Когда-нибудь, — снова и снова обещал ей Боренсон, — я найду нам настоящий дом.
Боренсон беспокоился, что его жена и дети попадут в плен или того хуже, и лишь с большим трудом отвлекся от подобных мыслей.
Бесполезно беспокоиться, сказал он себе. Я не могу изменить то, что может случиться. Мой курс определен, и повернуть назад хуже, чем идти дальше.
И когда он мчался по склонам холмов, в пышную местность, где дикие рангиты паслись на зеленой весенней траве, он остановился на вершине холма и посмотрел вниз на серебряную реку. Трава была такой, какой он никогда не видел в Рофехаване. Трава рангит, как ее называли фермеры, имела неповторимый запах и текстуру. Его запах был экзотическим и пряно-сладким, как овсяная трава с легким оттенком сандалового дерева, и когда он сел на него, он оказался почти шелковистым на ощупь.
Пока его лошадь сидела, пыхтя и кашляя от труда по восхождению (Боренсон, в конце концов, был крупным человеком и с каждым годом толстел), Боренсон восхищался красотой холмов и долин, которые простирались перед ним.
Ничего подобного в Рофехаване он не помнил. Ничего такого прекрасного. И если бы путешествие в Ландесфаллен не было таким далеким и рассказы о нем не были бы такими пугающими, Боренсон представлял, что люди бросились бы в панику, чтобы добраться до этого места, чтобы претендовать на несколько акров его пышных земель.
Красота этого места угрожала сокрушить его.
Я вернусь сюда, когда война закончится, — сказал он себе. Я куплю такое красивое место, как эта долина, и никогда не уеду.
За час до наступления сумерек Фаллион пролетел над безымянным атоллом и по запаху понял, что нашел спрятанных Посвященных Шадоата.
Остров был небольшим, представлял собой одинокий вулканический конус, возвышающийся над морем. Его поверхность была почти твердой базальтовой, с намеком на дым, поднимающийся из конуса вулкана. В прошлые века здесь укрывались тюлени и морские птицы; удобренные гуано, растения и деревья выросли в изобилии. Таким образом, нижние края вулкана представляли собой буйство зелени.
Не было ни гавани, ни признаков легкого доступа к острову. Милосердие пришло и ушло. Он видел, как он плыл на север, обратно в порт Гариона, и обошел его стороной. Но приближаясь, Фаллион понял, что это было именно то место.
Дым висел в неподвижном вечернем воздухе на многие мили вокруг, и для обоняния Фаллиона, тонкого чувства ткача огня, именно вкус дыма подсказал ему, что поблизости находятся люди.
Если бы дым шел из конуса вулкана, он должен был бы пахнуть серой и пеплом, сердцем мира.
Вместо этого у него был вкус дерева и мяса — вкуса готовящегося огня.
Фэллион призвал Виндкриса подняться выше. Старая рептилия слабела и быстро угасала. Но он поднялся над краем вулкана, и Фаллион заглянул в его кратер. Даже тогда Фаллион сначала не увидел лагеря. Кратер был заполнен камнями и неглубоким озером, и только возле одного края поднимался дым.
Фаллион заметил тени на отвесных скалах, даже в тусклом свете, подозрительные тени, которые напоминали о скрытых пещерах.
Он позволил Виндкрису сделать один проход, планируя выше, и запах дыма и хлеба стал сильнее. Проторенная тропинка в траве привела к единственному отверстию — затененному туннелю.
Лагерь, казалось, спал. По крайней мере, при его приближении не прозвучал сигнал боевого рога; Фаллион не увидел охранников.
Но один охранник все же его увидел. Лежа глубоко под затененной аркой и настороженно выглядывая из двери глазами цвета морской волны, гигантская обезьяна Охтуру заметила черную тень граака, скользившего по вечернему небу.
Она зарычала от возмущения.
Схватив в одну руку тяжелую дубинку с шипами, она подошла к койке в углу и разбудила своего любимого хозяина.
Абраваэль потер глаза и осторожно вгляделся вверх. Он ненавидел это задание, ненавидел это место. Казалось, скала замерзала каждую ночь к рассвету, а затем запекалась в полуденном зное. Он ненавидел свою мать за то, что она отправила его сюда. Но она настояла. Она собиралась на войну, и ей нужен был кто-то, кому она могла бы доверить охрану своих посвященных; Абраваэль был человеком в мире, которому она доверяла больше всего.
Ему потребовались долгие секунды, чтобы понять, что Охтуру напуган. Она выглянула наружу, раздувая ноздри, зарычала, а затем прогрохотала: Птица. Большая птица.
— Все в порядке, — сказал Абраваэль. Вам не придется беспокоиться о птицах.
Злая птица. Незнакомец ездит на нем.
Абраваэль выстрелил. Незнакомец верхом на грааке?
Абраваэль поспешил натянуть штаны, не зная, схватить ли его первым или боевой молот. Его разум, притупленный послеобеденным сном, он огляделся в поисках своих ботинок.
Охтуру зарычал, и Абраваэль услышал хруст шагов по гравию снаружи.
— Убей незнакомца, — прошипел Абраваэль.
Рыча, как дикий кабан, Охтуру выбежал из Крепости Посвящённых.
Ранним вечером Джаз стоял на страже убежища Королевы Тотов.
Гора закрывала ему обзор на запад, но он чувствовал запах пожаров, поднимающихся из джунглей в сторону порта Гариона, а дым окрасил небо в дымчато-желтый цвет.
Далеко внизу он увидел, как из леса что-то поднялось — граак, летящий к нему. Он парил над лесом и под наклоном вечернего солнца скрылся в тени. Но теперь он поднялся достаточно высоко, так что полуденное солнце коснулось его крыльев, и внезапно появился, сверкающе-белый.
У маленького всадника за спиной граака висело несколько тяжелых мешков.
Должно быть, это Никс привозил припасы. Джаз почувствовал, как его желудок урчит в ожидании еды.
В течение долгой минуты Никс летела к нему.
Затем он заметил второго граака, летевшего низко над деревьями, в нескольких милях позади. Всадник был слишком велик для гвардина; мгновенно Джаз почувствовал, как у него внутри живота что-то падает.
Он знал этого всадника. Это был Шадоат. Он чувствовал уверенность – не потому, что мог видеть ее лицо или узнавать ее очертания. Это был всего лишь инстинкт, от которого у него по спине пробежала дрожь, а из горла вырвался сдавленный крик.
Шадоат приближается! - крикнул он, предупреждая остальных.
Фаллион тихо шел к пещере, когда пара теней появилась из-за стен утеса наверху и скользнула вниз к его скакуну.
Стренги-саатс! — понял он, вытаскивая свой длинный нож.
Они плыли к нему, думая, что он всего лишь ребенок. Возможно, в прошлом они убивали других, легко захватывая их, когда они в страхе стояли, как вкопанные, или спотыкались в кустах.
Но Фаллион был готов. Он стоял с открытой пастью, симулируя ужас, позволяя своей ненависти к зверям придать ему силы.
Он чувствовал, как внутри него закипает ярость, бессмысленная и всепоглощающая, и огонь внутри него молил о высвобождении.
Да, мой хозяин, — прошептал он, — я посвящаю тебе их кровь. Пусть это будут первые мои убийства в этот день.
Когда самый крупный из них приблизился, Фаллион рванулся вперед и покатился, теряясь на своей скорости.
Он ударил в горло одного огромного монстра, разгребая его, и кровь хлынула, когда оно ревело. Фаллион перекатился под ним, и стрэнги-саат тщетно ударил его когтями, а затем улетел прочь, рыча от боли.
Другой стрэнги-саат увидел, что произошло, попытался отклониться, и Фаллион бросился к нему.
Он почувствовал себя силой природы, когда прыгнул в воздух, увернулся от скрежещущих зубов и вонзил клинок в барабанную перепонку стрэнги-саат.
Монстр взревел, но крик оборвался, когда клинок Фаллиона пронзил его мозг.
Фаллион и зверь тяжело упали на землю, и когда Фаллион ударил, он вывихнул лодыжку.
Какое-то мгновение он стоял над монстром, пока оно вздымалось и крякнуло, какая-то часть его мозга все еще боролась за дыхание, а когти царапали воздух.
Фэллион проверил лодыжку, осторожно наступив на нее. Он чувствовал себя дураком. Такое падение могло привести к тому, что у него сломались кости, на заживление которых уйдут недели.
Первый стрэнги-саат убежал в лес и теперь ревел.
Я оставил его раненым, — подумал он. И теперь это опаснее.
Но крики боли превратились в пронзительные крики, и Фаллион знал, что со временем монстр истечет кровью.
Мне нужно быть осторожнее, — подумал он, хромая к скрытой крепости впереди.
Голова Фаллиона была опущена, он смотрел на дорогу, когда морская обезьяна выскочила из тени дерева.
Инстинктивно Фаллион отпрыгнул в сторону, расчищая след. Обезьяна пронеслась мимо, оскалив зубы и впившись костяшками пальцев в землю.
Только годы тренировок спасли Фаллиона.
Обезьяна обернулась и удивленно посмотрела на него.
Она поднялась на задние ноги и помахала над головой огромной дубинкой, на которой торчали белые шипы.
Зубы акулы, понял Фаллион, глядя на треугольные зубы в дубине.
Морская обезьяна взмахнула им по огромной дуге, стремясь разбить Фаллиона.
Он откатился в сторону.
Удар разрушил клуб; морская обезьяна в изумлении уставилась на него.
У Фаллиона не было желания причинять вред зверю. Он мало что знал о них и знал, что эта обезьяна действовала не сама по себе. Оно глупо служило своему хозяину.
— Уходите, — медленно произнес Фаллион, — и я отпущу вас и вашего хозяина с миром.
К его удивлению, глаза обезьяны расширились в понимании и пристально посмотрели на него.
В смутном сне Рианна посмотрела на Фаллиона. Сердце обезьяны колотилось от жажды крови. Она знала, что он не еда. Он не был плотью, которую можно было бы есть. Но он представлял угрозу. Он пришел убить Абраваэля. Она не могла этого допустить.
Рианна чувствовала себя разорванной и бессильной, даже когда обезьяна высматривала бреши в защите Фаллиона.