей своей братии: небрежно одетые, поддатые, только и ждущие случая злоупотребить своей властью, на вид глупые, но главное – опасные. Они тут же окружили нас. На губах у того, кто заговорил первым, играла нехорошая улыбка. Сердце у меня ушло в пятки, я безнадежно прокручивал в голове все варианты, как вытащить нас из этой западни, но тут к ним обратился Паскаль:
– Послушайте, парни, мы не ищем приключений. Нам просто надо на работу, и мы не можем опоздать в биоСтрукт. Это важно для корабля.
Господи мой боже! Ну почему Паскаль никогда не может попридержать свой язык! Эти тупицы переглянулись с очень довольным видом: им попался отборный клиент.
– Ах вот как! Еще и два умника вдобавок! Какая честь!
Один из этих типов с размаха саданул Паскаля между лопаток, заставив того податься вперед, и все они захохотали. Я понял, что теперь их не остановить.
Багровый от ярости, Паскаль завелся с полуоборота:
– Говнюки вонючие! Больше вам делать нечего, кроме как наезжать вчетвером на двоих!
Если у нас и оставался призрачный шанс выпутаться без особых потерь, он только что испарился. Четверо легионеров тут же перестали ржать и сомкнули круг.
Псы готовы были рвать добычу. Паскаль схлопотал прямой в челюсть, меня оприходовали таким же ударом в живот. Один бил, пока второй крепко держал меня. От боли на глазах выступили слезы. Двое других, бросив Паскаля на землю, наносили ему жестокие удары, продолжая издеваться:
– Сброд паршивый, если тебя не учили хорошим манерам, можешь положиться на нас!
Пока сыпались удары, тот, который все начал, вдруг остановился, как будто в его убогом мозгу мелькнула мысль. Он поставил ногу на лицо Паскаля, лежащего на земле, и надавил. На долю секунды я испугался, как бы он действительно не встал на голову моего друга, чтобы расплющить череп, но относительная близость оживленных коридоров, очевидно, притормозила его попытки. Лучше не доводить бесшипников до истошного ора, иначе настоящая полиция может решить, что обязана вмешаться.
– Облизывай! – велел он, задыхаясь от садистского наслаждения. – Облизывай мне подошву, и, может, мы вас отпустим, и тебя, и твоего другана.
Я не мог разобрать, что выражало распухшее лицо Паскаля, расплющенное башмаком этой твари. Подчинится ли он гнусному приказу или решит не уступать палачу, пусть даже мучения продолжатся? Уткнувшись головой в уличные нечистоты, он с великим трудом дышал, изо рта обильно текла слюна. Я не мог бы сказать, как поступил бы сам в подобной ситуации. Но конечно же, если ты так умен, как Паскаль, то всегда выберешь жизнь, пусть и в ущерб гордости. Он кашлял и плевал кровью, потом, не сдерживая отвращения, подчинился. Надеясь пощадить остатки самолюбия друга, я попытался отвести глаза, но два головореза, которые обрабатывали меня, крепко держали мою голову, вынуждая смотреть.
Исходя злорадством, легионер грубо вздернул его на ноги и заявил:
– А теперь повторяй за мной: «Господин агент, прошу простить меня за проявленное неуважение».
Паскаль выпрямился, как только мог, чтобы смотреть ему прямо в лицо; я услышал, как хрустнула его спина. Кровь лилась у него из левого глаза, и открыть его он не мог, но правый горел вызывающим блеском. Я опять испугался, что ему изменят остатки здравого смысла, но он повторил, с трудом выговаривая каждое слово:
– Господин агент… прошу… простить меня за проявленное неуважение.
– Отлично, жалкий говнюк. А теперь катись.
И легионерский пес отвесил ему последнюю оплеуху – не самую сильную из тех ударов, которые Паскаль уже получил, но, безусловно, самую унизительную. Довольный тем, что дал выход своей жестокости, выплеснув ее на нас, он с широкой ухмылкой смотрел, как мы уходим, наслаждаясь иллюзией могущества, которое ему давал постыдный статус легионера.
– В другой раз будьте уважительней! Не то закончите, как ваши дружки, в секторе D…
Сектор D.
Я слишком хорошо знал, на что намекает эта мразь. Два дня назад Legio Sancta линчевали нескольких бесшипников прямо в двух шагах от комиссариата. Разумеется, ни один коп и пальцем не шевельнул, а пятеро насильно мобилизованных попали в больницу в тяжелом состоянии. Одному из них даже ампутировали руку. Преступление наделало много шума среди бесшипников. Одно то, что этот скот открыто хвастается своим участием в нападении, ясно показывало, на какую безнаказанность может спокойно рассчитывать этот легион.