.
Он идет вперед. Эти пещеры – настоящий лабиринт. Чтобы выбраться из них, нужна вечность.
Следуй линиям.
Каким линиям? Это ловушка.
Он не должен был так доверяться. Он никогда не выйдет отсюда.
Доверие.
Какой идиот! Какой простак!
Ты должен успокоиться.
Успокоиться, но как? Он застрял здесь, он пленник!
Позволь вести тебя.
Позволить вести, но кому? Здесь только песок и скалы!
Доверься своему инстинкту.
Он ходит кругами по этим пещерам. Он ищет выход. Он в панике.
Кто-то придет.
Кто? Он никого не видит!
Он другой.
Выйти! Здесь он задыхается. Снаружи слишком жарко. Внутри слишком темно.
Доверься ему.
Кому?
Это твоя другая ипостась.
Он чувствует, как возвращается спокойствие. В конце концов, здесь он может выжить. Снаружи смерть.
Твоя другая ипостась…
4 августа 2205 ОВ
Синтетические колокола «Святого Михаила» прозвонили шестичасовой ангелус[65]. Как и все остальные участники девятого крестового похода, люди 78-го вставали неохотно, но не теряя времени.
Этим утром Танкред, сидя на краю койки, с трудом стряхивал с себя сонливость. Он растирал виски, пытаясь набраться силы воли, чтобы начать новый день. Каждую ночь его преследовал этот проклятый сон, и при пробуждении он чувствовал себя слегка вялым. В отличие от начала путешествия, теперь в его сновидениях всякий раз появлялось что-то новое. И все же, пусть он и просыпался немного не в форме, сон никогда не превращался в кошмар.
Ничего общего с теми жуткими видениями, которыми все мучились после прохождения через туннель Рёмера. На протяжении нескольких дней жестокие кошмары нарушали сон многих пассажиров, и сотни паникующих солдат кидались к корабельным психологам. К счастью, все быстро пришло в норму и никаких других отклонений обнаружено не было. Тем не менее далеко не все сразу оправились.
Танкред в последний раз потянулся и встал на ноги.
– Шевелитесь, банда лежебок! – машинально прокричал старший прапорщик Юбер. – Кто заправит койку последним, будет иметь дело со мной!
Юбер и сам не обращал внимания на то, что говорил поутру, это было частью ритуала. Танкред даже был уверен, что, если бы он вдруг замолчал, люди запротестовали бы.
Сегодня им выпал свободный день. Как только каюта будет приведена в порядок, солдаты смогут распоряжаться своим временем, как им заблагорассудится. Танкред подождал, пока толкотня в умывальных комнатах спадет, чтобы спокойно привести себя в порядок. Перед зеркалом методично покрыл щеки белой пеной, потом достал из футляра бритву, раскрыл ее и принялся скоблить лицо. Солдат у соседней раковины смотрел на него выпученными глазами.
– Ну надо же, мой лейтенант! Уверен, что впервые вижу, как кто-то бреется такой штукой!
Не отвечая, Танкред взглянул на него.
– Почему вы не используете магнитную бритву, как все? Тридцать секунд – и готово!
– Я предпочитаю по старинке. Меня это расслабляет.
– А вот по мне, если держать такое острое лезвие прямо у горла, думаю, какое тут расслабление!
Солдат, шумно отфыркиваясь, сунул голову под кран, после чего промокнул лицо полотенцем.
– Вы пойдете на процесс того класса Ноль, мой лейтенант? Я вот еще не решил. Там столько народу набежит, что не протолкнешься.
– Какой-то класс Ноль сегодня предстанет перед судом? А что он такого натворил?
– Активист он. Член «Метатрона Отступника».
Бритва замерла у левой щеки Танкреда.
– Одного из них поймали? Я и не знал.
– Ну да. И получит он по полной, если желаете знать мое мнение.
«Метатрон Отступник»… У Танкреда не было случая прочесть другой экземпляр после того, как в самом начале полета ему попался в руки этот листок.
Почти год миновал с тех пор, как он дал дяде слово прекратить свое параллельное расследование. Год, из которого десять месяцев прошли в сверхсветовом стазисе, продлившемся ровно столько, сколько нужно, чтобы закрыть и открыть глаза. А значит, Танкред чуть больше полутора месяцев старается не думать ни о невесте друга, ни об Испепелителе.
Он чувствовал себя виноватым при мысли, что сдался, не выдержав давления, и внутреннее противодействие привело к тому, что мало-помалу Испепелитель стал для него почти наваждением. Он видел его везде и нигде.
Он отказался от своих намерений, чтобы успокоить Боэмунда, однако его ненависть к несправедливости при виде страданий Льето нимало не утихла.
А в то же время проклятый Роберт де Монтгомери приобретал все большее влияние, постепенно становясь одним из главных голосов этой кампании, – дня не проходило, чтобы он не показался на Интра, разглагольствуя обо всем и ни о чем, – он всячески красовался, выступая от имени ультра, образуя все более мощную группировку вместе с графом Тулузским, Раймундом де Сен-Жилем. Их-то никто не просил отступиться. Роберт мог сколько угодно интриговать против семейства Тарент, никто не потребует от него сделать так, чтобы о нем забыли!
Разумеется, Танкред твердо пообещал Боэмунду положить конец своим расследованиям, но если представится случай узнать побольше, это ведь не означает, что он принялся за старое…
Стояла уже длинная очередь, когда я подошел к Дворцу правосудия «Святого Михаила». Людей медленно пропускала военная полиция, которая следила за тем, чтобы при входе в помещение суда не было толкотни. Так что после моего прихода очередь продолжала расти.
Когда меня наконец пропустили, зал заседаний был уже почти полон, и мне пришлось пробиваться сквозь толпу, чтобы отыскать себе место, откуда я мог бы следить за судебным разбирательством. И хотя по дороге я выслушал немало оскорблений, в конце концов мне все же удалось найти свободный кусочек скамьи недалеко от первых рядов. Чтобы я мог сесть, какому-то тощему субъекту неопределенного возраста, чье изможденное лицо и диковатый взгляд выдавали пьянчужку, пришлось слегка потесниться и буквально вжаться в подлокотник. Он с усмешкой бросил мне:
– Повезло тебе, парень, найти местечко, некоторые тут часами выстаивают!
Этот процесс и без того был для меня пыткой, а долгое ожидание окончательно испортило мне настроение.
– Знаю. Толпа всегда жаждет крови.
Доходяга ухмыльнулся во весь рот, его голос звучал как расстроенная скрипка:
– Не корчи из себя чистоплюя, сынок. Сам-то ты явился!
Да, я явился. Хоть я и поклялся себе держаться в стороне от этого псевдопроцесса, сама мысль бросить друга была мне отвратительна. Оттого что я буду в этой толпе, для него, конечно, ничего не изменится, но вдруг наши взгляды случайно встретятся и это придаст ему бодрости.
За те недели, что прошли после выхода из туннеля Рёмера, я постепенно занимал все более значительное место в Сети. Следом за Косола и Саншем мне представили и других видных членов группы, и я научился ценить их. Поначалу я опасался, что увижу заговорщиков-реваншистов, которые готовят какие-то жалкие нападения на своих притеснителей, так что для меня стало приятной неожиданностью встретить людей прагматичных, просто решивших перейти к действию. Они больше не желали плыть по течению – они хотели изменить его направление.
Рядом с ними я стал действовать намного активнее, чем мог бы предположить. Я сам себе удивлялся. Далеко позади остались те времена, когда я ругал Паскаля за близость к Сети! Теперь я являлся одним из важнейших ее элементов.
Тем сильнее потряс меня полицейский рейд в штаб «Метатрона».
Я снова сосредоточился на атмосфере в зале: оживление среди секретарей суда позволяло предположить, что скоро появятся военные судьи. Тут передо мной уселся какой-то субъект размером с зеркальный шкаф, почти перекрыв все поле зрения.
– Этого только не хватало, спасибо, – проворчал я, скрипнув зубами.
И тут же прикусил губу. Я не заметил лейтенантских нашивок на его погонах. Тип – мрачный шатен с квадратной челюстью – обернулся и бросил на меня быстрый взгляд. Очевидно, он счел, что я не стою того, чтобы тратить на меня свои нервы, потому что, не сказав ни слова, перенес свое внимание на возвышение для трибунала. Про себя я вздохнул с облегчением. Совсем не время подвергнуться аресту за такую глупость, как оскорбление офицера.
Внезапно боковая дверь распахнулась, и секретарь суда объявил:
– Господа судьи!
На судейское возвышение взошли трое – два полковника и епископ Адемар Монтейльский. Даже если бы у меня оставались какие-то иллюзии относительно исхода этого «процесса», при одном только взгляде на них я бы понял, что для моего друга все кончено. Лица обоих полковников были отмечены стигматами несгибаемой морали и полного отсутствия способности к сочувствию. Из тех, у кого один ответ на любой вопрос: «Военные не думают, а подчиняются».
Лицо епископа выражало благожелательность, но все знали, что он всего лишь флюгер, который всегда поворачивается, куда ветер дует. А сегодня на обвиняемого обрушится буря.
Судьи расселись, и секретарь громко приказал:
– Стража, введите обвиняемого!
Толпа заволновалась и зашепталась, когда двое военных полицейских подтащили к скамье обвиняемых человека, который никак не мог представлять большой угрозы для армии. Осунувшийся, плохо выбритый, со связанными руками и ногами бедолага, которого явно обрабатывали всю ночь, – только с величайшим трудом мне удалось узнать своего друга.
Однако это был он, Косола.
– Господи, что они с ним сделали? – выдохнул я.
Хотя я знал этого человека не так давно, я успел полюбить его. Энергичный, душевный, умный – вот слова, которыми я бы описал его до ареста. Теперь он превратился в жалкую развалину.
Обвиняемого подвели к барьеру и освободили ему от наручников запястья, оставив скованными щиколотки. Полковник, исполнявший роль прокурора, поднялся со своего места и обратился к нему: